Открытие ведьм Харкнесс Дебора

Глава 14

В половине восьмого Мэтью ждал меня внизу, как всегда безупречный – одежда в черно-сизых тонах, волосы зачесаны назад. Привратник, дежуривший по выходным, внимательно к нему присмотрелся (Мэтью это вынес безропотно) и со значением сказал мне:

– До скорого свидания, доктор Бишоп.

– Ты пробуждаешь в окружающих стремление тебя защищать, – сказал Мэтью, выходя со мной из ворот.

– Куда отправимся? – Машины на улице не было.

– Сегодня ужинаем в колледже. – Он показал куда-то в сторону Бодли.

Принимая его приглашение, я ориентировалась на Вудсток или квартиру в бывшем викторианском особняке Северного Оксфорда – мне и в голову не пришло, что Мэтью может жить в одном из колледжей.

– За общим столом?! – Чувствуя, что опять оделась несообразно, я нервно одернула черную шелковую блузку.

– Этого я избегаю, насколько возможно, – со смехом заверил Мэтью. – И уж конечно не стал бы усаживать тебя за сей Круглый стол на «гибельное седалище».

Когда мы миновали Камеру Рэдклиффа и вход в Хэртфорд-колледж, я придержала Мэтью за локоть. Есть в Оксфорде колледж, известный своей эксклюзивностью и строгим соблюдением протокола – как и своим блестящим составом.

– Быть того не может!

– Разве это так важно? Если ты хочешь быть среди людей… – сказал Мэтью, глядя куда-то вбок.

– Я не опасаюсь, что ты мною собрался поужинать, – просто никогда не была внутри.

Узорные ворота охраняли колледж, будто Страну чудес. Мэтью с нетерпеливым вздохом взял меня за руку и помешал туда заглянуть.

– Всего лишь старые здания и их обитатели. – Но никакие его слова не могли отменить того факта, что он один из примерно семидесяти профессоров в колледже, где студентов нет вовсе. – И мы сразу пройдем ко мне.

Мы вошли в низкую деревянную дверцу. С каждым шагом у Мэтью прибавлялось спокойствия. Привратник безмолвствовал, скамейки во дворике пустовали – настоящее обиталище «душ всех честных христиан, принявших свою кончину в университете города Оксфорда».

– Добро пожаловать в колледж Всех Душ, – с застенчивой улыбкой произнес Мэтью.

Колледж Всех Душ, шедевр поздней готики, своими воздушными шпилями и каменным кружевом напоминал плод любви собора и свадебного торта. Я восхищенно вздохнула, решив, что еще потребую объяснений от Мэтью.

Привратник кивнул нам, глядя поверх очков.

– Добрый вечер, Джеймс. – Мэтью показал ему старинный ключ на кожаной петле, болтавшийся на его указательном пальце. – Я на минутку.

– Да, профессор Клермонт.

Мэтью снова взял меня за руку:

– Пошли. Займемся твоим образованием.

Он походил на озорного мальчишку, играющего в поиски клада. За древней, почерневшей от возраста дверью он включил свет. Его белое лицо выступило из мрака – вампир, несомненный вампир.

– Хорошо еще, что я колдунья. Человека ты напугал бы до смерти.

Мы спустились по лестнице, и Мэтью набрал на пульте несколько цифр и звездочку. С тихим щелчком отворилась еще одна дверь. За ней было темно. Пахнуло чем-то древним, плесневелым, непонятным.

– А это уж совсем из готического романа. Куда ты меня ведешь?

– Потерпи еще немного, Диана.

Терпение, увы, никогда не было сильной стороной женщин из рода Бишопов.

Протянув руку над моим плечом, Мэтью нашел выключатель. Древние лампочки, болтающиеся на своих проводах, словно циркачи на трапеции, осветили нечто похожее на стойла для миниатюрных шетландских пони.

– После вас, – поклонился Мэтью, отвечая на мой вопросительный, мягко говоря, взгляд.

Я узнала запах: здесь пахло выдохшимся спиртным, как в пабе воскресным утром.

– Вино?

– Вино.

Бутылки хранились на полках, в ящиках, в штабелях. На грифельной дощечке у входа в каждую загородку был мелом надписан год. Мы шли мимо вин времен Первой и Второй мировых войн и мимо тех, которые, вполне вероятно, еще Флоренс Найтингейл[33] отправляла в Крым, мимо вин, разлитых в год постройки Берлинской стены и в год ее разрушения. В глубине подвала меловые даты сменились обозначением категорий вроде «старого кларета» или «винтажного портвейна».

В самом конце мы уперлись в дюжину запертых дверок. Мэтью отпер одну из них. Здесь электричества не было, но он уверенно зажег свечу в медном подсвечнике.

Внутри все могло бы посоперничать аккуратностью с самим Мэтью, если не считать слоя пыли. Бутылки лежали в деревянных гнездах, позволявших вынуть одну, не обрушив все остальные. На полу виднелись красные пятна от проливаемого год за годом вина. Пахло брожением, пробкой и чуть-чуть плесенью.

– Это твое? – спросила я недоверчиво.

– Мое. У некоторых членов есть свои погреба.

– Что здесь есть такого, чего бы не было там? – Я оглянулась на большой погреб, рядом с которым лучший винный магазин Оксфорда выглядел убогим и каким-то стерильным.

– Много всего, – загадочно улыбнулся Мэтью.

Он прошелся по своему погребу, вытаскивая то одну, то другую бутылку, и наконец протянул мне тяжелую бутыль с проволочной сеткой на пробке и этикеткой в виде золотого щита. Шампанское «Дом Периньон».

За ней последовала другая, темно-зеленая, где на простой этикетке черным по белому значилось «1976».

– Год моего рождения!

Мэтью извлек еще две. Одна, с изображением французского замка на восьмиугольной наклейке, была запечатана красным воском, другая, черная и кособокая и без наклейки, – чем-то вроде смолы. К ее горлышку обрывком грязной бечевки был привязан ярлычок из желтой бумаги.

– Вот так, пожалуй. – Мэтью задул свечу и запер за нами дверь, держа обе бутылки свободной рукой. Мы выбрались наверх из пропахшего вином подвала. – Вечер обещает быть славным. – Нагруженный вином Мэтью прямо-таки сиял.

Его комнаты в чем-то превзошли мои ожидания, в чем-то недотянули до них. Они были меньше, чем моя квартира в Новом колледже, и помещались на самом верху одного из старейших корпусов колледжа Всех Душ. В них было полно скошенных углов, и, несмотря на высокие потолки, позволявшие Мэтью ходить не сгибаясь, комнаты казались низковатыми для него. Он все время наклонялся в дверях, а подоконники ему приходились не выше бедер.

Но обстановка щедро возмещала недостаток пространства. На выцветшем обюссонском ковре стояла настоящая моррисовская мебель. Архитектура пятнадцатого века, ковер восемнадцатого и грубо отесанный дуб девятнадцатого прекрасно сочетались между собой, придавая квартире атмосферу эдвардианского клуба для джентльменов.

В большой комнате стоял огромный обеденный стол. На одном его конце, помимо газет и книг, лежали аккуратными стопками разные академические бумажки: меморандумы, научные журналы, просьбы написать рецензию или статью. Каждую стопку прижимал к столу свой груз: тяжелое стеклянное пресс-папье, древний кирпич, бронзовая медаль (не иначе, академическая награда), даже короткая кочерга. Другой конец застилала полотняная скатерть, уставленная роскошными георгианскими серебряными подсвечниками – я такие видела только в музеях. Сервировка состояла из простых белых тарелок, разнообразных винных бокалов и георгианского же столового серебра.

– Прелесть какая! – воскликнула я.

Ни единой вещи здесь не принадлежало колледжу – во всем чувствовался Мэтью, и только Мэтью.

– Присаживайся. – Он забрал бутылки из моих ненадежных рук и отнес их в крохотную комнатушку, напоминающую скорее стенной шкаф. – В колледже Всех Душ не поощряется еда в комнатах, – сказал он, видя, как я рассматриваю его скудную кухоньку, – так что не суди строго.

Я не сомневалась, что меня ждет изысканнейший ужин.

Поставив шампанское в серебряное ведерко со льдом, Мэтью сел в соседнее с моим уютное кресло у камина, который, конечно же, не горел.

– Жаль, что в Оксфорде огонь теперь под запретом. Раньше, когда все камины топились, здесь пахло как на пожаре.

– Давно ты в Оксфорде? – Я надеялась, что он не сочтет мой откровенный вопрос вторжением в его прошлые жизни.

– Последний приезд датируется тысяча девятьсот восемьдесят девятым годом. – Мэтью блаженно вытянул длинные ноги. – Поступил в Ориель как студент, потом стал аспирантом. Выиграл почетную стипендию в клледже Всех Душ и перешел сюда. Когда получил докторскую, меня избрали действительным членом.

Мэтью не переставал меня удивлять: почетная стипендия присуждалась всего двум аспирантам в год.

– В этом колледже ты впервые? – Я прикусила губу, он засмеялся.

– Давай посчитаем. – Он начал загибать пальцы. – Я состоял – по разу – в штате Мёртона, Магдалины, Университетского. Дважды – в Новом колледже и Ориеле. Колледж Всех Душ обратил на меня внимание только теперь.

Прибавим к этому Кембридж, Париж, Падую, Монпелье – уверена, что Мэтью Клермонт числился там под тем или другим именем. Сколько же ученых степеней он заслужил на своем веку? Что изучал и кем были его однокашники?

– Диана, ты меня слышишь? – весело вторгся он в мои мысли.

– Извини. – Я закрыла глаза, сжала руки на коленях. – Это как болезнь: не могу сдержать любопытства, когда ты предаешься воспоминаниям.

– Знаю. Это одна из сложностей, с которыми сталкивается вампир, общаясь с колдуньей и к тому же историком. – Мэтью насмешливо скривил губы, но глаза его мерцали, как черные звезды.

– Чтобы избежать этих трудностей в будущем, не ходи в палеографическую секцию Бодли, – съязвила я.

– Одного историка мне пока вполне хватит. – Мэтью плавно встал с места. – Я спрашивал, голодна ли ты.

И зачем он вечно спрашивает? Когда это у меня не было аппетита?

– Еще как! – Я попыталась выбраться из моррисовского кресла.

Мэтью подал мне руку и помог встать.

Мы стояли очень близко, почти вплотную. Я смотрела на вифанийский медальон под его свитером, его взгляд осыпал меня снежинками.

– Чудесно выглядишь.

Я наклонила голову, и неизбежная прядка тут же упала на лицо. Мэтью, привычным жестом поправив ее, приподнял волосы у меня на затылке и пропустил сквозь пальцы, как воду. Я вздрогнула от холодного дуновения.

– Мне так нравятся твои волосы. В них столько оттенков, даже рыжее с черным. – Он втянул в себя воздух, словно уловил новый запах.

– Чем пахнет? – сипло спросила я, по-прежнему не смея взглянуть на него.

– Тобой.

Я подняла глаза:

– Не приступить ли нам к ужину?

Сосредоточиться на еде, конечно, было трудновато, но я старалась. Мэтью пододвинул мне стул с тростниковым сиденьем. С этого места мне было видно всю его красивую комнату. Хозяин достал из миниатюрного холодильника две тарелки, где на подстилке из колотого льда лежало по шесть свежих устриц.

– Продолжаем работать над твоим образованием. Лекция номер один – устрицы и шампанское. – Подняв палец, как дон, рассуждающий на любимую тему, Мэтью достал из ведерка шампанское и одним движением вытащил пробку.

– У меня это не так легко получается, – сказала я, глядя на его сильные пальцы.

– Если хочешь, могу научить тебя извлекать пробки шпагой. Или ножом, когда шпаги под рукой нет, – ухмыльнулся он и плеснул немного в бокалы; шампанское запенилось, искрясь при свечах. – A la tienne[34].

– A la tienne. – Я подняла в ответ свой узкий бокал, глядя, как лопаются на поверхности пузырьки. – Почему они такие крошечные?

– Потому что вино старое. Шампанские вина, как правило, пьются гораздо раньше, но я люблю старое, люблю вспоминать его прежний вкус.

– Сколько же ему лет?

– Больше, чем тебе. – Мэтью вскрывал устриц голыми руками – обычно для этого требуется острый нож и большое умение – и кидал раковины в стеклянную чашу. – Это урожай тысяча девятьсот шестьдесят первого года. – Он протянул мне тарелку.

– Обещай, что ничего более древнего мы пить сегодня не будем.

У меня дома в бутылке, которую он принес на четверговый ужин, стояла на прикроватной тумбочке последняя из его белых роз.

– Если и будем, то ненамного древнее, – усмехнулся он.

Я опрокинула в рот содержимое первой раковины и выпучила глаза от вкуса Атлантики.

– Теперь запей. – Мэтью смотрел на меня поверх своего бокала. – Как ощущение?

Вино и устрицы сочетались с морской солью абсолютно колдовским образом.

– У меня во рту океан. – Я отпила еще.

Доев устрицы, мы принялись за салат, содержащий всевозможные виды дорогой зелени, орехи и ягоды. Мэтью заправил его тут же на месте, смешав винный уксус с оливковым маслом. Салат украшали крошечные кусочки мяса – это оказалось мясо куропаток из угодий Олд-Лодж. Это блюдо мы запивали вином моего года. Пахнущее дымом и лимонной мастикой для пола, оно имело ирисочно-меловой вкус.

Следующим блюдом было жаркое – телятина с яблоками и сливками, под соусом, на гарнире из риса. Мэтью улыбнулся, когда я раскусила терпкий яблочный ломтик:

– Старый нормандский рецепт. Тебе нравится?

– Не нахожу слов. Сам готовил?

– Нет, шеф-повар из ресторана «Олд парсонейж». Дал мне подробные инструкции, как не сжечь это чудо, разогревая дома.

– Можешь всегда разогревать для меня еду. Но ты ничего не ешь?

– Потому что не голоден. – Немного понаблюдав за мной, он принес из кухни запечатанную красным воском бутылку, распечатал, откупорил, сказал «превосходно» и перелил алую жидкость в графин.

– Уже чувствуешь запах? – Я еще не до конца представляла, насколько сильны его обонятельные рецепторы.

– О да. Это особенное вино. – Он налил понемногу мне и себе. – Хочешь попробовать нечто волшебное? – (Я кивнула.) – «Шато-марго» знаменитого урожая. По мнению некоторых знатоков, лучшее из всех красных вин, когда-либо существовавших на свете.

Подражая Мэтью, я сунула нос в бокал. Запахло фиалками. В бархатном вкусе ощущались молочный шоколад с вишней – а еще, как ни странно, давние отголоски прокуренного отцовского кабинета и карандашной стружки в точилке. Самый последний оттенок напомнил мне Мэтью.

– У него вкус как у тебя! – объявила я.

– То есть?

– Пряный, – уточнила я, покраснев до корней волос.

– И только?

– Нет. Оно пахнет фиалками – я думала, что и вкус будет такой же, но после распробовала. А по-твоему как?

Его реакция занимала меня куда больше и смущала куда меньше, чем моя собственная. Мэтью понюхал вино, поболтал его в бокале, попробовал.

– Да, фиалки – тут я с тобой согласен. Пурпурные засахаренные фиалки, из любви к которым Елизавета Тюдор испортила себе зубы. – Он сделал еще глоток. – Дым хороших сигар – такие курили в клубе «Мальборо», когда там бывал принц Уэльский. Ежевика, собранная возле живых изгородей у конюшен Олд-Лодж. Красная смородина, настоянная на бренди.

Вампиры – сюрреалистические создания. Дело не только в том, что Мэтью способен видеть и слышать то, что мне недоступно, а в остроте и точности его восприятия. Не просто ежевика, а собранная тогда-то и там-то.

Пока Мэтью пил вино, я разделалась с мясным блюдом, подставила свой бокал под огни свечей и спросила шутливо:

– А какой, по-твоему, вкус у меня?

Мэтью, побелев еще больше, вскочил. Салфетка упала на пол, на лбу у него вздулась жилка.

Я брякнула что-то не то.

В мгновение ока он оказался рядом, схватил меня выше локтей и вздернул со стула.

– Мы не обсудили еще одну вампирскую байку, согласна? – Он смотрел странно, его лицо внушало страх. Я попыталась вырваться, но он держал крепко. – О вампире, который так влюбляется в женщину, что не может себя сдержать.

Да что же я такого сказала? Мы обменялись вкусовыми впечатлениями, а потом…

– Ой, Мэтью, – пискнула я.

– Хочешь знать, что я почувствую, отведав тебя на вкус? – Его голос стал до отвращения низким, почти утробным.

Он отпустил меня и тут же погрузил руки мне в волосы, упершись большими пальцами в основание черепа. От этих холодных прикосновений по мне разливалось оцепенение. Не могла же я опьянеть от двух бокалов вина. Он, наверно, чем-то меня одурманил – как иначе это объяснить?

– Меня пленяет не только твой запах. Я слышу, как струится по жилам твоя колдовская кровь. – Мэтью приблизил холодные губы к моему уху, обдавая меня сладким дыханием. – Она поет – известно это тебе? Твоя кровь, подобно сирене, завлекающей моряка на скалы, может привести к гибели и меня, и тебя. – Его тихий доверительный голос проникал прямо в мозг.

Губы вампира коснулись моей скулы, двинулись дальше. Кожа под ними леденела и тут же вспыхивала огнем.

– Мэтью, – выдохнула я и закрыла глаза.

Горло перехватило. Я ждала, что он вот-вот вопьется мне в шею, но шевельнуться не могла, да и не хотела.

Вопреки ожиданиям его губы прижались к моим, руки обняли меня, пальцы бережно обхватили голову. Мой рот приоткрылся; ладони, прижатые к его груди, ощутили один-единственный удар сердца.

Когда оно ударило, поцелуй стал другим. Мэтью больше не нападал – его голод преображался в сладость и горечь. Он медленно взял в ладони мое лицо и нехотя отстранился. Я впервые услышала его дыхание, совсем не похожее на человеческое, – могучие вампирские легкие тихо и прерывисто пропускали через себя ничтожные порции кислорода.

– Я воспользовался твоим страхом. Каюсь, – прошептал он.

Я стояла, не открывая глаз, все еще чувствуя себя одурманенной. Его гвоздика с корицей разогнали запах фиалок.

– Тихо! – резко сказал Мэтью, когда я шевельнулась в его объятиях. – Я могу не совладать с собой, если ты начнешь вырываться.

В лаборатории он предупреждал меня об отношениях между охотником и добычей – теперь заставлял притворяться мертвой, чтобы хищник в нем потерял интерес.

Но я была живой, а не мертвой.

Открыв глаза, я увидела его лицо, выдававшее алчность и голод. Сейчас он повиновался инстинкту, но инстинкты были и у меня.

– Ты для меня не опасен, – выговорила я замерзшими и в то же время пылающими губами, не привыкшими к вампирскому поцелую.

– Вампир не опасен для колдуньи? Не будь так уверена. Здесь все решает мгновение. Если я нападу, то уже не остановлюсь, и ты меня тоже не остановишь. – Мы, не мигая, смотрели друг другу в глаза. – А ты смелая, – удивленно промолвил Мэтью.

– Отродясь такой не была.

– А кто сдавал кровь вампиру? Кто без страха смотрит ему в глаза? Кто выпроводил из библиотеки нелюдей и ходит туда день за днем, отказываясь подчиняться кому бы то ни было? Это все называется смелостью.

– Простое упрямство. – Сара давным-давно объяснила мне разницу.

– Я уже встречал такую отвагу – большей частью у женщин. Мужчины только бравируют, прикрывая этим свой страх.

Его взгляд порхал по мне, оставляя на коже тающие снежинки. Протянув палец, он снял с моей ресницы слезу, осторожно усадил меня и присел на корточки перед стулом. Его руки – одна на подлокотнике, другая на моем колене – обхватывали меня, как заветный круг.

– Обещай никогда не шутить с вампирами – даже со мной – о крови и о том, какова ты на вкус.

– Прости, – сказала я шепотом, заставив себя не отводить взгляд.

– За что? Я уже понял, что о вампирах ты почти ничего не знаешь. Запомни одно: ни у одного вампира нет иммунитета против такого соблазна. Совестливые вампиры почти все свое время стараются не думать о том, каковы на вкус их собратья по разуму. Если же ты встретишь бессовестного – которых полным-полно, – то помоги тебе Бог.

– Я сказала, не подумав. – Думать я не могла до сих пор – меня переполняла память о его поцелуе, его ярости, его почти осязаемом голоде.

Он прислонился головой к моему плечу. Вифанийский гробик выпал из-за ворота и закачался, блестя при свечах.

– Вампиры и колдуны не созданы для таких чувств, – заговорил он едва слышно. – Я ничего подобного еще…

– Знаю. – Я прижалась щекой к его волосам, на ощупь таким же шелковистым, как и на вид. – Со мной то же самое.

Руки Мэтью, ограждавшие меня, сомкнулись на моей талии. Холод пробрал меня сквозь одежду, но я не дрогнула и придвинулась еще ближе, положив руки ему на плечи.

Вампиры, очевидно, могут оставаться в такой позе сутками, но для простой колдуньи это не вариант.

– Совсем забыл, – смущенно сказал Мэтью, когда я зашевелилась, и встал.

Кровообращение понемногу восстанавливалось в моих затекших ногах.

Мэтью подал мне бокал. Когда он вернулся на место, я попыталась направить его мысли в другое русло – отвлечь от предположений, какова я могу быть на вкус.

– Когда ты сдавал на почетную стипендию, каким был пятый вопрос?

Кандидатам, умудрившимся ответить письменно на четыре немыслимо глубоких и сложных вопроса, задают знаменитый пятый. Это всего одно слово, например «отсутствие» или «вода». Кандидат сам решает, как отвечать, и лишь ответивший с блеском выигрывает стипендию.

Мэтью перегнулся через стол (не загоревшись при этом от пламени свечи), подлил мне вина и сказал, избегая смотреть в глаза:

– Желание.

Отвлекла, называется.

– И что же ты написал?

– Наш мир, как я полагаю, держится только на двух эмоциях. Одна – это страх, другая – желание. Так примерно и написал.

О любви он не упомянул. Довольно жуткая картина – словно перетягивают канат два противоположных, но равных по силе импульса. Однако похоже на правду, в отличие от расхожего штампа «миром правит любовь». Мэтью продолжал намекать, что желание – в его случае жажда крови – способно принести в жертву все остальное.

Но не только вампирам приходится перебарывать свои импульсы. Многое из того, что именуется магией, представляет собой желание, обращенное в действие. Колдовское искусство требует ритуалов и заклинаний, но чистая магия – это желание, нужда, мучительный голод.

И раз уж Мэтью готов открыть мне свои секреты, нечестно умалчивать о своих.

– Магия – это осуществленное желание. Помнишь тот вечер, когда мы с тобой впервые увиделись? Я тогда осуществила свое желание, достав «Ноутс энд квайериз» с полки. Колдун, сосредоточившись на том, чего хочет, и представив, как это можно осуществить, может добиться желаемого. Вот почему мне приходится соблюдать такую осторожность в работе. – Я подняла дрожащей рукой бокал, сделала глоток.

– Значит, ты, совсем как я, все время стараешься ничего не желать. По тем же, в общем, причинам. – Снежный взгляд Мэтью порхнул по мне.

– Хочешь сказать, что я боюсь не остановиться, если начну? Это верно. Не хочу, оглядываясь на прожитую жизнь, понимать, что получала незаслуженно все, что хотела.

– И потому заслуживаешь все это дважды. В первый раз – отказываясь что-то взять просто так, во второй – трудясь и прилагая усилия, – с невеселым смешком подытожил Мэтью. – Не так уж здорово быть сверхъестественным существом, выходит?

Предложив перейти к камину, он поставил на столик рядом с диваном ореховое печенье. Потом принес с кухни последнюю бутылку, уже откупоренную, и вручил мне бокал с янтарным напитком.

– Закрой глаза и понюхай, – распорядился он на манер университетского дона.

Я послушно зажмурилась. Вино показалось мне старым и в то же время живым. Пахло оно цветами, орехами, засахаренными лимонами и чем-то давним, минувшим, известным мне только из книг.

– Пахнет прошлым, но не мертвым, а полным жизни.

– Теперь открой глаза и попробуй.