Русский ад. Книга вторая Караулов Андрей

77

Хорошо у окна, спокойно: огромные голубые ели, подсвеченные прожекторами, дотягивались аж до оконных рам. Ельцин закрыл глаза, и ему вдруг представилось, что по Красной площади идут — колоннами — десятки тысяч человек. Они вот-вот ворвутся в Кремль, схватят его за руки и вытащат на мороз, на Красную площадь…

Для глумления.

— Борис Николаевич, в зал, в зал надо возвращаться, — тараторил Черномырдин. — Они там до импичмента доорутся; аппетит у таких приходит во время беды!..

Виктор Степанович то ли оговорился, то ли пошутил, но все так устали, что никто не засмеялся, шутки (любые шутки) уже пролетали мимо ушей.

Черномырдин всегда производил на Ельцина впечатление надежного человека. Родом он происходил из оренбургских мормонов — это спокойные, степенные люди. Те, кто знал Черномырдина, всегда выделяли его опыт работы в аппарате и склонность к интригам — сам Черномырдин называл этот опыт «искусством незаметного предательства». — Но в компании, среди друзей Виктор Степанович был душа-человек: замечательно играл на гармошке, пел, причем гармошка была у него настоящая, оренбургская, с колокольчиками!

Там, на Урале, Ельцин закадычно дружил с Геннадием Богомяковым, первым секретарем Тюменского обкома КПСС. Недалеко от села Деидово, на самой границе двух областей, находилась заимка, где Богомяков и Ельцин встречались раз в месяц, по субботам. Вместе с Богомяковым всегда приезжал и Виктор Степанович — в те годы начальник тюменских нефти и газа.

Пили водку и пели песни под гармошу В Деидово Черномырдин приезжал всегда с банкой соленых огурцов. Это великий Максим Михайлович научил, любимец Сталина: для баса, говорил он Черномырдину, минут за десять до концерта хорошо съесть два соленых огурца, голос будет ярче. Старинный рецепт!

В Свердловске, на ликеро-водочном, был особый цех, где водку (в небольших объемах) очищали от сивухи двенадцать раз — специально для Ельцина и его гостей.

Выпив, Ельцин становился драчлив. Он очень любил бороться, особенно пьяный.

— Ну, кта-а… на меня?..

Желающих было немного. Однажды Ельцина поборол, сдуру, его собственный шофер.

— Ты уволен, — сплюнул Ельцин, потирая ушибленное плечо.

Шофер, Емельян Павлович, психанул и — ушел. Пешком, через лес, до ближайшей электрички. Из Свердловска вызвали резервную машину…

Когда Чубайс ополчился на проект Указа Президента о создании единого «Газпрома», Черномырдин сразу «ушел в тень». По идее, руководитель ТЭКа страны должен был бы возмутиться действиями Чубайса и объяснить Ельцину, что отдавать в частные руки стратегические отрасли промышленности — это безумие. В Италии даже электрические сети в руках государства! Но Виктор Степанович так боялся Анатолия Борисовича, его влияния на Ельцина, что Черномырдина — сразу — будто подменили: он осунулся и похудел.

К Ельцину пробилась тогда Фануза Арсланова, депутат из Тюмени (помог Коржаков). И Ельцин согласился с Арслановой: он взял карандаш и вычеркнул из текста Указа все слова о разделении газовых структур.

Илюшин тут же присвоил бумаге государственный номер, скрепил бумагу печатью, и черновик Указа, с которым — внимание! — пришла к Ельцину депутат Арсланова (Президент успел забыть о том, что прежде он во всем был согласен с Чубайсом), тут же стал Указом Президента Российской Федерации.

Позже, когда рядовой мастер Тимофеев из Сургута приобретет — за наличный расчет — 210 миллионовакций «Газпрома» то есть сразу, в одночасье, станет долларовым миллиардером (ведущих миноритариев «Газпрома» было шестьсот человек, Тимофеев был во главе списка), — так вот, когда Коржаков объяснит Ельцину, что мастер Тимофеев — это не кто иной, как сам… Виктор Степанович Черномырдин, его живой «псевдоним», Черномырдин тут же уйдет на больничный и приготовится к отставке…

Отставка? Арест!

Ельцин — простил, хотя Коржаков встал тогда насмерть…

Здесь, у Президента, Виктор Степанович осмелел, он словно чувствовал: Гайдару приходит конец.

— Только для справки, товарищи. Вот я — хозяйственник. И премьер у нас… тоже по этому делу. Ему — Черномырдин выразительно провел ладонью по горлу — во покуда хватает хозяйства. — Почему тогда депутаты уравнивают нас… и Бориса Николаевича? На съезде распедалили только хозяйство. Я не слышу международных вопросов. Может, я оглох?

Черномырдин задумался, но сам себе ответил:

— Не оглох, по-моему! А за хозяйство… что? Отвечает только Президент? Съезд в своем уме? Но они же призывают! Вот почему надо не противодействовать сейчас, а категорически отстаивать! И не допустить того, на что они намекают! У нас еще есть шанс сохранить свое лицо. Потом будем сохранять другие части тела…

Шумейко нагнулся к Шохину:

— Как думаешь, — кивнул он на Ельцина, — какое у него настроение?

— Как у больного кота… — усмехнулся Шохин.

Он бы и еще что-то сказал, но Черномырдин строго на них посмотрел и приложил палец к губам.

— В зал надо… — уверенно повторил Черномырдин. — Или такие злополучные, как Тулеев, там будут только размножаться!..

Его поддержал Шумейко:

— В зал, Борис Николаевич! Вырывать инициативу и идти напролом!

Вскочил Грачев:

— Я согласен с выступающим!

— Да сядь уже… — цыкнул на него Баранников.

— А вы, Чубайс, значит… в стороне? — сощурился Ельцин. — И на критику… ответить нечего?

— Борис Николаевич! — Чубайс встал. — Я прошу дать мне возможность выступить завтра на съезде.

— А шта вы… скажете? — насторожился Ельцин.

Он медленно вернулся к столу и сел на место председателя.

— Наш парламент — учреждение молодое, — начал Чубайс. — Следовательно, грешит самолюбованием…

— И шта?..

— У меня написана речь, Борис Николаевич. Консолидированная позиция правительства должна быть предельно резкой.

— Я поддерживаю! — вскочил Грачев.

— Президент не сомневается в вашей позиции, Павел Сергеевич, — улыбнулся Ельцин и кивнул ему на стул.

С победным видом Грачев опустился обратно в кресло и нагнулся к Баранникову:

— Надо же что-то сказать, раз пригласили…

— Здесь не твоя война, идиот! — усмехнулся Баранников. — Другие пусть… шары катают…

— У меня такое переменчивое настроение, знаешь… — зашептал Грачев. — То радуюсь жизни, а то вдруг завалить кого-нибудь хочется…

Баранников удивился:

— А в чем вопрос? Завали и — радуйся жизни!

Похоже, что такая простая мысль Грачеву в голову просто не приходила.

— Если съезд, — продолжал Чубайс, — не живет жизнью России, значит России этот съезд просто не нужен. Я хочу напомнить, что внезапное появление в 1916-м конституционных свобод, дарованных императором, привело к революции. Самое главное — это банковский кризис, господа. Тот же 1916-й! Возвращаясь с первого думского заседания, граф Фредерике записал в дневнике, что депутаты напоминают ему шайку бандитов, выбирающих момент, чтобы перерезать горло министрам правительства. И сейчас — многое повторяется! Грандиозный курс на смену политического и экономического режимов, — а Борис Николаевич именно так, мы помним, сформулировал цель нашей работы, — нельзя оценивать сейчас простым количеством строек под нашими окнами.

Полторанин поднял голову:

— Падение экономики, Толя, в два раза, — напомнил он. — Если человек потерял половину крови, он выживет?

— Человек — нет, рынок — да, Михаил Никифорович. Рынок никогда не умрет.

— Даже… в раю? — уточник Полторанин.

— Рай, Михаил Никифорович, живет без денег, ибо зачем же душам… бессмертным… деньги? А вот людям они нужны. Людям как без денег? Мы, питерцы, знаем, что даже в блокаду в городе не закрывались колхозные рынки. Так что черт с ними, со стройками, уважаемый Виктор Степанович! Пусть пока их вообще не будет! Главное… — Чубайс эффектно, демонстративно развернулся к Черномырдину, — чтобы в России никогда больше не было октябрьских переворотов. А стройки мы наверстаем: такие домины отгрохаем — страну никто не узнает! Скинем на Запад побольше нефти, и — пожалуйста, вот они, новые краны и новые бетономешалки! Главное, уважаемый Виктор Степанович, заслуженный наш… советский министр… чтобы не было на улицах крови! Разве нужна нам кровь…

— …а ты что меня трогаешь?! — не понял Черномырдин. — Я не из тех, кого можно руками! Все орут, что недовольны приватизацией… Я, может, тоже недоволен, но я же не ору! И хватит пугать нас революцией! Если б на троне сидел царь Иван Грозный, а не Николай, никакой революции вообще не было…

— …ну да, — подхватил Чубайс. — А был бы Иосиф Виссарионович, не было бы сейчас Бориса Николаевича…

Черномырдин побагровел.

— Я ничего такого не говорил, — громыхнул он. — И ты мне не приписывай! Здесь все слышали, что я не говорил!

— Остроумно, Виктор Степанович… — засмеялся Ельцин.

— В 17-м, — продолжал Чубайс, — когда придворные генералы, устав от Распутина, Вырубовой и всеобщего идиотизма, подловили государя на станции Дно и добились от него отречения… все как-то сразу расслабились… И вдруг — оп-па: Ленин. Откуда? Из Швейцарии? Или — в действительности — из самых глубин России, из каких-то… совершенно невиданных ее глубин?..

Ленин говорил то, чего ждали люди, — вот и весь секрет его политического успеха, хотя Керенский не сомневался: Ленин и его соратники — пришли на два-три месяца, не больше. Они отпишут — через какой-нибудь Брестский мир — Украину кайзеру, своему покровителю, измажутся в позоре, Россия очнется, он, Керенский, вернется во власть и, как истинный патриот России, за неделю разобьет весь этот чертов гегемон…

Ситуация 17-го… еще раз хочу спросить… она ничего нам не напоминает? лейтмотив концерта, только что сыгранного на кремлевской сцене известным кемеровским большевиком в золотых очках, тот же, что и в феврале 17-го: да здравствует смута, да скроются… — послушайте, если по Тулееву, это мы, правительство, должны сейчас быстренько исчезнуть! Вместе с Ельциным. Потому как новый Ельцин у них уже есть. Может, это сам Тулеев? Или Лужков? Кто ответит на этот вопрос?

Значит, господа, нужны мощные и нетрадиционные ходы! — воскликнул Чубайс. — Такие ходы, которых никто не ждет! Например: пригласить в наш кабинет… Тулеева!

— Кого?.. — изумился Шохин. Ему показалось, он ослышался.

— Тулеева, Саша, — повернулся Чубайс. — Почему нет? Сделать его министром по делам национальностей. И пусть работает! Под твоим руководством!

— Тогда уж и Жириновского… — посоветовал Шахрай. — Если дурачиться, значит по полной… У Коржакова, кстати, была идея сделать его министром рыбного хозяйства. Чтобы он не лез в Президенты. Так Жирик ему ботинки целовал, в восторг пришел…

Летом, в отпуске, Анатолий Борисович почти две недели катался на яхте по Скандинавии — в компании шведских бизнесменов, имевших выгодные контракты с Россией. В Стокгольме, в ресторане их нечаянно «застукал» журналист Саша Хинштейн. Через день в «МК» (так назывался теперь «Московский комсомолец») появилась статья Хинштейна об отпуске Чубайса — с фотографиями.

Ельцин отмахнулся, газету у Коржакова не взял: «У Анатолия много врагов…»

— Уважаемый Борис Николаевич! — продолжал Чубайс, добившись тишины. — Всего год, как правительство осуществляет программу приватизации. В своем докладе Егор Тимурович показал те исходные цифры по тем нескольким десяткам кафе, ресторанам и другим предприятиям, оказавшимся — на конец прошлого года — в частных руках.

Главный вопрос сегодня: что сделано? Отвечаю. В России появилась законодательная база приватизации. Ну так и дайте нам еще хотя бы полгода, и мы увидим, уважаемый Виктор Степанович, сколько у нас под окнами будет новых кранов-гигантов и бетономешалок! Мы увидим, как расцветет частная собственность! Это же не мы, молодые экономисты, неполный год находящиеся у власти, измучили советскую экономику, а ваши, господин Черномырдин, знакомые и незнакомые друзья, терзавшие Россию целых 73 года: читайте «Арипелаг ГУЛАГ»! И частная собственность будет…

— А кроме частной собственности ты что-нибудь знаешь об экономике? — перебил его Черномырдин. — Я извиняюсь, Борис Николаевич, — повернулся он к Ельцину, — но тут некоторые просто кувыркаются от радости, что мы… или мои там… мучили страну! — Только такие, как мы с Борисом Николаевичем, эту страну построили, а ты, Анатолий, ее отымел!

Как говорил Оскар Уайльд, правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой.

Ельцин взглянул на Черномырдина и вдруг кивнул головой в знак согласия с ним. Черномырдин воодушевился:

— Я еще раз повторяю: Президент у нас терпеливый и воспитанный человек! Он всегда дает нам шанс. И с-час он тоже дает шанс… — вон Шохин, смотрю, кивает, и правильно делаешь, Шохин, что киваешь… только, дорогие мои… нельзя же так пламенно лезть к Президенту с объятиями, продолжая делать то, чего мы уже много наделали! Ведь стоит тому же Анатолию… рот раскрыть, как ему сразу насуют, можно не сомневаться! Просто мы находимся сейчас на таком этапе реформ… — Черномырдин достал из кармана листок бумаги, — когда не виден позитив. Я вот верю только в Бога и в цифры. Поэтому меня трудно обмануть! Смотрим: 90-й. По валовке у России второе место в мире. Факт? Еще какой факт. Кто может опровергнуть? Кто такой смелый?..

— Я хотел бы… — поднялся Шумейко, но Виктор Степанович не дал ему сказать.

— По глазам вижу, Владимир Филиппович: тебя уже тошнит. Но я, как все воспитанные, начинаю с себя. Цифры по ТЭКу. Падение 40 %. Нефть. Падение в 1,8 раза. — Это что, радует?.. Меня — убивает, прямо говорю. Переработка нефти — падение на 43 %. Производство бензина — на 40 %. Горная металлургия. Падение в три раза, хотя год назад мы были первыми в мире. Именно так: в мире, коллеги… если кто не понимает сейчас Виктора Степановича!

— Слышим-слышим… — пробормотал Ерин.

— И молодец, — похвалил его Черномырдин, не отрываясь от бумаги. — Выпуск стали всего 60,7 % — от 90-го. Прокат — 63,7 %. Трубы стальные — 11,9 %.

То есть… — Черномырдин все время украдкой поглядывал на Ельцина, — хоть глаза не открывай, Борис Николаевич, когда такие вот бумаги ложат тебе на стол.

Чубайс засмеялся:

— Коммунисты, в Политбюро особенно, вообще жили с закрытыми глазами. Громыко, говорят, очень удивился, когда узнал, что в стране мяса нет…

— И при чем тут, Анатолий, коммунизм и призрак, который где-то бродит в Европе, а у нас — навсегда останавливается? — Хватит нам бродячих! Мой ответ экономическому блоку и себе самому: нельзя больше растягивать процесс реформ. Он и так смерти подобен! Производство бульдозеров сократилось в 5 с половиной раз. Экскаваторов — в 7,8. Электровозов в 29 раз! Не в два, Анатолий! В 29! — То есть: упав на эти цифры, товарищи, мы серьезнейшим образом подставили Президента! Народ спрашивает с Ельцина. А мы чуть… не убили его своими реформами — чего уж тут кривить! Поэтому дальше идти на какие-то там… хотелки… с приватизацией — нельзя. Сейчас надо исправлять. Трудно, что ли! Уверен: нет. Спасибо за снимание… — И Виктор Степанович уселся на свое место и гордо всех оглядел.

— А делать-то что? — не понял Ельцин. — Что решаем со съездом? Идем в зал? Или не идем? Какие предложения?

— Распустить съезд, — вскочил Чубайс, — никогда не поздно! А сейчас надо себя отстоять. Прошу еще раз: дайте мне выступить на съезде.

Ельцин встал:

— Хорошо. Дадим. Завтра — вернемся, решение принято.

Первым вскочил Грачев, за ним медленно поднялись и другие члены кабинета министров.

— А вас, Виктор Степанович, я задержу еще на одну минуту… — громко сказал Ельцин.

Черномырдин как стоял, так и застыл — с портфелем в руках.

— Конечно, — пробормотал он. — Конечно, Борис Николаевич… Слушаюсь!

К Ельцину осторожно подошел Гайдар:

— У меня два вопроса…

— Позже решим, — оборвал его Президент и показал Черномырдину место рядом с собой.

78

Какой идиот, — да? — предложил в тюрьмах выкрашивать следственные кабинеты той же краской, что и камеры заключенных?

Традиция, говорят. С царских времен.

Денис чувствовал себя стрелком, попавшим в цель: почти все, кто пришел в милицию в 70-е, быстро, в два счета, стали сейчас барыгами[49].

Сейчас введут этого дурака, Егорку. Назад в семью (когда есть семья), в свой дом (если есть дом) такие люди уже не возвращаются. «Мама, а наш папа ест людей?..» — спрашивал маленький мальчик, сосед Дениса по подъезду, когда его папа-алкоголик, полгода живший — в запое — среди бомжей, вдруг вернулся в семью.

Упал, значит лежи! В лагере (в России их называют «исправительные учреждения») Егор Иванов будет хотя бы похож на человека. Кормят три раза в день. В выходной — баня. И спать Егор Иванов будет на простынях, а не на опилках или песке.

Денису было лет десять, наверное, когда к ним, в пионерский лагерь «Родник», приехал — в гости — Сергей Михалков.

В СССР существовала замечательная традиция: полководцы, писатели, космонавты, актеры часто выступали перед детьми — в школах и пионерских лагерях.

Кто не читал «Дядю Степу»? когда ребятишки гурьбой провожали «дедушку Сережу» до автомобиля, Денис неожиданно спросил:

— Скажите, Сергей Владимирович, что такое… счастье?

Он и сам не понимал, почему — вдруг — он задал такой вопрос.

— Счастье, м-мальчик, — Михалков чуть заикался, — это когда ты б-без всякого страх-за м-можешь п-послать как м-можно больше в-вы-соких должностных лиц…

…Идти Егорка не мог: отказали ноги. Конвоиры тащили Егорку, как труп, — за руки, по коридору.

Кто-то из них грубо, задницей толкнул дверь в кабинет Мениханова и с размаха, будто это не Егорка, а мешок с песком, закинул его на стул.

Егорка на стуле не удержался и упал на пол.

— Вы что?! — заорал Денис.

Конвоиры переглянулись, подняли Егорку, аккуратно его посадили и для надежности, чтобы не грохнулся, встали рядом с ним с двух сторон.

— Этот оборвыш и в камере таким был… — доложил конвоир с двумя лычками на погонах. — Там его ужопили, товарищ майор.

— Сейчас 37-й? — орал Денис.

Конвоиры растерялись.

— Никак нет, — удивился старший. — 92-й.

— А в чем разница? Скажи!

— Так… тогда вроде… был голод, а сейчас свобода.

Егорка очнулся:

— Не ругайте их, — прошептал он. — Пожалуйста, не… ругайте…

— А ты помалкивай, — приказал Денис.

Конвоиры переглянулись.

— И команды не было, — доложил старший.

— Какой команды?

— Чтоб не бить.

— А тебе команда нужна?

— Точно так! Что скажут, то и сделаем…

Конвоиры вытянулись по швам, и Егорка в этот момент снова чуть не упал.

— Уроды… — сплюнул Денис — Держите парня, как букет цветов. И ровненько, ровненько его посадите…

Метод кнута и пряника состоит в том, что если пряники подсохли, ими тоже бьют.

Егорка широко открыл глаза, но его веки почти не шевелились: он смотрел и никого не видел, даже Дениса.

— Ну что, брат? Говорить можешь? Ты меня слышишь?! — спрашивал Мениханов.

Егорка не ответил и смотрел куда-то в сторону.

— Под суд отправлю, — предупредил Денис конвоиров. — кто у них в камере за порядком следит?

Старший удивился.