Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть Коул Тилли
А еще эти ноты были благодарностью инструменту, позволившему славить его с таким восхитительным изяществом. Позволившему любить его так, что он стал частью меня, самой тканью моего естества.
И, наконец, вплывая мягко в зал, эти нежные звуки несли мою вечную благодарность парню, молча сидящему в темном зале. Парню, чей талант фотографа не уступал моему таланту музыканта. Он был моим сердцем. Сердцем, отданным мне еще в детстве. Сердцем, ставшим половинкой моего собственного. Я благодарила того, кто, страдая сам, подарил мне это прощание. Подарил, в настоящем, мечту, которая уже никогда не осуществится в будущем.
Отзвучала последняя нота. Рука дрогнула, и слезы упали на дерево. Я не опустила смычок, я держала его до тех пор, пока последнее эхо верхней ноты не улетело в небеса, чтобы занять там место среди звезд.
Только тогда я тихонько поднялась и, улыбнувшись, представила публику и аплодисменты. Я склонила голову, опустила на пол виолончель и положила сверху смычок. Как все и было.
В последний раз поклонившись зрителям, я вышла из туннеля света и ступила в темноту. Стук каблуков прозвучал вялым барабанным ритмом. Я была уже на последней ступеньке, когда в зале, сметая останки мечты, зажегся свет.
Переведя дух, я прошла взглядом по пустым красным креслам, потом еще раз посмотрела на виолончель, лежавшую на сцене в том же положении и терпеливо дожидавшуюся следующего юного музыканта, чтобы благословить его милостью.
Все закончилось.
Руне медленно поднялся со стула. Следы пережитых эмоций остались на щеках красными пятнами, но сердце замерло на полушаге, когда я увидела застывшее на его прекрасном лице выражение.
Он понял меня. Понял, что это было. Понял, что я играла в последний раз.
И в его глазах я видела печаль и гордость.
Руне не стал вытирать мои слезы, а я оставила нетронутыми его. Закрыв глаза, он поцеловал меня, и я ощутила любовь, принять которую мне посчастливилось в семнадцать лет.
Любовь, не знающую границ.
Любовь, вдохновляющую на создание музыки, которая живет веками.
Любовь, которую должно чувствовать и ценить.
Когда Руне отстранился, я уже знала, что этот поцелуй будет записан на розовом бумажном сердечке и отправится в стеклянную банку на особых правах.
Поцелуй восемьсот девятнадцатый был тем поцелуем, который изменил все. Он доказал, что хмурый длинноволосый мальчишка из Норвегии и чудная девчонка из Глубокого Юга могут встретить любовь, достойную встать в ряд самых великих.
— У меня нет слов, — прошептал он со вздохом. — Ни на одном, ни на другом языке.
Я невесело улыбнулась. Потому что и сама не знала их.
Молчание было лучше всяких слов.
Взяв Руне за руку, я повела его по проходу, потом через фойе на улицу. Порыв холодного февральского ветра приятно освежил лицо. Лимузин ждал нас у тротуара; должно быть, Руне позвонил водителю по телефону.
Мы снова сели сзади. Машина тронулась с места и влилась в поток движения. Руне привлек меня к себе, и я охотно приняла приглашение, вдохнув его свежий запах на блейзере. На каждом повороте сердце резко ускоряло бег. Выйдя из лимузина, я взяла Руне за руку. Мы вошли в отель и молча, не обменявшись ни словом, поднялись в лифте на последний этаж. Писк карты, открывшей электронный замок, громом прозвучал в притихшем коридоре. Я открыла дверь и вошла в гостиную, печатая каждый шаг на деревянном полу. Не останавливаясь, проследовала к спальне. И только у двери оглянулась, чтобы убедиться, что Руне не отстал.
Наши взгляды не встретились — столкнулись, и я поняла, что он нужен мне даже больше, чем воздух. Я хотела его.
Хотела быть с ним.
Любить его.
Он шумно перевел дух и шагнул ко мне, а когда взял меня за руку, под кожей как будто пробежали огненные змейки света и любви.
Темные, почти черные, зрачки расширились, так что от голубых радужек остался только тонкий ободок. Он хотел меня не меньше, чем я его.
Невероятное спокойствие прошло через меня неторопливой рекой. Впустив Руне в спальню, я закрыла дверь. Атмосфера в комнате сгустилась. Пристально, как будто даже оценивающе, Руне следил за каждым моим движением.
Заручившись вниманием, я отпустила его руку, отступила и принялась расстегивать пуговицы пальто дрожащими пальцами. При этом ни он, ни я не спускали друг с друга глаз. Справившись наконец с пуговицами, я сбросила пальто с плеч, и оно медленно соскользнуло на пол.
Его взгляд напрягся, пальцы висевших по бокам рук то сжимались в кулаки, то разжимались.
Я сняла туфли, и босые ноги утонули в глубоком ковре. Вдохнув для верности, я шагнула к Руне, остановилась перед ним и подняла глаза. Веки как будто налились свинцом. Грудь Руне вздымалась под белой футболкой. Чувствуя, как теплеют щеки, я положила обе ладони ему на грудь, и он замер от этого прикосновения. Продолжая смотреть в глаза, я сдвинула руки вверх, к плечам, и освободила его от блейзера, который упал на пол.
В какой-то момент нервы вдруг разыгрались, и я сделала три глубоких вдоха, стараясь удержать их под контролем. Руне не двигался и стоял совершенно неподвижно, позволяя мне полную свободу действий. Я провела ладонью по его животу, взяла руку и переплела пальцы, а потом, что уже стало у нас привычкой, поцеловала сплетенные пальцы и, глядя на них, прошептала:
— Вот так и должно быть всегда.
Руне сглотнул и молча кивнул в знак согласия.
Я сделала шаг назад, потом отступила еще. Я вела нас к кровати. Горничная уже приготовила постель и отвернула одеяло. И чем ближе к ней, тем спокойнее становилось у меня на душе. Потому что это было правильно. Никто, никто на свете не мог, не имел права сказать мне, что это неправильно.
У края кровати я остановилась, разжала пальцы и, подгоняемая желанием, взялась за низ футболки и потянула вверх, через голову. Руне и сам помог мне стащить ее и бросил на пол. Теперь он стоял передо мной с голым торсом.
Вообще-то, он спал так каждую ночь, но сегодня — то ли из-за особой, заряженной атмосферы, то ли из-за моего настроя, вызванного его сюрпризом, — эта нагота воспринималась иначе.
По-другому.
По-особенному.
Я пробежала кончиками пальцев по холмам и долинам его живота, оставляя после них «гусиную кожу». Руне стиснул зубы и задышал коротко и шумно.
Перейдя к его широкой груди, я подалась вперед и прижалась губами к тому месту, где билось сердце. Оно не просто билось, а трепетало почти с такой же частотой, что и крылья колибри.
— Ты — совершенство, Руне Кристиансен, — прошептала я и, подняв глаза, встретила его влажный взгляд.
— Jeg elsker deg, — прошептали полные губы.
Он любил меня.
Я кивнула — да, слышала, — потому что вдруг голос пропал, и сделала еще шаг назад. Руне не сводил с меня глаз.
Я подняла руку, сдвинула с плеча бретельку. Потом проделала то же самое с другой. Руне затаил дыхание. Шелковое платье, шурша, соскользнуло к ногам, и я опустила руки, открыв почти всю себя тому, кого любила больше всех в мире.
Открыв шрамы, полученные за последние два года. Боевые шрамы, заработанные в схватке, которую я неустанно вела все это время.
Взгляд Руне скользнул вниз, потом опять вверх, но в глазах не было отвращения — только чистота любви, только желание и, прежде всего, обнаженное сердце.
Открытое только для моих глаз.
Как всегда.
Медленно, шаг за шагом, Руне все же приблизился ко мне, и его теплая грудь коснулась моей. Он протянул руку, убрал за ухо прядку волос, прошел пальцами по моей голой шее и спустился ниже…
По спине пробежали мурашки. Затрепетали веки. Я уловила знакомый мятный запах. Нежные губы коснулись обнаженной кожи.
Боясь упасть, я положила руки на рельефные плечи.
— Поппимин, — хрипло прошептал он мне в ухо.
— Люби меня, Руне, — выдохнула я.
Руне замер на секунду, поймал мой взгляд и прижался губами к моим губам. Поцелуй был нежным, как и прикосновение, и сладким, как этот вечер. И еще он был другим, в нем крылось обещание того, что ждало впереди. Обещание любить меня так же нежно, как я любила его.
Руне целовал меня, не отрываясь, пока я не стала задыхаться, и только тогда подхватил на руки и бережно положил на кровать.
Лежа на мягком матрасе, посередине кровати, я смотрела, как он избавляется от остатков одежды. Сняв все, Руне забрался в постель и лег рядом со мной.
Мое сердце переключилось в ритм стаккато. Повернувшись на бок, я погладила его по щеке.
— Я тоже люблю тебя.
Руне закрыл глаза, словно слышать эти слова ему было важнее, чем собственное дыхание, потом придвинулся ближе и навис надо мной. Мы посмотрели друг на друга, и я замерла, когда он спросил:
— Ты уверена, Поппимин?
Я не удержалась от улыбки.
— Больше, чем в чем-либо в жизни.
Глаза закрылись сами. Он снова поцеловал меня, а его руки уже принялись заново исследовать мое тело. И мои тоже пустились в такое же познавательное путешествие. С каждой лаской, с каждым поцелуем узлы слабели и распускались, пока мы снова не стали Поппи и Руне.
Воздух сгущался и теплел, и наконец это случилось. Две половинки соединились, став единым целым, и в мое тело хлынули свет и жизнь. Сердце переполнилось любовью, и я даже испугалась, что оно не вместит все доставшееся ему счастье.
Сжимая друг друга в объятиях, мы рухнули с небес на землю, и Руне, жаркий и мокрый, уткнулся лицом в мое плечо.
Продлевая чудный миг, я не открывала глаза. Наконец Руне поднял голову, и я мягко и бережно поцеловала его. Так же мягко и бережно, как он взял меня. Так же мягко и бережно, как он обращался с моим хрупким сердцем.
Он обнял меня, прижал к себе, и я, отстранившись наконец и встретив его исполненный любви взгляд, прошептала:
— Поцелуй восемьсот двадцатый. От моего Руне. В самый восхитительный день моей жизни. После того, как мы занимались любовью. И мое сердце едва не разорвалось.
Вытянувшись рядом, Руне коротко поцеловал меня еще раз, обнял и закрыл глаза.
Я тоже закрыла глаза и погрузилась в легкий сон. Сквозь этот сон я чувствовала, как он поцеловал меня в висок и встал с кровати. Дверь за ним закрылась, но открылась другая, та, что вела на террасу.
Отбросив одеяло, я сняла висевший на крючке халат, набросила его на плечи и сунула ноги в шлепанцы. Проходя по комнате, я улыбнулась, уловив знакомый запах Руне.
Я вошла в гостиную и повернула к другой двери, но замерла на полушаге, увидев за широким окном Руне. Стоящего на коленях. Совершенно разбитого.
Глядя на него, сидящего на холодном ветру в одних только джинсах, я чувствовала, как сердце рвется пополам. Слезы катились по его лицу, и спина сотрясалась от рыданий.
Мой Руне. Несчастный и одинокий. Мерзнущий под падающим снегом.
— Руне. Малыш, — прошептала я, и ноги понесли меня к двери, а рука повернула ручку. Под ногами хрустнул легший тонким, свежим слоем снег. Руне как будто не слышал. Но я слышала его. Слышала его сбивчивое дыхание, но, что еще хуже, слышала рвущие душу рыдания. Его переполняла боль — я видела это в его позе.
Не удержав в себе всколыхнувшиеся эмоции, я метнулась к нему и обхватила обеими руками. Он замерз, но как будто не чувствовал холода и теперь упал мне на колени, ища утешения в моих объятиях.
Упал, сломавшись окончательно. Слезы текли по щекам, дыхание срывалось с губ белыми облачками, тающими в морозном воздухе.
— Ш-ш-ш, — шептала я, баюкая его, прижимая к себе и пытаясь успокоить Руне через собственную боль. Видеть любимого человека в таком состоянии было нестерпимо. Я знала, что скоро уйду, но всем сердцем сопротивлялась зову дома.
Свет моей жизни меркнул, и мне нужно было смириться с этим, но теперь я больше всего хотела сражаться вместе с Руне и за Руне, даже зная, что это бесполезно.
Не я контролировала мою судьбу.
— Малыш… — Мои слезы терялись в его длинных волосах у меня на коленях.
Руне взглянул на меня несчастными глазами и прохрипел:
— Почему? Почему я должен потерять тебя? — Он покачал головой, и его лицо исказила боль. — Я не могу, Поппимин. Не могу смотреть, как ты уходишь. Не могу мириться с мыслью, что тебя не будет рядом до конца жизни. — Он всхлипнул, но сумел сдержаться. — Как можно сломать такую любовь? Как можно отнять жизнь у такой юной девушки?
— Не знаю, малыш, — прошептала я, отворачиваясь, чтобы не сорваться самой. Передо мной мерцали огни Нью-Йорка, и я постаралась отогнать вызванную этими вопросами печаль.
— Что есть, то есть, Руне, — грустно сказала я. — Никакой причины, почему так случилось со мной, нет. А разве я какая-то особенная? Такого не заслуживает никто, но мне… — Я не смогла договорить сразу, но все же добавила: — Мне ничего не остается, как верить, что есть некая большая причина, а иначе я бы просто рухнула от боли. Оставить все, что я люблю… оставить тебя… особенно после всего сегодняшнего…
Руне посмотрел в мои глаза и, собравшись с силами, встал и поднял меня на руки. Сама я, наверно, не смогла бы подняться с холодной, влажной земли из-за слабости.
Обхватив Руне за шею, я положила голову ему на грудь и закрыла глаза. Он внес меня в спальню, опустил на кровать и накрыл одеялом. А потом лег рядом и обнял.
Глаза у него покраснели, волосы намокли от снега. Я погладила его по лицу, и он ткнулся в мою ладонь.
— Я знал, что ты попрощаешься. И я… — Он сбился, но откашлялся и закончил: — Там, на сцене, все получилось слишком реально. — В его глазах снова блеснули слезы. — Я понял — да, все это происходит на самом деле. — Он взял мою руку и прижал к груди. — Не могу дышать. Не могу дышать, когда пытаюсь представить жизнь без тебя. Ничего не получается. И скоро… скоро… — Снова слезы. Он отвернулся. — Ты боишься, Поппимин? Я — да. Мне страшно. Страшно даже думать о том, каким адом будет жизнь без тебя.
Я думала об этом и теперь позволила себе говорить откровенно.
— Нет, я не боюсь умирать. — Боль, какой не случалось раньше, внезапно пронзила меня, каждую клеточку тела. Я опустила голову и прошептала: — Но после твоего возвращения, после того, как мое сердце обрело свой ритм, я стала чувствовать то, чего не чувствовала раньше. Я прошу дать мне больше времени, чтобы получить от тебя больше поцелуев. Но хуже всего то, что я начинаю ощущать страх.
Руне подвинулся ближе и обнял меня крепче. Я поднесла дрожащую руку к его щеке.
— Боюсь оставить тебя. Мне не страшно умирать, но мне страшно оказаться где-то без тебя. — Руне зажмурился и застонал, как будто от боли.
— Не представляю себя без тебя, — сказала я негромко. — Даже когда ты был в Осло, я рисовала твое лицо, вспоминала твои руки. Я могла слушать твои любимые песни и читать поцелуи в банке. Как раньше делала бабуля. Я закрывала глаза и чувствовала твои губы. Вспоминала ту ночь, когда мы впервые были вместе… какой покой снизошел на меня в тот миг.
Я шмыгнула носом и быстро вытерла мокрые щеки.
— Тебя не было со мной, но ты был в моем сердце, и я могла держаться за это. Не то, что нужно для счастья, но хотя бы что-то. — Я поцеловала Руне в губы — так захотелось насладиться его вкусом. — Но теперь, после всего случившегося, мне становится страшно. Потому что кто мы такие друг без друга?
— Поппи…
Удержаться не получилось, и слезы хлынули свободно.
— Я слишком сильно любила и сделала только хуже тебе. А теперь и меня ожидает приключение в одиночку. И мне невыносимо больно оттого, как страдаешь ты. Не могу оставить тебя одного и с такой болью.
Руне прижал меня к груди. Я плакала. Он плакал. Наши слезы смешались. Слезы любви и потери.
Наконец Руне мягко отстранил меня и посмотрел в глаза, словно искал там ответа на какой-то свой вопрос.
— Поппи, а на что, по-твоему, похожи небеса?
Я видела по выражению его лица, что он действительно хочет знать, и, собравшись с силами, прошептала:
— Небеса — это мечта.
— Мечта, — эхом отозвался Руне, и уголок его губ дрогнул в улыбке.
— Я читала где-то, что наши сны — это на самом деле посещение дома. Дома, понимаешь? Того, что на небесах. — Внутри меня по телу начало растекаться тепло. — Мой небесный дом — с тобой, в вишневой роще. И мы в нем такие, какими были в семнадцать лет.
Я потянула прядку его волос, пропустила, любуясь золотистым оттенком, между пальцами.
— У тебя было такое, что просыпаясь, ты ощущал сон как нечто реальное?
— Ja, — тихо ответил Руне.
— Это потому, что в каком-то смысле так оно и есть. И когда ты ночью закроешь глаза, я буду там, ждать тебя в вишневой роще.
Прижавшись к нему теснее, я добавила:
— А потом, когда придет твое время вернуться домой, ты придешь туда же, и я встречу тебя. Ни боли, ни страха, ни тревог. Только любовь, — мечтательно вздохнула я и, закрыв глаза, улыбнулась. — Представь только. Место, где нет боли и страданий. Когда я думаю об этом, мне нисколько не страшно.
— Прекрасно, — с сильным акцентом произнес он. — Я бы хотел, чтобы так оно и было.
Я открыла глаза и увидела в его лице желание принять мою веру.
— Так будет, — с полной уверенностью сказала я. — Это не конец. Конца не будет.
Руне подтянул меня так, чтобы моя голова оказалась на его груди, и я закрыла глаза, убаюканная гипнотизирующим ритмом его глубокого дыхания. Я уже засыпала, когда он шепнул:
— Поппимин?
— Да?
— Чего ты хочешь от оставшегося времени?
Я подумала, но вспомнить смогла немногое.
— Хочу еще раз увидеть, как расцветает вишневая роща. Хочу потанцевать с тобой на школьном балу. — Я улыбнулась ему. — Чтобы ты был в смокинге и с зачесанными назад волосами.
Руне с улыбкой покачал головой.
Объятая снизошедшим на нас покоем, я сказала:
— Хочу увидеть красивый рассвет. — Я приподнялась и посмотрела на Руне. — Но больше всего хочу вернуться домой с твоим поцелуем на губах.
Я снова свернулась у его груди, закрыла глаза и прошептала:
— Вот об этом я и молюсь больше всего. Протянуть столько, чтобы все это успеть.
— Прекрасные желания, малышка, — прошептал Руне, поглаживая меня по волосам.
С этим я и уснула.
Мечтая о том, как сбудутся все мои желания.
Счастливая.
Глава 13
Темные тучи и голубые небеса
Учитель бубнил что-то о химических соединениях, а я от нечего делать выводил кружочки на бумажке. Мысли вертелись вокруг Поппи. Так было всегда, но сегодня — по-особенному. После возвращения из Нью-Йорка прошло четыре дня, и с каждым днем она становилась все тише и молчаливее.
Снова и снова я спрашивал ее, в чем дело, что случилось. И каждый раз она отвечала одинаково — ничего. Но я понимал — что-то не так. А в это утро получилось еще хуже.
Ее рука в моей, когда мы шли в школу, была слабой, безвольной и горячей. Я спросил, не заболела ли она, но Поппи только покачала головой и улыбнулась.
Думала, что мне и этого достаточно, что улыбнется — и я отстану. Обычно так и бывало, но не сегодня.
Ей определенно нездоровилось. Мысли снова и снова возвращались к ланчу, когда мы сидели с ребятами, и в какой-то момент Поппи прильнула ко мне и притихла. Она ничего не сказала и только водила пальцем по моей руке. Каждый раз, когда я думал об этом, сердце сжималось от боли.
День тянулся невыносимо долго, и каждая минута добавляла беспокойства и уверенности в том, что с ней не все в порядке. Что отведенное ей время истекает. Я быстро выпрямился и попытался не поддаться волне паники, вызванной нарисованной воображением картины. Не получилось.
С последним звонком, известившим об окончании занятий, я сорвался с места, выскочил в коридор и подбежал к ее шкафчику. Там уже стояла Джори.
— Где она? — отрывисто спросил я.
Удивленная моим тоном, Джори отступила и указала на заднюю дверь, а когда я поспешил к выходу, крикнула мне в спину:
— Она не очень хорошо сегодня выглядела. Что-то мне за нее неспокойно.
Мурашки побежали у меня по спине. Я выскочил на улицу, пробежал взглядом по дворику и увидел Поппи у дерева в парке напротив. Пробившись через толпу, я помчался к ней.
Она стояла, словно в трансе, глядя прямо перед собой куда-то вдаль, и заметила меня не сразу. Было тепло, и лицо ее поблескивало от пота, а кожа на руках и ногах казалась неестественно бледной.
Я встал прямо перед ней. Поппи среагировала не сразу, а сначала моргнула и лишь потом сфокусировала взгляд на мне и вымученно улыбнулась.
— Руне, — медленно прошептала она.
Я потрогал ее лоб. Нахмурился.
— Что случилось? Что с тобой?
— Ничего, — безразлично ответила Поппи. — Просто устала.
В груди глухо застучало — она точно лгала. Мне было нужно побыстрее доставить ее домой. Я обнял Поппи и едва не обжег руку, коснувшись ее шеи.
— Пойдем домой, малышка, — как можно мягче сказал я, сдержав проклятие. Поппи обхватила меня обеими руками. Сил у нее, похоже, осталось немного, и она воспользовалась мной, чтобы удержаться на ногах. Я бы взял ее на руки, но знал, что ей это не понравится.
Мы вышли на парковую дорожку, и я на секунду закрыл глаза. В груди растекался страх. Страх перед ее болезнью. Страх перед тем, что это… Я пытался подавить его, но получалось плохо.
Поппи молчала, но дышать ей становилось все труднее. Когда мы добрались до вишневой рощи, она уже едва передвигала ноги. Я чувствовал, как слабеет ее тело, как уходит из него сила.
— Поппи! — Она начала падать, но я успел ее подхватить. Убрал с лица влажные волосы. Заглянул в глаза. — Поппи? Поппи, малышка? Что с тобой?
Глаза у нее начали закатываться, но пальцы ухватили мою руку и сжали со всей силой, на какую она только оказалась способна. Я почувствовал лишь легкое пожатие.
— Руне, — выговорила она. Дыхание ее участилось. Поппи пыталась сказать что-то еще, но ей недоставало воздуха.
Я сунул руку в карман, достал сотовый и набрал 911. Потом, дождавшись ответа оператора, продиктовал домашний адрес Поппи и коротко рассказал о ее болезни.
Подхватив ее на руки, я уже сделал несколько шагов, когда она коснулась ладонью моего лица. По ее щеке ползла одна-единственная слезинка.
— Я… я… не готова… — собрав все силы, прошептала Поппи и, теряя сознание, уронила голову.
Страх рванул сердце. Болезнь сломила ее дух и тело. И я побежал. Побежал быстрее, чем когда-либо раньше.
Возле нашего дома гуляла с Элтоном мама.
— Руне? — окликнула она и, увидев у меня на руках Поппи, охнула: — Нет!
Издалека донесся пронзительный вой сирены. Не теряя времени, я пинком распахнул дверь Личфилдов и вбежал в гостиную. Там никого не было.
— Помогите! — крикнул я во весь голос и тут же услышал чьи-то быстрые шаги.
— Поппи! — Миссис Личфилд ворвалась в комнату, когда я укладывал мою девушку на диван. — О боже! Поппи! — Она упала на колени перед диваном и положила ладонь на лоб дочери. — Что с ней? Что случилось?
Я покачал головой:
— Не знаю. Она просто обмякла и потеряла сознание. Я позвонил… вызвал «Скорую».
С улицы долетел звук подъезжающей машины. Миссис Личфилд выбежала из дома. Я проводил ее взглядом, чувствуя, как застывает все внутри, и рассеянно провел ладонью по волосам. Что делать? Что делать?
Что-то холодное коснулось моего запястья.
Я посмотрел на Поппи — она задыхалась. У меня как будто заледенело лицо.
— Все будет хорошо, Поппимин. Обещаю. — Я наклонился к ней, взял ее руку и поцеловал.
Хватая ртом воздух, она все же дотянулась до моего лица и чуть слышно пробормотала:
— Домой… еще рано…
Я кивнул и, сжав ее руку, снова поцеловал.
По коридору уже бежали врачи «Скорой». Я поднялся и отступил в сторону, чтобы они могли подойти к дивану, но Поппи вцепилась в мою руку. Из ее глаз снова выкатились слезы.
— Я здесь, малышка. — Мой голос сорвался на шепот. — Я не оставлю тебя.
Она с благодарностью посмотрела на меня. За спиной кто-то всхлипнул. Я повернулся. В сторонке, обнявшись и плача, стояли Саванна и Айда. Миссис Личфилд тоже подошла к дивану и поцеловала Поппи в щеку.
— Все будет хорошо, доченька, — прошептала она, но посмотрела на меня, и я понял, что ей самой плохо в это верится.
Миссис Личфилд тоже думала, что время истекло.
Один из врачей надел на лицо Поппи кислородную маску и перенес с дивана на носилки. Она не отпускала мою руку и не сводила с меня глаз, из последних сил борясь со слабостью.
Миссис Личфилд догнала нас уже на улице, но, увидев, что Поппи держит меня за руку, шепнула:
— Поезжай с ней, Руне. Я приеду с девочками.
Я видел, как ей тяжело и как хочется быть с дочерью.
— Отправляйся с Поппи и Руне, а Саванну и Айду предоставь мне. Мы подъедем чуть позже, — сказала моя мама.
Я уже забрался в машину, и миссис Личфилд последовала за мной.
По пути в больницу глаза Поппи все же закрылись, но мою руку она так и не выпустила. А когда миссис Личфилд не выдержала и разрыдалась, я взял за руку и ее.
Я проводил Поппи до самой онкологической палаты. Сердце колотилось так быстро, что все — доктора и медсестры — смешались в одно размытое пятно.
К горлу подступил комок. Внутри разрасталось оцепенение. Поппи проходила процедуры — у нее брали кровь, ей измеряли температуру, снимали какие-то показатели. Моя девочка держалась. Дыхание сбилось, и грудь трепетала в каком-то рваном ритме, но она сохраняла спокойствие. Сопротивляясь слабости, Поппи старалась не закрывать глаза, цеплялась взглядом за меня и в самые трудные моменты, почти соскальзывая в бесчувственность, шептала мое имя.
Я тоже держался — ради нее. Не мог позволить, чтобы она видела, как я сдамся.
Для нее было важно, чтобы я оставался сильным.
Рядом со мной, держа за руку, сидела миссис Личфилд. Позднее прибежал мистер Личфилд — с кейсом в руке и сбившемся галстуке.
— Айви, — выдохнул он, — что случилось?
Миссис Личфилд смахнула со щек слезы и взяла мужа за руку.
— Упала в обморок по дороге из школы. Хорошо, что Руне был рядом. Доктора говорят, дело в какой-то инфекции. Иммунная система ослабла, и она уже не в состоянии сопротивляться.
Мистер Личфилд посмотрел на меня, а миссис Личфилд добавила:
— Руне принес ее домой. На руках. И вызвал «Скорую». Он спас ее, Джеймс. Руне спас нашу девочку.
От слов миссис Личфилд у меня защипало в глазах. Мистер Личфилд кивнул, вероятно, в знак благодарности, и поспешил к дочери. Но не успел он коснуться ее руки, как доктора заставили его отойти.
К нам врач вышел минут через пять.
— Мистер и миссис Личфилд, — произнес он с непроницаемым лицом. — Организм Поппи пытается бороться с инфекцией. Как вы понимаете, ее иммунитет в значительной степени ослаблен.
Читать бесплатно другие книги:
