Невеста Смерти Летняя Лена
Девушка лежала в его объятиях, а он смотрел на нее сверху, и его зеленые глаза блестели над ней, а на черных ресницах еще висели слезинки.
Юлий погладил ее по лицу, и ей на губы упала, сорвавшись, соленая капля. Молодой человек наклонился и потянулся к ней губами, а она закрыла глаза, пробуя каплю на вкус.
– Ты можешь довериться мне. Я сказал, что могу быть благородным. Ничего другого в этом мире мне и не нужно.
Он привлек девушку к себе, и она ощутила тепло его тела. Его рука бережно и осторожно оглаживала ее груди.
– Хочу любить тебя… Сейчас.
– Нет… мне нужно… – попыталась возразить дочь цирюльника, но пациент накрыл ее рот своим. – Вы должны вернуться в кресло. Они вот-вот войдут.
Сын короля застонал и приник к ней еще плотнее. Она ощутила через юбки силу его желания.
– Вы должны доказать, что я могу вам доверять, – сказала Маркета, пытаясь подняться; дыхание застряло у нее в горле. – Так докажите! Докажите, что у вас есть благородство! Докажите, пока еще не поздно!
Дон Юлий крепко зажмурился и отстранился. Затем поднялся и, прежде чем его врачевательница успела встать, просунул ноги в растянутые узлы, а плечи – под веревки.
– Свяжи меня! – Он открыл глаза и посмотрел на Маркету снизу вверх. – Свяжи покрепче, потому что иначе я не справлюсь со страстью.
Девушка затянула веревки настолько туго, насколько смогла. Пока она возилась с ними, больной, не отрываясь, следил за каждым ее движением, и жилка у него на шее трепетала все быстрее, так что подрагивала и плоть.
– Туже! – приказал он. – Еще туже!
Маркета потянула так сильно, что веревки впились ему в кожу.
Затем она поправила юбки и платок. Лицо девушки горело от прилива крови, и Маркета не могла поднять глаза, чтобы встретиться с Джулио взглядом. Так она и отступила, опустив голову.
– Не знаю… что на меня нашло. – Сжала виски. – Прошу простить, господин. Я… я…
– Как ты можешь так говорить? Как можешь отрицать то, что случилось между нами?! – Дыхание императорского сына стало легче, его желание остывало, и он уже смотрел на девушку внимательно, пристально. – То, что нашло на тебя, называется любовью. – Он снисходительно усмехнулся и устало откинулся на спинку кресла. – Ты полюбила меня. Меня!
Маркета посмотрела на закрытую дверь и вдруг почувствовала, что краска заливает ее лицо. Как она могла полюбить сумасшедшего?
– Не беспокойся, – сказал дон Юлий, заметив ее взгляд. – Я сберегу твой секрет, мой ангел, раз уж ты так хочешь. Теперь ты убедилась, что мне можно доверять. Но рано или поздно ты будешь моею. Клянусь.
На пол упала, напитавшись, первая пиявка. Рядом шлепнулась вторая.
– Ну же, Маркета. Притворись, что ничего не случилось. Собери пиявок и причешись, – сказал ей пациент. – Когда они войдут, ты должна выглядеть опрятной, уверенной и рассудительной. Ты – мой врач, дорогая.
Дочь цирюльника обернулась и посмотрела на него, а Юлий вскинул бровь. Насмехается? Он сказал, что ей нужно выглядеть уверенной и рассудительной. Так неужели она потеряла рассудок и вела себя неразумно… как сумасшедшая… как он?
Полностью оправившись и взяв себя в руки, Маркета позвала доктора Мингониуса и отца. В руках она держала с десяток пиявок.
Доктор расцвел – крови было взято так много, и при этом ни звука протеста!
– Отлично, дон Юлий. Как вы себя чувствуете? – обратился он к больному.
– Словно коснулся небес, поцеловал звезды и свалился на землю, – откликнулся тот. – Нет, грохнулся!
Маркета отвернулась, чтобы никто не заметил румянца на ее лице. Разгоряченное, оно отчаянно пульсировало.
– Что ж, я хочу, чтобы вы хорошенько поели и выпили вина. Вам нужно набираться сил, – сказал Томас.
– Да, да, я чувствую, что проголодался. – Юлий искоса взглянул на девушку. – Я бы съел что-нибудь простое, деревенское. По-моему, у меня появился вкус к богемским лакомствам.
Дочь цирюльника повернулась к двери, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать.
– Да, доктор, вы не против, если я поблагодарю Маркету приватно? Вам не нужно уходить, просто разрешите ей подойти ко мне, – сказал бастард, кивая в сторону девушки. – Пожалуйста, окажите мне такую любезность.
– Конечно. – Мингониус потер лоб, удивляясь такой перемене в настроении пациента и его любезному тону. «Как ей, простой банщице, удалось добиться такого результата? – недоумевал он. – Ко мне он обращается с мягкой насмешкой, а к ней – с подчеркнутым уважением!»
Маркета подошла к королевскому сыну скованной походкой, чувствуя, как пылают ее щеки.
– Терять рассудок так чудесно, – хрипло прошептал Юлий. – Не забывай об этом. А я уже жду момента, когда мы закончим начатое.
Глава 29. Очарование Бельведера
Летний дворец Бельведер утопал в снегу и инее, а его зеленая куполообразная медная крыша покрылась корками льда. Поющий фонтан не исполнял песен, но холодные ветра с пронзительным зимним свистом разбивались о его бронзовые чаши. На круглой поилке, поблескивая изморосью, стояла статуя пастуха, игравшего на флейте.
Якоб подошел к аркадам, любуясь изяществом итальянских сводов.
Знаменитый Бельведер был ближайшим соседом его собственного скромного жилища, деревянного домика в дальнем уголке дворцового сада. Путь Якоба от мальчишки-поваренка, спавшего на полу в иезуитском монастыре, до постоянного обитателя королевских садов казался настоящим чудом, и Хорчицкий каждое утро, просыпаясь, мысленно благодарил Бога за то, что тот предоставил ему возможность жить среди такой красоты.
В самом летнем дворце, продуваемом сквозняками, было довольно-таки холодно, но Рудольф упорно желал проводить все больше и больше времени в своем садовом прибежище, несмотря на то, что стояла зима. Якоб не сомневался, что даже если во всех каминах и печах будет постоянно пылать огонь, королю, с его плохой циркуляцией крови, будет здесь зябко и неуютно.
А значит, он будет раздражен.
Ботаник поднял глаза на медный купол, от гладкой поверхности которого отражался солнечный свет. Обсерватория Тихо Браге. Помимо того, что Бельведер являлся королевской резиденцией, верхние этажи дворца служили платформой для изучения небесного свода.
Рядом с филигранной работы портиком стоял стражник. Якоб чуть приспустил шерстяной шарф, открывая лицо. Стражник кивнул, и они, прошествовав к западной двери, вошли во дворец. До сих пор посещать это королевское убежище Хорчицкому не дозволялось.
Король Рудольф перевез туда множество драгоценностей, собранных в Кунсткамере. Взору Якоба предстала коллекция безоарных камней, по слухам, обладавших алхимическими свойствами; их странная крапчатая расцветка отражала желчь травоядных животных, в желудке или кишечнике которых эти камни образовались. Коридоры дворца были забиты астролябиями, глобусами, часами, квадрантами и математическими инструментами, сделанными из бронзы и олова. В большом зале стояла скульптура Борея, северного ветра, похищающего Орифию, богиню северных горных ветров.
Ученый в изумлении глазел по сторонам, продвигаясь по залу, словно в зачарованном вальсе. Стены были сплошь – одна позолоченная рамка вплотную к другой – увешаны портретами обнаженных богов и богинь, сплетавшихся в страстном объятии. Десятки обольщений и похищений следовали друг за другом в бесконечном ряду: Венера и Адонис, Вакх и Церера, Гермафродит и Салмакида и многие другие, которых гость не смог распознать, даже несмотря на свое классическое университетское образование.
Вытаращив глаза, Якоб уставился на бога Вулкана, прижимавшего к паху какую-то богиню. Ноги Вулкана были обернуты простынями, руки лежали на сосках богини, а сам он взирал на ее преобразившееся от экстаза лицо.
Далее шли Одиссей и Цирцея, Эрос и Психея – все те, чьи любови и вожделения передавались пылкими мазками кисти. То тут, то там шпионил за влюбленными сладострастный Купидон, злорадно ухмылявшийся, пока собаки и прочие звери наблюдали за их совокуплением.
Несмотря на соблазны придворной жизни, Хорчицкий, следуя традициям иезуитского монастыря, все еще оставался девственником, и теперь, при виде столь явного неистовства и страсти искусства, почувствовал, как к горлу у него подкатывает комок, и нервно сглотнул. Эротика с картин Рудольфа полностью поглотила его внимание, и стражник позволил королевскому гостю задержаться у коллекции, поглазеть на любовные экзерсисы богов.
– Взгляните-ка лучше на эту, – шепнул он, кивком указывая на полотно, на котором Геркулес, одетый в женскую тунику, с видимой неохотой крутил веретено под бдительным взором господствующей над ним Омфалы, а сама земная богиня, с тяжелой палицей на плече, горделиво демонстрировала зрителю свои мускулистые ягодицы и спину.
Якоб широко раскрытыми глазами взирал на яркие оттенки розового, пурпурного и зеленого и лучисто-матовую плоть едва прикрытых любовников.
– Такой вот вкус у нашего короля, – промолвил стражник, приподнимая бровь. – Весь дворец забит этим добром.
Ощутив шевеление в паху, ботаник проскрежетал зубами и начал пылко молиться, решительно настроившись не терять самообладания.
Он вдруг подумал о доне Юлии, как о маленьком мальчике. Тот рос в окружении этих предметов искусства с самого своего рождения; обнаженные любовники маячили над ним, даже когда еще ребенком он только учился ходить и выговаривать свои первые слова. Какое влияние оказали эти неистовые обольщения на его детские мечты и годы становления?
Стражник знаком предложил Якобу проследовать за ним из холодного большого зала в зал для приемов, где в камине горел огонь.
Король сидел на деревянном стуле с высокой спинкой, закутавшись в меха. Перед ним стоял стол, заставленный самой разной едой: жареными утками, тушеными свиными ножками, квашеной краснокочанной капустой, орехами, пирогами, элем и вином.
– Можешь подойти, – кивнул король. – Я приказал поварам принести чего-нибудь из нашей королевской кухни.
Несмотря на то, что от густого аромата жареного мяса у него потекли слюнки, гость поклонился и вежливо отказался.
– Я никогда не смог бы есть перед королем, ваше величество. Это было бы совершенно неуместно. Простите.
– Как скажешь, лекарь, – угрюмо промолвил Рудольф. – Слуги доставят все это к тебе домой.
Он подал знак унести еду – всю, за исключением чаши с орехами нескольких видов.
– Присаживайся, Хорчицкий, присаживайся. Что скажешь о моей коллекции?
– Она весьма впечатляющая, ваше величество, – дипломатично заметил Якоб, опустившись на стул напротив короля. – Никогда прежде не видел ничего подобного.
– Проще говоря, получив строгое иезуитское воспитание, ты находишь ее вульгарной, – сказал Рудольф, протягивая руку к чаше с орехами. Выбрав грецкий, он передал его слуге, который быстренько разломил скорлупу и положил орех на серебряный поднос, чтобы правитель смог сам вытащить ядро. – Жаль. Возможно, ты судишь ее слишком строго, так как видишь лишь похотливые совокупления. Кричаще безвкусный коитус, выдающий себя за искусство.
– Ваше величество, – произнес ученый, выпрямляясь. – Я провел вне монастыря уже несколько лет. Я моюсь в общественных купальнях и, конечно же, видел обнаженных женщин. Я не священник.
– Ах, Хорчицкий, сдается мне, иезуитские убеждения живут в тебе и по сей день. Я это вижу по зажатости твоей позы и искре морального осуждения в глазах – отвратительный иезуитский формализм не прошел для тебя бесследно.
– Я покинул монастырь, ваше величество. Я волен жениться или вести свою жизнь так, как мне заблагорассудится, до тех пор, пока я делаю это на добросовестной службе моему королю, – сказал Якоб. Он ослабил воротник, ощутив внезапную нехватку воздуха. – У меня нет никаких обетов перед Церковью, ваше величество.
– Полная и абсолютная чепуха, лекарь! Скажи лучше честно: уже здесь, в Праге, доводилось ли тебе наслаждаться интимными утехами банщиц или проституток?
Хорчицкий густо покраснел.
– Так я и думал, – усмехнулся правитель. – Ты забываешь, что я провел целых семь лет при испанском дворе и прекрасно знаю иезуитский ордер. Их щупальца забираются глубоко в душу, и перерубить их не так уж и просто. А уж ты, проведший среди них все свое детство и юность…
Король на какое-то время умолк. Поковыряв в зубах ногтем, он вытащил частичку застрявшей между ними ореховой скорлупки.
– Представит ли для тебя интерес тот факт, что коллекция, виденная тобою в большом зале, воплотила в себе самый значительный посыл многоуважаемого Парацельса? – промолвил он наконец.
– Парацельса, ваше величество? – искренне изумился Якоб.
– Согласно ему, существуют постоянное и изменчивое: мужчина и женщина, ртуть и сера. Их сочетание есть алхимическое брачное ложе – с этого начинается процесс очистки и трансформации.
Ученый снова подумал об энергетике совокуплений – как сложно было понять, где начинается бедро Вулкана, крепко прижимавшего к себе богиню… А андрогенная натура Гермафродита и Салмакиды и вовсе привела его в замешательство. Зачем понадобилось художнику изображать столь неприятную сцену?
Но, по крайней мере, соединение двух элементов, ртути и серы, давало теоретическое объяснение таким сюжетам. И все равно, стоило только Якобу подумать об этой картине, как рука его тянулась к воротнику – так неуютно он себя чувствовал.
– Словом, тебе будет о чем подумать при дистилляции растений и приготовлении настоев, – сказал король. – Парацельс живет не только в медицине, доктор Хорчицкий, но также в искусстве и в алхимии.
Император отряхнул руки от частичек скорлупы и потер ладони.
– Но довольно искусства, – сменил он тему. – Я вызвал тебя сюда, чтобы обсудить твой последний доклад из Чески-Крумлова. В нем ты пишешь, что твой осведомитель отмечает в состоянии моего сына благоприятные изменения.
– Да, ваше величество. После строгой диеты и охоты на оленей в горах на окраине городка он выглядит заметно похудевшим и пребывает в хорошей физической форме. Он довольно-таки долго сохраняет здравомыслие и даже обучает этикету рудометов, доктора Мингониуса и брадобрея Пихлера. Время от времени он даже причащается вместе со священником, который посещает его.
Толстые губы короля тронула легкая улыбка.
– Мальчик мой, Джулио… Ах, если он излечится, на дом Габсбургов свалятся все благословения! Нет ничего такого, на что я не пошел бы ради него. Ничего! Его мать плачет и умоляет даровать ему свободу.
Глаза Якоба широко раскрылись от изумления.
– Ваше величество, простите меня, но я вовсе не имел в виду, что дон Юлий уже излечился. Я хотел сказать лишь, что он уже не принимает лечение в штыки, как делал это в начале своего заточения.
Улыбка сошла с лица Рудольфа, и он сердито нахмурился.
– Не употребляй слово «заточение», Хорчицкий. Он – правитель Чески-Крумлова, и как только сможет достойно исполнять свои обязанности, станет править им. В скором будущем я намереваюсь сделать его правителем Трансильвании.
Ботаник подумал о политике Венгрии и Трансильвании, а также о слухах об Иштване Бочкаи и его восстании против правления Габсбургов, о привлечении к сражениям против христианского короля османских армий. Подумал, но ничего не сказал. Дни, проведенные в монастыре, научили его тому, что молчание – добродетель.
Три черные мухи, шумно жужжа, закружились над его головой. Это были зимние мушки, обычно сонно ползающие по подоконнику либо портящие мясо в кладовой. Распухшие и толстые, они опустились на стол, и сложив передние лапки, начали потирать ими, неспешно и ритмично.
Хлоп!
Якоб даже подпрыгнул, когда, резко опустившись, ладонь короля превратила насекомых в три темных пятнышка.
– Ха! – проворчал император, довольный собой. – Пред тобою три моих врага – папа римский, мой брат Матьяш и король Испании!
– Ваше величество, – пробормотал Хорчицкий в изумлении. Его поразило то, сколь непочтительно король отозвался о папе римском. Все в Европе знали, что Матьяш только о том и мечтает, чтобы сместить своего неуравновешенного брата, но неужели и в Ватикане уже замышляли заговор против Рудольфа?
Пока король вытирал руки поданной слугою белой салфеткой, Якоб обратил взор на панельный потолок, расписанный небесными светилами – звездами, планетами и знаками Зодиака.
Зачарованный алхимиками, божествами и небесными телами, мог ли король быть таким же безумным, как и его сын? В любом случае этот меланхолик был далек от христианства.
Глава 30. Обман и опасность
Возвращаясь с отцом домой, Маркета все еще чувствовала на лице жар поцелуев дона Юлия. Она шла молча, опустив голову, не поднимая глаз от обледенелой мостовой. К счастью, Зикмунд ничего не заподозрил.
– Не могу выразить, как горжусь тобой, дочка.
Он обнял ее за плечи. В других обстоятельствах девушка была бы благодарна ему за столь редкий жест любви. Она бы ощутила тепло его тела даже сквозь плотную шерсть пальто… Но сейчас Маркета лишь вздохнула и кивнула. Пошел снег, и она потуже затянула прикрывавшую голову и плечи шаль.
– Ты показала доктору Мингониусу, придворному врачу, что можешь в одиночку делать кровопускание. Неудивительно, что он хочет взять тебя с собою в Прагу. Ты – замечательная! – продолжал расхваливать ее цирюльник.
При слове «Прага» его дочь вздрогнула. Ну конечно, уже послезавтра они отправятся в Прагу, а этот ужасный дон Юлий с его опасными зелеными глазами останется здесь. И он уже не будет иметь над ней никакой власти!
– Мне будет недоставать тебя. – Зикмунд вытер глаза. – Знаешь, ты – моя любимица.
Маркета вдруг почувствовала себя так, словно вывалялась в грязи, окунулась в ту мутную воду, что плескалась в ведре с пиявками. Если б отец узнал, что сделала его любимица – что она почти сделала, – он заплакал бы от стыда. Все ее мечты о медицине, благородные устремления стать врачом или хотя бы овладеть знаниями и навыками этой профессии были только притворством. Она едва не позволила пациенту соблазнить себя. Потеряла голову с этим безумцем…
– Я тоже буду скучать по тебе, папа, – сказала девушка. – Но мне все-таки лучше уехать.
– Ты такая любознательная! – Пихлер остановился, посмотрел на дочь и только теперь заметил кровь у нее на руке.
– Да уж… – Маркета торопливо вытерла палец. – Пришлось уколоться, чтобы разбудить пиявку. И, наверное, я уколола слишком глубоко – кровотечение уже должно было остановиться.
Цирюльник улыбнулся – какая же она сообразительная, его дочка! И какая ловкая в своем деле!
В ту ночь Маркета вышла из дома и отправилась на Банный мост. Доски чуть слышно поскрипывали под ее легкими шагами, невесомыми в сравнении с оглушающим топотом копыт.
Она посмотрела на замок, на окна палат дона Юлия. Внутри горела люстра, и можно было даже сосчитать зажженные свечи. Внизу, под мостом, Влтава катила свои темные воды, и первые звезды уже сверкали на чернеющем декабрьском небе.
Через два дня она уедет из Чески-Крумлова и увидит великий город, Прагу. Так будет. Девушке хотелось, чтобы это произошло уже сейчас и чтобы она смогла позабыть то, что приключилось сегодня.
Маркета повернулась к северу, думая о Праге и о докторе Хорчицком – нет, не «докторе Хорчицком», а о «Якобе», который писал письма, доверял ей. Который поцеловал ее. Что он подумает, когда услышит, что она в столице, гостит у доктора Мингониуса? Сможет ли она доверить ему тайну, открыть, кто именно лечил королевского сына, или такая откровенность слишком опасна?
Сверху донесся свист, и дочь цирюльника подняла голову.
Дон Юлий стоял у окна, смотрел на нее и указывал на загорающиеся в небе звезды.
А потом раскинул руки, призывая ее к себе.
По спине девушки пробежал холодок. Она вспомнила, как уже видела кое-кого еще – призрака в белом, тоже призывавшего ее.
– Маркета! – прозвучал в тишине громкий голос ее матери. – Маркета! Да не стой же ты, как дурочка, на холоде! Я тебя ищу.
Пани Пихлерова тоже посмотрела вверх, прищурилась и увидела принца.
– Тебя зовет? – возбужденно прошептала она. – Твои глаза помоложе и видят получше моих. Так это он, габсбургский принц?
Безумный смех разлетелся эхом над рекой, и дон Юлий отступил в темноту.
– Он самый! И звал мою Маркету! – всплеснула руками Люси.
– Мама, не надо! Пожалуйста! – взмолилась ее дочь.
– Нет. Слушай! – Женщина схватила Маркету за руку и потянула, так что ей пришлось повернуться. – Не будь себялюбкой! Ты хоть представляешь, что могла бы дать нашей семье связь с принцем? Подумай о близняшках. Им что, так и таскать воду до старости? Ты же за наших городских парней выходить не хочешь. Думаешь, ты, Маркета Пихлерова, найдешь себе кого-то получше Габсбурга?
Девушка опустила глаза.
– Он с тобой амуры разводил? – спросила ее мать.
Маркета покраснела и отвернулась.
– Так и есть, разводил! – без слов поняла ее Люси. – Ну, девонька, нельзя все время только о себе думать. Если принц проявляет интерес, надо отвечать.
– Он сумасшедший, мама, – прошептала девушка. – Сумасшедший!
– Он – Габсбург! – Мать схватила Маркету за плечи. – Габсбург, который может всю нашу жизнь изменить. Кто ты такая, чтобы решать за всех нас?!
Сильные пальцы банщицы впились ей в плечи.
– Не разочаровывай нас, дочка. Мы все для тебя старались. И я тебя из бани отпускала, чтобы ты с отцом поработала. Спина у меня не железная, всю жизнь ведра-то поднимать.
Маркета вздохнула. Она знала, что это материнским трудом и потом оплачиваются отцовские книги и путешествия в Вену, что это ее заботами им всем есть чем пообедать и что надеть.
– Мужчина по твоей ласке сохнет, так почему бы не дать, чего он хочет? – шептала старшая Пихлерова. – Может, твоя любовь да доверие – это и есть то лекарство, что ему надобно. И уж Господь точно тебя накажет, коли не дашь ему такого шанса.
Девушка обернулась к замку. Она помнила губы своего пациента, помнила наслаждение от его вкуса и запаха. Это воспоминание и сейчас отозвалось в ней коротким трепетом. Откуда-то снова выплыло лицо Якоба Хорчицкого. Его письмо… Предупреждал ли он ее или беспокоился о ней? Она отогнала эту мысль. Дон Юлий хотел ее. Это она знала точно.
Якоб писал по большей части о науке и о тамошних, пражских новостях. Ни одного теплого слова. Ни даже намека. Может, придворный алхимик просто использует ее как осведомительницу? А тот нежный поцелуй? А шарф, повязывая который, он как бы невзначай коснулся ее шеи? Только вот было это все так давно…
Внимательно наблюдавшая за дочерью Люси Пихлерова чуть заметно улыбнулась.
– Принц-то – улов куда как получше пивовара, а?
Маркета отыскала в темноте глаза матери. Пивовар да его жадные руки – вот что ее ждет.
– Ну же, дочка, порадуй родителей! У меня уже и придумка есть, как взять в полон габсбургское сердце…
Часом позже Маркета выбралась из горячей бочки, распространяя аромат лаванды и розмарина. Мать надела на нее новую белую рубашку, ту, что дала ей для поездки в Прагу швея, синюю юбку и красивую красную безрукавку, а в сорочку сунула голубиную траву.
– Вот так. А теперь ступай да отнеси ему эти пироги. – Люси вручила дочери корзинку, застеленную клетчатой тряпицей.
– Но… Мама, меня не оставят с ним наедине, если только за дверью не будет доктора Мингониуса, – попыталась протестовать девушка.
– Твой доктор Мингониус сидит в таверне дяди Радека. – Пани Пихлерова чуть ли не вытолкала дочку за дверь. – Я сама его там видела, когда Радеку обед относила.
– Стражники одну меня не пропустят. Это невозможно!
– Ты – девочка смышленая. Что-нибудь придумаешь. Ступай, да не огорчай мать! – В голосе Люси зазвенели жесткие нотки. – А если не вернешься сегодня – я пойму. О семье думай. А я помечтаю про тебя да королевского сына.
С этими словами она поцеловала старшую дочь в лоб и без лишних церемоний выпроводила ее за дверь.
Что же склонило ее поддаться на уговоры матери? Долг перед семьей? Полная луна над Чески-Крумловом? Память о мягких губах дона Юлия и его игривых укусах, об аромате тонких итальянских благовоний вперемешку с запахом пота, о сладком вкусе вина и пирожных в его дыхании? Другого такого, кто так бы пах, а еще так нежно гладил и целовал ее, в Чески-Крумлове не было. Никогда.
Сама не зная, как это случилось, девушка вдруг поняла, что хочет разорвать все цепи, отринуть все преграды, отдаться бурливой волне наслаждения – и пусть ее, как веточку, уносит в море.
Она знала, что поступает плохо. Что это невозможно. А еще знала, что хочет, чтобы это случилось.
И что ее мать хочет того же.
Отвечая на стук в замковые ворота, часовой Халупка немало удивился, увидев Маркету.
– Поздно же вы сегодня… Вот только доктора Мингониуса еще нет.
– Не важно. Я просто принесла дону Юлию пирожков, что мама испекла, – ответила гостья.
Выражение на лице стражника не оставляло сомнений в его чувствах к королевскому сыну. Он презрительно фыркнул и скривился так, будто учуял какую-то вонь.
– Этот человек – сам дьявол, слечна. Знаю, ты помогаешь отцу отворять ему кровь, но, ради своего же блага, держись от этого чудовища подальше!
С этими словами охранник открыл ворота и позвал пажа.
– Проводи барышню Маркету, да присмотри, чтобы ее встретила экономка, слечна Вера.
Мальчик – младший сын зеленщика – поклонился гостье. Одет он был не по размеру: обувь была ему слишком велика, а одежда, наоборот, мала, так что его худенькие бледные руки далеко высовывались из рукавов.
– Привет, Вильгельм. – Девушка опустила руку в корзину и достала пирожок.
– Спасибо. – Паж сразу потянулся за угощением, отломил кусочек, сунул его в рот и жевал, пока они шли по коридору. Выпечка у Люси Пихлеровой была столь же хороша, как и у других хозяек в Чески-Крумлове, и мальчик облизывался от удовольствия.
Они вместе вышли во двор, и Маркета посмотрела вверх.
И замерла, как вкопанная. Вильгельм сделал три или четыре шага, прежде чем заметил, что она отстала.
– Тебе не плохо, слечна? – спросил он, утираясь рукавом. – Что случилось?
Глаза у девушки были широко открыты, и в них играл лунный свет.
– Ты видел ее? – спросила она.
– Кого?
– Смотри…
Маркета взяла мальчика за плечи, повернула его и указала на второй этаж замка. Там, прямо перед ними, она видела женщину в белом платье и с длинными черными перчатками на руках. Чахлый свет истекал, казалось, из самого ее платья, мягкого, ниспадающего, и следовал за ней, подобно тени.
– Я… Я ничего не вижу, слечна. Ничего, – помотал головой паж.
Женщина исчезла в глубине коридора, и свет померк.
Дочери цирюльника сделалось не по себе. Что с нею происходит? То ей вдруг отчаянно захотелось повидать безумца, вкусить его поцелуев, то теперь вот она увидела призрака…
А как же мечты о Праге и величии науки?
– Вильгельм, не окажешь ли мне любезность? – повернулась она к сыну зеленщика. – А я дам тебе еще один пирожок.
– Все, что угодно, слечна.
– Не говори никому, что я здесь. Я хочу сама отнести пирожки дону Юлию. А то кто-нибудь только испортит сюрприз.
– Но пан Халупка сказал…
– Да. Но он же не знает, что у дона Юлия день рождения. И я не хочу, чтобы кто-то еще это знал, кроме тебя. Тогда никто и не помешает, ладно?
– Ну… хорошо, – нехотя согласился Вильгельм, ковыряя мыском башмака расшатавшийся камень мостовой.
– Я никому ничего не скажу, так что не беспокойся, тебя не накажут. Это просто сюрприз, понимаешь?
Мальчик немножко приободрился. Маркета поделилась с ним секретом – только с ним одним! Ему давно уже нравилась эта симпатичная девушка.
– Мы войдем через дверь для слуг, – сказал он. – Ты можешь подняться по лестнице или, если хочешь сделать сюрприз, воспользоваться платформой.
– Чем?
– Там есть платформа, на которой из кухни поднимают еду. Стражники наверху относят подносы прямо к столу дона Юлия, и еда остается горячей.
– Ловко!
– Говорят, так сделали для Вильгельма Рожмберка, чтобы он мог есть прямо у себя. Ему не нравилась холодная еда, и он всегда наказывал слуг, если получал мясо не прямо из печи.
Мальчик оглянулся – проверить, не подслушивает ли кто? – и добавил:
– Мы с ребятами играем тут, когда дон Юлий во дворе или на окоте. Катаемся на платформе вверх-вниз.
Он вдруг замолчал и насупился, поняв, что проговорился.
– Ты ведь никому не скажешь, слечна? Если узнают, меня выпорют! И других ребят тоже! Да еще и место потеряю…
Маркета улыбнулась, представив, как крумловские мальчишки играют в рожмберкском замке.
– Конечно, нет, Вильгельм, – пообещала она. – Я сохраню твой секрет, а ты – мой.
Они прошли через заднюю дверь, и паж указал на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Лицо его к этому времени перепачкалось сахаром, и он счастливо облизывал липкие пальцы. Девушка поцеловала мальчика в щеку.
На верхней ступеньке лестницы ее встретили стражники.
– Слечна Маркета! Ищешь отца? – спросил один из них. – Его здесь нет.
– Нет-нет. Я по медицинскому делу, – ответила целительница. – Доктор Мингониус говорит, что нам надо выстраивать доверие. Вы сейчас свяжете дона Юлия, а я, в доказательство своего доброго расположения, покормлю его пирожками.
Мужчины уставились на нее большими глазами.
– Доктор Мингониус ничего такого нам не говорил, – сказал другой охранник.
– Может, забыл… Он еще просил передать, чтобы вы на всякий случай связали дона Юлия покрепче. Как сегодня днем.
Стражники поговорили о чем-то между собой, а потом поклонились Маркете и вошли в комнату. Она осталась в коридоре.
Сначала за тяжелой дубовой дверью раздался громкий смех, потом голоса зазвучали тише. Девушка улыбнулась – какая все же перемена произошла с доном Юлием за последние недели, и как…
В конце коридора мелькнуло что-то белое. Она!
Женщина-призрак смотрела на Маркету, делая знаки руками в черных перчатках. Что ей нужно?
Ответить на эти требовательные жесты дочь цирюльника не успела – дверь вдруг отворилась, и стражники вышли из комнаты.
– Тихий сегодня, послушный, – сообщили они, удивленно поглядывая на уставившуюся в пустой коридор Маркету. – Наверное, кровопускание так подействовало. Даже руки сам протянул.
– Спасибо, – сказала целительница и жестом попросила их не входить вместе с нею. – Если что-то понадобится, я крикну.
Читать бесплатно другие книги:
