История Петербурга в преданиях и легендах Синдаловский Наум

Памятник (продолжение)

В ЕКАТЕРИНИНСКОЕ ВРЕМЯ В Петербурге появился первый в России монументальный скульптурный памятник. Неслучайно, что им стал монумент великому основателю города Петру I, продолжательницей дела которого считала себя Екатерина II. История создания памятника началась буквально через несколько дней после воцарения Екатерины, когда Сенат в ответ на щедрые милости новой императрицы верноподданно предложил увековечить её деяния созданием памятника. Екатерина от памятника собственной персоне отказалась, будто бы предпочтя увековечить своё имя иначе: установить в столице монумент Петру Великому.

Отвергнув предложение воспользоваться растреллиевской статуей Петра, Екатерина по совету Дени Дидро приглашает в Петербург французского скульптора Этьена Фальконе. В 1766 году скульптор приезжает в Россию, где ему устраивают великолепный приём и предоставляют приготовленную заранее мастерскую в одном из флигелей временного, ставшего уже ненужным, деревянного дворца Елизаветы Петровны близ Мойки. Следуя своему гениальному замыслу – установить конную статую на гигантский пьедестал, которым должна стать естественная скала, Фальконе сооружает в мастерской дощатый помост, имитирующий этот предполагаемый пьедестал. Из царских конюшен скульптору выделили лучших породистых жеребцов по кличкам Бриллиант и Каприз, управляемых опытным берейтором Афанасием Тележниковым. На полном скаку он взлетал на помост, резко останавливал коня у его края и на мгновение удерживал в этом положении. За это мгновение скульптор должен был сделать набросок с натуры. Бесчисленное количество набросков через несколько лет завершилось блестящей композицией. Имя Афанасия Тележникова неоднократно упоминается в письмах Фальконе. Однако в Петербурге сложилась легенда о том, что скульптору позировал артиллерийский полковник Мелиссино, известный своим удивительным сходством с Петром Великим.

Этьен Фальконе

Но если при лепке фигуры императора с особыми сложностями Фальконе не столкнулся, то при моделировании головы Петра дошел до полного отчаяния. Трижды он лепил эту необыкновенную голову, трижды, как ему казалось, был близок к успеху, и трижды императрица отвергала его модели будто бы из-за отсутствия сходства с оригиналом. И в тот момент, когда ситуация грозила стать драматической, ученица скульптора Мари Анн Колло, как рассказывает предание, в течение одной ночи вылепила голову Петра. Портрет оказался настолько удачным, что Фальконе просто взял и использовал его для памятника. Успех был полный. Показанная Екатерине модель вызвала восторженное одобрение. Ваятельнице была назначена пожизненная пенсия. Отдал должное ученице и скульптор. Фальконе постоянно подчеркивал равноправное участие Колло в работе над памятником, а когда в 1782 году по случаю открытия монумента получил золотую и серебряную медали, то одну из них – серебряную – отдал своей ученице.

Попытки сделать лаконичную надпись к памятнику предпринимали многие – от Ломоносова и Сумарокова до Дидро и самого Фальконе. Однако высшей лапидарности достигла всё-таки сама императрица. Официальная версия такова. Когда Фальконе предложил вариант: «Петру Первому воздвигла Екатерина Вторая», то императрица вычеркнула слово «воздвигла» и тем самым осуществила свой сокровенный замысел. «Петру Первому Екатерина Вторая», и то же самое по латыни: «Petro primo Catharina secunda» – для Европы. Екатерина Вторая, но вторая не после Екатерины Первой – безродной Марты Скавронской, трофейной шлюхи, по случаю оказавшейся на русском престоле. Нет, вторая после великого монарха, античного героя нового времени, сдвинувшего неповоротливый материк русской истории в сторону Европы. И в этой истории не имели значения ни Екатерина I, ни московский царь Пётр II, ни наложница герцога Курляндского Анна Иоанновна, ни малолетний шлиссельбуржец Иоанн Антонович, ни весёлая императрица Елизавета, ни, наконец, голштинский солдафон Петр III. Великий смысл государственного развития сводился к математически ясной формуле: Пётр Первый – Екатерина Вторая. Это следовало внедрить в сознание как современников, так и потомков.

Это официальная версия. Но существуют легенды. Первая из них повествует, как известный в Петербурге актер Бахтурин вместе с друзьями однажды посетил мастерскую Фальконе и, когда все присутствовавшие благоговейно замолчали, увидев великое творение художника, воскликнул: «Подлинно, братцы, можно сказать, что богиня богу посвящает». Слова эти стали известны Фальконе и якобы подсказали принятый вариант надписи.

Сохранилось и другое предание. Согласно ему, эту лаконичную надпись сочинил великий похабник и замечательный поэт Иван Барков. Тот Барков, про которого в Петербурге ходили легенды и анекдоты. Рассказывали, что однажды Академия поручила Баркову какой-то ответственный перевод и выслала ему довольно дорогой экземпляр оригинала. Спустя долгое время, после многочисленных напоминаний, Барков просил передать академикам, что книга переводится, ещё через несколько дней на беспокойный запрос, он вновь заявил, что книга переводится… «из кабака в кабак, что сначала он заложил её в одном месте, потом перевел в другое и постоянно озабочивался, чтобы она не залеживалась в одном месте подолгу, а переводилась по возможности чаще из одного питейного заведения в другое». Барков, как гласит одно предание, покончил жизнь самоубийством. При нём, говорят, нашли записку: «Жил грешно и умер смешно». По другой легенде, Барков умер от побоев в публичном доме, по третьей – утонул в сортире. Так или иначе, но именно этот скандально знаменитый Барков, согласно преданию, по просьбе Екатерины и придумал надпись к памятнику, за что получил от неё целых сто целковых. Рассказывают, что через пару дней друзья этого гуляки и кутилы поинтересовались, куда вложил он такие немалые деньги, на что Барков торжественно продекламировал:

Эта легенда в городском фольклоре имела продолжение. Рассказывали, что, несмотря на то что в конкурсе победил Барков, Екатерина, учитывая особенности его скандального непредсказуемого характера, решила результаты конкурса гласности не предавать и гонорар победителю не выплачивать. Правда, не учла возможные последствия этого решения. Когда Барков, к своему немалому удивлению, увидел на пьедестале памятника собственный текст, то, если верить преданию, отыскал где-то кисть с краской и после слов «Петру Первому Екатерина Вторая» приписал: «… обещала, но не дала», напомнив таким двусмысленным образом об обещанном, но не выданном гонораре.

Открытие памятника Петру I на Сенатской площади

Мы уже говорили, что памятник Петру установлен на том месте, где, по народному преданию, Пётр однажды решил перескочить через Неву на своем персидском скакуне. Но есть и другая легенда, рассказанная историком Н.К. Шильдером в ответ на расхожее утверждение, будто место для установки памятника указал матери-императрице великий князь Павел Петрович. Однажды вечером будущий император в сопровождении князя Куракина и двух слуг шел по улицам Петербурга. Вдруг впереди показался незнакомец, завернутый в широкий плащ. Казалось, он поджидал Павла и его спутников и, когда те приблизились, пошёл рядом. Павел вздрогнул и обратился к Куракину: «С нами кто-то идёт рядом». Однако тот ничего не видел и пытался в этом убедить цесаревича. Вдруг призрак заговорил: «Павел! Бедный Павел! Бедный князь! Я тот, кто принимает в тебе участие». И пошёл впереди путников, как бы ведя их. Затем незнакомец привел их на площадь у Сената и указал место будущему памятнику. «Павел, прощай, ты снова увидишь меня здесь». Прощаясь, он приподнял шляпу, и Павел с ужасом разглядел лицо Петра. Наследник будто бы рассказал об этой мистической встрече своей матери, и та приняла решение о месте установки памятника.

По третьей, наиболее правдоподобной версии, это место определил Юрий Матвеевич Фельтен, архитектор, создавший общую планировку набережной всего левого берега Невы в пределах исторического центра города. Но об этом мы уже упоминали.

Памятник был открыт 7 августа 1782 года. Этот день был ознаменован многими милостями царствующей императрицы. Среди прощённых был мало кому известным до того времени, несостоятельный должник археограф Иван Иванович Голиков. По преданию, он пришёл на площадь, упал перед памятником на колени и дал клятву всю свою жизнь посвятить «на написание истории деяний Петра». И успел-таки до своей кончины, а умер он в 1801 году, написать и издать тридцать томов «Деяний Петра Великого».

Этьену Фальконе не суждено было довести дело всей своей жизни до конца. В 1778 году, за четыре года до открытия памятника Петру, запутавшийся в отношениях с президентом Академии художеств И.И. Бецким, обвинённый в растрате казенных денег, скульптор покинул Петербург и возвратился во Францию. Уезжая из России, согласно одной легенде, Фальконе увез с собой на родину осколки Гром-камня, которые раздаривал друзьям в качестве сувениров. Неожиданно в Париже возникла мода оправлять эти гранитные осколки в драгоценные металлы, превращая их в женские украшения. Надо сказать, что рождению этой легенды предшествовали совершенно реальные факты, ещё в то время, когда Гром-камень доставили в Петербург, а Фальконе даже не помышлял о досрочном выезде из России, петербуржцы были так поражены этой гранитной скалой, что, как писал один из них, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное».

Мифология знаменитой «Лахтинской скалы», ставшей основанием Петрова монумента, была бы неполной без легенды о доставке этой уникальной глыбы к месту её установки. Монолитная скала была найдена в двенадцати верстах от Петербурга, вблизи прибрежного поселка Лахта. Оригинальный способ её передвижения по суше будто бы придумал один кузнец, участвовавший в её обработке. Гром-камень передвигали с помощью специальных полозьев на бронзовых шарах, которые переносили вперёд по мере передвижения камня. Имя этого умельца история, к сожалению, не сохранила, но зато в официальных отчетах появился некий авантюрист, грек Мартьен Карбури, который под именем Ласкари приехал в Россию в надежде быстрого обогащения. Будто бы этот Ласкари и купил у русского кузнеца оригинальный «способ передвижения камня».

Когда Гром-камень доставили в Петербург и Фальконе увидел его истинные размеры в условиях города, то счёл его слишком большим. Ненужный кусок пришлось отпилить. Оставалось только решить, что с ним делать. Над этим долго ломали голову, пока, как рассказывает легенда, не появился «один оборванный пьяненький мужичонка», предложивший в одиночку избавиться от громадного осколка. Над мужиком посмеялись, но попробовать всё же разрешили, сказав, что «всыпят ему плетей, если затея не удастся». Мужик промолчал и тут же взялся за дело. Три дня он лопатой подкапывал яму под камень, а на четвёртый осколок сам обвалился в яму. Мужик засыпал его землёй, утрамбовал, напоследок «сплясал вприсядку» и пошёл за обещанной платой.

Когда памятник был открыт, возле него была установлена сторожевая будка, первым хозяином которой, по преданию, был дьячок из села Чижово Смоленской губернии Тимофей Краснопевцев. Говорят, некогда он обучал грамоте светлейшего князя Кирилла Григорьевича Разумовского. В благодарность за это Кирилл Григорьевич будто бы выхлопотал для него у императрицы почётную должность – караулить бронзовое изваяние Петра Великого.

Появление на берегах Невы бронзового всадника вновь всколыхнуло извечное противостояние старого и нового, века минувшего и века нынешнего. В среде непокорных старообрядцев родилась апокалипсическая легенда о том, что всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездонную пропасть, – есть всадник Апокалипсиса, а конь его – конь бледный, который появился после снятия четвертой печати, всадник, «которому имя смерть; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными». Всё как в Библии, в фантастических видениях Иоанна Богослова – Апокалипсисе, получивших удивительное подтверждение. Все совпадало. И конь, сеющий ужас и панику, с занесёнными над головами народов железными копытами, и всадник с реальными чертами конкретного Антихриста, и бездна – вод ли? земли? – но бездна ада там, куда указует его десница. Вплоть до четвертой части земли, население которой, если верить таинственным слухам, вчетверо уменьшилось за время его царствования.

Эта легенда перекликалась с другой, утверждавшей, что это француз Фальконе вложил в свой монумент тайную мысль о том, что когда-нибудь «Россия низвергнется в бездну с высоты своей безрассудной скачки».

К памятнику относились по-разному. Не все и не сразу признали его великим. То, что в XX веке возводилось в достоинство, в XVIII-M, да и в XIX веках многим представлялось недостатком. И пьедестал был «диким», и рука непропорционально длинной, и змея якобы олицетворяла попранный и несчастный русский народ, и так далее, и так далее. Вокруг памятника бушевали страсти, кипели споры, вершилась история.

Сейчас мало кто знает, что в драматическом для России 1812 году в первоначальные планы Наполеона входило покорение не Москвы, а Северной столицы. Маршал Удино собирался оттеснить русские войска к Рижскому заливу, «где погибель их сделалась бы неизбежною», в результате чего Петербург был бы обречен. Он был так уверен в своих планах, что, прощаясь с Наполеоном, будто бы сказал: «Прощайте, Ваше Величество, но извините, если я прежде вас буду в Петербурге». Надо сказать, что маршал Удино командовал самыми отборными войсками, так называемыми «дикими легионами».

Опасность, грозившая русской столице, была столь очевидной, что в Петербурге всерьез готовился план эвакуации. В рамках этого плана император Александр I распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию. Были приготовлены специальные плоскодонные баржи и выработан подробный план вывоза монумента. Для этого статс-секретарю Молчанову выделили несколько тысяч рублей.

В это время некоего капитана Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра повернулась, всадник съехал со скалы и по петербургским улицам направился к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въехал во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему вышел озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довёл мою Россию, – сказал ему Пётр Великий, – но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник повернул назад, и снова раздалось звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую. Майор добился свидания с личным другом императора князем Голицыным и передал ему виденное во сне. Пораженный его рассказом, князь пересказал сновидение царю, после чего, утверждает легенда, Александр отменил своё решение о перевозке монумента. Статуя Петра осталась на месте и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

В трагическом 1941 году эта история повторится. Как вспоминает Д.А. Гранин, в начале Великой Отечественной войны, чтобы спасти памятник Петру от возможного попадания бомб и снарядов, его решили осторожно опустить в Неву, тут же у набережной. Уже был подготовлен кран, когда в Управление по охране памятников пришел некий архивариус и сказал, что в архиве 1812 года он нашел рассказ о сне некоего капитана, который повлиял на решение Александра I об эвакуации монумента. Рассказ архивариуса так поразил ленинградское начальство, что в последний момент памятник решили оставить на своем месте. Как известно, и на этот раз нога вражеского солдата не ступила на ленинградскую мостовую.

Война 1812 года непосредственно Петербурга не коснулась. Но в мире петербургского городского фольклора память о Наполеоне сохранилась. В Шуваловском парке есть два пруда, Верхний и Нижний, которые в народе странным образом именуются «Шапка Наполеона» и «Рубаха Наполеона». Говорят, об этих атрибутах форменной одежды французского маршала напоминают очертания парковых водоёмов. Однако в народе живёт легенда об одном из владельцев шуваловских имений, графе П.А Шувалове. В 1815 году он, в качестве особого комиссара от Российской империи сопровождал свергнутого Наполеона на остров Эльба. Согласно легендам, в дороге на бывшего императора напала толпа роялистов, и Шувалову удалось спасти опального императора. В благодарность за этот подвиг Наполеон будто бы подарил Шувалову личную саблю, треуголку и мундир. До 1917 года сабля хранилась в Шуваловском дворце, пока её не украли красноармейцы. Упоминаний о ней в фольклоре не осталось. О дальнейшей судьбе мундира и треуголки так же ничего не известно, но память о них сохранилась в местной топонимике.

Но вернемся к Медному всаднику Своеобразной вариацией на тему ожившего Петра выглядит легенда о безвестном старике, который в один из ветреных дней 1903, юбилейного, года – года 200-летия Петербурга – привязал к решётке памятника розовый коленкоровый флажок, на котором были приклеены бумажки с выписками из Библии. При этом старик будто бы утверждал, что нельзя было ставить «манамент» Петру Великому, что «кому памятник поставлен – тот и погибнет, а душа его будет скитаться по площадям».

Впрочем, фольклор знает и противоположные точки зрения. Так, например, многие считали памятник Петру неким мистическим символом Петербурга. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“ или „столбом“ с Небесным ангелом – хранителем города». А многие детали самого монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живёт гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди были уверены, что, как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение змея, будто бы защищаясь от нечистой силы универсальным языческим оберегом: «Чур меня!».

Известно, что в мировой мифологии образ змеи расценивается двояко: её яд может как исцелить, так и убить. Вот почему, согласно поверьям многих народов, душа змеи бессмертна, при гибели одной змеи, она переходит к другой, добавляя той толику своего бессмертия. Так что Фальконе, включив в композицию памятника Петру изображение змеи, поставил памятник не императору, а Змее, собравшей в себе души всех змей, убитых при строительстве Петербурга. Бессмертная Змея спит и, когда проснется, – город развалится.

Но, несмотря ни на что, судьба памятника Петру Великому сложилась счастливо. До сих пор он остается одним из лучших монументов Петербурга, одним из самых поэтичных скульптурных произведений. Неслучайно наиболее глубоко он был понят поэтами – вначале Пушкиным в его знаменитой петербургской повести, название которой навсегда стало именем памятника, и через сто лет – Блоком, сказавшим: «Медный всадник, – все мы находимся в вибрациях его меди».

И не только в вибрации. Если верить современному фольклору, Медный всадник нас охраняет и спасает в самые драматические моменты истории. Согласно одной легенде, во время приближения наводнений статуя Петра оживает и царь на коне мечется по городу, предупреждая горожан об опасности. Согласно другой, он поворачивается на своём гранитном пьедестале как флюгер, указывая направление ветра истории.

Светская жизнь Екатерининского Петербурга

О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО в дворцовых покоях и особняках знати, Петербург второй половины XVIII века был достаточно хорошо осведомлён, несмотря на отсутствие в то время привычных нам средств подлинно массовой информации. И это неудивительно. Слуги в большинстве своём жили если не в домах хозяев, то здесь же, рядом, в специальных служебных корпусах дворцов и усадеб. Они не просто знали о том, что происходило в доме, – они чаще всего были непосредственными участниками событий и потому были хорошо информированы, сами становясь, таким образом, источником информации. Да и не было тайной многое из того, что мы, согласно сегодняшним нормам поведения, непременно старались бы скрыть. Богатством гордились. Связей не стыдились. Любовью не пренебрегали. Фольклор рождался на глазах. Вначале появлялись слухи, которые оседали в дипломатической и частной переписке, передавались из уст в уста, пока, постепенно обрастая фактами и подробностями, не превращались в романтические интригующие легенды.

Например, по слухам того времени, один из крупнейших екатерининских вельмож Иван Иванович Бецкой, разъезжая по Европе и встречаясь с «различными европейскими знаменитостями», однажды был удостоен встречи с Иоганной Елизаветой Ангальт-Цербстской. Владелица едва заметного на карте Германии герцогства, как свидетельствуют современники, относилась к русскому вельможе настолько милостиво, что в Европе заговорили об их интимной связи. А когда Анна Иоанновна, по воле судьбы, выбрала дочь Иоганны Елизаветы в жены своему племяннику, наследнику престола Петру Фёдоровичу, то легенда о том, что отцом будущей императрицы Екатерины II был Бецкой, распространилась и в Петербурге. Легенда получила чуть ли не официальную поддержку. Ещё бы! Ведь Бецкой был побочным сыном русского князя Трубецкого, а это значит, что императрица была немкой только наполовину. При дворе это представлялось исключительно выгодной версией. Это вполне согласовывалось с другой легендой, согласно которой в жилах Иоганны Елизаветы течет капля крови великого князя Ярослава Ярославина Тверского, брата самого Александра Невского.

Иван Иванович Бецкой

На самом деле официальным отцом будущей императрицы Екатерины II был комендант Штеттина, принц Ангальт Цербстский, находившийся со своей супругой в разладе. Большую часть времени она проводила в заграничных поездках. С Бецким Иоганна Елизавета встретилась в Париже, но рожать поехала к своему формальному мужу в Штеттин. Там и появилась на свет София-Августа, ставшая в святом крещении Екатериной Алексеевной.

По поводу немецкого происхождения русской императрицы ходили легенды. Не злые. Чаще всего добродушные и почти все льстившие императрице. Согласно одной такой легенде, однажды в Царское Село, где в то время находилась императрица, был срочно вызван лейб-медик. Императрице сделалось дурно, и необходимо было пустить ей кровь – универсальное средство от многих болезней в те времена. Как раз в этот день в Царское прибыл со срочным докладом канцлер Безбородко. Александр Андреевич справился о здоровье государыни и, как свидетельствует фольклор, услышал в ответ: «Теперь всё пойдёт лучше: последнюю кровь немецкую выпустила».

Вообще надо сказать, что тайна смертей и рождений – наиболее интригующая и драматическая часть фольклорного наследия. Мы уже видели и ещё не однажды увидим, как эти естественные и, казалось бы, простые факты и обстоятельства жизненного цикла, становясь достоянием фольклора, оборачивались мистификацией, розыгрышем или откровенным вымыслом.

Усадьба Бобринских на Мойке

Вот легенда о том, как появился на свет граф Алексей Бобринский, сын Екатерины от Григория Орлова. Произошло это в Зимнем дворце, за два месяца до того, как Екатерина стала императрицей. Её законный супруг император Пётр III в продолжение всех девяти месяцев о беременности супруги даже не подозревал. Не догадался он и о скором наступлении родов. По преданию, для того чтобы отвлечь внимание императора, преданный слуга Екатерины Василий Шкурин поджёг собственный дом на окраине Петербурга. Известно, что Пётр Фёдорович принимал обязательное участие в тушении практически всех петербургских пожаров. Так случилось и в этот раз. А когда император вернулся с пожара, Екатерина, к тому времени разрешившаяся от бремени, «проявив силу воли, оделась и вышла ему навстречу». Жертва верного Шкурина, кстати, большого оригинала, была оправдана. О Шкурине сохранилась и другая легенда. Говорят, он любил по большим праздникам взбираться на искусственную гору в парке своего имения Дылицы и бросать оттуда деньги крепостным, певшим и плясавшим у её подножия.

Судьба Бобринского сложилась удачно. Свою фамилию он получил, по различным преданиям, то ли от бобровой шубы, в которой младенца вынесли из Зимнего дворца, то ли по Бобрикам, имению, пожалованному ему при рождении щедрой матерью.

В 1790-х годах в Петербурге, в конце Галерной улицы, по проекту архитектора Луиджи Руски был построен дворец, также предназначавшийся внебрачному сыну Екатерины. Судя по фольклору, императрица всю жизнь благоволила к своему сыну. Так, по одной из легенд, во дворце Бобринских до сих пор хранятся некие сокровища, спрятанные императрицей. Уже в наше время эта маловероятная легенда получила своё неожиданное продолжение. Их, по легенде, охраняет монах, с призраком которого в чёрном капюшоне можно легко столкнуться в коридорах дворца. Говорят, современные потомки Бобринских, покинувшие Россию после 1917 года, предложили советскому правительству указать, где спрятан клад, с условием отдать им половину сокровищ. И получили категорический отказ.

Расцвет фаворитизма во время царствования любвеобильной императрицы дал довольно богатую пищу для низовой культуры. В обывательской среде петербургских Больших и Малых Мещанских, Разночинных и Посадских улиц была широко известна страстная любовь матушки императрицы к стройным красавцам Преображенского полка. Поговаривали, что она лично выбирала очередного счастливчика, которого специально подготовленные для этого люди доставляли в Зимний дворец. Претендентов на монаршую любовь «испытывала» особо доверенная фрейлина Екатерины Анна Протасова. Она же будто бы воспитывала и детей, неосторожно зачатых в покоях императрицы.

Бытовала в городе и мрачноватая, но романтическая легенда. Будто бы на рассвете одаривала государыня избранника своего золотым рублем и ласково выпроваживала в соседнюю с монаршей спальней комнату. А там его, несчастного, утверждает легенда, убивали и труп спускали в Неву. Иногда тело всплывало, и тогда в городе шептались ещё об одном подгулявшем и оступившемся солдатике. Но чаще всего труп уносило в море, которое умело хранить дворцовые тайны.

Один из иностранных путешественников, которому удалось посетить личные покои императрицы в Царском Селе, утверждал, что в одной из комнат государыни, примыкавших к опочивальне, «все стены от пола до потолка были увешаны картинками, воспаляющими воображение, а в другой находились портреты мужчин императрицы». Понятно, что отсюда было недалеко до откровенных вымыслов. Поговаривали, что Екатерина Великая, женщина далекая от предрассудков, «заказала фарфоровую модель орудия прославленного Потёмкина». В XVIII веке в это легко верили. Изготовление подобных игрушек было в большой моде. Их богатая коллекция и сейчас хранится в Эрмитаже. Говорят, среди этих «безделиц» есть и тот легендарный фарфоровый муляж.

Любовные похождения Екатерины не были забыты в Петербурге и после её кончины. Почти через сто лет в сквере перед Александринским театром появился памятник великой императрице. Легенд, витающих вокруг него, достаточно. Здесь же уместно упомянуть только о некоторых. Во-первых, в народе утверждают, что неслучайно памятник лицемерной распутнице установлен именно так: спиной к искусству и лицом – к публичному дому, который в екатерининские времена находился примерно на месте Елисеевского магазина. Во-вторых, туристы, возвращаясь из Петербурга, любят рассказывать байки о екатерининских орлах, расположенных вокруг пьедестала памятника, которые жестами демонстрируют размеры своих детородных органов, а над ними, лукаво улыбаясь, возвышается величественная фигура императрицы со скипетром-эталоном в руках.

Но официальный фаворитизм был иным. Он подчинялся неким безусловным правилам игры, которым приходилось, увы, следовать. Так, А.Н. Дмитриев-Мамонов, отмеченный благосклонностью Екатерины, имел несчастье влюбиться в её фрейлину, княжну Д.Ф. Щербатову. Более того, он откровенно признался в этом своей монаршей любовнице и… был не просто отпущен ею, но вместе со своей невестой получил от Екатерины благословение, а юная фрейлина – даже приданое. Правда, согласно легенде, помогая молодой одеться к венцу, императрица не стерпела и сильно уколола её булавкой.

Не всё, впрочем, заканчивалось таким безобидным образом. В Петербурге бытовала легенда о призраке Шереметевского дворца, «взывающего к отмщению». Утверждали, что это был призрак юного камер-юнкера Жихарева, «отмеченного милостью императрицы Екатерины II и убитого наёмными убийцами», будто бы подосланными другим фаворитом государыни, Платоном Зубовым.

Наиболее известными фаворитами Екатерины II, оставившими заметный след в истории России, были два знаменитых Григория – Григорий Григорьевич Орлов и Григорий Александрович Потёмкин.

Григорий Орлов был наиболее удачливым из всех пяти братьев Орловых. Если верить преданиям, род Орловых происходит из Пруссии, а фамилия вытекает из родового герба, на котором изображён красный одноглазый орел. Есть, впрочем, и другие предания. Согласно одному из них, первым Орловым был простой солдат, которого товарищи за храбрость и силу прозвали Орлом. В 1689 году он принял участие в стрелецком бунте и после его подавления должен был погибнуть на эшафоте. Известно, что Пётр сам рубил головы бунтовщикам. Когда дошёл до Орла, то вдруг услышал: «Подвинься, Пётр, мне здесь на плахе лечь надо». От неожиданности он чуть не выронил топор, а потом рассмеялся: «Какая дерзость! И какая сила духа!» – и пощадил стрельца. По другому преданию, приговорённый к смерти Орёл, спокойно оттолкнул ногой мешавшую ему пройти голову казненного до него стрельца. Это произвело на Петра сильное впечатление, и он помиловал его.

Фаворитом Екатерины II Григорий Орлов стал волею случая. Он был самым активным участником дворцового переворота 1762 года. Из рук императрицы получил за это титулы графа, камергера, генерал-фельдцейхмейстера. Екатерина, похоже, искренне любила своего героя. Говорят, однажды, то ли в минуту страсти, то ли преследуя какие-то только ей известные политические цели, Екатерина проговорилась, что выйдет замуж за Орлова, но только… после смерти её мужа, императора Петра III. Принял ли это Григорий Орлов за откровенный намек – неизвестно. Зато известно другое. В момент загадочной смерти арестованного императора Петра III он находился там же, в Ропшинском дворце, вместе со своим братом Алексеем.

Григорий Горигорьевич Орлов

Орлов так поверил в свою будущую императорскую судьбу, что в близком кругу придворных позволял себе совершенно неподобающее поведение. Сохранился исторический анекдот, согласно которому однажды в присутствии императрицы Орлов расхвастался, что ему было бы достаточно месяца, чтобы свергнуть её с престола. Охладить пыл словоохотливого графа удалось только Алексею Разумовскому. «Может быть, мой друг, – снисходительно сказал он, – зато и недели не прошло бы, как мы бы тебя вздёрнули». В арсенале петербургского городского фольклора сохранилось ещё одно свидетельство непомерных амбиций Григория Орлова. Будто бы он дал взятку «старому интригану» Бестужеву-Рюмину, с тем чтобы тот выдвинул проект присвоения Екатерине II титула «матери Отечества» с последующим её венчанием с ним, Григорием Орловым, который автоматически стал бы «отцом Отечества».

Если верить фольклору, тому, что Екатерина II не стала женой Григория Орлова, история обязана графу Н.И. Панину. На заседании, на котором Екатерина поставила вопрос о возможном венчании со своим фаворитом, только один Панин высказал твёрдую мысль о том, что «императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет императрицей Российской». Встал, выпрямился во весь рост и в вызывающей позе прислонился к стене. В эту минуту его густо напудренный парик оставил на ней белое пятно. Это пятно впоследствии стало легендарным. Его долгое время сохраняли, и сенаторы, как они говорили, «для храбрости» каждый раз перед ответственным выступлением старались прикоснуться к нему головой.

Орлов был богат и тщеславен. В то время в Петербурге существовало поверье, будто к человеку, который владеет крупным алмазом, неизменно идет удача. За алмазами охотились. Больше всех повезло Орлову. Ему удалось купить «у армянского денежника» Ивана Лазарева третий по достоинству камень тогдашнего мира. По преданию, этот алмаз служил глазом индийского идола и принадлежал шаху Надиру. Затем был выкраден каким-то солдатом. Орлов заплатил за алмаз баснословные деньги и подарил его Екатерине. С тех пор он считался «талисманом Зимнего дворца». В истории он известен как алмаз «Орлов».

В конце концов жизнь всё расставила по своим местам. Григорий Орлов был отставлен, уступив монарший будуар другому счастливцу. А дальнейшая судьба всесильного фаворита оказалась связанной с его женитьбой на своей двоюродной сестре, 19-летней фрейлине Екатерины II, Екатерине Николаевне Зиновьевой. Из-за того, что она приходилась Григорию Орлову кузиной, Императорский совет постановил развести супругов и сослать их в монастырь. Ни церковь, ни государство не поощряли подобные родственные связи. Но императрица, памятуя о своих недавних отношениях с Орловым, не подписала обвинительный протокол и разрешила молодым выехать за границу, оговорив при этом, что они лишаются права возвратиться в Россию.

Обществу вынужденный выезд молодоженов за границу объяснили необходимостью лечения на водах – Екатерина Николаевна страдала чахоткой. Но и это обстоятельство не помешало родиться ядовитому анекдоту. Согласно ему, Екатерина II спросила у М.С. Перекусихиной: «Что делают с иконой, которая потеряла свой лик от ветхости?» – «Такую икону сжигают». – «Эх, Савишна! Ты русская женщина, знаешь все русские обычаи, а этого не знаешь: икону, с которой лик сошел, на воду спускают».

Между тем чахотка оказалась скоротечной, и в 1781 году на водах в Швейцарии Екатерина Николаевна скоропостижно скончалась. Указ о невозвращении потерял свою силу, и Орлов смог вернуться в Петербург. Но здесь он неожиданно впал в тоску и отчаянье и, как утверждали, «не выдержав потери жены», лишился рассудка. Согласно преданиям, во время припадков безумия он видел перед собой «мстительный образ Петра III» и постоянно твердил одно и то же: «Наказание мне… наказание мне…»

Но есть и другая легенда о смерти Григория Орлова. Страдая психическим заболеванием, Орлов боялся, что во время приступов болезни он нечаянно проговорится и тем самым невольно выдаст некие тайны, связанные с императрицей. Боясь подвести свою бывшую монаршую любовницу, верный Орлов будто бы уговорил своих братьев помочь ему скорее уйти из жизни. Эта услуга будто бы была оказана. Григорию якобы подсыпали в пищу яд. По другой легенде, к яду, от которого скончался Григорий Орлов, имел отношение другой Григорий – Потёмкин.

Григорий Александрович Потёмкин

Если это так, то причастность Потёмкина к смерти Орлова в глазах недоброжелателей могла выглядеть обыкновенной местью за оскорбление, нанесённое ему Орловым в давние времена. Будто бы едва ли не сразу после того, как Екатерина стала оказывать ему внимание, братья Орловы подстерегли его и «здорово побили, дабы проучить». В драке, по одной из легенд, Потёмкин потерял глаз, хотя мы знаем и другую легенду, которая утверждает, что глаз он потерял во время первой интимной встречи с Екатериной. Просто наткнулся на инстинктивно растопыренные пальцы императрицы, торопливо взбираясь на монаршее ложе. Так или иначе, но в Петербурге его называли «Циклопом».

Если верить фольклору, Потёмкину повезло больше, чем его предшественнику. В 1774 году, когда Екатерине было 44 года, а ему только 34, они тайно обвенчались. По некоторым легендам, это произошло в Сампсониевском соборе. По окончании церемонии со всех свидетелей и очевидцев взяли клятву сохранить всё увиденное в тайне.

Потёмкин всячески старался угодить своей высокородной любовнице. Мы уже рассказывали о Большом и Малом капризах в Царском Селе. Есть свидетельства его преданности и в Петербурге. Во дворе дома на Мойке, 108, сохранился старинный дуб. По преданию, под этим дубом в Крыму отдыхала Екатерина Великая, и Потёмкин привёз его в Петербург.

Жил Потёмкин широко и роскошно. Дом его был известен своим гостеприимством и щедростью. Петербург того времени славился изысканной кухней в домах богатых вельмож. Но кухня Потёмкина превосходила все мыслимое и немыслимое. Сохранились многочисленные легенды о серебряной ванне Потемкина в семь-восемь пудов, в которой ему подавали уху. У Потёмкина обеды вообще отличались «диковинками кулинарного искусства», а в числе главных поваров служили кулинары чуть ли не десяти национальностей – от француза до молдаванина. По преданию, вся кухонная посуда у него была из чистого серебра, а кастрюли вмещали до двадцати ведер воды: в них князю готовили уху из аршинных стерлядей и кронштадтских ершей. На таких обедах слуги обносили сидевших за столом по чинам. Тарелки сидевших на «нижнем» конце стола часто оставались пустыми. Угощение «по чинам» в то время было обычным явлением на многолюдных обедах, когда хозяин не всегда знал в лицо всех своих гостей. Есть предание о каком-то мелком чиновнике, однажды приглашённом князем ЕА. Потёмкиным на такой обед. После обеда хлебосольный хозяин будто бы спросил его: «Ну, как, братец, доволен?» – и услышал от гостя: «Премного благодарен, ваше сиятельство, все видал-с».

Александр Сергеевич Строганов

Говорят, благодаря Потёмкину в Петербурге появились первые фруктовые лавки, поскольку князь мог среди зимы неожиданно потребовать к столу итальянского винограда, вишен, земляники и тому подобных заморских кушаний. Будто бы некоторые петербургские купцы на этом изрядно заработали.

Столь же богатым было застолье и у Александра Сергеевича Строганова. За обеденный стол во внутреннем дворике его дворца на Невском проспекте ежедневно садились сто и более гостей. Каждый достаточно прилично одетый человек мог зайти и отобедать без всякого приглашения. Рассказывают, что некто пользовался таким обычаем более двадцати лет. Но когда однажды он перестал появляться, никто не смог назвать его имени.

Имя Александра Сергеевича Строганова сохранилось в названии популярного блюда «бефстроганов», которое представляет собой мелко нарезанные кусочки мяса, тушённые в сметане. Говорят, Александр Сергеевич придумал это блюдо в глубокой старости, когда у него выпали все зубы, и он уже не мог справиться с цельным куском зажаренного мяса. Тогда он будто бы пригласил повара, приказал нарезать мясо на мелкие кусочки, посолить, поперчить, обвалять в муке и долго тушить в печи. Благодаря сходству со словом «строгать» это любимое дежурное блюдо советского общепита утратило историческую связь со своим создателем. Между тем в дореволюционные времена происхождение этого замечательного кушанья старательно подчеркивалось. В ресторанных меню оно называлось «беф а ля Строганов», то есть «мясо по-строгановски». В отличие от старинного кушания «скоблянки», как издавна на Руси называлось строганое мясо.

Строганов был сказочно богат. Если верить фольклору, однажды, во время дипломатического приема, представляя графа одному европейскому монарху, императрица Екатерина проговорила: «Вот вельможа, который хочет разориться и никак не может».

О многолюдных обедах петербургских вельмож екатерининской поры сохранились легенды. Пыляев рассказывает предание об одной знатной даме, не любившей обедать дома. Ежедневно, кроме субботы, она совершала ритуал посещения знакомых точно в обеденное время. Из всех блюд, выставленных на столе, она выбирала какое-нибудь одно и говорила хозяйке: «Как это блюдо должно быть вкусно, позвольте мне его взять», – и тут же передавала стоявшему рядом лакею. Эту её странность в Петербурге все знали, и многие, не ожидая её просьб, сами предлагали почтенной старушке выбрать какое-нибудь блюдо. Так она, рассказывает предание, готовилась к субботе, когда приглашала всех своих знакомых к себе и потчевала их же блюдами.

К причудам екатерининских вельмож в Петербурге относились снисходительно. Известный государственный деятель и дипломат князь Александр Андреевич Безбородко, дача которого располагалась на живописном берегу Невы, в Полюстрове, выпросил, как говорит предание, у Екатерины разрешение стрелять в своём имении из пушки. И едва лейб-медик Роджерсон, играя с князем в карты у него на даче, по рассеянности начинал делать ошибки, хозяин «приказывал каждый раз извещать об этом пушечными выстрелами». Такая милая шутка едва не довела игроков до серьёзной ссоры.

К Безбородко на его дачу любила приезжать Екатерина. Недалеко от дачи для императрицы была выстроена специальная купальня, дно которой, по преданию, было выложено морёным дубом. По тому же преданию, Екатерина останавливалась на даче своего секретаря и оттуда пешком отправлялась купаться в целебных полюстровских водах.

Александр Андреевич Безбородко

Князь Александр Андреевич Безбородко, отличавшийся в быту известной распущенностью и не гнушавшийся посещений «самых грязных притонов», не раз становился героем городского фольклора. Однажды Безбородко срочно понадобился императрице. Однако отыскать канцлера смогли только через два дня. Обнаружили его в притоне «среди пламенной оргии». Князь был мертвецки пьян, но сумел понять, что его требует к себе императрица. Он, как рассказывает легенда, приказал окатить себя ледяной водой, пустить кровь, и уже совершенно трезвым отправился во дворец. «Александр Андреевич, готов ли указ, о котором мы говорили накануне?» – спросила Екатерина. «Готов, матушка», – не задумываясь, ответил канцлер, достал из кармана бумажку и начал читать. Дослушав, императрица промолвила: «Очень хорошо, оставьте мне эту бумажку, я хотела бы сама пройти её с пером в руках». Безбородко побледнел и бросился к ногам государыни. Текста не было. Он импровизировал.

Мода на азартные картёжные игры в то время была так велика, что наиболее знаменитые выигрыши и катастрофические проигрыши вошли в городские легенды. Так, «слободу Пеллы» известный в то время меломан Мартынов купил будто бы на выигранные в полчаса в английском клубе деньги.

Между тем официально азартные игры строго преследовались и жестоко наказывались. Игроков арестовывали и «содержали в тюрьмах под крепким караулом». Имена картёжников публиковались в газетах, «чтобы всякий мог их остерегаться, зная ремесло их». Методы слежки за игроками были самыми изощренными. Существует предание, что первые общественные клубы в столице появились исключительно благодаря азартным играм.

Пётр Александрович Румянцев

Будто бы таким способом правительство предполагало осуществлять надзор за наиболее азартными игроками.

На екатерининское царствование пришелся пик карьеры одного из крупнейших русских полководцев Петра Александровича Румянцева-Задунайского. В России он считается первым теоретиком военного искусства, которому, как неоднократно утверждал Суворов, в стране не было равных. Кроме того, по признанию самого А.В. Суворова, Румянцев был его непосредственным учителем.

Согласно петербургским легендам, Румянцев был сыном самого Петра I, которому приглянулась красавица из старинного боярского рода Матвеевых – Марфа. Мальчик родился едва ли не накануне смерти императора и будто бы был назван Петром в честь своего подлинного отца. А за полгода до того Петр I выдал Марфу замуж за своего денщика Александра Румянцева. Именно этим обстоятельством молва объясняла вызывающее социальное неравенство супругов. Да и разница в возрасте молодых была более чем подозрительной. Марфа была на двадцать лет младше своего жениха.

Так или иначе, но легенда о царственном происхождении полководца находила всё больше и больше подтверждений в жизни. К Румянцеву благоволили все прямые наследники Петра. Говорили, что императрица Елизавета Петровна считала его своим сводным братом, а Пётр III будто бы признавал в нём своего сводного дядю. И только Екатерина II, которая и в самом деле не имела в своих жилах ни капли романовской крови, испытывала к Румянцеву откровенную неприязнь.

Как рассказывают очевидцы, в личной жизни Румянцев был совершенно необуздан. Ещё в юности он совершал такие предосудительные поступки, что «выведенный из терпения отец графа принуждён был собственноручно высечь сына, в ту пору уже полковника, розгами». Тот принял это «с покорностью», но поведения не изменил. Говорят, что, встречаясь с «неуступчивостью облюбованных им красавиц», он мог не остановиться перед прямым насилием и частенько «торжествовал над непреклонными» на виду собравшихся вокруг солдат. В конце концов, Румянцев женился, но и тогда позволял себе заводить бесчисленные любовные истории. С семьей виделся редко, а сыновей не всегда узнавал в лицо.

Слава о его любовных приключениях пережила полководца. Сохранилась резолюция на жалобе одного генерала Александру I, что «Кутузов ничего не делает, много спит, да не один, а с молдаванкой, переодетой казачком, которая греет ему постель». Резолюция была предельно категоричной: «Румянцев в своё время возил и по четыре. Это не наше дело…».

Среди легендарных вельмож конца XVIII века известен граф П.М. Скавронский, дача которого стояла на Петергофской дороге. Скавронский был страстным меломаном, всегда окружённым певцами и музыкантами. По воспоминаниям современников, в его доме прислуга «иначе не разговаривала, как речитативами, получая приказания из уст графа тоже в музыкальной форме. Во время обедов и ужинов графские слуги исполняли дуэты, трио и квартеты, а из оранжерей и дальних комнат неслись таинственные хоры».

Другой известный в то время любитель музыки, барон Александр Иванович Черкасов, стал героем городского фольклора по другому поводу. Черкасов имел постоянное разрешение приезжать в Царское Село, где в императорском дворце его всегда ожидала комната с музыкальными инструментами и разложенными на столах нотами. Окна комнаты выходили в парк, но, как казалось меломану, деревья закрывали ему вид на природу. Черкасов позволил себе их срубить. Такое бесцеремонное вмешательство в её хозяйство Екатерине не понравилось, и она решила проучить барона. Во время его отсутствия Екатерина вошла в комнату Черкасова, расстроила все инструменты и перемешала ноты. Черкасов был вне себя от негодования и, ничего не понимая, пошел жаловаться императрице. Екатерина рассмеялась и проговорила: «Теперь вы понимаете, что досадно видеть беспорядок в любимых вещах, и научитесь быть осмотрительным».

Музыку и театр в екатерининские времена любили. Концерты и театральные представления следовали один за другим. Это был мир, в который с удовольствием погружалась не только императрица, но и все приглашённые. Рассказывают, что Дидро, будучи личным гостем Екатерины, иногда сидел в театре с закрытыми глазами. «Я хочу, – любил говорить он, – слиться душой с душами действующих лиц, а для этого мне глаза не нужны, на них действует мир вещественный, а для меня театр – мир отвлечённый».

В Петербурге часто гастролировали иностранные исполнители. Однажды приехала знаменитая певица Габриели. Согласно преданиям, она запросила за свои выступления пять тысяч дукатов. Екатерина, едва сдерживаясь, воскликнула: «Я своим фельдмаршалам плачу меньше». – «Пусть, ваше императорское величество, ваши фельдмаршалы вам и поют», – будто бы отпарировала Габриели. Екатерина вынуждена была согласиться.

Устраивались в Петербурге праздники и для простого народа. Правда, не все они заканчивались благополучно. По одному из преданий, в 1778 году такой народный праздник организовал известный богач Прокопий Акинфович Демидов. Если верить фольклору, праздник стал «причиною смерти более пятисот человек», которые пали жертвами непомерной выпивки. Это вызвало неудовольствие императрицы, однако не более того. Демидов был так богат, что Екатерина однажды проговорилась: «Мы можем поссориться со всей Европой, но только не с Демидовым».

Екатерина любила шутку, терпимо относилась к чудачествам и мистификациям сановников своего двора, и сама нередко в них участвовала. Пыляев рассказывает, как однажды императрица, соскучившись по графу Строганову, приказала Зубову атаковать дачу графа на Чёрной речке и, взяв его в плен, привезти к ней. По преданию, Зубов приплыл со своими егерями в лодках, но был встречен вооруженными людьми Строганова, ожидавшими вблизи укреплённой усадьбы графа. Оказывается, Строганов заранее узнал о намерениях императрицы и принял заблаговременно меры. Зубов вместе со своими молодцами был посажен на мель и взят в плен. Строганов по этому случаю устроил грандиозный пир и только затем уже, хитростью, был завлечён в лодку Зубова и доставлен к императрице.

Вместе с тем к моде и нововведениям Екатерина относилась с осторожностью. Известно, что мода на очки прижилась в России не сразу. Обладатели очков вызывали подозрение, за стеклами окуляров можно было скрыть презрение к собеседнику, невнимательность к разговору, да мало ли что ещё. Лорнеты появились только при Александре I и то только потому, что сам император был близорук. Да и терпели их потому, что они прикрывали глаза временно, только при надобности. А официальный указ, разрешающий носить очки, вышел при Николае I. И то он касался только «слабовидящих офицеров». Екатерина же боролась с очками. Сохранилось предание о том, что она, чтобы отучить щёголей от новомодной напасти, велела водрузить очки на морды лошадей. Смотрите, мол, на кого вы похожи.

Если верить легендам, до сих пор известным среди жителей острова Резвый, Екатерина не была чужда увлечениям магическими обрядами. На острове сохранился старинный кирпичный дом, в башню которого, по местным преданиям, приходила Екатерина в пасмурные петербургские вечера. Отсюда она подавала условные знаки графу Орлову, приезжавшему во дворец на противоположном берегу Екатерингофки. Здесь они совершали магические таинства для «приготовления философского камня».

В 30 километрах от Петербурга, на левом берегу Невы, Екатерина II приобрела принадлежавшую Неплюеву мызу и подарила её любимому своему внуку Александру, будущему императору Александру I. Согласно старинному преданию, Пеллой эта местность была названа ещё Петром I в честь одноименного пролива на Ладожском озере между двумя маленькими островками. Но есть и другое предание. Будто бы имение это названо Екатериной II в честь древней столицы Македонии Пеллы, где родился великий полководец Древнего мира Александр Македонский. Этому легко поверить, если вспомнить амбициозный Греческий проект Екатерины, о котором мы уже упоминали.

По свидетельству современников, «дворец в Пелле состоял из нескольких отдельно стоявших строений или павильонов, в одном из которых жила государыня, в другом помещался её двор. Между ними стоял огромный дворец. По сторонам дворца шли службы, кухни, оранжереи, сараи и т. д. – все эти постройки были соединены галереями, арками, колоннадами, так что при въезде составляли как бы одно огромное здание». При Павле I всё это разобрали, а строительный материал использовали при возведении Михайловского замка. Случайно уцелела одна колоннада с башенкой, бывшая, по преданию, конюшней или птичьим двором. Развалины старинного замка овеяны суеверными преданиями. Здесь, среди деревьев старого парка, мелькает призрак молодой женщины с ребёнком на руках, слышатся стоны и крики, а по ночам на вершине башни появляется убитый горем старик. По преданиям, «это бродят жертвы властолюбия и необузданных страстей великолепного князя Тавриды. Старожилы уверяли, что здесь будто бы томилась первое время со своим ребёнком несчастная княжна Тараканова».

Распространение подобных легенд среди простолюдинов было в моде. Примерно то же самое говорили о развалинах Стрельнинского дворца, который ко времени царствования Екатерины II пришел в запустение. Путешественники любили останавливаться по дороге в Петергоф у этих развалин, чтобы послушать собственные голоса, возвращённые из дворцовых развалин в виде мистического эха. Правда, местные легенды утверждали, что это никакое не эхо, а шум, производимый живущими в развалинах духами.

Пожалуй, при Екатерине II впервые героями петербургского городского фольклора наряду с родовитыми дворянами и вельможными сановниками становятся купцы, промышленники и вообще деловые люди – предприниматели. В царствование Екатерины II славились миллионными состояниями Шемякин, Лукин, Походяшин, Логинов, Яковлев, Горохов. Купец Горохов в Петербурге был настолько популярен, что местные жители отвергли официальное название своей улицы – Адмиралтейская и стали называть её Гороховой. Название прижилось и со временем стало официальным. По преданию, именно купец Горохов выстроил ещё в 1756 году на этой улице первый каменный дом.

На левом берегу Мойки, на углу Никольской улицы, согласно преданию, петербургский купец Поцелуев в собственном доме открыл трактир с лукавым названием, образованным от собственной фамилии – «Поцелуй». Есть, впрочем, легенда о том, что фамилия владельца кабака вовсе не Поцелуев, а этимология названия питейного заведения происходит от слова «целовальник», как звали в России продавцов в казённых винных лавках. Они будто бы целовали крест, обещая честно выполнять свои обязанности.

Так или иначе, но безымянный деревянный пешеходный мостик напротив трактира действительно прозвали Поцелуевым, сначала в народе, а потом и официально. Но городской фольклор, никак не желая мириться с таким прозаическим объяснением названия самого популярного в Петербурге моста, вот уже два столетия пытается по-своему его истолковать. По одной легенде, мост служил местом прощаний в те времена, когда граница города проходила по реке Мойке. По другой – Поцелуев мост в старину служил местом свиданий влюблённых. По третьей – причиной появления такого названия был старый «обычай целоваться с проезжающими и проходящими через мост всякий раз независимо от степени близости и родства». По четвёртой – это название объясняется тем, что в давние времена у влюблённых существовал обычай: при переходе через мост целоваться, чтобы, как они говорили при этом друг другу, никогда не расставаться, потому что «и мост не разводится». Пятая легенда утверждает, что рядом с мостом находилась тюрьма и что на этом мосту арестованные расставались с родными и близкими. И, наконец, по шестой из известных нам легенд, мост назван Поцелуевым оттого, что он ведёт к воротам Флотского экипажа и здесь, на мосту, моряки прощались со своими подругами.

В Петербурге на сегодняшний день насчитывается около шестисот мостов, и ни одному из них городской фольклор не уделял столько внимания, сколько Поцелуеву. Слова популярного шлягера «Все мосты разводятся, а Поцелуев, извините, нет» вошли в пословицу. От Поцелуева моста, кажется, повелась традиция: молодожёны, въезжая на машине на любой мост, начинают целоваться и заканчивают поцелуй при съезде с моста.

Надо признать, что причин для подобного мифотворчества было достаточно. Действительно, граница города в начале XVIII века проходила вдоль Мойки; была невдалеке от моста и тюрьма, с удивительной легендой о которой мы ещё познакомимся; здание Флотского экипажа, построенное в 1880-х годах архитектором И.Д. Черником, и сегодня находится рядом с Поцелуевым мостом, и отряды новобранцев, сформированные и экипированные в его казармах, до сих пор, направляясь к месту постоянной службы, проходят сквозь строй провожающих по этому легендарному мосту. Но первопричина такого количества легенд, скорее всего, всё-таки кроется в необычной, несколько претенциозной, но удивительно точно подходящей для моста фамилии владельца трактира – петербургского купца Поцелуева.

Здание Флотского экипажа

Жил в то время на Петербургской стороне богатый домовладелец, у которого была такая слабая память, что, выйдя из дома, он не мог найти путь обратно. Сохранилось предание, что благодаря этому человеку, дожившему до преклонных лет, улица стала называться Плуталовой.

Второй половине XVIII века принадлежит и название острова Голодай. Этимология этого топонима овеяна многочисленными легендами и преданиями. По одному из них, в XVIII веке участком земли на острове владел английский врач Томас Голлидей. Им была выстроена фабрика, рабочие которой, измученные тяжким трудом и полуголодным существованием, будто бы и окрестили остров Голодаем. Большинство историков считает, что это предание наиболее правдоподобно объясняет название острова. Но некоторые утверждают, что такое название произошло от шведского слова «халауа», что значит «ива», или от английского «холидэй» – святой день или праздник, потому что английские купцы вместе со своими семьями будто бы ездили сюда по воскресеньям на отдых. Андрей Чернов в своей книге «Скорбный остров Гоноропуло» выдвигает ещё одну версию, которая легко может превратиться в легенду. На острове, утверждает он, был в своё время построен острог для содержания преступников, осуждённых на тяжёлые работы. Заключенные существовали в основном на подаяния горожан. От слова «голодарь», или «голодай», и произошло якобы название острова. По Далю, оно означает «голодный».

При Екатерине II в 1777 году в Петербургской губернии был основан город Луга. В указе по этому случаю будто бы значилось: «Основать на реке Луга город и заселить всякой сволочью». То есть согнать, или, как выражались в XVIII веке, сволочь туда на постоянное жительство людей отовсюду. Негативную, ругательную окраску слово «сволочь» приобрело гораздо позже, но современные лужане уверены, что славу города на 101-м километре от Петербурга, куда в советские времена по решению суда ссылали на административное поселение алкоголиков и уголовников, лишённых права жить в Ленинграде, пошла именно от того екатерининского указа.

Фёдор Григорьевич Волков

Одним из героев петербургского городского фольклора стал известный актер Фёдор Волков. П.А. Вяземский записал легенду о том, как Волков якобы выручил из беды Екатерину II в день восшествия её на престол. Будто бы когда она прибыла в церковь для принятия присяги, то должна была зачитать манифест, который второпях не был заготовлен. Екатерина растерялась. В этот драматический момент из толпы вышел какой-то «человек в сюртуке» и вызвался прочесть манифест. Императрица согласилась. Человек вынул из кармана какую-то бумагу и прочел «манифест обыкновенного при таких случаях содержания». Как выяснилось потом, бумага оказалась чистой, а импровизатором был актер Волков. В благодарность императрица «назначила ему значительный пенсион с обращением оного и на все потомство его», возложила на него орден Андрея Первозванного и будто бы предложила стать кабинет-министром. Но, если верить городскому фольклору, Волков отказался, «сохранив за собой право доступа в кабинет государыни без доклада».

Печальной известностью пользовался в екатерининском Петербурге обер-секретарь тайной экспедиции, глава политического сыска С.И. Шешковский. Рассказывали легенду о том, как он попал в ловушку, устроенную им же для других. В кабинете Шешковского стояло специальное кресло, в которое он «просил сесть приглашенного». Едва тот садился, как по знаку петербургского инквизитора кресло опускалось под пол так, что только голова и плечи сидящего оставались наверху, а всё туловище висело под потолком нижней комнаты. Там кресло отводили в сторону, виновного обнажали и начинали нещадно пороть. После такой экзекуции гостя одевали, поднимали наверх и отпускали домой. Из-за боязни публичной огласки и осмеяния наказанный молчал. Но однажды, рассказывает легенда, к Шешковскому в кабинет попал некий молодой человек, уже как-то раз побывавший у него. Зная, что последует за приглашением сесть в кресло и знакомый с его устройством, молодой человек, выслушивая нравоучения Шешковского и соглашаясь с ним, пытался тем временем различными способами приблизить к креслу его хозяина. Наконец, это ему удалось и, обладая достаточной силой, он, обхватив руками Шешковского, бросил его в кресло и нажал известную кнопку. Кресло мгновенно опустилось, и под полом началась привычная работа. Шешковского будто бы изрядно высекли, а молодой человек убежал домой. Боязнь огласки сработала и на этот раз. Шешковский до самой своей смерти молчал. Но легенда сохранилась.

В то время генерал-полицмейстером Петербурга был Николай Иванович Чичерин, неожиданную смерть которого городской фольклор связал с драматическим наводнением в сентябре 1777 года. В тот день Нева поднялась на 310 сантиметров над ординаром. Такого высокого подъёма воды Петербург ещё не знал. Вода залила все низменные места столицы. Жертвы петербургских жителей были неисчислимы. Но Екатерина считала, что если бы полиция действовала более решительно, жертв было бы значительно меньше, её огорчению и негодованию не было предела. Вызвав генерал-полицмейстера, она, как рассказывают, низко поклонилась ему в пояс и язвительно проговорила: «Спасибо, Николай Иванович! По милости твоей погибло несколько тысяч моих добрых подданных». Чичерин «не выдержал этого упрека: с ним случился удар, и он дня через два умер».

Надо сказать, упрёк, действительно, был не вполне справедлив. В спасении терпящих бедствие горожан принимали участие все – от полиции до гвардейских полков. К ним Екатерина особенно благоволила. Гвардейцы отвечали ей тем же. Один из примеров такой взаимной благосклонности запечатлен в фольклоре. Офицеры лейб-гвардии Гусарского полка носили так называемые ташки – плоские трапециевидной формы сумки, пристегнутые к поясной сабельной портупее, с недошитым узором. Согласно полковому преданию, образцовую ташку вышивала лично императрица, но, не успев закончить работу, скончалась. С тех пор в память об императрице «офицеры полка и носили незаконченную ташку».

В 1783 году умер великий математик, физик и астроном Леонард Эйлер, впервые приехавший в Россию ещё в 1727 году. В 1741 году он вернулся в Германию, но через 25 лет по приглашению Екатерины II вновь, и уже навсегда, приехал в Петербург. Эйлер прожил долгую жизнь. Не прекращал ученых занятий, несмотря на то что к старости полностью ослеп и на заседания Академии наук приходил в сопровождении помощника. Есть легенда, что Эйлер погиб от шаровой молнии во время совместного с Ломоносовым испытания громоотвода. Такой драматический факт в истории Академии наук действительно имел место, но погиб от молнии не Эйлер, а другой помощник Ломоносова – Рихман.

Среди иностранных монархов, посетивших Петербург, были и те, о которых в Петербурге сохранились легенды. Одним из них был австрийский эрцгерцог Иосиф II. Рассказывают, что Екатерина, желая удивить его скоростью езды в России, приказала найти ямщика, который сумел бы на перекладных доставить его из Петербурга в Москву за 36 часов. Ямщика нашли. На вопрос государыни он якобы ответил: «Берусь, матушка, доставить немецкого короля в 36 часов, но не отвечаю, будет ли цела в нём душа».

Австрийский король так и остался восторженным почитателем Петербурга. Возвратившись на родину, он любил часто повторять рассказ, ставший впоследствии историческим анекдотом о веротерпимости в русской столице. «Вообразите, говорил он, что пять или шесть человек идут в воскресенье вместе и разговаривают дружески; дойдя до Невского проспекта, они расходятся все в разные стороны, уговорясь в тот день обедать или быть ввечеру вместе. Все они пошли к обедне, но только один идет в русскую церковь, другой в лютеранскую, третий в реформатскую и так далее. Все они были разных вер». И добавляет, по словам П. Свиньина, в чьём пересказе мы передаем этот исторический анекдот: «Сие согласие между разноверцами не приносит ли отличной чести русскому правительству и характеру россиян».

Во время русско-шведской войны 1788–1790 годов, когда шведская эскадра стояла у Кронштадта и шум боя у «Красной Горки» был слышен в Петербурге, в городе случилась паника. Вдруг загорелась оружейная лаборатория, и с Выборгской стороны посыпались бомбы и гранаты. По преданию, раздались крики: «Шведы! Шведы!», и многие бросились бежать из Петербурга. Рассказывали, что одна барыня, застигнутая общей тревогой в Гостином дворе, поспешила сесть в карету, закричав кучеру: «Скорее погоняй в Москву!».

В 1796 году в Петербурге заговорили о знамениях, похожих на те, что предшествовали смерти других императоров. Так, за несколько месяцев до кончины Екатерины Великой, как утверждает фольклор, начались предзнаменования, истолкованные самой императрицей как приближение смерти. То громовым ударом были повреждены любимые украшения императрицы в её комнате, то яркий метеор упал прямо за каретой, в которую она должна была вот-вот сесть. А то вдруг Екатерину кто-то вызвал в тронную залу, и когда она явилась туда, то увидела будто бы собственную тень, сидящую на троне. Вспомнили, что похожее случилось с Анной Иоанновной.

Но самой удивительной была легенда об огненном шаре, или змее, как его называли в народе. Этот «змей» за несколько дней до смерти императрицы будто бы пролетел над Зимним дворцом и скрылся за Петропавловской крепостью. Знающие люди говорили, что такой «огненный змей», согласно древнерусским языческим традициям, обычно посещал женщин, лишившихся мужа. После этого они начинали сохнуть и в конце концов умирали. «Змей», явившийся потрясенным петербуржцам осенью 1796 года над Зимним дворцом, легко ассоциировался со шведским королем Густавом Адольфом IV, который именно в то время сватался к внучке императрицы Александре Павловне. По тщательно разработанному сценарию обнародовать сватовство Екатерина предполагала во время дворцового бала, на который должен был прибыть счастливый жених. Однако сватовство расстроилось. Скандал усугублялся тем, что Густав Адольф вообще не появился во дворце. О его отказе жениться, после долгого и оскорбительного ожидания, Екатерина узнала от посторонних лиц. Там же, на балу, с ней случился удар, от которого она уже не оправилась. Через несколько дней Екатерина скончалась.

Рассказывали, что бывший любовник Екатерины, от которого она родила дочь Анну, Станислав Понятовский, став польским королем, послал в подарок императрице золотой трон. По другой легенде, этот трон был вывезен Суворовым из Варшавы при покорении одного из польских восстаний. Так или иначе, но в 1795 году, после последнего, третьего раздела Польши, Екатерина будто бы велела проделать в этом троне отверстие и пользовалась им как стульчаком. Но в этом, скорее всего, сказывалось отношение Екатерины не к Понятовскому, а к Польше. Как известно, оно было весьма негативным. Согласно одной из легенд, на этом импровизированной унитазе будто бы императрица и скончалась.

Есть, впрочем, и другие легенды о причинах неожиданной смерти императрицы, приводить которые здесь мы не считаем нужным, столь они скабрезны и откровенно циничны.

Еще одна легенда рассказывает, как буквально накануне своей кончины, 5 ноября, Екатерина проснулась, как всегда, в семь часов утра и сказала вошедшей к ней М.С. Перекусихиной: «Ныне я умру». И добавила, указав на часы: «Смотри, в первый раз они остановились». Как пишет Пыляев, это было в восемь часов утра, а через два часа комнатные служители удивились долгому отсутствию государыни и «в тревоге отворили дверь за нишею». Императрица лежала на полу без чувств. На следующий день, в 9 часов 55 минут, Екатерина Великая, «вздохнув в последний раз, умерла».

Как это обычно бывает в судьбах великих мира сего, знамениям предшествовали предсказания. Генерал А.П. Ермолов в своих воспоминаниях рассказывает о неком костромском монахе Авеле, который однажды за столом у тамошнего губернатора предсказал год, день и час кончины императрицы.

Об этом стало известно в столице. С Авелем лично беседовал генерал-прокурор граф Самойлов, но решил, что перед ним обыкновенный юродивый, и словам его особого значения не придал. Но Екатерине, всё-таки, доложил. По свидетельству современников, императрица впала в истерику и приказала заточить Авеля в Шлиссельбургскую крепость. Екатерина скончалась скоропостижно 6 ноября 1796 года, точно в день, указанный опальным монахом. Забегая несколько вперёд, скажем, что Авель после этого был выпущен. Оказавшись на свободе, он стал предсказывать дату смерти нового императора. И вновь оказался за решеткой.

Легенд о «посмертной жизни» великой императрицы как будто бы не сохранилось. Память о «золотом веке Екатерины» оказалась неугодной новому царствованию. О нём старались забыть. Методов было достаточно. В том числе и корректировка внешней и внутренней политики России. Однако именно это обстоятельство однажды привело к обратному результату. В 1797 году по «настойчивому приглашению» Павла I в Петербург прибыл король Польши Станислав Понятовский, бывший в своё время любовником Екатерины II. К тому же его резиденцией стал Мраморный дворец, построенный Екатериной для другого своего фаворита, Григория Орлова. Но и это ещё не всё. Через несколько месяцев, в феврале 1798 года, находясь в этом дворце, Понятовский внезапно умер. Умер «так неожиданно и без всяких болезней, что возникли слухи о насильственной смерти». Вновь на короткое время Петербург погрузился в разговоры о Екатерине II.

Прошло ещё несколько десятилетий. И снова возродился интерес к Екатерине Великой. В 1863 году в Москве вышел первый номер нового ежемесячного журнала «Русский архив». Его основателем и главным редактором был известный историк Пётр Иванович Бартенев. Благодаря ему в научный оборот было введено большое количество документов, относящихся к времени правления Екатерины. В том числе он опубликовал некоторые факты интимной жизни императрицы. И вот однажды, рассказывал своим друзьям Бартенев, ему во сне явилась сама Екатерина и ударила его веером по носу, сказав при этом: «Ах ты, негодник! Я всё сделала, чтобы об этом никто не узнал, а ты вытащил на свет Божий!». А дальше произошло то, что нам позволило отнести этот рассказ к жанру легенд. Проснувшись, Бартенев буквально подбежал к зеркалу и остолбенел, увидев на своём носу огромный синяк.