Конец Смуты Оченков Иван

– Так и сделаем, пусть часть наших людей держит их в напряжении, а прочие отдыхают. У них не так много солдат в гарнизоне, так что когда они утомятся, сменить их будет некому. Пойдем посмотрим, кого там захватили наши герои.

Михальский не ошибся – женщины, стиравшие белье, действительно были маркитантками. Сбившись в кучу, они настороженно смотрели на нас, не смея, впрочем, сопротивляться. Судя по внешнему виду, дамы были тертые и битые, и перспектива их хотя и не радовала, но и не слишком пугала. Мое появление немного оживило их взгляды. Дело в том, что в походе я по привычке одеваюсь как рейтарский офицер, лишь при необходимости меняя камзол на венгерку и надевая шапку с меховой оторочкой вместо широкополой шляпы. А уж в бою, когда на мне трехчетвертной доспех, и вовсе ничем не отличаюсь от других наемников.

– Здравствуйте, милые женщины, – поприветствовал я их по-немецки, – славная нынче погодка! Боюсь, белье, которое вы стирали, не удастся сегодня доставить заказчикам, хотя, может статься, вы найдете сегодня новых клиентов.

– Кто вы, добрый господин? – робко спросила одна из полковых дам.

– О, красавица, я просто бедный странник, оказавшийся один на длинном пути.

– Будь я проклята, но это же красавчик Ганс! – вдруг воскликнула одна из женщин, старавшаяся до сих пор держаться за спинами своих товарок.

Я с недоумением посмотрел на довольно статную маркитантку с неожиданно приятным лицом, и в моей памяти мелькнули, как зарница, воспоминания о славном городе Познани, где я видел это лицо в последний раз.

– Анхен?

– А я думала, Ганс, что ты стал таким важным господином, что не помнишь теперь старых друзей.

– Ну что ты, милая, не было ни единого дня и уж тем более ночи, чтобы я не вспоминал тебя. Но что ты тут делаешь?

– Ты не забыл, Ганс? Я ведь маркитантка. Где наш эскадрон, там и я.

– Наш эскадрон стоит в Белой? Как это возможно?

– Ну, эскадрон-то теперь не твой, ты ведь сбежал из него, забыл? А мы здесь, потому что пан Остророг передал его своему новому зятю, а того назначили комендантом этой крепости.

– Новому зятю?

– Ну да, мужу пани Марыси, ты должен ее помнить.

– Так комендантом этой крепости стал мой старый добрый знакомый пан Одзиевский?

– Нет, пан Мариан помер еще прошлым летом в Смоленске. Я уж не знаю почему, но говорят, его старое сердце не выдержало преследовавших его неприятностей, и он скончался от удара. И пани Марыся, не будь дурой, тут же выскочила за молодого и красивого пана Храповицкого. А вот его и назначили здешним комендантом.

– Чудны дела твои, Господи! Он здесь с женой?

– Нет, пани Марыся сейчас в Смоленске.

– Послушай, Анхен, но если наш эскадрон здесь, то нет ли с вами…

– Старого Фрица?

– Боже правый, он с вами?

– Ну а где же ему быть. Когда вы с Мартином пропали, его нашли чуть живого в одной деревне. Командир приказал позаботиться о нем, и мы его выходили.

– Вы?

– Ну да, мы, маркитантки. Разве ты забыл, кто вас лечит, если случится такая беда?

– Анна, если то, что ты говоришь, правда, то я твой должник навеки. Чего ты хочешь за добрую весть?

– Ганс, я не знаю, кто ты теперь, но раз уж ты так говоришь, то у меня есть просьба. Мы женщины бывалые и знаем, что происходит, когда случаются такие дела, но у меня есть воспитанница. Ей всего четырнадцать лет и, если сможешь, спаси ее от своих солдат.

Сказав это, Анна вытолкнула из-за спины худенькую девочку в уродливом чепце, испуганно смотрящую на меня. В тонких руках она судорожно сжимала большую корзину с только что постиранным бельем, как будто от того, удержит ли она плетенку, зависела ее жизнь.

– Анна, даю тебе слово, что ни с тобой, ни с твоей воспитанницей, ни с прочими маркитантками ничего не случится. Если вы выходили старика Фридриха, то за одно это я прикажу защищать вас так, будто вы не полковые дамы, а воспитанницы пансиона для благородных девиц.

– Ну уж так-то стараться не надо, – вдруг вставила она из особенно потасканных «красавиц», – право, если в твоем полку, мальчик, все так же хороши, то защищать надо будет не нас…

Ее слова были встречены громким хохотом всех присутствующих, включая меня и подъехавшего фон Гершова.

– Мой кайзер, – сказал он, отсмеявшись, – на воротной башне выкинули белый флаг, вызывая на переговоры. У вас будут на этот счет какие-нибудь распоряжения?

– Только одно: если хотят переговоров – пусть приходят к нам. Это сразу поставит их в подчиненное положение. Пусть их коменданту так и передадут, а пока распорядись, чтобы мне приготовили шатер. Не принимать же парламентеров в чистом поле… И приставь к этим добрым женщинам охрану: может, они и не слишком добродетельны, но за ту услугу, что оказали мне, я у них в долгу.

Кароль кивнул и отправился выполнять распоряжения, а я обратил наконец внимание на продолжавших стоять рядом босых Федьку с Мишкой.

– Хвалю за службу, бойцы! Ступайте одеваться да потом вот этих двух женщин отведете к моему шатру, мне еще с ними потолковать надобно. И смотри, Миша, чтобы тебя Федька опять с пути истинного не сбил, я ведь только на тебя надеюсь!

– Все исполним, государь, – с поклоном ответили оба лоботряса и кинулись выполнять распоряжение.

– Ох, пусти козлов в огород… – покачал я головой.

– Добрый господин, простите, если я по незнанию говорила с вами неучтиво, – присела в книксене Анна, очевидно услышавшая, как ко мне обращался Лелик.

– Ну что ты, Анхен, мы ведь старые друзья, к тому же ведь ты догадывалась, кто я, не так ли?

– Ну, вы были не слишком похожи на прочих рейтар, господин…

– Я герцог Мекленбургский, а теперь еще и русский царь.

– Так, значит, Карл не ошибался на ваш счет?

– Нет, он не слишком сообразителен, но он не дурак и все правильно понял. Кстати, ты ведь подруга командира?

– Да, ваше величество, только командир у нас другой.

– Вот как?

– К несчастью, наш прежний командир погиб в одной из стычек.

– Жаль, а кто же заменил его в эскадроне и твоем сердце?

– Вы, верно, хотели сказать – в моем фургоне?

– Анхен, не говори так, я ведь ревную…

– Боже правый, есть люди, которые не меняются, надень на них хоть рейтарскую форму, хоть герцогскую корону. Боюсь, стань вы даже императором всего мира, язык у вас останется прежнего рейтара Ганса. Да, я, как и раньше, подруга командира эскадрона, только зовут его теперь Карл Гротте.

– Хм, неожиданно. Из сержантов – в капитаны?

– Так случилось: убили прапорщика – и он занял его место, погиб лейтенант – и освободилась еще одна вакансия, а потом несчастье случилось и с командиром. Вы же сами сказали, что он далеко не дурак.

– Верно, а скажи мне, прелесть моя: он верен пану Храповицкому?

– Странные вопросы вы задаете… Рейтары верны тем, кто им платит, а что пан Остророг, что пан Храповицкий платил до сего дня жалованье весьма исправно. Чего не скажешь о наемниках польского короля.

– Что тебе известно об этом?

– Да это совсем не секрет. Все знают, что шотландцы и ирландцы из здешнего гарнизона довольно давно не получали денег. Я даже слышала, как их полковник Дуглас ругался по этому поводу с паном Храповицким.

– Очень интересно; а у вас, значит, поводов для беспокойства нет?

– Нашим парням не на что жаловаться. К тому же, если помните, Карл сильно недолюбливал одного принца…

– Я понял тебя, Анна. Вон видишь, раскладывают мой шатер. Эти ребята отведут вас туда, и можешь всем говорить, что ты моя камеристка: помнишь, я обещал тебе это место?

– Вы очень добры, ваше величество, а ваши придворные и слуги не выгонят нас?

– Мои придворные большей частью остались в Москве, здесь только один из постельничих и несколько слуг. Я отдам необходимые распоряжения.

Не прошло и часа, как из осажденной Белой приехали парламентеры во главе с самим паном Храповицким. Мой старый знакомый пан Якуб и его свита были, как водится, разодеты в пух и прах и на прекрасных лошадях. По моему приказу подле шатра был устроен навес, стоял раскладной стол и несколько кресел. Я сидел на походном троне, делая вид, что занят чтением Тацита, а вокруг толпились мои приближенные. По бокам от кресла стояли, держа руки на эфесах сабель, Миша Романов и временно произведенный в рынды Федор Панин.

– Я приветствую ваше королевское высочество!.. – твердым и чистым голосом начал пан Якуб.

– Перед вами русский царь, – тут же прервал его Вельяминов.

– Есть только один законный московский царь – королевич Владислав, – с достоинством ответил ему поляк, – однако я с большим почтением приветствую столь знаменитого воителя, каким без сомнения является великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт Третий.

– Передайте пану Храповицкому, что я тоже чертовски рад его видеть, – усмехнулся я, откладывая в сторону книгу.

– Фон Кирхер! – воскликнул изумленный поляк. – Но как это возможно?!

– Не знаю, о ком вы, дружище, но я рад вас видеть в добром здравии.

– Проклятье, значит, несчастный пан Мариан был прав, когда говорил перед смертью…

– И вы, кажется, не в убытке от его кончины?

– Нет, это решительно невозможно!

– Что невозможно, друг мой? – невозмутимо переспросил я его. – Если вы о вашей женитьбе на пани Марысе, то, насколько я знаю, это самая что ни на есть объективная реальность, данная вам в ощущениях! Надеюсь, вам помогли мои советы? Кстати, как она поживает? Кланяйтесь ей от меня при случае.

– Но ведь вы жили у меня в доме, вы нанялись в наше войско артиллеристом…

– И устройством пороховых складов, взорвавшихся так внезапно, тоже занимался я, и что?

– Вас недаром называют мекленбургским дьяволом… – потрясенно прошептал шляхтич.

– Полно, дружище: когда я родился, дьявол заплакал горькими слезами и более не показывался на этой грешной земле. Что же, я смотрю, вы мне совсем не рады, так что давайте перейдем к делу. Вы что-то хотели у меня спросить?

– Э… я?

– Ну не я же! В конце концов, это вы настояли на переговорах. Рассказывайте, что вам угодно.

– Э… я хотел спросить то же самое у вас.

– Вот на этот вопрос ответить очень легко. Мне угодно, чтобы вы сдали мне эту крепость без излишнего кровопролития. В противном случае мне будет угодно взять ее приступом. Что вы на это скажете, друг мой?

– Я скажу вам, что скорее умру, чем сдам вам крепость!

– О, какие громкие слова! Но есть одна проблема, пан Якуб: я всегда добиваюсь того, чего хочу. А хочу я эту крепость и получу ее. Еще я хочу Смоленск, и он тоже никуда от меня не денется.

– Пока я жив, этому не бывать!

– Будет очень прискорбно, если пани Марыся снова овдовеет. Она ведь сейчас в Смоленске?

– Вы все знаете… – обреченно вздохнул Якуб.

– Я знаю далеко не все, а лишь то, что мне необходимо. Я знаю, что вашим людям давно не платили жалованье. Я знаю, что у вас мало припасов. Я знаю, что в Смоленске дела обстоят точно так же, и сейчас к нему подходит войско Черкасского с осадным арсеналом. И еще я знаю, что единственный человек, который сможет защитить вашу жену в случае удачного штурма, будет осаждать эту ничтожную крепость. И одному богу известно, успеет ли он взять ее вовремя и уйти к Смоленску, чтобы иметь возможность спасти пани Марысю, потому что вы ей помочь точно не сможете! Вот так-то, пан Якуб, подумайте об этом на досуге.

Выслушав мою речь, Храповицкий поклонился и, обреченно помотав головой, отправился восвояси.

– Эко ты его, государь… – задумчиво проговорил Вельяминов, – лях-то будто мешком ударенный ушел. Что делать прикажешь, к штурму готовиться или как?

– Лагерь устраивайте, а завтра начнем шанцы рыть. Покуда же готовьтесь к отражению вылазки: чует мое сердце, что-нибудь в таком духе пан Якуб устроит.

Когда я раздал все необходимые распоряжения, день уже клонился к закату. Я немного устал и проголодался. Верные слуги, как это обычно бывает, когда они особенно необходимы, разбежались по хозяйственным делам. Делать было нечего, и я отправился в шатер, подле входа в который продолжали стоять Федька с Мишкой в белых кафтанах.

– Помогите… – буркнул я, показывая на доспех.

Парни сорвались с места и, не без усилий справившись с завязками, стащили с меня наручи, кирасу и поножи. Дышать сразу стало легче… хотелось, правда, еще снять сапоги и улечься на нормальном ложе, а не на служившем мне обычно постелью старом нагольном тулупе.

– Спасибо, орлы, – поблагодарил я ребят, – что бы я без вас делал… Кстати, а чем это так пахнет?

– Так немки как пришли, так сразу за хозяйство взялись, – обстоятельно отвечал Панин, – постельничих погнали за водой да греть ее затем велели, а сами кашеварить принялись.

– Пахнет вкусно… – мечтательно добавил Мишка.

– А как же они холопами-то распоряжались, те ведь по-немецки – ни бельмеса, неужто немки русский знают? – насторожился я.

– Да где по-ляшски, а где и палкой объяснила, – подавил смешок Федор, – та, которая постарше – строгая!

– А дочка ее тихая и красивая, – неожиданно выдал Романов.

– И с чего ты взял, что это ее дочка? – поинтересовался я у рынды. – Анна сказывала, что сирота.

– Бедная, – только и смог сказать в ответ юный Романов.

Панин же на секунду задумался и, покачав головой, выдал:

– Может, и не дочка, но похожа на нее.

– Ладно, сейчас разберемся, – сказал я, отправляясь в шатер.

Неслышно подойдя к занавеске, делившей шатер надвое, я услышал разговор Анны с ее воспитанницей.

– Будь послушной и почтительной, – наставляла маркитантка девочку, – и все будет хорошо.

– Мне страшно, Анна.

– Чего ты боишься дурочка? Этого не миновать, а господин герцог добр и хорош собой, так что, считай, тебе повезло.

– Раньше ты говорила, что мне надо быть осторожной…

– Верно, девочка: видишь ли, я всегда боялась, что недогляжу и это с тобой силой проделает какой-нибудь негодяй. Поэтому и наставляла тебя, и просила быть осторожной.

– А мне показалось, что ему нравишься ты.

– Какая же ты глупая, Лизхен, – он же герцог, а я маркитантка.

– Я тоже маркитантка, и не такая красивая, как ты.

– Нет, моя милая, ты молоденькая, нетронутая, как свежий бутон, девушка. Нет такого мужчины, который устоял бы перед этим; жаль, что это бывает только один раз. Поверь мне, жизнь маркитантки совсем не сладкая, и если есть возможность избежать такой судьбы, то глупо ее терять…

Видит бог, я никогда не был ханжой, но, услышав, как Анна наставляет юную девочку на путь греха, невольно покраснел. Осторожно отступив от занавеси, я наткнулся на стоявший на полу кувшин и едва не упал, чертыхаясь:

– Что за черт понаставил тут всякой мерзости?!

– О, это вы, ваше величество!.. – выскочила Анна. – Не извольте гневаться, я сейчас все уберу.

– Да, это я. Послушай, Анхен: помнишь, ты говорила, что хочешь мужа и домик где-нибудь в тихом месте?

– Верно, ваше величество, а зачем вы спрашиваете?

– Не смотри на меня так, чертовка, я ведь женат. Просто мне интересно: Карл Гротте, по-твоему, мог бы стать хорошим мужем?

– Вот уж странный вопрос, из наемных рейтар редко выходят хорошие мужья. Впрочем, Карл – человек неглупый и бережливый. Если бы он позвал меня замуж, я бы, пожалуй, согласилась. Вот только вряд ли наших сбережений хватит на домик и безбедную жизнь.

– Ну, это-то как раз очень просто устроить. Я бы вполне мог подарить вам дом хоть в Москве, хоть в Мекленбурге. Мне нужны хорошие солдаты, а Карл – хороший солдат. Он бы служил и получал хорошее жалованье, а ты – вела дом и воспитывала его детей. Что скажешь?

– Вы умеете уговаривать, ваше величество, и, если бы дело зависело от меня, я бы согласилась не раздумывая, но я не знаю, что ответит вам Карл.

– А если представить так, что тебе удалось бежать назад в крепость?

– Пожалуй, мне бы поверили.

– Так, может, убежишь этой ночью?

– Это может быть довольно опасно, но если вы позаботитесь о Лизхен, то…

– Я позабочусь о ней, хотя, наверное, не так, как ты себе это представляешь.

– Что вы имеете в виду?

– Анна, ради всего святого, объясни мне – чему ты учишь эту бедную девочку, она ведь совсем еще ребенок!

– Не такой уж ребенок, чтобы надеяться на это как на защиту. Она достаточно взрослая, чтобы бояться мужчин, а в армии есть только один способ защититься от других – принадлежать одному. И лучше, если этот один будет командиром, а не простым рейтаром. Уж я это хорошо знаю!

– Пожалуй, ты меня убедила в том, что в этом есть разумное зерно, но повторяю – она ведь еще совсем ребенок…

– Вы в этом крепко уверены, герцог-странник? – лукаво спросила Анна и посмотрела на занавесь.

Я тоже перевел туда глаза и едва удержался, чтобы не присвистнуть. С головы девушки исчез уродливый чепец и открыл спадающие на плечи густые и длинные волосы цвета спелой пшеницы. Без замызганного передника и закрывающего плечи платка платье не казалось уже грубым и бесформенным, а под корсажем явно наличествовала грудь. Юбка, как это принято у маркитанток, была укорочена до середины икры, чтобы не запачкать подол. Однако вместо грубых солдатских сапог из-под нее выглядывали самые изящные ножки, какие только можно было себе вообразить. Но главное достоинство юной прелестницы составляло ее лицо с просто огромными глазами.

– Святая пятница, кто эта очаровательная девушка, Анхен, – едва не потрясенно спросил я, – и куда ты девала ту бедную испуганную девочку, с которой стирала белье?

– Вам нравится, ваше величество? – спросила меня в ответ довольная похвалой Анна. – Было довольно трудно скрывать от наглых солдатских глаз такую милашку. И будет чертовски жаль, если эти красота и невинность достанутся какому-нибудь грубому самцу.

Лиза, очевидно, не привыкла, чтобы ее нахваливали, как лошадь перед барышником, и вспыхнула, став при этом еще милее.

– Дитя мое, – обратился я к ней, – тебе разве не холодно босиком?

– Нет, ваше величество, – отвечала она, закусив губу, – в вашем шатре постелены такие толстые ковры, что мне совершенно не холодно.

– Тебя зовут Елизавета? – продолжал я ее расспрашивать.

– Да, ваше величество, – присела она в книксене.

– Как ты оказалась среди маркитанток?

– Мои родители держали трактир, но на них напали разбойники и убили. Я осталась сиротой, и обо мне некому было позаботиться. Анна была так добра, что взяла меня под свою защиту. Я умею готовить, стирать, ухаживать за платьем и прислуживать за столом, а также немного говорю по-польски. Если вы возьмете меня на службу, то я буду старательной и послушной.

Все это девушка проговорила на одном дыхании, не поднимая на меня глаз и продолжая полыхать румянцем. Анна, внимательно слушавшая свою воспитанницу и ни разу не перебившая в процессе расспросов, довольно кивнула.

– Лизхен, почему ты не смотришь на меня – ты боишься?

Девушка несмело подняла глаза и, еще больше покраснев, смущенно улыбнулась:

– Нет, ваше величество, не похоже, чтобы вы были злым человеком и хотели обидеть меня. Просто я немного растерялась из-за последних событий и не знаю, что меня ждет впереди.

– Этим мы с тобой похожи, девочка, – хмыкнул я в ответ, – я тоже не знаю, что меня ждет впереди. Пожалуй, я возьму тебя на службу, и ты права – я тебя не обижу.

Тем временем где-то недалеко явственно загремели пушки, и через минуту в шатер ворвались мои непутевые рынды вместе с Джоном Лермонтом.

– Ваше величество, – стал докладывать тот, – вражеский гарнизон сделал вылазку, господин фон Гершов со своими людьми ведет бой и послал меня спросить о распоряжениях.

– Уже иду, хотя, погодите, у меня есть для вас поручение. Сэр Джон, вы видите эту женщину? Ее надо тайком проводить к крепости, чтобы она могла войти в нее вместе с осажденными, когда они будут возвращаться с вылазки. Это надо сделать непременно сегодня, я могу на вас положиться?

– Да, сир, я исполню любой ваш приказ.

– Чудно, – отозвался я и обернулся к маркитантке. – Анхен, голубка, ты знаешь, что делать. Если ты и вправду хочешь свой дом, то сегодня он близок к тебе как никогда.

– Не беспокойтесь, ваше величество, уж я все сделаю как надо, только и вы не забудьте о своем обещании, – сказала Анна в ответ и вышла вслед за Лермонтом.

– Ну что, орлы… – обернулся я к Мишке с Федькой, собираясь привлечь их к одеванию своих доспехов, и… замолчал на полуслове.

Молодые люди совершенно выпали из окружающей реальности и во все глаза восторженно таращились на юную Лизу. Та совершенно смутилась под их горящими взглядами, но, не смея уйти без приказания, только переминалась с ноги на ногу.

– Эй вы, дятлы подмосковные! – воззвал я к совести своих рынд. – Там вообще-то бой идет, а у вас тут царь без доспехов. И нечего на девицу пялиться, тем более что вы сегодня там уже все видели в трубу. Ну-ка тащите доспехи, олухи царя небесного!

Федька первым сообразил, что делать, и опрометью кинулся за моим снаряжением, а Миша, совершенно выбитый из колеи, продолжал смотреть на девушку, как на чудотворную икону. Та, в свою очередь, еще больше смутилась и, казалось, вот-вот сбежит куда глаза глядят.

– Лизхен, в соседнем отделении будет место для тебя. Иди сейчас к себе и жди, пока я вернусь, – приказал я юной маркитантке, после чего она, облегченно вздохнув, скрылась. Я же обернулся к Романову и проолжил: – Миша, тебе пинка для скорости дать или, может, матушке отписать, как ты мне служишь?

Упоминание об инокине Марфе вернуло юношу с высей горних на грешную землю, и боярич стал вместе с притащившим доспехи Паниным надевать на меня глухо громыхающие железяки.

Быстро снарядившись, я вышел из шатра и вскочил в седло Волчка, которого, по счастью, никто и не подумал расседлывать. Бой, идущий недалеко от ворот, как выяснилось, начался из-за неуемной инициативности Анисима Пушкарева. Приказ готовиться к возможной вылазке противника был воспринят им буквально, и он, не теряя времени, занялся устройством батареи из четырех пушек прямо перед воротами Белой. Осажденные, увидев этот маневр, разумеется, пришли к выводу, что пушки устанавливаются, чтобы выбить поврежденные ворота крепости, и немедля предприняли вылазку. Выведя через небольшую калитку некоторое количество солдат, они дружно ударили по русским пушкарям и прикрывающим их стрельцам. Стрелецкий полуголова, впрочем, чего-то подобного ждал, и его люди немедля открыли плотный огонь по наступавшим. На помощь к ним пришли выведенные через вторые ворота рейтары, а стрельцов поддержали драгуны фон Гершова и казаки Михальского. В общем и целом, стычка закончилась безрезультатно, польскому гарнизону не удалось захватить или уничтожить пушки, а нам не удалось ворваться на их плечах в крепость. Прибыв на место и выслушав доклад, я приказал отойти к вагенбургу и установить рогатки. Так что, в общем, осажденные могли записать эту вылазку себе в актив. Немного утешало, что их потери оказались серьезно больше наших, уж очень удачно Анисим взял атакующих на картечь. Еще одной новостью стала пропажа Лермонта. Отправившийся провожать Анну шотландец не вернулся. Среди трупов ни его, ни маркитантки тоже не было, и это внушало определенный оптимизм. Отдав последние распоряжения и велев быть начеку, я вернулся в шатер. На этот раз холопы и командовавший ими постельничий оказались на месте и справились с моим разоблачением без помощи рынд. Зайдя в шатер, я обнаружил накрытый походный столик с ужином и стоящую подле готовую прислуживать Лизу.

– Ты сама-то ела? – спросил я ее с набитым ртом.

– Не беспокойтесь, ваше величество, я не голодна, – вежливо отвечала мне юная маркитантка.

– Смотри мне, в этой стране самый страшный грех – врать царю. Виновных в таком ужасном злодеянии наказывают сильнее, чем у нас в Германии ведьм. Так что если хочешь есть, то немедленно признавайся, а я, так и быть, никому тебя не выдам.

– Нет, государь, я поела, пока готовила, – отвечала девушка, ужасно побледнев.

– Ну поела так поела, чего ты так испугалась? Кстати, очень вкусно, это ты сама готовила?

– Да, ваше величество.

– Кто тебя научил?

– Матушка, – ответила Лиза со слезами на глазах.

Мысленно про себя чертыхнувшись – в самом деле, кто же еще мог научить девушку готовить, если не мать, а я сдуру напомнил ей о судьбе родителей, – я попытался перевести разговор на другое:

– Дитя мое, кажется, тут грели для меня воду…

– Да, все готово, ваше величество, в соседнем отделении вас ждет большая бочка горячей воды.

– Прекрасно, надо кликнуть кого-нибудь…

– Зачем?

– Ну, чтобы…

– Помочь вам вымыться? Я прекрасно с этим справлюсь.

Поставленный в тупик девичьей непосредственностью, я отправился мыться.

– Отвернись, – потребовал, прежде чем раздеться.

Лизхен тут же с явным облегчением на лице выполнила мое распоряжение. Скинув изрядно заскорузшее исподнее, я с наслаждением залез в горячую воду. «Черт побери, – подумалось мне, – Анна не пробыла тут и нескольких часов, а устроила мой быт лучше, чем мои слуги, постоянно толкущиеся подле меня… надеюсь, ее воспитанница знает дело не хуже…»

– Вам вымыть волосы, ваше величество? – прервала мои размышления маркитантка.

– Что? – не расслышал я с первого раза.

– Вам вымыть волосы?

– Да, наверное, если тебе не трудно…. – пробормотал я в ответ.

Девушка с энтузиазмом принялась за работу, а я отдался наслаждению от ее ловких рук. Последний раз мне так мыла голову Настя, убитая мерзавцем Енеке, и я немного загрустил от этого воспоминания…

– У вашего величества такие чудесные волосы, – вырвал меня из раздумий голос Лизхен, – ей-богу, иной бы девушке позавидовать. Только вы совсем за ними не ухаживаете.

– У тебя не хуже, – буркнул я.

– Спасибо, вы так добры, государь.

– О да! Иногда мне даже кажется, что чересчур. Знаешь что, принеси мне белье.

– Уже все готово.

– Хорошо, подай мне его и ради всего святого – отвернись.

Спешно переодевшись, я отправился в соседний «отсек», где была расстелена для меня постель, искренне надеясь, что не застану там своего постельничего, в обязанности которого входило ночевать вместе со мной под одной крышей. Слава богу, я хоть и с трудом, но отвадил придворных от чересчур буквального исполнения своих обязанностей. К счастью, никого не было, и я, не забыв проверить, рядом ли допельфастеры и шпага, юркнул под одеяло и блаженно вытянулся. Однако на этом мои испытания не кончились. Раздались легкие шаги, и к походной кровати подошла Лиза.

– У вашего величества будут еще распоряжения?

– Нет, Лизхен, ты можешь идти отдыхать, – сделал я очередную попытку остаться нравственным и честным – хотя бы перед самим собой – человеком.

– Ваше величество, – девушка, очевидно, решила взять мекленбургского быка за рога, – я вам совсем не нравлюсь?

Я с интересом уставился на юную маркитантку. Интересно, мужчинам вообще хоть сколько-нибудь реально постичь женскую логику? Я готов поклясться, что, когда Анна наставляла свою воспитанницу и хвалила передо мной ее стати, Лиза чувствовала себя ужасно неловко и была готова на все, лишь бы избежать этой участи. Но вот я честно пытаюсь избавить ее от этого, а девушка готова расплакаться от обиды, что ею пренебрегают.

– Наоборот, Лизхен, ты мне очень нравишься. Ты очень красивая и неглупая девочка и…

– Я уже не девочка…

– В каком смысле?.. – чуть не поперхнулся я.

– Я девушка, ваше величество, и уже два года как кидаю кровь.

– Что?! Ах вот ты о чем… Тьфу ты, пропасть, а я уже черт знает что подумал… Сколько ты сказала, два года? По словам Анны, тебе всего четырнадцать.

– Анна всем так говорит, чтобы меня не обижали, и мне велела.