Властелин ночи Моррелл Дэвид

Выйдя на подъездную дорожку, я сосредоточила все внимание не на грохоте движения по Пикадилли, а на женщине, которая стояла за решеткой ворот.

На ней был плащ, но его капюшон лишь частично прикрывал ее волосы – самого ослепительного золотисто-каштанового оттенка из всех, что мне доводилось видеть. Они свободно струились, обрамляя ее лицо, подчеркивая изящество скул и необычайную яркость глаз. Если бы не легкая седина, я не поверила бы в то, о чем вскоре узнала: даме было около шестидесяти. Она благоразумно не носила платье с кринолином, отдавая предпочтение свободной, расходящейся колоколом юбке. Это делало ее наряд самым компактным из всех, какие мне приходилось встречать, за исключением моего собственного.

– Томас? – спросила дама.

Я редко видела отца настолько ошеломленным, как в ту минуту.

– Это ты, Томас? – продолжала женщина. – После стольких лет мне ни за что не узнать тебя. Боюсь, что и тебе я тоже кажусь незнакомкой.

– Кэролайн?

Отец, казалось, сомневался в том, что видел собственными глазами.

– Помнишь, как ты учил меня читать? – спросила она. – Помнишь, как заставлял меня декламировать стихи Чаттертона, чтобы отвлечься от мыслей о крысах?

Отец сделал то, что в последнее время стало для него непривычным. Он рассмеялся.

Затем протянул руки между прутьями ограды и сжал ее пальцы, затянутые в перчатки.

– «Вздымался бурей океан, и шквал густые тучи в клочья разрывал, – процитировала она. – Когда Нику, священных од герой, багряный меч подняв над головой…»

Отец снова рассмеялся и закончил стих:

– «Вел черных воинов, яростных в борьбе, навстречу славе и своей судьбе»[4].

– Чаттертон. Чудный Чаттертон, – воскликнула Кэролайн. – Ночь за ночью ты читал мне его, пока я не выучила эти стихи наизусть. И в моем воображении багряный меч Нику разгонял крыс. «Навстречу славе и своей судьбе», – повторила Кэролайн. – Я прочитала все твои книги и эссе, Томас. Ты достиг своей цели. Стал известным.

Отец опустил голову:

– Многие сказали бы «печально известным».

Кэролайн наконец обратила внимание на меня, стоявшую позади отца. Она не бросила ни единого косого взгляда на мои блумерсы, как делали многие другие люди при первой встрече. Напротив, она смотрела исключительно на мое лицо.

– Томас, ты позабыл о манерах.

– Ох! – Отец вдруг понял, что я была рядом. – Эмили, это моя стародавняя приятельница, мисс Кэролайн Брунелл, хотя, как я понимаю, ты теперь миссис Эдвард Ричмонд. Не так ли, Кэролайн?

Она улыбнулась и кивнула.

Отец продолжил:

– А это моя дочь Эмили.

– Твоя дочь? – с удивлением спросила Кэролайн. – У меня тоже есть дочь. – Она еще пристальнее вгляделась в мое лицо. – Томас, у нее твои голубые глаза!

Она протянула мне между прутьями ладонь для рукопожатия.

– Я искренне рада, Эмили.

– И я тоже. Мне редко удается встретиться с кем-то из друзей отца, ничего о них заранее не зная.

– Но, Эмили, ты знаешь Кэролайн, – поправил меня отец. – Ты читала о ней.

– Разве?

– Я не называл ее имени, но в моих сочинениях Кэролайн была десятилетней девочкой, с которой мы делили заброшенный дом на Греческой улице, когда я нищенствовал в Лондоне.

– Конечно! – воскликнула я. – Там еще говорилось о крысах, и это место врезалось мне в память. Вы с отцом спали под одной попоной.

– Если бы я не была тогда столь мала, это вогнало бы меня в краску, – ответила Кэролайн. – Но, как и сказал Томас, мне было всего десять, и сон рядом с ним казался вполне пристойным.

Она указала на решетку.

– Томас, мы не можем пообщаться без этого барьера между нами?

– Барьера? – Отец был в таком восторге, что лишь теперь, кажется, заметил преграду. Мы стояли у тех ворот, через которые экипажи отъезжали от дома лорда Палмерстона. Он повернулся к привратнику. – Будьте так любезны…

Когда створки ворот открылись и мы вышли наружу, отец снова всплеснул руками, радостно глядя на гостью:

– Похоже, ты выросла, а я остался все того же размера. Что же ты делала все эти годы, Кэролайн? Откуда, во имя Создателя, ты узнала, где меня найти?

– Для меня было полной неожиданностью узнать, что ты живешь в двух шагах от моего дома, – ответила Кэролайн.

– В двух шагах? Не понимаю.

Она указала налево, в сторону Гайд-парка:

– Я живу на Парк-лейн.

Мы с отцом чуть было не раскрыли рты от изумления.

– Да, Томас, я преуспела в жизни. Больше никакого сна под попоной, никакой крысиной возни в заброшенном доме.

– Ты удачно вышла замуж? – спросил отец.

– Очень удачно. А о том, где вы остановились, мне сказал один из знакомых. Хозяин этого дома.

– Лорд Палмерстон?

– Я ведь уже говорила, что преуспела в жизни.

Неожиданно наше внимание привлекли крики с улицы. Мальчишка, продававший газеты, размахивал свежим номером и орал во всю глотку:

– Первое убийство в поезде!

Люди толпились вокруг него, раскупая экземпляры так быстро, что он едва успевал собирать за них деньги.

– Зверское убийство уважаемого адвоката! Преступник скрылся!

Кэролайн мрачно слушала крики разносчика газет.

Словно представив себе страшную сцену убийства, она обернулась к нам и произнесла:

– Я читала, что вы ехали в соседнем купе. Слава богу, никто из вас не пострадал. Томас, ты не хочешь развеяться? – Она схватилась за края раздувшегося от ветра плаща. – Я бы не прочь посидеть где-нибудь в более теплом месте. Мы встретились спустя полвека, так давай отпразднуем это.

К моей радости, Кэролайн отвела нас в тот же новый ресторанчик в Сохо, где мы с Шоном и Джозефом надеялись приятно провести время два дня назад.

– Все говорят, что еда здесь замечательная. А посмотрите на эти цветные стеклышки в лампах! – Кэролайн восхищалась всем, словно ребенок.

Никто, казалось, не заметил моей немодной одежды или небольшого роста отца. Посетители были слишком заняты, обсуждая убийство в поезде.

– Мало того что приходится беспокоиться из-за столкновений и крушений, – жаловался какой-то мужчина, – так теперь еще и попутчиков придется бояться.

– Мне говорили, что поезда сегодня утром шли почти пустые, – сокрушался его приятель. – Хорошо, что биржа не работает по выходным, иначе цена на мои железнодорожные акции упала бы еще ниже.

Как и крики газетчика, этот разговор чем-то встревожил Кэролайн. Когда она опять обратила внимание на нас, ей понадобилось время, чтобы вернуться в благодушное настроение.

– Чай для всех, – велела она официанту. – Тебе что-нибудь посолиднее, Томас?

– Что-нибудь сладкое.

– Принесите нам десерты, – попросила Кэролайн. – А вам, Эмили?

– Что ж, это место славится стейками. – Я старалась говорить непринужденно. – И я не могу уйти, не отведав отбивную, не так ли?

Вынужденное гостеприимство лорда Палмерстона могло закончиться со дня на день. Поэтому я научилась есть про запас, когда выпадала такая возможность, особенно если угощение было бесплатным.

– Да, отбивную, зелень, отварной картофель и капусту, – сказала я небрежно. – Да, и почему бы вам не принести немного сыра и хлеба с маслом?

– Действительно, – ответил официант, выражение его лица не оставило никаких сомнений в том, что он услышал, как урчит мой живот.

Брови отца блестели от пота. Он сжимал руки, чтобы унять дрожь.

– Томас, если чувствуешь, что тебе нужно выпить лауданума, пожалуйста, не стесняйся меня, – сказала Кэролайн. – Ты выглядишь, словно заболел тифом. Но я подозреваю, что это болезнь иного сорта.

– Ты не будешь возражать? – спросил отец.

– Я не в первый раз вижу, как кто-то пьет лауданум, – ответила Кэролайн.

Официант принес чай, хлеб и печенье. Пока я наливала отцу чай, он незаметно вынул из кармана сюртука бутылочку и добавил немного рубиновой жидкости в дымящуюся чашку.

Его правая рука дрожала, когда он подносил напиток к губам. Он подул на горячий чай и сделал глубокий глоток. Подождал и снова выпил. Тонкая пленка пота на лбу, казалось, втянулась обратно под кожу.

– Томас, прости мне мое любопытство, но сколько настойки ты выпиваешь в день? – спросила Кэролайн.

– Слишком много.

– Подражаешь Чаттертону?

Отец не ответил.

Кэролайн посмотрела на меня:

– Как вы наверняка знаете из «Исповеди» вашего отца, в юности он посещал школу, директор которой издевался над ним. Томас умолял свою мать отправить его в иное учебное заведение, но она отказывалась верить этим жалобам. В конце концов он сбежал в Лондон.

Я кивнула.

– Но в книге не написано, что одной из причин, почему ваш отец выбрал Лондон, было его увлечение поэзией Томаса Чаттертона, который тоже приехал в Лондон в семнадцать лет. То, что у них с поэтом одно и то же имя, лишь подстегнуло интерес вашего отца. На самом деле он хотел стать таким же известным, как юный гений.

Я с тревогой вспомнила о печальной судьбе поэта. Выросший в бедности со своей матерью и сестрой, Чаттертон восхищался историями о средневековых рыцарях. Блуждая в окрестностях церкви, он обнаружил старые пергаменты пятнадцатого века и воображал те древние времена, пока сочинял свои собственные стихи. Приписав стихи Томасу Роули, чье имя он видел в одном из свитков, Чаттертон убедил богатых покровителей, что этим творениям сотни лет. Как только ему исполнилось семнадцать, он отправился в Лондон, чтобы снискать славу и богатство. Всего лишь четыре месяца спустя, раздавленный городом, он отравился. Почти все великие поэты последующих поколений – Вордсворт, Кольридж, Китс и Шелли – идеализировали его как непризнанного гения, который страдал и умер за свое искусство.

– Томас, ты помнишь, что за яд использовал Чаттертон? – спросила Кэролайн.

– Мышьяк.

Упоминание о яде заставило меня замешкаться, прежде чем откусить кусок хлеба с маслом.

– А помнишь ли ты, что за жидкость он выпил, перед тем как принял мышьяк? – настаивала Кэролайн.

Отец не ответил.

– Это был лауданум, – сказала она. – Полвека назад, следуя тропой Чаттертона, ты почти поддался жестокости Лондона. Но ты вырвался. И сможешь вырваться снова.

– Если бы, – вздохнул отец.

– Съешь печенье, Томас.

Отец последовал ее совету. Он до того наслаждался компанией Кэролайн, что его мрачное настроение из-за лауданума длилось лишь мгновение.

Я поняла, что в лице Кэролайн у меня появился союзник.

– Томас, а не хотел бы ты отправиться на Греческую улицу?

– На Греческую улицу? – удивленно переспросил отец.

– Я не видела этот проклятый дом с тех пор, как была ребенком, но воспоминания о нем никогда не прекращали преследовать меня, – призналась Кэролайн. – Возможно, вернувшись туда, мне удастся избавиться от них. Кажется, ты сомневаешься. Так ты искренне веришь в то, о чем я читала в одной из твоих книг? Веришь, что ум лишен способности забывать?

– «Наши воспоминания подобны звездам, которые скрываются перед обычным светом дня и ждут, чтоб проявиться вновь, покуда затмевающий их день не сокроется сам»[5]. – Отец посмотрел на бутылочку с лауданумом, которую сжимал между коленей. – Дом тебе все равно не поможет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– От этого места ничего не осталось. Его уничтожило взрывом.

– Отведи меня туда, – попросила Кэролайн.

Греческая улица находилась в Сохо, достаточно близко к ресторану, в котором мы обедали, так что, несмотря на холодный ветер, мы не стали нанимать кеб. Узнав от Кэролайн, что в декабре она была в Италии, отец рассказал о произошедших тогда убийствах и об одержимости убийцы тем домом, что описан в «Исповеди».

Мы заметили его еще издали. От того, что прежде было домом под номером тридцать восемь, осталась лишь зияющая пустота в череде зданий. За прошедшие три месяца кирпичи и прочий мусор убрали, открыв взгляду небо и задний дворик, но подпалины на стенах соседних домов свидетельствовали о силе взрыва и последовавшем за ним пожаре. Деревянный барьер не давал прохожим упасть в подвал.

– Если бы хозяева других домов вовремя не оплатили ежемесячные взносы пожарной команде, вся улица могла бы быть уничтожена, – сказал отец. – Эмили, когда я впервые приехал сюда, мне пришлось несколько раз постучаться, прежде чем нервного вида мужчина наконец выглянул из-за занавески. И он не позволял мне войти, пока не осмотрелся по сторонам. Мне говорили, что этот человек мог бы сжалиться надо мной и пустить переночевать. Так и обернулось. Его фамилия была Брунелл. Кэролайн, ты написала ее же на карточке, что прислала мне. Я всегда считал, что он был твоим отцом.

– Если и так, то он никогда этого не признавал. Однажды я назвала его отцом, и он очень разозлился.

Кэролайн коснулась рукой, затянутой в перчатку, своей правой щеки, словно почувствовав удар по лицу.

– Брунелл был адвокатом, который работал на ростовщиков, – объяснил мне отец. – Иногда он пользовался псевдонимом Браун. В доме он появлялся лишь раз в несколько дней, чтобы разобраться с бумагами в задней комнатке. Он кого-то боялся, и складывалось впечатление, что он никогда не ночевал в одном и том же месте две ночи подряд.

Кэролайн указала дальше, в сторону облетевших деревьев, на Сохо-сквер:

– Мы с Томасом часто просили милостыню в парке.

– И вдоль Оксфорд-стрит, вместе с Энн. Ты помнишь Энн? – спросил отец.

– Как я могла ее забыть? Мы были словно семья. Ни один из нас не выжил бы без остальных.

– Как давно это было! – Голос отца сорвался. – Энн.

В самом ярком отрывке своей «Исповеди» отец описывал Энн, пятнадцатилетнюю девушку с улицы, которая была его первой любовью. Они вдвоем ходили рука об руку среди равнодушной толпы, иногда останавливались послушать шарманщика, воображая себе лучшую жизнь. Однажды, когда отец потерял сознание от голода на ступеньках дома в Сохо-сквер, Энн спасла его, помчавшись на Оксфорд-стрит и на свои жалкие гроши купив горячий глинтвейн – единственное, что мог принять желудок отца. Если бы обстоятельства сложились иначе, отец женился бы на Энн до того, как встретил мою мать.

– Кэролайн, что тогда с тобой случилось? – спросил отец с неожиданной горячностью. – Я рассказал тебе, что друг моей матери узнал меня в уличном попрошайке. Ему было известно о наших с ней спорах и что я скорее сбежал бы, чем позволил учителю и дальше меня мучить. Он дал мне денег, чтобы доехать до Итона, где жил еще один друг семьи, у которого было огромное влияние на мать. Я надеялся, что он убедит ее отпустить меня в другую школу.

– Я ничего не забыла, – сказала Кэролайн, из-за сильного ветра кутаясь в плащ.

– Я привез тебе ингредиенты для фосфорного крысиного яда в надежде, что при свете тебе будет не так одиноко в темном доме, и обещал увидеться с тобой через пять дней, – продолжил отец в огромном волнении. – Но когда я вернулся в этот дом, тебя и след простыл. Стоял ужасный запах. И это место выглядело еще более заброшенным, чем раньше. Даже бумаги Брунелла пропали из задней комнаты.

– Это воняли мертвые крысы, – объяснила Кэролайн. – Но мы ушли по другой причине. Что-то испугало Брунелла еще сильнее. Что-то, связанное с человеком, которого он всегда старался избегать. Он заставил меня отправиться с ним в Бристоль. Я умоляла, чтобы он позволил мне остаться и подождать тебя, но Брунелл был слишком напуган и ни в какую не соглашался. Мне удалось лишь взять с него обещание, что он напишет записку о том, куда мы отправились, чтобы ты мог последовать за мной. Но ты так никогда и не пришел.

– Записка? – Отец сокрушенно покачал головой. – Где он ее оставил?

– На полу, где мы обычно спали.

– Я ее там не видел.

– Может быть, Брунелл так и не оставил записки. – Голос Кэролайн прозвучал так, будто ее предали. – Будь он проклят.

Ветер завывал в проломе между домами. Низкие серые тучи проносились над нами. Из-за плохой погоды на улице почти никого не было.

– Отец, ты простудишься. Пожалуйста, вернемся в дом лорда Палмерстона, – попросила я.

Но он продолжал разговор с Кэролайн:

– Ты знаешь, что случилось с Энн?

– Что случилось с Энн? После того как ты уехал, она пару ночей составляла мне компанию. Затем Брунелл меня увез. Повзрослев, я предположила, что вы с Энн по-прежнему вместе попрошайничаете на улицах Лондона. Как я жалела, что не могу быть с вами. Но потом, спустя годы, я прочитала в твоей «Исповеди» о ее исчезновении.

Отец отпил из своей бутылочки. Он уставился в пустоту на том месте, где раньше стоял дом. Его бил озноб, но я сомневалась, что это из-за ветра.

– Той ночью, когда почтовая карета должна была увезти меня в Итон, я сказал Энн, как и тебе, что вернусь через пять дней. Обещал встретиться с ней на Грейт-Титчфилд-стрит в шесть часов вечера, но, когда приехал, ее там не было. Я ждал ее несколько вечеров подряд. Она по-прежнему не появлялась. У нее был кашель. Я боялся, что за время моей отлучки ее состояние могло ухудшиться. Но когда я пришел на улицу, где она жила, никто не знал, что с ней стало. Снова и снова я возвращался на Грейт-Титчфилд-стрит и в этот дом, разыскивая тебя, надеясь, что ты что-нибудь знаешь о ней. Долгие годы, когда мне выпадала возможность побывать в Лондоне, я продолжал поиски, но тревожился, что в лабиринте улиц мы с Энн могли просто не заметить друг друга. Кэролайн, ты когда-нибудь думала, что в жизни есть один особенный момент, который меняет все, – что если бы что-то не случилось или случилось бы иначе, то все могло бы сложиться по-другому? Есть ли что-то, что ты хотела бы изменить в своей жизни?

– Нет, – ответила она. – Если бы моя жизнь сложилась иначе, я бы не наслаждалась тем положением, которого сейчас достигла. Вместо этого я могла бы оказаться на самом дне или в могиле.

Отец уставился на свою бутылочку с лауданумом.

– Если бы я не уехал в Итон, пытаясь вернуть благосклонность своей матери, если бы я принял удел нищего и остался в Лондоне с тобой и Энн, возможно, моя жизнь была бы счастливее.

– Томас, как ты думаешь, что чувствует твоя дочь, слыша подобные признания?

Отец смущенно поглядел на меня.

– Если бы ты не учился в Итоне, если бы остался со мной и Энн, то не встретил бы женщину, которая стала твоей женой, – сказала ему Кэролайн. – Я читала о ней в твоих сочинениях. Кажется, ты любил ее.

– Вордсворт оскорбил меня, назвав мою избранницу «дояркой». Но в Маргарет было больше достоинства и благородства, чем в нем самом. Мы с ней прожили двадцать лет – так недолго! – пока она не умерла. Я тоскую по ней каждый день. – Голос отца сделался тише. – Да, я ее любил.

– Но если бы ты остался со мной и Энн, то никогда бы не встретил Маргарет и Эмили никогда бы не родилась.

Глаза отца вспыхнули, когда он повернулся ко мне.

– Эмили, ты – единственное в моей жизни, чего мне не хотелось бы изменить. Прости, если мои слова причинили тебе боль. Я люблю тебя так сильно, как только способен отец любить свою дочь. От всего сердца обещаю, что постараюсь стать лучше.

– Томас, возможно, я смогу помочь тебе в этом, – сказала Кэролайн.

– Да? – Его голос звучал озадаченно. – Каким образом?

– Завтра я собираюсь поехать к своей дочери. Ее муж так тяжко болен, что они не могут выезжать в Лондон. Я бываю в их загородном доме каждое воскресенье. Не составите ли вы мне компанию? Ваше общество станет приятной переменой для моей дочери. Мы могли бы провести там ночь, а на следующее утро я бы хотела, чтобы ты встретился с врачом, который заведует клиникой неподалеку.

– С врачом? – переспросил отец.

– Его зовут доктор Уэйнрайт. У него своя гидропатическая клиника. Он говорил мне, что вода – весьма эффективное средство от многих болезней. Не только от подагры и ревматизма, но и от меланхолии и пристрастия к алкоголю.

– А возможно, и от пристрастия к опиуму? – предположил отец.

– Безусловно.

Он обдумал предложение Кэролайн и покачал головой:

– Как бы я ни был рад познакомиться с твоей дочерью, мне важно оставаться в Лондоне. Я должен помочь в расследовании, это отвлекает меня от мыслей о лаудануме.

– Тогда почему же ты так сильно нуждался в лаудануме, пока мы были в ресторане? – спросила Кэролайн.

Отец уклонился от прямого ответа:

– Уверен, что моя потребность в настойке уменьшится, едва следствие наберет ход. На самом деле я буду чувствовать себя неловко, находясь вдали от детективов Скотленд-Ярда в такой критический момент охоты за убийцей.

– Отец, один день ничего не изменит, – сказала я.

– Или же, напротив, он может изменить все, – ответил он.

– Томас, поможет ли тебе, если я скажу, что моя дочь живет рядом с Седвик-Хиллом? – поинтересовалась Кэролайн.

– Седвик-Хилл? – повторил отец.

Я почувствовала, как он весь обратился в слух при упоминании городка, в который направлялся убитый.

– Кэролайн, эта клиника тоже расположена возле Седвик-Хилла? – спросила я.

– Так и есть.

– В таком случае отец удовлетворит все свои желания, а мы – свои. – И, не давая ему возможности возразить, я добавила: – Он принимает ваше приглашение.

Райан стремительно взбежал по гулкой лестнице, ведущей к кабинету Дэниела Харкурта, и обрадовался, увидев, что два констебля делового района дежурят возле двери.

Однако радость была недолгой, быстро сменившись неприятными подозрениями, когда из кабинета вышел хорошо одетый мужчина, несущий папку, очень тяжелую на вид. Из приоткрывшейся на мгновение двери донеслись голоса, в том числе и знакомые инспектору. Тем временем мужчина начал спускаться по лестнице.

Райан предъявил свой жетон констеблям.

– Ваши полномочия здесь недействительны, – отметил один из них.

– У меня назначена встреча с вашим капитаном.

– Приказано никого к ним не пускать.

– К ним?

Заслышав шаги по лестнице, Райан оглянулся и увидел еще одного богато одетого мужчину. Он тоже нес папку для бумаг. Подошедший показал свою визитку констеблям.

– Проходите, сэр, – отозвался один из них.

– Мне показалось, вы сказали, что не должны никого туда пропускать, – заметил Райан.

– Его ждут.

– Меня тоже.

– Вас нет в списке. – Констебль показал Райану лист бумаги с множеством имен. – Вам лучше пока отойти в сторону, а потом, когда они закончат свои дела, вы сможете заняться своими.

Дверь снова открылась. На этот раз из нее вышел секретарь Харкурта. Он поджал губы и с удивлением посмотрел на Райана через очки на тонком носу, но не успел произнести ни слова, как инспектор юркнул за дверь.

– Эй! – крикнул вдогонку констебль.

Находившиеся в кабинете люди встревоженно оглянулись. Райан ожидал увидеть капитана полиции этого района, но уж никак не комиссара Мэйна, имевшего здесь не больше полномочий, чем сам инспектор. И уж тем более неожиданным было присутствие строгого джентльмена, в котором Райан узнал министра внутренних дел, сэра Джорджа Грея, которому подчинялись оба полицейских подразделения Лондона, как и все силы правопорядка в Британии.

Новый посетитель доставал документы из комода. Он бросил на Райана недовольный взгляд через плечо.

– Что это означает? – потребовал ответа министр внутренних дел.

– Сэр Джордж, это один из моих полицейских инспекторов, – объяснил комиссар.

– Но что он здесь делает? Он не имеет права врываться сюда и…

Райан показал на комод:

– Почему этот человек уносит улики?

– Улики? – переспросил министр внутренних дел.

– Убийце Дэниела Харкурта нужен был какой-то из этих документов, – сказал Райан.

– И он, несомненно, забрал то, что ему было нужно, когда заходил сюда позавчера вечером, – возразил министр.

– Мы не можем знать наверняка, сэр. В этих папках может храниться информация, которая поможет нам найти…

– В них хранятся личные документы, – перебил Райана министр, – которые клиенты мистера Харкурта пожелали забрать назад, опасаясь, что и эти бумаги тоже украдут и конфиденциальная информация будет предана огласке. Вы нашли все, что хотели? – спросил он у мужчины, стоявшего возле комода.

– Да, сэр. Благодарю вас.

В кабинет вошел еще один человек с папкой для документов.

– Ящики уже наполовину опустели, – заметил Райан. – Сколько еще клиентов собираются забрать…

– Как ваше имя? – спросил министр внутренних дел.

– Райан, сэр. Инспектор полиции Шон Райан.

– Возможно, вы больше не будете инспектором. Ваше имя мне знакомо, Райан. Не у вас ли золотые часы мистера Харкурта?

– Они были найдены на месте убийства, – напомнил Райан.

– И их необходимо вернуть законному владельцу, – настаивал на своем министр.

– Вернуть? Но ведь это ценная улика, сэр.

– Да, это действительно ценная вещь. Где они сейчас?

– В управлении, в Скотленд-Ярде, – солгал инспектор, чувствуя, как часы оттягивают его карман.

– Подождите меня за дверью, Райан, – распорядился комиссар Мэйн.

– Но документы в комоде…

– За дверью, – повторил комиссар с нажимом.

Райану потребовалось мгновение, чтобы справиться с эмоциями, затем он глубоко вдохнул и вытянул руки по швам.

– Да, сэр, – сказал инспектор и направился к двери.

– Какое вопиющее нарушение субординации, – услышал он возмущенный голос министра за спиной. – Я удивлен, комиссар, что вы еще не уволили его.

– Это не так просто сделать, сэр. Ее величество и его королевское высочество благоволят этому человеку. Именно инспектор Райан тринадцать лет назад спас жизнь королеве, когда Джон Френсис стрелял в нее.