История Петербурга в преданиях и легендах Синдаловский Наум

Личная и семейная жизнь Петра

30 МАЯ 1672 ГОДА, В ДЕНЬ поминовения Исаакия Далматского, византийского монаха, причисленного к лику святых, родился четырнадцатый ребенок царя Алексея Михайловича. Матерью мальчика была вторая жена царя, Наталья Кирилловна Нарышкина. Если верить старинным родословным книгам, она происходила от крымского татарина Нарышки, выехавшего в Москву в 1463 году. По другим легендам, род Нарышкиных происходит от обедневших прусских князей, перебравшихся в Россию в XIV или XV веке. Между тем наступивший в это время пост заставил отложить крестины. Царевич был крещён только через месяц после рождения, 29 июня в Петров день, и наречён, соответственно, именем этого святого – Петром. Но дело, если верить фольклору, не только в начавшемся посте. Есть одна довольно странная деталь в легенде о предсказании Симеона Полоцкого, легенде, которую мы подробно изложим ниже. Так вот, в одном из вариантов этой легенды рассказывается, что Симеон Полоцкий, предсказав за девять месяцев до рождения появление наследника, тут же предложил Алексею Михайловичу назвать младенца Петром. Так что Петрова дня, скорее всего, ожидали не только из-за наступившего поста. Этим двум христианским святым – Исаакию, в день памяти которого родился будущий император, и Петру, в день которого он был крещён, – Петербург обязан двумя важнейшими фактами своей биографии. Во-первых, своим именем. Вопреки расхожему мнению, что город назван в честь императора Петра I, он носит имя святого апостола Петра. Во-вторых, появлением в нем церкви, посвященной святому Исаакию Далматскому.

Церковь Св. Исаакия Далматского

Как мы уже говорили, существует легенда, что рождение Петра было предсказано за девять месяцев по звёздам Симеоном Полоцким. Будто бы, наблюдая каждую ночь положение светил, Симеон заметил, что недалеко от Марса 28 августа 1671 года появилась необыкновенно светлая звезда. Наутро Симеон пошел к царю Алексею Михайловичу и поздравил его с сыном, зачатым в прошлую ночь. Родиться царевич, по Симеону, должен был 30 мая следующего года. 28 мая, когда Симеон Полоцкий пришел во дворец, царица, повествует предание, уже мучилась в родах. Симеон утешил царя и сказал, что, согласно звёздам, царица будет страдать ещё двое суток. Наконец царица Наталья Кирилловна так ослабела, что её пришлось даже причастить Святых Тайн. Но Симеон был твёрд и успокоил царя: царица будет жива и через пять часов родит царевича. Через четыре часа Симеон Полоцкий стал на колени и начал громко молить Бога, чтобы царица ещё час не разрешалась от бремени. «Тишайший царь» Алексей Михайлович не на шутку рассердился: «О чём ты молишь? Царица уже без чувств и почти мертва». Но Симеон отвечал: «Великий государь! Если царевич родится в первую половину часа, то будет жить около пятидесяти лет, а если во вторую – то достигнет семидесяти». Во время этого разговора и родился царевич.

Исключительный драматизм ситуации, возможно, и сознательно нагнетаемый рассказчиками, становится в дальнейшем основной особенностью практически всех легенд о рождении императора. «Над нами царствует ныне не наш государь Пётр Алексеевич, но Лефортов сын, – говорится в одной легенде. – Блаженной памяти государь-царь Алексей Михайлович говорил жене своей, царице: “Ежели сына не родишь, то учиню тебе некоторое озлобление”. И она, государыня, родила дщерь, а Лефорт сына, и за помянутым страхом, втайне от царя, разменялись – и тот, Лефортов сын, и ныне царствует!»

Другой рассказ извлечён из допросных листов пыточных застенков Тайной канцелярии. Схваченный по «Слову и делу» некий несчастный, растянутый на дыбе, показал, что довелось ему слышать в Архангельске от «немчина», что государь Пётр Алексеевич природы не русской. Этот «немчин» рассказывал, что, так как царица Наталья Кирилловна родила царевну, то начали искать той замену В то время в Немецкой слободе нашли младенца мужского пола и подменили. Да ведь и понятно. Государь «лучше жалует иноземцев и добрее до них, нежели до русских». А то ещё поговаривали, что был тот Пётр рождён не от царя Алексея Михайловича, а от патриарха Никона. Ведь и сам проговаривался не раз, называя патриарха: «Отец мой духовный», а духовный ли, не духовный, поди, узнай.

Мысль о подмене русского царя иноземцем, «немчином», прочно вошла в фольклор. Если не при рождении, то позже, но всё-таки подменили. Не мог же русский человек быть Антихристом. Рассказывали, что во время поездки Петра за границу он был пленён в Швеции и там «закладен в столб», а на Русь вместо него был выпущен царствовать «немчин». По другому варианту той же легенды, Пётр был не «закладен в столб», а посажен в бочку и брошен в море. Но одновременно существовал рассказ, что в бочке за Петра погиб «верный старец», а Пётр жив и скоро вернётся на Русь и прогонит самозванца-немчина.

Весь 1698 год на Руси ожидали появления Антихриста. Об этом свидетельствовали звёзды, заглядывая в кельи учёных монахов, об этом бессвязно вопили юродивые на папертях церквей и кладбищах, об этом возвещали старообрядцы, всё чаще подвергавшие себя самосожжению. Приближался роковой 1699 год. Царство Антихриста должно было наступить 1 сентября (напомним, Новый год до 1700 года начинался с 1 сентября). А 25 августа, за пять дней до этой даты, из-за границы в Москву возвратился царь Пётр. Не заезжая в Кремль и не поклонившись, по обычаям предков, мощам чудотворцев, не постояв у гробов родителей в Архангельском соборе, Пётр проехал в Немецкую слободу и полночи пировал у своего друга Лефорта. Остальную часть ночи провел у верных ему преображенцев.

И пошли по Москве слухи. За границу уехал царь, да царь ли вернулся? Стали рассказывать такую сказку. «Как государь и его ближние люди были за морем и ходил он по немецким землям и был в Стекольном (т. е. в Стокгольме), а в немецкой земле стекольное царство держит девица, а та девица над государем ругалась, ставила его на горячую сковородку и, сняв со сковороды, велела его бросить в темницу. И как та девица была именинница, и в то время князья её и бояре стали ей говорить: „Пожалуй, государыня, ради такого своего дня выпусти его, государыня“. И она им сказала: „Подите посмотрите, – буде он жив валяется, и для вашего прошения выпущу“. И князья, и бояре, посмотря его, государя, сказали ей: „Томен, государыня!“. И она им сказала: „Коли томен, и вы его выньте!“. И они его, вынув, отпустили. И он пришел к нашим боярам; бояре перекрестились, сделали бочку и в ней набили гвоздья, и в ту бочку хотели его положить, и про то увидал стрелец и, прибежав к государю к постели, говорил: „Царь государь, изволь встать и выйти, ничего ты не ведаешь, что над тобой чинится!“. И он, государь, встал и вышел, и тот стрелец на постелю лег на его место, и бояре пришли и того стрельца, с постели охватя и положа в ту бочку, бросили в море». А царь скрылся, резюмирует рассказчик, и на его место пришел немчин и царствует.

Императрица Екатерина I

Первой женой Петра была Евдокия Лопухина, повенчанная с царем в 1689 году. Воспитанная в старозаветном московском духе, к тому же выбранная в невесты Петру его матерью, Евдокия никаких чувств, кроме неприязни, у мужа не вызывала. В 1698 году под именем Елены она была насильственно пострижена в монахини в Суздальском Покровском монастыре. Между прочим, народ сочувствовал заточённой Евдокии, упорно называл её царицей, и, когда в Суздале звонил монастырский колокол, говорили: «Царица плачет».

В 1703 году, находясь однажды в доме Меншикова, Пётр увидел девицу Марту, бывшую в услужении у Данилыча. К тому времени Марта Скавронская, дочь литовского крестьянина, успела уже поменять нескольких хозяев. Она находилась в услужении у пастора Глюка, потом вышла замуж за шведского драгуна. При взятии русскими Мариенбурга попала в плен. Однажды её приметил в солдатском обозе Борис Петрович Шереметев и взял к себе в услужение. По другой легенде, юную пленницу, на которой не было ничего, кроме сорочки, привели к командующему солдаты. Борис Петрович накинул на неё шинель и дал выкуп в несколько монет. Спустя какое-то время красивая полнотелая «ливонская пленница» была буквально отобрана у генерал-фельдмаршала всесильным князем Меншиковым, в доме которого она и попалась на глаза царю.

Вскоре Марта сделалась наложницей царя, а затем фактически стала его женой. В начале 1712 года Пётр обвенчался с бывшей «ливонской пленницей», принявшей после крещения по православному обряду имя Екатерины Алексеевны. После венчания сыграли пышную свадьбу. Устраивая свадебную церемонию не в Москве, как предписывала традиция, а в Петербурге, Пётр недвусмысленно давал понять, что считает юный город на Неве столицей России. Никаких указов по этому поводу издано не было. Официальной столицей государства оставалась Москва, значительная часть дипломатического корпуса по-прежнему находилась в Первопрестольной. Свадьба государя, хотя и не всеми одобряемая, должна была положить конец этой двойственности. Принято считать, что именно с этого, 1712, года Петербург официально стал столицей России.

Сохранилось несколько легенд, связанных со свадьбой Петра и Екатерины. По одной из них, за несколько лет до публичного венчания состоялось тайное. Как передает молва, оно совершилось в 1707 году, в часовне на Троицкой площади на Петербургской стороне. Пётр вместе с Екатериной, в сопровождении верного Брюса, приехал туда в один из сумрачных и холодных ноябрьских вечеров.

Но есть другое предание, опубликованное Башуцким в 1830-х годах. Согласно ему, «это достопамятное событие, если верить показаниям, выдаваемым за современные и истинные, – оговаривается Башуцкий, – происходило следующим образом. В сумерках, неизвестно какого числа, Пётр, остановившийся по обыкновению в скромном своем домике, подле крепости, приказал подать сани, сел в них с Екатериною и, велев стать позади Брюсу, поехал через покрытую льдом Неву в узкое, лесистое, самое уединенное под Петербургом место, лежащее у взморья, за устьем Фонтанки. Доехав туда, сани остановились у небольшой деревянной церкви, более походившей на часовню и почти занесенной снегом. Брюс привёл священника, который при бледном мерцании лампады совершил брачный ритуал. «В какой именно церкви, в чьё имя, кем и когда она сооружена, когда перестроена или сама разрушилась от времени, – добавляет от себя Башуцкий, – всё сие остается такою же тайной, как тайно совершен был брак Петра с Екатериной».

На самом деле место, о котором идёт речь в легенде, – это пересечение современных Петергофского и Рижского проспектов. В 1707 году здесь появилась первая деревянная церковь во имя Святой великомученицы Екатерины. Затем, в 1831 году, по проекту молодого архитектора Константина Андреевича Тона вместо деревянной церкви возвели каменный храм в новом для того времени византийском стиле. Эта Екатерининская, как её называли в народе, церковь породила множество подражаний, как в Петербурге, так и по всей России. Архитектор стал необыкновенно популярным. К сожалению, в 1929 году церковь была снесена, и через несколько лет на её месте построили кинотеатр «Москва».

О загадочном венчании императора сохранилась ещё одна легенда. Согласно ей, это «таинственное дело» произошло на берегу Таракановки. Здесь якобы стояла деревянная часовенка, в которой и обвенчались Пётр и Екатерина. Часовню через какое-то время как памятную святыню будто бы перенесли в Стрельну, в Сергиевскую пустынь, о чём мы уже упоминали. Но поскольку мемориальной была не только часовня, но и земля, на которой она стояла, то на этой земле, по легенде, поставили колонну, потом уже названную Молвинским столпом.

Говоря современным языком, Екатерина была образцовой женой. Она хорошо изучила необузданный и непредсказуемый характер Петра. Никогда не вмешиваясь в государственные дела, она, тем не менее умела в нужный момент проявить участие и понимание. Екатерина не раз оказывала Петру услуги, в которых он нуждался. Но однажды и в их отношениях образовалась трещина. Это было печально известное дело камергера Виллима Монса, якобы любовника императрицы. В деле были замешаны многие из приближённых Екатерины; они обвинялись в «обогащении себя чрез злоупотребление доверием императрицы». И следствие, и суд были скоротечны и продолжались всего восемь дней. Кого били кнутом. Кому рвали ноздри. Кого сослали в Сибирь. Красавцу камергеру отрубили голову.

Екатерина всячески старалась смягчить гнев своего супруга, но напрасно. Рассказывают, что её постоянные просьбы об облегчении участи обвиняемых вывели, наконец, императора из терпения. Уже известный нам граф Бассевич передаёт диалог, состоявшийся между супругами. В этот момент они находились в Зимнем дворце, у окна с венецианскими стеклами. «Император будто бы сказал Екатерине: „Видишь ли ты это стекло, которое прежде было ничтожным материалом, а теперь, облагороженное огнём, стало украшением дворца? Достаточно одного удара моей руки, чтоб обратить его в прежнее ничтожество“. И с этими словами он разбил его. „Но неужели разрушение это, – сказала она ему со вздохом, – есть подвиг, достойный вас, и стал ли от этого дворец ваш красивее?“ Император обнял её и удалился. Вечером он прислал ей протокол о допросе преступников, а на другой день, катаясь с нею в фаэтоне, проехал очень близко от столба, к которому пригвождена была голова Монса». По другому преданию, жестокий Пётр приказал посадить Монса на кол, а голову отрезать, положить в банку со спиртом и поставить её в покоях Екатерины. К этому моменту Екатерина будто бы уже овладела собой и спокойно сказала, глядя на банку: «Вот, господа, до чего доводит разврат придворных».

Бывшая солдатская портомоя, волею судьбы вознесённая на вершину славы, хорошо понимала намеки. Оставалось только молиться и надеяться. Суеверная Екатерина вспомнила, что за две недели до ареста несчастного Монса она видела страшный сон. Постель её внезапно покрылась змеями. Одна из них, самая большая, бросилась на нее, обвила кольцами все её тело и стала душить. Отчаянно защищаясь, Екатерина с трудом задушила змею.

Тогда и все остальные змеи поспешно скатились с её постели. Проснувшись, она, как всегда, попыталась истолковать этот необычный сон. И немного успокоилась, когда поняла, что, согласно её толкованию, ей будут грозить большие опасности, но она останется при этом невредимой. Похоже, обстоятельства подтвердили толкование. Гроза миновала.

Более того. Старинное предание утверждает, что «в виду своего любимого загородного дворца первая владелица Екатерингофа созидает памятник не кому другому, как своему преданному камергеру, быть может, за неё сложившему во цвете лет и красоты свою голову на эшафоте». И на этот раз легенда имеет в виду всё тот же загадочный Молвинский столп. Но теперь уже в качестве памятника Виллиму Монсу, унесшему в могилу мучительную тайну любви государыни императрицы. В Петербурге поговаривали, что в день казни юного камергера Екатерина находилась в своем Екатерингофе, вблизи эшафота, рядом с несчастным юношей.

Поистине античным драматизмом отличается история взаимоотношений царя Петра и его сына и наследника царевича Алексея. Чуть ли не с самого рождения Алексея отец и сын были друг другу чужими людьми. Старший сын царя от нелюбимой Евдокии Лопухиной до восьми лет воспитывался матерью и с детства впитал враждебность родителей друг к другу. Семейная жизнь царевича тоже не сложилась. Он женился на немецкой принцессе Шарлотте Софии, судьба которой в России сложилась драматично.

Пётр I сам подыскал невесту своему сыну в одном из немецких княжеств. Молодые люди познакомились в 1710 году, и Алексей сразу невзлюбил Шарлотту. Он слёзно просил отца подобрать ему другую невесту, но Пётр был непреклонен. Дело закончилось подписанием брачного контракта, после чего, по словам Костомарова, «придали этому вид, будто царевич избрал себе супругу добровольно». Всё это не могло не сказаться на судьбе юной принцессы. Супруги оставались чужими друг другу людьми. Алексей был груб и, как свидетельствуют современники, с женой обращался дурно.

В России Шарлотта оставалась лютеранкой, отказавшись принять православие. Вероятно, благодаря этому обстоятельству, её называли «Шведкой». Шарлотта родила Алексею дочь Наталью, умершую в раннем возрасте, и сына Петра, будущего императора Петра II. Однако накануне вторых родов заболела скоротечной чахоткой и через две недели после рождения сына в 1715 году скончалась. По официальным данным, Шарлотту торжественно, в полном соответствии с титулом кронпринцессы великой княгини наследницы, данным ей Петром I ещё в 1713 году, похоронили в Петропавловском соборе.

Царевич Алексей Петрович

Дальнейшая история Шарлотты приобретает черты легенд, мифов и вымыслов. В 1771 году в парижском предместье в весьма преклонном возрасте скончалась некая госпожа Д’Обан. Неожиданно разнёсся слух, что это никто иная, как невестка русского царя Петра I, которую «долго мучил муж-тиран, пытавшийся даже отравить ее». В некоторых источниках называется даже количество таких попыток – девять раз. И каждый раз принцесса выживала исключительно благодаря противоядию, даваемому ей преданным лекарем. По некоторым сведениям, Алексей Петрович хотел избавиться от законной супруги, чтобы жениться на «русской барышне из рода Нарышкиных». В конце концов, принцесса, не выдержав издевательств, после рождения сына прикинулась мёртвой и при помощи верной графини Кенигсмарк смогла бежать из России. Сначала она жила в Европе, затем переехала в Америку, где «вышла замуж за капитана Д’Обана». В конце жизни она покинула Америку и переехала в Париж, где и скончалась.

Масла в огонь разгорающихся слухов подлил прусский король, до которого дошли легенды о его соотечественнице. В одном из писем он писал: «Поверьте, в России убивать умеют, и если при дворе кого-то отправляют на тот свет, ему уже не воскреснуть». В пользу того, что легенда о бедной немецкой принцессе имела в Европе широкое распространение, говорит и тот факт, что она дошла до Вольтера, который, впрочем, назвал её басней.

Ко всему сказанному надо добавить, что захоронение Шарлотты в Петропавловском соборе утеряно.

Но вернемся к судьбе царевича. Алексей активно выступал против всех преобразований отца в области политики, экономики и просвещения, чем вызывал ещё большую его ненависть. Их отношения с каждым годом всё обострялись, что неминуемо должно было привести к трагической развязке.

Страшась отцовского гнева, Алексей вместе со своей любовницей Ефросиньей бежал за границу. Но и там его настигла властная рука отца и монарха. Во что бы то ни стало вернуть царевича в Россию Пётр поручил одному из умнейших своих дипломатов – хитроумному и беспринципному Петру Андреевичу Толстому, Иуде Толстому, как его называли современники, человеку, готовому оказывать Петру любые услуги, только бы умалить перед ним свою старую вину за участие в стрелецком мятеже. Толстой обыскал всю Европу и нашел-таки царевича, чтобы затем хитростью и посулами, шантажом и обманом вернуть его в Петербург.

Алексея заточили в Петропавловскую крепость, где он в 1718 году, после нечеловеческих пыток скончался. По одному из малоизвестных преданий, усадьба Набоковых в Рождествене, в середине 1990-х сгоревшая от якобы случайного пожара, была построена на развалинах дворца, где Пётр I, «знавший толк в отвратительном тиранстве», как пишет об этом сам В. Набоков, содержал арестованного Алексея. Ещё по одному преданию, в ночь перед казнью царевича Пётр позвал нескольких близких людей и, «обливаясь слезами, приказал умертвить наследника». При этом присутствовала и верная подруга царя – Екатерина. Как утверждает легенда, она всячески старалась облегчить тяжкую участь царя, «приносившего на алтарь отечества страшную жертву – своего сына».

Так или иначе, Алексей скончался. По указанию Петра он был похоронен в недостроенном Петропавловском соборе. Как мы уже говорили, вскоре родилась легенда о том, что Пётр приказал установить над могилой сына гигантский шпиль, дабы крамола, исходящая от праха царевича, не распространилась по Руси. А вокруг смерти Алексея рождались слухи и слагались легенды. Говорили, что его «тихо придушили по указанию отца. И событие это надолго стало предметом взволнованных пересудов среди жителей Петербурга». ещё одну легенду записывает в своих «Table talk» Пушкин. «Царевича Алексея положено было отравить ядом. Денщик Петра Первого Ведель заказал оный аптекарю Беру. В назначенный день он прибежал за ним, но аптекарь, узнав, для чего требуется яд, разбил склянку об пол. Денщик взял на себя убиение царевича и вонзил ему тесак в сердце». Жива легенда, будто бы царевичу отрубили голову. И сделал это будто бы сам Пётр.

Никто не верил в естественную смерть Алексея. Может быть, поэтому в легендах о ней так много конкретных, претендующих на достоверность, деталей.

Наконец, сохранилась зловещая легенда о том, что Пётр принес своего старшего сына в жертву Петербургу. Убийство прямого наследника открывало путь к престолу его второму сыну, малолетнему Петру Петровичу, который не прервал бы, как верилось царю, дела отца после его смерти.

Пётр Петрович, на которого Пётр I возлагал все свои надежды, родился в 1715 году, в самый пик обострения его отношений с царевичем Алексеем. Кроме того, его матерью была любимая царем Екатерина. К тому же, она родила его в браке, через три года после официального венчания с Петром. Это придавало наследнику абсолютную легитимность. Радость, которую испытывал по поводу рождения младенца счастливый отец, полностью разделял и народ, вполне осведомлённый о сложностях семейной жизни императора. В фольклоре сохранилось предание, рассказанное П.П. Свиньиным в его «Достопамятностях Санктпетербурга…»:

«В ту же минуту послал царь своего генерал-адъютанта в крепость для возвещения о сем народу пушечными выстрелами. Но как перед тем строго было дано от государя повеление не впускать в крепость никого после пробития вечерней зори, то стоявший на часах при входе в крепость солдат остановил посланного сими словами: „Поди прочь, не велено никого впускать“. Генерал-адъютант уверил, что его сам государь послал за важным делом. „Я того не знаю, – ответствовал солдат, – а знаю только то, что мне не велено никого впускать и застрелю тебя, если не отойдешь“. Нечего было делать. Посланный возвращается к государю и доносит о сем. Нетерпеливый монарх в сюртуке, без всяких отличий, идет сам в крепость и говорит тому же часовому: „Господин часовой, впусти меня“. – „Не впущу“, – ответствует солдат. „Я прошу тебя“. – „Не впущу“, – повторяет часовой. „Я приказываю''. – „А я не слушаю". – „Да знаешь ли ты меня? " – „Нет". – „Я государь твой". – „Не знаю, а знаю только то, что он же велел никого не впускать". – „Да мне нужда есть". – „Ничего я слышать не хочу". – „Бог даровал мне сына, и я спешу обрадовать народ пушечными выстрелами". – „Наследника? – вскричал часовой с восхищением. – Поди, пусть меня расстреляют завтра, а ты обрадуй народ сею вестью сегодня"».

Но и второй сын вскоре умирает. Согласно преданию, во время его отпевания в Троицком соборе кто-то произнес зловещие слова: «Петр, твоя свеча погасла!».

Героизация личности Петра началась задолго до его кончины. Она умело направлялась сверху и находила безоговорочную поддержку снизу. Смерть выдающегося монарха, Отца Отечества, Петра Великого не могла произойти от заурядных причин, тем более, если эти причины по сути своей низкие. И хотя медики ещё в 1714 году считали Петра безнадежно больным «вследствие несоблюдения диетических правил и неумеренного употребления горячих напитков», от чего у него был испорчен желудок, опухали ноги и случались приливы крови к голове, официальная версия, ставшая впоследствии красивой легендой, утверждала, будто он простудился, когда, стоя по пояс в воде, спасал во время бури тонущих моряков. Простой же народ прочно связал смерть Петра, как, впрочем, и последовавшую вскоре ссылку Меншикова, с крупным петербургским наводнением 1724 года. Якобы это Бог прислал волну за душами «антихристов».

Зимний дворец Петра I

Думал ли Петр I о смерти? Скорее всего, нет. Просто было не до того, столько дел и забот навалилось на него. Однако смерть о себе время от времени напоминала. Мы уже рассказывали легенду о раскольнике, покушавшемся на императора. Были и другие свидетельства. Так, во время Полтавской битвы, если верить фольклору, смерть трижды пыталась прибрать его к себе. Один раз пуля попала в шляпу, второй раз – в седло, третий – в нательный крестик или, по некоторым легендам, в иконку Саввы Сторожевского, которую царь носил на груди. Пуля его не брала.

По преданиям, ещё в детстве к нему будто бы явился старик, который сказал, что «смерть придёт к нему в виде дерева, посаженного вверх корнями». Пётр вспомнил об этом предсказании через много лет, когда увидел, как в Летнем саду какой-то садовник посадил молодой дубок ветками в землю. Вспомнил ещё потому, что совсем недавно он сам сажал в землю желуди. Кто-то из стоящих рядом улыбнулся, и Пётр гневно промолвил: «Понимаю. Ты мнишь, что не доживу я до матерых дубов. Это правда. Но ты дурак. Я оставлю сим пример, чтоб потомки, делая то ж, со временем из них строили корабли». Такая легенда.

Умирал Пётр долго и тяжело. По преданию, когда говорить он уже не мог, то потребовал аспидную доску. Умирающий император вывел на ней два слова: «Отдайте все…» Дальше рука уже не повиновалась и царапала каракули. Пётр позвал старшую дочь Анну, но та пришла слишком поздно – Пётр не смог произнести ни слова. После пятнадцати часов страшных мучений Пётр умер на руках Екатерины, унеся с собой в могилу волнующую тайну двух нацарапанных на доске слов. Напомним, что легенда о недописанном на аспидной доске завещании впервые появилась не сразу после смерти императора и не в России. Об этом написал Вольтер. Только потом её повторил историк Соловьев в «Истории России с древнейших времен». Но легенда существовала.

По другому народному преданию, перед самой кончиной Пётр держал в руках древнюю родовую икону дома Романовых – образ Знамения Божией Матери и благословил ею свою дочь Елизавету. С той минуты цесаревна особенно чтила эту икону, и, говорят, молилась перед нею в ночь государственного переворота, доставившего ей престол.

Скончался Пётр Великий в Зимнем дворце. По преданию, широко бытовавшему в XIX веке, его комната находилась «в последних трёх окнах к Эрмитажу». Сегодня на месте Зимнего дворца, где умер Пётр I, находится Эрмитажный театр.

Как-то в газете «24 часа» появилась статья некоего А. Крылова, в которой излагается следующая легендарная, на наш взгляд, версия смерти Петра I.

Не успела Екатерина Алексеевна стать самодержавной правительницей России, как из дома в дом, из уст в уста полетел тёмный слух: царя отравили. Будто бы ему предложили отведать новый сорт конфет, присланных в подарок. Через несколько часов Пётр почувствовал себя плохо. У него началась рвота, появился выраженный цианоз ногтей, онемение рук, жжение в животе, всё это будто бы и привело к смерти императора. К отравлению Петра, считает автор статьи, мог быть причастен его любимец А.Д. Ментиков, чья жизнь в тот момент буквально висела на волоске. В очередной, уже который раз обвиненный в казнокрадстве, он ждал неминуемого наказания, которое, судя по всему, должно было быть суровым. Кстати, спустя два года точно такой же приступ случился у Екатерины I, тоже отведавшей конфет. И закончился он также смертью царицы. И именно в это время, по мнению автора статьи, она не просто стала не нужна Меншикову, а начала мешать его политической игре.

Похоронили основателя Петербурга и первого петербуржца Петра Великого в Петропавловском соборе. Затем родилась посмертная легенда о том, что по ночам Пётр покидает склеп. Стуча по каменным плитам своими сапогами с ботфортами и «поскрипывая исполинской дубинкой», в мундире Преображенского полка и простреленной треуголке обходит свой город и только утром, с последним боем курантов на Петропавловской крепости, возвращается в свою могилу.

Памятник

В НОВОЙ СТОЛИЦЕ БРОДИЛИ тёмные слухи. Из уст в уста передавались мрачные легенды о царе-Антихристе. Господь, разгневанный на людей за их грехи и вероотступничество, отвернулся от чад своих. Воспользовавшись этим, на землю в образе Петра I явился Антихрист с градом своим, названным его именем, то есть Петербургом. Свершилось древнее пророчество. Антихрист колеблет веру, посягает на освящённые церковью традиции, разрушает храмы, поклоняется иноземцам. И так будет до тех пор, пока народ не укрепится в вере, не сотрет с лица земли град его. Староверы называли Петра «окаянным, лютым, змееподобным, зверем, гордым князем мира сего, губителем, миру всему явленным, хищником и разбойником церковным, гордым и лютым ловителем». Но он не просто зверь, а «зверь двоеглавый», так как присвоил себе главенство и над церковью и над государством. «Из чисел, связанных с его царствованием, – пишет Н.П. Анциферов, – вывели „звериное число“ 666. Дела Петра – деяния Антихриста. Происхождение Петра от второй жены “тишайшего царя” почиталось за блудное. Ему приписывались чудеса богомерзкие».

Вспоминались и зловещие предсказания. Будто бы ещё в 1703 году местный рыбак, показывая Петру I на Заячьем острове берёзу с зарубками, до которых доходила вода во время наводнений, предупреждал, что здесь жить нельзя, что со временем ему «воздастся за дерзость». Ответ монарха был, как всегда, скор и категоричен: «Берёзу срубить, крепость строить».

Другая легенда повествует о древней ольхе, росшей на Фомином острове, у будущей Троицкой пристани, задолго до основания города. Финны, жившие в этих местах, рассказывали, что ещё в 1701 году произошло чудо: в сочельник на ольхе зажглось множество свечей, а когда люди стали рубить ее, чтобы достать свечи, они погасли, а на стволе остался рубец. Девятнадцать лет спустя, в 1720 году, на Петербургском острове явился некий пророк и стал уверять народ, что скоро на Петербург хлынет вода. Она затопит весь город до метки, оставленной топором на чудесном дереве. Многие поверили этой выдумке и стали переселяться с низменных мест на более высокие. Пётр, как всегда, действовал энергично: вывел на берег Невы роту гвардейского Преображенского полка, «волшебное» дерево велел срубить, а «пророка» наказать кнутом у оставшегося пня.

И еще. По старинному преданию, около крепости стояла древняя ива, под которой в первые годы существования невской столицы какой-то старец, босой, с голой грудью, с громадной седой бородой и всклокоченными волосами, проповедовал первым обитателям Петербурга, что Господь разгневается и потопит столицу Антихриста. Разверзнутся хляби небесные, вспять побежит Нева и поднимутся воды морские выше этой старой ивы. И старец предсказывал день и час грядущего наводнения. Про эти речи узнал Пётр. По его приказанию старца приковали железной цепью к той самой иве, под которой он проповедовал и которую, по его словам, должно было затопить при наводнении. Наступил день, предсказанный старцем, но наводнения не случилось. На другой день неудачливого пророка наказали батогами под той же ивой.

Рассказывали в старом Петербурге и легенду о трёх чухонских старцах, языческих жрецах, которые по священной сосне, стоявшей на берегу Невы, «определяли время грядущих бедствий, наводнений и других природных катаклизмов». Но так как эта сосна мешала строительству, Пётр лично, «кряхтя и матерясь при этом», срубил её. Если верить фольклору, жрецы в ответ на поругание святыни ответили проклятием строящемуся городу и предсказали ему «чёрную судьбу». Пётр молча выслушал жрецов и приказал отрубить им головы.

С неизменным постоянством такие предсказания будут сопутствовать всей истории Петербурга, и мы ещё встретимся с ними, особенно на рубеже XX столетия. Но тогда, почти через двести лет, они будут носить более театральный, игровой характер, рассчитанный на яркое впечатление. В начале же XVIII века, во всяком случае, для огромной массы тёмного, невежественного народа, всё выглядело иначе.

Одним из наиболее ранних документов, зафиксировавших легенду о грядущем исчезновении Петербурга, было собственноручное показание опального царевича Алексея во время следствия по его делу. Однажды, писал царевич, он встретился с царевной Марьей Алексеевной, которая рассказала ему о видении, посетившем будто бы его мать в монастыре. Авдотье привиделось, что Пётр вернулся к ней, оставив дела по преобразованию, и они теперь будут вместе. И ещё передавала Марья слова монахини: «Петербург не устоит. Быть ему пусту».

Быть Петербургу пусту! Пророчество это приписывают Евдокии Лопухиной. Но действительно ли она подарила этот знаменный клич противникам Петра, или он пробился к ней в заточение сквозь толщу монастырских стен, значения в данном случае не имеет. Тем более что, например, М.И. Семевский на основании тех же документов Тайной канцелярии рассказывает легенду о фольклорном происхождении знаменитого пророчества:

«Ночь на 9 декабря 1722 года проходила спокойно: перед часовым Троицкой церкви лежала пустая площадь; в австериях и вольных домах (тогдашних трактирах и кабаках) потухли огни, умолкли брань и песни бражников, и на соборной колокольне ординарные часы пробили полночь.

Еще последний удар часового колокола не успел замереть в морозном воздухе, как Данилов с ужасом заслышал странные звуки. По деревянной лестнице, тяжелыми шагами, привидение перебрасывало с места на место разные вещи. „Великий стук с жестоким страхом, подобием бегания“ то умолкал, то снова начинался… Так продолжалось с час… Испуганный часовой не оставил своего поста, он дождался заутрени, но зато лишь только явился псаломщик Дмитрий Матвеев благовестить, солдат поспешил передать ему о слышанном.

Дмитрий стал оглядывать колокольню и скоро усмотрел, что стремянка – лестница, по которой карабкались обыкновенно для осмотра к самым верхним колоколам, оторвана и брошена наземь; „порозжий“ канат перенесён с одного места на другое, наконец, веревка, спущенная для благовесту в церковь с нижнего конца на трапезе, на прикладе обёрнута вчетверо.

Псаломщик передал о виденном и слышанном всему соборному причту; утреня и обедня проведены были в толках о странном привидении.

– Никто другой, как кикимора, – говорил поп Герасим Титов, относясь к дьякону Федосееву.

Тот расходился в мнениях по этому предмету:

– Не кикимора, – говорил он, – а возится в той трапезе… черт.

– Что ж, с чего возиться-то черту в трапезе?

– Да вот, с чего возиться в ней черту… Санкт-Петербургу пустеть будет.

Дело получает огласку. И вот молва о том, что объявилась-де на Троицкой колокольне кикимора, не к добру-де она, Петербург запустеет, электрической искрою пробежала по площади и задворкам столицы».

И, как пишет об этом Алексей Николаевич Толстой, эта мрачная петербургская легенда пошла от того самого испуганного дьячка, который, спускаясь с колокольни Троицкого собора, впотьмах увидел «кикимору – худую бабу и простоволосую, – сильно испугался и затем кричал в кабаке: „Петербургу, мол, быть пусту“, за что был схвачен, доставлен в Тайную канцелярию и бит кнутом нещадно».

Памятник Петру I (ск. К. Растрелли)

Дмитрий Толстой, современный потомок того самого услужливого Петра Андреевича Толстого, обманом доставившего царевича Алексея в Петербург, рассказывает семейное предание о том, что, умирая мучительной смертью, царевич Алексей проклял обманувшего его Петра Андреевича и весь род его до двадцать второго колена. Проклятие царевича сбылось. В 1729 году, сосланный в Соловецкий монастырь, в каменном мешке – узкой келье, вырубленной в монастырской стене, Пётр Андреевич скончался восьмидесяти лет от роду. Говорят, проклятие роду Толстых сказалось в том, что время от времени, примерно раза два в столетие, рождается слабоумный или совершенно аморальный Толстой, как, например, известный своими похождениями Фёдор Толстой, прозванный Американцем. Следствием этого проклятия Толстые считают и то, что именно Петербург стал «колыбелью революции», и страшные девятьсот дней блокады, пережитые Ленинградом в XX веке. Алексей, умирая, будто бы вслед за матерью повторил то страшное пророчество: «Петербургу быть пусту!».

И всё-таки, несмотря на проклятия, пророчества и предсказания гибели, к концу царствования Петра I город простирался на огромной территории от Сампсониевского собора на севере до Ульянки на юго-западе и от Александро-Невского монастыря на востоке до Адмиралтейства и набережной Васильевского острова на западе. Практически, пользуясь сегодня привычным фразеологизмом «старый город», мы говорим о петровском Петербурге. И говорим о нем как о памятнике его основателю.

Памятников в нашем понимании этого слова в допетровской Руси не было. Значительные события в истории государства увековечивались возведением церквей в память святых, в дни поминовения которых эти события происходили. Либо там, где эти события случались, либо в других местах. Появление первого в России скульптурного памятника связано с именем Петра. Существует предание, что он лично заказал скульптору Бартоломео Карло Растрелли, отцу знаменитого архитектора, собственный конный монумент для установки на месте великой Полтавской битвы. И действительно, Растрелли над таким памятником работал и даже использовал гипсовую маску, снятую с лица живого Петра, но закончил памятник уже после смерти императора. Пытаясь придать памятнику символический характер, Растрелли будто бы обул правую ногу Петрова коня в нечто, похожее на сапог. Это, по мнению скульптора, должно было символизировать твёрдость и устойчивость монаршей власти на русской земле. Не забудем, что памятник предназначался для установки на месте Полтавской битвы.

Судьба памятника определилась не сразу. От первоначального места установки после смерти Петра отказались. В Петербурге его собирались установить на предполагаемой площади перед зданием Двенадцати коллегий. Но и этот замысел реализован не был. Через много лет, подаренный зачем-то Екатериной II графу Орлову, он долгое время хранился в специально для него сооруженном сарае перед строившимся в то время Мраморным дворцом. И только в 1800 году император Павел I установил его перед Михайловским замком. Но это уже другая история.

Сразу после смерти Петра тот же Растрелли вылепил и жутковатую «восковую персону», или, как тогда говорили, «автомат Петра» с натуральными, Петровыми, волосами и в его собственной одежде. Первоначально «восковая персона» хранилась в Кунсткамере, и этот Пётр ещё долго наводил страх на своих бывших «птенцов». Вот как изобразил Ю. Тынянов встречу генерал-прокурора Павла Ягужинского с чучелом императора.

«Влетев в портретную, Ягужинский остановился, шатнулся и вдруг пожелтел. И, сняв шляпу, он стал подходить. Тогда зашипело и заурчало, как в часах перед боем, и, сотрясшись, воск встал, мало склонив голову, и сделал ему благоволение рукой, как будто сказал:

– Здравствуй.

Этого генерал-прокурор не ожидал. И, отступя, он растерялся, поклонился нетвёрдо и зашёл влево. И воск повернулся тогда на длинных и слабых ногах, которые сидели столько времени и отмерли, – голова откинулась, а рука протянулась и указала на дверь:

– Вон.

<…> И Павел Ягужинский стал говорить, и он стал жаловаться. <…> И воск, склонив голову в жёстких Петровых волосах, слушал Ягужинского. И Ягужинский отступил. Тогда воск упал на кресло со стуком, голова откинулась и руки повисли. Подошёл Яков, шестипалый, и сложил эти слабые руки на локотники».

Сейчас эта замечательная восковая фигура находится в одном из залов Эрмитажа. Но и это ещё не памятник.

С определенной долей условности можно считать первыми памятниками Петру многочисленные деревья, якобы посаженные им собственноручно, о чём вот уже около трёхсот лет из поколения в поколение передаются предания и легенды. Если верить некоторым подсчетам, таких деревьев по России около двухсот. Почти все они овеяны народными легендами. Одна из самых известных – легенда о могучем дубе на Каменном острове, обнесённом специальной оградой, окруженном почётом и охраняемом государством. Согласно легенде, Пётр посадил этот дуб, находясь однажды в гостях у канцлера Головина, которому в то время принадлежал остров. Сегодня на этом памятном месте растет уже третий по счету «дуб Петра I». Старый дуб погиб в конце прошлого века. К празднованию 300-летия города, в 2003 году, решили посадить новое дерево, выращенное из желудя дуба Екатерининского парка в Царском Селе, однако спустя несколько лет преемник «охранителя Каменного острова» пал жертвой вандалов. В считаные дни было принято решение, что легендарное дерево необходимо Северной столице, и субботним утром октября 2010 года губернатор Санкт-Петербураг и писатель Даниил Гранин «возродили одну из утраченных достопримечательностей».

На Малой Охте, на территории Петрозавода, растет ещё один древний дуб, о котором мы уже упоминали. Петр I будто бы лично посадил его на братской могиле воинов, погибших при взятии Ниеншанца. Ограда вокруг него сооружена из пушек, извлеченных со дна реки Охты.

В 1924 году в Лахте упала от старости сосна, по рассказам старожилов посаженная самим Петром I. Многие десятилетия местные жители из уст в уста передавали легенду об этой сосне. В июле 2000 года, в дни празднования 500-летия первого упоминания посёлка в писцовых книгах, на месте этой сосны было высажено молодое деревце.

Сохранилась в Удельном парке, окруженная невысокой оградой, старая, разветвлённая, отживающая свой век сосна, которую в народе издавна называют Петровской.

Курбатов сообщает, что при постройке Троицкого моста был уничтожен старый тополь, посаженный, по народному преданию, Петром Великим в самые ранние годы Петербурга.

У Вильчковского, в описании Царского Села, мы находим рассказ о Рыбном канале, вдоль берегов которого, как рассказывают старые предания, самим Петром I были посажены великолепные сосны. Во время последней войны они были вырублены немецкими оккупантами.

Вадим Андреев, сын писателя Леонида Андреева, вспоминает о грандиозных пикниках, которые его отец устраивал в Листвинице – мачтовом лесу, посаженном, по местному преданию, основателем Петербурга.

В Осиновой Роще, подаренной Петром генерал-адмиралу Ф.М. Апраксину, ещё до революции сохранялся легендарный дуб, будто бы посаженный Петром во время одного из посещений Апраксина.

Одним из самых любимых пригородов Петра I была Стрельна, где почти в самом устье реки Стрелки Пётр построил «для себя» Путевой деревянный дворец. По преданию, в прошлом здесь находилась богатая шведская мыза с садом и водяной мельницей. Павел Свиньин в одном из ранних описаний Стрельны уделяет достаточно много внимания деревьям. Рассказывает он и об огромной липе возрастом в несколько сотен лет. Липа росла возле оранжереи. «При Петре Великом построена на ней была беседка, в которую вела высокая круглая лестница. Здесь часто монарх сиживал и кушал чай, наслаждаясь зрелищем столь любимой им стихии – моря. Сюда Пётр приглашал иногда голландских шкиперов и угощал их чаем. Близ сей липы находится большой ильм, который тоже заслуживает внимания: Петр, отбывши в Курляндию, заметил, что из дерева сего делают многие прочные вещи, а как его не было в окрестностях Петербурга, то, отправляясь из Митавы, приказал он вырыть небольшой ильм с корнем и привязать сзади своего экипажа. Таким образом, он привёз его сюда и собственными руками посадил на сем месте».

Стараниями Петра в Стрельне была заведена так называемая «древесная школа» для молодых дубов, вязов, клёнов, лип и других дерев и плодоносных кустарников. Здесь неутомимый хозяин сам сажал семена, собранные им во время путешествий. Они называются «Петровыми питомцами и старательно сохраняются». Считается, что из этого замечательного рассадника высажено много деревьев в Петергофе и Царском Селе.

Стрельна была не только «древесной школой». Если верить легендам, именно здесь, в Стрельне, были высажены первые клубни картофеля, подаренные Петру I голландцами. Другое дело, что экзотический заморский корнеплод вблизи моря не прижился. Уже позже «голландский подарок» начали культивировать в Новгородской губернии, откуда он и распространился по всей России.

У Курбатова находим упоминание о круглом островке в Стрельне, сосны на котором, по преданию, тоже посажены Петром.

Легко допустить, что в огромном Петербурге и его окрестностях есть ещё деревья, так или иначе связанные с именем основателя города, местные легенды о которых нам просто пока неизвестны.

Своеобразный памятник первому русскому императору можно обнаружить на территории Ленинградской области. На её просторах издревле разбросаны так называемые камни-следовики. Это валуны с естественными углублениями, в которых скапливается вода, считающаяся у местных жителей святой или целебной. Рядом с углублениями зачастую располагаются отпечатки, чаще всего искусственного происхождения. Иногда – это кресты, иногда следы человеческого тела, по легендам, принадлежащие то Иисусу Христу, то Богородице, то тем или иным православным святым. Как утверждают исследователи культовых камней, существует и отпечаток руки Петра Великого.

Но, строго говоря, и это ещё не памятники.

Медный всадник

Первый памятник Петру будет открыт только в 1782 году императрицей Екатериной II. По разным причинам она откажется использовать скульптуру, созданную при жизни Петра итальянцем Растрелли, и закажет французскому скульптору Фальконе новый монумент. Вокруг этого монумента родится несметное количество легенд. В своё время о них мы расскажем. Но есть легенды, в которых так тесно сплетены петровское, екатерининское, да и сегодняшнее времена, что порою создаётся впечатление, что памятник Петру начал созидаться ещё в начале Северной войны, и продолжает совершенствоваться в наши дни. Ни один жанр литературы не знает такого откровенного, подчёркнутого смещения времени и пространства, какое позволяет себе фольклор. Однако не в этом ли именно и состоит очарование всякой легенды? Соединить несоединимое, связать несвязуемое, с простодушной непосредственностью перепутать даты, превратить истину в вымысел, а правдоподобие в правду и предстать, наконец, в поэтическом образе народной легенды.

Вот эти легенды о памятнике Петру Великому. Характерно, что многие из них записаны не в Петербурге.

«Когда была война со шведами, – рассказывает северная легенда, – то Пётр ездил на коне. Раз шведы поймали нашего генерала и стали с него с живого кожу драть. Донесли об этом царю, а он горячий был, сейчас же поскакал на коне, а и забыл, что кожу-то с генерала дерут на другой стороне реки, нужно Неву перескочить. Вот, чтобы ловчее скок сделать, он и направил коня на этот камень, который теперь под конем, и с камня думал махнуть через Неву. И махнул бы, да Бог его спас. Как только хотел конь с камня махнуть, вдруг появилась на камне большая змея, как будто ждала, обвилась в одну секунду кругом задних ног, сжала ноги, как клещами, коня ужалила – и конь ни с места, так и остался на дыбах. Конь этот от укушения и сдох в тот же день. Пётр Великий на память приказал сделать из коня чучело, а после, когда отливали памятник, то весь размер и взяли из чучела».

И ещё одна легенда на ту же тему, записанная в Сибири.

«Петр заболел, смерть подходит. В горячке встал, Нева шумит, а ему почудилось: шведы и финны идут Питер брать. Из дворца вышел в одной рубахе, часовые не видели. Сел на коня, хотел в воду прыгать. А тут змей коню ноги обмотал, как удавка. Он там в пещере на берегу жил. Не дал прыгнуть, спас. Я на Кубани такого змея видел. Ему голову отрубят, а хвост варят – на сало, на мазь, кожу – на кушаки. Он любого зверя к дереву привяжет и даже всадника с лошадью может обмотать. Вот памятник и поставлен, как змей Петра спас».

В главе об основании Петербурга мы уже рассказывали легенду о попытке Петра I перескочить через Неву на своем арабском скакуне. Помните, как разгоряченный император, не долетев до середины, плюхнулся в воду, понял свою ошибку, проговорил «Божье и моё» и начал строить город. Но вот уже в наше время со слов некоего старообрядца петербургский писатель Владимир Бахтин записал ещё один вариант той же легенды. В ней всё, как в первой, за исключением вывода. Два раза Пётр восклицает: «Все Божье и моё!» и оба раза прыжок через Неву удается. А на третий раз хотел прыгнуть и сказал: «Все моё и Божье!». Да так и окаменел с поднятой рукой. Наказан был за гордыню.

А в одном из северных вариантов этой легенды противопоставления «моего» и «Богова» нет. Есть просто самоуверенность и похвальба, за которые будто бы и поплатился Петр. Похвастался, что перескочит через «какую-то широкую речку», да и был наказан за похвальбу – окаменел в то самое время, как передние ноги коня отделились уже от земли для скачка.

Примечательная деталь присутствует в легенде, опубликованной И. Беловым. Пётр Великий «не умер, как умирают все люди: он окаменел на коне».

На побережье Финского залива, у поселка Лахта, о котором мы уже упоминали, среди дремучих лесов и непроходимых болот, с древнейших времен высилась гигантская гранитная скала. Когда-то во время грозы в скалу ударила молния, образовав в ней трещину. С той поры эту скалу в народе назвали «Гром-камень» или «Камень-гром». О камне знали только местные жители. Глубоко вросший в землю, он был покрыт мхом и лишайником и походил на холм. По преданию, во время войны со шведами на него поднимался Петр I и следил за передвижением войск. А когда стали подыскивать камень для памятника Петру, то и вспомнили об этой гранитной глыбе.

Перетаскивание Гром-камня

Особым вниманием периферийного, провинциального фольклора пользовался конь, на котором изображен Пётр Великий. В северных легендах этот великолепный конь не персидской породы, каким был на самом деле личный конь императора, но местный, заонежский. С некоторыми сокращениями приводим две легенды.

«В Заонежье у крестьянина вызрел жеребец: копытища с плетёну тарелку-чарушу, сам, что стог! Весной, перед пахотой отпустил коня в луга, а он и затерялся. Погоревал, а что станешь делать? Однажды пошел мужик в Питер плотничать. Стоит он, знаешь, на бережке Невы-реки, видит: человек на коне, как гора на горе. Кто таков? Великий Петр, кому и быть. Коня, главно дело, узнал.

– Карюшка, Карий, – зовёт.

И конь подошел, кижанину голову на плечо положил.

– Осударь! – Он коня за уздечку берёт. – Ведь я при Боге и царе белым днем под ясным солнышком вора поймал.

– Ну! Что у тебя украли? – Пётр сердится, гремит, как вешний гром. Не любит воров да пьяниц.

– Коня, на котором твоя милость вершником сидит.

– Чем докажешь?

– На копытах приметная насечка есть.

– Не я увел. Слуги по усердию. За обиду прости.

– Мне, конешно, пахать, семью кормить, тебе подати платить. Да ведь и у тебя забота немалая. Россию поднимать. Владей конём!

Не восемьдесят ли золотых дал Пётр за коня? Или сто. Да “спасибо” впридачу. Побежал мужик в Заонежье с придатком.

Мы в Ленинград придем – наперво на площадь идем. Туда, где медный Пётр на Карюшке, мужицком коне, сидит.

– Наш ведь конь-то. Заонежский! – насечки на копыте ищем. Должны быть».

И вторая северная легенда о коне Петра I.

«Пётр Великий и весом был великий, нас троих бы он на весах перетянул. Кони его возить не могли: проедет верхом версты две, три на коне – и хоть пешком иди, лошадь устанет, спотыкается, а бежать совсем не может.

Вот царь и приказал достать такого коня, на котором бы ездить ему можно было. Понятно, все стали искать, да скоро ли приберёшь?

А в нашей губернии, в Заонежье, был у одного крестьянина такой конь, что, пожалуй, другого такого и не бывало и не будет больше: красивый, рослый, копыта с тарелку были, здоровенный конище, а сам – смиренство. Вот и приходят каких-то два человека, увидели коня и стали покупать и цену хорошую давали, да не отдал. Дело было зимой, а весной мужик спустил коня на ухожье, конь и потерялся. Подумал мужик: зверь съел или в болоте завяз. Пожалел, да что будешь делать, век конь не проживёт.

Прошло после того два года. Проезжал через эту деревню какой-то барин в Архангельск и рассказывал про коня, на котором царь ездит. Узнал про коня и мужик, у которого конь был, подумал, что это его конь, и собрался в Питер, не то, чтобы отобрать коня, а хоть посмотреть на него. Ходит по Питеру и выжидает: когда царь на коне поедет.

Вот едет царь, и на его коне. Он перед самым конём встал на колени и наклонился лицом до самой земли. Царь остановился.

– Встань! – крикнул государь громким голосом. – Что тебе нужно?

Мужик встал и подал прошение.

Взял прошение царь, тут же прочитал его и говорит:

– Что же я у тебя украл?

– Этого коня, царь-государь, на котором ты сидишь.

– А чем ты можешь доказать, что конь твой? – спросил царь.

– Есть царь-государь приметы, он у меня двенадцатикрестный, насечки на копытах есть.

Приказал царь посмотреть, и действительно, в каждом копыте в углублениях вырезаны по три больших креста. Видит царь, что коня украли и ему продали. Отпустил мужика домой, дал ему за коня восемьдесят золотых и ещё подарил немецкое платье. Так вот, что в Питере памятник-то есть, где Пётр Великий на коне сидит, а конь на дыбах, так такой точно конь и у мужика есть».

Это уже памятник. Но… памятник, который будет установлен более чем через пятьдесят лет после смерти Петра.

Убежденный монархист, умный и последовательный идеолог петровского абсолютизма, верный и преданный Петру архиепископ Феофан Прокопович не ради красного словца говорил, что Пётр Великий, покинув мир, «дух свой оставил нам». Не многим царям выпадала честь остаться живыми в сердцах потомков. С появлением над Невой Фальконетова монумента многим петербуржцам мерещилось, что медный Пётр ожил. По свидетельству современников, при открытии памятника впечатление было такое, «что он прямо на глазах собравшихся въехал на поверхность огромного камня». Одна заезжая иностранка вспоминала, как в 1805 году вдруг увидела «скачущим по крутой скале великана на громадном коне». «Остановите его!» – воскликнула поражённая дама.

К.А. Тимирязев вспоминал, как, проезжая однажды в начале XX века по Мариинской площади, мимо памятника Николаю I, спросил у извозчика: «Ну, а тот, другой, там, на Исаакиевской?» И получил ответ: «Ну, тот – статья иная; ночью даже жутко живой».

Дистанцируясь от некоторой мистической окраски понятия «дух» в устах учёного архиепископа Феофана Прокоповича, следует все же признать: то, что монумент Петру Великому на протяжении более двух столетий продолжает жить в легендах и преданиях, связано с неодолимым желанием петербуржцев всех поколений встретиться с духом основателя города.

И это уже памятник.