Пушки царя Иоганна Оченков Иван

В можайском кремле, помимо Никольских ворот, устроенных прямо в Никольском соборе, были еще и Петровские ворота, смотрящие в другую сторону. Опасаясь, что через них может подойти подмога гарнизону, гетман отправил туда сильный отряд под командованием Мартина Казановского. Выполняя приказ, польский военачальник еще ночью поднял своих людей и тайком вывел их из лагеря. Укрыв основную часть своих войск за ближайшими холмами, он стал дожидаться развития событий. Поначалу все шло по плану. Прогремевший взрыв и последующие звуки боя со всей определенностью показали, что осаждающим удалось ворваться внутрь, и в Можайске идет бой. Как и ожидалось, на рассвете из московитского лагеря строем вышел отряд пехотинцев и, перейдя по мосту через речку Можайку, быстрым шагом направился по направлению к Петровским воротам. Криво усмехнувшись, Казановский ударил шпорами коня и, подняв буздыган, выскочил перед гусарским строем.

– Братья-панове, – крикнул он им, потрясая своим оружием, – покажем москалям, где их место! Вперед, марш-марш!

Те громко выразили свой восторг и, повинуясь приказу, двинулись в атаку. Затрепетали на ветру пестрые значки на гусарских пиках, застоявшиеся великолепные кони понесли вперед своих седоков сначала шагом, затем рысью, постепенно переходящей в галоп. Следом за первой гусарской хоругвью развернулась вторая, затем за ними двинулись панцирные и казачьи.

Заметив приближающуюся вражескую кавалерию, русская пехота не запаниковала, а принялась строиться, собираясь дать отпор. Немногочисленные пикинеры стали в центре, а на флангах заняли свое место стрелки с мушкетами. Ведущий свою конницу в атаку Казановский отметил с досадой, что несмотря на обычные русские кафтаны, эта пехота обучена по-европейски. А еще у них были две небольшие пушки. «Впрочем, это вам не поможет», – успел подумать поляк, прежде чем те успели выстрелить. Врезавшиеся в польскую лаву картечные залпы оказались неожиданно болезненными. Особенно от них пострадали лошади, но и многие храбрые шляхтичи повылетали из седел, нафаршированные чугунными пулями.

Впрочем, гусары лишь плотнее сомкнули свои ряды и, стиснув зубы, продолжали двигаться на неприятеля. Казалось, еще мгновение, и они сомнут, растопчут дерзнувших стать у них на пути, но русские пушкари в который раз успели удивить их своей скорострельностью. Еще один залп ударил практически в упор, а вслед за этим стрелки разрядили свои мушкеты – и в тех, кому посчастливилось до этого уцелеть, врезался плотный рой свинца. Идущая первой гусарская хоругвь оказалась практически выбитой, но идущая за ней следом почти не понесла потерь и с яростью обрушилась на ощетинившуюся пиками баталию. Большая часть мушкетеров успели укрыться, пройдя сквозь строй своих товарищей, а те, кому повезло меньше, спрятались им под пики.

Пока кавалеристы и пикинеры с воодушевлением кололи и рубили друг друга, стрелки, взявшись за сабли и бердыши, подрубали ноги гусарским коням, пытались стаскивать седоков из седел или заколоть ударом кинжала под кирасу. Отчаянная схватка кипела и у орудий. Поскольку у пушкарей не было ни пик, ни мушкетов, они дрались банниками, гандшпугами и вообще всем, что подвернулось под руку. Большая часть из них были тут же вырублены, однако они дорого продали свои жизни. Тем временем отступившие назад мушкетеры успели перезарядить свое оружие и, не дожидаясь команды, принялись ссаживать гусар и панцирных одного за другим выстрелами в упор. К такой подлости паны-братья явно оказались не готовы, и напор их несколько стих.

Бедственное положение пехоты не осталось незамеченным. Со стен можайского кремля ударили пушки, а из русского лагеря к ним на помощь вышли рейтары. Быстро развернувшись, первая шеренга взялась за карабины и, дав залп по ближайшим к ним противникам, бросилась в атаку. Хотя кони русских рейтар и уступали чистокровным скакунам поляков, они были свежими, и в мгновение ока донесли седоков до места битвы. Кроме того, как ни приучал я подчиненных Никиты к сложным перестроениям и слаженной стрельбе из пистолетов, любимым видом боя для них оставалась сабельная рубка. С диким ревом налетели они на панцирную хоругвь и тут же продемонстрировали, что слухи о тотальном превосходстве польской фехтовальной школы сильно преувеличены. Но даже если кто-то из шляхтичей и впрямь оказывался виртуозом, то совладать с выстрелом в упор у него все равно не получалось.

Вырубив панцирников, ратники Вельяминова оказались в тылу крылатых гусар, увлеченно избивающих русскую пехоту. Казалось, что победа уже близка и московиты вот-вот обратятся в бегство, но роли переменились. Теперь рейтары, яростно вклинившись в гусарские ряды, смяли их и заставили отступить, дав краткую передышку погибающим пехотинцам. Правда, шляхтичи и тут не дрогнули: бросив, у кого остались, ставшие бесполезными пики, они взялись за корабелы и чеканы и оказали ожесточенное сопротивление. Клинок против клинка, чекан против шестопера, боевой задор против ярости… закованные в латы всадники, ничем не уступавшие друг другу, рубили, кололи, стреляли из пистолетов и даже их благородные кони, поддавшись всеобщему безумию, кусались и топтали копытами выпавших из седла.

Как оказалось, только что погибавшую русскую пехоту тоже рано было сбрасывать со счетов. Избавившись от верной гибели и переведя дух, солдаты, повинуясь приказам немногих уцелевших начальных людей, сомкнули ряды и медведями поперли на ненавистного противника. Орудуя длинными пиками как рогатинами, они принялись разить своих противников одного за другим. Те же, у кого не было пик, кидались на врага с бердышами и саблями или стреляли из мушкетов. Зажатые между пехотинцами и рейтарами гусары оказались в ловушке. Первыми бросать оружие и сдаваться на милость победителя стали почтовые. Однако их противникам, озверевшим от пролитой крови, было не до милосердия. Бросивших сабли слуг рубили так же, как и продолжавших отчаянно сопротивляться шляхтичей, и лишь немногим удалось спасти свою жизнь бегством.

Однако поляки ввели в бой еще далеко не все силы. Быстро сообразивший, что гусары попали в беду, Казановский двинул в бой еще по две хоругви панцирных и казаков. Судьба сражения опять повисла на тонкой ниточке. Я в этот момент стоял на стене, наблюдая за ходом битвы и время от времени давая указания пушкарям. Впрочем, стрельба их была не слишком результативной, хотя несколько ядер весьма изрядно проредили польские ряды. Сначала я не собирался лезть в драку лично, по крайней мере, не на этом участке. Но болезнь, так некстати сразившая Пожарского, спутала мои планы. В тесноте можайского кремля стояли наготове три сотни поместной конницы, которые должен был повести в сечу прославленный воевода. Вообще, это был его бой, а я, убедившись, что все идет по плану, собирался вернуться в лагерь и руководить сражением оттуда. Но оставшиеся без начальства командиры сотен увлеченно собачились на тему, у кого род древнее и борода гуще. И надо же было князю Дмитрию Михайловичу захворать!

– Эй, служивые, – крикнул я сотникам, спускаясь по лестнице, – есть среди вас такие, что знатнее меня?

– Государь… – пробежал шепот по рядам поместных.

Надо сказать, что сегодня я против обыкновения нарядился не в обычные свои рейтарские латы, а в парадный доспех, подаренный мне после завершения Кальмарской войны датским королем Кристианом. Обильно украшенные золотой насечкой латы прямо говорят, что перед вами не кто попало, а целый герцог. Ну да, корона на шлеме – герцогская, с зубцами и земляничными листьями. Вот не озаботился прежде переделкой, да и как? Королевская теперь вроде не по чину, я же как-никак царь, а каким образом на нее шапку Мономаха пристроить… кстати, о шапке или точнее – венце. Он по идее сейчас у Владислава, вместе с другими регалиями, взятыми для венчания на царство. Я, конечно, наговорил перед боем Модзалевскому всякого вздора, типа нет мне до титулов никакого дела. Оно вроде так, а только пусть царскую регалию вернут. Историческая реликвия как-никак! Но это все дела будущего, а сейчас главное, что в этих доспехах меня хорошо видно, а в тонкостях европейской геральдики мои подданные не слишком-то разбираются.

– Коня мне!

Повинуясь приказу, рынды с податнями тут же подвели мне Алмаза и помогли взобраться в седло. Застоявшийся конь радостно забил копытом и сверкнул огненным глазом в сторону остальных представителей конского племени.

– Вот что, разлюбезные мои подданные. В бой вас поведу я. Бронь мою издалека видно, так что следите. Кто не оплошает – того пожалую, кто отстанет – не взыщите!

Не ожидавшие такого поворота поместные ошеломленно молчат, и только какой-то совсем молодой парень, в немного съехавшем набок шлеме, срываясь на дискант, восторженно орет:

– Веди, царь-батюшка, не оплошаем!

Его порыв тут же поддерживают остальные и дружно кричат не то «ура!», не то «многая лета!». Рынды и податни после последнего моего приключения в редуте стараются не спускать с царя глаз, тут же прыгают в седла и занимают места следом за мной. Снаряжены они как кирасиры, собственно, они и являются первой ротой кирасирского полка. Правда, сейчас со мной всего два десятка человек, но ребята храбрые, хоть и молодые. В крайнем справа узнаю Петьку Пожарского. Надо бы спросить, как отец, но раз его оставил – значит, жив. Велеть вернуться к нему сейчас все равно что нанести кровную обиду.

– Ну и вы не отставайте, – хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза.

Петровские ворота открываются с неприятным скрипом, и я, успев подумать, что на смазке воротные экономят, вихрем проношусь мимо них.

Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги, не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там, где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозженные кости, и враги валятся из седел как подкошенные.

Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение, рассыпаемся в лаву и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвется вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и, прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня, в изумлении останавливается.

– Ты как здесь?.. – хрипит он.

– Стреляли, – усмехаюсь я в ответ и вкладываю шпагу в ножны.

– А Пожарский где?

– Живой, – машу я рукой, дескать, не спрашивай, не до того сейчас.

– Как же тебя Корнилий отпустил одного?

– А он не знает, – улыбаюсь в ответ своему ближнику и чешу латной перчаткой нестерпимо зудящую переносицу, измазав все лицо кровью.

– Я думал, ты сейчас с войсками уже польский лагерь штурмуешь.

– Как видишь – нет! Впрочем, там все готово, и необходимые распоряжения отданы. Так что давай поторопимся.

– Ага, вот ты и поторопись, тем более что тебя есть кому проводить. А я тут немного занят – вон видишь, ляхи разворачиваются.

Поляки и впрямь, приведя в порядок свой строй, готовились в очередной раз обрушиться на нас. Однако не успели они исполнить свое намерение, как в их шеренгах начались рваться бомбы, выпущенные из подтянутой к месту боя батареи. Опытным жолнежам пушечный обстрел был совершенно не в диковинку, и будь это обычные ядра, они бы выстояли. Но вот к тому, что вражеские снаряды будут с грохотом разрываться, убивая и калеча осколками всех вокруг и к тому же пугая лошадей, воины оказались не готовы.

– Черт бы побрал мекленбургского герцога и его вездесущую артиллерию! – зарычал Казановский.

– Надо отводить наши хоругви, пока у нас есть что отводить, – хмуро отозвался один из ротмистров. – Эдак они нас всех перебьют!

– И отдать им победу?

– Полноте, ваша милость, они и так уже победили. И ваше упорство приведет лишь к еще большим потерям.

– Но мы уничтожили их пехоту!

– Нет, ваша милость, мы разменяли две гусарские и две панцирные хоругви на пару их пеших. И герцог Ян с удовольствием повторит размен, благо пехоты у него много.

– Но мы не дали им прийти на помощь крепости!

– Помилуйте, ясновельможный пан, да это из Можайска к ним на помощь подошла кавалерия. Вы и впрямь до сих пор думаете, что там идет бой? Да мекленбургский дьявол смеется над нами и устроил одну из своих ловушек!

– Но что делать?

– Возвращаться, пока московиты и этот треклятый герцог не сообразили, что у вашей милости нет больше войск, и не уничтожили нас совсем!

– Но что я скажу королевичу и гетману?

– Вы скажете, что пришли им на помощь, потому что если я хоть что-то понимаю в военном деле, то московиты сейчас штурмуют наш лагерь!

– Матка Бозка!..

Запели трубы, и уцелевшие польские хоругви, четко развернувшись, двинулись прочь. Наши пушки послали им вдогонку еще пару бомб, но они лишь пришпорили своих коней и вышли из-под обстрела.

– Догнать! – загорелся взгляд у Вельяминова.

– Никита, стой! – осадил его я. – Успеешь еще своей дубиной помахать.

– Так это же не дубина, государь, – изумился тот.

– А что?

– Шестопер! Ты же сам мне его подарил…

– Ну вот видишь: раз я подарил, стало быть, мне виднее! Сказано тебе – дубина, значит, дубина. Распорядись лучше, чтобы пехота уцелевшая в Можайск шла, да раненых пусть не забудут. Бог не без милости, кто-нибудь да выживет. А поместных с собой возьмем, пригодятся, я чаю.

Выжившие в схватке солдаты тем временем приводили себя в порядок, перевязывали раны и собирали оружие. При этом многие поглядывали на меня, и лица их светлели. «Царь!.. – шептались они, – сам на выручку пришел, не бросил!» Не выдержав их взглядов, я отвернулся.

– Ты чего, – встревожился Вельяминов, – али вспомнил что?

– Ага, вспомнил, – мрачно пробурчал я в ответ, – вспомнил, что я их на верную смерть послал. А они на меня как на Спасителя смотрят!

– Ты царь, – пожал плечами не понявший моих переживаний Никита, – на тебя так и положено смотреть. А что смерть принимать, так это дело служивое.

Тем временем солдаты собрались и пошагали в сторону Петровских ворот. Мало кто из них был одет как положено – в кафтан и сапоги. Большинство, включая начальных людей, были в зипунах и поршнях. На пикинерах вместо кирас и морионов были в лучшем случае кольчуги и шишаки. Вместо протазанов – бердыши, вместо шпаг – сабли, да и те не слишком казистые. Лишь мушкеты у стрелков были новые, купленные в Европе. Мощные и дальнобойные, сегодня они многим из них спасли жизнь. Набирались в этот полк даточные люди из царских вотчин, по жребию. Большинство из них и обучить толком не успели. Только начальные люди назначались из отслуживших в немецких полках фон Гершова и Гротте. Но несмотря ни на что, они, встретившись с опытным врагом, не дрогнули, а дрались отчаянно и бесстрашно. Мне захотелось сказать им что-нибудь ободряющее. Но, против обыкновения, не нашлось слов, и я, молча развернув Алмаза, поскакал к мосту через Можайку.

Говоря, что раздал все необходимые распоряжения для боя, я совершенно не кривил душой. Чем хорош мой старый приятель Хайнц Гротте, так это тем, что умеет беспрекословно выполнять приказы. Сказано ему, чтобы оба немецких пехотных полка на рассвете построились и были готовы к наступлению, значит, они построятся и будут готовы. Вышедшие за линии редутов пехотные баталии ощетинились пиками, в промежутках между ними встали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина.

– Что это значит? – встревоженно спросил королевич у гетмана.

– Это значит, что ваш кузен желает боя.

– Но почему он не идет на выручку Пожарскому?

– А вы не догадываетесь?

– Но судя по всему, диверсия удалась, и в Можайске идет бой!

– Судя по чему?

– Как по чему? Был взрыв, проход свободен, внутри кремля звуки боя…

– Да? – Голос Ходкевича звучал издевательски. – Посмотрите внимательнее, мой принц. Проход действительно открыт, но ворота целы! Значит, московиты сами их открыли.

– Но хоругвь Ржевутского…

– Украшает собой склоны рва. Московиты знали, что они идут, и просто смели их с дороги залпами пушек.

– Но неужели всех…

– И еще ту хоругвь, что вы изволили послать на помощь первой.

– Но звучал сигнал!

– Он и сейчас звучит. Когда только охрипнет этот проклятый трубач!

– Не понимаю, чем ясновельможный пан гетман недоволен? – вмешался пришедший в себя Казановский-младший. – Затевая эту диверсию, мы хотели, чтобы герцог вышел из лагеря. Так он вышел!

– А я смотрю, вашей милости совсем не стыдно?

– Да помилуй бог, чего же мне стыдиться? Я придумал прекрасный план, и он полностью увенчался успехом! Дело за вами, пан Ходкевич, атакуйте неприятеля…

– Еще поучи меня, щенок! – взорвался гетман.

– Тише, панове, тише, – принялся успокаивать их не на шутку встревоженный Владислав. – Никому, кроме герцога Иоганна, наша распря радости не принесет! В самом деле, пан гетман, отчего бы нам их не атаковать?

– Если бы они шли к воротам кремля, я бы отдал приказ немедля. Однако они стоят совсем рядом с укреплениями и своей чертовой артиллерией. Ничего хорошего эта атака не принесет!

– Но ведь действительно – как будто слышатся звуки боя?

– Держу пари, что это герцог прихватил пана Мартина за шиворот и крепко держит!

– Вы думаете? – встревожился Адам, но обозленный Ходкевич оставил его вопрос без внимания.

– Что же делать? – повторил вопрос королевич.

– Ничего, – хмуро отозвался гетман, – если вашему кузену это угодно, так пусть атакует! Вот когда мы отобьем его приступ, тогда можно будет вывести конницу в поле. А до той поры я и пальцем не пошевелю. Хватит с нас авантюр!

Едва я вернулся в лагерь, как меня обступили командиры полков, бояре и прочие начальные люди и принялись поздравлять с «великим одолением супостата», благо о результатах боя у Петровских ворот всем было известно.

– Войска построены? – остановил я их восторги вопросом.

– Конечно, построены, государь! Все как ты велел.

– Я еще и атаковать велел при случае…

– Конечно, велел, кормилец! Сказывал, что как сигнал дашь, так сразу и в бой.

Крыть было нечем. Я действительно рассчитывал вернуться вовремя и действовать по обстановке, а вместо этого полетел впереди поместных на лихом коне.

– А что мы? – продолжали они хором. – Тебя-то нет, царь-батюшка, а вдруг ты передумал, или еще какая напасть?..

– То есть если бы ляхи налетели, покуда меня нет, так они бы всех порубили?

– Господь с тобой, надежа! Если бы они налетели, так уж мы бы им всыпали!

– Ага, кабы они нас догнали, так мы бы им дали… Ладно, чего уж там, пойдем посмотрим.

Впрочем, далеко идти было не нужно. С холма нашу линию видно как на ладони. Впереди стояли готовые к бою баталии немецких пехотинцев, в промежутках между которыми стали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина. Следом за ними встали стремянные стрельцы, а в промежутках между редутами – рейтары из числа не участвовавших в стычке у Петровских ворот. Кирасиры и пришедшие со мной поместные сотни оказались в резерве, а позиции в редутах заняли стрельцы из московских приказов. Поляки, если не считать нескольких небольших отрядов, гарцующих перед стенами Можайска, активности не проявляли.

– Вперед, – махнул я рукой, и полки пришли в движение.

Немецкая пехота, слаженно маршируя, пошла вперед. В такт их движению мерно колыхались пики, слабо трепыхались знамена, и тянуло дымком от фитилей мушкетов. Пройдя пару сотен шагов, они остановились и выровняли ряды. Пушкари, воспользовавшись остановкой, подтянули артиллерию. А рейтары Вельяминова вместе с присоединившимися к ним поместными перешли на левый фланг и встали перед стенами можайского кремля. Владислав с Ходкевичем хранили олимпийское спокойствие, и если бы за линией возов не виднелись многочисленные дымки, можно было подумать, что они вовсе игнорируют мою армию. Похоже, что теперь поляки решили «сыграть от обороны».

Новый «раунд» начали мои артиллеристы. Не опасаясь больше противодействия со стороны противника, они выкатили вперед свои орудия и принялись деловито расстреливать польско-литовский лагерь. Хотя пока огонь вели всего полтора десятка пушек, но натасканные Ван Дейком расчеты заряжали их с удивительной быстротой. К тому же не менее четверти посылаемых ими снарядов было бомбами, производившими в укреплениях противника страшные разрушения. Разбив один из возов, наши пушкари тут же переносили огонь на соседние, и вскоре в польской обороне появились довольно изрядные бреши.

Со стен Можайска за всеми этими событиями наблюдали трое французов. Еще совсем недавно они служили в войске королевича Владислава, но волею судьбы были вынуждены перейти на другую сторону и теперь, не без интереса, наблюдали за ходом сражения.

– Что скажете, месье де Мар, – обратился к товарищу по несчастью Безе, – похоже, артиллерия герцога Мекленбургского скоро сметет польский лагерь с лица земли!

Тот в ответ лишь тяжело вздохнул. В отличие от петардистов, он был взят в плен, а не перешел на сторону Иоганна Альбрехта добровольно, и его судьба была менее определенной. Узнав, что вместе с батареей захвачен командир всей польской артиллерии, герцог похвалил пленившего его командира русских драгун, сказал пару вежливых слов де Мару, дескать, весьма горд знакомством с таким искусным противником и был бы рад видеть его на своей службе, но так пока ничего и не предложил. Правда, в темнице его подобно польским пленникам не держали, но несколько охранников во главе с молодым человеком, носившим странное имя Первак, постоянно наблюдали за всеми тремя французами.

– Это не так просто, – немного сердито возразил толстяку де Бессон, – вон показалась польская кавалерия, и она явно угрожает московитскому флангу.

– Ничего страшного, Жорж, – остался невозмутимым Безе, – у его царского величества достаточно пушек, чтобы атака превратилась в самоубийство.

– Ты уже говоришь как московит! – раздраженно фыркнул в ответ Бессон, которого подбешивал тот факт, что его товарищ не поделился с ним своим замыслом о переходе на другую сторону. – «Царское величество». Тьфу!

– Я говорю разумно и тебе рекомендую делать то же самое. Если бы не я, то мы наверняка погибли бы при штурме этих проклятых ворот, и таким образом сэкономили кучу денег этим польским свиньям!

– А если эти свиньи победят?

– Не волнуйтесь, месье, – не без сарказма в голосе поспешил успокоить спорщиков де Мар, – если что, я подтвержу, что вы были захвачены в плен и отчаянно сопротивлялись. Но, по совести говоря, надежды на такой расклад немного. Ваш друг прав, у мекленбургского герцога прекрасная артиллерия, и его люди умеют ею пользоваться. Даже не знаю, кто бы мог их этому научить?

– Говорят, что это сделал сам Иоганн Альбрехт.

– А кто научил его? Если он сам все это придумал, то он – гений!

– Кстати, господа, а что это делает командир наших охранников?

– Кажется, он ведет записи, вероятно, описывает ход сражения.

– Я смотрю, они не теряют времени.

– О, его царское величество славится своей стремительностью! Пять лет назад он стремительным ударом овладел Ригой, а на следующий же день повелел напечатать об этом прокламацию и разослать ее по всей Европе!

– Жак, слушая вас, можно подумать, что вы участвовали в этом походе!

Между тем Анциферов, что-то увлеченно записывающий, то ли почувствовал на себе взгляд, то ли еще почему, но отвлекся и, сообразив, что говорят о нем, спросил:

– Чего вы?

Французы в ответ церемонно поклонились, и новоиспеченный царский секретарь неловко ответил им тем же.

– Гляди, как Первуху корежит, – засмеялись стоявшие в карауле стрельцы, – не иначе, сглазили его басурмане!

Тот в ответ лишь пожал плечами и, конфузливо улыбнувшись, вернулся к своему занятию.

С другой стороны за ходом боя, кусая губы, наблюдал ксендз Калиновский. Святой отец достаточно разбирался в военном деле, чтобы понимать, что поскольку от всей польской артиллерии осталось только несколько мелких пушек, то дуэль со столь многочисленным и хорошо обученным противником вряд ли получится. Наконец, оказавшись не в силах что-либо предпринять, он с досадой отвернулся, и его взгляд упал на непонятно откуда взявшегося Криницкого.

– Любезный, а разве вы не должны были пойти на приступ с господами Бессоном и Безе? – удивленно спросил он толстяка.

– Увы, ваше преподобие, скорее всего, наши друзья пали в бою.

– Что вы говорите!

– У ворот крепости нас ждала засада.

– Но как это возможно?

– Откуда мне знать, – развел руками шляхтич, – впрочем, про герцога Яна давно болтают, что он знается с нечистой силой.

– Что за вздор, – поморщился ксендз, – скорее, кто-то просто распустил язык раньше времени, и эти вести дошли до противника.

– Да как же «вздор»?.. – оскорбился толстяк и тут же с горячностью стал отстаивать версию дьявольского вмешательства. – Разве без нечистого эти московитские пушкари смогли бы справиться с артиллерией такого ученого пана как де Мар? А где, позвольте спросить, герцог взял столько пороха, чтобы палить по нашим храбрым жолнежам без остановки? Точно вам говорю: сам князь тьмы поставляет этому еретику серу, прямо из преисподней!

Калиновский только усмехнулся, слушая эти разговоры, однако вовремя сообразив, что «происки нечистой силы» скорее находятся в его компетенции, спорить не стал и перевел разговор на другую тему:

– А где ваш друг, как его… пан Корбут, кажется… он что, тоже погиб?

– Да господь с вами, святой отец! Слава Создателю, мой Янек жив и здоров.

– И где же он?

– Где-где, – нахмурился поляк, – утешает панну Агнешку, не иначе.

– А что случилось с панной?

– Да с ней-то ничего, а вот ее папаша совсем занемог.

– Он ранен?

– Нет, говорят, что его хватил удар после разговора с нашим добрым королевичем и его приятелем Казановским. Уж не знаю, что они там ему наговорили, а только пан Теодор вернулся от них сам не свой, после чего упал и более не поднимался. Лекарь, осмотревший его, велел звать ксендза, а пришедший на зов отец Кшиштоф начал говорить про Страшный суд и про грех прелюбодеяния, так что пан Карнковский лежит без движения, и скорее всего, уже не встанет, а панна Агнешка плачет и молится, и Янек утешает ее как может.

– Да смилостивится над ним Господь и простит ему прегрешения, вольные и невольные! – осенил себя крестным знамением вспомнивший о своем священстве Калиновский, но тут же отвлекся: – Да что же это такое делается! Скоро ведь от первой линии возов совсем ничего не останется.

– Кажется, наши не собираются больше терпеть это безобразие! – обрадованно воскликнул шляхтич и указал на готовящихся к выходу гусар. – Сейчас они покажут герцогу Яну, как знаться с нечистой силой…

– Дай-то бог, – задумчиво протянул ксендз, очевидно, имея на этот счет свои соображения.

Хотя Ходкевич и ожидал, что русские начнут обстреливать лагерь из своей многочисленной артиллерии, подобная концентрация огня оказалась для него неожиданной. Вражеские ядра и бомбы буквально сметали все на своем пути, и если дело дальше пойдет таким же образом, то к вечеру от польских позиций останется лишь кучка головешек. Впрочем, если все пушки герцога Мекленбургского сейчас ведут огонь по лагерю, то… Крылатые гусары не без поспешности вышли в поле и стали строиться для атаки. Конечно, таких бравых военных было довольно трудно удивить пушечной канонадой, однако несколько московитских бомб, залетевших в середину лагеря, со всей ясностью показали им, что надо поторапливаться. Королевич Владислав со своими приближенными также счел за благо выйти в поле, тем более что один из взрывов прогремел совсем недалеко от его шатра.

Однако, как оказалось, пушек у русских было куда больше, чем могли подумать гетман с королевичем. Едва гусары закончили построение, раздался пронзительный свист, и очередная бомба разорвалась прямо посреди строя.

– Пся крев! – выругался гетман, глядя, как совсем рядом развернулась вражеская батарея и немедленно принялась обстреливать его воинство.

Махнув булавой, он приказал было одной из хоругвей атаковать обнаглевших московитов, но те, обстреляв поляков, тут же подцепили свои пушки к конским упряжкам и немедленно отошли под защиту своей пехоты. В этот момент к Ходкевичу с Владиславом подскакал Казановский-старший со своей свитой и, приложив руку к сердцу, изобразил поклон.

– Что хорошего расскажете, пан Мартин? – обратился к нему королевич.

– Увы, мне нечем обрадовать ваше высочество; с вашего позволения, я совершенно разбит!

– Что вы говорите?!

– Как и предполагалось, как только в Можайске начался бой, из русского лагеря выдвинулась пехота. Однако стоило мне ее атаковать, на нас со всех сторон накинулась московитская конница!

– Со всех сторон? – удивленно переспросил гетман.

– Именно так, пан гетман, даже из Можайска вышло несколько сотен во главе с самим герцогом.

– Из Можайска? Ну-ну, что и говорить, прекрасный был план… И чем же все кончилось?

– Мы успели порубить всю их пехоту и даже захватили полдюжины пушек, но схизматиков было слишком много! По меньшей мере втрое больше, чем нас.

– И после тяжелого боя вы бросили захваченные вами пушки и вынуждены были отступить?

– Уж не хочет ли пан гетман сказать мне что-то обидное? – подобрался Казановский.

– Ну что вы, пан Мартин, – криво усмехнулся Ходкевич, – слава богу, что вы вернулись и у вас остались еще жолнежи. Вон видите этих рейтар? Сейчас вы их атакуете…

– Но мои люди устали и понесли потери… – попробовал было возразить Казановский, однако гетман прервал его:

– Неужели вы не слышите этой канонады? Это пушки мекленбургского герцога громят наш лагерь. Вам и вашим людям негде отдыхать, пан Мартин. По крайней мере, пока мы не победим. Я дам вам еще две гусарские хоругви, но вы во что бы то ни стало должны сдержать этих чертовых рейтар!

– Ваша милость желает атаковать их пехоту? – понимающе спросил старший Казановский. – Что же, если Господь будет на нашей стороне, вы ударите им прямо во фланг.

– Московиты в таких случаях говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай!» – криво усмехнулся гетман. – Отправляйтесь к своим людям, пан Мартин, у вас много дел.

– Не беспокойтесь, ясновельможный пан гетман, у нас накопился изрядный счет к русским рейтарам, и я думаю, самое время его предъявить.

Сказав это, Казановский хлестнул коня и рысью поскакал к своим людям. Поначалу известие о том, что нужно снова идти в атаку, не вызвало у польских жолнежей ни малейшего энтузиазма. Слишком уж чувствительные потери они понесли в утреннем бою у Петровских ворот. Один из шляхтичей – Максым Стшеледский, даже кричал, что если их предводитель с гетманом такие умные, то пусть сами идут хоть в атаку, хоть сразу к дьяволу! Однако вид двух гусарских хоругвей, присланных им в помощь, а также известие о том, что московиты ведут обстрел лагеря, укрепили их решимость. Пан Мартин в очередной раз взмахнул булавой и повел свое воинство в бой. Первыми, показывая идеальную выучку, двинулись гусары. За ними, выравнивая на ходу ряды, потянулись уже потрепанные, но еще сохранившие бодрость духа всадники Казановского. Постепенно разгоняясь, конница Речи Посполитой перешла сначала с шага на рысь, а когда до врага оставалось не более ста шагов, пустилась в галоп. Снова появившаяся зловредная русская батарея обстреляла их ядрами, но не смогла остановить яростного порыва.

Увидев, кто их атакует, русские рейтары разделились. Основная часть во главе с Вельяминовым рысью двинулась навстречу противнику, а один небольшой отряд попытался зайти во фланг полякам и обстрелять их из карабинов. Впрочем, едва они начали стрелять, на них налетела легкоконная хоругвь и связала боем. Первый удар крылатых гусар был страшен! Несущиеся стремя к стремени латные всадники буквально смели первые шеренги рейтар. Длинные пики в умелых руках показали себя страшным оружием. Мало какие латы могли устоять перед таранным ударом гусарского товарища. А если и случалось такое, то «счастливчик» все равно вылетал из седла от силы удара.

Однако их противники тоже не зевали, и прежде чем дело дошло до сабель, перестреляли многих атакующих. Уцелевшие же набросились друг на друга с удвоенной яростью. Поначалу полякам удалось потеснить ряды русских, однако вскоре сражение разбилось на множество мелких стычек, в которых преимущество оказалось на стороне рейтар. В избытке снабженные огнестрельным оружием, они быстро выбили закованных в латы гусар и принялись рубить их почтовых. На помощь последним тут же пришли шляхтичи из панцирных хоругвей, и закрутилась ожесточенная карусель, в которой было уже не разобрать где ляхи, где русские, а звон оружия и грохот выстрелов заглушали крики и стоны раненых и умирающих.

Пока отряд Казановского сдерживал русских рейтар, Ходкевич со своими главными силами обрушился на вражескую пехоту. Впервые за все время с тех пор как они оказались у Можайска, герцог подставил под удар свой фланг, и гетман не мог не воспользоваться этой удачей. Пыль, поднятая гусарскими и панцирными хоругвями, на время закрыла солнце, топот копыт заглушил пушечные залпы, а от воплей атакующих и ржания их коней, казалось, рухнут на землю небеса. Стоявшие на фланге две немецкие баталии успели развернуться к атакующим лицом и выставить перед собой пики. Мушкетеры, прежде чем уйти под их защиту, дали залп, и всех их тут же захлестнула волна польской кавалерии.

Треск ломающихся копий, крики дерущихся, команды офицеров и проклятья умирающих слились в один непрерывный гул. Немцы, многие из которых были набраны еще в Мекленбурге и Померании, встали непрошибаемой стеной. Стоило кому-нибудь пасть, и его место тут же занимал другой, из глубины строя. Если ломалась пика, то он бросался вперед, обнажив шпагу, а то и просто нож, стараясь при этом поразить вражеского конника. Успевшие укрыться за строем товарищей мушкетеры торопливо перезаряжали свое оружие, готовясь к продолжению схватки.

Однако главные силы ударили вовсе не по ним, а поскакали дальше, надеясь пробиться вперед, в самое сердце московитской армии, и в яростной схватке решить судьбу сражения. В какой-то момент показалось, что им сопутствует удача. Дорогу им преграждала лишь тонкая линия драгун и небольшой отряд пехоты. Пехотинцы успели поставить перед собой рогатки, но их было слишком мало, чтобы надежно преградить путь польской кавалерии. Кроме того, Ходкевич успел заметить, что кое-кто из вражеской пехоты что-то бросает перед собой. «Чеснок, – мелькнула в голове гетмана догадка. – Что же, вряд ли вы успели накидать его слишком много», – криво усмехнувшись, подумал он. Однако, как оказалось, главная опасность исходила не от рогаток и не от железных шипов. Едва гусары и панцирные оказались перед вражеским строем, те расступились или отошли назад, и перед изумленными ляхами предстали почти полтора десятка готовых к выстрелу орудий. Гетман успел заметить, как лица пушкарей искажают злобные ухмылки, а может быть, ему это просто показалось, но фитили практически одновременно вжались в затравки.

Вспыхнул порох, и пушечные жерла с грохотом выплюнули картечь в самую гущу противника. Рой чугунных пуль врезался в летящую вперед кавалерийскую массу и буквально разодрал ее на части. На мгновение наступила пронзительная тишина. Какие-то неясные тени кружились вокруг, мельтешили непонятные фигуры, кто-то размахивал руками, будто стараясь привлечь к себе внимание. Удивленно оглядев окружающую его вакханалию, Ходкевич судорожно сглотнул, и в его уши немедленно ворвался невообразимый шум. Жалобно ржали лошади, громко кричали умирающие и на чем свет стоит ругались уцелевшие. «Почему я без лошади?» – попытался спросить он у окружающих, но не услышал своего голоса. «Чтобы вам всем пусто было!» – успел подумать он напоследок, и сознание его погрузилось в непроглядную, невозможно черную темноту.

Командовавший драгунами Панин перед пушечным залпом успел зажать уши руками и потому сохранил способность слышать. Окутавший поле боя пороховой дым постепенно рассеивался и открывал глазам ужасающую картину. Его подчиненные также с изумлением разглядывали, что натворила картечь. Они и раньше проделывали на учениях такой кунштюк, пряча за конным строем изготовившиеся к стрельбе пушки, но одно дело тренировка, а совсем другое – настоящий бой! Впрочем, он был еще не окончен. Отхлынувшие ляхи, хотя и понесли ужасающие потери, не растеряли еще боевой дух и торопливо строились для новой атаки. Русские пушкари тоже не зевали и споро запихивали в жерла своих пушек мешочки с порохом и поддоны с картечью.

– Готовсь! – заорал Федор своим драгунам, и те, повинуясь вбитым за время муштры рефлексам, схватились за ружья и принялись подсыпать порох на полки.

– Прикладывайся! – раздался новый крик, и приклады уперлись в плечи стрелков, а большие пальцы почти одновременно взвели курки.

– Пали! – почти сладострастно выдохнул Федька и взмахнул шпагой.

Дружный залп свинцовым роем влетел в пытавшихся построиться поляков, выбивая из седел одних и заставляя смешать ряды других. Поле опять на несколько мгновений заволокло дымом, а когда он рассеялся, пушкари успели зарядить свои орудия. Панин и его драгуны снова посторонились, и второй залп, может быть, лишь немного более смертоносный, чем первый, отправил чугунные гостинцы в противника.

– Драгунство, вперед марш-марш! – снова подал голос Федор, и его подчиненные тронули шпорами бока своих коней.

Пока на другом конце поля грудь в грудь дрались конница и немецкая пехота, русская артиллерия продолжала громить польский лагерь. Густо летящие ядра разбили один за другим три линии возов, раз за разом заставляя их защитников отступать в тщетной попытке спастись от неминуемой смерти. Наконец, проклятые пушки замолчали, дав им небольшую передышку. Однако наступившая тишина оказалась обманчивой, ибо из клубов дыма, затянувших окрестности, в проделанные артиллерией проходы ринулась русская пехота. Первыми в бой пошли гренадеры, держа в руках свое страшное оружие. Чугунные гранаты с дымящимися фитилями, «чертовы яблоки», полетели во вражеский лагерь. Польские жолнежи после их взрывов подумали, что снова начался обстрел, и бросились было в укрытия, а воспользовавшиеся этим стрельцы и солдаты с ревом ворвались внутрь. Размахивая саблями и бердышами, они перепрыгивали через остатки разбитых ядрами возов и с яростью обрушились на своих врагов.

Как это часто бывало, пока самые храбрые и достойные воины отчаянно дрались, подставляя грудь под вражеские сабли и пули, остававшиеся внутри укреплений вояки отнюдь не отличались ни отвагой, ни дисциплиной. «Московиты ворвались внутрь лагеря!» – подобно молнии пролетел среди них слух, поразивший нестойкие сердца. Одни в панике кинулись к своим коням, надеясь, что их резвость спасет владельцев от гибели или плена. Другие, кому не хватило храбрости даже на это, забились в страхе под уцелевшие еще возы и принялись ожидать своей участи.

Ян Корбут и Агнешка Карнковска провели все это время у тела ее умиравшего отца. Еще ночью у пана Теодора отнялся язык, и все что он мог, это только во все глаза смотреть, как убивается над ним красавица-дочь, и ронять скупые слезы. Впрочем, мало кто теперь назвал бы панну Агнешку красавицей. С почерневшим от горя лицом и растрепанными волосами, она сейчас мало напоминала ту легкомысленную девчонку, что вскружила голову королевичу. Наконец под утро Карнковский затих. Взявший его за руку Корбут сразу понял, что пульса нет, и хотел было перекреститься, но взглянув в воспаленные глаза девушки, не решился открыть ей страшную правду.

– Пан Теодор заснул… – еле слышно сказал он ей.

– Хвала Иисусу, ему легче, – отозвалась Агнешка и в изнеможении откинула голову.

– Да, ему сейчас хорошо, – пробормотал юноша и с жалостью посмотрел на измученное лицо своей возлюбленной.

Кто знает, сколько они так просидели, пока к ним в шатер не ворвался толстяк Криницкий.

– Что вы сидите, – закричал он с порога, – или ждете, пока вас снова возьмут в плен?!

– Что случилось, пан Адам?

– Да уж ничего хорошего! Немедленно седлайте коней и бегите что есть мочи прочь отсюда – если, конечно, не соскучились по мекленбургскому дьяволу!

– Неужели наше войско разбито?

– Уж не знаю, как войско, а вот лагерь наш совершенно разбит, и московиты вот-вот ворвутся внутрь. И если мы не хотим, чтобы они продали нас татарам, то нужно бежать.

– Что ты говоришь, пан Адам, – герцог Иоганн Альбрехт, может, и еретик, но он рыцарь, и никогда не продаст христиан в мусульманское рабство!

– Про такого славного рыцаря как герцог Ян, я и слова плохого не скажу! Ты ведь помнишь, что я всегда о нем хорошо отзывался? Но вот в его московитских подданных я не уверен, а проверять мне страсть как неохота. Так что седлай коней и не мешкай!

Корбут быстро сообразил, что для споров и впрямь нет времени, и бросился седлать лошадей для себя, Агнешки и пана Адама. Криницкий тем временем быстро покидал в найденные им чересседельные сумки все самое ценное, уделив особенное внимание съестным припасам. Панна Карнковска все это время сидела с безучастным видом подле своего отца. Наконец, вбежавший внутрь Янек сообщил, что все готово.

– Я не брошу отца! – твердо, но с немного отсутствующим видом заявила им изможденная девушка.

– Прости, Агнешка, – повинился перед ней парень, – я не решился тебе сразу сказать, но пан Теодор отдал богу душу и теперь в лучшем из миров.

– Что?! – взвилась панна Карнковска и, схватив отца за руку, убедилась, что она холодна как лед. – Как ты мог, почему ты мне сразу не сказал?.. Негодяй! Подлец!

Какое-то время она продолжала выкрикивать оскорбления в лицо Корбуту, но затем, видимо, окончательно исчерпав запас душевных и физических сил, осела на ковер и упала в обморок.

– Пану Теодору уже не помочь, а мы еще живы! – с сокрушенным видом сказал Криницкий. – Хоть и дрянная она девка, а только не годится бросать ее здесь одну. Давай-ка, Янек, бери ее под руки – и понесем к коню. Господь не без милости, может, и получится уйти от этой напасти.

Тем временем, обойдя месиво из человеческих и лошадиных тел, оставшееся после расстрела польской кавалерии картечью, панинские драгуны ударили в тыл легкоконным и панцирным хоругвям, наседающим на немецкую пехоту. Те, оказавшись между конной Сциллой и пехотной Харибдой, боя не приняли и попытались отойти. Однако к атакующим драгунам уже присоединились кирасиры с поместными, и яростно ревущая лава захлестнула отступавших. С другой стороны в них врезались рейтары Вельяминова, и все вместе они погнали своих противников прямо на отряд, собравшийся вокруг королевича.

– Вашему высочеству нужно спасаться, – хмуро буркнул Адам Казановский, обращаясь к Владиславу.

– Вздор, – решительно возразил тот, – надо пропустить наших мимо и ударить московитам по флангам. Не знаю, как им удалось совладать с гусарами гетмана, но сейчас они пожалеют о своем безрассудстве!

– Если таков ваш приказ, то я готов повиноваться, но ради всего святого, не участвуйте…

Однако королевич, не слушая его, уже пришпорил коня и, прокричав что-то своим воинам, повел их за собой. Внезапная контратака заставила русскую конницу замедлить движение, чем спасла многих жолнежей из отрядов Ходкевича и Мартина Казановского. Опрокинув поместных и драгун, гусары королевича лицом к лицу столкнулись с кирасирами, идущими в атаку под знаменем Иоганна Альбрехта. То, что случилось дальше, было больше похоже на рыцарский роман, а не на реальную историю. Но еще много лет спустя немногие оставшиеся очевидцы рассказывали о случившемся, добавляя все новые и новые подробности.

Когда началась атака на польский лагерь, ратники из полка русских перебежчиков, как и все, схватились за оружие и приготовились к бою. Однако время шло, но никаких приказаний они так и не получили. Формально русские входили в отряд королевича Владислава, но он то ли забыл о них, то ли посланный им гонец не добрался до его подчиненных.

– Что делать-то будем? – глухо спросил Трубецкой у стоящего рядом Шуйского.

Страницы: «« ... 1617181920212223 »»

Читать бесплатно другие книги:

В книге объясняется, как приспособить нейронауку и поведенческие исследования к целям маркетинга и п...
Это первая книга по медицинской астрологии, в которой подробно описываются МЕТОДИКА прогнозирования ...
Александр Никонов – известный писатель, автор знаменитых бестселлеров «Конец феминизма» и «Кризисы в...
Vermouth Thunder is an "Englishman in NewYork". In srnse he s an alien on Earth, and wasnt to come b...
Антицерковная политика и три десятилетия (1920-е–1950-е гг.) забвения национального русского искусст...
Некогда грандиозная Галактическая Империя долгое время находится в упадке и постепенно теряет остатк...