Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей
— Ты плачешь?
— Да так, чуть-чуть… Деда жалко… — Ева смахнула слезу.
— Перестань! — приказала Алька. — Нам еще в театр идти. К Евгению. Слышишь?
— Так что… вернется?
— А зачем?
— Для нас с тобой хотя бы….
— Вряд ли, слушай… Той страны нет, ее грохнули, а в этой — другие клоуны.
— Пикаперы.
— Нуда…
Ева опять достала сигареты.
— Двигать пора, но минутка еще есть. Покури со мной.
— …не-а, я накурилась уже. Тошнит.
— …и внимательно-внимательно меня слушай…
Алька вздрогнула:
— Так мы вроде все решили…
— С Гришей — проехали, покруче есть тема.
— Заказ?
— Рядом с твоей бадьей в Химках… еще есть… кое-что. Школа.
— Век живи — век учись, — вздохнула алька. — А на хрена? Я вон сколько лет в школе физику учила? Представь: ничего не помню, ни одной там… дроби. И не было еще случая, чтобы мне эта физика пригодилась.
— А знаешь, какая? — прошептала Ева. — Элитные курсы.
— Чего?
— Контрразведка. Ясно? По-старому — КГБ СССР.
— А я тут причем?
— Не понимаешь?
— Нет.
— В Питере бабулька была, балерина: Елизавета Гердт.
— И чего?
— У нее в гостиной висел портрет ее любовника, великого князя… какого-то. В эполетах и с лентами.
— Красивый?
— «Это кто, Елизавета Павловна?» — спрашивали гости. — «Мой друг», — вздыхала Герд. — «А что он делал?» — «Командовал флотом». — «А какое вы имеете к нему отношение?» — «Какое? — обижалась она. — Самое непосредственное!»
Понятно?
— Ничего не понятно… — честно призналась Алька.
Надо же: Ева опять что-то придумала. Нет, точно: вертолет в голове!
— И у тебя тоже будет… самое непосредственное, — прошептала Ева.
— Я что, шпионом стану?
— И еще каким! Это, подруга, намного веселее, чем девочка при Командоре! Полковником станешь. Там, где мы раньше кустарили, все сейчас будет на широкую ногу. Им теперь жесткие ляльки понадобились. Особо одаренные. Для особо одаренных бизнесменов. Ты думаешь, мой академик… это откуда? Он же огромный центр имеет, а любой центр — это сейчас «тема».
— Б… ди нужны?? — догадалась Алька.
— И на роль жен в том числе! Чекисты у нас учатся. Ты пойми… — Ева нагнулась к Альке поближе, голова к голове. — Раньше их ляльки только по иностранцам шарились. Следили, чтоб измены не было. А нынче измена на каждом шагу. Вон Гриша твой! К нефти полез, деньги любит… — а ты ему «жучок» в трусы хрясь! И трансляция будет прямо на Лубянку.
— Антенна?
— Микрофон. Прослушка такая.
— Их что, в рубашку вставляют?
— Дурра ты дурра, тебе б только чтоб вставили… Микрофоны, — Ева вдруг опять перешла на шепот, — не вставляют, а вешают. Они сами за одежду цепляются! Можно на рукав, можно правда — в трусики!
— Прям… туда?
— Почему нет?
— А цеплять за что?
— За резинку. А ты думала, за что?
Алька засмеялась:
— Не, Евик. В трусы я не будут. Такой п… ды отвесят… сама как «жучок» станешь!
Времени совсем не осталось, идти надо, разговор оборвался. Если Алька упрется, это конец. Чекисты, кураторы Евы, требовали от нее двух-трех человек, а из достойных у Евы только Алька!
— Ну не дур-ра, — а? Ты что, там одна… что ли? Там же агенты кругом! Строгий контроль. Как на Красной площади! И ты уже — не дурочка из переулочка, а государственный служащий. Чекист! У тебя погоны на плечах. А погоны — это как те же рубли…
Алька задумалась; КГБ и милиция — это серьезно, конечно, но в КГБ, наверное, как в милиции, а милиция сегодня сама на себя работает, тут тебя подставят в два счета… — каково порядочной девушке с подожженной ж… пой жить?!
Еве показалось, что Алька ведется.
— Ну, пошли, что ли? — строго сказала она. — Чего сидим?
Ева захлопнула сумочку, рассчиталась с официантом и быстро пошла к выходу.
— Евик, а там за подвиг и медали дают… да? — тараторила, догнав ее, Алька. Главное, чтобы она с Гришей не передумала! — Ну, ордена там… всякие, красивые…
— Дают… — буркнула Ева, надевая «норку». — Будешь как брошку носить.
— А Героя? Героя могут дать?
— Смотря кого закозлишь!..
Они вышли на старый Арбат. Снег валил, не переставая, и мороз сразу ослаб.
— В ГИТИСе вот… профессор есть, Эльяш. Я ему парней подгоняю. Этот Эльяш в войну разведчиком был и спал с серьезнейшим немецким офицером. Все, что нужно, у него выведал и получил от Сталина дорогой орден. Патриоты, они ж разные бывают. Главное, что для Родины им ничего не жалко, особенно жопы.
Ну… пошли, пошли, чего встала?..
Они аккуратно обходили киоски с сувенирами и лоточников. Арбат стал какой-то не настоящий; пять лет назад. При советской власти, его покрасили в яркие, лубочные цвета и поставили — в ряд — фонари. Этот «офонаревший» Арбат молча стонал сейчас от заполнявшей его пошлости: матрешек, самоваров, солдатских сапог и скверно подделанной гжели.
Где-то там, рядом с театром, на улице играла шарманка и под шарманку дурачились молодые клоуны. Полукругом стояли зрители, было их совсем немного, все-таки снег идет, и Алька сразу заметила Олега Константиновича.
Он с восторгом глядел на клоунов. Мысленно Олег Константинович был сейчас там, на их импровизированной сцене, и тоже выступал: жонглировал, ловил и подбрасывал большие яркие кольца, показывал фокусы…
Альке захотелось подойти к Олегу Константиновичу, но Ева шикнула:
— Опоздаем!
Они прошли мимо… — старик действительно любовался сейчас молодыми клоунами и волновался: им же холодно, ребята все делали очень быстро, точно, но могли сбиться, а если они собьются, кто же даст им монетку…
Еще Олегу Константиновичу казалось, что сейчас будет объявлен его выход: «На арене народный артист Советского Союза Олег Попов!». И маленькие детки будут просить его поймать им солнечный лучик… Он обязательно его поймает, детки будут довольны, это для них самый лучший подарок!
Хороший был вечер: сначала Резван, потом Олег Константинович, потом — разговор с Евой, школа в Химках и чекисты, вербующие в свои ряды лучших «охотниц» Москвы…
…Театр оказался помпезным, с мраморными колоннами и большими лестницами. В фойе — портреты актеров в тяжелых золотых рамах. Алька сразу узнала Василия Ланового, на фотографии он был также красив, как когда-то в фильме «Алые паруса»…
Алька смотрела его, этот фильм, раз двадцать, наверное. И вся ее жизнь казалась ей когда-то «алыми парусами»: море, корабли, чайки, любовь…
Ева развернула программку: Войницкий — Сергей Маковецкий; Войницкая, его мать — Людмила Максакова; профессор Серебряков — Евгений Князев…
«Дядя Ваня» приятно удивил: Алька понятия не имела, что русские дворяне были до такой степени сдвинуты на сексе. Не дом, а мексиканский бордель: Алька умирала от хохота, когда толстый, суетливый Иван, чем-то похожий на Карлсона из сказки, пытался залезть на красавицу Елену, жену профессора Серебрякова. — А было так. Поздний вечер, толстый Ваня покурил травку и аккуратно пересчитывает мешки с овсом. Вдруг появляется эта тварь, Ленка: в халатике и в туфлях на высоком каблуке. Ложится, сука нетраханная, на кушетку и вытягивает ноги, показывая Ване, чтобы он, недотепа, снял с нее туфельки.
Кто так туфли снимает, дурень? Это ж не сапоги! Когда туфли снимают, землю из-под ног не рвут!
Содрал, значит, Ваня с Ленки туфли, нашел через халатик «точку ужаса», не удержался, и вдруг — крик на весь зал: Ленка испугалась,
Ваня полез!., и получил он по морде! Свалился с кушетки, нос расквасил, вот же кукла столичная как развернулась… Она хоть и «и», но больше, конечно, по девочкам. И сюда, в захолустье, Ленка приехала ради Соньки, дочери Серебрякова, но Сонька пока Ленка по городам да курортам шарилась, «в ноль» спилась, и ей уже не до секса.
Пьет Соня только самогон. Прямо из шланга. В центре сцены стоит огромная бутыль со шлангом. Приехал какой-то лекаришко, Астров, так он тут же, не мешкая, к шлангу припал, отобрал у Сони хобот, будто это не самогон, а кальян, и даже кулаком на нее замахнулся, потому как Соня отдавать шланг не хотела.
Отобрал и сосать начал. В обе щеки. Сосал, сосал, пока не упал.
Потом проспался, что-то долго о лесах говорил, но тут произошло самое интересное: на сцену прискакал Ленкин муж, профессор Серебряков.
Ну и чудище!
Увидев Веребрякова в белой ночной рубашке, грязного (да и рубашка несвежая, будто с бомжа сняли), Алька остолбенела: сначала Серебряков поднадулся и чуть было не опрокинул обеденный стол, потом грубо, не церемонясь, начал тискать свою жену, но рухнул на ковер, видно, тоже выпил. Алька решила, что он допрыгался, все, кранты, но тут примчалась какая-то бойкая старушка — видно, его нянька, — и с визгом утащила Серебрякова вместе с ковром…
Человеческая плоть жила в этом доме тесной, прямо-таки кипящей массой. Правильно, — а что еще делать летом в деревне, если не трахаться?
В антракте Ева объяснила Альке, что Астров пьет от неразделенной любви. Оказывается, он по уши втюрился в местного помещика, Ваньку Телегина, а сам Ванька до того сладкий и безотказный, что здесь его все так и зовут — «Вафля».
«А Чехов — ничего, прикольный малый, — думала Алька, выходя из театра Евгения. — С виду такой интеллигентный, пенсне, бородка… а какие страсти заколотил!»
— Значит, эти дворяне, Евик, еще хуже, чем мы с тобой» — удивлялась Алька, крепко, чтобы не упасть, держа Еву под руку. — И Ленин… — помнишь, я про него сочинение грохнула? — правильно сделал, что всех их перестрелял? От такой вот тусни… какое потомство может быть?..
Арбат гулял, невзирая на поздний час: матрешки, буденовки с красными звездами, портреты Сталина, сапоги, иконы, книги, альбомы, ордена… — все лихо катилось с рук.
«Интересно, сколько стоит орден Ленина?» — вдруг подумала Алька.
Нет, хороший был вечер! Чехов открыл Альке глаза на Россию. Дворцы в Питере все иностранцы строили, а русские дворяне, эти меланхолические свидетели конца собственного мира, крутились, как Сонька, на шесте, ломали мебель, пили самогон из шланга и — трахались, трахались, трахались!..
Алька зауважала сама себя: все-таки она не пьет пока самогон и не спит с тетками, хотя можно, конечно, было бы попробовать, это сейчас модно, Евгений от моды не отстает, вон как Ленка облизывалась на Соньку-алкоголичку, пожирая ее глазами…
82
А ворон теперь правда до черта, особенно в Кремле. И ведь озверели, падалыцики! Просто озверели — нынче, зимой, в морозы особенно — кидаются даже на маленьких детей. Когда в Москве было что-либо подобное?
Эх, что спрашивать — а когда было так, чтобы инфляция за год — 2 600 %? И что тогда удивляться, что за всю историю Советского Союза, тем более России, прежней России, никогда не было таких [диких и часто совершенно необъяснимых) убийств «на бытовой почве», как в 92-м?
Вслед за криминальной журналистикой быстро вырастала — сейчас — и судебная психиатрия. Даже в безжалостные 20-е, когда Ленин изо дня в день кричал на митингах, что рабочий класс должен «поощрять энергию и массовидность террора» («массовидность» — слово-то какое изобрел Владимир Ильич!), даже в 20-е люди все-таки как-то помогали друг другу. В Москве скончалась Анастасия Георгиевская, народная артистка СССР, актриса Московского Художественного театра им. Горького, больше известного в народе как «театр Татьяны Дорониной». В «Господах Головлевых» (последняя актерская работа Анастасии Павловны) именно Георгиевская, ее Арина Петровна, похожая на злую черную птицу, была в центре спектакля: такой оказалась сила актерской игры, хотя Смоктуновский в роли Иудушки играл в каких-то сценах просто бесподобно.
В квартире, на полу, труп Георгиевской пролежал почти две недели: обширный инфаркт. Вскрытие показало: актриса была жива еще несколько дней, но она так и не сумела дотянуться до телефона — силы ушли. В последние годы Георгиевская жила очень одиноко. Из всех друзей — только собака. И никто в родном театре не вспомнил о народной артистке СССР: а где великая? Почему не звонит? Почему не приходит?
Время нынче такое: каждый сейчас думает только о себе.
Георгиевская отдала МХАТу почти 60 лет своей жизни.
Россия упрямо, тупо, сама того не понимая, вставала на американские рельсы, а в Америке люди редко навещают друг друга в гостях.
Когда мхатовцы (покойная сорвала репетицию) вспомнили наконец о Георгиевской, сначала не дозвонились, потом — не достучались, взломали дверь… — навстречу им вылетела обезумевшая от голода собака. Все эти дни и ночи овчарка Георгиевской питалась только трупом своей хозяйки: выгрызла грудину, съела нос, глаза, а живот распотрошила «на органы»…
Прежде, при царе-батюшке, если какой-то «чужой» человек застрелился бы, не приведи Господь, «меж высоких хлебов», то есть беда в той деревне «приключилася страшная», какой здесь «не видали вовек», — да, о них слагали песни и оплакивали всем миром.
Выдающийся журналист (и тоже, кстати, очень одинокий человек) Эдвин Поляновский написал о смерти Георгиевской полосную статью.
В «Известиях». Статья прошла незамеченной.
Когда-то об убийстве старухи-процентщицы спорила вся читающая Россия. Сейчас читающая Россия — отходила: когда и в литературе, и в искусстве (вообще — кругом) одна ерунда, когда все имитируется, когда нынешний МХАТ имитирует настоящий МХАТ, а нынешний Малый — настоящий Малый, на что, спрашивается, надеяться, то ждать?
Якубовский тосковал. Вот уже пятый день, как он сидит в Кремле, в апартаментах Великих князей. С утра до ночи слоняется — в одних трусах — из угла в угол, из комнаты в комнату, с этажа на этаж…
Лень одеваться, все равно никто не придет! Зачем же время тратить: бриться, чистить зубы, одеваться?..
Однажды в какой-то газете был опубликован нехитрый расчет: в среднем каждый мужчина тратит 20–25 лет на сон. Два года жизни уходит на чистку зубов. Три года, чтобы побриться. А сколько времени отнимает дефекация?
В Торонто от тоски хотелось выть. Здесь, в Кремле, очень хочется застрелиться.
На воздух, хотя бы во двор, Якубовского не выпускали. Из-за съезда в Кремле повышенные меры безопасности. Здесь (даже здесь!), в «застенке», Руцкому многие симпатизируют, это факт: полотеры, подавальщицы, разнорабочие… Разумеется, с Якубовским нужна полна конфиденциальность: бывший «представитель правительства в информационных и специальных службах России», вдруг сбежавший — от греха подальше — в Канаду, скрывается сейчас… в Кремле.
От кого? Что он делает в апартаментах Великих князей?
Баранников убежден: после торжественной встречи во «Внуково» Коржаков спрячет Якубовского именно в Кремле. Правда «источник» Лубянки в Кремлевском полку так и не сумел — пока — проверить это «агентурное донесение».
Баранников внимательно следил за Коржаковым, но Коржаков — сложный «объект»; Коржаков был намного хитрее вчерашнего мента! Сейчас Виктор Павлович каждый день висел у Степанкова на трубке. Они давно, еще весной, обзавелись «мотороллами» и номера меняли почти каждый день.
Баранников никогда и никому не доверял. Особенно — генералу Старовойтову, начальнику Агентства правительственной связи и информации, формально — своему подчиненному. При желании Старовойтов мог слушать кого угодно, даже Ельцина. Тем более — Хасбулатова, Руцкого, Баранникова, хотя все их телефоны, разумеется, имели «защиту».
Кто сейчас сильнее: Ельцин или Коржаков?
Через Татьяну, дочь Президента, Чубайс, ее новый любовник, внушал Ельцину мысль, что Коржаков сам хочет стать Президентом Российской Федерации.
Лучше уж зайти далеко, чем не дойти вовсе! Скажи мне, кто твой денщик, и я скажу, кто ты…
— Валя, дай ордер! — кричал Баранников. — Ты — Генеральный? Или… кто?!
Степанков дрожал как осиновый лист.
— Я уже выдал… За переход границы.
Виктор Павлович аж заходился — от гнева.
— Какая разница, бл! Про границу забудь! Там — двадцать человек, и у всех отметки! На… этого дай! На еврея!..
Баранников следил за Коржаковым, а Коржаков, его люди ежечасно «пасли» Баранникова. Только поэтому, кстати, Якубовский, вся их компания, спокойно перешли (в присутствии Баранникова) государственную границу Российской Федерации, хотя некто Мусич, следователь Лубянки, уже возбудил — по санкции Степанкова — уголовное дело и позвонил, когда Караулов был еще в самолете, ему домой, на Делегатскую наорал на Наташу:
— Передайте… вашему, чтоб был в 9 утра у меня на допросе!
— Что случилось? — испугалась Наташа.
— Из газет узнаете, — отрезал «гражданин следователь» и бросил трубку.
Похоже, они, эти парни, до сих пор гордятся, что был — когда-то — 37-й!
Барсуков так вдохновил Караулова, что поутру Караулов сам нашел — по телефону — Мусича.
— За хамство извинитесь, господин следователь. Перед моей женой.
Мусич еще не знал, что Коржаков и Барсуков перехитрили Баранникова.
— Чего-о?
— Того! — завопил Караулов.
— Знаешь, парень…
— Знаю, — отрезал Караулов. — Жаль, господин следователь, что я знаю, а вы — ни черта не знаете! Придется вас просветить. Чтоб государство не позорили!
В Архангельском, где — до Осенней — жили почти все руководители новой России, Баранников выбрал для себя дачу Крупской. Большой дом, очень большой бассейн (Крупская любила плавать). Баранников тоже любил плавать. А еще он любил шашлыки. Ельцин хотел, чтобы Коржаков жил вместе с ним, в одном доме (его особняк, бывшие владения Троцкого, был построен на две семьи). Тогда, в 91-м, все хотели жить рядом с Ельциным, больше всех Бурбулис и Шахрай, но Коржаков, который терпеть не мог избалованных внуков Ельцина (они постоянно просились «к дяде Саше», и Наина Иосифовна «сплавляла» их с удовольствием), — так вот: Коржаков убедил Ельцина, что будет лучше «для дела», если он понаблюдает за «Крупской»: КГБ как-никак!
Наташа возмущалась:
— А где дело-то? Уголовное. Мусич сказал: есть уголовное дело!
— И что?..
— Куда делось?
— Дура ты, — важничал Караулов. — Уголовные дела в России возбуждаются не по закону, а по настроению!..
Степанков не скрывал, что он хотел бы перебраться в совет директоров «Пермских моторов», поближе, так сказать, к «настоящим», главное — официальным деньгам, но на «моторы» зашел «Боинг», а зачем «Боингу» Степанков? Да и «моторы» — тоже!
— Ты идиот, Валя? — удивлялся Баранников.
— Идиот… — уныло соглашался Степанков…
Четыре года назад он был — всего лишь — прокурором в Перми. А отметился тем, что услышал Горбачева, метнулся в депутаты, переехал в Москву и на всех столичных митингах был «при микрофонах».
— Считаешь, этот… отсосиновик, эта рвань подзаборная… в говно тебя не макнет?!
— …Ну…
— …Т-такое драчилово будет!..
Степанков не возражал:
— …Это да…
— Ты… ты вообще п-по-нимаешь, бл…, что он в Кремле… в этом сраном… делает? Точнее — пишет! И как он всех отпузырит?!
Степанков с удовольствием выдал бы ордер на арест Якубовского, но кто, черт возьми, продвигал этого гада в правительство? В проекте Указа стояли визы: Шумейко, Баранников, Примаков, Степанков, Старовойтов, Кокошин… И он, Степанков, тоже завизировал этот Указ! А подписал Президент…
Все по закону, выходит?
…Ледяная наглость шефа Лубянки действовала на Степанкова ободряюще. И не факт, конечно, что Ельцин сдаст сейчас Баранникова. Подумаешь, коррупция! Счета жен! — Ельцин любил Баранникова и все ему прощал. И не удивился (может, вида не подал?), когда удивилась Наина Иосифовна и поделилась подозрениями: какие бриллианты у жены Баранникова, на каждом пальце — по два карата!..
Самое главное: Ельцин простил Виктору Павловичу свой позор в Сеуле, когда Ро Де У Президент Южной Кореи, получил от Ельцина «черный ящик» южнокорейского «Боинга», сбитого над акваторией Советского Союза в ночь на 1 сентября 1983 года[60]. В 88-м Баранников — обычный мент, полковник. А сейчас, в 92-м, уже генерал армии. Ельцин знал его по Карабаху, но сблизились они в январе 91-го: Ельцин был уверен, что Виктор Павлович спас ему жизнь.
Мог ли Горбачев решиться на убийство Ельцина? Но он же решился на Тбилиси, Баку и Прибалтику… Баранников и Скоков, в тандеме, убедили Президента России: самолет, на котором Ельцин собирается вернуться из Вильнюса в Москву, будет взорван. Как только поднимется в небо.
Можно, конечно, перенести вылет, но опасность все равно будет…
Коржаков поднял Баранникова и Скокова на смех, но в Москву они возвращались на автомобилях.
Эти гонки — в ночи — непонятно от кого, Ельцин запомнит на всю жизнь…
Комендант Кремля был абсолютно уверен, что из-за Якубовского у них с Коржаковым будут одни проблемы. Якубовский — это «отложенный взрыв», натура у него такая, жизнь научила Барсукова все ставить под сомнение, там, где евреи или хохлы, — особенно.
— Может, рассчитаем? — приставал он к Барсукову.
— А Караулова куда?.. — не понимал Коржаков.
— Куда-куда… К праотцам! Туда же!
— Ты знал, что Караулов при Советской власти в тюрьме сидел? За спекуляцию театральными билетами?
— Вот! — обрадовался Барсуков. — Уголовник. А смерть уголовника всегда кому-то нужна!..
Про тюрьму придумал Юмашев, конечно, больше некому. Но Караулов сам виноват: это он познакомил Юмашева с будущим Президентом Российской Федерации. В тот год — год октябрьского пленума — журналисты, кроме прибалтийских ребят, обходили Ельцина стороной. Сам Ельцин был чернее тучи, пил беспробудно и пытался покончить с собой. После бесед Караулова с Ельциным в «Театральной жизни» Лев Суханов, его помощник, всячески «зазывал» Караулова поработать с Ельциным над его мемуарами.
Караулов тогда с ходу придумал название: «Сочинение на заданную тему», был когда-то такой фильм. (Или роман?]
Название понравилось. И Ельцин, кстати, неплохо платил. Все-таки Ельцин не был так жаден, как Горбачев. Скорее всего платил (через Суханова) издатель, книга писалась для Запада, да и кто бы издал ее в СССР? Караулов отредактировал первую главу, наброски, сделанные со слов Ельцина самим Сухановым, но заартачился: у него в работе стояли мемуары Чурбанова, и Чурбанов, семья Брежнева, были ему гораздо интереснее, чем Ельцин!
«Расшифровав» трехдневные беседы с Юрием Михайловичем, записанные на магнитофон в Нижнем Тагиле, в колонии № 13, где Чурбанов отбывал наказание только за то, что он был зятем Леонида Ильича, Караулов, вернувшись в Москву, полностью, от первого слова до последнего, написал его мемуары.
«Я расскажу все, как было…» — даже не книга, брошюра, на десять издательских листов.
Сам Чурбанов пером не владел. Большой охоты рассказывать о своих отношениях с Галиной Леонидовной у него не было. За полгода до этого Караулов специально из-за Чурбанова приезжал в Нижний Тагил. Там, в «ментовской зоне», сидели все участники «узбекского дела». Жертвы двух следователей-рецидивистов, Гдляна и Иванова: генералы Норов, Норбутаев, а еще — Инамжон Усманходжаев, бывший Первый секретарь ЦК КП Узбекистана. — Так вот: когда Караулов получил наконец (да здравствует гласность!) разрешение побывать в колонии № 13, Чурбанов тут же его отшил. Прямо с порога.
Тогда Караулов (а что оставалось?) нашел подход к майору Загоре, замполиту колонии. Как-то раз Загора даже выступил на вечере «Театральной жизни», кстати — в родном для Караулова Калининграде: рассказал о том, как Чурбанов сидит, как он сейчас «исправляется», — короче говоря, когда Караулов (по команде Загоры) снова явился в Нижний Тагил, Чурбанов встречал его уже как родного!
Загора делал с Чурбановым все, что хотел. И не только Загора…
Сначала — интервью для «Театральной жизни». Потом, когда Чурбанов уверился, что Караулов ни в чем его не обманул, они засели за мемуары.
На суде Чурбанов полностью признал свою вину. Поверил, сдуру Макарову. Думал, за «чистосердечное» ему скосят срок. — Чурбанов только здесь, в «ментовской зоне», понял, что главная задача, поставленная КГБ Макарову, посадить его в тюрьму.
— Сам понимаешь, чье решение, — развел руками Виктор Чебриков, шеф КГБ, который как-то раз, еще в Москве, в канун 9 Мая, навестил Чурбанова в тюрьме.
Чебриков принес с собой бутылку коньяка, но пить Чурбанов не стал, хотя выпить ему очень хотелось. Вежливо отказался. Он был вежливым человеком — вежливым и спокойным. Последнее это дело — пить со своим палачом!
Как же там, в кабинете у Загоры, за стаканом чая (водки — ни-ни, с Загоры бы тут же сняли погоны), как он жалел, что женился когда-то на Галине Брежневой!
— Что лучше? — спрашивал Чурбанов у Караулова. — 20 лет в семье Леонида Ильича или 7 лет лагерей?
Кому что, наверное…
Все последние годы Галина Леонидовна и Чурбанов жили порознь. Встречались они только по выходным и только на даче Леонида Ильича, изображая — перед ним — счастливую семью. За эти 7 лет от Галины Леонидовны — только две телеграммы, последняя из четырех слов. Сообщение о разводе (Галина Леонидовна подала на развод сразу после ареста Чурбанова). Четыре слова: Я с тобой развелась. Брежнева».
А он думал, Галина Леонидовна никогда не предаст!
— Слепну, — сообщил Чурбанов, когда Караулов в очередной раз приехал к нему с главами (Чурбанов подписывал каждую страницу, такой у них договор). — Так-то вот, Андрей Викторович… Врач здешний… прописал очки. А оправы нет, тут все какое-то детское, стыдно носить…
Караулов тепло относился к Чурбанову Без уважения, но тепло. Когда человек живет на этом свете достаточно долго, ему приходится испытать абсолютно все!
— Привезу из Москвы, Юрий Михайлович.
Это Игорь, сын Щелокова, «подбирал» для Галины женихов. Игоря попросил отец. Щелокова — Брежнев. Кандидатов в женихи проверяли сначала в КГБ СССР и только потом, за ужином, представляли Галине. Два человека за вечер. Чурбанов ей понравился с первого взгляда, да и Леонид Ильич хотел, чтобы его будущий зять непременно был офицером!
Интересная логика: «штатский» с Галиной не справится!
— …Не надо покупать, — остановил его Чурбанов. — Звякни Галине. У нас на антресолях есть права, в чемодане лежит, кто-то подарил…
Вернувшись в Москву, Караулов тут же позвонил Галине Леонидовне. Хоть бы она спросила, как он там, ее бывший муж, жив ли он, что у него с глазами…
— Оправа? С ума сошел? Какие антресоли? Я, бл…, на антресоли полезу? А он знает, что дел у меня по горло и мама ослепла? В суп ложкой не попадает, прислуги нет, с дачи поперли, а маму кормить надо… нет, сука, он точно рехнулся, но ты… ладно, вечером позвони, найду — значит найду!
Тройной расчет: Чурбанов мечтал о карьере, Леонид Ильич был уверен, что сейчас, когда у Галины такой красавец-муж, она наконец точно успокоится, — сколько же можно, как говорил Леонид Ильич, «скакать по циркачам»!
Ну, а Галина Брежнева надеялась, что отец теперь от нее точно отстанет, а Чурбанов ради карьеры переживет любого Буряцэ, Кио, Авдеенко и — даже! — красавца Лиепу!..
Караулов дождался вечера, потом позвонил Галине Леонидовне.
— Эт… то ты?..
— Я. Я!
— А что ты… так долго не звонил?.. Ты хочешь… моей смерти, да?..
Ну надо же: девушка — в дугу и Караулова с кем-то перепутала…
Утром Наташа пошла в ближайшую аптеку и купила оправу. Чурбанов все сразу понял:
— Пьет[61]?
Сюда, в Нижний Тагил, Караулов действительно приезжал, как на работу, — восемь или девять раз. А Коржаков был недоволен тем, как Юмашев писал «Исповедь» (книга Ельцина называлась теперь «Исповедь на заданную тему»). — Получив за «Исповедь» отличный гонорар (тогда это были именно гонорары, не взятки — под видом гонорара), Ельцин поговаривал о новой книге, и Юмашев остерегался, что Караулов, этот самоучка, издав Чурбанова, отберет у него «кусок хлеба».
Самоучка чертов! Настоящий самоучка, кстати, это всегда интересно, потенциал настоящего самоучки неисчерпаем, он может так самообучиться, что станет Преидентом, ведь это дар такой — учиться у всех и на каждом шагу?
Себе, как политику, Ельцин отмерил ровно 65 лет.
— Так мало? — удивлялся Коржаков.
— Ни дня больше, — повторял Ельцин.