Времена Бессмертных Мишель Роман
— В том-то и дело. Только вот есть выбор — верить в красавца Дориана Блэка, культивировавшего нарциссизм, или же в того, кто расстался с жизнью за грехи человечества… — он хочет сказать что-то еще, но слова так и остаются не сказанными. Может быть, напомнить мне о поступке, о котором я болтала ранее и о том, что для него найдется место в жизни каждого хоть раз.
— Прости, если кажусь тебе поверхностной, изнеженной византийкой, я пытаюсь понять теб…
Я не успеваю закончить, Лео вскакивает за секунду и, проскочив прямо через пламя костра, кидается на меня. Сильные руки впиваются в мои плечи, он давит так сильно, что я чувствую боль в шее, и голова безвольно запрокидывается назад. Он стоит неподвижно и с яростью смотрит мне в глаза, так близко он ко мне еще не был. Я ощущаю жар его тела, сочащийся через одежду, неожиданно узнаю его запах и от этого мускусного аромата я не в силах пошевелиться. Все что я могу, это смотреть, как странно соблазнительно бьется вздувшаяся вена на его шее, и я мечтаю прикоснуться к ней языком…
— Именно, черт тебя возьми! Именно поэтому ты сбиваешь меня с толку: хочешь понять меня и узнать! Что с тобой твориться, а? Ты ненормальная, да?! У тебя не все в порядке с головой и ты … просто не говори со мной больше! — он отпихивает меня в сторону и идет куда-то в наступившую темноту.
Я не шевелюсь. Это шок, я осознаю, но думаю, даже когда он пройдет, я не стану рыдать. Мне только нужно прийти в себя и не думать о ярости, льющейся из его глаз. Я не плачу… но за что? Что я могла такого сказать или сделать раньше, что ввергло его в такую агрессию? Я смотрю на огонь, но не ощущаю его теплоты, мне стало очень зябко. И я не преувеличиваю, меня по настоящему начинает знобить, но тело словно деревянное, я даже не могу заставить себя подняться с холодной желтой травы и пойти к машине. Ступор замораживает мысли, словно кислота растворяет ощущение времени, и когда я, наконец, прихожу в себя, с удивлением замечаю: над горизонтом встает солнце. Нехотя, словно вырванное нарочно кем-то из сна.
Пытаюсь подняться на ноги опираясь ладонями о землю, но они такие холодные что я не чувствую их и валюсь на бок. С ужасом вспоминаю, что делала последние несколько часов — тупо сидела на промерзлой земле и ни о чем не думала, перед мысленным взором были лишь налитые яростью глаза Лео и гремела фраза в голове: «…не говори со мной больше!»
Что он сделал со мной, сказав это? Неужели убил во мне, то слабое, больное чувство, которое мне так понравилось сначала. Убил ли? Нет сил, думать об этом, тело сдается перед холодом и прежде чем провалиться в забытье, я слышу чьи-то шаги.
Открыв глаза, я вижу проносящиеся заснеженные места, где я никогда не бывала и не слышала о них. Мы все так же едем в машине Лео, я лежу на коленях Афины и она странно-заботливо прижимает меня к себе, поправляя съехавший на пол плед. Когда я пытаюсь принять сидячее положение и увидеть лицо Лео, подруга не позволяет мне этого, а настойчиво просит чтобы я отдыхала. Я не пытаюсь противоречить, оказывается, во мне нет силы даже для того, чтобы повернуть голову и рассмотреть его выражение лица в зеркале заднего вида. Я больна. После недолгого сна мое состояние, кажется, только ухудшилось, переохлаждение истерзало организм и думаю, я до сих пор нахожусь где-то между жизнью и смертью. Хотя думать о своем самочувствии именно в таком, драматичном ключе совершенно нелепо для меня, будто я могу закрыть глаза еще на какое-то время, подремать и проснуться абсолютно здоровой. Но все же, это не так.
Когда я в сознании и не защищена непроницаемой оболочкой сна, жар, словно окутывающий мои кости ощущается неимоверно сильно, голова сотрясается от невыносимых пульсаций боли. Я сдерживаю стоны и метания, но какие-то предательские звуки, иногда срываются с моих губ и тогда Афина кладет прохладную ладонь мне на лоб и это помогает. Время словно стало ни тем, чем было раньше, оно — непонятное мгновенное, когда я засыпаю и просыпаюсь, оно — растянуто до абсурда, если сосредотачиваюсь на головной боли.
Жар плавит кожу, я сбрасываю с себя одеяло, скидываю прохладную руку Афины, мечусь на кожаных сиденьях из стороны в сторону, я не в сознании, но думаю, ищу, даже находясь в болезненной агонии, взгляд Лео, хочу понять, что он думает обо мне после того, как накинулся на меня у костра.
В сотый раз открываю глаза и вижу голые ветки деревьев, проносящиеся за окном машины, но уже не знаю, толи это мы едем так быстро, а может мое головокружение, достигло пика. В горле пересохло, я пытаюсь попросить попить у Афины, но слова такие тихие, что, скорее всего их принимают за болезненный бред. И после третьей попытки у меня получается, и Афина понимает — я в сознании. Вода, сочащаяся по объятому огнем горлу, кажется мне слишком холодной, почти ледяной и я пытаюсь пить медленнее, но не могу совладать с трясущимися руками и захлебываюсь от холодного потока. Должно быть, выгляжу я совсем жалко, слышу встревоженное, горькое восклицание Афины где-то над головой: «Рори!» и она тянется, чтобы забрать бутылку с водой у меня из рук, а потом нежно, почти по-матерински принимается убирать промокшие от пота прядки волос с моего лица.
Я бессильно опускаю веки, и мир куда-то проваливается, вместе с его главным героем.
И тут же (как я думаю), открываю глаза навстречу новому дню, но прошло всего несколько часов, а за стеклом чернеет холодная осенняя ночь. Пытаюсь повернуть голову, увидеть лицо Афины, чтобы понять, как выгляжу со стороны, но к своему глубочайшему удивлению, узнаю, что лежу на коленях у Спартака. Должно быть, они с Афиной договорились сменять друг друга в уходе за мной, и самим немного отдыхать.
Тогда все плохо! Если моя сильная волевая подруга поняла, что не сможет в одиночку присмотреть за мной, значит мое состояние критическое. Но я борюсь с болезнью внутри себя, и даже говорю Спартаку «привет», пытаясь улыбнуться. Он широко улыбается мне в ответ, отчего мне становится как-то легко и уютно в этой осточертевшей, пропитанной запахом моей болезни и пота, машине.
Красивые зеленые глаза Спартака, обрамленные густыми ресницами, излучают такой необходимый мне свет, от которого прибавляется сил и желания бороться. В голову приходит мысль, что он воплощение моего брата, точно душа Дио покинув тело много лет назад, перенеслась в этого красавца, и все случившееся, было не напрасно, а для того чтобы он, вот так спасительно, на меня смотрел. Полностью уверив себя, что лежу на коленях Дио, я протягиваю Спартаку руку, и он мягко ее сжимает, молчаливо говоря мне: «Ты справишься».
Мне не неловко за себя. У болезни есть такое преимущество — тебе на какое-то неопределенное время совершенно наплевать, как ты выглядишь и что говоришь, хочется просто найти в себе еще немного сил и может быть справиться!
С мыслями о брате я вновь исчезаю из реального мира.
Просыпаюсь на этот раз от того, что мне дико холодно и еще, потому что мне снился Лео, хотя уже не могу вспомнить каким именно образом, но открыв глаза, я ищу его. Что-то такое пугающее было в этом моем сне, потому что мне очень нужно убедиться, что он в порядке и все еще в зоне моей досягаемости. Точно если он исчез, то вскоре исчезну и я за ненадобностью.
Наступает новая стадия моей хандры; становится холодно, кажется, что нашу машину продувают десятки ветров, и я хочу поглубже укутаться в старый дырявый плед. Одеяло пахнет пылью и какими-то травами, должно быть взяли его из чулана, где оно пролежало несколько лет. От этого запаха становится даже уютней, как будто я вернулась в дом, где никогда и не жила, а может запах заставляет верить меня, что когда-то очень давно, им укрывался маленький Лео, гостивший в большом доме у дяди и тети. При всей сентиментальности моих фантазий, это никак не помогает мне согреться, и тело начинает трястись от мороза, точно я — это старый мотор автомобиля, изживший свой срок.
— Ее колотит, нужно еще одеяло. — говорит бесцветный голос с водительской стороны, и человек выходит из машины, негромко хлопнув дверью.
Оказывается, мы стоим, наверняка устроили последний привал перед въездом в Олимп, и ребята снова развели костер. Рассмотрев за стеклом яркое желтое пламя, рвущее кромешную тьму, вспоминаю то, как несколько дней… или часов назад, впервые увидела Лео в ярости. Меня ввергло в состояние шока не то, как он грубо отшвырнул меня в сторону, после произнесенных слов, а гнев, адресованный именно мне. «Не говори со мной больше!» Эта громкая фраза без конца, словно преследующий меня маньяк, появлялась в сознании, угрожая ухудшить мое состояние. Так почему же он так отреагировал? Я ведь только и сказала ему, что хочу понять его, а это привело в бешенство. Он не хочет, чтобы я пересекала невидимую, проложенную обстоятельствами границу, где есть он — похититель и злодей, и я — жертва. Чего он боится, если позволит себе стать ко мне ближе, поверит в мою симпатию и сделает шаг на встречу? Того, что я предам его, поиграю как с диковинной игрушкой и выброшу за черту своей сытой византийской жизни? Или все просто и непредотвратимо… Я не нужна ему!
— Как ты? — мягким, непривычным голосом интересуется Афина, наполовину приоткрыв дверь машины. Вместе с холодным ветров, в салон врывается и запах жареных бобов.
От этого меня мутит, хотя, что странно, желудок стонет от голода и это невыносимо! Если бы в этот момент я стояла на ногах, то непременно бы свалилась на землю, от дурноты ощущений. Я ничего не отвечаю подруге, и скорбно поджав губы, она оставляет меня одну в автомобиле. Только и остается, что стараться перестать дрожать, убедить мозг, а значит и тело что включена печка и внутри машины тепло, но болезнь не хочет сдаваться так просто.
Минут десять я нахожусь одна, прокручивая в мыслях тон голоса Лео, сказавшего ребятам, что мне нужно еще одно одеяло. Звучал он так, будто он намеренно скрывал свои эмоции, подавлял с завидным успехом, опасаясь, что я могу решить, словно ему не все равно. Должно быть, он принял решение не вступать со мной в контакт и окончательно прекратить начавшуюся появляться между нами связь. Ну что ж, если такого его желание…
Нет! Я не могу спокойно принять свою роль безмолвной жертвы, пока не увижу его лицо! Ведь за все время моей болезни, пока тянулся этот путь от Окраины до Олимпа, я не видела ничего, кроме его спины. А этого слишком мало для меня! Если суждено случиться, что мы навсегда останемся врагами, пусть уж это произойдет, когда мы будем смотреть друг другу в глаза и я смогу ему ответить чем-нибудь таким же сильным, как гнев.
Но, к сожалению сегодня этого уже не случится. Думая о нем, с плотно закрытыми глазами, бьющаяся от дрожи, я чувствую, как на мгновение врывается в машину ветер, а затем на мое тело опускается еще одно одеяло. И постепенно я согреваюсь, невольно уплывая в темную даль сновидений, но у самого края, вспоминаю обрывок сна о Лео:
Мне страшно, я нахожусь в полной темноте и откуда-то, из ее глубины, на меня таращатся два горящих красных глаза, это нечто следит за мной, приближается. Я пытаюсь закричать, но страх сковывает горло, будто тисками, а зловещие красные глаза все ближе и ближе… и вот когда я уже думаю, что тьма меня поглотит, я чувствую, как меня берут за руку, и тепло от прикосновения рассеивает ужас. Это Лео. Он спас меня. И нет больше страха.
Просыпаюсь я самой первой; бледное солнце встало совсем недавно и на пасмурном небе его плохо видно. Рядом со мной, откинув голову на спинку кресла, неподвижно дремлет Афина, Спартак согнулся, скрестив руки на приборной панели и положив на них голову. Лео нигде нет.
Уверенна, что болезнь моя отступила, так как кроме легкого головокружения ничего не ощущаю и очень хочу глотнуть свежего воздуха. Стараясь шуметь как можно тише, выхожу из автомобиля, придерживая одной рукой плед. Погода замечательная, нос немного щекочет от морозного ветра, но когда он не дует, вполне тепло, даже можно не кутаться в одеяло. Взгляд тут же упирается в огромные ворота, окружающие Олимп. Они сделаны из черного металла, резные, напоминающие прекрасные растения с огромными цветами, заканчивающиеся острыми пиками. Эти готические ворота исполинского размера так высоки, что если в солнечный день смотреть, где они заканчиваются, можно опалить глаза, поднимая голову слишком высоко. Так как ограждение резное, подойдя достаточно близко видно, что происходит в городе, и что он из себя представляет. Я следую за любопытством.
Те строения, что выхватывает взгляд, выполнены в стиле старого Рима, с высокими колоннами по несколько рядов. Здания в сравнении с византийскими, не превышают пяти-семи этажей. Куда не взгляни, повсюду прекрасный белый мрамор, но когда присматриваешься достаточно внимательно, заметно, что со временем мрамор принимает болезненный зеленоватый оттенок, будто смертельная зараза уже начала пожирать Олимп. Далеко впереди, в самом центре бессмертного города, виднеется овальной формы амфитеатр, он настолько огромен, что создается такое впечатление, словно вечером солнце уходит не за горизонт, а опускается в эту мраморную чашу. У главных ворот пустынно, но я вижу, в домах у окраины суетятся несколько человек, и это хоть как-то разряжает обстановку. Прислушиваюсь: Олимп совсем не безлюден, как кажется изначально, даже с такого далекого расстояния доносятся громогласные вопли и неразборчивые скандирования из глубины амфитеатра. Не могу поверить, что большинство граждан Олимпа, плюс беженцы с Окраины поместились в одном месте! Для чего?
— С выздоровлением тебя. — нарушает ход моих мыслей Лео, внезапно оказавшийся со мной у закрытых ворот.
Сначала, я думаю не подавать виду, что удивлена его появлением — обеими руками сжимаю стальные прутья и неотрывно смотрю на панораму Олимпа, но чем дольше он стоит около меня, тем сильнее мое желание заглянуть в его большие темные глаза, может быть на этот раз разглядеть в них такую ожидаемую мной симпатию. Жду еще немного. Он не уходит. Думаю, как и я смотрит на мраморный город, таящий в себе пожар бунта, и когда молчание становится невыносимым, я оборачиваюсь к нему.
— Не уверенна, что со мной все в порядке. — не хотела так говорить, прозвучало, словно я вовсе не имею ввиду состояние здоровья, а между строк намекаю на его приступ агрессии.
— Нравится? — не глядя на меня, кивает он головой в сторону города. Устремленный взгляд, холоден и загадочен. Тусклое солнце обратило его образ в грязный белый цвет, точно он, как и весь город перед нами, сделан из мрамора. Секунды я рассматриваю его, но когда Лео поворачивает ко мне голову, спешно возвращаюсь к созерцанию Олимпа.
Сердце бьется не в такт. Липкие ладони сильно стискивают черные прутья ворот, кажется, скоро по ним потечет моя кровь. Я неслышно делаю глубокий вдох, намереваясь ответить ему уверенным будничным тоном, будто меня ни капли не тронуло его поведение накануне.
— Я бы не смогла здесь жить. — произношу я. Слова искренние.
А сама тут же про себя анализирую, как прозвучал мой голос со стороны, не было ли заметно мое волнение.
Решаюсь на короткий взгляд, ни к чему не обязывающий и понимаю, что он вроде растерялся. Вопросительно поднимаю бровь, беззвучно спрашивая: что не так? Но сердце мое обливается кровью, когда приходится смотреть ему прямо в глаза, еще и претворяясь спокойной.
— А я-то думал, что ты хотя бы сейчас разозлишься, или даже попытаешься удрать… Хочу чтоб ты знала, я не жалею о случившемся. — никакой растерянности больше нет. Одна надменность и пренебрежение.
Нагревающийся механизм в моей груди, приходит в полное действие, я впервые хочу броситься на него, начать колотить, кричать и пытаться достучаться до его души, понять наконец, что он чувствует, почему ведет себя так, словно я ничтожество! Мне уже надоели игры, которые он еще даже не обозначил! Есть ли в нем хоть капля симпатии, за которую я готова отдать половину своей жизни!?
— Кажется, ты просил не говорить с тобой? Тогда будь добр, не заводи разговоров первым. — окинув его презрительным взглядом ставлю я точку.
Я поражена собственной смелостью; впервые я не отмолчалась и не сказала чего-нибудь, выставляющего меня еще большей дурачкой, а достойно парировала, оставив за собой последнее слово. Отворачиваюсь и иду по направлению к машине.
Лео точно смотрит мне вслед. Я скидываю с плеч одеяло и демонстративно отшвыриваю его в сторону. Я следую первым побуждениям, приходящим в голову, сама не представляя какие за этим могут последовать события.
Сначала я снимаю куртку, затем через голову освобождаюсь от черной футболки и, не смотря ни на Афину, ни на Спартака, тянусь за скомканным платьем, в котором прибыла на Окраину. В мгновение я уже такая, какой была несколько дней назад: типичная представительница византийской богемы, только вот все это — показательное выступление!
Затем я хватаю с сидения полупустую бутылку с водой и иду прочь от машины и от Олимпа, но самое главное от тяжелого взгляда Лео. Я, конечно, тут же жалею о том, что не продумала хотя бы частично свой «большой уход», нужно было хотя бы вспомнить о пальто, дожидающимся меня в багажнике красной машины. Но даже сильный порывистый ветер, летящий на меня со стороны пустыря окружающего Олимп, не способен сейчас меня остановить.
Гордость, с оттенком гордыни — новейший коктейль из чувств!
Через пару минут моего одинокого шествия в никуда, за спиной раздается оклик Афины, уносящийся вместе с порывом ветра. Затем громкие слова Спартака, из-за которых я улыбаюсь, и почти готова остановиться:
— Византия в другой стороне!
Я продолжаю идти, хотя уже переживаю о том, что повторно могу заболеть из-за прогулки на холодном ветру, точно обдирающем мою кожу кривыми лезвиями. Сама пока не решила, какой реакции хочу добиться от Лео. Да и бегу ли я для того, чтобы он меня остановил? Оказавшись одна посреди безлюдных, диких просторов, впервые за долгое время испытываю желание оказаться дома, укрыться под защитой уюта и комфорта. Долгое и тяжелое путешествие вдруг кажется мне непосильным, нежеланным. Сам собой вспоминается взгляд Париса, беспрекословно ищущий ответа на симпатию в моих глазах. Я с удивлением для себя переосмысливаю его отношение ко мне, испытывая в данный момент огромную благодарность за преданность, которую он пронес через все время ожидания моей ответной реакции.
Мне хочется расплакаться, хочется забыть о том, кого я встретила за пределами Византии, хочется, ничего не объясняя, спрятаться в объятиях, хочется не знать о том, какой страшный и жестокий мир. Он ведь совсем мне чужой — Лео! Как глупо и жестоко по отношению к самой себе позволить влюбиться в человека, которому плевать, который так легко причиняет боль…
Но который спас меня, не страшась опасности.
Тут же ругаю себя за эти слова, нельзя позволять болезненным чувствам открывать рот, пора приниматься за убийства, бежать прочь от любви, оставляя ее позади, под беспощадными холодными ветрами! Я ведь сама чувствую: влюбляясь в него, каждый раз позволяя ему причинять боль, все ближе оказываюсь к обжигающему пламени трагедии, которая непременно разразится, стоит мне только поверить, что он хоть немного в меня влюблен. Но я ничего не могу поделать с огромной силой притяжения, влекущей меня к нему, я, то самое глупое насекомое, узревшее прекрасный свет и стремящееся к нему, не подозревающее, что огонь меня испепелит.
Я хочу этого? Разве так может быть? Хотеть погибнуть от одного лишь его взгляда.
Морозный ветер обжигает голые лодыжки, проникает через кожу и касается костей. Не знаю, как долго еще смогу идти, мне хочется обернуться и посмотреть — есть ли хоть какая-то реакция? Но гордость упрямо ведет дальше. И когда я уже готова смериться с тем, что брошена на произвол судьбы и единственное, что меня ждет, это голодная смерть и переохлаждение, меня обнимают. И все вокруг словно вспыхивает, в один миг случается столько всего.
Я чувствую гиперболизированное сознанием ощущение тепла, эйфорию от понимания — Он меня не бросил, и мурашки, бегущие по рукам в том месте, где он касается кожи. Адреналин, хлынувший в кровь, чудеснейшим образом преображает мое мироощущение: никакого холода больше нет, я ощущаю слабость и дрожь в ногах, будто я ничего не вешу, и удерживают меня от падения только его объятия. Прошлое, настоящее, приобретают сакральный, не распознанный мною ранее смысл; я была рождена для этой любви, ничего иного со мной не могло произойти. Глупо было считать, что я сбилась с пути, что окончательно и бесповоротно запуталась и происходящие со мной события не имею какого-то конкретного значения. Нет, все не так!
Мир переполнен смыслом и цветом, когда он просто касается меня. Его объятия единственное, чего можно желать до смерти.
Я несмело оборачиваюсь, боясь, что Лео перестанет меня обнимать, и сама держу его за руки. Тепло! Сколько же дней вечности я хочу провести в окружении тепла его тела! В этот момент, когда он рядом, и я держу его, словно заплаканный ребенок спешащую на работу мать, мне уже безразлично: испытывает ли он ко мне ответные чувства. Мне плевать, нужна я ему или нет, плевать, следуя какому корыстному мотиву, он догнал меня и обнял! Есть только сейчас. Мне слишком жаль тратить время на размышления о его чувствах. Он рядом…
— Ты хочешь снова заболеть? — с родительской сердитостью обращается он ко мне.
Я смотрю на него так открыто, как только мне хватает души. Больше всего хочется, чтобы Лео узнал истинную мощь моей к нему симпатии, словно эта самая сила может растопить лед в его сердце. Как в сказке, что я читаю: нужно любить его очень сильно и заколдованная льдинка растает. Если я не буду бороться, то значит, я сдалась и предала его.
— Ты вся дрожишь. — не дожидаясь ответа, снова говорит он.
Я желаю сказать ему многое, но как всегда, слова существуют лишь в моей голове и никак не хотят срываться с губ. Это раздражает, есть желание врезать себе по голове. Что за блокирующий механизм не дает мне раскрыть всех своих чувств?
Я нехотя размыкаю пальцы и делаю Лео свободным, но к моему удивлению и восхищению, он не уходит обратно к машине. Вместо этого, он стоит и смотрит мне в глаза, бегая взглядом; точно пытаясь прочитать по моему лицу ответ на вопрос. Задать его он не решается. Мы повисаем где-то между пространством и временем, ощущаю, что стоит нам только открыться друг другу и дать ответы на все интересующие вопросы, или хотя бы на один из них, на самый главный — мы влюблены? — тогда события примут кардинальный поворот. И я всерьез жду, что он спросит меня, хочу ли я быть с ним, но ничего не происходит.
Не происходит!
И это разочарование наполняет меня отвратительной горечью, будто я съела горсть могильной земли.
— Из тебя никакая пленница. — констатирует он с едва коснувшейся губ улыбкой.
Почему ты молчишь? Я не хочу дурацких посторонних разговоров ни о чем, не желаю шутить! Просто намекни, что чувствуешь ко мне что-то, а не дари утешительного приза в виде улыбки и отказа от решения не говорить со мной.
— Скоро все закончится, это я могу тебе пообещать. — ровным голосом заверяет Лео и двигается с места, в направлении Олимпа.
Секунду я смотрю ему в спину, а затем иду следом.
— Лео… — зову я его. Голос сухой и сдавленный, точно я не разговаривала уже давно. — Я не хочу возвращаться домой.
Мое признание — это крик о помощи, мольба, облаченная в крохотную, не симпатичную форму, но если ему не безразлично, он обязательно поймет.
У красной машины не только Афина и Спартак, с ними рядом молодой мужчина. Его нижняя челюсть утопает в густой черной бороде, это тут же бросается в глаза. Взгляд острый и напряженный, вспыхивает, как только он замечает меня. Не могу понять, что вызвало в нем такую реакцию. Думаю держаться от него как можно дальше, пока не станет известно, кто он такой и какие цели преследует.
— Это мои друзья, мы все пришли с Окраины. — обращается уважительным тоном Спартак к незнакомцу, как только мы подходим.
Я смотрю на Афину, ее спокойное, слегка усталое выражение лица, говорит мне о том, что опасаться нечего и скоро все станет ясным.
— Лео, это Бруно, он Смертный и он хочет нам помочь.
Парни пожимают друг другу руки, но я замечаю, что Лео настроен к незнакомцу не так доброжелательно как остальные, всматриваясь в его глаза, замечаю в них напряжение и готовность нанести удар, хотя руки его не сжаты в кулаки как обычно.
— Кое-что происходит. — многозначительно говорит Спартак, поднимая бровь. Может быть, это их условный знак?
— Восстание удалось. Мы полностью контролируем город и численностью превосходим Бессмертных. — обращается Бруно к Лео. В глазах мужчины пляшут искорки задора, но не здорового, пугающего.
Он мне совсем не нравится. В том, как он бросает на меня непринужденные взгляды есть что-то угрожающее. Я не хочу, чтобы парни верили ему.
— Правительство? Элита? — спрашивает Лео.
— Правительство полностью… — Бруно запинается, подбирая нужное определение, и улыбается мне такой улыбкой, что я больше не нуждаюсь в разъяснениях. — Скажем так, оно ликвидировано. Больше нет диктатуры и неравенства! Мы свободны!
Лео сдержанно кивает, давая понять Бруно, что согласен с происходящим и, оставляя Импалу, мы все идем в город.
Как только я оказываюсь в городе, тут же улавливаю неприятный тяжелый запах гари, рассеивающийся по всей территории Олимпа. Где-то я его уже чувствовала, но вспомнить оказывается трудно.
— Я веду вас в свой новый дом, он большой и просторный. Слишком шикарный для Бессмертного придурка, что жил в нем до того, как я его прикончил. — хвастается Бруно, а я лихорадочно пытаюсь понять, что же здесь происходит и насколько все плохо, если Смертные грабят и убивают.
Впятером мы оказываемся у великолепного двухэтажного особняка, выкрашенного в бледно-бежевый цвет, крыша треугольная и выступает над крыльцом, удерживаемая двумя резными колоннами. Жилище больше походит на храм, или святилище, где поклоняются статуе какого-нибудь бога. Но когда я оказываюсь внутри дома, невольно присвистываю, изумляясь роскоши и вкусу, с которыми все обставлено. Пол выложен темно-бежевым мрамором, стены задекорированы так, будто им уже много лет и даже кое-где виднеются бутафорские трещины и побеги растений. Все пространство первого этажа не разделено балками и несущими стенами; одна огромная комната, вобравшая в себя роскошь великолепной мебели и элементов декора. Здесь все так, как нужно, бывший владелец дома обладал потрясающей фантазией и любовью к изяществу. Только вот умеренная помпезность дома уже начала исчезать, под натиском мусора и безразличного отношения нового хозяина.
— Выброшу весь этот хлам к чертям! — обещает Бруно, обращаясь к Лео, определив его как лидера. — Этот город будет принадлежать беднякам, простым людям, которых воротит от всей этой показушности.
Мужчина уверяет нас, что мы стали частью свободного общества и опасаться нам нечего, нужно лишь расслабиться и отдохнуть в гостиных комнатах на втором этаже. Никто не возражает, и мы друг за другом поднимаемся по мраморной лестнице наверх. Афина тут же отправляется в душ, Спартак ищет столовую, чтобы чем-нибудь подкрепиться, а Лео выходит на лоджию, откуда виден центр города.
Оставшись одна, я не придумываю ничего лучше, как прилечь на софе, в одной из маленьких уютных комнаток. Не слишком удобно, но ослабленный болезнью организм требует покоя. Я и не думаю спать, просто лежу с закрытыми глазами, игнорируя тревогу, нарастающую с каждой минутой пребывания в чужом доме.
Бруно убил хозяина особняка за то, что он был Бессмертным. Богачом. Элитой. Если такое произошло, то повстанцы настроены более чем негативно к оставшимся в городе представителям богатых семей. Я ведь такая же… и если он узнает о моем происхождении, то…
Я в белом! Я переоделась, когда решила уйти!
Мысль не успевает перерасти в панику, потому что чьи-то руки грубо скидывают меня с софы и тащат к потайной лесенке у балкона. Это Бруно, и он догадался обо мне!
Вот так меня похитили во второй раз.
Глава 10
Лео
Город перед моими глазами ей бы понравился, я думаю. В нем есть величие и пугающая холодность. Саванна могла бы им править, если бы так сложились обстоятельства. Интересно, что она скажет, если увидит Олимп? А может быть, она его уже видела когда-то, ибо я не готов предполагать о ее поступках в прошлом.
Стоя на мраморном балкончике и рассматривая открывшуюся пред взором панораму города, я представляю себе ее ускользающий темный силуэт, постоянно пропадающий за поворотом улочек, она бежит от меня. Она всегда бежала, унося с собой странную тайну ее личности, которую мне до сих пор хочется разгадать. Есть такие люди, повстречавшись с которыми, ты думаешь, что они знают важный вселенский секрет или обладают скрытой геройской способностью, они главные персонажи, и им не нужно доказывать своего величия, они просто позволяют или не позволяют тебе стать к ним ближе. Саванна именно такая!
Я встретил ее совершенно случайно, но когда я обернулся на толпу приятелей и увидел, что она смотрит на меня своими черными кошачьим глазами, мне показалась, она следит именно за мной. Я почувствовал себя особенным, оттого что удосужился ее внимания. А может быть, дело в ее красоте? Парни — в их числе и парочка моих приятелей — так и норовят подмазаться к ней, стать ближе насколько это возможно, показать готовность быть ее рабом. Мне и самому такие вещи раньше казались откровенной тупостью, унизительным раболепством.
Но когда я оказался совсем рядом с Саванной, и она захотела еще порцию горячительного, я вдруг почувствовал, что готов оказать ей эту услугу со щенячьей радостью, будто оттого, что порцию алкоголя принесу ей именно я, может измениться весь мой жизненный путь к счастью! Я самостоятельно возвел ее на пьедестал, а она точно никогда и не хотела поклонения, будто само собой разуется, что парень встает перед ней на колено, склоняя голову.
А еще в последнее время мне хотелось причинить ей физическую боль, например, сначала в игровой, затем более жесткой форме давить на горло, и раньше я не понимал, отчего так поступаю. Оставшись наедине с собой, в незнакомом, холодном городе, я открыл для себя кое-что: таким странным садистским образом мне хотелось вызвать в ней реакцию, через боль в ее взгляде, узнать, наконец, имеет ли она чувства ко мне, или наша с ней история — это только еще один план по достижению ее важных целей. Ведь именно эту тайну она уносит с собой от меня, и нет ни единой возможности по-настоящему, без притворства и лести узнать, кого она хранит в сердце. Я ли это? Почему-то не уверен.
Сейчас думая об этом, мне хочется мистическим образом проникнуть в ее тело, сильными пальцами влезть в плоть сердца и рвать его на части, чтобы, наконец, добраться до сути, узреть истинные чувства, спрятанные во мраке. Моя связь с ней больше походит на истерию, я не могу долго представлять ее лицо, бесконечно вспоминая, как прикасался к ее нездорово-бледной коже, целовал подолгу, с чувством, и как она позволяла себя целовать, но мне всегда казалось что она ничего не испытывает в ответ.
Я хочу ее сейчас.
Хочу снова попытаться разгадать ее секрет.
Хочу видеть хотя бы боль в мерцающих, словно темное золото глазах.
Мне не были интересны другие, Саванна была единственной, кого я хотел добиваться хоть всю жизнь, но это больше не так, как бы сильно я не старался отрицать. Аврора… Даже стыдно думать о ней, как о девушке, что-то значащей для меня, и пару дней назад, если бы кто-то пошутил о том, что я засматриваюсь на другую, не на Саванну, я бы врезал ему не задумавшись, но не теперь… Трудно разобраться в себе, понять, какие чувства подлинные, а какие только кажутся настоящими. Хочется рвать на себе волосы от осознания того, как все запутывается с каждым днем, с новым нежным взглядом. Я отдаю себе отчет — Аврора испытывает ко мне симпатию, даже больше, и остается лишь разобраться в себе самом. Всю жизнь считал себя человеком из стали, тем, кто не подвластен чувствам и эмоциям, хладнокровность и ярость единственное, что характеризовало меня как живого человека, способного хоть на какие-то проявления.
Аврора начала меня менять. Образ Саванны не позволяет ей этого.
Я оказался в сбивающей с толку ловушке, где вроде бы и нет решеток, но от свободы не легче. Просто это все не мое: выбегать на балкон за свежим воздухом, разбираться в чувствах и хотеть, чтобы за меня кто-нибудь принял решение! Но именно такой я сейчас.
Мне нужна Саванна, и глупо это отрицать, но и Аврору уже так просто я отпустить не смогу. Не после того, как бросился на нее и наплел чуши о том, как она больше не смеет со мной разговаривать. Маленькая, хрупкая, она осталась сидеть на холодной земле от потрясения, а я даже не нашел в себе мужества рассказать ей, что видел перед собой не ее.
Той ночью у костра, слушая Аврору, мне всего-то и нужно было, чтобы она замолчала, не будила во мне чувственность, симпатию, потому что именно это у нее и получается, но ее взгляд был таким… манящим! И бесило вдвойне, что она даже не осознает, как может смотреть на парней, для нее взгляд обычный, но я постоянно вижу в нем призыв! Словно она играла со мной, хоть я и осознавал что это не так, и за движущейся стеной костра, ее черты вдруг изменились.
По другую сторону огня, на месте, где сидела Аврора, мне почудилась Саванна. И она улыбалась фирменной, ядовитой улыбкой, почти не размыкая губ! Саванна сидела напротив меня, ее выдуманные черты лица искажало пламя, так, будто она горела в огне, но это ее лишь забавляло. Она хохотала, глядя мне в лицо, может быть над тем, что я посмел подумать на мгновение — Аврора что-то для меня значит — и бросился на нее. Сквозь огонь. Как обезумевший от голода, узревший, чем поживиться.
Когда я пришел в себя, Аврора уже была больна. И я почувствовал страх. Я, словно один из членов ее семьи — тот, кто имеет право расстроиться — испугался за ее жизнь. Я анализировал ситуацию, пытаясь разобраться, почему мне так небезразлична ее судьба и дело было вовсе не в сделке, которая сорвалась бы, умри Аврора от болезни. Здесь было что-то куда более глубокое, приросшее к моей душе, уже способное причинить боль.
И я понял — я не хочу, что бы все закончилось вот так. В самом начале пути.
Мне захотелось узнавать ее дальше. Захотелось ее сберечь.
Я наклоняюсь вперед и сгибаюсь настолько, чтобы мой лоб коснулся прохладной белой периллы из мрамора. А выпрямившись, замечаю единственный магнитомобиль, скользящий по низкой магнитной полосе, уходящей к амфитеатру. Один из тревожных сигналов срабатывает в голове. Здесь, на самом краю Олимпа, некому без особой надобности в скорости, передвигаться на транспорте…
Бегу в свою комнату, затем в коридор, а там уже поочередно заглядываю во все гостиные комнатки, в поисках той, где остановилась Аврора. В одной из них, вскрикивает Афина, не успевшая завернуться в полотенце, она швыряет в меня оскорбления, когда я уже исследую другое помещение.
— Эй, ты чего творишь? — басит Спартак, вышедший в коридор.
— Аврора!? — кричу я, что есть мочи, но как я и боялся, никто не отвечает.
Перепрыгивая через две ступеньки, бегу вниз, хочу увидеть физиономию Бруно, чтобы убедится — это не он причастен к исчезновению Авроры, но его нигде нет. Черт возьми! Как я мог довериться незнакомцу? Парню, укравшему чужой дом!
Никого.
Я одним ударом ноги раскрываю массивные деревянные двери и оказываюсь на крыльце, ярость стучит в висках как головная боль, я готов наброситься на человека, оказавшегося напротив меня. Бруно. Мысли бунтуют в голове, дерутся между собой, сталкиваются и ударяются о стенки черепа. Где Аврора? Если он похитил ее, как тогда смог так быстро вернутся…
— Где она? — спокойно, холодно и жестко спрашиваю я, воспламеняя мужчину взглядом. Правая рука, точно имеющая свой собственный разум, тянется к нему, и пальцы смыкаются тесками на небритой, потной шее.
Бруно хватает воздух, глаза красные, в них постепенно накапливается страх и осознание всей моей решительности. Я не знаю, откуда берется вся эта сила и хладнокровная выдержка, но мои пальцы будто сделаны из стали, размеренно сжимают горло противника. В глубине себя я спрашиваю: ты что, убьешь его? И другая, яростная часть меня, кричит: он ничем не лучше кукольных рож!
— Если не будешь говорить, я убью тебя.
Слезы струятся из его красных глаз, от натуги у него течет даже из носа, Бруно изо всех сил старается разомкнуть мои пальцы на своей шее, но они лишь соскальзывают. Я говорю с ним предельно честно. Думаю, через мгновение он поймет, что я не блефую, угрожая его убить, для него же лучше, если он поймет!
— Ты… пффф…ты….! — фыркает он, постукивая по моей правой руке в знак того, что готов дать ответы.
Я душу его еще пару мгновений и отпускаю. Я не задыхаюсь. Лицо мое не перекошено от гнева. Думаю, я выгляжу достаточно бесчувственно, лишь сами собой сжимаются кулаки, рефлекторно отражая уровень гнева внутри.
— Где она?
— Я не знал, что… вы за них… Ну, то есть за фарфоровых ублюдков, черт возьми! Я решил, что вы беженцы, бегущие с Окраины… А она, кто-то вроде шпиона! — оправдывается Бруно. Лицо пунцовое, мокрое от пота и глаза отражают лишь обиду. Он считает нас предателями!
— Я, таких как она, за версту чую! Хреновы богачи, всю жизнь горбатился на них, дерьмо убирал, ползал на коленях, словно я ишак, а не человек… Она берет и заявляется с вами, ребята, вся в белом, как будто в рожу мне плюнула!
Меня передергивает. Я не хочу слушать то, что он говорит о ней, даже не зная, какая она на самом деле. Он не имеет права произносить слова, хоть как-то касающиеся ее, словно он марает ее, а она не может даже закричать от отвращения, чтобы я услышал и защитил.
— Она другая. — проталкиваю я слова, сквозь сжатые зубы, не понимая зачем вообще что-то ему объясняю. — Где она?
— Другая, как же… Ты тут меня прикончить собираешься, крутишь шею как цыпленку, а эта… Эта девка, если бы не обстоятельства, сейчас жила бы припеваючи и ждала, когда сможет весело махнуть нам ручкой, став Бессмертной. Но не теперь! Счастливые билетики выпадают не только подонкам! Теперь-то она ответит, как и подобные ей, за то, что унижали нас, топили в грязи, пока сами… — не дав ему закончить, хватаю за грязные пакли и в полсилы бью кулаком в рожу.
Он вскрикивает и, не пытаясь оказывать сопротивления, валится на мрамор. Капля за каплей холодный, белый камень покрывается красной жидкостью. Бруно стонет и в этих звуках намного больше не понимания и призрения, чем боли. Он, конечно, правильно понял, кто Аврора такая, и никак не возьмет в толк, почему я борюсь за нее. Я, как и он, роюсь в себе и в причинах. Да — Руфь! Да — сделка с Саванной. Но это не все. Есть еще и нежелание видеть или знать, что ей плохо, и она испытывает боль. Точно мы давно знакомы, и я знаю, через что ей уже пришлось пройти, знаю теперь, отчего она такая закрытая, почему в ней осталось так много любви. Меня передергивает, словно я прикоснулся к чему-то очень мерзкому, склизкому. Насколько же это не по мне, испытывать привязанность к кому-то, кроме Саванны!
— Куда ты ее отвел? — вернувшись к спокойному ледяному тону, спрашиваю я в последний раз, сократив расстояние между нами до предела.
— Я передал ее своим.
— Зачем? Что здесь происходит?
Нутром чую, что учиненное похищение Бруно и его дружками, только вершина айсберга, здесь скрывается что-то куда более серьезное, масштабное. Такое же ощущение у меня было, когда Саванна впервые заговорила о сделке, в день пропажи моей сестры.
— Как, ты еще не понял, пучеглазый?… — Бруно сплевывает кровь и с ухмылкой победителя поворачивает голову в сторону громадной круглой арены. Он с вожделением маньяка наблюдает за тем, как в серое небо поднимаются тонкие струи черного дыма. — Мы, и ты в том числе, на пороге нового времени. Больше не будет несправедливости. Не будет унижений. Не будет нищеты и повального голода. Все люди на этой старой, исстрадавшейся земле, станут равными!
Смертные всего Олимпа, беженцы с Окраины, все они собрались в амфитеатре чтобы…
— Вы казните Бессмертных?.. — догадываюсь я. Ответ мне уже не нужен, ноги готовы сорваться с места.
— Всех, кто топтал простой народ долгие годы! — с безумным огнем оправдания, отвечает Бруно и думаю, он действительно верит в то, что поступать так правильно, что радикальный метод уничтожения, исправит течение истории. Так думает он и еще тысячи человек…
— Скольких вы уже убили?
— Не убили, а призвали к справедливости! — он зачем-то бросается от меня прочь, намереваясь удрать, но я, даже не сдвинувшись с места, успеваю ухватить его за локоть. — Я презираю их… Пусти! Если ты с ними за одно, тогда гореть и тебе! Можешь бить меня сколько угодно, забей меня до смерти, но это не остановит того, что грядет!
— Имя того, кому ты передал девушку!? — я держу его за грязные волосы, развернув голову так, чтобы он видел черный дым горящих жертв. — Если не скажешь, я убью всех, кто тебе, хоть немного дорог. И начну я с твоей жены… Думаешь, я не заметил, что ты прячешь ее в комнате за лестницей?
Конечно, я видел, как Бруно приглашая нас отдохнуть в комнатах на втором этаже, закрывает спиной неприглядную дверь, инстинктивно стараясь не дать нам заметить это небольшое помещение. А то, что это его жена, я лишь предположил и попал в десятку.
— Как ты узнал? Ублюдок, только не она! Не тронь ее! — он явно сдался. Осталось только позволить ему дать ответ.
— Я убью ее, так или иначе. Что бы ты ни сказал. Но если ты объяснишь, как найти твоего друга, забравшего Аврору, я тут же, побегу за ней, и у тебя будет время спасти жену и себя.
Бруно повержено смотрит на меня снизу вверх, так предполагаю, он всю свою жизнь смотрел на богачей Олимпа, презрительно, но почти богобоязненно. Я вижу в нем себя. Страх и не понимание того, почему все должно быть настолько несправедливо, почему никто ничего не пытается изменить? Бруно смотрит на меня так, словно я — это обличенная в физическую форму надежда, и она догорает на его глазах.
Я задумываюсь о собственно выборе. О том самом, который мне вскоре предстоит. Кое о чем не знает даже Спартак. Не знали родители и сестра. Не догадывается об этом и Аврора, она и представить не может, что происходит на самом деле. Я считал, что ни за что не соглашусь на предложение Саванны, но теперь, глядя на мир охваченный истерией безумия, я готов поменять решение…
— Мэтью, мой приятель, везет твою девку на арену, там он передаст ее Старейшинам и за это получит дом. Ты найдешь его по корыту, на котором он передвигается. — произносит Бруно нужную мне информацию, и я отпускаю его.
Спартак запирает Бруно в комнате с женой и полный решимости спрашивает:
— Мы идем на арену?
— Я иду.
— И что ты сделаешь? Публично выдашь себя, дашь понять Смертным, что ты один из нас? — ухмыляясь, нарывается Афина.
— Я не один из вас. Ты, кажется, забыла, что я удерживаю вас с Авророй против вашей воли? — не желая начинать спор, но и не в состоянии промолчать, парирую я девушке. И сам понимаю, что зря ввязался.
— Да ну? Удерживаешь нас? — она демонстративно раскидывает руки в стороны, показывая, что ее ничего не держит, острая, победная улыбка сверкает на лице. — А ту, что ты похитил, уже успели перекрасть. Немыслимо!
Афина отбирает у Спартака его куртку и направляется к выходу, я останавливаю ее.
— Ты все только усложнишь. Я верну Аврору…
— Заткнись, ладно?! Все давно вышло из под контроля, ваше задание — сплошной цирк! — она раздражена и настроена воинственно, а я начинаю закипать, оттого что чувствую себя беспомощным и никчемным. Нужно бежать на арену со всех ног, но разумом понимаю — без плана я ничего не добьюсь.
И еще кое-что: Афина произнесла «задание». Она не обозначила похищение никак иначе, будто знает, что за всем этим стоит определенный человек. Это не просто ребяческая выходка, попытка сломать систему или тупое желание прокрасться на Церемонию Перехода и попытаться выкрасть плоды Дориана Блэка. Точно Афина посвящена в план, все детали которого не известны даже мне.
— Под нашими ногами уже горит земля, брат. Какой у нас план? — вмешивается Спартак и берет Афину за руку, словно они влюбленная парочка и им не хочется вмешиваться в чужие проблемы.
— Оставайся здесь. И смотри за ней — бесцеремонно показываю я пальцем на Афину, она начинает наступать на меня, готовая кажется ударить, но друг ее останавливает.
Я уже и сам не знаю, что между нами всеми происходит. Совершенно точно — я сошел с рельс изначального плана действий. Более того, я как старинный электрический поезд, потерпел крушение где-то высоко в горах и теперь несусь вниз, угрожая стать катастрофой.
— Скажи мне, что ты знаешь, что делать дальше. — оставив Афину за спиной, шепчет Спартак мне в ухо. Взгляд его наполнен тревогой. — Нам больше некуда пойти. Мы можем остаться только здесь, в Олимпе. И если ты не уверен, что дело выгорит, лучше начать выбирать правильную сторону.
— Я разберусь. Смотри за ней.
Я выскакиваю из чужого дома и бегу по широкой полосе магнитной дороги. Небо топит мраморный город хлопьями снега, пытается завалить его доверху, потушить костры, горящие далеко на арене. Я не мазохист, но в голову так и лезут представления о том, где сейчас может быть Аврора, или что уже могло случиться. Если все действительно так скверно, как рассказал Бруно, Аврору могли убить. Сжечь, повесить, застрелить… Я прокручиваю в голове выдуманные сцены ее гибели, страданий, может быть тем самым подготавливая себя к тому, что не найду ее. Такое очень даже вероятно. И тогда любым планам на будущее придет конец, я никогда не увижу Саванну снова…
Мчусь к амфитеатру, не замечая отдышки и боли в ногах, ругаю себя за то, что полный мерзавец! Хочу спасти Аврору, что бы угадить Саванне! Что, черт возьми, с моими мозгами? Где мое сердце? Дабы избежать дальнейших терзаний, сосредотачиваюсь на дыхании и цели впереди. Глубокий вдох через нос. Долгий выдох через рот. И так на протяжении всего пути. Голова более ясная, я уже знаю, что сделаю в первую очередь.
Арена высотой в Византийский небоскреб, возникает передо мной, словно поднявшееся с глубин океана доисторическое существо. Под тяжестью зримого строения, я останавливаюсь, и не в силах пошевелиться, разглядываю амфитеатр. Он походит на гигантскую чашу, с миллионом проемов и тысячью электрических факелов, торчащих по всей окружности. В сгущающихся сумерках, свет, исходящий от арены, способен превзойти даже сияние появляющейся луны. Теперь, находясь вблизи, уже не кажется удивительным, что стадион Олимпа смог вместить в себя столько народу, он — это ненасытное чудовище, пожирающее массы.
Не отрываясь от захватывающего вида арены, иду вперед, к ближайшей арке, за которой распростерлась неохватная взглядом площадь. Оказавшись у входа, я с изумлением смотрю на тысячи и тысячи людей облаченных в черные одежды, протестующих против классового гнета, восседающих (возможно впервые) на трибунах амфитеатра. Людей так много, что все они с каждым новым взглядом, превращаются в сплошное движущееся и вибрирующее месиво, целиком из черной материи. Я неожиданно осознаю, как мал и насколько может оказаться невозможным отобрать у этой толпы Аврору, хрупкую, белокурую девушку, доверившую мне свое сердце. Я вдруг осознаю, что против всех, присутствующих здесь, что мне глубоко наплевать, за что они борются и насколько важна справедливость. Я не могу отдать им ее, я ощущаю холодные руки паники, тянущейся ко мне. Верх несправедливости для меня сейчас это то, что многотысячная толпа объединилась против Авроры, они удерживаю ее где-то здесь, сильными цепкими лапами, а я совершенно точно не в состоянии уничтожить их всех.
Я прохожу глубже, прохожу под аркой и оказываюсь у парапета, за которым начинается беломраморное поле арены. Взбесившиеся, обездоленные граждане третьего класса уже успели осквернить нетронутую чистоту открывшегося передо мной пространства. Здесь и там я вижу полыхающие костры (для Бессмертных), и занятые виселицы (для тех, кто только готовился совершить Переход). Отовсюду веет безумием, ненавистью; гневные призывы и грязные речи в адрес богачей наслаиваются друг на друга, образуя шумовой хаос.
Толпа требует крови. Им нужны те, кто ответят за их скверные жизни.
Толпа требует Аврору…
Плавное, механическое жужжание над головой, привлекает внимание, и я оборачиваюсь, смотрю на ярус надо мной. Это парковочная площадка для магнитомобилей, полностью свободная не считая одной машины. Тот самый мобиль, который я заметил отъезжающим от дома Бруно. Я кидаюсь к лестнице ведущей наверх, расталкивая народ перед собой. Лицо за лицом, встречающееся мне на пути, изуродовано яростью, дикарским желанием рвать любого, кто не является представителем «своих». Я рад, что на мне одежда черного цвета, иначе они, эти потерявшие голову дикари, оставившие собственное Я и подчинившиеся коллективному разуму, разорвали бы меня на крохотные кусочки, в знак победы «нищих» над «бедными».
Какие-то седовласые тетки, возможно даже близняшки, тычут мне в лицо электронными картинками, запечатлевшими искаженные болью лица — жертвы развернувшегося восстания. Это не укладывается у меня в голове, сердце замирает от ужаса, если я представляю, что кто-то из этих чудаков покажет мне мертвое лицо Авроры! Я бегу быстрее, карабкаюсь по выпирающим мраморным ступеням, не отрывая взгляда от магнитомобиля на платформе.
Я оказываюсь на нужной высоте, когда несколько подростков, явно представляющих себя, народными героями-освободителями, встают у меня на пути. Лет по шестнадцать, не больше, но ярости и дерзости во взглядах хоть отбавляй. Я даже и не думаю прерываться на них, иду тараном вперед, к цели, но один из них, в черной футболке с изображением черепа что есть силы, бьет меня по шее. Я не удерживаю равновесие и заваливаюсь на бок, прямо на невысокое ограждение, за которым внизу распростерлась арена. Странно, но я успеваю отметить, что не испытал выброса адреналина в кровь, я не испугался, но разозлился. Одним ударом в живот я вывожу из драки парня в футболке с черепом; задохнувшись от боли, он неуклюже валится назад и падает на целую толпу граждан. Начинается суматоха, раздаются крики ужаса и боли. Это мне на пользу!
Перехожу ко второму парнишке, хватаю его за грудки и тащу к ограждению. Вся его спесь вмиг улетучилась, он смотрит на меня искренне испуганными глазами, уже представляя, как я перекидываю его через периллы и он летит навстречу смерти.
— Где держат приговоренных к казни!? — ору я на него, чувствую к собственному стыду и ужасу, что мне не жаль мальчишку, что я и правда, могу столкнуть его вниз.
Только бы он не глупил и сказал все, что я от него потребую.
Испуганное лицо Авроры, покорно ожидающей смерти и ее зовущий, робкий взгляд, заставляют меня забыть о любой жалости, на пути к ней.
— Я понятия не имею, серьезно, парень! Не глупи. — молитвенно, в последней просьбе о пощаде, отвечает мальчишка, осторожно прижимая ладоши к моим плечам.
Я не получил нужного ответа. Сам не ведая, что творю, медленно толкаю его через ограждение, рот мальчика раскрывается в беззвучном крике, еще не успевшим сорваться с губ, и я уже готов сделать последнее усиление, чтобы отправить его вниз, но замечаю кое-что интересное на платформе. Какой-то коротко стриженый блондин в черном, вытаскивает из салона магнитомобиля парня, скорее всего того самого Мэтью, приятеля Бруно и швыряет его на плоский капот. Блондин не бьет Мэтью, но угрожающе давит ему локтем на шею, о чем-то быстро и требовательно расспрашивая. В нем нет горячности, присущей мне, точно блондин давно спланировал каждое свое действие и слово. Это работает на него, потому что Мэтью начинает говорить, без призрения, но с опаской.
В голове что-то щелкает, мысль встает на свое место, и я делаю два вывода: блондин явно не местный, можно сделать смелое предположение, что он один из элиты, по каким-то причинам претворяющийся Смертным и очевидно, ему нужна та же информация что и мне.
Отпихивая перепуганного, но оставшегося к его собственной радости в живых пацана, я бегу к блондину и Мэтью. Это гонка на секунды, нутром чувствую, мы с этим самозванцем боремся за один приз. И не успеваю я ступить на площадку парковки, как блондин срывается с места и исчезает где-то в толпе, растворяясь так умело, словно делал это уже не один раз.
Я успел взглянуть ему в глаза, и усвоил навечно — мы соперники.
Решимость, самопожертвование, бессмертное желание не проиграть, все это я увидел в глазах соперника после, а сначала была Аврора! Не понимаю, как смог сделать такие выводы, как прочитал за долю секунды их связь между собой, но уверен абсолютно — он здесь, чтобы спасти ее.
Добравшись до Мэтью, я не осторожничаю, смотря по сторонам, и не церемонюсь.
— Тот тип спрашивал про Бессмертную девушку, да? Которую ты забрал у Бруно? — я зажал его тонкую ручонку между полураскрытыми дверьми мобиля, и закрываю их по мере его ответа.
— Да! Я сказал ему все что знал, я уже сотню, раз пожалел, что ввязался в это дело… — устало и взбешенно отвечает мне Мэтью. От него пахнет табаком и немытостью, на самом деле это запах нищеты. Уж я-то могу представить, что ему приходилось переносить до революции в Олимпе и насколько должно быть он обрадовался тому, что наконец-то все может измениться. Просто измениться.
Я разделаю его ожидания. Но из-за Авроры, мы по разные стороны баррикад.
Она сейчас та сторона, за которую я принял решения воевать.
— Я не с ним. Расскажи мне все. — мое напряженное тело действует, кажется без сговора с разумом; левая рука удерживает Мэтью на месте, а правая давит на дверь, способную сломать ему пальцы. Он изнеможденно вскрикивает от распространяющейся в руке боли.
— Черт возьми…! Боже! Ты псих…!
— Я сломаю тебе пальцы, если не начнешь говорить.
— Как …я могу говорить… Я рта не могу…раскрыть…от боли!
Я отступаю от Мэтью на шаг, но продолжаю пристально всматриваться в его острое лицо, со впавшими щеками. Стоит мне только заподозрить, что он мне лжет, что он сговорился с блондином, я переломаю ему пальцы на обеих руках и эти слова настоящего садиста, меня никак не пугают. Я никогда не понимал истоков своей ярости и не могу с ней совладать.
— Еще вчера, Старейшины объявили всем нам, что за каждого приведенного к ним на арену Бессмертного, или любого другого богача, полагается щедрое вознаграждение…дом, или целый магазин в личное распоряжение, в общем, подарочки не хилые! Бруно, урвал себе завидную хибару, ну и мне слил информацию, что девчонка ваша, которая не боясь, шлындает по городу в беленьком платьице, самая настоящая Бессмертная и что можно ее сдать… И я сдал ее. Оказалось она просто богачка, еще не перешла, за это мне пообещали целый парк магнитомобилей.
Он с вызовом смотрим на меня, я вижу в нем и раскаяние, и непонимание — мол, что здесь такого?
— Как только снимут с петель первых повешенных, твою девчонку… эта… вздернут!
Я ухожу от него, бегу, перепрыгивая через ступени, раскидывая людей по сторонам. Бегу очень быстро, чтобы не возникло желания, вернутся и убить.
Зародившееся где-то глубоко в сознании, удерживаемое до этого момента силой воли отчаяние, рвется на свободу, оно распространяется по всему телу, угрожая вогнать меня в ступор. Я твержу себе (вернее голосом владеет отчаяние), что потерял Аврору. Не могу придумать ни одного способа, как вернуть ее или хотя бы найти в этой многотысячной толпе, состоящей сплошь из злобных, отчаявшихся людей, обезумевших на время, словно стая диких волков, учуявших раненую жертву.
Я в панике! Я мечусь среди людей, тупо высматривая ее лицо, будто бы это и правда, возможно, что она где-то здесь, нашла способ обмануть всех… Я бы ни за что не подумал пару дней назад, что со мной такое может происходить, и что я буду буквально сходить с ума, в поисках Авроры.
Голова кружится. Чумазые лица почти не выделяющиеся на фоне черной одежды, топят меня в себе, и думаю, я задыхаюсь… Тошнота подступает к горлу, и я опускаюсь на колени. Меня рвет, но, ни один из разношерстной толпы вокруг, не обратил на меня внимания. Сколько грязи… Всем наплевать. Даже после того, как опустошил желудок, не чувствую себя лучше, более того, голова будто вообще не держится на плечах, а болтается как воздушный шарик.
Читать бесплатно другие книги:
