Кости Келлерман Джонатан
Молчание.
— Трэвис, расскажите, как она вас соблазняла!
Хак яростно замотал головой.
— Нет-нет. Это звучит романтично. А там никакой романтики не было, там… там…
— Рассказывайте, а не то я сама расскажу.
— Дебора! — умоляюще простонал Хак.
— Трэвис, я обещала им, что вы сообщите факты. Если вы не расскажете им факты, они вам не поверят.
Прошло несколько секунд. Хак выдавил:
— Я… это… в общем, она пришла. В главный дом пришла. Дома никого не было. Я на нее заглядывался. Потому что она прекрасна. Физически. Заговорить с ней было немыслимо: она — дочка, я — наемный работник. Но она сама со мной заговорила. Это было так, как будто она знала мои мозги все насквозь. С ней как будто окно открылось настежь.
— Ей это было нетрудно, — сказал я.
Кивок.
— Она съежилась. Мы смотрели на океан. Она пришла ко мне в комнату. Положила голову мне на… она показала мне свои раны. Плакала мне в рубашку. Это было откровение. География плоти. Прижимать ее к себе, когда она плачет… — Хак потер блестящие костяшки.
— В географии плоти вы разбирались.
Он уставился в кожаную столешницу.
— Для нее — лезвия, для вас — огонь, — произнес я.
Кривая улыбка.
— Раньше я нуждался в наказании.
— В тюрьме?
— Потом.
Он умолк, ожидая упреков Валленбург. Та ничего не сказала.
— Извините, Дебора. Когда я вышел на свободу, мне в голову постоянно лез Джеффри… Я не хотел вас беспокоить. — И обратился ко мне: — Мне было нужно чувствовать хоть что-нибудь.
— Чем именно пользуется Симона? — спросил я.
— Да всем. Бритвы, кухонные ножи, нож для бумаги… У нее и пистолеты есть, Саймон ей дарил. Когда он женился на Надин, та сказала: будьте любезны, никаких пистолетов в доме. Симона с ними возится, разговаривает о них, пистолеты дорогие, она вставляет себе дуло в рот, делает вид, будто… она совала себе руки в глотку, чтобы вызвать рвоту. Иногда расцарапывает себе горло, харкает кровью… Ей нравится собственный вкус.
Рид беззвучно выдохнул.
Майло по-прежнему дремал в кресле, его широкая грудь вздымалась. Валленбург посмотрела на него, потом на меня.
— Что еще вы намерены нам рассказать о Симоне? — спросил я.
Хак продолжил:
— В первый раз, когда она мне показала свежие… стигматы — она это так называла, — я ее обнял. Потом мы… она побрила мне голову, сказала, что я ее жрец, что у меня кость красивая. Я думал… я мечтал ей помочь, но это были только мечты.
— Как долго длились эти ваши отношения?
Глаза у него закатились — и встали на место, как шары в игровом автомате.
— Вечность.
— Назовите, пожалуйста, более конкретные сроки.
— Два месяца, — вклинилась Дебора Валленбург. — Это кончилось примерно полгода назад.
— Это так, Трэвис?
Кивок.
— Как вы узнали, что Симона — не тот человек, за кого вы ее принимали?
— Я ее преследовал.
Рид напряг плечи. Майло не шелохнулся.
— Вы неудачно выразились, Трэвис, — произнесла Валленбург. — Просто сообщите им факты.
— Но я же ее преследовал, Дебора! — возразил Хак.
— Вы тревожились и начали наблюдать за ней.
Я напомнил:
— Вы следили за Симоной.
— Я звонил целую неделю, она не брала трубку. Я растерялся. В последний раз, когда мы были вместе, она… очень ласково говорила со мной. А потом вдруг раз — и ничего. Я начал тревожиться, что с ней что-то случилось. Потом подумал, а вдруг она ждет чего-то от меня. Что я сделаю что-нибудь спонтанное, неожиданное. Она говорила, что ее заводит спонтанность, что мне надо быть посвободнее. А я боялся… импровизировать. Сюрпризы — не… не люблю я их. И Симона знала, что мне не нравится отступать от сценария. Значит, нужен был сюрприз.
— И вы внезапно явились к ней домой?
— Всего один раз.
— Когда?
— Три месяца назад, — сообщила Валленбург.
— Саймон с Надин и Келвином поехали на выходные в Охай, — сказал Хак. — Они поехали потому, что Келвин хотел познакомиться с Никругским, композитором. В доме было тихо, Симона не отвечала на звонки. И тишина подействовала на меня… вернулись старые желания.
— Жара и боли.
— Я нашел спички. Зажег их, но не стал жариться. Я позвонил куратору. Мы поговорили, но не о том, что на самом деле было у меня на уме. Тишина становилась все громче и громче. Я сказал себе: давай, давай, давай, будь спонтанным! Поехал в ущелье Малибу, нарвал цветов, сделал букет, перевязал кухонной бечевкой, налил в винную бутылку виноградного сока, повязал ленточкой — черной, ее любимый цвет. Взял крекеры на воде из кладовки. Две коробки. «Хавершамс», из Англии, поставщики королевского двора; Симона почти ничего не ест, кроме этих крекеров, зато уж на них как наляжет… Я видел, как она умяла две коробки зараз. Потом она их… извергает обратно. Горло у нее кровоточит, это выглядит как каша с клубникой.
— И вы пошли к ней в дом, — сказал я.
— Я хотел сделать сюрприз любимой женщине. На стук она не открыла. Я пошел на зады — Симона любит быть под открытым небом. В любую погоду, раздевается донага, и… Она именно под открытым небом пускает себе кровь. У нее пятна на мебели. Тиковая мебель. Дворик крошечный, заросший, за домом сразу крутой склон, и маленькая беседка, она там спит. Я еще не успел подойти, как услышал: Симона с кем-то другим. Мои мозги все поняли, но ноги шли дальше сами собой. Я нашел место, откуда можно подглядывать. Смотрел. Зря смотрел, я уже знал, что происходит…
Хак задохнулся и уставился в потолок.
— Что вы увидели? — спросил я.
— Они лизались. Как кошки. Ласкали, лизали, лизали, ласкали… — Он облизнул губы. — Лизали, рычали. Хохотали, говорили непристойности.
— Симона и…
Долгая тишина.
— Кто с ней был, Трэвис?
— Этот, в парике.
— Назовите нам имя.
— Ну, он, — сказал Хак. — Улыбчивый парик, Уэйр-адвокат. Ночной кошмар. Она говорила мне, что ненавидит его, что он мерзавец, что обворовывает Саймона, что она все ему расскажет. Только чтобы я ничего не рассказывал, она сама все расскажет, кинет дерьмо на вентилятор, научит этих козлов уму-разуму, и тогда мы будем свободны…
— Но там, во дворе…
— Они лизались. Никакой ненависти. Кроме общей.
— У них была общая ненависть? — переспросил я.
Молчание.
— К кому именно, Трэвис?
Дыхание Хака участилось, глаза забегали.
— К кому, Трэвис?
— Лизались, хохотали, и это отвратительное слово…
— Какое слово?
— «Чурка».
— Надин? — спросил я. — Потому что она азиатка?
— Они выплевывали его, как блевотину: чурколюб, чуркин муж, чуркотрах, долбаная чурка, чурка косоглазая, из помойки вылезла…
Он стиснул кулаки, и старые ожоги выцвели до жемчужной белизны.
— Моя голова… я этого наслушался, и мне захотелось сжечь себя всего. Я пошел домой, нашел еще спичек. Кинул их в воду. Позвонил другому куратору. — Глаза у него наполнились слезами. — А Саймону так и не сказал!
— Симона ненавидит своих родных.
— Она их не просто ненавидит, — выговорил Хак. — Она… она их… таких и слов-то нет!
— Симона когда-нибудь демонстрировала недовольство по поводу новой женитьбы Саймона?
— Нет-нет-нет-нет-нет, наоборот! Она обожала Надин. «Надин умная, Надин стильная, Надин красавица», не то что ее мать. Я знаю Келли, она человек хороший, но не поддерживала Симону; ладно, я всё понимаю, мы все всё понимаем, но…
— Симона утверждала, что любит Надин.
— Она говорила, что хотела бы, чтобы ее воспитывала Надин. Они обнимались, они целовались, Надин относилась к Симоне как к сестренке. Когда Симона приходила в дом, она играла волосами Келвина. Чудесные волосы, всегда говорила она. В щеки его целовала. «Он такой милый, Трэвис! Я так его люблю, Трэвис! Он гениальный, Трэвис, я его люблю. Золотые руки, я его так люблю, Трэвис!»
— Золотые руки…
— Золотые, бриллиантовые, платиновые, волшебные руки. Она говорила, что в его музыке звучит чистая любовь, и его руки напрямую связаны с душой.
— Но в тот день, во дворе, никакой любви…
— Мой мир сгорел дотла, — выдохнул Хак. — Я уполз обратно в свою клетку.
— Вы ничего не сказали Вандерам, — промолвила Валленбург, — потому что у вас не было доказательств. Кто бы вам поверил?
Хак улыбнулся.
— Возражение отклоняется.
— Но, Трэвис…
— Я ничего не сказал, потому что я трус.
— Это же смешно, Трэвис. У вас побольше храбрости, чем у многих других.
— Возможно, Дебора права, — подтвердил я.
Мо Рид вскинул бровь. Майло по-прежнему не шевелился.
Я продолжил:
— Это в самом деле был трудный выбор, Трэвис. Вскрыть нарыв в надежде, что удастся увернуться от потока гноя, или молиться, чтобы все ограничилось только словами.
— Оправдания, — повторил Хак. — Типичный немец…
— Ох, Трэвис, ради всего святого! — взмолилась Валленбург. — Мы сюда не о космосе и философии беседовать пришли, речь идет о чисто юридических вопросах. Вы никоим образом не могли предвидеть, что они замышляют, и были совершенно не обязаны разглашать то, что подслушали.
Майло приоткрыл один глаз.
— Если только он не был замешан в этом сам.
Валленбург фыркнула.
— Ой, я вас умоляю! Вы хоть не спали последние десять минут?
— Не спал. Выслушал интересную историю…
— Все логично, Дебора, — произнес Хак. — Я убил человека, я покупал секс за деньги…
— Трэвис, помолчите!
— Давайте поговорим о других жертвах, — предложил я.
— Три женщины, — кивнул Хак.
— Шералин Докинз. Ларлин Ченовет. Демора Монтут.
Никаких признаков узнавания. Никаких попыток отрицать.
— Я о них услышал по телевизору, — сказал Хак. — Тогда и сбежал.
— Почему именно тогда?
— Из-за того, чем они зарабатывали. Я хожу к таким женщинам, как они. Я начал чувствовать, что знаю их. Может быть, я действительно что-то сделал…
— А что вы сделали?
— Иногда я плохо соображаю, что делаю.
Я повторил имена. Он ответил:
— Нет, вряд ли.
Валленбург стиснула зубы.
— Трэвис! Это не то, что вы рассказывали мне!
— Деб…
Рид вытащил три полицейских снимка. Хак долго рассматривал их, потом покачал головой.
— Он к этому никакого отношения не имеет, — сказала Валленбург. — Он запаниковал и сбежал.
— Вы никогда не снимали женщин у аэропорта? — спросил я.
— Нет.
— А где вы их берете?
— На бульваре Сансет.
— А почему не в аэропорту?
— Мне надо быть поближе к дому, вдруг я понадоблюсь Саймону и Надин.
— Зачем вы можете им понадобиться?
— Отвезти что-нибудь, привезти из круглосуточного ресторана — иногда Надин вдруг хочется есть посреди ночи. Иногда я покупаю Келвину диски в «Тауэр рекордс» на бульваре Сансет. Раньше покупал. Теперь они закрылись, и я хожу в «Вёрджин».
Оба магазина были в нескольких минутах езды от того места, где Рид нашел проституток, которые знали Хака.
— Быть на связи двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю… — произнес я.
— Такая у меня работа.
— Симона знала, что вы ходите к проституткам?
Чуть заметная, загадочная улыбка.
— Что тут смешного? — спросил Рид.
Хак вздрогнул.
— Ничего, ничего! Просто я не то чтобы к ним ходил. Так… захаживал.
— Так Симона знала? — спросил я.
— Я ей признался.
— Зачем?
— Мы разговаривали. Заполняли пробелы.
— Откровенничали?
— Да.
— И какие пробелы заполнила Симона?
— Что ей нравится вкус собственной крови. Что ей нужно что-то чувствовать. Что она мечтает о совершенном теле, что постоянно чувствует себя жирной, ненавидит зеркало, в котором видит все эти груды сала…
— А что вы говорили ей про проституток?
— Я сказал, что до нее у меня были только такие женщины. Я сказал, что быть с ней для меня все равно, что высадиться на Луну.
— Новая жизнь.
— Новая вселенная.
— Так что когда вы застали ее с Уэйром, это было…
Хак хлопнул в ладоши.
— Полный крах.
Я покосился на Майло. Тот снова прикрыл глаза и погрузился в мнимую дремоту.
— Трэвис, расскажите нам о Силфорде Дабоффе.
Затуманенный взгляд.
— О ком?
— О том человеке, который охраняет Птичье болото.
— Я никогда не бывал на Птичьем болоте.
— Никогда?
— Никогда.
Я повторил имя Дабоффа.
— Я должен его знать, да? — спросил Хак. — Извините…
— Ну, давайте поговорим о человеке, которого вы знаете. Селена Басс.
Хак, похоже, был готов к этому вопросу.
— Из-за Селены-то я и понял наверняка.
— Что вы поняли?
— Что ненависть Симоны словами не ограничится.
— Вы решили, что Селену убила Симона?
— Селена пришла от Симоны.
— В каком смысле «пришла от Симоны»?
— Это Симона ее нашла. Сказала, что сделала это ради Келвина. Симона привела Селену в дом.
— Нашла учительницу для Келвина?
— Нашла подругу, которая — вот же совпадение! — вдобавок гениальная пианистка и преподавательница.
— Симона называла Селену своей подругой?
— Они и вели себя как подруги.
— Как именно?
— Счастливые стройные девушки, все время смеются, — промолвил Хак. — И эти джинсы с низкой талией…
— А откуда вы знаете, что они не были подругами?
— Мне Симона сказала. Потом. Сказала, что услышала, как Селена играет на пианино на вечеринке. У Селены были волшебные руки, золотые руки, как и у Келвина, она идеальная учительница для него. А к Келвину ходила ворчливая старая училка, он все хотел бросить уроки. Симона сказала Селене, что тут можно неплохо заработать. Мне следовало знать, что дело не только в этом.
— А что еще?
— В первый раз, когда я принес покупки, подъехала машина Симоны; с ней была другая девушка, они хихикали. Я вошел в дом. А они — нет. Когда я вышел, чтобы забрать еще покупки, они смотрели на море. Они стояли обнявшись. И Симона положила руку на… на задницу Селены.
— Селена с Симоной состояли в сексуальной связи.
— Может быть.
— Это было еще до того, как вы с Симоной вступили в связь?
— Да.
— И это не заставило вас задуматься?
— О чем?
— Ну, о Симониных сексуальных предпочтениях.
Глаза у Хака вспыхнули.
— Да мне было все равно!
Я сказал:
— Позднее, когда вы вступили в связь, Симона сказала вам, что встретилась с Селеной на вечеринке?
Кивок.
— Она не говорила, что это была за вечеринка?
— Ну, просто вечеринка.
— Чай с печеньем?
Молчание. Затем Хак произнес:
— Потом я начал подозревать…
— Что именно?
— Тогда, во дворе… когда они перестали лизаться, он встал, и Симона вытянулась на тиковом шезлонге, и…