Последний ребенок Харт Джон

Глава 12

Глина и скользкие камни; идти приходилось осторожно. Река разбрасывала кусочки света, напоминавшие о чем-то из детства. В ее движении ощущался ритм, некая система, как в калейдоскопе, подаренном отцом за год до того, как его забрал рак. Тропинка выгнулась вверх, и, чтобы подняться по склону, Ливай цеплялся свободной рукой за корни и еще не окрепшие побеги, упирался в землю мысками ботинок. Добравшись до верха, он остановился перевести дух, а когда пошел дальше, речные огоньки скрылись за ивами и ясенями, амбровыми деревьями и белыми соснами. Стемнело уже по-настоящему, и вот тогда он увидел лица. Увидел смеющуюся над ним жену, чье лцо внезапно сделалось красно-черным и мокрым. Увидел мужчину, который был с ней, и как его лицо налилось красным, перекосилось и расплющилось с одной стороны.

И звуки.

Ливай пытался сделать так, чтобы ни о чем не думать, хотел промыть голову от мыслей, залить воду в одно ухо и вылить, грязную, через другое. Он хотел быть пустым, освободить место для Бога, когда Он заговорит. Вот тогда он был бы счастлив, даже если бы Бог всего лишь повторял одно и то же слово. Даже если б это было всего лишь имя, которое звенело бы в голове, как церковный колокол.

«София».

Он снова его услышал.

Ее имя.

Ливай не остановился, продолжал идти — и в какой-то момент почувствовал теплую воду на лице. Прошел милю, прежде чем понял, что плачет. Ну и пусть. Здесь его никто не видел — ни жена, ни соседи, отпускавшие шутки, когда люди говорили вещи, которых он не понимал, или смеялись, когда умолкал, найдя мертвое животное на обочине. Так что теперь он дал себе волю, и слезы текли и текли. Ливай слушал Бога, а они, горячие, лились по его исковерканному лицу.

Он попытался вспомнить, когда в последний раз спал, — и не смог. Вся прошедшая неделя осталась в памяти пестрой цепочкой смазанных образов. Как копал землю… как шел… как сделал…

Сделал то.

Ливай закрыл глаза и, оступившись, упал на скользкую глину. Упал на спину и заскользил по склону, по острым, рвущим и режущим кожу камням. Потом голова ударилась обо что-то твердое, перед глазами вспыхнул свет, бок взорвался болью. Она прошила его насквозь зазубренным наконечником, и он почувствовал, как что-то сломалось, ощутил рывок — и понял, что ящика нет. Руки колотили воздух и даже коснулись пластика, но тот ускользнул.

Ушел в реку.

Господи боже, ящик ушел в темноту…

Ливай смотрел на черную воду и крохотные точки огоньков. Его большие руки сжались в кулаки.

Ливай не умел плавать.

Тревожная мысль промелькнула и пропала. В следующую секунду, еще до того, как Бог повелел прыгать, он был в воде.

Раскинув руки и ноги, Ливай плюхнулся в реку, и грязная вода вторглась ему в рот. Он вынырнул, отплевываясь, снова погрузился, шлепая руками по юркой и холодной воде. Боролся с рекой, захлебываясь и страшась умереть, — а потом обнаружил, что может стоять и что вода поднимается только по грудь. Он двинулся вниз по течению, прорываясь через кусочки света, пока не увидел ящик, лениво кружащий перед упавшим деревом.

Ливай выполз на берег, не обращая внимания на терзающую его боль. И снова подумал о жене.

Не нужно ей было делать то, что она сделала.

Он лег, прижав к себе ящик. Боль осталась. Что-то было не так в его теле.

Не нужно ей было делать то…

В конце концов Ливай уснул, обнимая ящик и мыча, когда боль дергала его огромные члены.

Глава 13

— Ничего. — Хант стоял в низком подвале дома Дэвида Уилсона. Рядом неуклюже горбился Джон Йокам. Из двух тронутых ржавчиной патронов, прикрученных к балке перекрытия, торчали две голые лампочки. В дальнем углу стоял холодный черный котел. Хант поскреб ногой пол — в воздух поднялось и осело облачко плесени и пыли. В помещении запахло землей и сырым бетоном.

— А чего ты ждал? — спросил Йокам.

Хант заглянул в тесную комнатушку под гостиной в задней части дома.

— Ждал, что повезет. Хотя бы раз.

— Такого не бывает — ни везенья, ни невезенья.

— Скажи это Тиффани.

Пятнадцать часов прошло с тех пор, как неизвестный затянул девочку в свою машину, а они даже на шаг не приблизились к решению проблемы. Дом и участок обыскали самым тщательным образом — и никакого результата. Хант хлопнул ладонью по лестничным перилам, и на пол осыпалась пыль.

— Надо бы проверить сына. Забыл предупредить, что задержусь.

— Позвони, да и все дела.

Хант покачал головой:

— Не ответит.

— Все так плохо?

— Не хочу об этом говорить.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил Йокам.

Хант кивнул в сторону лестницы:

— Заканчивай здесь. Закрывай. Встречаемся в участке через полчаса.

— А потом?

— Мы же работаем на стороне ангелов. Помолимся, попросим немного удачи. — Хант приложил палец к лицу Йокима. — И молчи.

Тот поднял руки.

— Что?

— Ни слова.

Выйдя из дома, Хант обнаружил небольшую толпу собравшихся на тротуаре соседей. Неподалеку стояли два полицейских в форме, но все равно пройти к машине оказалось непросто. Тем не менее он уже почти добрался до нее, когда какой-то худощавый, сердитый на вид мужчина спросил:

— Вы здесь из-за Тиффани Шор?

Хант не ответил.

— Нам никто ничего не говорит. — Мужчина повысил голос, а когда детектив прошел мимо, добавил еще: — Этот человек как-то связан с похищением?

Хант уже почти остановился, но в последний момент передумал. Что ни скажи, лучше не станет.

В машине он включил на полную кондиционер и, не задерживаясь, уехал. Нужно было проверить, как там сын, умыться и переодеться, но Хант вдруг поймал себя на том, что катит по долгому спуску к дому Кэтрин Мерримон. Лора Тейлор открыла дверь еще до того, как он успел постучать. Лицо усталое, губы сжаты, рука — на кобуре служебного оружия. Увидев, кто пришел, она расслабилась, шагнула на крыльцо и закрыла за собой дверь.

Хант кивнул.

— Ну как? Появлялся?

— Мальчишка? Нет. А этот придурок, Кен Холлоуэй, — да.

— Проблемы?

— Искал Джонни. Зол был как черт, рожа так и горела. Нес что-то насчет разбитого фортепиано. То ли «Стейнман», то ли «Стейнбек»…

— «Стейнуэй».

— Точно. Мол, парень бросил камень в окно, разбил инструмент… — Тейлор улыбнулась. — Дорогая, наверное, штука.

— Да, — усмехнулся Хант. — У тебя с ним возникли трудности?

— Да уж… Я его не впустила, так он принялся звать мать Джонни. Говорю, мол, успокойтесь, — переключается, обещает устроить мне неприятности, добиться, чтобы меня выгнали. — От ее слов дохнуло злостью. — Будь мальчишка здесь, ему бы точно влетело.

— Давно это было? — Хант посмотрел на улицу.

— С час назад, может быть. Обещал вернуться с адвокатом.

— Ты серьезно?

Тейлор пожала плечами.

— Очень уж ему хотелось попасть в дом.

— Если вернется и даст повод, надень на него наручники.

— Да?

— Я не позволю ему запугивать свидетеля и препятствовать расследованию.

— И это единственная причина?

Хант ответил не сразу. Оглянувшись на дом, он ощутил запах гнили, идущий от софитов и нижней обшивки, увидел щели в жалюзи, трещины в оконных рамах — и вспомнил, в каком доме жила семья до похищения Алиссы. Вспомнил темные глаза Кэтрин, ее упрямую, душераздирающую веру в то, что Господь вернет ей ребенка. Бедная женщина часто молилась у выходящего на юг окна, и в такие моменты, когда чистый солнечный свет падал на ее идеальную кожу, сама напоминала ангела. И рядом постоянно ошивался Кен, предлагавший улыбку, деньги и поддержку. Так продолжалось месяц. И как только горе сломило Кэтрин, Холлоуэй набросился на нее, словно стервятник. Теперь она жила в наркотическом тумане, и Хант знал, кто не дает этому туману рассеяться.

— Ненавижу. — Взгляд его ушел вдаль. — Ненавижу так сильно, что мог бы убить.

Лора отвела глаза.

— Я этого не слышала.

Кровь бросилась ему в лицо.

— Забудь.

Она посмотрела на него в упор.

— Уверен?

— Да.

— Хорошо, — Тейлор кивнула.

Хант бросил взгляд на улицу.

Белый «Эскалейд» Холлоуэя притормозил и, сворачивая на подъездную дорожку, съехал колесом в канаву. На секунду-другую двигатель заглох, но потом взвыл, и плененное колесо вырвалось на свободу. На краю канавы блеснула свежая черная рана. С шасси с правой стороны повисли куски земли и травы. Глядя в окно, Хант видел лицо Холлоуэя, решительное и возбужденное. Рядом с ним сидел смиренного вида мужчина, которого детектив видел пару раз в здании суда, некий юрист с бледным и влажным лицом. Приоткрыв дверцу, он с неприязнью и отвращением оглядел все лежавшее вне салона машины: дом, двор, полицейских. Его выход из салона оформился в утонченное действо, подобного которому детектив еще не видел.

Хант вышел во двор, и Тейлор последовала за ним. Холлоуэй явился в розовой рубашке, кое-как заткнутой в новые джинсы, и сапогах, стоивших больше, чем служебное оружие полицейского. Крупный, далеко за двести фунтов, злой, он казался еще более грозным и высоким, волоча за собой упирающегося адвоката.

— Скажи им. — Наставил на полицейских палец, и на запястье запрыгал медный браслет. — Скажи им, как оно будет.

Адвокат одернул пиджак. Кожа гладкая, идеальный маникюр, речь в соответствии с тем и другим.

— Я не вполне понимаю, зачем я здесь. И уже объяснял вам…

— Ты — мой адвокат, — оборвал его Холлоуэй. — Ты у меня на содержании. А теперь скажи им.

Адвокат перевел взгляд с клиента на полицейских и, как будто находился в зале судебных заседаний, поправил манжеты.

— Мистер Холлоуэй является владельцем этого участка и здания и желает получить доступ к своей собственности.

— Требует, а не желает, — бесцеремонно вмешался Кен. — Это мой дом.

— В прошлый раз вы заявили, что находитесь здесь на правах гостя, — спокойно ответил Хант.

— Игра слов. Этим домом владею я.

— Но Кэтрин Мерримон является законным арендатором.

— Мистер Холлоуэй берет с нее доллар в месяц, — указал адвокат. — В такой ситуации ее трудно считать законным арендатором.

— Плата есть плата, а ее размер значения не имеет, — возразил Хант. — И вы прекрасно это знаете.

— Тем не менее у него есть право осмотреть объект.

— В подходящее для этого время и после соответствующего уведомления, — поправила Тейлор. — Но никак не посреди ночи. Если ваш клиент желает позвонить миссис Мерримон, он может это сделать.

— Она не отвечает на звонки, — сказал адвокат.

Холлоуэй шагнул вперед.

— Мне нужен мальчишка. Он повредил находящийся в частной собственности ценный предмет и должен быть привлечен к ответу. Я хочу поговорить с ним.

— Неужели? — Как ни старался, Хант не смог скрыть ни неприязни, ни недоверия.

— Конечно. А что еще?

— А если я скажу, что его здесь нет? — Хант тоже шагнул вперед, и теперь мужчин разделяли считаные дюймы. Детектив знал, что Холлоуэй вспыльчив. Знал. И теперь хотел убедиться в этом.

Так хотел, что готов был попросить.

Холлоуэй прищурился, и Хант тут же распознал первую трещинку в фасаде. Кен не любил, когда ему перечили, не любил, когда ему бросали вызов, так что детектив, уже не скрывая презрения, подался вперед. И Холлоуэй заглотил наживку. В последнюю секунду адвокат понял, что сейчас произойдет, и поспешил вмешаться:

— Мистер Холлоуэй…

— Ты хотя бы представляешь, кто я? — Тот ткнул пальцем в грудь Ханту.

Большего и не требовалось. Одним коротким, отработанным движением детектив схватил Холлоуэя за запястье, развернул его и завел руку за спину, до самых лопаток, после чего отвел к «Эскалейду» и уткнул лицом в капот.

— Вы только что напали на полицейского. В присутствии свидетелей.

— Я не нападал.

— Спросите у вашего адвоката.

Холлоуэй уперся ладонью в капот и попытался выпрямиться.

— А вот это уже сопротивление полиции, — сказал Хант, наклонившись к задержанному и доставая наручники. Затянув потуже, он защелкнул стальной браслет на толстом запястье. Холлоуэй вскрикнул. Детектив рванул вторую руку, прижал ее к капоту и надел второй браслет. — Серьезные обвинения. Адвокат объяснит вам, что и как. Попозже.

Хант рывком оторвал Холлоуэя от машины. Спеси у задержанного поубавилось, но лицо горело злостью.

— Не трогай меня.

Детектив взял в руку цепочку от наручников, подвел Холлоуэя к машине Тейлор, открыл дверцу и, положив ладонь на затылок, толкнул его на заднее сиденье.

— Ничего личного. — Он посмотрел на Лору и, уже без тени улыбки или иронии, добавил: — Доставьте мистера Холлоуэя в участок и оформите задержание.

Серьезное лицо Тейлор сохранила, но чувства скрыть не смогла.

— Есть, сэр.

Обе машины — патрульная, с прижатой к стеклу багровой физиономией Холлоуэя, и большой «Кадиллак», с женоподобным адвокатом за обтянутым кожей рулем — въехали на холм и исчезли из виду, став завтрашней проблемой. Хант проводил их взглядом. Злость ушла, осталась жаркая искра удовлетворения. Он еще постоял немного во дворе, думая о Кэтрин, потом вернулся в дом. Прижался ухом к ее двери, разведя пальцы, положил ладонь на шершавое дерево и представил, как заходит в ее комнату. Маленькая, бледная, все еще в постели, она улыбнется и поднимет руку…

Миг фантазии растянулся перед ним километром теплого, прогретого солнцем песка, но на самом деле остался тем, чем и был. Мгновением. Иллюзией. Харт был полицейским, который не смог вернуть домой ее дочь, и это оставалось незыблемым фактом. Она не могла этого забыть, и это тоже оставалось незыблемым фактом. И даже просить о прощении было бы несправедливо.

Хант опустил руку и шагнул к комнате Джонни. Дверь была открыта, и желтый кружок света от небольшой лампы падал на аккуратно застеленную кровать. Обычная комната, ничем не отличающаяся от комнат других подростков. Пустая. Ни игрушек, ни игр, ни постеров на стенах. На кровати лежала раскрытая книга. Еще несколько стояли на комоде. Фотография матери, три снимка с Алиссой. Хант поднял тот, что ближе. Сдержанная, затаенная улыбка. Левый глаз скрыт под упавшей челкой, но сколько же света в правом… Казалось, девочка знает что-то особенное и только ждет, разрываясь от нетерпения, чтобы ее спросили об этом. Столько энергии было в ней, что Джонни казался зажатым. Было ли так всегда или мальчишка просто изменился?

Просто.

Хант покачал головой — какой абсурд. В том мальчишке, каким стал Джонни, не было ничего простого. Свидетельства тому — его поступки и поведение, эта пустая комната с голыми стенами, книги… Недетские книги — по истории и древним религиям, визионерским блужданиям и охотничьим ритуалам равнинных индейцев. Одна из них, посвященная друидам, весила фунта три. Еще две были посвящены верованиям чероки. Джонни брал книги в библиотеке — на переплетах белели квадратики с номерами. Хант взял ту, что лежала на кровати. Джонни выписывал ее четырнадцать раз и всегда сдавал вовремя. Ни разу не просрочил. Детектив представил мальчишку на велосипеде: как он крутит педали — восемь миль в одну сторону и восемь миль в другую — только для того, чтобы показать карточку и расписаться там, где скажут.

Хант прочитал название книги — «Иллюстрированная история округа Рейвен», — потом взглянул на страницу, на которой она была открыта. Справа — черно-белая литография пожилого мужчины в мятом костюме. Белая борода до воротника и глаза словно осколки кремня. Под литографией надпись: «Джон Пендлтон Мерримон, хирург и аболиционист[18]. 1858». Предок Джонни, догадался Хант. Старик был похож на отца Джонни и ни капельки на мальчика.

Детектив перелистал несколько страниц, положил книгу на кровать, повернулся и лишь тогда увидел, что в коридоре стоит мать Джонни. В одной едва прикрывавшей ее рубашке, с трудом держась на ногах, опираясь рукой о стену, подняв плечи, вырезавшие в воздухе маленькие эллипсы. Ее глаза смотрели на него незабинтованными ранами, но голос прозвучал на удивление спокойно.

— Окажи мне любезность, Джонни. — Она повернула руку, и ладонь поймала желтый свет. — Передай Алиссе, что мне нужно поговорить с ней, когда она придет домой.

— Кэтрин… — Хант не знал, что сказать.

— Не спорь со мной, Джонни. Она уже должна вернуться.

Кэтрин повернулась, провела рукой по стене и закрыла за собой дверь.

Скрипнули пружины, и тишина растеклась кругами по дому.

Прежде чем уйти, Хант включил свет и проверил двери. Во дворе он попытался сосредоточиться. Кроме Кэтрин, была еще Тиффани Шор, ее убитые горем родители, а также великан с облитым воском лицом, который мог уже исчезнуть. Был Кен Холлоуэй. Был сын, которого Хант хотел проверить. Был неведомо куда подевавшийся Джонни. Все это соединялось в один кружащий вихрь, в одну тяжкую ношу, но сейчас он позволил себе отодвинуть все в сторону и оставить один миг для себя. Он стоял под покрывалом ночи и думал о Кэтрин Мерримон, ее темных, как синяки, глазах и ее опустошенности.

Все остальное казалось мелким и неважным.

Глава 14

Менее чем в миле от дома в ночи бушевал костер; оранжевые языки сворачивались и разворачивались, выплевывая в небо искры. Мальчик сидел рядом на корточках, без рубашки и обуви. Желтые полосы плясали на груди, сажа уродовала лицо черными пятнами в тех местах, где его коснулись испачканные в пепле пальцы, и громадная, наклонившаяся вперед тень дрожала на стене амбара.

Под рукой у Джонни лежал синий мешок, все еще сохранявший запах птичьей крови, плесени и сухой травы. Пряжки заржавели и плохо поддавались пальцам, одна из лямок уже расползалась. Он открыл мешок и достал стопку мятых бумажек. Страницы были исписаны с обеих сторон, но слова его не интересовали. Джонни отложил их в сторонку, на потом, и придавил камнем размером с перепелиное яйцо. За бумажками последовал темный кожаный ремень с погремушкой гремучей змеи и череп медноголового щитомордника. Погремушку удалось купить у одного парнишки в школе, а змею Джонни убил сам. Четыре дня искал ее в лесу, а нашел греющейся под солнышком на старой банке, в сотне шагов от собственной задней двери. Так тому и быть, решил он. Змея сама хотела, чтобы ее нашли. Джонни убил ее палкой, а потом отрезал голову ножом, который отец подарил ему на десятый день рождения.

На втором кожаном ремне висели еще пять орлиных перьев, каждое вдвое больше того, что было на велосипеде: три золотисто-коричневых с крыльев и два идеально белых, с жесткими заостренными кончиками и толщиной с указательный палец. Они еще пахли птицей, и на трех бурым инеем темнела засохшая кровь — орла и его собственная.

Джонни закрыл глаза и натянул ремни на голову. Перья зашуршали. Змеиные кольца щелкнули, коснувшись кожи.

Он вынул из мешка Библию.

Книга была черная, захватанная пальцами, с сияющим золотым тиснением и именем самого Джонни на обложке. Библию, в обтянутой атласом коробке, ему подарил в детстве священник баптистской церкви, сказавший, что слова в этой книге — дар Бога.

«Дар, молодой человек».

«Произнеси это со мной».

Тот же самый священник пришел после исчезновения Алиссы. Голос его не дрогнул, когда он заверил Джонни, что да, Бог любит своих детей, надо только молиться. Молись усердно, и Господь вернет ее домой. И Джонни молился. Так усердно, как только мог, вкладывая в молитву все силы и всю душу. Он поклялся посвятить жизнь Богу, если только тот вернет сестру домой.

Он поклялся всем, чем только мог.

Джонни помнил те долгие ночи молитв. Помнил, как сжимали его руку горячие пальцы матери. Помнил ее голос, когда силы были уже на исходе.

«Молись со мной, Джонни».

Отчаянная, бесплодная вера.

Придя в следующий раз, священник с толстыми пальцами и жирным, лоснящимся лицом упрекнул Джонни в том, что тот молился недостаточно усердно.

— Молиться надо лучше. А верить — крепче.

Передвигая ноги по сырой земле, Джонни придвинулся ближе к огню и оторвал обложку Библии. Складывавшиеся в его имя золоченые буквы вспыхнули в свете костра. На мгновение он замер, скованный суеверным страхом, потом положил обложку в огонь и подождал, пока она загорится. Когда все обратилось в пепел, Джонни поднял одной рукой мешок и вытряхнул содержимое на землю. Сухие листья просыпались дождем вместе с сучками и веточками. Кедр и сосна, ель и лавр.

Изображение ребенка, вырезанное из коры березы.

Принадлежавшая Алиссе красная ленточка.

Джонни повязал ленточку на запястье и перевел взгляд с кучек сухих листьев на Библию, которую все еще держал в руке. Покачал ее на ладони, потом положил на землю, и страницы всколыхнулись от волны жара, затрепетали, словно зная, что и им тоже суждено сгореть.

Джонни мрачно ухмыльнулся.

Ему требовались другие, более древние боги.

Потребность в них зародилась несколько месяцев назад и началась с молитвы. Стояла зима, печь сломалась, тепло ушло из дома, и когда Джонни молился за то, чтобы сестра вернулась домой, холод превращал слова в дымки. Однажды он проснулся в четыре часа ночи от того, что ледяные лезвия чиркали по голой спине, и помолился за мать. Чтобы она покончила с таблетками, чтобы к ней вернулся отец. Помолился за медленную мучительную смерть Кена. Только это и придавало ему сил: мысли о спасении и прошлом, горячие, сладкие мольбы о мести.

Часом позже, когда солнце растянуло дальний край горизонта, Холлоуэй избил мать Джонни. Избил жестоко, до крови, непонятно за что. Джонни попытался помешать ему — и в результате попал под раздачу следующим. С этого все и началось: с беспомощности и крови, с неудавшейся молитвы и книги с золоченым тиснением на обложке, говорившей о покорности и подчинении.

Ни то ни другое не давало ему силы.

Ни то ни другое не давало ему могущества.

Сначала Джонни положил в огонь кедр, потом сосну, ель и лавр. Встал ближе к костру, с той стороны, куда тянулся дым. К глазам подкатились слезы, легкие сжались от жара, но он всасывал и выталкивал из себя дым — сначала в небо, затем в землю и, наконец, во все четыре стороны невидимого горизонта. Он ловил дым в пригоршни и гнал его в лицо. Произносил слова, которые узнал из книг. Давил ладонями ягоды можжевельника и размазывал по груди сок. Рассовав по карманам цветы змеевика, поднял вырезанную из березовой коры фигурку ребенка и тоже положил на огонь. Фигурка ярко полыхнула и испустила клуб жидкого белого дыма, но мальчик не отвел глаз, пока и дымок не поднялся в небо. А потом в костер отправилось и то, что осталось от Библии. Джонни уловил тот миг, когда ее еще можно было спасти, вырвать из жадных пальцев пламени и вернуться домой маменькиным сынком, так и не обретшим сил, — но он перетерпел этот миг, дал ему уйти. Страницы скрючились, черная роза расцвела, и все кончилось.

Он был готов.

Машина все еще стояла в темном дворе пожилой пары, жившей ниже по улице. Джонни увидел ее, когда пересекал соседский участок. Запах дыма цеплялся за мокрую кожу, потемневшую от ягодного сока и золы. Он перепрыгнул через заборчик и, оказавшись около свежей грядки с хрупкими зелеными кустиками, повернул к машине, но вдруг замер как вкопанный — в заднем окне дома загорелся свет. Старушка вошла в ванную, остановилась, положив пронизанные сеточкой вен руки на желтую раковину, наклонила голову, и слезы потекли по одной, а потом по другой морщине. Подошедший сзади муж погладил ее по шее и сказал что-то негромко на ухо. Лицо ее просветлело на секунду, на нем мелькнуло что-то похожее на улыбку, она прислонилась спиной к его тщедушной груди, и они, умиротворенные, застыли в этой позе.

Джонни коснулся своей груди, ощутил пот и золу под пальцами и глубокое биение сердца. Из-за чего плакала старушка и что такое сказал ей муж, что она улыбнулась? Мысль мелькнула и ушла, и он подумал о своем отце, который всегда знал, что сделать и что сказать. Глядя на стариков, Джонни ощутил внутри себя какой-то горький комок, но тут же раздавил его усилием воли. Зубы блеснули в темноте белизной, и он, крадучись, пробрался мимо окна.

Старики не увидели Джонни.

Редко кто его видел.

Воздух в машине был сперт, несвеж. Продвигаясь по жесткому кожаному сиденью, Джонни выгнулся и просунул руку в карман. Листки смялись, их запах напоминал запах сосновой смолы и костра. Он разгладил бумажки на коленке и включил фонарик. Имена и адреса были написаны его рукой. На полях теснились примечания и даты.

Шесть человек. Шесть адресов. Шесть зарегистрированных насильников. Люди они были плохие, и Джонни побаивался их, но после исчезновения Тиффани Шор не прошло и одного дня, и он считал, чт ее похитил тот же человек, который забрал Алиссу. Эти были худшие из всех найденных, и Джонни присматривался к ним внимательнее, чем к другим. Он знал их распорядок дня, знал, где они работают, что смотрят по телевизору и когда ложатся спать. Если кто-то поведет себя необычно, это будет заметно.

Джонни выгнал из себя страх и взялся за ключ. В зеркале отразились глаза — покрасневшие, с черными веками.

Он — неприкасаемый. Воин.

Мотор заурчал, и Джонни включил передачу.

Он — индейский вождь.

Глава 15

Хант позвонил Йокаму из машины. Была глубокая ночь, и выскобленные дождем дороги пустовали.

Два гудка. Третий.

Перетерпев миг слабости, Хант отогнал мысли о Кэтрин Мерримон. В ее дворе он простоял меньше минуты, но все равно чувствовал себя виноватым. С Тиффани по-прежнему никакого продвижения, а значит, надо полностью сосредоточиться на деле: поставить вопросы, наметить план действий. Что они упускают? Что еще нужно предпринять?

Очередной гудок.

Ну же, Йокам.

Едва ответив, тот первым делом извинился.

— Здесь сумасшедший дом. — Он имел в виду полицейский участок.

— Что там происходит?

— Занимаемся тем, чем ты сказал заниматься.

— Перечисли.

— Проверяем по системе отпечаток, который сняли с века Дэвида Уилсона. Пока совпадений нет, но мы только начали. Четыре машины прочесывают местные дороги, ищут «Лендкрузер» Уилсона, который, как ты и предположил, зарегистрирован на колледж. Составляем список друзей и родственников, всех, кто мог бы сообщить, где он был сегодня и что делал. С коллегами по работе в колледже уже потолковали, но они ничего не знают. Пока что нам не удалось обнаружить с полдюжины известных личностей, но этим занимаются несколько групп. Двое из этой категории, похоже, уехали из города. Двери на замке, света нет, газеты лежат на крыльце. Одного вроде бы задержали в Уилмингтоне, и я сейчас ожидаю подтверждения этой информации. Пара ребят из вспомогательных подразделений готовят план поисков на утро.

— Насчет этого плана…

— Как ты и сказал. Отработаем по той же схеме, которую применяли при поисках Алиссы Мерримон. Логика та же. Нам просто не хватает людей. — Йокам помолчал. — Послушай, Клайд. Ты все это знаешь. Распоряжения отданы. Почему бы тебе не поехать домой и не поспать немного? Сколько сейчас? Два часа ночи? Ты хоть парня своего проверил?

Ответа не последовало.

— Господи, Хант… Ты хотя бы звонил ему?

— Я еду сейчас к тебе.

— Послушай, говорю тебе как другу. Поезжай домой. Поспи.

— Это шутка такая?

— Вообще-то нет. Ты уже утром выглядел не лучшим образом, и я сильно сомневаюсь, что сейчас тебе легче. Здесь идет обычная полицейская работа, а с ней мы прекрасно справимся без тебя. Так что отправляйся домой и поспи. Завтра ты будешь нужен нам со свежей, ясной головой. Ты нужен Тиффани.

Хант помолчал, прислушиваясь к шороху покрышек. За окном, на границе видимости, пролетали черные деревья.

— Может быть, отлучусь на часок…

— Может быть, на два, — вставил Йокам. — Да черт возьми, на все три. Если что-то случится, я позвоню.

— О’кей. Договорились.

Хант уже хотел отключиться, но тут Йокам сказал: