История Петербурга в преданиях и легендах Синдаловский Наум

Такие своеобразные игры с будто бы заранее оговорёнными правилами были в то время в большой моде. Все всё понимали. Судите сами. В 1828 году в Петербург приезжает Николай Васильевич Гоголь. Здесь он создает свои бессмертные «Петербургские повести». Но если «Невский проспект», «Шинель» или «Портрет» – это вполне реалистическое отражение подлинного петербургского быта, то откуда взялась фантасмагория «Носа», на первый взгляд, не очень понятно. Где он сумел увидеть или, если уж быть абсолютно точным, не увидеть такой нос в повседневной жизни Петербурга? И тут выясняется одно любопытное обстоятельство из истории петербургского городского фольклора. Оказывается, в описываемое нами время среди «золотой молодёжи» пользовались скандальным успехом и широко ходили по рукам непристойные картинки с изображением разгуливающего по улицам детородного органа. Пешком и в карете. В чиновничьем сюртуке или в расшитом золотом генеральском мундире. При орденах и лентах. С моноклем и щегольской тростью. Этакое олицетворение напыщенного служебного чванства. Чернильная душа. Крапивное семя. Канцелярская крыса в пугающем государственном мундире. В народе их не любили и с нескрываемым издевательским сарказмом называли древнейшим коротким и выразительным словом из трёх букв. Именно этого чиновника и изобразил неизвестный художник.

С высокой долей уверенности можно утверждать, что эти скабрёзные рисунки были хорошо известны Гоголю. Оставалось только придать им более пристойный вид, а в содержание вложить побольше юмора и иронии. Тогда-то, видимо, и появился в голове писателя образ «симметричного по вертикали» органа асессора Ковалева, предательски покинувшего своего хозяина и самостоятельно разгуливающего по Петербургу. Так что взрывной интерес современников к «Носу» не был случайным. Ассоциации, вызванные гениально найденным эвфемизмом, были вполне определенными.

Безобидные шутки часто становились опасными. В 1828 году Петербург зачитывался списками «Гавриилиады». Авторство Пушкина ни у кого не вызывало сомнений. Да и сам поэт вроде бы этого не отрицал. Однако в письме к Вяземскому предлагал «при случае распространить версию о том, что автором „Гавриилиады“ был Д.П. Горчаков». Князь Дмитрий Горчаков, стихотворец «средней руки» и, главное, известный всему Петербургу «атеист», умер за четыре года до того, и ему авторство злосчастной «Гавриилиады» ничем не грозило. Надо сказать, что Пушкин к своей репутации относился достаточно серьёзно. Довольно и того, что в обществе его ещё с лицейских времен считали автором фривольной поэмы «Тень Баркова».

Великосветская молва приписывала Пушкину и некоторые стихи знаменитого кадетского «Журавля» – любопытного собрания стихотворного фольклора военных учебных заведений дореволюционной России. Многие из стихов этой бесконечной поэмы обо всех гвардейских полках, как в столицах, так и в провинции, вошли пословицами и поговорками в петербургский городской фольклор. Традиция приписывать авторство этих стихов наиболее известным и прославленным поэтам была повсеместной. Наряду с Пушкиным, авторами «Журавля» в разное время и в разных кадетских корпусах считались и Державин, и Полежаев, и Лермонтов. Правда, у последних было некоторое преимущество по сравнению с Пушкиным. Они учились в военных училищах. Лермонтову, например, как бывшему кадету Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в Петербурге, согласно легендам, отдается безусловное право на авторство песни «Звериада», в которой высмеивались все должностные лица школы, начиная с самого директора. Эту песню кадеты школы распевали, окончательно покидая её после выпуска. На Лермонтова это было похоже. И в Школе, и во время службы в лейб-гвардии Гусарском полку он вел себя вызывающе и не всегда предсказуемо. Не однажды подвергался аресту. В 1840 году за дуэль с Варантом был в очередной раз арестован и сидел в Ордонансгаузе на Садовой улице. Кстати, через много лет среди петербургских военнослужащих распространилась легенда, что и Достоевский, будучи кадетом Инженерного училища, «сидел чуть ли не там же, где и Лермонтов». Воистину, тот не солдат, кто не сидел на гауптвахте.

Михаил Юрьевич Лермонтов

Лермонтов был младшим современником Пушкина. Он происходил из старинного шотландского рода, один из представителей которого служил наёмником в польской армии и был захвачен в плен русскими в 1613 году. В свою очередь, этот предок поэта вёл своё происхождение от некоего Лермонта, в роду которого, как утверждают легенды, ещё в далеком XIII веке был шотландский поэт, «получивший поэтический дар от сказочной королевы-волшебницы». У Лермонтова этот волшебный дар проявился столь рано, что уже к семнадцати годам в его творческом багаже было около трехсот стихотворений, пятнадцать больших поэм, три драмы и один рассказ. В сложной системе генеалогических связей русских дворянских родов Лермонтов приходился пятиюродным братом жене Пушкина Наталье Николаевне.

Впервые в Петербург Лермонтов приехал в 1832 году, бросив учебу в Московском университете. К этому его вынудили «частые столкновения с московскими профессорами». Своё образование он собирался продолжить в столичном университете. Но петербургские чиновники отказались засчитать Лермонтову два года его учёбы в Москве, и тогда Лермонтов решил избрать военную карьеру. Осенью того же года «недоросль из дворян Михайла Лермонтов» был зачислен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

К окончанию военного училища характер Лермонтова не изменился. Ему ничего не стоило оскорбить эпиграммой кого-нибудь из знакомых, а потом ждать, когда тот оскорбится и попробует выяснить с ним отношения. Тут же следовал вызов несчастного на дуэль. Так произошло с сыном французского посланника Эрнестом де Варантом, которому стала известна эпиграмма Лермонтова:

«Княгиней» была юная Машенька Щербатова, в которую был влюблён Лермонтов. Впрочем, любовь была не особенно серьёзной. Во всяком случае, в Петербурге ходили разговоры о том, что, «избегая уз брака», Лермонтов на коленях умолял свою бабушку Е.А. Арсеньеву не разрешать ему этой женитьбы. Юный «француз», который, как сказано в эпиграмме, за ней «волочился», оскорбился всерьёз. Последовал конфликт. Он разгорелся на балу в доме Лаваля. Слово за слово, и Лермонтов «бросил перчатку» Варанту. К счастью, та дуэль закончилась ничем, если не считать ссылки на Кавказ.

Известный исследователь творчества Лермонтова Ираклий Андроников рассказывает легенду о том, что перед отъездом на Кавказ Лермонтов заехал проститься с друзьями в гостеприимный дом Карамзиных. Там, стоя у окна, он будто бы загляделся на проплывающие над Фонтанкой весенние тучи. И будто бы тут же сочинил и прочитал стихотворение:

Как известно, с Кавказа Лермонтов не вернулся. Он погиб в Пятигорске, на дуэли со своим другом Мартыновым. Убийца поэта доживал свой век в Киеве и, как утверждает фольклор, поражал всех знакомых удивительно «траурными глазами». Искупить свою вину перед убитым им поэтом ему так и не удалось. Если верить киевским легендам, Лермонтов до самой смерти Мартынова «приходил к нему по ночам и кивал при луне у окна головою».

Лермонтов погиб в возрасте двадцати семи лет. В этой связи мистически пророческим выглядит родовой герб Лермонтовых. Щит герба представляет собой золотое поле, в котором «поставлено остроконечием вверх стропило чёрного цвета с тремя на нем золотыми четырёхугольниками; под стропилом чёрный цвет». Напомним, что чёрный цвет в геральдической символике означает землю и могильный холод. Но и это ещё не всё. Внизу щита имеется девиз: Sors mea Jesus, то есть «судьба моя Иисус».

Одним из самых модных в художественных и литературных кругах Петербурга того времени считался салон Оленина в собственном его доме на набережной Фонтанки (сейчас это дом 101, а по нумерации пушкинского Петербурга – 125). Желанными гостями здесь постоянно были Крылов, Гнедич, Кипренский, Грибоедов, братья Брюлловы, Батюшков, Стасов, Мартос, Фёдор Толстой и многие другие. Значение Оленинского кружка очень скоро переросло значение дружеских собраний с танцами, играми и непременным обеденным столом. Здесь рождались идеи, возникали проекты, создавалось общественное мнение. Это был один из тех культурных центров, где исподволь формировался наступивший XIX век, названный впоследствии «золотым веком» русской культуры, веком Пушкина и декабристов, «Могучей кучки» и передвижных выставок, веком Достоевского и Льва Толстого.

В то же время о хозяине этого гостеприимного дома президенте Академии художеств и первом директоре Публичной библиотеки, историке, археологе и художнике Алексее Николаевиче Оленине в Петербурге ходили самые невероятные легенды. Будто бы этот «друг наук и искусств» до восемнадцати лет был величайшим невеждой. Будто бы именно с него Фонвизин написал образ знаменитого Митрофанушки, а с его матери – образ Простаковой. И только дядя Оленина якобы сумел заметить у мальчика незаурядные способности. Он забрал его у матери и дал блестящее образование. По другой легенде, на самого Оленина произвела сильное впечатление увиденная им в юности комедия «Недоросль». Именно она будто бы заставила его «бросить голубятничество и страсть к бездельничанью» и приняться за учение.

Между прочим, Денису Ивановичу Фонвизину и его бессмертной комедии Петербург обязан появлением известной пословицы «Умри, Денис, лучше не напишешь» в значении наивысшей похвалы, хотя и с некоторым оттенком иронии. Согласно преданию, пословица родилась из фразы, будто бы произнесенной Григорием Александровичем Потёмкиным при встрече с писателем: «Умри теперь, Денис, хоть больше ничего не пиши: и имя твоё бессмертно будет по одной этой пьесе». Остается только догадываться, почему эту фразу фольклор приписал Потёмкину, который и Фонвизина не любил, и в Петербурге не был во время представления «Недоросля».

Фонвизин прожил недолгую жизнь. К сорока пяти годам был больным, полупарализованным человеком. Рассказывали, как он ездил в тележке перед университетом и кричал студентам: «Вот до чего доводит литература! Никогда не будьте писателями! Никогда не занимайтесь литературой!».

Но вернемся к Оленину. Род Олениных по мужской линии известен из «Дворянской родословной книги», составленной ещё при царе Алексее Михайловиче. Первым из известных Олениных был некий Невзор, живший в первой половине XVI века. Однако есть и иная версия происхождения рода. Герб Олениных выглядит следующим образом: в центре – щит, на золотом поле которого изображён чёрный медведь с сидящей на его спине девушкой в красной одежде и с царской короной на голове. В верхней части герба над щитом находятся рыцарский шлем и дворянская корона, увенвенчанные двумя оленьими рогами. В сложную гербовую композицию включены и другие медведи: один стоит на задних лапах и нюхает розу, два других поддерживают щит по обе его стороны.

Алексей Николаевич Оленин

Многосложный рисунок герба является иллюстрацией к древней ирландской легенде о короле из рода О’Лейнов. Согласно легенде, умирая, король поделил всё своё имущество между сыном и дочерью. Но брат, помня о старинном предсказании, что ирландский престол займет женщина, после смерти отца схватил сестру и бросил в клетку с медведями. Девушка не погибла. Она протянула медведям благоухающую розу и пленила их сердца. Тогда брат, смягчившись, выпустил сестру, но вскоре сам погиб. Сестра стала королевой Ирландии, но продолжала жить среди медведей. У О’Лейнов были враги, которые претендовали на трон, и поэтому начали преследовать девушку. Тогда, чтобы спасти её, медведица посадила девушку на спину и переправилась с ней через пролив во Францию. Уже оттуда потомки королевы перебрались в Польшу, а затем, при царе Алексее Михайловиче, в Россию, где стали Олениными.

Известно, что, вопреки легендам, Оленин получил неплохое домашнее образование, которое продолжил в Пажеском корпусе. В семнадцатилетнем возрасте за успехи в учебе он был отправлен в Германию, где успешно занимался языками, рисованием, гравировальным искусством и литературой.

Заслуживает внимания и родословная супруги Оленина Елизаветы Марковны, её мать, Агафоклея Александровна Полторацкая, в девичестве Шишкова, происходила из помещичьего сословия. В своё время она стала супругой мелкопоместного украинского дворянина М.Ф. Полторацкого, обладавшего необыкновенным голосом. Это его случайно услышал граф Алексей Разумовский, привез в Петербург и сделал директором придворной певческой капеллы. По свидетельству современников, Агафоклея Александровна была необыкновенной красавицей и однажды удостоилась даже кисти самого Д.Г. Левицкого.

Вместе с тем в Петербурге она была широко известна своей необыкновенной жестокостью. Говорят, не могла спокойно заснуть, если слух её не насладится криком избиваемого человека. Причём, приказывала пороть за малейшую провинность равно как дворовых людей, так и собственных детей.

В столице её прозвали «Петербургской Салтычихой», от прозвища помещицы Подольского уезда Московской губернии Дарьи Салтыковой, собственноручно замучившей около ста человек. В 1768 году, за полвека до описываемых нами событий, Салтычиха за свою жестокость была осуждена на заключение в монастырскую тюрьму, где и скончалась. Имя её стало нарицательным.

Если верить фольклору, пытались наказать и «Петербургскую Салтычиху». Говорят, едва взошёл на престол Александр I, как по городу разнесся слух, что государь, наслышавшись о злодействах Полторачихи, «велел наказать её публично на Дворцовой площади». Весть тут же разнеслась по всему городу, и толпы народа бросились смотреть на эту экзекуцию. Полторачиха в это время сидела у своего окна. Увидев бегущих, она спросила: «Куда бежите, православные?» – «На площадь, смотреть, как Полторачиху будут сечь», – ответили ей. «Ну что ж, бегите, бегите», – смеясь, говорила им вслед помещица. По другой легенде, придя в ярость от того, что её якобы собираются наказать плетьми, она приказала запрячь коней и «вихрем понеслась по площади с криком: „Подлецы! Прежде, чем меня выпорют, я вас половину передавлю“».

В Петербурге Агафоклея Александровна владела огромным участком земли между Обуховским (ныне часть Московского) проспектом, Гороховой улицей, рекой Фонтанкой и Садовой улицей. У неё было три дочери, между которыми она и разделила свои земли им в приданое. Часть этого участка получила одна из них, Елизавета Марковна, которая вышла замуж за будущего директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств Алексея Николаевича Оленина.

Во время одного из посещений дома № 125 на Фонтанке, согласно легенде, Пушкин встретился с Анной Керн, поразившей его юное воображение. Современные архивные разыскания показали, что встреча эта произошла в соседнем доме (№ 123), также принадлежавшем Оленину. Правда, хозяева дома проживали там только до 1819 года, в то время как встреча Пушкина с Анной Керн датируется январем-февралем 1819 года. Строго говоря, серьёзного, а тем более принципиального значения эта небольшая биографическая путаница не имеет. Однако кружок Оленина приобрел в Петербурге такую известность, что фольклорная традиция связывала с ним, а значит и с домом, где происходили собрания кружка, все наиболее существенные события биографий своих любимцев.

Анна Петровна Керн намного пережила Пушкина. Она скончалась в Москве в 1879 году. До конца дней она не забывала той давней, ставшей уже давно исторической и одновременно легендарной, встречи с Пушкиным. Согласно одной легенде, незадолго до смерти, находясь в своей комнате, она услышала какой-то шум. Ей сказали, что это перевозят громадный гранитный камень для пьедестала памятника Пушкину. «А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!» – будто бы воскликнула она. По другой, более распространенной легенде, Анна Петровна «повстречалась» с поэтом уже после своей смерти. Если верить фольклору, гроб с её телом разминулся с повозкой, на которой якобы везли в Москву памятник поэту.

Влюбчивый, темпераментный, с горячей африканской кровью, юный поэт не всегда был разборчив в своих любовных похождениях. Есть легенда, будто бы Пушкин, увлечённый «одной из танцорок», частенько прохаживался вдоль фасада театральной школы. Не лишал себя удовольствия покутить в компании «золотой молодёжи». Сохранилось легендарное свидетельство, как однажды, будучи уже довольно пьяным, он держал пари, что выпьет бутылку рома и не потеряет сознания. И выиграл, потому что, как сказано в легенде, «выпив бутылку, сумел всё-таки сгибать и разгибать мизинец».

Предания сохранили имена некоторых дам столичного полусвета, вокруг которых увивался Пушкин. Среди них были некие Штейнгель и Ольга Массон. Об одной из них, откровенно названной в письме А.И. Тургенева непотребным словом, тем не менее, рассказывали с некоторой долей своеобразной признательности. Она-де однажды отказалась принять поэта, «чтобы не заразить его своей болезнью», отчего молодой Пушкин, дожидаясь в дождь у входных дверей, пока его впустят к этой жрице любви, заболел «всего лишь безобидной простудой».

Истинных друзей любвеобильного поэта даже такие незначительные истории всерьез беспокоили, по их мнению, это мешало его систематической литературной деятельности. Да и сам поэт порою тяготился своей «свободой», предпринимая попытки остепениться и создать семью.

Будучи зимой 1826/27 года в Москве, он настолько заинтересовался одной московской красавицей, умной и насмешливой Екатериной Ушаковой, что московская молва заговорила о том, что «наш знаменитый Пушкин намерен вручить ей судьбу своей жизни». Но молва обманулась в своих ожиданиях. Пушкин, не сделав предложения, уехал в Петербург. Есть, правда, и другая легенда. Будто бы Пушкин накануне последней встречи с Екатериной побывал у какой-то московской гадалки, которая предсказала, что причиной его смерти станет жена. Об этом он сам, полушутя, рассказал Ушаковой. И та будто бы именно поэтому отказала поэту.

В Петербурге Пушкин влюбился в дочь Алексея Николаевича Оленина Анну. На этот раз поэт готовился сделать официальное предложение. И, согласно удивительно курьезной легенде, сделал его и получил согласие родителей девушки. Оленин созвал к себе на официальный обед всех родных и приятелей, чтобы «за шампанским объявить им о помолвке». Но, как рассказывает легенда, разочарованные гости долго понапрасну ждали Пушкина, который явился лишь после обеда. Дело якобы кончилось тем, что помолвка расстроилась.

Кто был тому виною – оскорблённые родители, обиженная дочь или сам Пушкин, – сказать трудно. Но через очень короткое время Пушкин якобы снова поехал в Первопрестольную с окончательным намерением предложить руку и сердце Екатерине Ушаковой. Однако к тому времени Екатерина Николаевна оказалась уже помолвлена. «С чем же я-то остался?» – вскрикнул, по легенде, всерьёз расстроенный Пушкин. «С оленьими рогами», – будто бы ответила ему его московская избранница.

Кроме гостеприимного дома Оленина, Пушкин постоянно бывал на ночных собраниях Авдотьи Голицыной – «Princesse Nocturne», или княгини Полночь, как любили её величать в великосветском Петербурге. Однажды, согласно преданию, какая-то цыганка предсказала дочери сенатора Измайлова Авдотье смерть ночью во сне, и с тех пор всю свою долгую жизнь, вначале, будучи замужем за князем Голицыным, а затем в разводе, княгиня Авдотья играла со смертью, постоянно и виртуозно обманывая её. Она превратила ночь в день и принимала только по ночам. И она выиграла эту удивительную игру со смертью, дожив чуть ли не до восьмидесяти лет, надолго пережив многих своих современников – постоянных посетителей её салона, среди которых были и Жуковский, и Карамзин, и Вяземский, и юный Пушкин. И смерть, которой с юных лет так боялась княгиня Полночь, как гласит легенда, «переступив порог голицынского дома, сама устрашилась своей добычи. Смерть увидела перед собой разодетую в яркие цвета отвратительную, безобразную старуху».

Не менее известным в пушкинском Петербурге был дом любимой дочери фельдмаршала Кутузова Элизы Хитрово, которая, в отличие от Авдотьи Голицыной, принимала днем. Лиза Голенькая, прозванная так за свою привычку показывать открытые плечи, жила на Моховой, и к её позднему утреннему пробуждению старались успеть представители и литературы, и высшего света. Близких друзей она принимала, лёжа в постели, и когда гость, поздоровавшись, намеревался сесть в кресло, хозяйка, рассказывают, останавливала его: «Нет, не садитесь в это кресло, это Пушкина; нет, не на этот диван, это место Жуковского; нет, не на этот стул – это стул Гоголя; садитесь ко мне на кровать – это место всех».

В литературной и художественной среде Петербурга был известен граф И.С. Лаваль. В его особняке на Английской набережной, построенном архитектором Тома де Томоном, а по преданию, архитектором Воронихиным, регулярно собирался не только высший свет, но и известные художники, писатели, музыканты. Граф был французским эмигрантом, женатым на богатой купеческой дочке Александре Козицкой. О его романтической петербургской любви и необычной женитьбе рассказывали легенды. Мать юной невесты будто бы наотрез отказала безвестному иностранцу, и тогда дочь обратилась не к кому-нибудь, а к самому императору Павлу I. Царь, как рассказывает легенда, велел выяснить, на каком основании был отвергнут жених. «Француз чужой веры, никто его не знает, и чин у него больно мал», – будто бы заявила мать невесты. И Павел, говорят, ответил: «Во-первых, он христианин, во-вторых, я его знаю, в-третьих, для Козицкой у него чин достаточный, и потому обвенчать». Впрочем, если верить легендам, мать Екатерины Ивановны была женщиной добропорядочной, сочувствовала декабристам и, согласно одному преданию, вышивала для них знамя.

В литературном салоне Екатерины Ивановны Трубецкой, урожденной графини Лаваль, на Английской набережной бывали А.С. Грибоедов, П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, И.А. Крылов. Пушкин читал здесь оду «Вольность» и трагедию «Борис Годунов», здесь он передал Екатерине Ивановне, последовавшей за своим мужем декабристом С.П. Трубецким в Сибирь, стихотворное послание «Во глубине сибирских руд…».

Литературный фольклор Петербурга связывает с фамилией Лавалей и другое произведение Пушкина. Считается, что местом действия неоконченной повести «Гости съезжались на дачу» является загородная дача Лавалей на Аптекарском острове.

Среди петербургских домов, посещавшихся Пушкиным, был особняк графа Шереметева на набережной реки Фонтанки. Здесь, накануне своего последнего отъезда в Италию, жил Орест Кипренский, живописец, создавший один из самых замечательных портретов поэта. По преданию, именно здесь Пушкин позировал художнику.

Орест Адамович Кипренский родился в безвестной деревушке Нежново вблизи крепости Копорье. Он был незаконным сыном тамошнего барина А.С. Дьяконова от дворовой женщины по имени Анна. По местным легендам, в честь рождения сына барин высадил платан, который и сегодня можно увидеть в бывшем усадебном парке. Там же от старожилов можно услышать и легенду о происхождении необычной фамилии художника. Будто бы фамилия ребенку, родившемуся «под звездой любви», была дана по одному из имен богини любви Венеры, или Афродиты – Киприды. Соответственно, античным должно было быть и имя мальчика. Его назвали в честь героя греческой мифологии Ореста, сына Агамемнона и Клитемнестры, хорошо известного в России по переводам трагедий Эсхила и Еврипида.

В шестилетием возрасте Кипренский был отдан в Академию художеств, где проявил блестящие способности. В то же время он отличался взрывным свободолюбивым характером, за что частенько получал порицания.

Алексей Николаевич Оленин

Из-за его характера, если верить фольклору, однажды жизнь Кипренского могла резко измениться. Он чуть не бросил учебу в Академии. Произошло это будто бы из-за страстной любви к некой барышне, которая в присутствии молодого штатского художника неосторожно заявила, что обожает военных. Кипренский тут же подал заявление о зачислении его на военную службу. И сделал это, как утверждает легенда, самым экстравагантным способом. Во время парада войск на площади у Зимнего дворца, в мундире воспитанника Академии художеств, он бросился к ногам лошади Павла I. Дерзкий и неожиданный поступок юноши так напугал императора, что он приказал гвардейцам оттащить «этого сумасброда». Понятно, что ни о каком прошении в адрес императора после такого поступка не могло быть и речи. Будто бы только это и спасло русскую живопись от потери одного из своих виднейших представителей.

Шереметевский дворец, где, по преданию, Пушкин позировал для своего портрета Кипренскому, овеян легендами о замечательной актрисе русского театра Прасковье Ивановне Жемчуговой, её настоящая фамилия Ковалёва. Жемчугова – псевдоним. В то время было модным давать актерам сценические имена, образованные от названий драгоценных камней. Известны фамилии Гранатова, Хрусталёв, Сердоликов. Под своей новой фамилией Прасковья Ивановна вошла не только в историю русского театра, но и в родовую биографию графов Шереметевых. С 1779 по 1798 год она выступала в подмосковном крепостном театре Шереметевых в Кускове. Кроме актерского мастерства, Жемчугова обладала прекрасным сопрано. Была хорошо образована. Знала французский и итальянский языки.

Шереметевский дворец

В середине 1790-х годов в жизни Жемчуговой произошли неожиданные перемены. В неё страстно влюбился владелец усадьбы граф Николай Петрович Шереметев. В 1796 году, после воцарения Павла I, Шереметев переехал в Петербург. Вместе с ним в столицу прибыла Жемчугова. Попытки узаконить совместное проживание успехом не увенчались. Павел отказал в праве Шереметева обвенчаться со своей бывшей крепостной. Обвенчались тайно. Только с воцарением Александра I разрешение на брак было получено. Но и тут не обошлось без фольклора. Правда, официального. Была придумана легенда, согласно которой происхождение Параши Ковалёвой велось от некоего польского шляхтича по фамилии Ковалевский. Наконец, начали готовиться к свадьбе. Перестраивали дворец на Фонтанке. Пристраивали так называемый «Свадебный флигель». Но случилось несчастье. Вскоре после рождения сына Прасковья Ивановна умерла. Граф был в отчаянье. Установил в саду «Фонтанного дома» бюст своей любимой, но жить в Петербурге уже не смог. Вернулся в Москву. Основал знаменитый Странноприимный дом, будто бы в память о Жемчуговой.

В 1809 году, всего на шесть лет пережив любимую жену, скончался и сам Николай Петрович Шереметев. Видимо, помятуя о том, что пышные похороны, устроенные им умершей супруге, были демонстративно проигнорированы большинством сиятельных знакомых графа, он завещал похоронить себя в Петербурге, рядом с женой, «в простом гробе» и без торжественных церемоний.

Прасковья Ивановна Жемчугова

А старинные стены «Фонтанного дома» до сих пор хранят память о своей молодой хозяйке. В саду живы две липы, по преданию, посаженные лично Прасковьей Ивановной, хотя оба дерева явно более позднего происхождения. И, как утверждают современные обитатели Шереметевского дворца, время от времени в дворцовых покоях можно встретиться с мелькающей тенью бывшей крепостной актрисы, ставшей некогда женой обер-камергера двора его императорского величества графа Шереметева.

Недалеко от Фонтанного дома Шереметевых, у Аничкова моста, одно время жил близкий друг Пушкина, поэт князь Пётр Андреевич Вяземский. Известно, что этому месту петербургская фольклорная традиция приписывает некоторые мистические свойства. Будто бы именно здесь, во дворце, стоявшем на месте Троицкого подворья, Анна Иоанновна незадолго до смерти увидела своего двойника. Неслучайно мимо этого дома проводит героя своей повести «Двойник» Голядкина-младшего Фёдор Михайлович Достоевский. Так вот, даже Пётр Андреевич Вяземский, человек, по воспоминаниям современников, трезвый и здравомыслящий, «имел мистический опыт». Сохранилось предание, что однажды в своем кабинете он увидел «самого себя, сидящего за столом и что-то пишущего». С тех пор, говорят, Пётр Андреевич стал верующим христианином.

В подмосковном имении П.А. Вяземского Остафьеве хранится загадочный чёрный ящик, который Пётр Андреевич всю свою жизнь оберегал от посторонних. Ящик запечатан его личной печатью и «снабжён ярлыком, на котором рукою Вяземского написано: „Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года“». Из письма Вяземского жене выясняется, что в ящике находились пять щепочек, которые будто бы друзья подобрали во время прогулки «по крепостным валам и по головам сидящих внизу в казематах». Согласно легенде, эти пять щепочек хранились в память о пяти повешенных декабристах.

Василий Андреевич Жуковский

Вяземский напрямую не был связан с декабристами, однако им сочувствовал. Сохранилось предание, будто вечером 14 декабря 1825 года он встречался с Пущиным и «взял у него на сохранение портфель с политически опасными документами».

Другим преданным и верным старшим товарищем и другом Пушкина был Василий Андреевич Жуковский. Родился Жуковский при обстоятельствах столь необычных, что это послужило основанием для одной из самых романтических легенд старого Петербурга. Один крестьянин, принадлежавший владельцу села Мишенское Белёвского уезда Тульской губернии Афанасию Ивановичу Бунину, отправляясь на русско-турецкую войну с войском генерал-фельдмаршала Румянцева, спросил у своего барина: «Какой гостинец привезти тебе, батюшка, коли поход наш будет удачен?» – «Привези-ка ты мне, братец, молодую турчаночку, а то, видишь, жена моя совсем состарилась», – пошутил Афанасий Иванович. Но преданный крестьянин, как оказалось, шутить не собирался и, когда война закончилась, вернулся в село в сопровождении шестнадцатилетней турчанки по имени Сальха. «Бери, барин», – сказал он, легко толкнув девушку в сторону Бунина. Так Сальха, захваченная в плен при осаде одной из турецких крепостей, оказалась в доме Бунина.

В 1783 году она родила мальчика, которого назвали Василием. А вот фамилии своей сыну Афанасий Иванович дать не мог. В то время незаконнорождённый ребёнок автоматически становился крепостным, а этого счастливый отец не хотел. И Бунин нашел другой выход. В то время у него жил небогатый киевский купец А.Г. Жуковский. Его уговорили усыновить сына Сальхи и Бунина. Так, если верить легенде, у Василия появилась фамилия Жуковский. А заодно и отчество Андреевич.

Александр Сергеевич Пушкин

В квартале от Троицкого подворья, на Загородном проспекте, жил лицейский товарищ Пушкина, издатель альманаха «Северные цветы» Антон Дельвиг. Суеверный и как бы постоянно предчувствовавший свою раннюю смерть, он, по воспоминаниям современников, любил порассуждать о загробном существовании, и в частности об обещаниях, данных при жизни и исполненных после смерти. Как-то раз он вполне серьёзно взял обещание с Н.В. Левашёва и, в свою очередь, пообещал сам «явиться после смерти тому, кто останется после другого в живых». Разговор происходил за семь лет до преждевременной кончины Дельвига, и, конечно, Левашёв о нём совершенно забыл. Но вот ровно через год после смерти поэта, как утверждал сам Левашёв, «в двенадцать часов ночи Дельвиг молча явился в его кабинет, сел в кресло и потом, всё так же не говоря ни слова, удалился».

Летом 1831 года Пушкин жил в Царском Селе, в доме вдовы придворного камердинера Китаевой. Неизменный распорядок дня предполагал утреннюю ледяную ванну, чай и затем работу. Сочинял Пушкин, лежа на диване, среди беспорядочно разбросанных рукописей, книг и обгрызенных перьев. Из одежды на нем практически ничего не было, и одному удивленному этим посетителю он, согласно легенде, будто бы заметил: «Жара стоит, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах».

Говорят, однажды некий немец-ремесленник, наслышанный об искромётном таланте поэта, обратился к Пушкину с просьбой подарить ему «четыре слова» для рекламы своей продукции. И Пушкин немедленно продекламировал: «Яснее дня, темнее ночи». Это стало прекрасной рекламой сапожной ваксы, производимой ремесленником.

О взрывном поэтическом таланте Пушкина ходили легенды. Верхний этаж дома № 20 по набережной Фонтанки занимали известные в петербургском обществе братья Александр и Николай Тургеневы. Александр Иванович был почетным членом Академии наук, авторитетным историком и писателем; Николай – участником литературного кружка «Арзамас», на его квартире постоянно происходили заседания этого общества. Однажды, по литературному преданию, арзамасцы, поддразнивая Пушкина, предложили ему тут же, не выходя из кабинета, написать стихотворение. Пушкин мгновенно вскочил на стол, посмотрел в окно на противоположный берег Фонтанки, где высилось мрачное пустующее в то время здание Михайловского замка, затем оглядел окруживших его арзамасцев, лег посреди стола и через несколько секунд прочитал восторженной публике:

Творческий талант Пушкина признавали не только в образованных кругах общества, но и в простом народе. Рассказывают, как однажды Пушкин пришел к Никите Всеволожскому, когда того не было дома. Пушкин уж собрался уходить, но слуга хозяина стал его уговаривать остаться и в ожидании своего приятеля «закончить недописанную поэму». Пушкин отмахнулся, но упрямый старик «запер юношу в комнате своего барина», приговаривая: «Пишите, Александр Сергеевич, ваши стишки, а я не пущу, как хотите. Должны писать – и пишите».

Рассказывают, после отпевания поэта друзья Александра Сергеевича собрались в ресторане помянуть его. Пока сидели и разговаривали, половой стоял поодаль и внимательно прислушивался к разговору. Потом подошел и робко спросил: «Господа, вы извините меня, но скажите, кого теперь назначат на поэзию?».

Его талант многим казался сверхъестественным. В народе даже поговаривали, что он «водится с нечистой силой, оттого и пишет так хорошо». Не до людей ему. Сохранилась легенда о том, как однажды Пушкин, собираясь в Михайловское, взял с собой любовницу, а потом признавался: «Никогда более не возьму никого с собою, бедная Лизанька едва не умерла со скуки, я с ней почти не виделся». Впрочем, об отношении самого Пушкина к литературной работе можно также судить по преданиям. Будто бы вскоре после рождения дочери, он сказал жене: «Если когда-нибудь нашей Маше придёт фантазия хоть один стих написать, первым делом выпори её хорошенько, чтобы от этой дури и следа не осталось».

Но продолжим разговор о его творчестве. В 1832 году Пушкин написал народную драму «Русалка». По преданию, мысль о сюжете «Русалки» подал Пушкину услышанный им рассказ о трагической судьбе дочери мельника из родового поместья Вульфов, которая влюбилась в барского камердинера. Он соблазнил её и не то уехал вместе со своим барином, не то за какую-то провинность был отдан в солдаты. Девушка осталась беременной и со стыда и отчаяния утопилась в омуте мельничной плотины. Местные жители любили показывать этот поросший лесом водоём.

Между тем трагическая судьба Мельниковой дочери, если верить фольклору, имеет прямое отношение к самому Пушкину. В 1983 году в Михайловском была записана легенда о пребывании поэта в этих местах: «А что в ём хорошего, в вашем Пушкине? Я вам вот что, девки, скажу: повесить его мало! Привязать за ноги, за руки к осинам, да отпустить – вот как с им надо! Вот вы, девки, не знаете, а стояла тут раньше мельница, и жил мельник, и была у него дочка-красавица. А Пушкин-то ваш, как приехал сюда – ну за ей бегать. Бегал, бегал… Обрюхатил да и бросил. А она со сраму-то взяла да утопилась – там в озере… Вот как оно было…».

Другое его произведение так же появилось благодаря фольклору. Во время одного из дружеских собраний Пушкин якобы услышал легенду о старом смотрителе на Вырской почтовой станции, который жил в станционном домике вместе с красавицей дочерью. Однажды проезжий гусар, ненадолго остановившись на станции, влюбился в неопытную девушку и обманом увез её в столицу. Скучая по дочери, старик, говорят, вскоре умер с горя. Похоронен он на местном кладбище, «да вот беда, – продолжает легенда, – могила его затерялась». Впоследствии эта случайно услышанная легенда легла в основу повести «Станционный смотритель». А фамилию главному герою Самсону Вырину Пушкин дал по названию станции – Выре. Если верить фольклору, Пушкин и сам не раз останавливался на этой станции проездом из Петербурга в Михайловское. Так что легенду о бедном смотрителе мог услышать и там.

В отличие от «Станционного смотрителя» – повести, порожденной, если верить преданию, городской легендой, другая повесть Пушкина, «Пиковая дама», сама породила легенды. Одну из них Пушкин не отрицал, записав 7 апреля 1834 года в своем дневнике широко обсуждавшуюся в свете новость: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной». Властная старуха Наталья Петровна Голицына, которой в год написания повести исполнилось девяносто четыре года, в молодости слыла красавицей, но с возрастом обросла усами и бородой, за что получила прозвище «Княгиня усатая». Или более деликатно, по-французски «Княгиня Мусташ» (от французского moustache – усы). Образ этой древней старухи, обладавшей непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, возможно, и возникал в воображении читателя, который, раскрыв повесть, сразу же обращал внимание на эпиграф, извлечённый Пушкиным из старинной Гадательной книги: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность».

Наталья Петровна Голицына

Княгиня Наталья Петровна Голицына, в девичестве Чернышёва, происходила из рода так называемых новых людей, в избытке появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого. По официальным документам, она была дочерью старшего сына денщика Петра I, Петра Чернышева, который на самом деле, если, конечно, верить одной малоизвестной легенде, слыл сыном самого самодержца. Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора и основателя Петербурга. Во всяком случае, в её манере держаться перед сильными мира сего, в стиле её деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения, её обеды почитали за честь посещать члены царской фамилии, а её сын – знаменитый московский генерал-губернатор В.Д. Голицын – не смел сидеть в присутствии матери без её разрешения.

Гордая и независимая княгиня Наталья Петровна считала, что выше рода Голицыных нет ничего на свете. Голицыны и в самом деле происходили от второго сына великого князя литовского Гедемина. Фамилия Голицыных пошла от князя Михаила Ивановича Булгака, скончавшегося в 1479 году. Он носил прозвище Голица, которое, по преданию, произошло от привычки князя носить железную перчатку только на одной руке, другая оставалась голой. Наталья Петровна так часто напоминала о древности своего рода домашним, что иногда это приводило к курьезам. Однажды она рассказывала своей племяннице о Иисусе Христе в таких восторженных тонах, что та прервала её вопросом: «А Христос тоже из рода Голицыных?». Эту легенду в Петербурге пересказывали на все лады. Вариантов её множество. Вот ещё один. Однажды старая графиня молилась на коленях. К ней подошла внучка и спросила: «Бабушка, почему ты на коленях?» – «Молюсь Богу». – «Разве Бог выше Голицыных?» – удивилась девочка.

Легенд о происхождении пушкинской повести множество. Согласно одной из них, сюжет её основан на действительной истории, которая произошла с внуком княгини Натальи Петровны. В то время она жила в Париже. К ней буквально прилетел внук, который так проигрался в карты, что готов был лишить себя жизни, если не сумеет отыграться. Наталья Петровна обратилась к своему другу графу Сен-Жермену, известному изобретателю жизненного эликсира и философского камня. Как утверждает фольклор, «ценой одной ночи» Голицына выведала у графа тайну трёх карт, и, представьте себе, внук отыгрался. История эта дошла до Петербурга и стала якобы известна Пушкину. Кстати, имя легендарного графа в то время было на устах петербуржцев. Есть свидетельство, что Пушкину был знаком слух о том, будто Сен-Жермен под именем «граф Салтыкоф» накануне переворота 1762 года побывал в России и оказал «некие таинственные услуги» Екатерине II при её восшествии на престол.

По другой легенде о происхождении сюжета «Пиковой дамы», Пушкин был свидетелем того, как небезызвестный «Калиостро безошибочно предсказывал номера выигрышных билетов». Это его так поразило, что он постоянно ходил под впечатлением сеанса. Избавиться от этого наваждения можно было, только пересказав историю на бумаге. Так родилась повесть.

Вообще о Калиостро в Петербурге рассказывали самые невероятные истории. Будто бы жил он в русской столице под именем мага Сегира и предсказал гибель Российской империи, «увидев однажды в Неве её обреченный лик». Из Петербурга Калиостро был выслан по личному указанию Екатерины II. Говорят, ей доложили о любовной связи жены Калиостро Лоренцы с Григорием Потёмкиным. Покинул Калиостро Петербург «сразу с пятнадцати застав, расписавшись всюду». Одновременно.

Во Франции Калиостро был осужден на пожизненное заключение в замке Сен-Лео. Однако ему будто бы наскучило уединение, он вызвал у себя каталепсию, после чего его, будто бы мертвого, вынесли из замка, а «он очнулся и был таков». С тех пор, если верить фольклору, он, не узнанный и не пойманный, бродит по странам и континентам, иногда только напоминая о себе самыми невероятными способами. Появляется он и в Петербурге. Говорят, в зеркалах Елагина дворца время от времени возникает его тень с молотком и треугольником каменщика в руках. Если удастся с ним встретиться глазами, то можно увидеть, как Калиостро поднимает руки вверх, к небу, на миг застывает в этой позе, затем поворачивается и медленно уходит.

Есть в Петербурге Обуховская больница, на базе которой примерно в описываемое нами время открылось специальное отделение, так называемый Дом призрения – первое в России учреждение подобного рода, давшее благодаря окраске своих фасадов жизнь известной питерской идиоме «Жёлтый дом». Кстати, если верить легендам, в этом отделении умирал прославленный герой лесковского «Левши». Так вот, известна легенда, согласно которой Пушкин бывал в отделении для умалишенных, навещая знакомого офицера, помешавшегося на игре в карты. Вспоминаете заключительные слова «Пиковой дамы»?

На этом цикл легенд о «Пиковой даме» не заканчивается. Вот ещё одна, сохранившаяся среди современных зарубежных потомков Голицыной. Однажды, ещё в юном возрасте, Пушкин был приглашён погостить несколько дней в дом Голицыных. Но, обладая неуемным африканским темпераментом, он все три дня так бесцеремонно и вызывающе волочился не то за дочерью хозяйки дома, не то за её воспитанницей, что был с позором изгнан из дома. Пушкин смертельно обиделся и решил отомстить старой ведьме.

В истории с пушкинской «Пиковой дамой» есть загадка, которая вот уже многие годы будоражит умы пушкинистов: интерьеры какого особняка изобразил Пушкин, описывая дом старой графини? Дома на Малой Морской улице, где проживала Наталья Петровна Голицына, или дома австрийского посольства, хозяйкой которого была жена австрийского посланника и близкая приятельница поэта Долли Фикельмон? В связи с этим в свете рассказывали пикантную историю ночного приключения Пушкина в покоях красавицы Долли, бегства поэта на рассвете и того, как он едва не столкнулся с хозяином особняка на Миллионной.

В 1851 году Нащокин поведал эту романтическую историю, рассказанную ему когда-то самим Пушкиным, биографу поэта Бартеневу. Затем всё это донельзя раздули профессиональные пушкинисты, с удивлением обнаружив в рассказе до мелочей сходные моменты со сценой посещения Германном дома старой графини, описанной Пушкиным в «Пиковой даме». И легенда приобрела якобы доказанные биографические черты. Среди специалистов завязалась даже профессиональная дискуссия на тему, какой дом более похож на изображённый в повести – особняк княгини Голицыной на Малой Морской улице или дом австрийского посла на Миллионной. В пользу последнего предположения была выдвинута версия о том, что Пушкин, ради сохранения тайны свидания с супругой посла иностранного государства, сознательно изобразил в «Пиковой даме» интерьеры дома на Малой Морской. Тем самым он будто бы спас честь любимой женщины и уберег от скандала самого себя.

Старая графиня Наталья Петровна Голицына скончалась в 1837 году, ненамного, но всё-таки пережив увековечившего её Пушкина. Дом её на Малой Морской улице, 10, сохранился до настоящего времени, правда, в изменённом виде. В середине XIX века его перестроил петербургский зодчий К.А. Тон. В Петербурге это здание до сих пор называют «Домом Пиковой Дамы».

Однако в Петербурге есть ещё один дом, приписываемый фольклором Пиковой Даме. Это особняк Юсуповой на Литейном проспекте, 42. Фольклор настаивает, что именно графиня Юсупова, которую в молодости звали за необыкновенную красоту Московской Венерой, в старости стала прообразом героини пушкинской повести. Неисправимые фантазеры уверяют, что если долго и внимательно всматриваться в окна второго, господского этажа особняка на Литейном проспекте, то можно разглядеть на фоне старинных оконных переплетов стройную старуху, которая встретится с вами взглядом. А тем, кто не верит в её существование, погрозит костлявым пальцем. И верили. Во всяком случае, в эмиграции петербургскому поэту Николаю Агнивцеву, автору «Блистательного Санкт-Петербурга», грезилось:

Между тем, известно, что особняк Юсуповой на Литейном проспекте построен архитектором Бонштедтом в 1858 году, более чем через двадцать лет после смерти Пушкина.

Влияние городского фольклора на творчество Пушкина было столь очевидным, что даже появление его ранней сказочной поэмы «Руслан и Людмила», казалось бы, к подлинным реалиям петербургской жизни отношения не имеющей, тем не менее обусловлено аурой Петербурга. Поэма появилась в печати в 1820 году, а за два года до этого Пушкин якобы побывал в Старом Петергофе и долго стоял возле местной достопримечательности – знаменитой каменной головы. В то время на голове будто бы был ещё металлический шлем, следы от крепления которого, кажется, сохранились до сих пор. А ставший хрестоматийным образ Лукоморья с его волшебным дубом, по преданию, навеян посещением Каменного острова, где рос ещё могучий дуб, будто бы посаженный самим Петром I.

Даже поэма «Евгений Онегин», казалось бы, насквозь пронизанная реальным сходством её героев с подлинными современниками поэта, поэма, описание быта и событий в которой настолько конкретны, что, по определению, лишены всякой мифологизации, вписывается в заданную нами тему. Вот только несколько легенд, известных нам. Одна из них относится к имени главного героя, которое, с одной стороны, будто бы было извлечено Пушкиным из легенды, с другой – впоследствии само породило легенду. Ю.М. Лотман в своих знаменитых комментариях к «Евгению Онегину» приводит легенду, о которой вполне мог знать Пушкин. Будто бы в начале XIX века в Торжке проживал некий булочник Евгений Онегин. Скорее всего, это случайное совпадение. Такие фамилии на Руси были редкостью и в большинстве своем имели литературное происхождение. Их придумывали поэты и писатели по известному принципу: от красивых названий рек. Фамилии Ленский, Онегин, Печорин – из этого ряда.

Старый Петергоф. Каменная голова

Более интересна легенда о человеке, который в качестве псевдонима взял фамилию знаменитого литературного героя. Речь идет об известном собирателе и создателе крупнейшей пушкинской коллекции Александре Фёдоровиче Отто. Согласно легенде, Александр Фёдорович был незаконным сыном некой юной фрейлины и императора Александра II. По царскосельскому преданию, выброшенный плод монаршей любви случайно обнаружили в одной из глухих аллей парка. Но сам Александр Фёдорович утверждал, что он был найден не где-нибудь, а под чугунной скамьей памятника Пушкину в лицейском садике. Вот почему он взял себе столь необычный псевдоним – Евгений Онегин – и всю свою жизнь посвятил Пушкину. В этой связи хочется напомнить рассказ друга Пушкина Нащокина о приезжем из провинции, который его уверял, что Пушкин у них уже не в моде, а все «запоем читают нового поэта – Евгения Онегина».

В Петербурге Отто окончил гимназию, университет, затем побывал за границей, жил некоторое время в Москве, а с 1872 года окончательно обосновался в Париже. В это время у Александра Фёдоровича обострилась давняя страсть к собирательству книг о Пушкине, его рукописей и предметов бытовой культуры, связанных с поэтом. Теперь уже фамилия Отто, доставшаяся ему от крёстной матери, его не устраивает, она ему кажется чужой и нерусской. Он взял псевдоним и начал подписываться: Александр Отто-Онегин, но затем решительно отбросил первую половину псевдонима, оставив только Онегин. Под этой фамилией его знают буквально все пушкинисты мира. Но вдали от родины истинному петербуржцу и это кажется не вполне достаточным. Иногда он позволял себе представляться: «По географическому признаку: Александр Невский».

В 1883 году в руки Отто попали письма Пушкина к его отцу, затем все бумаги, относящиеся к дуэли Пушкина, а впоследствии и весь личный архив Жуковского. Парижская коллекция Отто, или, как он сам её называл, «музейчик», очень скоро стала самым богатым частным собранием на пушкинскую тему. Его квартиру на улице Мариньян, 25, вблизи Сены (отсюда каламбур, привязавшийся к собирателю, который будто бы ведет себя со своим бесценным богатством, как собака на сене) начинают посещать пушкинисты. Она вся буквально забита материалами о Пушкине. Один из посетителей «музейчика» впоследствии рассказывал, как он впервые пришёл к собирателю. «С какого места начинается собственно музей?» – спросил он. «Вот кровать, на которой я сплю, – ответил Александр Фёдорович, – а прочее – все музей».

Трепетное, восторженное отношение ко всему, что касается творчества великого поэта, не могло не перейти на саму личность Пушкина. Похоже, что Александр Фёдорович задним числом почувствовал себя в какой-то степени ответственным даже за то, что произошло в январе 1837 года. Сохранилось предание, что через 50 лет после трагедии Отто посетил Дантеса и без всяких обиняков прямо спросил его, как он пошёл на такое? Дантес будто бы обиделся и удивлённо воскликнул: «Так он бы убил меня!»

В 1908 году весь свой богатейший архив Отто передал в дар Пушкинскому дому Академии наук.

Пушкинский дом, или Институт русской литературы, был основан в 1905 году. Несколько раз он менял свой адрес, пока в 1927 году не расположился окончательно в здании бывшей Таможни. По мистическому совпадению Пушкин будто бы однажды заходил в Таможню «за контрабандными сигарами, конфискованными у английских моряков».

Ещё одна легенда, связанная с поэмой «Евгений Онегин», восходит к Марии Николаевне Раевской, «утаённой» любви поэта, в замужестве княгине Волконской, последовавшей за своим мужем, декабристом Сергеем Волконским, в Сибирь. Многие черты Марии Николаевны заметны в образе пушкинской Татьяны Лариной. Легенда же сводится к тому, что образцом для письма Татьяны к Онегину стало письмо, якобы на самом деле полученное Пушкиным от юной Марии. И действительно, в легенду верится, потому что придумать такое в первой четверти XIX века было просто невозможно. Сам факт переписки, начатой молодой барышней, противоречил тогдашней дворянской этике взаимоотношений полов.

Есть своя легенда и у трагедии «Борис Годунов». Пушкинистам хорошо известно, что канонический вариант трагедии, заканчивающийся знаменитой пушкинской ремаркой «Народ безмолвствует», отличается от первоначального текста, где послушный народ кричит: «Да здравствует царь Димитрий Иоаннович!». Согласно легенде, на таком принципиальном изменении текста настоял Василий Андреевич Жуковский. Он боялся, что такая жесткая концовка могла сыграть роковую роль в судьбе как «Бориса Годунова», так и самого автора, её в тех условиях просто необходимо было смягчить. И Пушкин будто бы согласился.

С Николаем, действительно, шутить не стоило. Согласно одному литературному преданию, узнав, что Пушкин интересуется «какими-то бумагами „августейшей бабки“», Николай ответил решительным отказом. «На что ему эти бумаги? Даже я их не читал. Не пожелает ли он извлечь отсюда скандальный материал в параллель песне Дон Жуана, в которой Байрон обесчестил память моей бабки?» Правда, Пушкин, согласно тому же преданию, когда ему передали слова императора, ответил своеобразно: «Я не думал, что он прочёл „Дон Жуана“».

С городской мифологией связана и другая петербургская повесть, как её в подзаголовке назвал сам поэт. Это поэма «Медный всадник» – одно из самых гениальных пушкинских произведений. По преданию, историю об ожившей статуе Петра рассказал Пушкину его старый приятель, весельчак и острослов, склонный к мистике и загадочности, Михаил Виельгорский. Кроме того, в столице был распространён рассказ, который Пушкин, отсутствовавший во время трагического наводнения 1824 года, услышал от друзей. Говорили о каком-то Яковлеве, перед самым наводнением гулявшем по городу. Когда вода начала прибывать, Яковлев поспешил домой, но, дойдя до дома Лобанова-Ростовского, с ужасом увидел, что идти дальше нет никакой возможности. Яковлев будто бы забрался на одного из двух львов, которые «с подъятой лапой, как живые» взирали на разыгравшуюся стихию. Там он и «просидел всё время наводнения». Известен был Пушкину и другой рассказ о недавнем наводнении. Героем его был моряк Луковкин, дом которого на Гутуевском острове вместе со всеми родными смыло водой.

Одной из самых загадочных строк «Медного всадника» вот уже полтора столетия считается мятежный шёпот несчастного Евгения в адрес «державца полумира»: «Добро, строитель чудотворный / Ужо тебе!» Известно, что «Медный всадник» впервые напечатан не в том виде, как он был написан Пушкиным. Это дало повод к легенде, будто бы в уста Евгения Пушкин вложил какой-то монолог, при публикации изъятый цензурой. Говорили, что при чтении поэмы самим Пушкиным «потрясающее впечатление производил монолог обезумевшего чиновника перед памятником Петру». Называли даже количество стихов этого монолога, запрещённых к печати. Их было якобы около тридцати. Однако, как пишет В. Брюсов, «в рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести».

В петербургском городском фольклоре память о пушкинском Евгении сохраняется до сих пор. Говорят, что это подлинный человек, похороненный на Большеохтинском кладбище. Будто бы и сегодня живут старые люди, которые знают его могилу.

Фёдор Иванович Толстой

В свою первую ссылку Пушкин отправился в 1820 году Официальной причиной её были вольнолюбивые стихи и резкие эпиграммы. Этому предшествовала ловко раскрученная против молодого поэта интрига. Был пущен слух, будто его высекли на конюшне. Будто бы по личному приказанию Александра I. Затем – что слух о конюшне был распущен небезызвестным Фёдором Толстым, щеголем и дуэлянтом по прозвищу «Американец». Чуть позже родилась легенда о том, что поэта выручила – кто бы мог подумать – ссылка на юг. Если бы не это спасительное обстоятельство, состоялась бы неминуемая дуэль между Пушкиным и Фёдором Толстым, и поэт был бы, оказывается, неминуемо «убит на семнадцать лет раньше, так как Фёдор Толстой стрелял без промаха».

Имя Фёдора Толстого-Американца было хорошо известно светскому Петербургу. Оголтелый распутник и необузданный картёжник, Фёдор Толстой был наказанием и проклятием древнего рода Толстых. Это наказание, как до сих пор считают в роду Толстых, было дано им в искупление глубоко безнравственного поступка того самого Иуды-Толстого, который шантажом и обманом вернул царевича Алексея в Россию и сдал в Петропавловскую крепость, о чём мы уже знаем. Согласно преданиям, у Фёдора Толстого состоялось двенадцать дуэлей, одиннадцать из которых закончились смертельным исходом для его противников. Говорят, имена убитых Толстой заносил в «свой синодик». Так же старательно в тот же синодик он вписывал имена прижитых им детей. По странному стечению обстоятельств, их было двенадцать. Одиннадцать из них умерли в младенческом возрасте. После смерти очередного ребенка он вычеркивал из списка имя одного из убитых им на дуэлях человека и сбоку ставил слово «квит». После смерти одиннадцатого ребенка Толстой будто бы воскликнул: «Ну, слава Богу, хоть мой чернявый цыганеночек будет жить». Речь шла о ребёнке «невенчанной жены» Фёдора Толстого цыганки Авдотьи Тураевой. По другой легенде, когда число умерших детей Фёдора Толстого сравнялось с числом убитых им на дуэлях людей, он будто бы воскликнул: «Теперь мы с тобой квиты, Господи».

В одной из своих эпиграмм Пушкин назвал Фёдора Толстого «картежным вором». Но Фёдор был не просто нечист на руку. Он откровенно гордился этим. Когда Грибоедов изобразил «Американца» в своей комедии «Горе от ума», ходившей в то время по рукам, Фёдор собственноручно против грибоедовской строки «и крепко на руку нечист» пометил: «В картишки на руку нечист», и приписал: «для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». А на замечание Грибоедова при встрече: «Ты же играешь нечисто» – с искренним удивлением развел руками: «Только-то. Ну, так бы и написал».

Такую браваду, молодеческое позёрство и лихачество, надо думать, неписаный картёжный кодекс того времени допускал. Во всяком случае, в среде «золотой молодёжи», в которой вращался холостой Пушкин. Карточные столы ежедневно становились свидетелями катастрофических проигрышей и внезапных обогащений. В Петербурге на Английской набережной, 62, стоит особняк, который до сих пор называют «Домом Куинджи». Говорят, художник, большой любитель азартных игр, неожиданно выиграл его в карты. О выигрыше в карты «слободы Пеллы» мы уже знаем. Были известны и другие подобные случаи.

С легкой руки Фёдора-Американца в петербургскую речь вошло выражение из картёжного обихода «убить время». Однажды, как об этом рассказывает легенда, двое игроков – известный композитор Алябьев и некто Времев – были посажены под стражу за очень крупную игру. На языке картёжников Алябьев «убил карту Времева на 60 000 рублей». В свете все поголовно начали повторять придуманный Толстым каламбур: «И как вы убивали время?»

Свое прозвище «Американец» Фёдор Толстой получил после того, как, участвуя в кругосветном путешествии И.Ф. Крузенштерна, за недостойное поведение был списан с корабля и высажен на Алеутских островах. Если верить фольклору, в состав экспедиции Крузенштерна он попал, чтобы избежать наказания за очередную дуэль.

О разгульной жизни Фёдора Толстого в Петербурге ходили легенды. Согласно одной из них, перепившемуся Толстому, который с утра должен был заступить на дежурство, друзья посоветовали пожевать травку: «И весь хмель сразу пройдет». – «Ну, ты даёшь! – воскликнул Толстой. – Зачем же я тогда всю ночь работал?» В такие пьяные ночи Толстой особенно любил гусарское озорство, граничащее со смертельным риском. Он ставил свою будущую жену Авдотью Тураеву посреди стола, сам ложился на столешницу и на глазах изумленных товарищей по оружию, почти не целясь, простреливал каблуки её ботинок. По легенде, умирал Толстой, стоя на коленях и молясь Богу о прощении грехов.

Николай I, лицемерно взявший на себя «отеческую» роль по отношению к поэту, не раз настоятельно советовал Пушкину бросить картёжную игру, говоря при этом: «Она тебя портит». – «Напротив, ваше величество, – будто бы отвечал Пушкин, – карты меня спасают от хандры». – «Но что же после этого твоя поэзия?» – спросил император. «Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, ваше величество».

Возможно, Пушкин был не вполне искренен. С одной стороны, картёжная игра полностью и безраздельно им завладевала, с другой – он часто страдал от этого и морально, и физически. Многие пользовались его страстью в своих корыстных целях. Существует легенда, что известное путешествие в Арзрум было тщательно спланировано петербургскими карточными шулерами. Пушкину отводилась «роль „свадебного генерала“, приманки, на которую можно было приглашать цвет местного дворянства». Остальное было делом шулерской техники.

Напоминание о путешествии в Арзрум позволяет нам несколько отвлечься от хронологической последовательности повествования и рассказать о легендах, связанных с тезкой Пушкина по имени и отчеству – Александром Сергеевичем Грибоедовым, тем более что авторство одной из них принадлежит самому Пушкину.

В Петербурге Грибоедов впервые появился в 1815 году. Вел довольно «рассеянный», как тогда говорили, образ жизни, сводившийся к вечерним посещениям литературных и светских салонов и ночным холостяцким пирушкам в среде гвардейской и театральной «золотой молодёжи». Однажды он стал участником знаменитой так называемой четверной дуэли. Поводом для дуэли стала легкомысленная идея Грибоедова привезти балерину Авдотью Истомину на квартиру своего друга графа Завадовского, безуспешно ухаживавшего за нею. Истомина провела у Завадовского двое суток. Об этом стало известно её любовнику, кавалергарду Василию Шереметеву, который немедленно вызвал Завадовского на дуэль. Секундантом Завадовского стал Грибоедов, Шереметева – корнет уланского полка Якубович. По условиям дуэли, в случае гибели одного из дуэлянтов, стреляются их секунданты. Случились так, что Шереметев погиб. Предстоял поединок между Грибоедовым и Якубовичем. Однако начавшееся следствие по делу о дуэли и гибели одного из участников не позволило противникам встретиться сразу. Дуэль отложили. Но она состоялась. Грибоедов встретился с Якубовичем на Кавказе, на пути следования к месту службы в Персии. К тому времени прошли годы, страсти более или менее улеглись, и смертельного исхода поединка никто не желал. Якубович прицелился в ногу Грибоедова, но попал в мизинец его левой руки. Грибоедов вообще выстрелил в воздух.

Александр Сергеевич Грибоедов

С 1817 года Грибоедов служил в Коллегии иностранных дел. В 1824 году закончил работу над комедией «Горе от ума», отрывки из которой на следующий год были напечатаны в альманахе «Русская Талия». Тогда же впервые о комедии высказался Пушкин: «О стихах я не говорю, половина должна войти в пословицу». И действительно, если верить городскому фольклору, общее мнение на этот счет было единодушным. Наиболее удачно его сформулировала одна богатая меценатка, которая будто бы заявила: «Мне очень понравилось „Горе от ума“! Написать пьесу из общественных поговорок – это мило со стороны Грибоедова». Теперь это давно уже никого не удивляет. Цитаты и фрагменты комедии «Горе от ума» так и называют: «Грибоедовские поговорки».

Сохранилась легенда о том, как появилась комедия. Будто бы однажды Грибоедов опрометчиво пообещал некой женщине написать пьесу, которая затмит всё, написанное ранее. И забыл об этом. И вот как-то та дама явилась к нему во сне и потребовала не позднее, чем через год исполнить своё обещание. Пришлось вновь пообещать. Пробудившись от сна, Грибоедов начал писать. И через год пьеса «Горе от ума» была готова. Если верить фольклору, Грибоедов не собирался её публиковать. Носил почему-то с собой. Однажды забыл рукопись в доме Виельгорского. И тот, согласно легенде, «распространил молву о ней», тем самым «способствовав решению автора отдать её в печать». Первая постановка отдельных сцен комедии была осуществлена в год смерти писателя, в 1829 году. Текст комедии был подвергнут жестокой цензуре. Петербургская театральная публика, хорошо знавшая комедию в списках, была поражена, насколько можно было изуродовать её на сцене. Наиболее откровенные острословы утверждали, что «после цензора в ней осталось много горя и никакого ума».

Нино Чавчавадзе

В 1828 году, после успешного заключения Туркманчайского мирного договора с Персией, Грибоедов в последний раз прибыл в Петербург. Остановился сначала в Демутовом трактире, а затем переехал в дом Косиковского. Через месяц после прибытия Грибоедов был назначен министром-резедентом в Тегеран. С отъездом торопили. А его мучили недобрые предчувствия. «Там моя могила, – говорил он друзьям. – Чувствую, что не увижу более России».

По пути в Персию Грибоедов остановился в Тифлисе у своего друга, генерала Кавказского корпуса и выдающегося грузинского поэта князя Александра Чавчавадзе. Там он познакомился с его дочерью Ниной, красавицей, в два раза младше его. Вспыхнувшая страсть закончилась венчанием. В церкви вновь напомнили о себе дурные предзнаменования. Кольцо, которое Грибоедов должен был надеть на палец Нины, выскользнуло из рук и зловеще прозвенело о церковный пол. Через пару дней, гуляя с Ниной в окрестностях Тифлиса, Грибоедов восхитился видом монастыря Святого Давида на горе Мтацминда. «Если со мной что-нибудь случится, – проговорил он, обращаясь к юной жене, – похорони меня здесь».

Предчувствие его не обмануло. В Россию Грибоедов больше не вернулся. Драматическая смерть русского посланника в Персии долгие годы как в России, так и в Советском союзе была окружена таинственной пеленой недосказанности и умолчания. Считается, что Грибоедов погиб в Персии от кинжальных ножей, став «жертвой невежества и вероломства». А ещё говорили, будто бы это было на руку Британии, поскольку подрывало авторитет России на Кавказе. Значит, нападение на русскую миссию было спровоцировано англичанами. Похоже на правду. Интересы России и Англии на Кавказе пересекались и чаще всего не совпадали. Однако, если это и правда, то не вся. Справедливости ради заметим, что значительная доля вины за произошедшее в 1829 году в Тегеране должна быть возложена и на самого Грибоедова. Опьянённый головокружительным успехом, достигнутым им при подписании Туркманчайского договора, он повёл себя высокомерно, как победитель, которому всё позволено, не считаясь с традициями и обычаями местного населения. Так, например, Грибоедов не отвечал подарками на богатые дары и подношения, которыми встречали русского посла в каждом персидском селении, не снял обуви, перешагнув порог резиденции шаха, не смог унять безобразное поведение членов русской миссии, которые устраивали на улицах и рынках Тегерана пьяные драки, раздражавшие богобоязненных персиян. Они расценили такое поведение посла соседнего государства как неуважение русских к их народу.

Чашу народного гнева переполнила история с евнухом шахского гарема, христианина армянского происхождения, который попросил убежища в русском посольстве. Вместе с ним в посольстве укрылись несколько наложниц-армянок. Это персы сочли оскорблением своего шаха. Подстрекаемая муллами, толпа бросилась к стенам посольства и потребовали отдать женщин и евнуха. Грибоедов отказался. Толпа бросилась на штурм и разгромила посольство. Тело посла выбросили из окна, погрузили на арбу и с криками «Дорогу русскому послу!» целый день глумились над ним, возя по всему городу.

Посмертная легенда о Грибоедове связана с Пушкиным. Как известно, в «Путешествии в Арзрум» он описал встречу с бедной арбой, запряжённой двумя волами, в сопровождении грузина. На арбе стоял дощатый гроб. «Что вы везёте?» – спросил Пушкин. И услышал в ответ: «Грибоедова». На самом деле это легенда. Пушкин не мог быть свидетелем такой сцены. В действительности тело Грибоедова было передано России официально, на границе с Персией, в торжественной обстановке, с соблюдением всех ритуальных формальностей, соответствующих моменту, включая присутствие официальных представителей двух государств и воинский караул с обеих сторон. Остается только догадываться, зачем Пушкину понадобился этот художественный вымысел. Может быть, он надеялся возродить интерес общества к товарищу по перу, который к тому времени несколько поугас.

Похоронен Грибоедов, как он об этом просил, в Тифлисе, в монастыре Святого Давида на горе Мцатминда.

Убитая горем Нина Чавчавадзе всю оставшуюся жизнь ходила в чёрном, ни на один день не снимая траура по погибшему мужу. В Грузии её прозвали: «Чёрная роза Тифлиса». Скончалась она в возрасте сорока одного года от холеры.

Но вернемся к первой ссылке Пушкина. По мнению аристократической салонной молвы, ссылка на юг вырвала поэта из порочного круга растленных холостяков и спасла его от карт, куртизанок и даже, как мы уже говорили, от преждевременной смерти.

Иначе думали о причинах ссылки поэта в народе. Вот как об этом рассказывали в 1930-х годах старики, деды которых были современниками Пушкина. Приводим их рассказы в записи О.В. Ломан.

Шестидесятилетняя старушка из села Петровского Аксинья Андреева: «Царя Пушкин не любил. Ещё учился он, и вот на экзамене, или на балу где, или на смотре где, уж я точно не знаю, – подошёл к нему царь, да и погладил по голове: „Молодец, – говорит, – Пушкин, хорошо стихи сочиняешь“. А Пушкин скосился так и говорит: „Я не пёс, гладь свою собаку“».

Семидесятилетний старик из деревни Дорохово Григорий Ефимович Кононов: «Дед мой был ровесник Пушкина и знал его хорошо. Вот перескажу вам его слово, за что Пушкина к нам сослали. Ходили они раз с государем. Шли по коридору. Электричества тогда не было, один фонарь висит. Царь и говорит Пушкину, а придворных много вокруг: „Пушкин, скажи, не думавши, слово!“. А Пушкин не побоялся, что царь, и говорит: „Нашего царя повесил бы вместо фонаря“. Вот царь рассердился и выслал его за это».

Ермолай Васильевич Васильев, 78 лет, из деревни Заворово: «На всяком господском собрании осмеивал Пушкин господ. Сердились они на него за это. Стали ему последнее место отводить за столом, а он всё равно всех осмеёт. И уж крадком стали от него господа собрания делать. А он придёт незваный, сядет на своё последнее место и всех-то всех в стихах высмеет! Вот и решили от него избавиться – в ссылку сослать».

Если верить петербургской молве, возвращению Пушкина из ссылки способствовали Карамзин и Жуковский, которые ходатайствовали за него перед императором. После ссылки Пушкин впервые приехал в Петербург в 1827 году. Этому предшествовали московские события сентября 1826 года. В Москве проходила торжественная коронация Николая I, на которую император вызвал Пушкина. Там он собирался объявить поэту прощение и чуть ли не личную дружбу.

Пушкин и сам вроде бы собирался в декабре 1825 года в Петербург. Кто знает, возможно, оказался бы и на Сенатской площади. Весть о смерти Александра I пришла в Михайловское 10 декабря. Пушкин хорошо помнил, что самовольный выезд из Михайловского ему категорически воспрещён. Если верить фольклору, он решил ехать нелегально, под именем крепостного Алексея Хохлова, будто бы посланного по делам барина в Петербург. Да и кто вспомнит о нём в сумятице траурных дней, думалось поэту. Он велел срочно закладывать сани и поехал в соседнюю деревню проститься с друзьями. И тут вдруг дорогу коню перебежал заяц. На Руси это всегда считалось дурным знаком. Суеверный Пушкин в смутной тревоге возвратился домой, и тут его застало известие, что его слуга неожиданно заболел белой горячкой. Пушкин приказывает ехать другому слуге, но цепь загадочных предвестий на этом не обрывается. Едва сани тронулись с места, как прямо в воротах появился священник, который пришел специально проститься с барином. Пушкин вспомнил, что неожиданная встреча со священником, по русским приметам также грозит несчастьем. Вконец расстроенный поэт возвратился домой и приказал распрягать коней. Поездка в Петербург не состоялась.

Наталья Николаевна Пушкина

О декабристах же он думал постоянно. Есть свидетельство, будто бы перед казнью на кронверке Петропавловской крепости ему приснился странный сон: у него выпали пять зубов. По народным поверьям, такой сон будто бы предупреждает о потере близких людей. Пушкин об этом хорошо помнил, направляясь на встречу с царем.

До трагической развязки, приведшей к гибели поэта в январе 1837 года, судьба отпустила ему ещё десять лет. Существует давняя и устойчивая легенда о том, что первым звеном в катастрофической цепи событий, окончившихся дуэлью и смертью Пушкина, был Николай I, который как главный помещик страны использовал старинное право первой ночи по отношению к Наталье Николаевне, молодой красавице-провинциалке, ставшей женой поэта.

Следует оговориться, что современное отечественное пушкиноведение решительно отрицает факт, будто бы легший в основу легенды. К такому выводу литературоведческая наука пришла в результате многих десятилетий трудных поисков и счастливых находок, отчаянных схваток между оппонентами и логических умозаключений. С трудом удалось преодолеть многолетнюю инерцию общественного мышления, заклеймившего Наталью Николаевну на всех этапах всеобуча – от школьных учебников до научных монографий. Было. И это «было» пересмотру не подлежало. Науке с юридической скрупулезностью пришлось анализировать свидетельские показания давно умерших современников Пушкина, оставивших тысячи дневниковых страниц и писем, устраивать свидетелям «очные ставки» и перекрестные допросы, чтобы выявить противоречия в их показаниях, извлекать из небытия улики и факты, дабы на Суде Истории был, наконец, вынесен справедливый и окончательный приговор: НЕ БЫЛО.

Между тем легенда оказалась настолько живучей, что когда у Натальи Николаевны от её второго мужа Ланского родилась дочь Александра, в свете не умолкали разговоры о том, что, на самом деле её отцом был Николай I.

Не следует забывать и того, что великосветская сплетня, выношенная в феодально-крепостническом чреве аристократических салонов, став достоянием Петербурга, в один прекрасный момент превратилась в живучую легенду, претендующую на истину Почва для этого оказалась благодатной.

В 1836 году до отмены крепостного права оставалось ещё четверть века. Крепостническая Россия во главе с главным помещиком – царём, поигрывая в просвещенность и демократию в великосветских дворцах и особняках знати, цепко держалась за средневековые правила в отношениях с подданными. Одним из таких атавизмов было пресловутое право первой ночи, довольно широко распространённое в дворянско-помещичьей практике. Не брезговали этим и высшие сановники. Феодальная мораль позволяла чуть ли не бравировать этим. При необходимости это становилось орудием против неугодных.

Петербургу были известны слухи о фрейлинах царского двора, которые, прежде чем выйти замуж, «пользовались особой „милостью“ у царя». Назывались фамилии как невест, так и их обманутых женихов. При этом упоминание имени Николая I считалось чуть ли не проявлением хорошего тона. Уверяли, что стремительная карьера графа Клейнмихеля целиком зависела от его жены, которая «выдавала за своих детей незаконнорождённых младенцев царя».

В злосчастном пасквиле, полученном Пушкиным, значился «великий магистр ордена рогоносцев». Весь Петербург знал, что им слыл Нарышкин, чья жена в своё время чуть ли не официально считалась любовницей Александра I. Таким простым и откровенным способом намекали на связь Николая I и Натальи Николаевны. В это верили. Ужас пушкинской трагедии в том и состоял, что верили даже лучшие друзья. Вероятно, как предполагает С. Абрамович, в основе этой веры лежали какие-то реальные факты. П.В. Нащокин рассказывал о том, что царь, «как офицеришка, ухаживал за его (Пушкина. – Н. С.) женой. По утрам проезжал по несколько раз мимо её окон…» М.А. Корф записывает в своем дневнике, что «Пушкина принадлежит к числу тех привилегированных молодых женщин, которых государь удостаивает иногда посещением». Сама Наталья Николаевна в письме к дяде, Афанасию Николаевичу, пишет, что не может спокойно гулять в Царскосельском парке, «так как узнала от одной из фрейлин, что их величество желали узнать час, в который я гуляю, чтобы меня встретить, поэтому я выбираю самые уединённые места». Ей вторит распространённая в то время легенда, что именно в Царскосельском парке царь обещал Пушкину жалованье и предложил написать «Историю Петра», и что к этому его будто бы побудила заинтересованность юной красавицей. Царские милости, рождённые благодаря особому отношению императора к Наталье Николаевне, коснутся впоследствии, через много лет после гибели Пушкина, и второго мужа этой несчастной женщины. В 1844 году генерал Ланской станет командиром Кавалергардского полка, и молва припишет это не личным заслугам генерала, а некоей царской благодарности его жене.

Не забудем, что Наталья Николаевна слыла в Петербурге необыкновенной красавицей, её точёная фигура и облик античной богини кружил голову не одному мужчине. Мог влюбиться в неё и император. Пушкин это хорошо понимал. Однажды он написал невесте о картине Перуджино «Мадонна», увиденной им в доме Смирновой-Россет: «Я купил бы её, если бы она не стоила 40 000 рублей». Видимо, в этом своём тайном желании он признался не только невесте, но и некоторым своим друзьям, так как вскоре после женитьбы поэта, они говорили, что «Пушкин женился на красавице Натали, чтобы иметь дома свою Мадонну».

Попытки воскресить историю взаимоотношений Натальи Николаевны с императором предпринимались и после смерти героев этой русской драмы. Все они имели целью опорочить образ Натальи Николаевны, взвалив на неё вину за происходившее, тем самым упростив до уровня мелодрамы глубочайшую суть трагедии. Кому-то постоянно хотелось, чтобы все герои этой драмы из государственных и общественных деятелей вдруг превратились в частных лиц, в той же степени достойных жалости и сочувствия, что и Пушкин.

В этой связи любопытным отголоском преддуэльных событий выглядит легенда о часах с портретом Натальи Николаевны. В начале XX века в московский Исторический музей пришёл какой-то немолодой человек и предложил приобрести у него мужские золотые часы с вензелем Николая I. Запросил он за эти часы две тысячи рублей. На вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы не редкость, незнакомец сказал, что эти часы особенные. Он открыл заднюю крышку, на внутренней стороне которой была миниатюра – портрет Натальи Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, его дед служил камердинером при Николае I. Эти часы постоянно находились на письменном столе императора. Дед знал их секрет и, когда Николай Павлович умер, взял эти часы, «чтобы не было неловкости в семье». Часы почему-то не были приобретены Историческим музеем, и имя человека, который их принес, осталось неизвестным, заканчивает эта удивительная легенда.

Наталья Николаевна Гончарова, став женой первого поэта России, вольно или невольно оказалась объектом внимания светских сплетников. Говорили, что ещё в Москве, во время венчания, начало сбываться недавнее пророчество о том, что причиной гибели поэта станет его жена. Мы уже встречали этот интригующий сюжет в связи с отказом Екатерины Ушаковой выйти за поэта замуж. Но в случае с венчанием дело было в другом. Пушкин нечаянно зацепился за аналой и уронил крест, а когда жених с невестой менялись обручальными кольцами, то одно из них упало на пол. В довершение ко всему неожиданно погасла свечка. Пушкин не выдержал и, согласно одному преданию, шепнул кому-то по-французски: «Всё дурные предзнаменования».

Жорж Шарль Дантес

Давние недоброжелатели реанимировали старую лицейскую кличку Пушкина – «Обезьяна», и наперебой заговорили о «безобразном муже прекрасной жены». Масла в огонь подлил рассказ о перстне с изображением Генриха V, который носил Дантес и про который Пушкин будто бы презрительно отозвался: «Перстень с изображением обезьяны». На это немедленно отреагировал Дантес: «Посмотрите на эти черты, – воскликнул он, – похожи ли они на господина Пушкина?» Атмосфера накалялась. Любопытство разгоряченного слухами Петербурга постоянно подогревалось. Классическое «Что было раньше – курица или яйцо?» уже никого не интересовало. Рассказывали, что Пушкин постоянно провоцировал Наталью Николаевну, специально оставляя её с Дантесом наедине и прислушиваясь, не раздастся ли звук поцелуя или подозрительное слово. Затем будто бы «в припадке ревности Пушкин брал жену к себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему».

За несколько дней до дуэли, если верить фольклору, Пушкин застал Наталью Николаевну с Дантесом. Они уже прощались, и Пушкин увидел, как Дантес поцеловал его жену. Взбешённый Пушкин потребовал объяснений, и смущённая Натали, застигнутая врасплох, решила солгать. Она сказала, что Дантес просил у неё руки сестры, и она в знак согласия поцеловала Дантеса. Пушкин отреагировал неожиданно. Он продиктовал Натали записку к Дантесу, в которой она якобы подтверждала своё согласие на брак Кати. Пикантность ситуации состояла в том, что, получив записку, Дантес очень удивился и, чтобы не подвести Натали, согласился на этот брак. Кстати, когда Пушкин первый раз вызвал Дантеса на дуэль, и дуэль не состоялась из-за того, что Дантес сделал предложение Екатерине Гончаровой, салонный Петербург был уверен, что Дантес повиновался тайному приказу Николая I.

Екатерина Николаевна Гончарова

Наталью Николаевну не оставили в покое и после гибели Пушкина. Говорили о её безразличии к его творчеству, подвергали сомнению её умственные способности. Передавали рассказ о том, как один молодой человек ещё при жизни поэта решил узнать, о чем же говорит жена первого поэта России. Однажды он целый час простоял на балу за её спиной и будто бы ничего не услышал кроме «да» и «нет». Некоторые верили, что молчала она от недостатка ума, хотя известно, что молчаливость исходила из свойств её характера. С юных лет за ней закрепились два прозвища: «Скромница» и «Молчунья». В этом смысле она была полной противоположностью своей матери, которая, будучи фрейлиной императрицы, вынуждена была отойти от двора, потому что фаворит императрицы будто бы влюбился в неё.

Только гораздо позже появились легенды, интонации которых склонялись в пользу жены поэта. Так, по одной из них, в 1855 году Наталья Николаевна, будучи давно уже замужем за Ланским, побывала в Вятке и познакомилась с находившимся там в ссылке М.Е. Салтыковым-Щедриным.

Пользуясь связями Ланского, Наталья Николаевна добилась освобождения писателя, «как говорят, в память о покойном своем муже, некогда бывшем в положении, подобном Салтыкову».

Как известно, с осени 1834 года две сестры Натальи Николаевны – Александра и Екатерина – жили в семье Пушкиных. Это порождало сплетни. Сохранилась интригующая легенда о шейном крестике Александрины, который камердинер будто бы нашел в постели Пушкина. Это удивительным образом совпадает с преданием о некой цепочке, которую умирающий Пушкин отдал княгине Вяземской с просьбой передать Александре Николаевне. Княгиня будто бы исполнила просьбу умирающего и была «очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный подарок, вся вспыхнула». Эта легенда дожила до 1870-х годов, породив другую легенду о том, что дуэль произошла из-за ревности Пушкина к Александрине. Будто бы он был уверен, что Дантес собирается жениться не на Екатерине, а на Александре, и боялся, что тот увезет её во Францию.

Если фольклор петербургских гостиных, чиновничьих кабинетов и гвардейских курительных комнат не щадил никого из главных действующих лиц трагедии 1837 года, то простой народ был ещё более категоричен в оценках и пристрастиях: Пушкина убили «обманом, хитростью» и не без участия Натальи Николаевны. Вот запись одного такого предания.

«Вот Пушкин играл в карты и постучал кто-то. Пушкин говорит: „Я открою“, а она: „Нет, постой, я открою“. А это пришел другой, которого она любила. Пока она собиралась, Пушкин губы намазал сажей и её поцеловал. Как она дверь открыла и того поцеловала своими губами. Вот тогда-то тайна и открылась – смотрит: губы и у него, и у того чёрные. Открылась тайна, что любит, а доименно было неизвестно. Вот Пушкин его на дуэль и вызвал. А на дуэль выходили и подманули Пушкина. У того был заряжен пистолет, а Пушкину подсыпали одного пороха. Вот тот и убил. Первый тот стрелял». Другой вариант той же легенды переносит события из дома поэта в некое общественное место: «Было ихнее собранье в господах. Были свечи на собраньи. И он хотел узнать жаны своей любезника. До того достиг, что, дескать, пока не узнаю – не успокоюсь…» и далее по тексту первого варианта.

Роковую роль в судьбе Пушкина сыграла дочь графа Григория Александровича Строганова, троюродная сестра Натальи Николаевны Идалия Полетика. Именно она устроила в своем доме роковое свидание Дантеса с Натальей Николаевной, о котором тут же, не без её участия, стало известно Пушкину. Многие пытаются объяснить поведение Полетики её необъяснимой ненавистью к Пушкину, которая началась при жизни поэта и продолжалась всю долгую жизнь Идалии, странным образом распространяясь на пушкинское творчество, на памятники ему – буквально на всё, что с ним связано, или о нём напоминало. Есть легенда о том, что после открытия памятника поэту в Одессе, Идалия, жившая в то время там, специально пошла к монументу, чтобы плюнуть к его подножию. Загадка этой ненависти становится предметом специальных исследований, в то время как фольклор давно предлагает свои варианты ответов.

Согласно одному преданию, Пушкин однажды чем-то смертельно обидел эту даму, когда они втроём – он, Наталья Николаевна и Идалия – ехали в карете на великосветский бал. Согласно другой легенде, Идалия будто бы хотела сблизиться с Пушкиным, но тот отказался, что привело в ярость гордую женщину. Согласно третьей, Пушкин будто бы написал как-то в альбом Идалии любовное стихотворение, но пометил его первым апреля. Об этой, надо сказать, не очень удачной шутке, стало известно в свете, после чего Полетика уже никогда не смогла простить Пушкину такой насмешки. Встреча Натальи Николаевны и Дантеса, устроенная ею, была якобы местью за обиду.

На фоне непрекращающихся слухов и сплетен, домыслов, предположений и мифов становится неудивительной легенда о том, что в последние годы жизни Пушкин не просто готовился к смерти, но искал её всюду, где только можно, и «бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти».

На чем основана эта популярная в своё время легенда? С одной стороны, ещё в 1834 году Пушкин восклицает: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит», что при желании легко расценить как жизненную программу, тем более что есть будто бы и доказательство: за пять месяцев до страшного конца был написан «Памятник». И не просто написан, а написан и убран в стол. Спрятан, как завещание оставшимся в живых. Да и за пять ли месяцев? Анонимное письмо Пушкин получил 4 ноября и в тот же день послал вызов Дантесу. Значит, «Памятник» написан незадолго перед смертью, в возможность которой Пушкин не мог не верить. Ведь дуэль могла состояться и в начале ноября. Просто судьбе было угодно продлить муки поэта ещё на три месяца.

Если к этому присовокупить унизительное общественное положение поэта, находившегося в звании камер-юнкера, – положение, которое болезненно тяготило Пушкина, и семейную драму, из которой, снедаемый любовью и ревностью одновременно, он не находил выхода, то всё действительно говорит в пользу популярной в своё время легенды.

В этом запутаннейшем клубке пушкинской биографии есть одна тонкая, но не рвущаяся ниточка, которая тянется ещё с середины 1810-х годов. Тогда, будучи лицеистом, Пушкин тайно посетил известную в то время пророчицу немку Шарлотту Кирхгоф – модистку, промышлявшую между делом ворожбой и гаданием. Её популярность была настолько велика, что накануне войны с Наполеоном к ней обращался Александр I. Так вот эта Кирхгоф ещё тогда будто бы обозначила основные вехи жизни Пушкина: «во-первых, он скоро получит деньги; во-вторых, ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, он дважды подвергнется ссылке; наконец, в-пятых, он проживёт долго… если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека, которых и должен он опасаться».

В популярной литературе о Пушкине чаще всего легенда о пророчестве Шарлоты Кирхгоф ограничивается предсказанием смерти самому Пушкину и читателю остается неизвестной вторая часть этой легенды, столь же важная для понимания сложившейся ситуации, как и первая. Оказывается, Пушкин зашел к гадалке не один. С ним был его приятель, некий капитан Измайловского полка. Вслед за Пушкиным он протянул руку ворожее, и та вздрогнула, едва взглянув на ладонь капитана: «Вы погибнете насильственной смертью, но погибнете раньше своего приятеля, быть может, на днях». Молодые люди смутились и молча покинули гадалку. А на следующий день Пушкин узнал, что его приятеля утром убил в казарме не то пьяный, не то сошедший с ума солдат. Было от чего задуматься.

В фольклоре есть свидетельства того, что предсказание Шарлотты Кирхгоф об опасности для него белого человека, подтвердил Пушкину, когда тот находился в Одессе, некий грек.

В 1827 году, когда Пушкин написал чрезвычайно злую эпиграмму на белокурого красавца А.Н. Муравьева, он вспомнил давнее предсказание и всерьёз остерегался возмездия. «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека», – сказал он М.П. Погодину, опубликовавшему эту эпиграмму в «Московском вестнике».

Известно, что одно время Пушкин состоял членом масонской ложи. Продолжалось это недолго, и через некоторое время он покинул ложу. Согласно одной из легенд, произошло это сразу после того, как Пушкину стало известно, что основателем масонства был Адам Вейсгаупт, фамилия которого в переводе означает «белый человек».

Через несколько лет, когда правительственные войска усмиряли польских повстанцев, Пушкин собирался поехать в Польшу. Случайно он узнал, что один из деятелей польского освободительного движения носит фамилию Вейскопф, что по-немецки означает «белая голова». «Посмотрим, – сказал, то ли шутя, то ли серьёзно, Пушкин одному приятелю, – сбудутся ли слова немки Кирхгоф. Убьет ли меня Вейскопф». Затем благоразумно решил, что судьбу лучше не испытывать, и в Польшу не поехал.

К началу трагической зимы 1836/37 года четыре первых предсказания исполнились. Ему вернули давний долг. Ему предложили выгодную службу. Он побывал в двух ссылках. Стал знаменитым. Неудивительно, что его так беспокоил единственный не исполнившийся пункт предсказания. Как-то раз, незадолго до преддуэльных событий, встретившись случайно с Дантесом, Пушкин, будто бы шутя, сказал ему: «Я видел недавно на разводе ваши кавалерийские эволюции, Дантес. Вы прекрасный всадник. Но знаете ли? Ваш эскадрон весь белоконный, и, глядя на ваш белоснежный мундир, белокурые волосы и белую лошадь, я вспомнил об одном страшном предсказании. Одна гадалка наказывала мне в старину остерегаться белого человека на белом коне. Уж не собираетесь ли вы убить меня?».

Может быть, легенда права, и Пушкин в самом деле искал смерти?

Но в том же 1834 году, когда, как может показаться, был подведён итог и сделан вывод: «Пора, мой друг, пора!..», Пушкин пишет своей жене: «Хорошо, когда проживу я лет ещё 25, а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что будешь делать и что скажешь Машке, а в особенности Сашке». Он не собирался умирать. Любящий муж, многодетный отец, человек с обострённым чувством долга, полный творческих планов и художественных замыслов не мог так легко и просто рассчитаться с жизнью. Ещё «Современник» не стал властителем дум, ещё не написана «История Петра Великого», не закончена подготовка критического издания «Слова о полку Игореве», ещё не выросли дети, не улажены денежные дела. Работы на этом свете было много.

Да и сама дуэль не обязательно предполагала смертельный исход, мало ли их было в его жизни. На дуэль он шёл, чтобы покарать того, кто дерзнул посягнуть на честь его жены, на его честь как Поэта и Человека.

Мрачные предчувствия неизбежной катастрофы не покидали как самого Пушкина, так и немногих истинных и близких друзей поэта, все последние месяцы его жизни. Жуковский, Вяземский и другие предпринимали неоднократные попытки предотвратить дуэль. Незадолго до его гибели Пушкин и Наталья Николаевна, находясь на каком-то светском приеме, остановились перед зеркалом. И Пушкин увидел в зеркале человека, который впоследствии стал мужем его жены. Она, как утверждает фольклор, в это же время ничего не видела.

Весной 1836 года Пушкин был в Москве, часто встречался со своим другом Павлом Войновичем Нащокиным. Древность рода Нащокина заслуживает того, чтобы о ней напомнить. Согласно родословным книгам, родоначальником дома Нащокиных был некий герцог Величко Дуке (Dux – герцог, князь, владетель), который в 1327 году выехал «из Итальянской земли» в Тверь, принял греко-российское вероисповедание и был наречен Дмитрием по прозвищу Красный. Сын его, Дмитрий Дмитриевич, во время битвы с татарами получил саблей «рану на щеке», за что потомки его и были прозваны Нащокиными.

Пушкина с Нащокиным связывала теплая доверительная дружба. Они делились самыми сокровенными тайнами, которые, впрочем, потом становились достоянием пушкинистов и «мучили» не одно поколение исследователей творчества поэта. Так, например, многие из них считают, что сюжет «Домика в Коломне» связан с конфиденциальным рассказом Нащокина о том, как он однажды, влюбившись в актрису Асенкову, переоделся в женское платье и «целый месяц прожил у неё в качестве горничной».

Нащокин был суеверен, и носил «кольцо с бирюзой против насильственной смерти». Перед отъездом друга он настоял, чтобы Пушкин принял от него в дар такое же кольцо. Пушкин согласился, однако, перед поездкой на Чёрную речку, по свидетельству Данзаса, забыл надеть его. По другой легенде, у Пушкина уже был такой перстень. Этот талисман достался ему от Екатерины Воронцовой. С ним он «соединял своё поэтическое дарование» и никогда с ним не расставался. Только на смертном одре он снял его с пальца и подарил Владимиру Далю.

Но всё было тщетно. Если верить легендам, в день смерти Пушкина на Павле Войновиче, когда тот вошел в гостиную, что называется, «не было лица». «Что случилось?» – спросила его жена. «Я сейчас слышал голос Пушкина. Я слегка задремал у себя в кабинете и вдруг явственно слышу шаги и голос: „Нащокин дома?“. Я вскочил и бросился ему навстречу. Но передо мной никого не оказалось. Я вышел в переднюю и спрашиваю камердинера: „Модест, меня Пушкин спрашивал?“. Тот, удивлённый, отвечает, что никого не было. Я опросил всю прислугу. Все отвечают, что не видели Пушкина. Это не к добру. С Пушкиным приключилось что-нибудь дурное».

Описанное нами событие произошло в Москве 27 января 1837 года. В это самое время в Петербурге Пушкин в санях отправился в свой последний путь, на Чёрную речку, где должна была состояться роковая дуэль. С ним был Константин Данзас, старый лицейский товарищ, которого Пушкин, как это следует из фольклора, встретил случайно на улице и попросил быть его секундантом. Исследователи жизни и творчества Пушкина утверждают, что это не более чем легенда, «результат сговора близких ему людей», придуманная для того, чтобы «смягчить вину Данзаса перед судом». На самом деле Пушкин приехал к Данзасу домой и попросил его быть секундантом в предстоящей дуэли. Данзас не мог отказать старому товарищу по Лицею, но, как утверждает петербургская молва, по дороге на Чёрную речку ронял в снег пули в надежде, что кто-нибудь увидит их и догадается, куда и зачем они едут, и, может быть, сумеет предотвратить несчастье, в которое он поверил ещё с ночи. Согласно легенде, ночью ему приснился сон, будто Пушкин умер, а сам он «спешил к нему, чтобы узнать, не случилось ли с ним что-нибудь».

По одной из легенд, Пушкин остановил сани на Каменном острове, у дома, где летом 1836 года он снимал дачу, и где Наталья Николаевна впервые познакомилась с Дантесом.

Надо сказать, что полиция знала о месте и времени дуэли. Во всяком случае, весь Петербург был в этом уверен. Как и в том, что жандармов, обязанных помешать поединку, будто бы специально послали «не туда». Сохранилась легенда о разговоре, состоявшемся у шефа Третьего отделения Бенкендорфа с княгиней Белосельской-Белозерской сразу после того, как полиции стало известно о предстоящей дуэли. «Что же теперь делать?» – будто бы спросил он у княгини. «А вы пошлите жандармов в другую сторону», – ответила ненавидевшая Пушкина княгиня.

Послать «не туда» оказалось довольно просто. В то время в Петербурге было целых четыре речки с одним и тем же официальным названием «Чёрная», в том числе одна – в Екатерингофе, излюбленном месте петербургских дуэлянтов. Туда-то и были будто бы направлены жандармы. Были и другие традиционные места дуэлей. Например, в Кавголове есть гора, известная, как Крестовая. По преданию, она названа так из-за креста, некогда стоявшего здесь на месте гибели одного из дравшихся на дуэли офицеров.

Между тем, в это время на другом конце города, за Петербургской стороной, на заснеженном берегу другой Чёрной речки, разыгрывался последний акт пушкинской трагедии. Дантес стрелял первым. Смертельно раненный Пушкин, пользуясь своим правом выстрела, приподнялся, прицелился и выстрелил в противника. Но, как об этом рассказывает легенда, пуля отскочила, не причинив никакого вреда Дантесу, потому что на нем под мундиром была надета либо кольчуга, либо какое-то другое защитное приспособление, которое и спасло ему жизнь.

Легенда эта сошла со страниц сравнительно недавней публикации специалиста по судебной медицине В. Сафонова, который пытался доказать, что так как пуговицы на кавалергардском мундире располагались в один ряд и не могли находиться там, куда попала пуля, то отрикошетить она могла только от некоего защитного приспособления, находившегося под мундиром. Этим якобы была обусловлена и просьба Геккерна об отсрочке дуэли на две недели. Ему, видимо, нужно было «выиграть время, чтобы успеть заказать и получить для Дантеса панцирь». Более того, в Архангельске будто бы раскопали старинную книгу для приезжающих с записью о некоем человеке, прибывшем из Петербурга от Геккерна незадолго до дуэли Пушкина. Человек этот, рассказывает легенда, «поселился на улице, где жили оружейники».

Уже после того как легенда, попав на благодатную почву всеобщей заинтересованности, широко и повсеместно распространилась, её решительно отвергли пушкинисты. Они утверждали, что нет никаких оснований полагать, что на Дантесе было надето какое-то пулезащитное устройство. Ко времени описываемых событий прошло уже два века, как кольчуги вышли из употребления, никаких пуленепробиваемых жилетов в России не существовало, да и надеть его под плотно пригнанный гвардейский мундир было бы просто невозможно. Что же касается пуговиц, то они на зимнем кавалергардском мундире располагались, оказывается, не в один, как считает Сафонов, а в два ряда, и та, что спасла жизнь убийце Пушкина, была на соответствующем месте.

И, наконец, самое главное. Обычаи и нравы первой половины XIX века, кодекс офицерской чести, дворянский этикет, позор разоблачения, страх подвергнуться остракизму и быть изгнанным из общества исключали всякое мошенничество и плутовство в дуэльных делах. Правила дуэли соблюдались чрезвычайно добросовестно и честно. Для Пушкина это было исключительно важно. Он гордился своим дворянством, позволявшим ему не только соблюдать традиции и обычаи предков, но и вести себя гордо и независимо. Сохранилась легенда, как однажды на балу, где все, включая государя, были в мундирах, Пушкин один был во фраке. «Кто ты такой?» – остановил его государь. «Я – Пушкин», – ответил поэт. «Я не знаю, кто ты такой», – возразил царь. «Я дворянин Пушкин», – подчеркнул своё происхождение Александр Сергеевич.

Уже на следующий день после дуэли в Петербурге родился миф о том, что Пушкина убили в результате хорошо организованного заговора иностранцев: один иноземец смертельно ранил поэта, другим поручили лечить его. Придворный лейб-медик Николай Фёдорович Арендт, согласно ещё одному мифу, выполняя якобы тайное поручение Николая I, «заведомо неправильно лечил раненого поэта, чтобы излечение никогда не наступило». Такая знакомая российская ситуация – во всем виноваты иностранцы. Дантес, у которого было целых три отечества: Франция – по рождению, Голландия – по приемному отцу, и Россия – по месту службы; голландский посланник Геккерн, и, наконец, личный медик императора немец Арендт. Даже фамилия секунданта Пушкина Данзаса могла вызывать подозрение у патриотов. Доктор Станислав Моравский вспоминает, что «всё население Петербурга, а в особенности чернь и мужичьё, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждали отомстить Дантесу, расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина».

Ещё одна легенда связывает убийство Пушкина с масонским заговором. Мы уже говорили, что Пушкин, вступив в масонскую ложу, вскоре вышел из нее. Его следовало наказать как отступника. Орудием выбрали Дантеса и Наталью Николаевну, потому что, как считали масоны, «всего более можно влиять на мировые события посредством женщин». Дантес блестяще выполнил роль палача, и в награду по возвращении на родину получил звание сенатора Франции.

Появились и более невероятные мифы, не имевшие под собой вообще никакой почвы. Голландский посланник Геккерн был хорошо известен в Петербурге своими гомосексуальными наклонностями и довольно богатой «коллекцией» мальчиков, чего он не скрывал, а чем, наоборот, откровенно гордился. Заполучить в эту коллекцию известнейшего поэта России было, оказывается, его давней мечтой. Он предложил Пушкину стать его любовником, в чём ему с омерзением было отказано. Оскорбленный Геккерн решил отомстить поэту и затеял интригу, главным героем которой стал его приёмный сын Дантес.

Были ещё две легенды о причинах дуэли, связанные с именем голландского посланника. По одной из них, Геккерн мстил Пушкину за неприятный ему брак Дантеса с Екатериной Гончаровой. Пушкин, как мы уже знаем, способствовал развитию их отношений. По другой легенде, Геккерн однажды проиграл в карты княгине Голицыной огромную сумму, и Наталья Петровна решила воспользоваться подвернувшимся случаем и отомстить Пушкину за появление в печати «Пиковой дамы». Она предложила Геккерну забыть про долг «при условии, что он спровоцирует дуэль Пушкина с каким-нибудь гвардейским офицером. Выбор пал на Дантеса».

Адам Мицкевич

Дуэль, на которой Пушкин был смертельно ранен, состоялась 27 января. Как утверждают петербургские мистики и нумерологи, цифра «7» в дате не случайна. На дворе стоял 1837 год, в котором поэту должно было исполниться 37 лет. Мало того, встреча на Чёрной речке была назначена на 17 часов. Кроме того, суеверный Пушкин хорошо знал свои «несчастливые дни», в которые нельзя было ничего начинать серьёзного. Таких дней в году было 35, практически каждый десятый день. Однажды он даже поведал этот список дней своей сестре Ольге. Среди них было и число 26 в месяце мае. А мы знаем из начала этой главы, что Пушкин родился якобы не 27, а 26 мая. И об этом он хорошо помнил. «Что же делать? У меня на роду написано: в несчастливый день родился», – говорил он каждый раз при всякой неприятности.

О ритмах истории, связанных с Пушкиным, в Петербурге заговорили не впервые. Когда слава поэта была в зените, вспомнили, что родился он ровно через 96 лет после основания города, а в Авестийском зороастрийском календаре 96 лет считаются «годом Святого Духа». Опережая события, напомним, что в 1991 году Петербургу вернули его историческое название, а это ровно трижды по 96 лет от его основания, напоминают нам любители мистических совпадений.

Два дня смертельно раненный Пушкин мучительно страдал в своей квартире на Мойке, 12. Его не стало 29 января 1837 года в 2 часа 45 минут. По малоизвестному преданию, год, день, число и час его смерти Вяземский и Нащокин написали на найденных в бумажнике поэта двадцатирублевых купюрах, которые они разделили между собой «с клятвой хранить навсегда в знак памяти».

Узнав о смерти Пушкина, живший в то время в Париже Адам Мицкевич, по преданию, послал Дантесу вызов на дуэль, считая себя обязанным драться с убийцей своего друга. Если Дантес не трус, писал будто бы Мицкевич, то явится к нему в Париж.

Мицкевич впервые приехал в Россию в 1824 году. В Петербурге, где ему, высланному из Польши за принадлежность к тайному молодежному обществу, должны были определить место дальнейшей службы в глубинных районах огромной страны, он сблизился с Пушкиным, которого ценил необыкновенно высоко. Но отношение Мицкевича к Петербургу было последовательно отрицательным. В этом городе он видел столицу государства, поработившего его родину и унизившего его народ.

Или:

И хотя Мицкевич хорошо понимал различие между народом и государством, свою неприязнь к Петербургу ему так и не удалось преодолеть. Покидал Россию Мицкевич на корабле. В Кронштадте, опасаясь, что его снимут с судна, прятался на палубе и только в открытом море почувствовал себя в безопасности. Рассказывают, что, обретя чувство свободы, «он начал со злостью швырять в воду оставшиеся у него деньги с изображением ненавистного русского орла», ещё более углубилась его ненависть к России после жестокого подавления польского восстания 1830 года. Пушкинское стихотворение «Клеветникам России» Мицкевич расценил как предательство. В это время он уже жил за границей, оставил литературное творчество и занимался политикой. С Пушкиным Мицкевич больше не встречался, однако на протяжении всей своей жизни сохранил искренне восторженное отношение к нему как к великому русскому поэту. Его легендарный вызов Дантесу вполне мог иметь место.

Почти полстолетия после смерти Пушкина в России не было памятника поэту. Ни в столице, ни на его родине – в Москве. Впервые заговорили о памятнике только в 1855 году. Идея родилась в недрах Министерства иностранных дел, чиновники которого не без основания считали себя сослуживцами поэта, так как по окончании Лицея Пушкин короткое время числился на службе по этому ведомству, ещё через полтора десятилетия бывшие лицеисты образовали Комитет по сооружению памятника Пушкину. Комитет возглавил академик Я.К. Грот. Начался сбор средств.

Памятник А.С. Пушкину на Пушкинской улице

Наконец высочайшее разрешение на установку памятника было получено. Но не в столице, где принято было сооружать монументы только царствующим особам и полководцам, а на родине поэта, в Москве. Объявленный в 1872 году конкурс выявил победителя. Им стал скульптор A. М. Опекушин. Отлитая по его модели бронзовая статуя поэта в 1880 году была установлена на Тверском бульваре в Москве. Это побудило петербуржцев ещё более настойчиво бороться за создание памятника Пушкину в своём городе. Чтобы ускорить этот процесс, было предложено использовать один из многочисленных конкурсных вариантов Опекушина.

Первоначально местом установки памятника был избран Александровский сад перед входом в Адмиралтейство. Но судьба распорядилась иначе. Незадолго до этого вновь проложенная по территории бывшей Ямской слободы Новая улица была переименована в Пушкинскую. Короткая, тесно застроенная доходными домами, она имела прямоугольную площадь, будто бы специально предназначенную для установки памятника. В центре сквера, разбитого садовником И.П. Визе по проекту, который сделал архитектор B. М. Некора, 7 августа 1884 года и был установлен первый в Петербурге памятник Пушкину.

Однако фольклор и на этот раз предложил свои, оригинальные версии. Памятник будто бы установлен именно на этом месте потому, что некая прекрасная дама страстно влюбилась в Александра Сергеевича Пушкина.

Но он ею пренебрег. И вот, много лет спустя, постаревшая красавица решила установить своему возлюбленному памятник, да так, чтобы отвергнувший её страстную любовь поэт вечно стоял под окнами её дома. Этот монумент и сейчас стоит на Пушкинской улице, и взгляд поэта действительно обращен на угловой балкон дома, в котором якобы и жила та легендарная красавица. По другой фольклорной версии, Пушкин смотрит на окно квартиры некоего богатого откупщика, который выложил кучу денег на установку памятника, оговорив одно условие: «Пушкин будет смотреть, куда я захочу».

Ещё одна легенда рассказывает о том, что в пушкинские времена на месте современной Пушкинской улицы рос лесок с солнечной ПОЛЯНКОЙ в центре. Здесь любили останавливаться цыгане с медведем, давали представления. Будто бы приходил сюда и Пушкин послушать цыганские песни, полюбоваться цыганками. Вот почему при выборе места для установки памятника поэту вспомнили об этой легендарной полянке.

В конце 1930-х годов городскими чиновниками будто бы было принято решение перенести неудачный, как считалось тогда, памятник Пушкину на новое место. На Пушкинскую улицу, рассказывает одна ленинградская легенда, прибыл грузовик с автокраном, и люди в рабочей одежде начали реализовывать этот кабинетный замысел. Дело было вечером, и в сквере вокруг памятника играли дети. Вдруг они подняли небывалый крик и с возгласами: «Это наш Пушкин!» – окружили пьедестал, мешая рабочим. В замешательстве один из них решил позвонить «куда следует». На другом конце провода долго молчали, не понимая, видимо, как оценить необычную ситуацию. Наконец, как утверждает легенда, со словами: «Ах, оставьте им их Пушкина!» – бросили трубку.

Эту историю рассказала в очерке «Пушкин и дети» Анна Андреевна Ахматова. Но в это же время существовала и другая легенда. Она утверждала, что на Пушкинской улице, рядом со сквером, где стоит бронзовый Пушкин, будто бы собирались построить какой-то сверхсекретный объект, и работники НКВД, без ведома которого подобное строительство не обходилось, опасались, что к памятнику под видом почитателей поэта начнут приходить разные случайные люди, и, может быть, даже иностранцы, Бог знает кто может оказаться рядом с секретным объектом.

Через три года после открытия памятника на Пушкинской улице Россия отмечала пятидесятилетие со дня гибели поэта. По этому случаю на Чёрной речке, на месте трагической дуэли был установлен бюст поэта и отслужена панихида. В Петербурге произносились речи, читались доклады. Торжества почтил своим присутствием император Александр III. Предание рассказывает, что после доклада академика Грота император «дивился, как это Пушкин изловчался писать при суровой николаевской цензуре», и прямо с чествования поэта отправился будто бы знакомиться с проектами памятника… Николаю I.

Обелиск на месте дуэли А.С. Пушкина