Бизнес и/или любовь. Шесть историй трансформации лидеров: от эффективности к самореализации Лукина Ольга

Анри замер. Его взгляд остановился. По щекам потекли слезы. Через минуту он собрался. Промокнул лицо бумажной салфеткой.

— Она сказала, что любит меня. Но поступить по-другому не может. Она тоже сказала мне, что я мужчина. И должен справиться.

— А с чем вы должны были справиться?

— Наверное, с тем, чтобы жить без нее. По крайней мере, какое-то время.

— А какое именно время, она не сказала?

По его щекам беззвучно текли слезы. Он всхлипнул и помотал головой.

— Она сказала, что будет искать способ защитить меня. Что мы обязательно снова будем вместе. Кажется, она говорила что-то об адвокатах, о помощи консулов, бог знает… Какой-то план у нее был. Наверное.

Что-то в глубине моей груди сжалось. Мне было больно за Анри. Больно за того мальчика, которому пришлось пройти через такое ранящее, несправедливое расставание.

Ни один ребенок на свете не смог бы пройти через это невредимым. Анри продолжал беззвучно плакать. Я протянула ему новую салфетку. И он крепко сжал мою руку.

— Как вы это пережили?

— Не знаю. Тяжело. Адски тяжело… Но я молчал. Я не мог подставить маму. Я знал, что она уедет. Но промолчал. Не позволил себе попытку остановить весь этот ужас. И слава богу. Если бы я хотя бы намекнул отцу… Мамина жизнь была бы погублена в один день. Мне было невыносимо одиноко после их отъезда. Дом стал серым. Темным. Воздух — мутным. Плотным. Отец ходил по дому, как чудовище. Практически не трезвел. Ненавидел весь мир. Орал. Иногда крушил мебель. Иногда вдруг садился на пол и начинал рыдать как ребенок. Временами мне даже становилось его жалко. Я знал, что можно подойти и обнять его. Во всяком случае чисто гипотетически такая возможность существовала. Но я так ни разу и не решился пожалеть его… Просто не рискнул, ведь это могло окончиться чем угодно.

— Анри, как вы справлялись тогда со своим горем? Был хоть кто-то из взрослых, с кем вы могли об этом поговорить?

Анри отрицательно покачал головой.

— Ох… Иногда мне хотелось не чувствовать ничего. Когда мне становилось нестерпимо больно, я шел на чердак. Отец выбросил из дома все мамины вещи. Сжег их. Но он не знал, что на чердаке стояли кое-какие чемоданы и коробки. Туда мама перемещала неактуальную часть гардероба. Я приходил туда. Это был мой тайный дом. Моя тайная церковь. Там я успокаивался. В какой-то раз мне вдруг захотелось потрогать платья. Понюхать. Обнять. Ведь это была часть маминой жизни. А однажды я вдруг решил надеть ее платье. Там было старое зеркало. Я мерил платья, одно, второе, третье… Смотрел на себя. Представлял, какой шарф и какую сумку взяла бы мама к каждой конкретной вещи. Потом я стал доставать туфли… Знаете, наша жизнь с отцом была мрачной. Уродливой. Как раз тогда он начал таскать меня за собой, вводить в мужское общество своих партнеров по бизнесу, прививать вкус к охоте и прочим их забавам. Я страдал. При этом мы практически не говорили. Жили как чужие. Ну… Как будто мы были вместе поневоле. Как будто отца заставили меня усыновить. Отец только кричал иногда. Кричал, что таких слабаков, как я, в этом мире затаптывают ногами не глядя.

— Что происходило дальше?

— В какой-то момент, стоя перед зеркалом в маминой бордовой юбке, я вдруг понял, как смогу победить свою боль. Понял, как смогу жить дальше. Как смогу не превратиться в своего отца. Понял, что стану женщиной. И весь этот кошмар закончится.

Он вздохнул. Переменил позу.

— Понимаю, вы имеете все основания считать меня чокнутым.

— О нет. Вот чокнутым я уж точно вас не считаю. Я считаю, вы были слишком малы для расставания с мамой. Вы остались без нее и, можно сказать, без отца. Ведь он, уйдя в свое горе, отгородился от вас бетонной стеной. Физически он присутствовал, был рядом. Но по существу был опасен. Вы получили очень сильную травму. И, как любой ребенок в подобной ситуации, искали способ выжить. Искали. И нашли. Решение стать женщиной помогло вам выжить в те далекие годы. Оно стало мостом в будущее.

— Вы и вправду так думаете? — Анри будто не верил своим ушам.

— Да, Анри. Но теперь к этому решению стоит относиться крайне осторожно. Наши детские решения могли быть лучшими для выживания в те далекие тяжелые моменты. Но мы вырастаем, и у нас появляются другие возможности, новые инструменты влияния на окружающих людей и нашу жизнь в целом. Мы можем выбирать на самом деле лучшее для себя, а детские решения внутри нас постепенно превращаются в наши тюрьмы. В оковы. Продолжая вести себя во взрослой жизни в соответствии с устаревшими стратегиями, мы, не отдавая себе отчета, лишаем себя права выбирать то, что нам нужно. Мы не можем быть собой. Не можем развиваться.

Он слушал внимательно. Напряженно. Свел брови. Молчал. Я слышала его углубившееся дыхание.

— Анри, вы позволите прямой вопрос?

— Разумеется.

— Скажите, пожалуйста, мы можем представить, что произошло чудо? Можем на минуту представить, что ваш отец раскаялся, признал свою вину перед мамой, перед вами, осознал свою жестокость, слепоту, авторитарность? Можем…

Он остановил меня жестом:

— Этого не будет никогда. Поверьте. Я не психотерапевт. Но я знаю его дольше, чем вы. Надежды нет.

— Анри, погодите. Я предлагаю вам просто представить это. Лишь на минуту допустить, что случилось чудо.

— Хорошо.

— Итак, если представить, что ваш отец решил учиться быть вам другом, решил договариваться с вами, понимать вас, то можем ли мы в таком случае предположить, что такая перемена в отце повлияла бы на ваше решение?

— Не знаю. Возможно…

Сказав это, Анри вздрогнул. Казалось, он испугался собственных слов. И тут же поспешил оговориться:

— Перемен в отце не будет. Это никогда не случится в реальности.

Не было смысла спорить: я и сама знала, что шансы близки к нулю. Но все же. Всегда есть вероятность чуда. По крайней мере, парень должен был выйти из позиции беспомощности. Он должен был почувствовать свою силу и, самое главное, свою настоящую потребность.

— Поговорите с отцом. Объясните ему, что с вами происходит и почему вы решили отказаться от пола, данного вам природой. Донесите до его сознания, что вам необходимо от него как отца.

Анри, будто находясь в трансе, мотал головой. Его тело, опережая сознание, говорило «НЕТ».

— Анри, ваш отец сейчас очень уязвим. Находясь в своей парадигме, он чувствует себя униженным и оскорбленным. А внутри ему просто больно, что в его жизни что-то серьезно не так. Если и есть момент для разговора с ним, то сейчас — пока его чувства обнажены. Еще чуть-чуть, и он снова закроется броней неуязвимости и ненависти, — тихо закончила я свое послание.

Мальчик сидел не шевелясь минуты две. Он напряженно о чем-то думал.

— А если он снова не захочет меня услышать?

— Тогда закончите этот разговор с достоинством. Считайте, что вы сделали для сохранения ваших отношений все, что зависит от вас. Считайте, что вы себя впервые в жизни защитили открыто и по-взрослому. Остальное — уже его выбор. А вы в этом случае уедете, но не убежите.

— Я вас понял. Я попробую.

Прощаясь, мы тепло обнялись. Мы не знали, встретимся ли снова. И оба хорошо понимали, что, возможно, прощаемся навсегда.

Я просила Анри не забывать о наших встречах. Независимо от того, одобрит ли Анатолий продолжение работы, нет ли, я попросила Анри сохранить в сердце и в памяти главные мысли нашей короткой терапии.

Кроме того, я советовала Анри не бросать психотерапию в принципе. По моему мнению, ему стоило бы найти хорошего аналитического терапевта во Франции и вернуться с ним к вопросам внутренней свободы.

Я находила важным для Анри продолжать поиск и утверждение своей внутренней природы.

Глядя на Анри, надевающего пальто, я подумала о том, что в жизни этого парня снова происходит странное, размытое расставание на неопределенный срок, с неопределенным прогнозом.

Мне было больно за мальчика. При абсолютном внешнем благополучии его жизнь была мрачной, безрадостной и одинокой. Но каким-то чудом он смог остаться свободным от желания отомстить миру за несправедливую жестокость.

Его глубокая, продленная во времени травма переродилась в желание бежать — бежать из тела, так больно напоминавшего о прошлых ранах.

Я прекрасно понимала, что Анатолий, не услышав того, что хотел, скорее всего откажется оплачивать терапию Анри. Понимала, что Анри готов к тому, чтобы покинуть страну навсегда.

Для меня как для врача-психотерапевта и как для человека это был очень яркий и в то же время очень тяжелый момент в практике.

Работа с детьми — это зачастую работа с заложниками.

В их жизни слишком многое зависит от адекватности родителей. И если родители не готовы или в принципе не способны к признанию и осознанию собственных внутренних проблем, то они не смогут поддержать новый, более высокий уровень внутренней свободы своего ребенка.

Я переживала глубочайшую печаль. Поведение Анатолия и ему подобных я сравнила бы с поведением сумасшедшего художника.

Погруженный в свои переживания, он исступленно пишет картину. А после, увидев на холсте результат — что-то негармоничное и болезненное, кидается на картину с криками о том, что она уродлива и никому в этом мире не нужна.

Как помочь этому художнику? Как объяснить, что изображенное на холсте — это часть его самого? Что это его ответственность?

У меня нет сына

Я обещала попытаться донести до Анатолия причины, по которым Анри принял столь радикальное жизненное решение.

Изменить это решение можно было, но только через изменения самого Анатолия — он мог помочь сыну вырваться из сценария.

Однако, к сожалению или к счастью, заставить человека измениться — нельзя. Ни Анатолия, ни Анри, ни кого бы то ни было нельзя заставить стать кем-то другим. Внешнее давление не может стать причиной изменений, но, скорее, поводом для сопротивления им. Это внутренние процессы. Я объясняла это Анри.

Анатолий пришел два дня спустя. Он был точен. Появился в дверях в назначенное время. Едва увидев его, я поняла: он не в духе. Каменное лицо. Непроницаемая маска. Землистый цвет кожи. Как будто на мой кабинет упала какая-то тяжелая тень.

То есть в его жизни уже что-то случилось. Он пришел сюда не узнать, а сообщить.

— Вчера мы говорили с Анри.

— Кто был инициатором разговора?

— Анри.

— Что ж. Мне приятно узнать об этом. Он очень смелый и сильный парень.

Лицо Анатолия исказила мука то ли злобы, то ли отвращения.

— Он сказал, что не хочет разговаривать ни о каком лечении. С ним все в порядке, так он считает. Представьте! Он не хочет быть мужчиной.

— Это единственное, что он сказал? Удалось ли вам еще о чем-то поговорить?

— А о чем тут говорить?!

— Анри не рассказывал о наших с ним встречах? О выводах, к которым он пришел? Он не пробовал объяснить вашу роль в сложившейся ситуации? Не просил о поддержке?

— Нес какую-то чушь. Явно наобщался с парижским дядей. Набрался гнили от этого гомика.

Я выдержала паузу. Дала его чувствам войти в приемлемые берега. Мне хватило времени, чтобы почувствовать, как внутри закипает мое негодование.

— Анатолий, вы хотели встречи со мной. Хотели, чтобы я поработала с вашим сыном. Я сделала это. Я здесь. Но сейчас я чувствую, что вы едва сдерживаете свою агрессию и перечеркиваете то, что нам с таким трудом удалось достичь с Анри.

Он чуть сник. Слегка осунулся. Он как будто был утомлен своим бурлящим внутри гневом. Утомлен навязчивыми мыслями, злостью, внутренним монологом, лишь усиливающим боль и агрессию.

— Анатолий, я могу понять вашу боль. Могла бы как родитель понять смятение, сомнения, тревогу. Но я не могу принять вашу агрессию. Ведь вы уже имели опыт общения со мной. Надеюсь, вы вынесли из нашего прежнего контакта определенное понимание причин личностных проблем. Вы ведь знаете, что ваше тотальное недоверие, жестокость и привычка подавлять близких людей есть прямые следствия проблем в вашей семье. Вы помните, как вам было больно, когда отчим игнорировал вас, как будто вы предмет ненужной мебели? Вы помните свой ужас и безнадежность, когда ваш сводный брат с дружками издевались над вами, когда родителей не было дома? Вы помните свою детскую обиду и немой вопрос к матери, которая делала вид, что ничего не происходит? Почувствуйте своего мальчика внутри себя. Вспомните как вы плакали, забившись в угол на задворках дома, и ждали защиты хоть от кого-то! — Я наконец выдохнула.

Я смотрела прямо в глаза своего клиента. Он отвел взгляд.

— Анатолий, почему же теперь, глядя на своего ребенка, вы отказываетесь осознать и принять свою долю ответственности за происходящее с ним? У вас прекрасный сын. Ему можно и нужно доверять. Ему можно и нужно помогать. Вы хотите, чтоб мальчик был эмоционально здоровым?

— Да. Именно поэтому я здесь.

— Отлично. Я сообщаю вам: это возможно. И я показываю вам путь. Начните с малого — примите сейчас решение своего сына. Возьмите на себя часть ответственности за это его решение. Не обвиняйте и не давите. Вы способны понять простую, лежащую на поверхности вещь: решение Анри — защитная реакция ребенка.

— Да от чего ему защищаться?! Его кто-то не кормил, что ли? У него есть все! Возможностей выше крыши. Хочешь музыку? — пожалуйста. Хочешь живопись? — да ради бога. Его что, кусок хлеба кто-то гонит добывать? Я в жизни его никогда не ударил!

— Анатолий, никто не обесценивает ваших заслуг. Вы дали сыну большие материальные возможности, обеспечили классную базу для образования и развития. Все так. Но мальчику недостало другого. Научитесь слышать его. Перестаньте говорить с ним языком угроз и шантажа. Признайте в нем не раба, не вещь, а личность. Человека, отличного от вас. Человека с иными потребностями. Ваши ценности, ваш тип поведения, ваш метод общения с миром для Анри — неприемлемы. Он не такой, как вы. Не такой, как ваши соратники по бизнесу, конкуренты или враги. И он не обязан соответствовать вашим представлениям о мужественности. Он чувственный, тонко организованный, глубокий, рефлексирующий человек. У него есть достоинство. При нем вы обижали мать, которую он любит. Вы унижали его и позволяли унижать его своим друзьям. Вы принуждали его принимать чуждые ему ценности. Вы представляли собой угрозу насилия. Вы утвердили культ силы. Вы отрицали неотъемлемость прав ребенка на уважение и свободу. И в то же время были единственным примером мужественности. Для Анри мужественность — это вы. Он не мужчиной быть не хочет. Он не хочет быть вами. Сейчас ему всего лишь необходимо понять, что ваш путь — не единственный путь для мужчины. — Я говорила, не скрывая своих чувств.

Анатолий пристально посмотрел на меня. Я поймала его взгляд. Внутри у него явно что-то происходило. Он молчал.

— Анатолий, вы продолжаете жить в плену своего сценария. Однажды вы уже ушли из этого кабинета, недоделав работу. Это была сделка с вашим драматическим сценарием: вам стало эмоционально легче, вы вырвались из лап депрессии и вернули возможность контакта с женой и дочуркой. Но в глубине вы остались несчастливым и несвободным. Таким же недоверчивым. Озлобленным. Авторитарным. Как результат — вы на волоске от еще одной потери. Вы согласны с этим?

— Возможно, — выдавил из себя Анатолий.

— Я еще раз предлагаю вам: наконец проработайте свою детскую травму, освободите себя от ненависти и боли. Верните себе способность любить. Это возможно. Только таким образом вы сможете повлиять на планы сына.

Лицо Анатолия помрачнело больше прежнего. Он молчал. Повисшая пауза была тяжелого, нехорошего качества. Но я не пыталась ее нарушить. Клиент имел право на собственный выбор. И, видимо, он давался ему нелегко.

Внезапно Анатолий взглянул мне в глаза и с вызовом, чеканно, заговорил:

— То есть вы предлагаете мне принять решение этого засранца? То есть я должен буду мужикам сказать: знаете, ребята, а мой сын — ЛГБТ. — Процедил он, и его лицо исказила гримаса.

— Вы ничего не должны говорить «мужикам». Это ваша личная жизнь, это очень интимно. Вы не должны ни перед кем отчитываться. И вообще речь сейчас не об этом, а о том, как уберечь Анри от его жестокого сценария. Сейчас есть шанс. Мальчику сейчас необходимо, чтобы вы: признали, как сильно его поранили; начали менять свое отношение к нему; учились его уважать и любить; не требовали бы, но попросили не спешить с реализацией идеи об изменении пола. Это и есть функции здорового родителя.

Едва дождавшись окончания моей речи, Анатолий встал. Я поняла: он хочет уйти. Уходит.

— Я очень уважаю вас, — сказал он глухо, едва разомкнув губы, как будто ссохшиеся за неделю молчания. — Но то, что вы просите… на это я не пойду. Этот щенок оскорбил меня. Если он не поменяет свое решение, значит, у меня нет сына.

Анатолий надел пальто и рванул на себя дверь. На пороге он оглянулся. В его глазах я увидела боль. До конца сессии оставалось еще несколько минут. Я не видела смысла его задерживать.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы начать понимать свои чувства. Кто-то внутри меня будто плакал от беспомощности и вселенской несправедливости. Наверное, то был один из самых черных дней в моей практике.

На рациональном уровне я все понимала. Я хороший психотерапевт. Я сделала все, что могла, в этой кризисной ситуации. Но как бы я ни старалась уберечь своих клиентов от их же собственных разрушительных действий — выбор всегда остается за ними. За многие годы практики я научилась эти выборы принимать. В конце концов, это тоже проявление уважения к человеку. Никого нельзя заставлять измениться.

«Как хорошо, что это был последний на сегодня визит», — подумала я.

И мне вдруг остро захотелось скорее оказаться дома, посидеть возле камина с дочкой и мужем, потрепать за ухо своего преданного пса Рекса.

Мне просто необходимо было согреться любовью, чтобы вернуть себе силы и желание двигаться дальше.

Амазонка

В этом и спасенье и казнь человека, что, когда он живет неправильно, он может себя затуманивать, чтобы не видать бедственности своего положения.

Л. Н. Толстой. Крейцерова соната

Кофе и вино

Каждое утро начнется с трех чашек кофе. Каждый вечер окончится бутылкой красного вина. Это все, что она знала о собственном будущем. Сколько впереди таких дней? Ей казалось — немного. Завтра — наступит. Послезавтра? Возможно. Конец начавшейся недели утопал во тьме. Она не представляла, доживет ли до выходных. Что будет на выходных? Куда она пойдет? Чем займется? А главное — зачем?

Она будто заблудилась во времени, иногда проводила сутки-другие, не снимая одного и того же домашнего халата. Иногда она не мыла голову три, может быть, и четыре дня подряд. Она не могла точно объяснить, чем именно занята в течение дня. Сериалы? Да вроде нет… Книги? Ну, да… Она читала какие-то книги. Что еще? Она пожимала плечами.

— Размазня, — говорила она о себе с нескрываемым отвращением, и на ее широкое, просторное, открытое лицо находила зловещая тень. Высокий лоб прорезали морщины.

Я смотрела на нее. Прямой, отвесный, чеканной формы нос. Черные, как бы слегка надвинутые брови. Карие глаза. Крупный подбородок. Резкость и энергичность во всем: в голосе, в пластике, в повадках, в манере выражения эмоций. Не Амазонка, но предводительница амазонок. Глядя на нее, я почему-то думала о том, насколько же удивительно точно ей шло ее имя — Галина.

Полтора года назад она ушла с должности директора предприятия в Подмосковье. Теперь искала место. Провалила несколько собеседований. Беспрецедентная для нее пауза в активности. И именно в эту паузу она приняла решение уйти от мужа. Оставила ему дом, всё… Сама переехала в небольшую квартиру, которую когда-то купила для дочери. Ни с кем не общалась. Днями не выходила из дома.

Галина поразила меня меткостью подобранной ею метафоры: она сказала, что долгое время летела в черной дыре и наконец достигла дна — дна колодца. Она не блуждала по лабиринту в поисках выхода — нет, она лежала на самом дне.

— Галина, скажите, что будет после дна?

Она пожала плечами:

— Смерть. Что же еще?

— Вас не пугают ваши слова?

— Уже нет. Чем так жить, лучше уже… — Она сказала это совершенно искренне, как об освобождении от чего-то очень мучительного.

— Когда вы поняли, что вам нужна помощь психотерапевта?

— Я поняла это не вчера. Уже давно. Просто я никак не могла найти своего терапевта.

— Что значит «своего»?

— Ну… Мне нужен был определенный специалист. Сильный специалист.

— Почему вы решили, что это именно я?

— Я не решила, я поняла это. Из-за рекомендации. Дело в том, что к вам долго ходил мой знакомый, Артур…

Вот так сюрприз! Я даже не могла в это поверить. Рекомендовать меня могли многие мои бывшие клиенты, но, пожалуй, в самую последнюю очередь — Артур.

Он на протяжении пяти лет был моим клиентом. За это время он три или четыре раза уходил «навсегда», негодующе хлопая дверью. Начинал работать с другими терапевтами, возвращался снова.

Артур обладал острейшим умом, но казалось, он и минуты не мог прожить без яда. Он ненавидел людей, которых классифицировал как неискренних и притворных. Его любимым занятием было выводить таких людей на чистую воду. Он получал явное удовольствие, провоцируя своих жертв, манипулируя ими, унижая и наказывая.

Я, наверное, никогда не забуду, как Артур спорил со мной, злился на меня и обвинял, когда я не поддерживала его властность и жестокость. Мне кажется, я почти не слышала от него доброй обратной связи. И теперь, узнав о его рекомендации, была на редкость удивлена.

— Почему для вас рекомендация Артура столь важна? Он близкий или значимый для вас человек?

— О, нет-нет. Мы всего лишь пересекаемся в одной компании и время от времени болтаем. Повторюсь: между нами нет никакой близости. И не может быть.

Доверие к рекомендации со стороны человека, с которым нет и не может быть близости? Очень интересно, подумала я.

— Могу я узнать почему?

— Конечно. Мы совершенно разные люди. Это если говорить мягко. А если говорить честно, то Артур выводит меня из себя. Знаете, меня трясет каждый раз, когда приходится сталкиваться с ним… Он редкостный самодовольный хам.

Она говорила почти с ненавистью.

— Что конкретно выводит вас из себя при общении с этим человеком? — настойчивее повторила я свой вопрос.

— Эгоизм! Вот вам пример, — сказала она, бросив на меня негодующий взгляд. — Всего пару недель назад у нашего общего знакомого был юбилей. Пятьдесят лет! Артур опоздал на ужин часа на два. Прошел, рисуясь, через банкетный зал, кому руку пожал, кому подмигнул, потряс юбиляра за пятерню и без полслова извинения сел за стол, — изобразила его Галина, гримасничая. — Ни капли смущения, понимаете? Все запросто! Этакий «хозяин жизни»!

Она еще раз посмотрела на меня, приподняв бровь, будто тестируя мою реакцию.

— Понимаете? Он чувствовал себя абсолютно комфортно. Как будто так и надо. Знаете, есть такой особенный тип людей. Делают только то, что им удобно. На других им просто наплевать. Вот это про Артура. — Галина никак не могла остановиться.

Я-то думала, Артур кого-то публично разоблачил за лицемерие и «размазал». Раньше для него это было обычным делом. Но для большинства окружающих людей это было шоком. Они пугались и осуждали его про себя, не решаясь ничего, как правило, сказать вслух. Но, оказалось, Галину так сильно задело совершенно другое — обычное опоздание.

— Галина, я могу понять ваши чувства. Это бывает неприятно, когда люди опаздывают к праздничному обеду. Но почему опоздание Артура у вас вызвало такое сильное негодование? Ведь человек мог задержаться по неотложным делам, приехать на праздник прямо из аэропорта — да мало ли что. Возможно, юбиляр был предупрежден, что Артур приедет позже. Причиной опоздания совсем не обязательно является неуважение к приглашающему.

— А что? Что может быть важнее человека, который ждет и доверяет? Поймите, юбиляр и Артур знакомы лет тридцать. Юбиляр считает Артура близким другом. Артур просто должен был быть вовремя! — Галина продолжала негодовать.

Мой слух прямо прорезало сказанное с ударением «должен был». Кому должен? Почему? И почему она взяла на себя право судить? Я не собиралась так долго задерживать внимание на Артуре, но разговор о нем привел Галину в сильное возбуждение: ее карие глаза совсем потемнели, они прямо-таки налились черным яростным огнем.

Что-то насторожило меня еще в самом начале нашего контакта. Интуитивно, начав развивать тему рекомендации Артура, я подошла к какому-то скрытому мотиву Галининого прихода сюда.

— Галина, вернемся к вам. Почему, если вы так осуждаете Артура, его рекомендация в выборе психотерапевта явилась решающей?

— Честно?

Она посмотрела вполоборота, слегка прищурив левый глаз, лукаво, но не игриво, скорее с вызовом.

— Я хотела посмотреть на терапевта, который выдерживает таких мудаков, как Артур. Хотела поговорить с терапевтом, который поддерживает и вооружает знаниями таких засранцев! И еще хорошие деньги за это получает. Он и так-то плевал на людей, а теперь еще при этом считает себя продвинутой личностью!

Галина явно перешла границы вежливости, но даже не заметила этого.

Чувствовалось, что с моей новой клиенткой, как говорят в таких случаях, не соскучишься.

— Так вы пришли меня обвинять и учить, как и кого терапевтировать? А я думала, вы пришли за помощью.

Галина прищурилась и внимательно на меня посмотрела. Видимо, она уловила в моих словах раздражение. Я не собиралась его прятать, но выразила твердо и сдержанно.

Галина едва заметно порозовела и уже более размеренно пояснила:

— Артур не раз что-то говорил о вас, восхищался… Я поняла: вы-то мне и нужны. Я же объясняла вам, что искала именно сильного терапевта. Словом, я подумала, раз уж Артуру не удалось расколоть вас, как орех, то…

А, теперь я поняла, что под эпитетом «сильный» Галина подразумевала прежде всего не высокий профессиональный уровень, а нечто вроде силы характера — личностную силу не дать себя сломать. Занятно!

— Галина, вы собираетесь колоть меня, как орех?

— Не собираюсь, но могу, — ответила она самоуверенно, не пытаясь даже интонационно смягчить слова. И продолжила без бравады: — Я привыкла всю жизнь руководить. А руковожу я — жестко. От себя и от людей требую многого. Требовать умею настойчиво. Язык у меня хлесткий, могу крепким словом приложить… Могу кулаком по столу, без проблем. Всю жизнь командую. Всю жизнь вокруг меня те, кого надо подталкивать и сопли вытирать.

— А чего вы ждете от меня?

— Я хочу выйти из депрессии. Я прочитала много литературы по психологии. Я понимаю, что оказалась «на дне колодца» не в один день и не случайно.

Но, сколько бы я ни читала книг, я видела у себя только разные симптомы — мне кажется, мне подходят почти все: депрессия, апатия, психопатия, полное отсутствие сна, потеря смысла жизни… что еще? Сюда же можно добавить зависимость от кофе и алкоголя.

Но в книгах ничего не сказано: а делать-то что? Я не знаю, как к этому всему подступиться. Вот я и искала терапевта — человека. А не какую-нибудь сикушку после университета, которая те же книжки, что и я, прочитала.

Я уже сходила к паре-тройке таких психологов. Достаточно. По-моему, они зубами от страха стучали от одного моего взгляда. На вторую консультацию у меня желания идти не возникло. С вами готова работать.

«Уму непостижимо! — подумала я. — Она не спросила меня. Она просто меня выбрала. И это, с ее точки зрения, было для меня уже большим авансом. Сменила гнев на милость. Удивительный человек!»

Принятие решения

  • Видений пестрых вереница
  • Влечет, усталый теша взгляд.
  • И неразгаданные лица
  • Из пепла серого глядят…
А. Фет

«А хочу ли я работать с этой женщиной?» — спросила я себя, задумчиво глядя в камин тем же вечером. Что-то внутри меня протестовало.

Встреча с Галиной оставила в моей душе неприятный и тяжелый осадок. Было уже около десяти вечера, а мои чувства и мысли никак не успокаивались. Домашним я сказала, чтобы не волновались. Все в порядке, просто был непростой день, хочу немножко посидеть в тишине, помолчать.

Глубоко запечатлелась черная, беспросветная депрессия моей новой клиентки, перемежающаяся агрессивными вспышками. Удивительно, я не увидела, не почувствовала ее живых человеческих чувств. Ее бросало, как маятник, из депрессии в агрессию.

Она уже очень много успела разрушить в своей жизни, почти все вокруг себя. Теперь добивала себя и делала это даже без особого сожаления.

Я содрогнулась. Опираясь на долгий опыт, я представляла впереди весьма напряженную и долгую психотерапию с Галиной. Я прислушалась к себе и не нашла внутри ни капли вдохновения. Но ведь эта работа интересная — как будто я оппонировала сама себе. Безусловно, Галина была совершенно необычным человеком, по-видимому, с нетривиальной судьбой.

Что в этой ситуации делать, с чего начать терапию — мне было понятно. Но почему тогда я не ощущаю привычного желания начать работать, разобраться в ситуации? В этот момент я вдруг осознала: я не испытываю к ней сочувствия и никакого желания ее поддержать, согреть. Единственное, чего бы мне хотелось, — отойти от нее. Подальше. «Необычное для меня состояние», — отметила я. «Наверное, у меня сейчас и без того сложный период в жизни», — начала я размышлять. Работа над новым серьезным проектом по обучению психологическому консультированию в моем институте. Нужно было доработать детали программы, собрать команду преподавателей-единомышленников.

Параллельно — напряженные переговоры с английскими коллегами: этическая сторона, сертификация студентов, необходимость выдержать международные стандарты… Все это было непросто. Но я приняла этот вызов совершенно осознанно. Я искренне хотела сделать такую программу в Москве. И, конечно, на все это нужны были силы и внутренние ресурсы. Может быть, поэтому я не хочу сейчас брать нового тяжелого клиента? Да, пожалуй. Но… кажется, это было не все.

Обстановка в моей библиотеке была очень мирной, теплой и… совершенно безопасной. Рядом, свернувшись калачиком у моих ног, мирно посапывал мой верный пес Рекс. Наконец-то он меня дождался и получал свои законные мгновения счастья. Я невольно ему улыбнулась. Сколько от него шло безоговорочной любви!

Глядя на пламя в камине, я нырнула куда-то вглубь себя.

Сначала почему-то всплыл образ Артура, того самого клиента, о котором так много говорила сегодня Галина. Я, наверное, нечасто встречала в жизни людей, которые были бы ровней Артуру в гениальной дерзости, целеустремленности и успешности в бизнесе. В сознании стали оживать некоторые наши яркие споры и интересные, глубокие дискуссии. Этот сильный и умный человек мгновенно ухватывал суть моих посланий, жадно усваивал психологические знания и использовал их. Не без усилий, конечно, но он признавал свои ошибки и усердно исправлял их. Но как только дело доходило до тем гуманизма, любви, близких отношений с женщиной, я словно натыкалась на непреодолимую стену. Он был бесконечно строг и одинок, страдал и не доверял никому. Всю свою невероятную энергию Артур направлял только на личный успех и укрепление своей власти. Они были его крепостью и тюрьмой одновременно.

Я сочувствовала этому человеку, и мне искренне хотелось заново научить его жить в мире и близости: прощать тех, кому он был дорог, быть великодушным и любить. Он, безусловно, достиг определенного прогресса, но ушел, не дойдя шага до свободы. Слишком грозен был его сценарий. Казалось, он ничего не боялся в жизни, а вот с детским страхом — доверить свою душу и еще раз пораниться — справиться не смог.

От этих воспоминаний мне стало грустно. Как же привязываешься к своим клиентам, когда не один год вкладываешь в них душу! Конечно, хочется, чтобы они вырвались из своих ограничений! Конечно, приятно, когда они уходят победителями. Ведь это и их, и моя радость. И, конечно, горько, когда они убегают, оправдывая свои страхи.

Мои мысли снова вернулись к моей новой клиентке. Чего она на него так взъелась из-за какого-то опоздания? Почему она усмотрела в этом пренебрежение и неуважение ко всем присутствующим? Я запомнила Артура как человека очень организованного и пунктуального. За пять лет нашей работы он опоздал на нашу встречу, пожалуй, всего пару раз. Но ему и самому это было неприятно. Я точно помню, он меня предупреждал и извинялся. Один раз даже бросил свою машину в пробке, чтобы попасть на встречу со мной, и с охранником поехал на метро. За что же на самом деле так невзлюбила его Галина?

В чем-то они были даже похожи: привычка контролировать все и всех, командовать. Оба были сильными и весьма амбициозными людьми. Но Артур построил и смело продолжал созидать свой успех. А Галина свой разрушила. Может быть, ее сжигала зависть неудачницы? Может быть, она ненавидела его за жизнелюбие и свободу, которых не позволяла себе? А может быть, она вообще ненавидит сильных и ярких, независимых мужчин? Потому что они не замечают в ней женщину?.. Стоп. И вдруг… неожиданно в моем сознании всплыла какая-то неприятная ассоциация. Как будто в мое пространство проникла угроза. В этот момент в моей памяти начал принимать четкие очертания образ крупной, сильной женщины.

Похоже, я видела эту женщину в каком-то старом фильме, когда я была еще маленькой девочкой. Кадр черно-белый. Лицо ее было суровое, жесткое, мохнатые брови сдвинуты, глаза горели безумным блеском. Ее волосы были растрепаны и торчали из-под платка, одежда была какая-то бесформенная. Она что-то пронзительно кричала громким, грубым голосом, махала огромными руками, и ее пышная грудь вздымалась в такт дыханию. Она вся была охвачена ненавистью и яростно проклинала врагов.

Кажется, этот фильм был о событиях Отечественной войны. Не помню ни названия фильма, ни сюжета. Только этот эпизод и героиню в талантливом исполнении Нонны Мордюковой. То было советское время. Как ребенок я знала, что такими людьми нужно гордиться, равняться на них. Но героиня Мордюковой вызывала у меня только ужас, никакого восхищения. Уже тогда я, видимо, безошибочно ощущала в этом женском образе невероятную силу, но какую-то уродливую и больную. Для меня это была Антиженщина.

Я будто плыла за своими мыслями и размышлениями. А ведь это один из глубоких культурных архетипов русской женщины, который зашит в нашем бессознательном как положительный и добродетельный образ. Это та самая Женщина, которая «коня на скаку остановит»… Женщина-Спасительница, самозабвенно приносящая себя в жертву на алтарь общего блага. Женщина-Борец, яростно сокрушающая врага. Такая скорее умрет, чем откажется от своей веры.

А если задуматься, чего ей стоит эта роль? Она одарена от природы мощной жизненной силой и широчайшим диапазоном чувств, но увы — в ней нет ни любви, ни самой жизни. В моем восприятии это Женщина, которой пришлось убить в себе женственность, нежность, красоту. Она страдает физически и душевно, заточенная в роль, но при этом гордится своей мужественностью. Она жаждет в глубине сильного мужчину рядом, но при этом ненавидит его за то, что сама взвалила на себя его функции. Она выполнила все свои долженствования, успешна в делах, но сама не понимает, почему так несчастна. Ее съедает изнутри вопрос: кто в этом виноват? Увы, такова плата за поруганную природу, за глухоту к истинным потребностям своего тела и души.

Как много русских женщин, одаренных от природы яркостью и лидерской силой, не прожили свою настоящую, счастливую жизнь, реализуя себя не только в делах, но прежде всего в любви, нежности, материнстве и красоте. Вместо этого они растратили свои силы, выполняя этот бессознательный сценарий! А весь наш невротический социум только толкает их на этот путь, называя его не просто нормальным, а еще и добродетельным.

Боже мой, вот кого напомнила сегодня мне моя новая клиентка! Вот откуда у меня возникло ощущение угрозы. Я точно не вступлю в смертельную схватку с ее верой. Не хочу. Не должна я никого спасать! Находясь глубоко под впечатлением от своего открытия, я, видимо, распереживалась. Мой пес встрепенулся. Мои сильные эмоции, видимо, нарушили безмятежность нашего пространства. Он положил свою смешную морду мне на колени и стал заглядывать преданными глазами прямо мне в глаза. Он стал теребить мою руку лапой. Я погладила его по голове, ощутила его теплую шерсть и стала чувствовать, как угроза отступает. В мою душу возвращался покой.

Решение пришло само собой. Буду работать с Галиной только в том случае, если она признает свою сценарную роль проблемой и будет готова с этим работать. Если нет — расстаемся. Я не единственный терапевт в Москве.

Черный список

Ровно через неделю мы встретились.

Она сняла плащ, бросила сумку на банкетку и прошла через мой кабинет решительно, размахивая руками. Рухнула в кресло. Забросила ногу на ногу. Я с интересом сопроводила этот марш взглядом.

На первых же минутах общения Галина проинформировала меня, что пришла на нашу встречу сразу после очередного проваленного собеседования. Крупная компания по производству лечебной косметики открыла вакансию генерального директора. Переговоры протекали хорошо, первые три тура собеседования Галина прошла блестяще. Но на последнем круге — встрече непосредственно с владельцем компании — что-то пошло не так.

— Сукин сын, — заявила она, покачивая головой.

— Галина, насколько я понимаю, вам пока еще не отказали.

— Ой, я вас умоляю. — Она махнула рукой. — Я сама когда-то владела бизнесом и прекрасно знаю и этот взгляд, и этот тон: «Благодарю вас за встречу, мы обязательно свяжемся с вами», бла-бла-бла. Мы и десяти минут не поговорили! Понимаете? Он все уже решил заранее.

— Даже если это и так. Иногда бывает и десяти минут достаточно, чтобы понять, тот ли это человек, которого ты ищешь. В этом ведь нет ничего личного. Почему вы так злитесь?

— Ох… Это долгая история. Думаете, почему я до сих пор не могу найти достойную работу? Меня выдавливают из моей профессиональной среды. Я в черном списке. Мой бывший босс…

Она осеклась. И, усмехнувшись, пояснила:

— Вообще-то никакой не босс, а боссиня. Женщина. Я ей завод с нуля на ноги поставила, вкалывала по семнадцать часов, как для себя, а теперь вот оказалась не нужна… Уверена, обо мне и в этот раз наводили справки, обратились к ней за рекомендациями, и она облила меня грязью. Обыкновенная бабская месть. Редкая стерва. Скорее удавится, чем даст мне вернуться в этот бизнес.

— Галина, скажите, сколько раз за прошедшие полтора года вам отказывали как соискателю на должность руководителя? — осторожно поинтересовалась я.

— Три.

— Три? — удивилась я.

Судя по накалу страстей, я думала, их было гораздо больше.

— Вам меня не понять. Сидите тут у себя в комфортном кабинете в самом центре Москвы. Много ли вы знаете об этой жизни?

— Галина, остановитесь. Каждый из нас проходит в жизни свои испытания, — твердо осекла ее я. — За последние пятнадцать минут вы успели уже обвинить в злых намерениях трех потенциальных работодателей. Прежнего своего работодателя вы назвали «редкостной стервой», а меня прямо сейчас обвинили в незнании жизни, при этом мало что обо мне зная. Пять обвинений за пятнадцать минут. Вы заметили это?

— Извините, уж как есть! — сказала она почти с вызовом.

— Галина, а у вас есть доказательства фактов злонамеренности?

— А вы думаете, я сумасшедшая? — грозно спросила она. — Нет, я не сумасшедшая. Все же просто очевидно.

— Кому? Мне, например, нет. Вы уверены, что ваш бывший босс на самом деле последовательно вредит вам сейчас? У вас есть доказательства, что именно это настоящая причина отказа потенциальных работодателей?

— Мне не нужны доказательства. Я печенкой чувствую ее стервозный почерк.

— Галина, мне кажется, формулировка «отказ за отказом» выглядит сильно преувеличенной. Вам отказали в третий раз. Скажите, пожалуйста, сколько раз за полтора года вас приглашали на собеседование?

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

В новом переводе – первый роман эпопеи «Хроники хищных городов». Действие этой фантастической саги п...
Отражение Света и Тьмы приходит в этот мир лишь раз в сто лет, воплощаясь в человеческом теле. И ник...
Тема еврейской эмиграции прежде уже становилась объектом внимания. Однако до сих пор не было опублик...
Задумывались ли вы, откуда ваш мозг знает, где вы находитесь? Почему ваши воспоминания связаны с мес...
Два «Философских парохода» доставили в Германию более 160 человек – профессоров, преподавателей, вра...
Системное мышление помогает бороться со сложностью в инженерных, менеджерских, предпринимательских и...