Конец Смуты Оченков Иван

Холопы, сообразившие, что перед ними царь, повалились в ноги с криками: «Не погуби!»

Я, довольный произведенным эффектом, вскочил на коня и крикнул Мише:

– Не отставай, а то и впрямь потеряешься! – и тронул бока Волчка шенкелями.

Ржев, некогда бывший столицей отдельного княжества, за время Смуты совсем захирел. Стоявший в нем небольшой польский гарнизон, как оказалось, давно не получал жолда[35] и от безденежья, составив конфедерацию, в полном составе усвистал куда-то в Литву.

Заняв своими войсками город, я наконец решил, что приключений пока достаточно, и надо дождаться подхода основных сил. Выполнившего свою задачу Казарина я послал назад в Вязьму с приказом Пушкареву – как только подойдет армия Черкасского, не мешкая двигаться на соединение со мной. По моей задумке, князь Дмитрий Мамстрюкович продолжит наступление на Смоленск, а я пойду севернее, отрезая вражеский гарнизон от Литвы, в направлении крепости Белой, где стоял довольно сильный вражеский гарнизон. Пока же мои солдаты приводили себя в порядок и залечивали раны. Только не знающий усталости Михальский рыскал со своей хоругвью вокруг, собирая сведения и громя мелкие банды разбойников и мародеров. Оставшиеся в Вязьме войска подошли через двенадцать дней, и я с удивлением увидел рядом с Анисимом покачивающегося в седле Петра Казарина. Выслушав доклад Пушкарева о прибытии, я вопросительно уставился на бывшего стрелецкого сотника.

– Не вели казнить, великий государь, – снял тот шапку, – а только боярин князь Черкасский воеводой в Вязьме поставил стольника Пушкина, а мне, сказал, невместно воеводой быть.

– Вот как, – проговорил я напряженным голосом, – а грамотку мою, в которой я тебя воеводой поставил, князенька видел?

– Видел.

– Дозволь слово молвить, государь, – обратился ко мне Пушкарев.

– Говори.

– Князь Дмитрий Мамстрюкович назначил Пушкина временным воеводой еще до того, как Казарин приехал, а ты сотника первым воеводой велел поставить. Пушкину же, как он есть в московских чинах, под ним невместно ходить, и потому князь просил грамоту твою не оглашать, дабы в делах замятни не было, и о том тебе в грамоте отписал и просил не гневаться.

– Так, значит, князь о делах радеет, а до повеления царского ему и дела нет?

– Прости, государь, – вступил в разговор Вельяминов, – но следовало ожидать, что взбрыкнут бояре. По древним обычаям ты сотника паче меры наградил.

– Вот же черт, как ни поступи сейчас – все худо будет! И от слова отступиться нельзя, и свару затевать не годится. Хотел же Пожарского большим воеводой поставить, а он, как на грех, занедужил…

– Нельзя было Пожарского, государь, – покачал головой в ответ Вельяминов, – уж больно он родом мал перед прочими боярами. Ты его главным оружничим пожаловал – и то косоротились, а уж первым воеводой в большом полку – и говорить нечего….

– Ладно, князь Черкасский свою судьбу сам выбрал, а делать сейчас что?

– Государь, ты обещал Казарина сделать воеводой, так сделай. Чем Ржев для того Вязьмы хужее? Городок, конечно, поплоше, но и к Литве поближе, сюда охотников бархатные порты протирать куда как меньше будет. А князя Черкасского можно за поход так наградить, что и порухи его чести не будет, и он сам, да и любой другой боярин, трижды подумает, как такое допустить.

– Быть по сему, – сказал я, немного подумав.

Слава создателю, разговор этот состоялся в узком кругу. Пушкарев и Вельяминов – свои люди, а остальным знать про случившееся необязательно.

– А где царевич Арслан?

– Так с большим полком идет, – откликнулся тут же Анисим.

– Как это – Черкасский что, совсем ума лишился?!

– Не гневайся, государь, – вступился за воеводу Вельяминов. – Тут князь Дмитрий Мамстрюкович прав. Касимовцы воины неплохие, но больно своенравные, против них опаску иметь надобно. Будут без пригляду – кинуться грабить, а как награбятся, так уйдут домой. Вот дойдем до Смоленска, тогда и напустим их на Литву, а до той поры пусть при Большом полку идут.

– Государь, а я тебе гостя привез, – попытался отвлечь меня Пушкарев, когда Казарин ушел принимать хозяйство и мы остались одни.

– Какого еще гостя? Анисим, как бог свят, если ты бабу притащил, я тебе не знаю что сделаю!

– Нет, государь, я же сказал – гостя, а не гостью. Хотя если прикажешь, то могу и… ладно-ладно, не гневайся. Духовника я твоего привез, он вместе с Большим полком шел.

– Мелентия? Ну-ка зови.

Иеромонах пришел почти сразу, будто ждал неподалеку.

– Что, отче, устал молиться в одиночестве и решил меня навестить?

– Что делать государь: хоть я и монах теперь, а в стороне от рати тяжело оставаться. Решил, может, я здесь пригожусь.

– А гимназию на кого оставил?

– Так ведь лето теперь, школяров пора на вакации отправлять, да их еще толком и не набрали. Вот осень придет, и наберем учеников, а пока Игнатий твой все к учению готовит.

– Чудно: ты иезуиту души школяров собираешься доверить? А нас с тобой не сожгут обоих, когда из похода вернемся?

– А кому ведомо, что он иезуит? – не смущаясь, ответил Мелентий. – Я ему велел в мирское переодеться да книги готовить. Едва ты в поход ушел, привезли в Москву вещи, что воровские казаки у его товарищей отняли, когда уходили от Марины с Заруцким. Склянки, правда, побили почти все,но кое-что лекарю твоему осталось, так он теперь из башни своей и не выходит, нехристь. Книги же и прочие бумаги я забрал да припрятал до времени. А среди них была «Космология» Аристотеля и еще кое-что. Вот я и велел Игнатию твоему русский язык покуда учить да готовиться к тому, что будет латынь преподавать, а еще грамматику латинскую и риторику. Все же он твой подданный, хоть и из немецких земель, так что пусть хлеб не даром ест.

– Стало быть, не боишься иезуитов?

– Да что ты, государь, заладил: иезуит да иезуит! А где прикажешь учителей брать? Я сам по латыни только растолмачивать могу, да и то не шибко, а грамматики и вовсе не ведаю. Можно, конечно, греков позвать, но там на пятерых православных будут трое тайных католиков, а двое, что останутся, – явных! А этот хоть сразу понятно кто такой и чего от него ждать. Ничто, приглядим!

– А то, что он мой подданный, это он тебе рассказал?

– Ага, а что, соврал?

– Да нет… ну почти. Ладно, в моих землях в Мекленбурге есть город Росток, а в нем большой университет. Я через Рюмина велел прислать ко мне учителей добрых да учебников сколь потребно. Хватит на гимназию и академию.

– Это еще зачем?

– Затем, что учиться надо. Среди священников, сам поди ведаешь, дай бог чтобы половина хоть худо читать могли. А уж в чем вера заключается, внятно объяснить может разве один из десятка. И что хуже всего, иерархи церковные недалеко от тех ушли. Вот и начнем учить, чтобы если не при детях моих, то уж при внуках такого неподобия точно не было.

– А Священное Писание тоже твои немцы толковать станут? – подозрительно спросил Мелентий.

– Ну уж на это, я полагаю, православных учителей сыщем.

– Греков позовешь… – вздохнул иеромонах.

– Только учителями в академию. Такого, чтобы епископскую кафедру дали пришлому греку, который все османские задницы перецеловал и всем римским патерам – туфли, более не будет.

– Злой ты, государь, – не то утвердительно, не то укоряюще сказал Мелентий.

– Был бы злой – кое-кто уже на колу сидел бы, – думая о своем, отвечал я.

– А ты на Черкасского не серчай, лучше сам прежде думай, перед тем как повелеть.

– Знаешь об сем деле? – вопросительно посмотрел я на него.

– Знаю, – вздохнул он, – только тут Черкасский прав. Не в том, что он тебе перечил, а в том, что все тайно сделал и сваре не дал подняться.

– А не ты ли, святой отец, давеча толковал о том, что местничество много зла принесло и надобно его уничтожить?

– Говорил, и паки и паки говорить буду, что зло от этих порядков. Только сейчас не время их ломать. Надорвешься и дело не сделаешь, а сделать надобно много. Потому и приехал сюда, чтобы предостеречь тебя при случае.

– Вот, значит, как… что еще хорошее расскажешь?

– Расскажу и хорошее; ты, государь, про Григория Валуева слыхал?

– А кто это?

– Воевода в Невеле.

– Полякам служит?

– Королевичу Владиславу.

– Не один ли хрен?

– Как сказать – Владиславу в свое время многие присягнули, и даже рында твой, что в сенях спит. Покойный Гермоген москвичей от клятвы освободил, да Валуева в ту пору на Москве не было.

– И что?

– Да ничего, только воевода он хороший, вместе с покойным князем Скопиным-Шуйским воевал, и тот его жаловал. Вот если бы его…

– Переманить?

– А чего бы и не переманить?

– Не знаю, – задумался я, – если сам придет, то приму, чего не принять. Вот только захочет ли?

– А ты меня к нему отпусти, я с ним потолкую; глядишь, и захочет.

– Так я вроде и не держу – ты, отче, даром что мой духовник, куда хочешь – идешь, куда не хочешь – тебя колом не загонишь.

– Ну и ладно, вот исповедую тебя и отправлюсь.

– Да я вроде и не грешил в последнее-то время…

– Не лги отцу своему духовному!

– Вот тебе крест!

– Кайся, грешник!

Дав немного отдохнуть новоприбывшим войскам, я двинулся со своей маленькой армией на Белую. Михальский с казаками несколько раз настигал по пути небольшие вражеские отряды и рассеивал их в скоротечных стычках. Обычно после них он притаскивал ко мне пленных с целью получения информации. Пока все шло как нельзя лучше: ушедшие из Смоленска конфедераты под командой ротмистра Збигнева Сильницкого стояли в Быдгоше, ожидая выплат. Пока король или Ходкевич не найдут денег, обоих можно не опасаться. Более того, в войске самого Ходкевича неспокойно, похоже, он тоже задолжал своим солдатам. Большой интерес вызвало сообщение одного из шляхтичей, прибывшего, по его словам, из-под Заволочья, где прежде довольно долго стоял Лисовский со своим отрядом. По его словам, сам Лисовский исчез неизвестно куда вместе со всеми его людьми. Но что еще более интересно – по словам шляхтича, со стороны Великих Лук в нашу сторону двигался довольно большой отряд немецкой пехоты.

– Этот отряд служит вашему гетману? – спросил я пленного.

– Нет, ясновельможный пан, если бы у пана гетмана было столько пенензов[36], то он заплатил бы конфедератам Сильницкого, да и про своих жолнежей не забыл, а вот они-то давно забыли, как выглядят гроши…

– Перед тобой русский царь, – прервал Корнилий шляхтича, ткнув ему в бок рукоятью плети.

– Матка боска, мекленбургский дьявол! – в ужасе прошептал допрашиваемый.

– Так, может, это войско короля Сигизмунда? – продолжал я допрос, лишь усмехнувшись на реакцию пленника.

– Скажете тоже, ваше герцогское высочество и царское величество, прости меня господи, кварцяное войско далеко отсюда, а нанять немцев, да еще столько сразу, у короля нет денег. Да что там король, столько денег есть разве у Радзивилов, да только с чего бы им нанимать немецкую пехоту?

– Хм… Корнилий, дружище, а не тяжкая ли судьба пана Кшиштова подвигла Радзивилов на найм немцев?

– Слишком мало времени прошло с момента пленения пана Кшиштова, к тому же почему они в таком случае идут столь странным маршрутом? Может, это ваш венценосный кузен послал вам подмогу?

– Густав Адольф – мне, подмогу? Вот уж не думаю. Хотя надо узнать, что это за войско: чует мое сердце, что они доставят нам кучу неприятностей.

– Не прикажете ли разузнать, что это за войско?

– Прикажу, дружище, еще как прикажу, – отвечал я Михальскому, – отправляйся немедля вперед и разузнай все об этой рати, а я пойду за тобой. Не следует иметь за спиной какое-то непонятное войско.

На третий день упорной скачки хоругвь Михальского оказалась у Жижицкого озера, где остановилось на дневку неведомое войско. Федька до сего момента не видел так много иноземных солдат, и с интересом наблюдал за ними из кустов, в изобилии растущих на берегу. Первое, что бросалось в глаза, это отличная организация. Лагерь был устроен подле воды, и огорожен вагенбургом от внезапной атаки. Часовые несли службу исправно, и подобраться незамеченным нечего было и думать. Кроме того, две роты постоянно находились в готовности, пока остальные мылись или занимались еще каким делом. Кто бы ни командовал этим войском – дело он свое знал.

Даже не услышав, а почувствовав рядом какое-то движение, Панин обернулся и увидел, что подошли Корнилий с Ахметом.

– Что скажешь?.. – шепотом спросил Михальский.

– Сторожатся, анафемы… – так же тихо отвечал ему Федор, – не подобраться никак.

– На одежу их внимание обратил?

– Одежа как одежа, – не понял парень, – немецкая.

– Немецкая, – согласился Корнилий, – только не все немцы такую носят. Тебе она ничего не напомнила?

– Царевы драгуны в похожих кафтанах ходят, и у меня такой для праздника, – подумав, ответил Федор.

– А на стяги их поглядел?

– Свейские у них стяги, – пробурчал ничего не понимающий жилец, – да еще один странный, вроде бычачьей головы в короне.

– А ты такую голову нигде не видал?

– У Анисима на бердыше таковое тавро, – начал догадываться парень, – так они…

– А пес его знает, – остановил Федьку Корнилий, – то есть это, конечно, полк, которым государь командовал на шведской службе, да только не ясно, за какой надобностью он сюда идет. Не затеяли бы шведы какой каверзы…

– А сказывают, король свейский нашему государю родня?

– Родня, только родные братья тоже, бывает, режутся, а тут… К тому же вон тот ратник меня смущает.

– А чего с ним не так? – удивленно спросил Федька, глядя на долговязого немца в берете и клетчатой епанче.

– Да с ним-то все так, вот только он шотландец, а не немец. А государь наш, когда герцогом был, свой полк в неметчине верстал.

– Хоть бы один отошел по нужному делу – глядишь, и расспросили бы, что они за люди и в какого бога веруют.

– Хорошо бы, только чисто все надобно сделать, вдруг и впрямь свои. Государь самое позднее завтра подойдет, надобно хоть что-то узнать про сих ратных.

Однако упрямая греческая девка Фортуна никак не хотела улыбаться русским лазутчикам. Непонятные солдаты упорно не желали выходить из своего лагеря, а если такое и случалось, то выходили не менее как втроем и держали оружие наготове. Наконец наступила ночь и в лагере начали укладываться спать. Часовые, впрочем, бдительности не теряли, но наступившая темнота позволила Федору и Ахмету с тремя бывшими татями подобраться почти вплотную к вагенбургу. Их внимание привлек давешний немец, которого Корнилий назвал шотландцем. Вставший, очевидно, по нужным делам, он направился к ближайшей телеге, но возничий, а затем и ближайший часовой заругались на него, и заспанный бедолага, ворча, отправился к берегу. Костры и факелы это место почти не освещали, и немец, ослабив завязки на коротких, до колена, штанах, зажурчал, блаженно щурясь. Сделав свое дело, он собрался было идти назад, но в этот момент чьи-то крепкие руки схватили его и надели на голову мешок. Последнее, что успел подумать шотландец перед тем как потерять сознание, это что у схватившего его по меньшей мере три пары рук.

Качество войска во многом зависит от того, может ли оно совершать быстрые маневры. Возможно, в смысле выучки и дисциплины мои войска еще не бог весть какая величина, но вот делать скорые переходы они умеют. На четвертый день мы догнали ушедших на разведку быстроконных всадников Михальского, обнаружившего неведомую пехоту у небольшого местного озерка.

– Ты выяснил, кто они такие? – спросил я Корнилия, едва он появился передо мной.

– Еще нет, государь, но думаю, этот человек нам расскажет. – И с этими словами вытолкнули вперед связанного и растрепанного пленника.

Пока его развязывали, Корнилий тихонько шепнул мне:

– Государь, вам следует знать, что над войском были шведские и мекленбургские флаги.

– Интересно, но что-то этот парень не очень похож на моих солдат.

– Он шотландец.

– Вот как? Все страньше и страньше…

Между тем развязанный и немного очухавшийся пленник поднялся, и я с удивлением узнал его:

– Джон Лермонт?!

– К вашим услугам, – немедленно отозвался тот и тоже узнал меня, – ваше королевское высочество… хотя, наверное, величество – вы, я слышал, стали королем в здешних местах.

– Точно, стал, а вы вообще как здесь оказались, дружище, и кто эти люди в лагере?

– Это ваш полк, сир.

– В каком смысле… в смысле, что они здесь делают?

– Э… видите ли, ваше величество, после того как король Густав Адольф отозвал генерала Делагарди, военным губернатором Новгорода и главнокомандующим шведскими войсками стал граф Спаре. Не могу ничего сказать плохого про сего доблестного, хотя и пожилого уже государственного мужа, но он почему-то с самого начала невзлюбил ваш полк. Ваши люди всегда первыми шли в бой и последними получали жалованье. Так что после того как они завоевали шведам почти всю южную Ливонию, их осталась едва половина от прежнего состава, и это не добавило им любви к шведской короне. Так что когда жалованье перестали платить вовсе и эти невыплаты продолжались целую зиму, полковник Гротте под давлением своих офицеров и солдат не нашел ничего лучше, чем повести полк к вам.

– Какую занимательную историю вы рассказали мне, Джон. И что же, много моих солдат уцелело?

– Боюсь, не слишком, сир, я помню, какую великолепную часть вы привели в Новгород, но от тех блестящих военных мало что осталось. Теперь в вашем полку едва ли восемь сотен пехоты и полторы сотни кирасир.

– Печально, но я думаю, что у меня будет еще возможность предъявить счет господину Спаре, – скрипнул я зубами, вспомнив, сколько сил пришлось положить на формирование своего полка. Немного успокоившись, снова обратил внимание на шотландца. – Ну хорошо, а что в моем полку делают шотландцы?

– Увы, я единственный шотландец среди них, так уж случилось что мне пришлось бежать из Новгорода после одного щекотливого дела…

– Ну, не скромничайте, дружище, выкладывайте, что у вас случилось, дуэль?

– Увы, сир, меня оскорбил один негодяй и пришлось вызвать его на дуэль. К несчастью, он оказался родственником губернатора, и если бы я не сбежал, то после поединка меня ожидала бы виселица. Но поверьте мне, милорд, это была честная дуэль!

– Охотно верю, но как звали этого родственника господина Спаре?

– Юленшерна, сир…

– Карл Юхан?

– Да…

– Сэр Джон – вы мой кумир! Если вы убили этого негодяя, то я навеки ваш должник!

– О, ваше величество, боюсь, что я только ранил его, и я не рыцарь…

– Вздор! – решительно прервал я его, доставая шпагу. – Преклоните колено, сэр!

Изумленный шотландец немедленно опустился на колено, и я, на глазах немного обалдевших от этой церемонии приближенных, немедленно посвятил Лермонта в рыцари.

– Вставайте, сэр Джон, вас ждут великие дела, – поприветствовал я новоиспеченного рыцаря и, наклонившись к его уху, тихонько спросил: – Дружище, а вы не в курсе, граф Спаре один приехал или с супругой?..

Утро в лагере у озера началось с переполоха – обнаружили пропажу шотландца. Поиски ничего не дали, к тому же пора было двигаться дальше, и солдаты, собираясь, немного нервничали. Когда наконец, закончив сборы, колонна начала движение, произошла еще одна заминка. То там, то сям перед мекленбуржцами стали появляться небольшие отряды казаков, гарцующих вдалеке, но не подходящих слишком близко. Пикинеры тут же выдвинулись вперед, ощетинившись от возможного нападения частоколом пик, а мушкетеры стали поспешно зажигать фитили. Наконец среди дикого вида всадников появились более привычные европейскому взору рейтары, развернувшие мекленбургский штандарт. Озадаченный Гротте послал вперед несколько кирасир с офицером узнать, что происходит. Навстречу им сразу выехали несколько рейтар, один из которых, приблизившись, спросил по-немецки:

– Кто вы такие и что здесь делаете?

– Мы солдаты его королевского высочества герцога Мекленбургского и идем к нему на службу, а кто вы такие?

– Клюге, неужели я так сильно изменился? – спросил я старшего офицера своего полка, приподняв шляпу.

– Ваше высочество… и господин фон Гершов? – изумленно воскликнул тот. – Какое счастье, что мы вас нашли!

– Ну кто кого нашел – это еще вопрос, – усмехнулся я. – Как дела, дружище?

– О мой герцог, теперь, когда мы вместе, надеюсь, все будет хорошо! Если позволите, я отправлю человека обрадовать герра Гротте, он немного нервничает после того как пропал один из наших людей.

– Вы про Лермонта? Сэр Джон, покажитесь вашему приятелю.

– О, с герром Лермонтом все в порядке, это приятная новость. Сказать по правде, давненько мы не получали приятных новостей. Все же надо сообщить оберсту. – С этими словами Клюге повернул коня и кинулся сам докладывать Гротте.

Пока мы ждали, шотландец, немного помявшись, спросил:

– Сир, разрешите мне мои сомнения: я теперь рыцарь, а ваши люди обошлись со мной не слишком любезно, когда захватывали… О, я нисколько их за это не осуждаю, они у вас на службе, однако если я не вызову их, не сочтут ли они это трусостью?

– О чем вы, Лермонт?

– Видите ли, ваше величество, когда меня тащили, я едва не утонул…

– Расслабьтесь, Джон, – это Россия! В этих краях вообще редко умирают своей смертью; вот увидите, вам здесь понравится.

Пока мы так беседовали, к нам подъехал полковник Гротте и уставился во все глаза, будто не узнавая.

– Здравствуйте Хайнц, давненько не виделись.

– Черт бы меня побрал, если это не вы, мой герцог!

– Бери выше, старый разбойник, я теперь царь.

– О, ваше величество, прошу прощения! Когда-то я нанялся со своей ротой к мальчишке-принцу, и мне никак не привыкнуть к вашему бурному росту.

– Ты тоже Хайнц, теперь не капитан-мушкетер.

– Верно, ваше величество, я не прогадал тогда, когда поступил к вам на службу, и служил вам ревностно и честно. Возьмете ли вновь к себе старого наемника?

– Отчего нет, но скажи, почему ты ушел от моего брата Густава Адольфа?

– Я служу в наемниках всю жизнь, мой кайзер, и много что повидал. Всякое случалось за это время, в том числе и задержка жалованья. Но никогда и никто не относился к старому Гротте как к пустому месту, подобно этому напыщенному индюку Спаре. И знаете что – пусть меня осыплют золотом, но я не хочу служить такому ничтожеству после того, как служил самому герцогу-страннику.

– Неплохо сказано для старого наемника! Только знаешь, Хайнц, сейчас война, и я не таскаю за собой столько серебра, чтобы заплатить целому полку.

– Я понимаю, мой кайзер, но большинство этих парней – ваши подданные. Я думаю, они поверят в долг своему герцогу, хотя бы он и стал русским царем.

– И видит бог, они не пожалеют о своем ожидании! Стройте своих людей, оберст, у нас чертова прорва дел, а я не могу двигаться дальше, пока не поздороваюсь со своими людьми.

Тронув шпорами Волчка, я поскакал вдоль строя солдат, приветствовавших меня радостными криками. Я в ответ помахал им рукой и, круто осадив своего коня перед самой шеренгой, крикнул:

– Мои храбрые солдаты! Я водил вас в бой в Мекленбурге, Эстляндии и Ливонии, и мы не проиграли ни одной битвы. Пойдете ли вы снова в бой за своим командиром?

Ответом мне был восторженный рев сотен глоток. Наконец крики стихли, и я стал внимательно приглядываться к солдатам.

– Курт, это ты? – спросил я у одного довольно рослого гренадера.

– Ваше высочество помнит меня, – осклабился в ответ верзила.

– Еще бы, ты ведь брат моего придворного конюха Михеля. Я помню, ты крепко выпил на его свадьбе и подрался с русскими стрельцами.

– Двоюродный брат, ваше высочество. Все так и было, вы очень щедрый хозяин и сделали бедняге Михелю роскошную свадьбу.

– Почему бедняге?

– Ну, ему всегда чертовски не везло в жизни. С детства его считали чуть-чуть пришибленным, девушки его не любили, и, ей-богу, если бы не ваше высочество, он так и остался бы холостяком на всю жизнь. Да еще неизвестно, кто от него родится, хотя, помнится, вы, ваше высочество, и тут о нем позаботились, – усмехнувшись, закончил гренадер.

Вспомнив о праве первой ночи, с которым мне пришлось столкнуться в Мекленбурге, я поспешил перевести разговор на другую тему:

– Служи мне верно, Курт, и ты вернешься в Мекленбург куда богаче своего кузена. И не зови меня больше высочеством, ибо я царь в здешних землях.

– Как скажете, ваше величество, но вы всегда останетесь для нас нашим добрым герцогом Иоганном Альбрехтом Странником, – поклонился мне Курт, – и мы пойдем с вами хоть в преисподнюю!

– Не надо так далеко, парни, сейчас нас ждет Смоленск. Туда идут моя русская армия и артиллерия. Там я заплачу вам ваше жалованье и там мы победим!

На пути к Смоленску нас ждала Белая крепость. Построенная когда-то смоленскими князьями, за свою историю не раз переходила из рук в руки, разорялась дотла и восстанавливалась заново. Сейчас она представляла собой обычное для Руси деревянное укрепление, бревенчатые клети которого были забиты землей и камнями. Гарнизоном в нем служили две роты наемников, шотландская и ирландская, эскадрон рейтар и две хоругви литовских шляхтичей. В принципе можно было и обойти эту крепость, двигаясь дальше к Смоленску, но оставлять за спиной вражеский гарнизон не хотелось, и я двинул свою маленькую армию на нее, рассчитывая застигнуть врага врасплох. По ходу движения конные разъезды казаков и рейтар захватывали и вели с собой всех встречных обывателей, вне зависимости от пола и звания. Подозреваю, что у моих дворян значительно увеличится количество холопов, однако других вариантов сохранить наш поход в тайне нет. Хотя, конечно, можно действовать как лисовчики, без церемоний отправляя всех встречных в мир иной, но на это я пойти не могу. Мир вокруг и так слишком жесток, к тому же я собираюсь сделать эту землю своей. Не стоит ее разорять. Последний переход мы делали ночью, подкрадываясь к Белой, как волки к добыче. Ночной переход – дело непростое и, как и следовало ожидать, отряд растянулся. Стрельцы с пушками отстали, московские дворяне свернули куда-то не туда, и к Белой я подошел только с драгунами и казаками. Это не говоря уж о пехоте Гротте, отставшей минимум на три дня. Штурмовать пусть небольшую, но настоящую крепость с таким войском нечего было и думать, и я, решив дождаться отставших, приказал своим людям укрыться в лесу.

Погода стояла просто великолепная, лето уже вступило в свои права, и даже ночью было совсем не холодно. Опытные в кочевой и разбойничьей жизни казаки быстро нашли в лесу овраг, где вдали от вражеских глаз и ушей развели костры и занялись приготовлением пищи. Фон Гершов недолго думая приказал своим подчиненным последовать их примеру, а Вельяминов с немногими своими людьми рыскал по окрестностям, собирая бравое воинство. Наблюдением же за противником занимались люди Михальского, и я, расположившись на краю леса. Благо у меня для этого была замечательная подзорная труба. Впрочем, во вражеской крепости ничего достойного моего царственного внимания не происходило, и я с надеждой огляделся вокруг, гадая, на кого возложить эту нелегкую, но почетную обязанность. Кандидат нашелся только один – верный мой рында Михаил свет Федорович Романов, каким-то чудом не потерявшийся прошедшей ночью, в отличие от своих холопов.

– Миша, иди сюда, – позвал я его, – вот возьми эту трубу и смотри вот так на крепость. Вдруг что важное заметишь – скажешь мне. Да смотри внимательно, дело важное, и доверить я его, сам понимаешь, кому попало не смогу.

Рында схватился за трубу обеими руками и со всем прилежанием занялся наблюдением, а мое величество тем временем, развалившись на попоне, задумалось о вечном. В смысле дадут ли царю сегодня пожрать. Впрочем, как следует поразмыслить не получилось, ибо вскоре подошел с докладом Корнилий, сопровождаемый верным Федькой, и стал рассказывать об окружающей обстановке. С обстановкой все было нормально, разбредшиеся и отставшие потихоньку подходили, и вскоре можно будет начинать атаку.

Пока Михальский мне докладывал, Панин подошел к Мише, с которым они в последнее время почти сдружились. Тот, разумеется, не удержался и похвастал трубой и поручением, и через минуту молодые люди разглядывали окрестности по очереди, иногда хихикая при этом. В какой-то момент я обратил внимание на небрежность наблюдателя к службе и решил вмешаться. Трубой в этот момент завладел Панин, а мой юный рында сидел рядом красный как рак. Происходящее настолько меня заинтересовало, что я решительно отобрал подзорную трубу у жильца и посмотрел сам. Как и следовало ожидать, практичный Федор, завладев трубой, нашел более достойный объект для наблюдения, чем караулы в крепости. Подле крепостных стен протекала речка под названием Обша, в водах которой обитательницы крепости стирали в данный момент белье. Причем некоторые из них, решив, что погода достаточно жаркая, решили искупаться и сами. Вот за этим действом и наблюдали два юных обалдуя, пока их самодержец решил немного расслабиться.

– Ну и чего вы там такого увидели? – спросил я тоном, не предвещавшим ничего доброго для добрых молодцев.

Мишка покраснел еще больше и, кажется, готов был сквозь землю провалиться от стыда. Федька тоже смутился и, похоже, лихорадочно придумывал, чего бы сбрехать своему царю. Ну, это у тебя вряд ли получится, парень!

– Значит, ваш государь, можно сказать, голодный и холодный, последнего здоровья не жалея, все о делах ратных печется, а вам и горя мало! Все мысли только о блуде инепотребстве греховном, – продолжал я, делая страшные глаза.

Увы, внушение получалось плохо. Ужасно хотелось засмеяться над сконфузившимися мальчишками и, похоже, все, кроме моего рынды, это чувствовали.

– Нет, ну ладно бы там показали сало или колбасу… – продолжал я, уже откровенно ерничая.

– Не дай бог так оголодать, – фыркнул от смеха Корнилий, и мы все, включая Панина, заржали, как стоялые жеребцы.

– Тише вы, ирэ муттер[37], а то в крепости услышат, – махнул я рукой. – А ты куда уставился?

Михальский, к которому относились последние слова, отставил отобранную у «наблюдателей» трубу и задумчиво сообщил:

– Там их довольно много.

– Тебе-то что, ты перед самым походом женился…

– И они не местные жительницы, – продолжал он, не обращая внимания на мои подначки.

– А кто же?

– Я полагаю – маркитантки.

– И что с того?

– Они могут многое знать. Все наши уже собрались, и можно наступать, хорошо бы не дать им уйти. Вот что, Феденька, ну-ка скидывай свой доспех – пойдешь рыбу ловить.

– Зачем?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Через несколько минут Федька с Мишкой, раздетые до рубах и босиком, шагали к речке с удилищами в руках. Расположившись неподалеку от стирающих маркитанток, они стали усиленно делать вид, что рыбачат и не обращают на женщин ни малейшего внимания. Те, в свою очередь, тоже не сильно ими заинтересовались, но купание прекратили. Тем временем по дороге к крепости проскакала казачья полусотня. Подъехав к закрытым воротам, ее командир стал выкликать старшего, дескать, привез некое послание. Пока посылали за старшим, на дороге показались еще казаки, и в крепости поднялся переполох. Женщины, увидев, что творится неладное, собрались было уходить, но Панин с Романовым показали им спрятанные до поры пистолеты и знаками приказали оставаться на месте. Войска по дороге двигались уже сплошным потоком, а толкущиеся перед воротами казаки, как оказалось, прикрепили к створкам небольшой бочонок с порохом и, подпалив фитиль, бросились в разные стороны. Прогремевший взрыв повредил ворота, заставив покоситься одну из створок, но в целом большого вреда не нанес, а осажденные открыли частый огонь по удирающим со всех ног казакам.

Всё прибывающие ратники, держась вне действия крепостных пушек, окружали крепость со всех сторон, демонстрируя готовность к штурму, а осажденные, высыпав на стены, показывали, что так просто на фасы крепости не взойти.

– Государь, ворота были закрыты, нам не удалось их подорвать, – доложил мне Михальский, изображавший казачьего сотника.

– Этого следовало ожидать, ничего страшного. Судя по донесению лазутчиков, крепость не готова к долгой обороне.

– Может, все же следовало начать приступ ночью?