Последний ребенок Харт Джон
— Что-нибудь сказал?
— Спросил об Алиссе. Нашли ли мы ее.
Хант отвернулся, но Кэтрин тронула его за руку.
— Это тот же человек?
Она спрашивала о Бертоне Джарвисе. Он ли забрал у нее дочь.
— Пока говорить рано.
— Правда? — Кэтрин сжала его руку, и Хант увидел в ее глазах и надежду, и страх.
— Не знаю. Мы сейчас выясняем это. Проверяем. Когда узнаю что-нибудь, сразу же сообщу вам. Обещаю.
Она кивнула.
— Мне нужно вернуться… вдруг он очнется.
Хант остановил ее:
— Кэтрин…
— Да?
— Здесь женщина из соцобеспечения. Наверное, захочет поговорить с вами.
— Из соцобеспечения? Не понимаю.
— Джонни целую ночь не было дома. Он брал вашу машину. И едва не погиб от рук педофила. — Хант помолчал. — Не думаю, что они позволят Джонни остаться с вами.
— Не понимаю, — повторила Кэтрин и торопливо добавила: — Я не соглашусь.
— Он носил перья, погремушку гремучей змеи и какой-то череп на шнурке вокруг шеи. Ни один судья не разрешит, чтобы он жил с вами. Вы видели сегодняшние газеты? Смотрели телевизор? Си-эн-эн? «Фокс»? Его называют Маленьким вождем, Диким индейцем. Об этом все теперь говорят, так что вопрос стал политическим. Служба соцобеспечения обязана принять какие-то меры, ничего другого им не остается.
Она поникла.
— Что я могу сделать?
— Не знаю.
— Пожалуйста. — Кэтрин вцепилась ему в руку. — Пожалуйста.
Хант посмотрел влево, потом вправо. За семнадцать лет службы он ни разу не переступал черту, но сейчас, видя эту черту так же ясно, как и любую другую, и полностью контролируя себя, сделал это без раздумий. Почему? Потому что есть на свете вещи поважнее.
— Они проведут полное обследование. Начнут с того, что заявятся к вам домой без всякого предупреждения.
— Я не…
— Вам необходимо поехать сейчас домой. Убраться. Привести все в порядок.
Она машинально подняла руку, коснулась пряди засаленных волос.
Хант помолчал, понимая, что в любом случае должен сказать то, что будет больно.
— Нужно избавиться от наркотиков.
— У меня нет…
Хант покачал головой.
— Не надо, Кэтрин. Не лгите мне. Сейчас я ваш друг, а не коп. И как друг пытаюсь вам помочь.
Она долго смотрела ему в глаза, потом все же опустила голову.
— Посмотрите на меня, Кэтрин. — Детектив взял ее за подбородок. — Доверьтесь мне.
Она сморгнула слезы и с усилием выговорила:
— Мне надо ехать.
Хант посмотрел сквозь стеклянную дверь. Толпа репортеров. Камеры. Он взял Кэтрин за руку.
— Сюда. — Провел ее по казавшимся бесконечными коридорам к грузоподъемнику, а потом к двойной двери с надписью:
«ТОЛЬКО ДЛЯ ДОСТАВОК».
— Машина здесь.
— А где моя?
— Задержана как вещественная улика.
Сделав двадцать шагов под жарким солнцем, Кэтрин высвободила руку.
— Сама справлюсь.
Но без него у нее получалось плохо, и Хант понял это, когда они подошли к машине. Щеки ее горели, сжатые в кулаки пальцы побелели от напряжения. Прислонившись к дверце, она опустила голову.
Доставив ее домой, Хант припарковался как можно ближе к двери.
— У вас есть деньги на такси? Чтобы вернуться в больницу? — Кэтрин кивнула. — Номер моего телефона?
Она смахнула с лица волосы, встретила его вопросительный взгляд и с какой-то несмелой гордостью сказала:
— У меня несколько ваших карточек. — Открыла дверцу, и снаружи дохнуло жаром. Перед ним мелькнули ее ноги, ее рука легла на дверцу. Она наклонилась, и ее голос прозвучал негромко и сдавленно: — Я люблю своего сына, детектив.
— Знаю.
— И я хорошая мать.
Кэтрин пыталась убедить себя, но пустоты в ее глазах говорили о другом. Джонни лежал в больнице, а она все еще была под кайфом.
— Знаю, — сказал Хант, хотя согласиться с этим не мог.
Была, да.
И, надеюсь, станешь снова.
Он дал задний ход.
Кэтрин стояла и смотрела ему вслед.
Тридцать минут спустя Хант уже работал в гараже вместе с Йокамом и несколькими криминалистами.
— Внимание, — сказал Йокам.
— Что?
— Шеф.
Хант посмотрел на тропинку и увидел продирающегося через кусты начальника полиции. За ним тащились два помощника. Идущий впереди полицейский в форме отводил ветки.
— Вижу.
— Хорошего чем больше, тем лучше.
Хант сложил руки на груди. Если шеф решил проверить, что ж, пусть проверяет, но изображать радость по этому поводу он не собирался.
Шеф остановился в пятнадцати футах от гаража и, подбоченясь и задрав голову, оглядел место преступления.
— Из кино, что ли, копирует? — шепотом спросил Йокам.
— Помолчи, Джон.
— Как будто кадры из «Паттона»… Черт. Он кем себя считает? Джорджем К. Скоттом?[23]
Попозировав, шеф резко сорвался с места и преодолел последние ярды; сопровождающие кучкой последовали за ним. Кивнув Йокаму, он с серьезным видом посмотрел на Ханта.
— Пойдем со мной.
Хант развел руками, заключив в этот жест и стоящие плотной стеной деревья, и густой кустарник.
— Куда?
Шеф огляделся.
— Оставьте нас на минутку. — Сопровождающие послушно рассеялись. — И ты, Йокам, тоже.
— Я? — Тот приложил руку к груди, изобразив изумление.
— Исчезни.
Отступив шефу за спину, Йокам изобразил гусиную походку, но Хант был не в том настроении, чтобы шутить. Он молча смотрел на шефа, и шеф так же молча смотрел на него. Напряжение нарастало, но первым не выдержал шеф.
— Насчет нашего сегодняшнего разговора. Я, может быть, вышел за рамки.
— Может быть.
— А может быть, и не вышел.
Шеф скользнул взглядом по окружавшей их высоченной стене леса. В море зелени гараж был крохотным пятнышком.
— Если скажешь, что ты не принял это дело слишком близко к сердцу, я приму такой ответ.
Хант выдержал его взгляд.
— Для меня это всего лишь очередное расследование.
— Ладно. — Шеф сдержанно кивнул. — Так и будем считать. Но имей в виду, что это твой последний гребаный шанс. А теперь, пока я не передумал и не выгнал тебя за полнейшее неумение соврать, расскажи, что вы здесь узнали.
Хант указал на скрытый за деревьями дом.
— Мы выяснили, где Джарвис подключился к сети. Кабель закопан на глубине в два дюйма. Гараж нигде не обозначен. По тропинке вы сами шли. С улицы или из дома ее совершенно не видно. Никаких разрешений на строительство не выдавалось. Никаких разрешений на подключения тоже. Мертвая зона.
— Как чувствуют себя дети?
— Им дали снотворное. Доктор не пустил меня к ним.
Шеф прошел в сарай, и Хант, перешагнув порог, невольно поежился.
— Стены, как видите, обиты матрасами. Возможно, для звукоизоляции. Окна заложены стеклопластиком и заклеены. Опять-таки для звуко- и светопоглощения. Посмотрите. — Хант шагнул к дальней стороне и указал на маленькую рваную дыру. — Здесь был крюк, на котором держались наручники и который вырвала Тиффани. — Сам крюк уже положили в пакет для вещественных улик и снабдили соответствующим номером. Хант взял его и ощутил под гладким пластиком холодок металла. Затем протянул пакет шефу, который коротко дотронулся до него, а потом опустился на колени и провел пальцем по дырке в стене. Она была неглубокая. Бетон высох и крошился.
— Крепкая девочка.
— Как же она все-таки выбралась отсюда?
Хант подвел шефа к двери, вышел за порог и показал на замок. Большой, крепкий цилиндровый замок висел в закрытом положении на прочной стальной скобе.
— Замок он закрыл, а вот дверь запереть позабыл.
— Случайность? — Шеф поднял замок, осмотрел его и отпустил. — Или самоуверенность?
— Разве это важно?
Шеф пожал плечами.
— Револьвер?
— Пока неясно. Возможно, лежал все время где-то в гараже. Возможно, она нашла оружие в доме. Там дверь тоже была не заперта. — Они оба повернулись к дому и, конечно, ничего не увидели. Впрочем, на рассвете, когда в окнах горел свет, Тиффани могла что-то заметить. — Думаю, он был пьян. Мы нашли и спиртное, и наркотики. Вскрытие покажет.
— Есть свидетельства того, что здесь могли быть другие дети? — деловито спросил шеф.
— Вы имеете в виду Алиссу Мерримон?
— Не обязательно.
Шеф смотрел на него твердо, в упор, даже не мигая, и Хант отвел глаза.
— Нужна собака. Если она похоронена где-то здесь, я хочу найти ее.
— Темновато.
— Я уже позвонил, — хмуро сказал Хант.
Глава 23
За тонкими стенами дома, который не принадлежал ей, Кэтрин Мерримон стояла перед зеркалом в ванной. Что полицейский солгал, она поняла сразу, поняла по его лицу, и эта ложь жгла, как пощечина. Вот почему Кэтрин задала себе самый трудный вопрос.
А была ли она хорошей матерью?
Натянутая на кости лица, кожа казалась линялой и выглядела слишком бледной. Волосы свисали безжизненными прядями, пальцы дрожали, даже когда она просто подносила их к щеке. Ногти потрескались, под глазами залегли темные круги. Кэтрин искала что-нибудь знакомое, но ничего не видела. Перед ней, словно отпечатавшись в мозгу, стоял образ сына — бледного, в бинтах. Придя в себя, он первым делом спросил о сестре.
Алисса.
Произнесенное безмолвно имя лишило сил. Ей даже пришлось схватиться рукой за край раковины. Кэтрин потянулась к шкафчику, открыла дверцу. На трех полках выстроились пузырьки с таблетками. Оранжевый пластик. Белые наклейки. Она взяла наугад первую попавшуюся бутылочку. Викодин. Сняла колпачок, вытряхнула на ладонь три таблетки. Они могли унести все: калейдоскоп воспоминаний, давящее бремя потери.
Пот струйкой побежал по спине. Во рту обострилось болезненное ощущение сухости, и Кэтрин представила, как положит их на язык, как проглотит, морщась, с натугой, как перетерпит горькое ожидание. Она подняла голову, посмотрела в зеркало и увидела ненастоящие, вырезанные из картона глаза, выцветшие, блеклые, как копии копий. Такие же глаза, как у Джонни, и вот так они выглядели не всегда. Ни у него, ни у нее.
Кэтрин повернула руку, таблетки соскользнули с ладони и почти беззвучно упали в фарфоровую раковину. Словно в порыве бешенства, она смела с полки все пузырьки и стала открывать их один за другим и бросать таблетки в туалет. Двадцать пузырьков. Кэтрин спустила воду.
Быстро.
Все надо сделать быстро.
Она собрала пустые пузырьки, отнесла в кухню, бросила в мусорную корзину и вынесла пакет на улицу. Вернувшись, взялась за уборку — скрести, мыть, вытирать. Полы. Холодильник. Окна. Время сгустилось в горячий туман из пота и аммиака. Она снимала и закладывала в стиральную машину простыни, выливала в траву спиртное, швыряла пустые бутылки в открытую бочку, где они звякали и разбивались, и шла в дом за другими. В самом конце Кэтрин подошла к тому же зеркалу. В ложбинке над ключицами настойчиво пульсировала жилка. Она включила горячую воду и терла-терла лицо, пока оно не заболело, но глаза все равно выглядели не так. Она сорвала одежду и встала под душ, но и этого оказалось недостаточно. Грязь въелась до самого нутра.
Джонни очнулся в странной, незнакомой комнате. Один. За дверью прозвучали шаги, приглушенный голос. Какого-то доктора вызвали по интеркому, и память стала возвращаться. Кусочками. Он потрогал бинты на груди — больно. Попытался сесть — едва не вырвало. На периферию зрения ворвался цвет: тускло-красный из окна, мутно-белый из-под двери. Джонни поискал взглядом мать, и стены выгнулись, сдвинулись. Он все-таки сел. Под ногтями чернела сажа, на пальцах виднелись следы ягодного сока и пятна крови. Перьев не было, но теперь это уже не имело значения. Он закрыл глаза и почувствовал мертвую хватку Джара, его пальцы у себя на горле, запах дерматина, холод и жар от ударов ножом.
Джонни спрятал руки под простыню, но на пальцах так и осталось ощущение прикосновения к теплой губчатой дыре в затылке Джара. Он слышал биение, сначала быстрое и четкое, а потом медленное и влажное, и вдруг вспомнил, что Джар мертв. Джонни повернулся на бок и закрыл глаза.
Дверь открылась так тихо, что он и не слышал. Только ощутил движение воздуха и присутствие кого-то у кровати. А когда открыл глаза, увидел детектива Ханта, осунувшегося, с натянутой улыбкой.
— Вообще-то мне сюда нельзя. — Хант показал на стул. — Ты не против, если я сяду?
Джонни подтянулся, выпрямился и попытался заговорить, но мир как будто укрылся ватным одеялом.
— Как себя чувствуешь? — спросил детектив.
Взгляд Джонни зацепился за револьвер, рукоятка которого высовывалась из-под пиджака.
— Я в порядке. — Получилось замедленно, неуклюже и фальшиво.
Хант сел.
— Мы можем поговорить? — Не получив ответа, он подался вперед, опустил локти на колени и сложил пальцы домиком. Пиджак распахнулся, и Джонни увидел потертую кобуру и сталь, покрытую, похоже, черным лаком. — Мне надо знать, что случилось.
Джонни не ответил. Он как будто впал в транс.
— Можешь посмотреть на меня, сынок?
Джонни кивнул, но оторвать взгляд от оружия не смог. Текстурированная рукоятка. Белая скоба предохранителя. Его правая рука сама собой потянулась к оружию, а коп уменьшился и сдвинулся на задний план. Джонни хотел лишь подержать револьвер, удостовериться, что он и вправду такой тяжелый, каким выглядит, но вожделенный предмет вдруг спрятался в шаре мягкого света. Неведомый груз опустился на грудь и прижал его к матрасу, а издалека донесся голос детектива:
— Не уходи, Джонни. Останься со мной.
Но он уже падал, и кто-то втыкал ему в глаза черные пики.
Кэтрин погладила платье и оделась. Самым трудным оказалось застегнуть пуговицы — они были слишком маленькие, а пальцы, несмотря на все старания, дрожали. Потом высушила волосы, расчесала спутанные пряди и задумалась — стоит ли накладывать макияж. В конце концов она добилась того, что выглядела как нормальная женщина, разве что слишком исхудавшая из-за болезни. Вызывая по телефону такси, Кэтрин не сразу вспомнила номер дома, а вызвав, присела в ожидании машины на краешек дивана.
В кухне тикали часы.
Она сидела, стараясь не сутулиться и держать спину прямой.
Между лопаток появился первый пот. Она представила вкус выпивки и услышала колыбельную еще одного позабытого дня.
Как было бы легко.
Так легко… так легко…
Решение помолиться подкралось незаметно, словно тень. Как будто она моргнула, а когда открыла глаза, света уже не было. Кэтрин даже посмотрела вверх — убедиться, что ей это только причудилось. Искушение шло из скрытого в глубине души места, некогда обжигавшего жаром, а теперь сдавленного, сжатого в нечто черное и холодное. Она боролась с соблазном, но проиграла и, когда опустилась на колени, почувствовала себя лгуньей и мошенницей, путешественницей, заблудившейся в долгую дождливую ночь.
Слова поначалу не шли, будто сам Господь запечатал ей горло, но она опустила голову и изо всех сил стала вспоминать, что ощущала при этом. Вера и полная открытость. Смирение и готовность просить. И она просила. Просила дать ей сил. Молила, чтобы выздоровел сын. Просила у Бога помощи — молча, страстно, исступленно. Просила сохранить то, что осталось: сына и их обоих, вместе.
Поднявшись, она услышала шорох покрышек по гравию и звук, похожий на дождь. Потом этот звук прекратился.
У двери ее встретил Кен Холлоуэй — в мятом костюме, с болтающимся на шее шикарным пурпурным галстуком.
Кэтрин замерла на месте, увидев его недовольное лицо и воротничок в пятнах от пота. Опустив глаза, наткнулась взглядом на волосатую руку.
— Что ты делаешь? — Холлоуэй взял ее за подбородок. — Куда нарядилась? — Она не ответила, и он заставил ее поднять голову. — Я спросил, куда ты собралась?
— Еду в больницу, — чуть слышно пробормотала Кэтрин.
Кен посмотрел на часы.
— Время для посещений заканчивается через час. Давай-ка так: ты приготовишь нам по глоточку, а в больницу съездишь завтра. Утром.
— Там будут спрашивать, почему меня нет.
— Кто будет спрашивать?
Она сглотнула.
— Из службы соцобеспечения.
— А, бюрократы… Ничего они тебе не сделают.
Кэтрин подняла голову.
— Мне надо ехать.
— Сделай мне выпить.
— Здесь ничего нет.
— Что?
— Ничего нет. — Кэтрин попыталась пройти мимо, но он не пустил, выставил руку.
— Уже поздно. — Погладил ее ниже спины.
— Не могу.
— Меня всю ночь продержали в полиции. — Он схватил ее за локоть. — Из-за Джонни, понимаешь? Из-за твоего сына. Если б он не бросил камень в окно…
— Ты не знаешь наверняка, что это был он.
— Ты мне возражаешь?
В локте полыхнула боль. Кэтрин посмотрела на его пальцы.
— Убери руку.
Холлоуэй рассмеялся и, шагнув вперед, заполнил собой дверной проем и заставил ее отступить.
— Дай пройти.
Он не ответил, но продолжал давить, вжимать ее в дом. Кэтрин видела перед собой тонкие губы под холодными, безжалостными глазами и вдруг ни с того ни с сего ясно представила сына таким, каким видела не раз: подперев кулачком подбородок, Джонни сидел на ступеньке крыльца и смотрел на холм, ожидая появления там, вдалеке, знакомой фигуры. Она часто ругала его за это, но сейчас чувствовала то же, что, наверное, чувствовал и он: надежду. Оторвавшись от руки Кена, ее взгляд устремился к холму, словно спеша увидеть грузовичок, то выезжающий наверх, то исчезающий внизу. Но холм был пуст, и дорога тянулась вдаль унылой черной лентой. Кен рыкнул, и Кэтрин, повернувшись, увидела, как улыбка рассекает его лицо.
— Завтра. К Джонни завтра. С утра.
Она снова посмотрела на холм, заметила металлический блеск — машина поднялась на вершину, — и на мгновение у нее перехватило дух, но уже в следующую секунду поняла, что это такси.
— Мне нужно ехать.
Такси приближалось, и Кен отступил. Кэтрин высвободила руку, но он все еще оставался на пороге, высокий, массивный, злой.
— Мне нужно ехать, — повторила она и, оттолкнув его, вышла на дорожку — встречать машину.
— Кэтрин. — Кен широко улыбнулся, и кому-то эта улыбка даже показалась бы искренней. — Поговорим завтра.
Она села. В салоне пахло сигаретами, несвежей одеждой и лосьоном для волос.
— Куда? — спросил водитель, обрюзгший мужчина со шрамом цвета влажного жемчуга на шее.
Кэтрин смотрела на Кена.
— Мэм?
Кен все улыбался.
— В больницу.
Таксист посмотрел на нее в зеркале. Она почувствовала его взгляд и повернулась.
— С вами все хорошо? — спросил он.
Ее трясло, пот проступал каплями на коже.
— Будет хорошо.
Она ошибалась.
Глава 24
Джонни стоял спиной к лесу, лицом к узкой просеке. Казалось бы, царапина в лесной чаще, мелкий дефект, — но с того места, где находился паренек, она выглядела зеленой рекой, волнующейся под молчаливым ветром.
С центра просеки на него смотрела сестра. В какой-то момент она подняла руку, и Джонни пошел к ней по траве, которая была сначала по лодыжку, а потом по колено. Выглядела Алисса точно так, как в тот последний раз, когда он видел ее: бледно-желтые шорты, белый топ, чернильно-черные волосы и загорелая кожа. Одну руку она держала за спиной, а голову склонила набок, и черные пряди падали на лицо. Под ногами у нее была какая-то вдавленная в траву ржавая жестянка, и Джонни ощущал запах мятой травы, запах летней спелости.
У ног Алиссы свернулась змея. Та самая, убитый им медноголовый щитомордник. Пять футов в длину, золотисто-коричневая, немая. Высунув язычок, она обнюхивала воздух, а когда он остановился, подняла голову.
Джонни помнил, как змея атаковала его в тот день, когда он убил ее. Как близко подобралась.
Их разделяли дюймы.
Может быть, даже меньше.
Алисса наклонилась и схватила змею, которая тут же обвила хвостом ее руку и, выпрямившись, подняла голову. Теперь они смотрели одна на другую. Змея выстрелила раздвоенным язычком.
— Это не сила.
Щитомордник метнулся к лицу Алиссы, а когда отпрянул, Джонни увидел сначала две дырочки, а потом два пятнышка крови, похожие на крохотные яблоки. Подняв змею повыше, Алисса сделала шаг вперед, и жестянка сдвинулась у нее под ногами.
— Это слабость.
Щитомордник нанес второй удар, на мгновение превратившись в неясное пятно, замедлившееся лишь тогда, когда клыки впились в лицо. Алисса сбилась с шага, и змея атаковала еще дважды, нанеся удары в лоб и нижнюю губу. Еще два пятнышка. Еще кровь. Алисса остановилась, и глаза ее вдруг вспыхнули и стали такими карими, что могли сойти за черные, такими неподвижными, что могли показаться пустыми. Эти глаза были глазами Джонни, глазами их матери. Пальцы сжали змею, и Джонни увидел, что сестра не боится. Ее лицо лучилось жестокостью и злобой, губы побледнели. Змея начала сопротивляться. Алисса сдавила ее еще сильнее, а ее голос набрал силу.
— Слабость, — повторила она. Пальцы побелели от напряжения, и змея отчаянно задергалась, жаля девочку в руку, лицо, а потом повисла, впившись в шею, извиваясь и изрыгая яд. Алисса, как будто ничего не замечая, подняла руку, которую прежде прятала за спиной. В ней она держала револьвер, черный, сияющий в неумолимо жарящем свете.
Читать бесплатно другие книги:
