Конец Смуты Оченков Иван

– Отчего нет, спрашивай.

– О чем вы говорили с этим молодым дворянином, который заступился за меня?

– Я вижу, ты поняла, что случилось?

– Ну я ведь не дура, ваше величество – пусть я и не понимаю языка, догадаться совсем не трудно.

– Я поблагодарил его за рвение, но сказал ему, что раз ты служишь мне, то я сам о тебе позабочусь. Все, ступай.

Выйдя из шатра, я снова наткнулся на постельничего, ожидающего моего выхода с самым преданным видом.

– Хорошо, что ты тут, Матвей… как тебя по отцу-то?

– Иванов я сын, государь.

– Так вот, Матвей Иванович, вели Семку кликнуть.

Постельничий поклонился и тут же исполнил приказание. Когда слуга появился, я внимательно посмотрел на него и пришел к выводу, что Косой – это не фамилия. Один глаз его и впрямь косил, губу украшал кровоподтек, а лицо выражало полнейшее почтение.

– Какого ты рода, Сема?

– Так дворцовые слуги мы, государь – и отец и дед мой исстари царям да великим князьям служили.

– Эва как! Ну что же, служишь ты исправно, думаю, надо тебя пожаловать. Чего тебе тут объедки подбирать? Пожалуй, я тебя в стрельцы произведу, да сразу в начальные люди. А ты сегодня же ночью их в бой поведешь, а то застоялись мы тут, под Белой. Возьмешь крепость – и выше чином пожалую, а погибнешь с честью, так с честью и похороним!

Подбоченившийся при первых словах слуга тут же сник и, кинувшись в ноги, заревел белугой:

– Не губи, государь! Мы завсегда верой и правдой во дворце служили…

– А если твои предки во дворце служили, то чего ж они тебя язык за зубами держать не научили? Запомни, пес: на тех людей, что со мною рядом, никому не позволено поносные слова говорить!

– Прости, государь, бес попутал! Не говорил я ничего поносного про ту немку! Бес попутал!

Шемякин, с интересом слушавший нас, кажется, сообразил, в чем дело, и, неожиданно схватив кающегося слугу за шиворот, вынул засапожник и, глядя на меня, спросил:

– А может, ему язык укоротить?

– Сам смотри, – отозвался я, – ты постельничий. На тебе порядок, с тебя и спрос! Ладно, не казни пока, но при следующей вине – вспомни и об этой.

Заполненный нежданными хлопотами день подходил к концу. В быстро наступающих сумерках казаки Михальского готовились к ночному поиску. В помощь им были приданы пушки и две роты стрельцов. Полк Гротте я пока не трогал, они хоть и мои люди все же, а жалованья пока не видали. Не стоит давать наемникам повод для беспокойства.

– Надеюсь, вы не собираетесь идти в первых рядах, мой кайзер? – спросил фон Гершов, подозрительно глядя на то, как я снаряжался к бою.

– Нет, дружище, но я не люблю сюрпризов, а потому хочу быть к ним готовым, – отвечал я, надевая шлем.

Трехчетвертной вороненый доспех, кавалерийская шпага на поясе. Верные допельфастеры в ольстрах и пара одноствольных пистолетов поменьше за поясом. С таким арсеналом я не боялся встретиться лицом к лицу с полудюжиной противников. Ну а что – стволов-то как раз шесть! Кароль и Никита снаряжены примерно так же, разве что пистолетов поменьше. Михальский уже ускакал со своими башибузуками вперед, оставив со мною Панина. Миша тоже крутится где-то неподалеку, в богатом панцире и украшенной чеканкой иерихонке. Зная о его «ловкости», я велел ему держаться сзади, дабы ничего не испортить.

Передовые наши отряды уже под стенами, и осаждающие не могут их не видеть, но огня по ним никто не открывает. Терпение – одна из главных добродетелей солдата, и я терпеливо жду известий от своих людей. Наконец прибегает нарочный от Корнилия с известием, что наши люди уже внутри. Как оказалось, поврежденные ворота были завалены всяким хламом, и солдаты Дугласа пустили казаков в ту же калитку, в которую ходили на вылазку. Вторые ворота охраняют сами поляки, так что там пока не пройти. Когда наконец казаков становится достаточно много внутри крепости, они внезапно атакуют жолнежей у вторых ворот. Те не ожидают нападения изнутри, и вскоре ворота широко распахиваются, пропуская внутрь осаждавших. В крепости поднимается шум, но вскоре все кончено. Убедившись, что сопротивление бесполезно, поляки и литвины бросают оружие. К тому же, как оказалось, многие из них были пьяны и проснулись уже пленными. Светало, когда их, связанных и безоружных, стали выводить под конвоем шотландцев и казаков и передавать стрельцам. Следом из крепости вышли и тут же построились для присяги наемники. Вышедший к ним Барни Дуглас развернул контракт и стал громко зачитывать своим людям, ловящим каждое его слово. Все приняты на русскую службу прежними чинами с сохранением жалованья. Отдельно оговорено, что расчет будет произведен сразу же по прибытии в Смоленск. Наемники дружно кивают и под пение капеллана присягают новому работодателю. Почти все переходят на другую сторону не в первый раз, так что процедура знакомая и даже почти рутинная.

Несколько отдельно стоят мои бывшие сослуживцы во главе с Карлом. Тот смотрит на меня немного настороженно: видимо, опасается.

– Здравствуй, Карл, – приветствую я его, – рад видеть тебя в добром здравии!

– Ваше величество, – склоняется тот в поклоне, – ваши слова – большая честь для бедного наемника.

– Здравствуйте, друзья, – обращаюсь я к рейтарам, знакомым по прежним временам, – а где этот старый мошенник Шмульке?

– Я здесь, мой кайзер, – тут же отозвался мой бывший капрал.

– Я скучал по тебе и твоей науке.

– А я рад, что мне удалось вас чему-то научить. Вы были хорошим рейтаром, ваше величество, и надеюсь, будете не худшим командиром.

– Даже не сомневайся, старый разбойник. Ну что, рейтары, пойдете служить к герцогу-страннику, ставшему русским царем?

– Да, ваше величество.

– А со мной ты не поздороваешься, Карл? – раздался совсем рядом громовой голос полковника Гротте, подъехавшего за мной вместе со свитой.

– Хайнц?! – удивленно воскликнул капитан рейтар.

– Не просто Хайнц, а полковник! – внушительно ответил ему командир мекленбургской пехоты, – я давно на службе у нашего славного герцога и, как видишь, преуспел. А вот какого черта ты ждал, мне не очень понятно.

– С вашего позволения, герр оберст – наш контракт закончился только сегодня ночью, – с достоинством отвечал тот.

– О, тогда конечно, порядок превыше всего! Дядя Вилли гордился бы тобой, парень.

– Черт, все собирался узнать, не родственники ли вы, да так и не собрался, – засмеялся я, наблюдая их встречу и услышав про дядю.

– Мы кузены, – был мне ответ, – и не виделись уже лет десять.

– Весьма отрадно наблюдать за встречей родственников, но я тоже хотел бы кое-кого увидеть… – проговорил я, вглядываясь в рейтарский строй.

– Мы здесь! – закричала, махая рукой, Анна, держащаяся позади и, очевидно, заметившая мой ищущий взгляд.

Рядом с ней, опираясь на палку, стоял старый слуга моего отца и мой наставник Фридрих. Увидев их, я тронул Волчка шпорами и через несколько секунд уже спрыгивал с коня и обнимал старого ландскнехта.

– Как же я рад видеть тебя, старина!

– Я знал, что вы меня найдете, мой господин!.. – почти плакал в ответ он.

Наконец, вдоволь наобнимавшись, я снова вскочил в седло.

– Эй, Мишка, Федька, – обратился я к своим рындам, – отведите этого человека к моему шатру. Он служил еще моему отцу, так что предупредите, чтобы к нему отнеслись со всем уважением. Да еще передайте, что сегодня мы будем праздновать, а уже завтра двинемся в путь, пусть готовятся!

– Ваше величество, – обратилась ко мне Анна, – простите, что спрашиваю, просто вспомнилось: а куда делся ваш приятель Мартин?

Я внимательно посмотрел на маркитантку, потом усмехнулся и, склонившись к ней с седла, прошептал:

– Марта родила мне чудесную девочку и живет сейчас у моей матушки…

Анна какое-то время потрясенно смотрела на меня, а потом, уперев руки в бока, звонко расхохоталась:

– Клянусь всеми святыми, ваше величество, вы станете легендой среди наемников! Начать службу простым рейтаром, а потом вернуть себе корону и жениться на дочери короля, само по себе – подвиг! Но спрятать подружку в эскадроне рейтар под видом горниста, да так, чтобы об этом никто не узнал!.. Нет, такого пройдохи еще свет не видывал!

После того как были улажены все дела с наемниами, я встретился с бывшим комендантом Храповицким. Пан Якуб не сумел из-за ранения помешать сдаче крепости и лежал в постели, страдая от унижения.

– Как вы себя чувствуете, друг мой? – обратился я к нему.

– Не говорите мне так, вы мне совсем не друг, – скрипнул зубами в ответ раненый, – вы уничтожили мою честь и мою жизнь!

– Вы несправедливы, пан Якуб, и прежде всего к себе. Нет ничего постыдного в том, чтобы, будучи раненным, попасть в плен. Что же касается прочего, то не стоит себя казнить. Я собираюсь устроить Речи Посполитой некоторые территориальные потери, так что можете не беспокоиться. Когда эта война закончится, никто не вспомнит о ничтожной крепостице, настолько впечатляющими будут прочие неприятности. Так что ваша честь останется с вами, а пока выздоравливайте. Вам еще понадобятся силы, чтобы жить долго и счастливо с прекрасной пани Марысей, а я, в свою очередь, приложу все силы, чтобы с ней ничего не случилось во время осады.

– Ваше королевское высочество, – горячо заговорил Храповицкий после моих последних слов, – ради всего святого, не отправляйте меня вглубь Московии, позвольте мне остаться с вами! Прикажите взять меня с собою в Смоленск.

– Даже не знаю, дружище, – задумчиво ответил я, – ваше самочувствие…

– К черту мое самочувствие! Проявите хотя бы каплю милосердия, позвольте мне быть поближе к ней!

– Хорошо-хорошо, вам не стоит волноваться, я отдам необходимые распоряжения.

Задание проводить к царскому шатру государева дядьку оказалось совсем не таким простым. Старик ни слова не понимал по-русски, но упрямо пытался что-то объяснить молодым людям, показывая на крепость. Парни совсем было растерялись, но на помощь к ним пришел командир царских драгун фон Гершов. Выслушав Фридриха, он приказал одному из своих подчиненных, немного знающему русский язык, отправляться вместе с рындами, коротко пояснив:

– Господин Фридрих говорит, что в крепости есть кое-какое имущество, принадлежащее ему и его величеству. Ступайте вместе с ним и заберите, а то, чего доброго, пропадет.

Имущество, особенно если оно царское, – дело серьезное. Тут оплошки допустить никак нельзя, и молодые люди решительно двинулись за царским воспитателем и драгуном. Рейтарский обоз располагался рядом с одной из угловых башен и был окружен солдатами, охранявшими свое имущество от жадных взглядов рыскающих тут и там казаков. До открытых стычек еще не доходило, но друг на друга те и другие поглядывали без малейшей приязни. Как оказалось, два фургона царского дядьки были уже вполне готовы к отправлению и даже лошади запряжены. На козлы первого сел сам Фридрих, вторым правил драгун, а Федька с Мишкой с самым решительным видом двинулись впереди. Казаки проводили полные добра повозки завистливыми взглядами, но перечить царевым слугам не решились.

– Федя, – спросил товарища Мишка, когда они миновали ворота, – а ты видел, какие кони запряжены в повозки? Таких бы и знатному боярину под седло не грех, а их в упряжь.

– Угу, – буркнул все правильно понявший Панин, – чаю, в возах и седла от этих коней найдутся. Молодец старик, поди, всю ночь трудился да добро таскал.

– Ты думаешь? – широко распахнул глаза Романов.

– Знаю, вон как тяжело гружены. Кабы наши холопы вполовину так о господском прибытке радели, мы бы с тобой в золоте с войны вернулись. Вот где они, дармоеды? У нас с тобой служба, ее так просто не бросишь, а им бы сейчас самое время в крепости пошерстить, может, чего бы и упромыслили.

– Так сдалась крепость, – удивленно сказал Миша, – я сам слышал, что государь немцам обещался зажитое не трогать.

– Так то немцам! А ляхи – сам видел – бились, покуда им жизнь не пообещали, а про рухлядь ихнюю разговора не было.

Так, коротая время за беседою, они добрались до лагеря, где, подъехав к царскому шатру, встретились с Шемякиным.

– Откуда обоз сей, детушки? – немного удивленно спросил он рынд.

– Государь повелел, Матвей Иванович, – с почтением отвечал Федька, – сказал-де старик сей сызмальства при нем дядькой был, а до того еще батюшке его служил, а потому велел с ним с почтением обращаться.

– Мало у нас немцев, прости господи… – буркнул себе под нос постельничий и громко спросил: – А в возах что?

– Да вот рухлядишка кое-какая, фон Гершов сказывал, что царская, с прежних времен, да самого дядьки зажитое.

– Ну раз царская – значит, царская, – рассудил Шемякин. – Скажите, пусть туда возы ставит, не пропадет добро, я чаю. А кони-то хороши!

– Да, чуть не забыл, государь сказывал, что пировать будет по случаю сдачи крепости, чтобы все в исправности было.

– А то я не знаю, что после взятия крепостей бывает… – пробурчал тот в ответ, но потом, сменив гнев на милость, поблагодарил: – Спасибо, что передал, Федя.

– А после пира на Смоленск пойдем…

– Иди уж!

Поставив фургоны где велено, старик вместе с драгуном принялся распрягать лошадей, под заинтересованными взглядами молодых людей. Наконец управившись, царский дядька поблагодарил немца, сунув ему монету. Тем временем из царского шатра вышла Лиза и, увидев Фридриха, радостно подбежала к нему и приветливо поздоровалась. Тот, заметив девушку, сначала нахмурился, но потом улыбнулся и стал ей что-то говорить, энергично жестикулируя. Миша при виде царской служанки, или, как ее стали называть, камеристки, тут же впал в мечтательное состояние. Федор же, подойдя к одному из фургонов, бегло посмотрел сквозь щель, оставленную неплотно прикрытым пологом. Предчувствия его не обманули, там были свалены добрые седла, виднелись сабли и прочее оружие и еще какое-то добро. Заметив его маневр, старик подошел и что-то сказал по-немецки.

– Не разумею, – помотал головой Федька и хотел отойти прочь, но Фридрих остановил его, потянув за рукав.

Подведя парня к возу, он вытащил оттуда богатое седло и показал на него, бери, мол. Но Федор в ответ только покачал головой, дескать, я служу государю. Старик понимающе кивнул и, покопавшись в одном из сундуков, вытащил простой рейтарский пистолет.

– Es ist ein Geschenk, – проговорил он, глядя Федьке в глаза, – von mir.[39]

Но парень еще раз покачал головой и отошел к Мишке. Вместе они пошли было прочь, но остановились, увидев, что к шатру идет толпа народа. Быстро вспомнив о своих обязанностях, рынды встали у входа, положа руки на эфесы сабель и внимательно приглядываясь к происходящему.

Царский постельничий вышел к подошедшим людям и громко осведомился, чего им нужно.

– А ты погляди, кто среди пленных оказался, Матвей, – вышел вперед Вельяминов.

Толпа расступилась, и два дюжих стрельца выволокли связанного шляхтича с заткнутым ртом, бешено вращавшего глазами. На лице его выделялся порядочных размеров кровоподтек, свидетельствующий о явном нежелании владельца куда-нибудь идти.

– Лях да и лях, – пожал плечами Шемякин.

– Этот лях посланником был к государю от короля Жигимонта и, когда в кремле послов принимали, лаялся и бесчестил всяко государя нашего, пользуясь неприкосновенностью своей.

– Эва как… – задумчиво протянул постельничий. – Да, помню. Только государь у него грамоты не принял да велел гнать его в шею, да колпак шутовской пожаловал.

– Послов обижать – грех, – продолжал Никита, – только теперь-то он не посол и за слова свои поносные ответить должен!

– Пся крев! Быдло! Холопы взбунтовавшиеся! Варвары бессмысленные! – разразился ругательствами шляхтич, ухитрившийся вытолкнуть кляп языком, – вы только обманом воевать горазды да предательством! А случись в поле сойтись, так все ваше войско поганое одна гусарская хоругвь в грязь втопчет…

Стоящий рядом Анисим Пушкарев покачал головой и незаметно ткнул шляхтича в бок, оборвав того на полуслове.

– Никита Иванович, сделай милость – подойди, пожалуйста, – заговорил невесть откуда взявшийся Михальский.

– Корнилий, – удивился, подходя к нему царский кравчий, – а ты как здесь оказался? Государь с кем?

– Государь с фон Гершовом, будут скоро, – почтительно отвечал ему Михальский и тут же перешел на яростный шепот: – Никита, ты за каким нечистым этого дурака сюда притащил?..

– Да как же, – удивился тот, – он государя всяко бесчестил…

– Вот и удавил бы его по-тихому! Ты посмотри, что он кричит, думаешь, он постесняется государю еще раз неподобное наговорить?

– Вот сразу за все и повесим.

– Ну а сюда его зачем тащить? Ты что, Иоганна нашего не знаешь – велит еще, чего доброго, дать ему саблю да рубиться с ним вздумает, а оно нам надо?

– Государи с холопами не бьются… – неуверенно протянул Вельяминов.

– Это у вас не бьются, а в Европе и не такое бывало! К тому же теперь его хоть в поединке убей, хоть на плаху положи, а все одно скажут, что варвары-московиты пленного убили. Так что тащили бы вы его куда подалее отсюда, пока государя нет!

– Уже есть!.. – скрипнул зубами Федька, заметивший царя, подъезжающего со свитой.

– Что случилось? – полюбопытствовал государь, глядя на бородатые физиономии собравшихся.

– Челом бьем, великий государь, – прогудел Шемякин вместе с остальными собравшимися, – суда просим!

– Час от часу не легче – какого еще суда?

– Да вот, государь, – выступил вперед Пушкарев, – попался нам в руки вор Чаплинский, который на тебя поносные слова говорил в кремле. Но тогда он послом был, и на голову его укоротить нельзя было, а сейчас – в самый раз.

Едва полуголова договорил это, как стрельцы выволокли шляхтича и поставили его перед царем на колени.

– Да и сейчас вроде нельзя, я всем пленным жизнь обещал, – отвечал царь скучным голосом.

– Прости, государь, – внушительно проговорил постельничий, – на все твоя воля! Велишь казнить вора – казним! Помилуешь – отпустим. Вот только негоже таковое спускать.

Собравшиеся вокруг тут же подтвердили его слова одобрительными выкриками. Тем временем шляхтичу удалось отдышаться.

– Проклятые схизматики, дайте мне саблю, и я научу вас разговаривать с благородным шляхтичем!.. – хрипя, выдохнул он.

– Что же ты так убиваешься, болезный? – участливо спросил государь тяжело дышащего Чаплинского. – Ты же так никогда не убьешься!

– О, ваше королевское высочество, – сплюнул тот кровь, – вы одержали победу с помощью предательства, но, клянусь честью, она будет для вас последней, со времен Грюнвальда мы не раз били немцев, побьем и на этот раз.

– Ну-ну, – хмыкнул в ответ царь.

– Казнить бы его надо, государь, за такие поносные речи, – прогудел Шемякин.

– Шутов не казнят.

– Шутов?

– Ну да, я же ему шапку шутовскую пожаловал, – пояснил царь и обратился к шляхтичу: – Чего ж не носишь?

– Легко оскорблять безоружного…

– У тебя было оружие и гарнизон был. Вот только ты, вместо того чтобы воевать, – пьянствовал. Хочешь благородной смерти? Не выйдет!

Сказав, словно пригвоздив поляка к столбу, царь отвернулся и пошел было к своему шатру, но от гнева покрасневший как рак Чаплинский крикнул ему что-то в спину на непонятном языке.

– Что ты сказал, тварь? – немного удивленно переспросил государь.

– Ты слышал!

– Развяжите его, – тоном, не предвещающим ничего доброго, велел стрельцам Иван Федорович, – затем дайте саблю и расступитесь.

Те, помявшись, исполнили и теперь вопросительно смотрели то на царя, то на Вельяминова с Михальским.

– Ваше величество, позвольте мне… – вышел было вперед Корнилий, но поляк лишь презрительно сплюнул.

– С быдлом драться не буду! Ты думал, я тебя не узнаю? – проговорил Чаплинский, скинув кунтуш и разминая запястья.

– Казимеж, назад! Это теперь мое дело.

– Эх, старый я дурень!.. – воскликнул Шемякин и неожиданно для всех, сделав шаг вперед, бросил в лицо поляку свою боевую перчатку – голицу.

– Пся крев! – крикнул взбешенный хорунжий и бросился с саблей на постельничего.

Тот тоже взялся за оружие, и клинки отчаянно зазвенели в яростном танце смерти. Федька и Мишка, позабыв о своих обязанностях, с замиранием сердца следили за поединком. Поляк был моложе и, пожалуй, лучше владел оружием, но старый дворянин тоже знал свое дело и стойко отбивал одну атаку за другой. Наконец лях, кажется, начал выдыхаться и ослабил темп. Матвей тут же перешел в нападение и начал теснить своего противника. «Что ты делаешь, это уловка!» – хотел крикнуть Федька, понявший замысел Чаплинского, но не успел. Хитрый поляк, обманув мнимым отступлением Шемякина, рванулся вперед, и ужом проскользнув мимо сабли противника, вонзил свой клинок ему в бок. Тут же отскочив, шляхтич придал лицу презрительное выражение и хотел что-то крикнуть, но не смог. Лицо его бледнело на глазах, а на рубашке расплывалось кровавое пятно.

– Падай, ты убит! – немного отрешенно подвел итог поединка государь, глядя на Чаплинского. – Ах, Матвей, Матвей, успел-таки…

Поляк, еще не понимая, что случилось, сделал шаг, потом колени его подогнулись, и он опустился на траву. Царь тем временем, не обращая на него внимания, подошел к раненому постельничему.

– Прости, государь, невместно тебе со всякой сволочью биться… – прошептал тот.

– Как ты, Матвей Иванович?

– Ништо, кольчуга на мне. Хоть и пробил ее, анафема, а ничего, даст бог, поправлюсь.

– Эй, кто-нибудь, помогите ему! Да кликните лекаря, кажется, у наемников был. И дернул же нечистый своего в Москве оставить!..

– Да ну его, лекаря-то заморского, и так не помру, я чаю.

– Ну что ты за придворный, Матвей? Царю перечишь, лекаря не хочешь, на дурачка этого с саблей зачем-то полез!

– Прости, государь, но невместно тебе…

– Ты мне зубы не заговаривай, не дурнее тебя и знаю, что коронованная особа должна на бой заместителя выставлять. Только чего ради ты в это дело встрял? Я вон мог фон Гершова вместо себя выставить. Он бы этого шута враз на шпагу намотал.

– Ой ли, государь? Я твое лицо видел – не стал бы ты так делать… а я послужить тебе хотел. Тут у меня на груди челобитная зашита, на случай если что приключится со мной.

– Челобитная, говоришь? Ну, давай ее сюда, а то ты еще что-нибудь выкинешь. Да объясни кратко, в чем суть.

– Ох, государь, горе у меня. Прибрал Господь и жену мою и детушек наших, а я старый уже.

– Ну, не прибедняйся: старый-старый, а саблей как молодой машешь и ножом тоже. Вон как ловко ляху его в брюхо сунул, никто и не углядел.

– То сабля…

– Ладно, а дело-то в чем?

– Сын есть у меня, от холопки. Только законы у нас такие, что не может он мой род продолжить, и я не могу ему вотчину отписать.

– Понятно, а от меня чего хочешь?

– Слышал я, государь, что в твоих землях отец может и байстрюку[40] имя свое и имущество оставить, если у него законных детей нет.

– Есть такое; бывало, кстати, что и мимо законных детей все байстрюку доставалось, только ведь тут не империя… Ладно, понял я тебя, Матвей – подумаю, чем горю твоему помочь.

– Благослови тебя господь, государь.

– Не благодари, рано еще.

Что может быть лучше после тяжелого дня, чем смыть с себя пот и ощутить себя чистым и безгрешным, как в первый день творения?.. Постельничий мой ранен, а слуг я отослал под команду Вельяминова, готовиться к вечернему мероприятию. Так что одеваться в парадный костюм мне помогает Лизхен. Сегодняшний пир посвящен и удачному разрешению осады Белой, и счастливому увеличению моего войска. Поэтому костюм на мне сегодня европейский, а лучше всего с ним управляется юная маркитантка. Старый Фриц рядом придирчиво чистит мою шпагу и ворчит на нерадивость русских слуг, держащих, по его мнению, мое оружие в совершенно скотском состоянии. Я с улыбкой слушаю его, вспоминая прежние беззаботные дни. Да-да, беззаботные! Все-таки причудливая штука – жизнь. Рыщущие по моему следу инквизиторы кажутся теперь невинными детьми перед моими боярами и придворными. А один из наиболее упорных преследователей командует рейтарским эскадроном на моей службе…

– Это хорошо, что над вашим шатром поднят мекленбургский штандарт, – вырывает меня из размышлений голос Фридриха, – но нужен еще и московский, почему его нет?

– Ну почему же нет, – возражаю я, – видел двуглавого орла? Это герб моего царства, а святой Георгий на его груди – герб Москвы.

– Это гербы, а нужен штандарт, – упрямо ворчит старик.

– Есть стяг с ликом Спаса Нерукотворного, но его разворачивают перед боем.

– Вам, ваше царское величество и королевское высочество, надо пригласить толкового герольда…

– Как ты меня назвал?

– Царское величество и королевское высочество! В вашем роду не многие достигали таких высот, и необходимо закрепить это соответствующими символами. Как великий герцог, вы вассал императора Священной Римской империи, но как русский царь вы равны ему, при том, что по происхождению Никлотичи ничуть не ниже Габсбургов.

– Тебе бы придворным быть.

– А разве я не ваш слуга? Стало быть, я придворный.

– Да, наверное, остается пожаловать тебя стольником или спальником…

– Это еще зачем? Раз вы государь в двух странах, то вам нужно два двора. Пусть ваши русские придворные имеют свои чины, а мекленбургские будут иметь свои. Над вашей резиденцией должны висеть два штандарта, а охранять ее должны два караула. И вам больше почета, и злоумышленникам в случае чего труднее будет до вас добраться.

– Пожалуй, в твоих словах есть смысл.

– Конечно, есть, старый Фриц многое повидал и многое понимает. У вас есть верные слуги среди русских, но наверняка есть и такие, кому вы не нравитесь.

– Ты уже успел оценить их верность?

– У меня наметанный глаз на такие дела; вот на тех парней, что стоят с посеребренными алебардами перед входом, определенно можно положиться.

– Ты думаешь?

– Они мне помогли вывезти кое-какие вещички, и я предложил им благодарность, но они не взяли.

– Вот как? Кстати, что ты там вывез и откуда это взялось?

– Ну, Анна шепнула мне словечко, и я понял, что лучшего случая не представится. Я, конечно, уже стар, но вам это добро пригодится.

– Старый разбойник, ты ограбил поляков?

– Я ландскнехт! И хорошо знаю, что прибыток всегда лучше убытка.

– Ваше величество, я закончила, – присела в книксене хлопотавшая вокруг меня Лизхен, – вы выглядите просто восхитительно!

– Слава богу, а то у меня в глазах уже рябит. Можешь идти, девочка, хотя подожди: ты говорила с Гретой о платье?

– Да, ваше величество, она обещала сделать все как можно скорее.

– Не надо как можно скорее, надо как можно лучше! Хорошо, ступай.

– Милая девушка, Анна хорошо ее обучила, – заметил Фридрих, когда девушка выпорхнула из шатра.

– Да, я доволен ею.

– Я слышал, вы женились?

– Да, и у меня родился сын, правда, я его еще ни разу не видел, потому что они в Швеции.

– Вас не зря называют Странником.

– Ты и об этом слышал?

– Европа – одна большая харчевня. Если кого-то в одном ее конце назовут свиньей, то скоро об этом будут знать все посетители.

– Да, хорошее сравнение, нечего сказать! – засмеялся я.

– Это правда, что вы сказали Анне о Марте?

– Да, старый ворчун, она родила мне дочь, и я ее тоже еще не видел, надеюсь, матушка позаботится о них.

– У герцогини доброе сердце, хотя она уже не молода; вы не думали забрать их к себе?

– Пока я не могу добиться даже приезда жены с сыном, – вздохнул я, – наверное, принцесса Катарина права: я еще не слишком уверенно сижу на здешнем троне и им не стоит рисковать.

– Марту бы это не остановило.

– Знаю, но это останавливает меня. Я слишком многое пережил с нею и не хочу рисковать. К тому же законы в этой стране отличаются от европейских. Бастарды здесь не имеют никаких прав. Если все пойдет хорошо, то, когда моя дочь вырастет, в Германии она будет завидной невестой. Бароны, графы, а может быть, даже и князья выстроятся в очередь в надежде стать моими зятьями, но не здесь. Тут цари, случается, не выдают замуж даже законных дочерей, обрекая их на монастырь.

– Варварская страна, – покачал головой старый ландскнехт, – но мне отрадно слышать, что вы научились заботиться о других.

– Я посылал своих людей в ту деревню, где оставил тебя…

– Значит, тогда было еще не время нам встретиться, мой мальчик, но я знал, что оно настанет.

– Конечно, старый разбойник: кто-то ведь должен научить моих сыновей держать шпагу!

– Государь, все собрались, – просунул голову сквозь занавес Федька Панин.