И здрасте вам через окно! Роговая Елена

Сара Моисеевна прикрыла створки и направилась к противоположному окну с видом на соседний двор.

– Эмма Адольфовна! Эмма Адольфовна, дай бог вам счастья с таким отчеством! Вы уже проснулись?

Не успела Сара Моисеевна набрать побольше воздуха в легкие, чтобы еще раз крикнуть, как в окне соседнего дома показалась худощавая женщина бальзаковского возраста в ярком цветном халате.

– Да тут я уже. Чего прям кричать с утра пораньше, словно случилось, – недовольно ответила она, смотря в две стороны одновременно.

– Эммочка, можно я по-простому, без отчества? Скажите, вы сегодня свободны? Как всегда? Вот и замечательно. Нашим соседям нужна помощь. Надеюсь, вы им не откажете, тем более что есть прекрасная возможность немного улучшить благосостояние. В наше трудное время можно только мечтать, чтобы кто-нибудь принес выгодное предложение на дом. Так я скажу, что вы согласны? Когда планируете устроить чистку в квартире Ватманов? – поинтересовалась Сара у Галины Борисовны. – Примерно через час? Замечательно. Эммочка Адольфовна, через час вас ждут в шестой квартире с ведром и тряпками.

– Вот и всех делов. Сара Моисеевна пообещала и тут же сделала, – радостно произнес Семен, пододвигая стул под пышный зад жены.

Ровно в назначенное время косая Эмма стояла у входа в квартиру № 6.

– Здрасте. Здесь сегодня хотели иметь помощчь?

– Вы сейчас с кем разговариваете? – поинтересовалась Гала, оглядываясь по сторонам.

– Как с кем! С вами, конечно. Прекратите морочить мине голову, а то я соберусь уходить.

– Ну тогда вы смотрите хотя бы на меня.

– А я на кого смотрю?

– Не знаю.

Эмма повернула голову слегка набок, и левый глаз встал по центру.

– А так с вами говорю?

– Кажется, да, – нерешительно произнесла Гала.

– Тогда перестаньте делать нэрвы, а то я пошла домой. А когда уйду, мадам может начинать приседать с гантелями.

– Зачем?

– Чтобы не рассыпаться, когда через год еще раз вздумаете прибраться в квартире или помыть пол, – бодро произнесла Эмма, отодвигая старушку с пути.

Галина Борисовна слегка оторопела, но через пару секунд опомнилась и взяла инициативу в свои руки.

– Так, объясняю задачу: все нужно красиво разложить, помыть окна, протереть пыль, хлам выбросить на помойку и как логическое завершение  – натереть пол.

– Можете не тратить время на рассказы. И так ясно. Встречный вопрос. Ви мине будете мешать или на диванчике полежите?

– С вашего позволения присяду, если моя помощь не имеет никакой ценности в ваших глазах.

– Опять про мои глаза?

– Простите, не хотела, – быстро извинилась Гала и с радостью плюхнулась на диван, подложив под спину старую подушку.

Несколько минут она сидела молча и с интересом разглядывала «посланницу доброй воли». Была она роста невысокого, худощава, на вид лет тридцати пяти. Светлое хлопчатобумажное платье с мелкими невзрачными цветочками по всему полю явно было не по размеру. Даже узор на ткани больше напоминал наброски, чем законченный рисунок. Поговорка «Коса – девичья краса» тоже никак не подходила Эмме. Светло-русые волосы, заплетенные наспех в две тоненькие косички, были уложены крест-накрест и держались на затылке благодаря синим атласным ленточкам. Стоптанные тапочки придавали комплекту одежды некую целостность и даже гармонию.

Уборку квартиры решили начать с мытья окон. Для начала Эмма смочила стекла и натерла их с двух сторон куском хозяйственного мыла. Затем она смыла грязь обильной порцией воды и попросила газету.

– Да этого добра у Савы полно. Целая стопка лежит в углу на табурете. Берите, сколько нужно.

Натирая стекла, Эмма всякий раз отходила в сторону и проверяла качество своей работы.

– Если бы щас мелу измельченного или денатурату, то цены бы окнам не было. Вон как на солнышке горят после мытья. Ваши родственники когда последний раз уборку в доме делали?

– Не знаю, – безразлично ответила Галя, продолжая рассматривать соседку.

– Вот и я говорю, что давно. Загажена квартирка до самого потолка. По-доброму здесь побелка нужна.

– Ну это мы немного погодя, если вы не против.

– А чего ж противиться зарплате. Время сейчас нелегкое, цены на базаре высокие, сами понимаете, сколько что стоит, – попыталась намекнуть Эмма на прейскурант услуг.

Немного погодя она так втянулась в работу, что не поленилась сходить домой за раствором для натирки мебели, приготовленным по семейному рецепту, в который входили: пчелиный воск, скипидар, олифа и парафин.

– Моя мама завсегда так мебель чистила, я так чищу, и мои дети, если нарожаю, будут натирать из этого пузирочка. И не нужно нос морщить от неблагородного запаху. Посмотрите, полировка блестит как новенькая.

– Вы не обидитесь, если я спрошу, сколько вам лет? – поинтересовалась Гала.

– Да нет, чего обижаться. Двадцать восемь скоро будет. А что, старше выгляжу?

– Есть немного.

– Так у меня жисть сложная была да вдобавок глаз косит, поэтому замуж никто не берет. Кому я такая красавица нужна?

– Вы не правы, дорогуша. Не всегда внешность играет главную роль. Чтобы обратить внимание мужчин, нужно обаяние.

– Так где ж его взять. Ви на меня посмотрите: формы в теле нет, ножки тонкие с легкой кривизной, руки загрубели от грязной работы.

– Эммочка, не спорю, вы на любителя, но если нет природного обаяния, то его можно приобрести, – начала успокаивать соседку Галина Борисовна.

– И где ж его продают?

– Его нужно в себе воспитывать. Посмотрите на меня. Я уже, мягко сказать, не молода, но на меня и сейчас заглядываются мужчины. А все почему? Да потому, что во мне есть шарм. Я за собой слежу. За всю свою жизнь я ни разу не легла спать без крэма на лице.

– Так и я бы не легла, если бы у меня были морщины.

– Не хамите бывшей актрисе, голубушка, и имейте уважение к возрасту, тем более что я уже знаю, как вам помочь.

– Ви правда актрисой работали? Прям в театре? Тю, поди, все напридумали, чтобы мине утешить.

– Вовсе не придумала. Скажите, что вы умеете хорошо делать?

– Вкусно готовлю, вышиваю красиво, а еще пою.

– Любопытно. И что же вы поете?

– Да все. Что по радио поют, то и я умею.

– Например.

– Да вот хотя бы «Где же ты желанная».

– Ну так спойте, – с усмешкой попросила Гала.

– Только ви не смейтесь.

– Почему я должна смеяться?

– Она же мужская, а я ее переделала, как будто женщчина поет.

Эмма на секунду задумалась, сложила руки вместе, словно собралась молиться, и проникновенно запела:

Гала как завороженная слушала песню, боясь пошевелиться. Высокомерие и насмешка улетучились с первой пропетой нотой. Ее ум метался и не находил объяснения тому, как связать в единое целое внешнюю непривлекательность с пронзительным, а главное, чистейшим как хрусталь сопрано? Природа обделила женщину внешними данными, но компенсировала отсутствие красоты изумительным голосом, способным проникать в самые потаенные уголки человеческой души. Услышанное ошеломило Галу. Не всякая солистка театра имеет такие вокальные данные. Это сокровище, о котором даже не подозревает полуграмотная Эмма.

«Будь она ребенком, – рассуждала Гала, – так было бы все предельно ясно. А в ее возрасте? Таланту нужна молодость, а сцене – еще и красота. Хоть и говорят, что учиться никогда не поздно, но здесь не тот случай».

Гала с грустью смотрела на Эмму и вспоминала свое детство. В театральное училище ее отдали в восемь лет. Родителям жалко было расставаться с дочерью, но сосед, работающий в театре суфлером, настоятельно рекомендовал показать девочку, потому как «талант музыкальный и утонченность душевная налицо».

– Может, вы ошибаетесь, Аристарх Спиродоныч? – пыталась сопротивляться мать.

– Хорошо спеть – ума много не нужно. Вон на нашей улице сколько таких певунов, и всех их в театр, по-вашему, отдавать? На то они и дети, чтобы ангельскими голосами исполнять.

– Не скажите, голос голосу рознь. Один ребенок запоет, и смеяться хочется, а другой песней душу слушателю распахнет и очистит, сам того не ведая. Не верите мне, сходите в синагогу, поговорите с раввином. Он обязательно даст мудрый совет.

Мать и впрямь сходила за советом к раввину. Выслушав проблему, он коротко задумался и спросил:

– Девочка действительно так талантлива?

– Не знаю. Меня сомневает, а сосед настаивает.

– Вы были когда-нибудь в театре?

– В прошлом году, перед Пасхой.

– Вы видели там бога?

– Равви, что ви! Театр – не синагога.

– Да-да, – задумчиво произнес раввин, – театр – не синагога. Хотя, что говорить, некоторые люди даже в синагоге не находят Господа, поэтому вот вам триста рублей, и везите ребенка на прослушивание.

– А это будет угодно Богу?

– Все, что угодно Богу, сопровождается страданиями.

Мать расценила слова раввина как благословение и со спокойным сердцем отправила дочь учиться. Устав театрального училища предусматривал три основных класса: класс драматического искусства, балетный и общеобразовательный. Основной упор делался на танцы и драматическое искусство. Общеобразовательным наукам доставались остатки сил и времени от главных предметов, к тому же, по мнению руководства училища, «ум и способности в театральном деле не так уж важны, ежели девица при красоте и фигуре достойной».

– Начинаем с деми плие! Ноги в первой позиции! Раз, два, три! Раз, два, три! – отсчитывал балетмейстер. – Руки вниз, в локтях округлены, ладони вверх. Раз, два, три! Умницы! Переходим к батману тандю. Стопа скользит и не отрывается от пола. Я сказал, не отрывается. Раз, два, три! Носок вперед! Грациозней! Снова в первую позицию! Выполняем ронд де жамп партер. Счет на четыре! Левая рука на брусе, правая отведена. Центр тяжести на опорной ноге, скользим вперед на носок, «выворотность» стопы максимальная, на четыре возвращаемся в исходную позицию. Следим за осанкой и улыбаемся! Легче, девочки, легче! Мадмуазель Галина, почему такое лицо? Воздушней и с улыбкой!

Изнуряющие ежедневные занятия делали пребывание в училище невыносимым. Детское тельце болело от постоянных нагрузок. Очень хотелось есть и сбежать домой, чтобы отдохнуть от занятий и надоедливых капризных пепиньерок, контролирующих каждый шаг младших воспитанниц. Родителям разрешалось видеть детей только раз в неделю и то пару часов. Все с нетерпением ждали каникул, зачеркивали в календаре дни и мечтали, когда же наконец можно будет дольше спать и есть сдобные булочки, запивая вишневым киселем или ароматным компотом из сушеных яблок. После нескольких дней пребывания дома Гала доставала тетрадку со списком литературы и, вместо того чтобы беззаботно ходить по гостям и болтать с подружками, усаживалась за чтение рассказов и пьес. Некоторые спектакли воспитанницы театрального училища ставили самостоятельно и были так увлечены процессом, что все свободное время уходило на обсуждение сцен, костюмов и диалогов. Обычно на такие премьеры приглашались не только преподаватели, но и родители. Гале не раз доставались главные роли. После каждого представления, получив порцию бурных аплодисментов от зрителей, она с восторгом бежала к родным за поцелуем и похвалой, которые так необходимы юным актрисам.

– Мамочка, папочка, ну скажите, как вам понравилось? – щебетала возбужденная от всеобщего внимания Галина. – Как я пела?..

– Вам понравилось, как я пела?

Гала очнулась от нахлынувших воспоминаний.

– Я говорю, понравилось или мине идти дальше убирать? – спросила Эмма.

– Изумительно, – послышался из коридора мужской голос. – Я думал, что по радио передают концерт, но когда окончательно проснулся, понял, что слушаю живое пение и не где-нибудь, а в нашей квартире. Признаюсь, удивлен. Удивлен видеть совершенно незнакомых мне женщин, да еще таких талантливых.

– Благодарю за комплимент. Приятно, когда артистов помнят даже тогда, когда они уже навсегда покинули сцену, – кокетливо произнесла Гала. – А вы, как я полагаю, наш сосед-художник?

– Собственной персоной. Разрешите представиться, Александр Владимирович Кузнецов.

– Что-то ви долго спите, Александр Владимирович, – ухмыльнулась Эмма.

– Мне можно, я работал до четырех часов утра.

– Тогда беру свои слова обратно. Я хожу два раза в неделю убирать у писателя, так он тоже под утро засыпает. Как можно наделать столько хламу в квартире, занимаясь умственным трудом? Круглыми сутками сидит с ручкой и бумажкой, но бардак… Что от такого «здрасте» дня для уборки не хватит. Скажите, а вам помощчь не нужна? Мине здесь удобно, рядом. Ну если понадоблюсь, то ваш уют с порядком живут в соседнем доме. У меня фамилия Шток, и я еще не замужем. Любого во дворе спросите, покажут. Так вам понравилось, как я пела, или нет? – вернулась к своему вопросу Эмма.

– Лично мне – очень, – признался Александр Владимирович.

– Пролетарское вам мерси, но мине интересно послушать, что скажет настоящая артистка.

– А почему пролетарское? – поинтересовался сосед.

– Ну не ихнее же, буржуйское, интересный ви человек.

– Эмма, талант налицо, а вот что с ним делать – мне нужно подумать, если позволите, – сказала Гала.

– Конечно, позволяю. Только ви не долго думай- те, а то я буду переживать. Ну как за что! За свое будущчее. Ви же уже говорили за него. Ей-богу, мине прям вас небо послало. Давайте дальше работать, а то ещче кухня на очереди. Скатерть с покрывалом будем стирать или в прачечную?

– Если недалеко, то лучше в прачечную.

– Тогда готовьте три рубля и нашивайте бирки с номером. Я их в вазочке цветной на комоде видела.

– Эмма, прошу вас, прежде чем начнете уборку на кухне, выбросите мусор. Старые газеты в туалет, тряпки – на помойку. И эти затертые подушки на диване – тоже. Прям каменные. Ни полежать на них, ни под спину подложить.

– Да уж, они задрипезно смотрятся. Давно таких не видела. А хозяева не заругаются?

– Очень может быть, но когда Сава узнает, что завтра я им новые куплю, то быстро успокоится и скажет спасибо. Избавляться, Эммочка, нужно от старья, избавляться. Оно мешает начать новую жизнь.

К приходу хозяев квартира Ватманов светилась от чистоты. Все вещи были аккуратно разложены, пыль протерта, посуда в серванте красиво расставлена. Как апогей проделанной работы на столе красовалась маленькая вазочка с живыми цветами, сорванными Эммой в соседнем палисаднике по пути с помойки. Воздух в комнатах был свеж и легок. Выстиранные и еще не успевшие просохнуть тюлевые шторы раскачивались на ветру. Они то надувались, как паруса, гордо выставляя напоказ свой ажурный рисунок, то, устыдившись собственной дерзости, кротко прижимались к стеклу и уже через секунду устремлялись на улицу вслед за вольным морским ветром. Старый резной карниз тормозил беглянок и возвращал их в дом, где они спокойно висели какое-то время, пока новый порыв теплого воздуха не будоражил их тряпичную душу.

– Это наша квартира или я ошибся? – только и смог вымолвить вернувшийся с работы Савелий.

– Угадайте с трех раз, уважаемый муж моей племянницы, – загадочно ответила Гала, откинувшись на круглый подлокотник дивана. – Нравится?

– Приятно смотрится. Есть, тетенька, польза от вашего приезда.

– А вы присядьте, отдохните с работы, газетку почитайте в чистоте и уюте. Чего ее зря в руках держать?

Усаживаясь на стул, Сава еще раз окинул гостиную взглядом, и тут только заметил пустой табурет. В ту же секунду густые брови сошлись к переносице, образуя навес над выпученными глазами, а губы побледнели и затряслись, беззвучно хватая воздух.

– Где?

– Что «где»? Закончите предложение, и я вам отвечу.

– Где газеты? – только и смог вымолвить Савелий.

– Батюшки мои, какие страсти из-за хлама! А сверкающие окна вам ни о чем не говорят, любезный зять? Чистота прям взяла и появилась сама по себе!

– Там же вырезки с портретами и выступлениями вождя! Куда вы их дели?

С Галы враз слетели спесь и игривость.

– В туалет отнесли, – еле выговорила она.

Савелий пулей сорвался с места и побежал в сортир спасать отпечатанные речи руководителя партии от нецелевого использования. Немного погодя он вернулся, прижимая к груди стопку, словно малое дитя. Развернув первую попавшуюся газету, он вырезал портрет Сталина и, отколупнув от оконного стекла подтаявшую на солнце замазку, с любовью приклеил фотографию на боковую стенку серванта.

– Ну вот, а вы переживали. Все сохранилось в лучшем виде, – с наигранным спокойствием произнесла Галина Борисовна. – Да если бы я знала, никогда не позволила бы отнести их в туалет. Надеюсь, теперь все нормально? Давайте лучше выкурим трубку мира. Мирав, подай мужу мой подарок! Ничего, если я сяду немного подальше от принесенных газет? Разит, знаете ли.

Не успела тетка встать с дивана, как Сава вновь затрясся и побелел, как свежевыбеленная стена. Мыча что-то невнятное, он то и дело показывал рукой на диван.

– Прилечь хотите? Понимаю, вы немного разнервничались, и я тому вина, – защебетала Гала.

– П-п-подушки, – только и смог выдавить из себя Савелий.

– Да перестаньте вы расстраиваться из-за такого пустяка. Я вам завтра новые куплю.

– Где?

– Да где угодно, лишь бы продавались.

– Где наши?

– На помойку выбросила.

Сава, держась за сердце, рухнул со стула на пол.

– Жена, срочно беги к мусорке и неси их обратно.

– Сава, ты в своем уме! На кой они тебе сдались, когда тетя Гала завтра новые купит? Да и забрали мусор уже.

– Нет!!! – завизжал Савелий.

– Вот здесь вы правы. Нет, не вывозили сегодня мусор. Меня дворник еще утром предупредил, что сегодня машины не будет. Я забыла сказать. Мирочка, принеси ты ему эти поганые подушки! Было бы из-за чего волосы на голове рвать. Право, не понимаю я вашего трепетного отношения к старью.

Пока Мирав бегала на помойку, Савелий перелег с пола на диван.

– Где она ходит! Почему так долго! – ворчал Сава.

– Да тут я уже. Вот твое старье, – брезгливо произнесла Мирав, бросая подушки на пол. – И не вздумай их снова положить на диван, пока я наволочки не постираю. Вон как разит от них гнилью.

Савелий схватил подушки, потряс ими, словно прикидывая вес, и, крепко прижав к груди, облегченно вздохнул.

– Принеси мне книгу, – попросил он жену.

– Че с ним сегодня делается, – запричитала Мирав, – сроду книг не читал, а тут прорвало от испуга. Какую тебе? У Менделя их много. Би-о-ло-ги-я, Ро-бин-зон Кру-зо, – по слогам читала она, переставляя книги на этажерке. – Тебе ученую или с картинками?

– Коричневую, где я деньги записываю, – раздраженно произнес Сава, понимая, что после того, что произошло, уже не имеет смысла скрывать причину гнева.

– Так вот оно что! – смекнула Гала. – А если бы сегодня забрали мусор? Ой, даже представить страшно! Сава, вы родились под счастливой звездой.

– Счастливые родятся под советской звездой! – переиначил Савелий Галины слова. – А теперь обе с глаз моих долой. Мне нужно побыть одному.

Женщины переглянулись и без единого слова вышли из квартиры.

– Бедная Мирав, – приговаривала Гала. – Как ты с ним живешь? Он же грубиян и жмот, какого еще поискать нужно.

– Так он же ни куда-нибудь, а в дом.

– В дом? Что-то я не вижу эти деньги в доме. Может, у вас мебель из Воронцовского дворца, одежда по индивидуальному пошиву или во дворе стоит автомобиль? В чем польза Савиного накопительства? Ты даже не знала, где деньги лежат, не говоря уже о том чтобы позволить себе взять из заначки.

– Наверное, он откладывает их для Менделя.

– Это большой вопрос. У ребенка нет лишней тетради в запасе, и портфель как из-под бомбежки. Посмотри на себя, Мирав. Тебе немного за сорок, а выглядишь, как деревенская тетка. Не удивлюсь, если он тебя поколачивает.

– Бывает, когда выпьет. Трезвый – никогда, а если в рот попало, то лучше ему на глаза не попадаться. Повод не нужен, он его сам найдет. Тетя, за долгие годы проживания я знаю все наизусть. Это прям спектакль! Начинается с пустяка. Ходит, ищет к чему привязаться и всех подозревает. Раньше я пыталась его успокаивать, но от моих слов он еще больше распылялся. Кричит так, что голос перехватывает, губы синеют, и трясется от злости, как трамвай на повороте. В это время лучше молчать и в глаза ему не смотреть. Прям невозможно, что такое! Один раз он меня так избил, что голова несколько дней болела и кружилась, как на карусели. Неделю с синяками ходила. Мендель переживал сильно. Он же пробовал заступиться, а сил не хватило. Ему тогда тоже здорово досталось. Недавно нащупала шишку в груди с голубиное яйцо. Это точно после той драки, когда он мне кулаком саданул. Один день нормально, а в другой заломит, защиплет, как крапива.

– К врачу обязательно сходи и покажи, где болит.

– Обещаю. Но ты не думай, что ему сошло с рук. Я несколько дней с ним не разговаривала и рубахи не гладила. Конечно, он понял, что сделал погано, поэтому раскаялся и решил свозить нас в Киев. Мы там даже в цирке были, тот, что недалеко от гостиницы «Континенталь». Шпрехшталмейстер в красном костюме, клоуны! Девочка совсем юная с веером по веревочке ходила туда и обратно, но Менделю больше всего львы понравились. Как там красиво!

– Мира, почему ты не ушла от него в начале семейной жизни? – вытирая слезы, спросила Гала.

– Уходила. Собрала вещчи, малыша и поехала к родителям. Они выслушали, пожалели и сказали, чтобы я не смела ребенка сиротить. Пришлось вернуться и жить дальше. А что, если подумать, то не хуже других живем. Посмотрите, какие страхи женщчины рассказывают. Не берите, тетя, близко к сердцу. После того случая он почти исправился.

– Да он вообще не смел тебя бить ни разу. Слышишь?! Ни ра-зу! Что он собой представляет! Кто он такой, чтобы обижать тебя и взрослого сына! Ты даже понятия не имеешь, какая бывает жизнь! Когда он тебя последний раз целовал или платочек самый задрипезный дарил?

– Не помню.

– Он тебя совсем не уважает. Ты для него уборщица, кухарка, удобство в жизни, но только не любимая женщина. Хотя что говорить, ты сама виновата. Сколько книг за свою жизнь тобой прочитано? Вот, и я про то же. Когда была последний раз в театре или хотя бы в кино?

– Гала, обижаешь. В кино была. Мы на работе в культпоход ходили.

– А платья какие? Жуть! Из индустриального ситца с серпами, молотами и паровозом на оборке. Тьфу, да простит меня коммунистическая партия. Такую материю уже давно не выпускают, но ты где-то умудряешься доставать. Понимаю, отрезы были в запасе. У тебя даже костюма ни одного нет. Расстроилась прям-таки сегодня. Сходи завари чай, а я подумаю, как вам дальше жить.

Вечерело. Наступали прекрасные минуты природного равноправия, когда уходящее за горизонт солнце уступало место ночному светилу. Пытаясь задержаться, оно цеплялось золотистыми нитями за кроны деревьев и крыши домов, окрашивая их всеми оттенками ализариновых чернил, но напористый молодой месяц незаметно подливал в них кобальт, и тот, растекаясь по воздуху, постепенно превращал золото в мягкую серебряную чернь. Улицы быстро пустели. Все реже и реже слышался звук трамвайной трещотки, а из окон семьи Соловейчик все отчетливее слышался заунывный звук Яшкиной скрипки, которую он упорно осваивал второй месяц. Гала с Мирав сидели в галерее, наслаждаясь ароматным чаем с монпасье. При каждом глотке кипятка леденец весело потрескивал и взрывался ароматным облаком, одаривая любителей чайной церемонии лимонным амбре.

– Нет, это невозможно что такое! – возмущалась тетя Сара, устремив взгляд на соседние окна. – Яшенька, детка, скрипка не для того, чтобы скрипеть! На ней нужно играть. Добочка, ви проверяли мальчика на слух? Так почему бедные соседи в этом сомневаются? Галиночка Борисовна, я вижу ви с Мирочкой чаевничаете, приятного вам наслаждения, наша гордость! Скажите как специалист, у нашего юного друга есть шансы освоить сей благородный инструмэнт?

– При наличии слуха и большом желании – очень даже возможно.

– Яшенька! Яшенька! – позвала еще раз тетя Сара.

Яшка продолжал делать вид, что ничего не слышит, и усердно елозил смычком по струнам.

– Посмотрите на него, он даже не слышит, что ему ставят вопросы. Нет у него слуха, а значит, и шансов нет.

– Сара Моисеевна, – подключилась к разговору Хана, – я не знаю ни одного ребенка, который бы с удовольствием занимался музыкой. Они охотнее играют в футбол и лапту, а музыка для большинства из них – сущее наказание. Нужно немного подождать, может, у мальчика появится интерес и он станет известным скрипачом. Что вы тогда на это скажете?

– А что может сказать тетя Сара! Она вам скажет, что очень порадуется за успех ребенка и свои нэрвы. А ещче скажу, что ви такая мастерица предсказаний, что я ой как не могу! Если так, как ви говорите, то с этим нужно что-то делать. Яшенька, держи руку правильно, локоток отведи и не прижимай к телу. Может быть, в таком положении инструмэнт будет звучать лучше. Нет, не будет толку. Он даже не смотрит в глаза нотам.

– Откудова вам знать, как нужно держать руку? – вступился за сына Зиновий. – Можно подумать, вы умеете сыграть.

– Я вас умоляю! Мн этих тонкостев изучать не надо. Я вам скажу, что видела, как это делает Зигмунд, а это что-нибудь да значит. Ви не знаете Зигмунда? Тогда я скажу за него пару теплых слов. Когда он играет на похоронах, родственники забывают о траурной процессии и начинают пританцовывать с первого аккорда. Вам этого мало?

– Зигмунда надо слушать, а не смотреть, мадам Сара, – сказал сосед и закрыл окно, давая понять, что разговор окончен.

В эту ночь Гала спала беспокойно. Она то и дело глубоко вздыхала, ворочалась с боку на бок и совсем не храпела, что несказанно радовало Менделя. К рассвету, несмотря на тревожные мысли, сон сломил тетку. Только Гала провалилась в забытье, ей приснился Сава. Он нервно ходил по комнате, курил трубку и постоянно указывал на открытую дверь, возле которой стояли Мендель и Мирав. Гала какое-то время непонимающе смотрела на родственника, а потом, набравшись смелости, подошла и стукнула его по лбу. Тлеющий табак выпал из курительной чашки на старую, видавшую виды самотканую дорожку и моментально воспламенился, образовав огненный круг, уменьшающийся в размерах с каждой секундой. Сава крепко сжал в объятиях Галу, но эта близость не вызвала в ее теле никаких чувств, какие обычно бывают от жаркого прикосновения мужчины. «Это, наверное, потому, что в воздухе неприятно пахнет гарью и обжигает ноги», – не успела подумать она, как кто-то плеснул на ее ноги холодную воду.

– Тетя! Да проснитесь же вы! – кричала Мирав, тряся родственницу за плечо. – Вы сгорели! Мендель чуть не спалил нас всех керосиновой лампой. Адиет, зачем ты ее засунул под кровать! – переключилась она на испуганного сына. – Снова до полуночи читал? Вейз мир, когда же ты перечитаешь все книги! Хорошо, что твой папа на ночь попил много воды и встал до туалету. А если бы нет? Какой кусок перины выгорел! – причитала Мирав, вытаскивая ее из-под тетки.

– Мирочка, имей жалость, мне больно и неудобно лежать на панцирной сетке!

– Больно – не смертельно, – буркнул Сава. – Если хотите продолжить спать на перине, милости просим на улицу. Дыра в ней небольшая, но один недостаток все же есть – слегка повышенная влажность.

– Ничего, сон на пленэре еще никому не вредил, – утешала себя Гала, шаркая мокрыми от воды пантолетами к выходу. – Хорошо, что пятки к старости жесткие стали, а то бы, как пить дать, сожгла.

Что может быть прекраснее южной ночи! В эти часы отдохнувшая от дневной жары природа раскрывается в полном великолепии, позволяя себе быть естественной и свободной. Луна, не стесняясь своей полноты, бесстыдно раскинулась на пушистом сером облаке, а мириады разноцветных звезд, рассеянные по небосводу, свисают на ней бархатным балдахином, укрывая светило от сквозняка и ночной прохлады. Цикады, облюбовавшие в соседнем палисаднике кусты и старую яблоню, трещат так громко, что заглушают железный лязг портовых кранов и маленьких пузатых буксиров, провожающих корабли в дальнее плавание.

– Доброй вам ночи, Галина Борисовна.

Гала вздрогнула от неожиданности и обернулась. Александр Владимирович стоял, облокотившись на лестничные перила, и курил папиросу.

– Удивительная ночь. А небо-то какое! Слышал, у вас произошел небольшой пожар?

– Мендель поставил лампу под кровать и забыл. Все могло закончиться плохо, если бы Савелий не проснулся. Извините, мы потревожили ваш сон.

– Да что вы! Я еще даже не ложился. Работаю над портретом одной прекрасной дамы.

– Интересно. Вы позволите взглянуть или это должно быть в секрете, пока картина не будет закончена?

– Конечно, позволю. Я не суеверный, поэтому милости прошу. Надеюсь, ночной поход к одинокому мужчине не повредит вашей репутации?

– Уважаемый Александр Владимирович, в мои- то годы! Скажу больше, мне будет приятно, если меня уличат в связи с молодым мужчиной, – весело произнесла Гала, подкручивая на голове растрепавшуюся папильотку.

Сосед торопливо сделал несколько затяжек и выбросил окурок. – Знаю, что вредно, но не могу отучиться от пагубной привычки.

– Я тоже. Но если быть честной – я и не пытаюсь.

Несмотря на статус одинокого мужчины и творческую профессию, сосед был аккуратным человеком и соблюдал в своей комнате относительную чистоту. Гобеленовый диван с деревянными подлокотниками, круглый стол, шкаф, этажерка с книгами, два стула и обтянутое коричневым бархатом кресло стояли вдоль стен, отчего помещение выглядело почти просторным. Под лампой в центре комнаты располагался мольберт с подрамником. Целые и наполовину использованные тюбики с красками, жестяные флаконы с растворителем, керосином и лаком, грязные тряпки и шпатели лежали на столе рядом с развернутой холщовой тряпицей и торчащими щетинными и колонковыми кистями разных размеров. Палитра с красками покоилась на грязном табурете в ожидании художника.

– А у вас здесь уютно.

– Вам нравится?

– Мой друг, я бывала во многих мастерских, и во всех царил такой бардак, что невольно приходила мысль, что художники и чистота – это взаимоисключающие вещи.

– Отчасти вы правы. Во время работы некогда думать об уюте и порядке. Творчество захватывает целиком. Прежде чем начнешь работу, мучительно ищешь правильное композиционное решение, подбираешь нужный формат, контраст величин переднего и заднего планов… В такие моменты использованную бумагу я бросаю прямо на пол. Иногда ноге ступить некуда. Так работаешь до тех пор, пока не найдешь решение, а потом торопишься сделать пробы колеров и только после высыхания красок переносишь образ на холст. Рисуя, ты погружаешься в себя так глубоко, что не замечаешь времени, не ощущаешь границ пространства, в котором находишься в данный момент, и выпускаешь кисть из рук либо в полном бессилии, либо по не зависящим от тебя причинам. Этот мир забирает тебя целиком, опустошая тело и душу. Ты пишешь, не обращая внимания на усталость и голод, по сотне раз отходишь в сторону и смотришь на картину со стороны, снизу и сбоку, в отражении зеркала. И сделав заключительный мазок, уходишь от полотна, даже не взглянув на него, потому что уже не в состоянии увидеть что-либо. Все ошибки станут очевидными только после перерыва. Простите, вы хотели взглянуть на картину, а я вас заговорил.

– Слушала с превеликим удовольствием. Пока вы рассказывали, я, как хорошая ученица, рассматривала работу с разных сторон. Мне кажется, я знаю эту женщину. Она очень похожа на соседку – маму Яши.

– Совершенно верно. Это Дебора Казимировна. Удивительный типаж и находка для художника.

– Колоритный портрет, и цветовое решение очень интересное.

– Это все потому, что я делал наброски в вечернее время. На закате солнце окрашивает предметы совершенно по-особенному. Оно играет с оранжевым и голубым, меняет их колорит, смешивает и превращает цвета в более горячие и контрастные.

– Удивительно, вы пишете портрет без натурщицы.

– Опыт, знаете ли. В начале тридцатых годов студентам художественных училищ охотно давали подработку в редакции. Я устроился в журнал «Безбожник у станка». В первый же день получил задание пойти на молитвенное собрание к баптистам и сделать несколько интересных рисунков. Сами понимаете, что рисовать в открытую не было возможности, поэтому приходилось работать по памяти. Нам советовали найти самый яркий образ, а лучше несколько, и запоминать не только общий вид, но и детали. Сидишь, делаешь вид, что слушаешь, а сам рассматриваешь какую-нибудь бабулечку, отмечаешь нюансы. Закрываешь глаза, прорисовываешь до мелочей и снова на объект – сличать с оригиналом. Вот так и натренировался.

– Я могу посмотреть, как вы работаете?

– Конечно. Садитесь на диван или вот в это кресло. Очень удобное. Я его месяц назад приобрел на тот случай, если кто-нибудь захочет портрет заказать. Могу предложить вам стаканчик вина?

– Да чего уж там, давайте. Все равно ночь пропала. С вашего позволения, я за сигаретами схожу.

К возвращению Галы стул был застелен чистым рушником, а на нем красовался фужер красного вина и тарелка с хорошей жменей спелых вишен. Винно-фруктовую композицию сосед подвинул вплотную к креслу и пригласил гостью занять место в «зрительном зале». Больше часа Гала непринужденно болтала с художником, но вино с ночью победили, и Гала не заметила, как уснула. Голова старушки, унизанная папильотками, склонилась набок, нижняя губа немного отвисла. Сначала послышалось легкое пыхтение, а потом и зычный храп с триолями и вибрато. От храпа ушедший в художественную нирвану Александр Владимирович незамедлительно вернулся в реальность и взглянул на соседку. При всей комичности ситуации мадам Гала смотрелась потрясающе. Вальяжно развалившись в кресле с закинутой ногой на ногу и уронив парчовую пантолету на пол, она не выпустила из руки дымящийся мундштук. Худенькое тело под шелковым китайским халатом содрогалось при каждом вдохе, а поза напоминала «истерический мостик», популярный у барышень в прошлых веках, «делающихся без чувств» при каждом удобном случае. Александр Владимирович с улыбкой взглянул на спящую Галу и, не задумываясь, сменил на мольберте подрамник. «Я напишу ее «а-ля прима».

Проснувшись от своего же храпа, Галина Борисовна ни капли не смутилась. Оценив эффектность и зрелищность своей позы, она быстро нащупала босой ногой утерянную пантолету и встала из кресла.

– Старею,  – пафосно произнесла она и тут же, словно утешая саму себя, продекламировала:

– Посвящаю себе, – сказала Гала и, затянув пояс на талии, покинула комнату.

– Галина Борисовна, вы прелесть! – крикнул ей вслед сосед.

Не успел он договорить, как дверь вновь распахнулась.

– Знаю, поэтому и ухожу от греха подальше.