Свои-чужие Пэтчетт Энн

— Будет мне наука, — пробормотал он, проваливаясь в постельную нежность, в прохладные простыни, под теплые одеяла.

Она положила руку ему на плечо, пытаясь хоть на секунду удержать его внимание.

— Доброй ночи, — сказала она.

Голос Франни был мягче подушек, — теперь, когда все кончилось и Лео Поузен благополучно оказался в постели, ей снова было легко его любить. Она укрыла его и подоткнула одеяло.

— Вы ведь побудете со мною немножко?

И никакой неловкости — только безмятежность, только мгновение, идеально вместившее в себя просьбу о последнем одолжении, — вот она, подумала Франни, та самая непреодолимая пропасть между мужчинами и женщинами. Закрыв глаза, он уснул, не закончив фразы, так что она не стала отвечать. Набросила покрывало поверх одеяла и погасила свет, потом присела на дальний край кровати и переобулась в темноте. В сумке у нее лежали удобные башмаки на плоской подошве. Рабочие туфли касались только ворса гостиничных ковров, оттого и выглядели как новенькие. Они прослужат ей еще много лет.

Попроси кто-нибудь Фикса Китинга и Берта Казинса перечислить случаи, когда они бывали друг с другом согласны, список оказался бы невелик. Тем удивительней было, что, даже не поговорив друг с другом и ничего не обсудив (по правде сказать, эти двое старались избегать любых разговоров и обсуждений), они дружно решили, что Кэролайн и Франни должны стать юристами. Девочки были еще маленькими — Кэролайн училась в средних классах, а Франни не ложилась спать без своих кукол, — но Фикс и Берт, будто генералы какие, уже нанесли, каждый в своей ставке, их будущее на карту. И ведь ни Кэролайн, ни Франни ни капли не интересовались американской историей. И с логикой у них было не так чтобы очень. И в дебатах они не блистали, хотя друг с другом скандалили с неиссякаемым воодушевлением. Но Фикс с Бертом старались вовсе не для девочек. Старались они для себя.

Берт возлагал те же надежды на всех детей в семье, даже на Джанетт, — ничего, думал он, займется бумажной работой, если, конечно, сумеет окончить школу. Ожидая от всех одного и того же, Берт намеревался показать себя справедливым и беспристрастным; а план, продуманный настолько заблаговременно, не мог, по его расчетам, не оказаться успешным хотя бы отчасти. В конце концов, Казинсы отродясь занимались правом. Прадед Берта служил юристом на Пенсильванской железной дороге, дед был судьей в выездном окружном суде. Отец Берта, Уильям Казинс, которого все звали Биллом, был знатоком земельного права, этакой благородной разновидностью поверенного, — к его услугам прибегали солидные конторы в центре Шарлоттсвилла, где он по большей части составлял контракты для друзей, скупавших участки у виргинских фермеров в ожидании момента, когда изменения в градостроительных планах позволят превратить фермы в торговые центры. Это приносило недурной доход, но в один прекрасный день по завещанию бездетного дядюшки жена Билла унаследовала права на розлив кока-колы для половины штата — и Билл удалился от дел в расцвете лет. Он полюбил стоять в гостиной у окна и, глядя через стекло на обсаженную благородными платанами подъездную дорожку, думать, как прекрасен этот мир и как было б славно, если бы он не менялся.

Берт вслед за Джефферсоном верил, что успеха в жизни добьется только тот, кто разбирается в законодательстве, так что, реши кто-нибудь из его детей стать учителем или медсестрой, ему все равно пришлось бы сначала выучиться на юриста. Берт был убежден, что человек, не смыслящий в праве, не может быть ни умен, ни сколь-нибудь интересен, и это убеждение порядком осложнило оба его брака.

Фикс на все это смотрел проще: он хотел, чтобы его девочки стали юристами, потому что у юристов водятся деньги. Чем больше заработают Кэролайн и Франни, тем меньше вероятности, что однажды они променяют мужей на кого-нибудь побогаче. Фикс верил, что история повторяется, и не пытался этого скрывать. То, что случилось однажды, запросто случится еще раз — к бабке не ходи.

И когда Кэролайн было тринадцать, а Франни десять, Фикс купил им к Рождеству по Капланову пособию для подготовки к вступительным экзаменам на юридический. Завернул в красную блестящую бумагу и отправил в Виргинию вместе с обычными, подобранными Марджори подарками — настольными играми, акварельными красками, плюшевым кроликом, свитером и двумя музыкальными шкатулками.

— Каков подарочек! — хмыкнул Берт, взяв в руки книгу Франни, покуда та копалась в обрывках оберточной бумаги в поисках какого-нибудь случайно оставшегося незамеченным подарка. — А неглупо придумано.

— Ты правда так считаешь? — спросила Беверли.

На ней был длинный, до пола, темно-зеленый бархатный халат с застежкой-молнией, сшитый ее матерью специально к Рождеству. Любая другая женщина в таком наряде выглядела бы тетехой, но Беверли даже в халате была ослепительно элегантна.

— Если будут читать по главе в месяц, — сказал Берт, просматривая содержание, — даже устать не успеют. Им пока не нужно ничего тут понимать. Тут специфический язык, пусть для начала освоятся, зато потом, если будут заниматься систематически, справятся с экзаменом на раз-два.

Его собственные планы по выращиванию в семье целой юридической фирмы пока еще находились в стадии разработки, но почин Фикса казался неплохой отправной точкой.

Кэролайн, в шерстяных носках и в красной фланелевой пижаме с оленями, мучилась несказанно: с одной стороны, следовало немедленно послать Берта куда подальше, с другой — речь шла об отцовском подарке. Она решила рассмотреть его попозже и в одиночестве, чтобы лишить Берта удовольствия видеть ее с одобренным им пособием в руках. Франни тем временем раскрыла подарок от бабушки — «Дерево растет в Бруклине» в твердой обложке. Прочитала первое предложение и поняла, что вот этой книге она и посвятит рождественские каникулы, а Капланово пособие подождет. Но чуть позже этим же утром позвонил отец, поздравил Кэролайн и Франни с Рождеством, стал говорить, как ужасно по ним скучает и как хотел бы сейчас быть с ними (девочки тут же расплакались у параллельных телефонов, Кэролайн в кухне, а Франни — сидя на полу у кровати в комнате матери и Берта), — а потом ошарашил новостью: он поступил в Юго-западный юридический колледж и с января будет учиться на вечернем отделении. У вечерников программа рассчитана на четыре года, а не на три, но ничего, Дик Спенсер тоже так учился. Конечно, лучше было бы Фиксу спохватиться пораньше, но чего уж теперь жалеть.

— Задумайся я об этом в вашем возрасте, сейчас был бы уже старшим партнером, — сказал девочкам отец. Раньше он любил петь по утрам «Юнцом я служил когда-то в конторе у адвоката». — Зато у вас полно времени впереди. Если вы начнете заниматься прямо сейчас, и я начну заниматься прямо сейчас, то летом, когда вы приедете, сможем учиться вместе.

Но Франни не хотела заниматься ни в рождественские каникулы, ни летом. Отец уже пообещал свозить их на озеро Тахо и взять напрокат понтонную лодку, чтобы с нее нырять. Кому захочется торчать вместо этого за кухонным столом и зазубривать толстенный том абракадабры?

Зато Кэролайн повесила трубку с чувством, будто только что подала документы в университет. Сунув Капланово пособие под мышку, она поднялась к себе и захлопнула дверь. Она будет учиться вместе с папой.

Франни высморкалась, вытерла глаза и вернулась в гостиную. Ее мать собирала в мусорный мешок усеявшие пол обрывки оберточной бумаги и закрученные хвостики упаковочных лент, а Берт сидел на диване с чашкой кофе и любовался рождественской картинкой: елка, красавица-жена, огонь в камине, миленькая падчерица.

— Папа поступил в юридическую школу, — сказала Франни, удобно устроившись в синем кресле со своей книжкой. — Поэтому он хочет, чтобы мы занимались тоже. Хочет, чтобы мы учились вместе с ним.

Беверли распрямилась, ее мешок был забит до отказа и невесом.

— Фикс поступил на юридический?

Берт покачал головой:

— Староват он для этого.

— Нет, — сказала Франни, радуясь, что может объяснить. — Он будет как Дик Спенсер.

Франни любила Спенсеров. Летом, когда девочки приезжали в Лос-Анджелес, Спенсеры водили всех обедать в «Лори».

Имя показалось Берту смутно знакомым. Дик Спенсер… Дик Спенсер из окружной прокуратуры, тот, что когда-то был полицейским; тот самый Дик Спенсер, что позвал его с собою на крестины. На Франнины крестины.

— Куда он поступил? — спросил Берт. Спенсер, припомнил он, закончил Калифорнийский университет.

— В Юго-западный юридический колледж, — ответила Франни, и сама изумилась тому, что запомнила это.

— Господи, — сказал Берт.

— Ну что ж, — заметила Беверли, отбрасывая с глаз золотистую прядь, — я считаю, молодец он.

— Еще бы, — сказал Берт. — Хотя будет нелегко ходить в юридическую школу каждый вечер после работы. Не представляю, где он найдет время заниматься.

Франни взглянула на отчима. Волосы ее, тоже золотистые и длинные, висели сосульками. С утра она так торопилась вниз, к подаркам, что забыла причесаться.

— А ты что, не учился в юридической школе?

— Конечно, учился, — ответил Берт. — В Университете Виргинии. Только не на вечернем отделении, а днем, как все.

— То есть тебе было проще, — сказала Франни. Она гордилась отцом, который будет делать сразу два дела. Монахини внушили ей, что Господу угодны идущие тернистым путем.

— Не сказал бы, что мне было просто, — отозвался Берт, отпивая кофе.

Кэролайн снова спустилась и прошла через гостиную в кухню за добавкой рождественского кофейного пирога — она чувствовала, что перед учебой ей необходимо подкрепиться.

— Так ваш отец поступил на юридический, — с улыбкой сказала ей Беверли. — Здорово.

Кэролайн застыла на месте, словно мать выстрелила ей в шею отравленным дротиком. Ужас на ее лице мешался с яростью. Всем стало ясно как день, что Беверли совершила страшную, непоправимую ошибку.

— Ты им что, сказала? — Кэролайн резко повернулась к Франни.

— Я не… — Голос Франни прозвучал слабо, а потом и вовсе угас.

Не знала, хотела она сказать, что говорить нельзя, не знала, что это секрет, но слова будто высохли у нее во рту.

— По-твоему, папа хотел, чтобы они знали? А почему он не попросил их позвать к телефону — об этом ты не подумала?

Кэролайн в два прыжка оказалась возле сестры и наотмашь хлестнула ее по костлявому плечику; от удара младшая девочка боком вылетела из кресла. Было больно, и той руке, на которую пришелся удар, и той, на которую она упала. Франни поняла, что Кэролайн взбешена намного сильнее обычного. До сих пор сестра старалась не бить ее на людях.

— Господи, Кэролайн, — воскликнул Берт, опуская чашку. — Прекрати. Беверли, не позволяй ей тиранить Франни.

«Какое тяжкое время — Рождество…» — подумали, каждый на свой лад, все четверо. Беверли потихоньку отодвинулась от девочек. Всем было жалко Франни, но, сказать по правде, Беверли побаивалась своей старшей дочери и не вмешивалась до первой крови.

— Не смей ко мне обращаться, — сказала Кэролайн Берту, изо всех сил сдерживая рвущуюся из нее злость. — С доносчицей своей разговаривай.

Франни плакала. К вечеру красный отпечаток сестрицыной руки превратится в фиолетовый синяк. Кэролайн развернулась и с грохотом взбежала по лестнице. Придется ей заниматься без пирога.

С той поры как Фикс пошел в юридическую школу, его разговоры с девочками вертелись вокруг правонарушений.

— Миссис Полсграф стояла на железнодорожной станции Лонг-Айленд, в Восточном Нью-Йорке, возле весов, — рассказывал он непринужденно, словно о соседке.

Слушала его только Кэролайн, потому что Франни положила телефонную трубку и вернулась к «Кристин, дочери Лавранса». Каждое «юридическое лето», как они потом стали называть это время, Кэролайн и Фикс садились рядышком за кухонным столом, и Фикс разбирал дела. Он говорил, что ему так легче; что если он сумеет объяснить суть дела девочкам, то запомнит и встроенный туда закон.

— Говорят, будто на юридическом учат думать, — так вот, это неправда. Там учат запоминать.

Он стал загибать пальцы:

— Преступная небрежность, насильственная смерть, вторжение в частную жизнь, клевета, нарушение границ владения…

Кэролайн делала заметки. Франни читала. Отцовская учеба позволила ей одолеть «Дэвида Копперфильда» и «Большие надежды», всю Джейн Остин, всех сестер Бронте и в конце концов «Мир по Гарпу».

Между Кэролайн и Фиксом всегда была особая связь, и обсуждение свода Федеральных правил гражданского процесса ее лишь укрепило. Отец и дочь были единодушны в том, что нет ничего скучнее имущественного права — оно было в пять раз крючкотворнее любого другого, перед ним пасовали и чутье, и здравый смысл. Оставалось только рыться в делах, бесконечно зубрить и изобретать хитрые мнемонические приемы. Что такое предложение? Что такое согласие? Что такое сделка? Как возникает выгода для третьей стороны? Имущественное право требовало самого пристального внимания.

— Хорошо, что в семье будет два юриста, — сказал Фикс Франни за обедом, имея в виду Кэролайн и себя. — Кто-то должен зарабатывать, чтобы покупать тебе все эти книжки.

— Они бесплатные, — сказала Франни. — Я их беру в библиотеке.

— Хвала Господу за библиотеки, — сказала Кэролайн.

Поразительно, сколько высокомерия можно вложить во фразу «Хвала Господу за библиотеки». Фикс хохотнул и тут же осекся. Франни решила, что он ненарочно.

Кэролайн была любимицей Фикса и до того, как он пошел на юридический. Так вышло потому, что она была старше, и до развода у них было больше времени, чтобы узнать друг друга. И еще потому, что Берта Кэролайн ненавидела смертной ненавистью и, чтобы испортить жизнь матери, готова была в лепешку расшибиться, — а потом самым подробным образом отчитывалась отцу. Фикс просил дочь сбавить обороты, однако слушать отчеты любил. Он тоже был бы не прочь попортить жизнь Беверли. Кэролайн и внешне походила на Фикса: волосы у нее были каштановые, а по коже растекался золотистый загар, стоило только выйти на пляж. Франни слишком напоминала мать: слишком хрупкая и белокожая, слишком неловкая. Слишком хорошенькая, хотя куда ей до Беверли. Когда, взявши теннисные ракетки и нераспечатанные еще упаковки с мячами, они в шесть утра отправлялись в проулок на задах супермаркета, Кэролайн ухитрялась попасть по мячу двадцать семь раз подряд. Тук, тук, тук — о белую заднюю стену магазина, — казалось, что длиннорукая грациозная Кэролайн рождена для тенниса. Личным рекордом Франни стали три попадания подряд, и то лишь однажды. Но главное различие между Кэролайн и Франни заключалось в том, что Кэролайн ни к чему не была равнодушна. Ей до всего было дело, она интересовалась законами и теннисом, ее заботили школьные оценки — даже по нелюбимым предметам. Ей было интересно все, что отец говорил о матери, ей вообще было с ним интересно, что бы он ни говорил. Франни же просто хотела вернуться в машину и читать Агату Кристи. Чаще всего ее отпускали.

После второго тура экзамена в Коллегию адвокатов Калифорнии отец позвонил девочкам в Виргинию — рассказать, какие психи сдавали вместе с ним. Они шли на экзамен со своими собственными стульями и счастливыми настольными лампами. А один свихнулся настолько, что подрядил приятеля помочь ему притащить счастливый письменный стол. Ну не придурки ли? Экзамен оказался долгим и трудным, как летний забег от парка Макартура до полицейской академии, но для того и занимаешься, чтобы быть готовым, когда придет время себя показать. Фикс был готов и проявил себя достойно. Испытание осталось позади.

Франни поделилась новостью с Бертом. Вошла к нему в кабинет, плотно закрыла за собою дверь и все равно понизила голос:

— Папа сдал экзамен.

Франни с Бертом ладили, даже когда у Берта и Беверли все разладилось и даже несмотря на то, что с Кэролайн у Берта не наладилось ничего. Берт поднял глаза от стопки папок на столе.

— Допущен?

— Он только-только сдал, — сказала Франни. — Наверняка допущен.

Еще бы его не допустили — четыре года он не видел ничего, кроме работы и учебы; все свободное время, все свободные деньги — все принес в жертву будущей карьере. Конечно, он допущен, по-другому и быть не может.

Берт покачал головой:

— В Калифорнии очень лютуют. Многим приходится сдавать по нескольку раз, прежде чем их допустят к юридической практике.

— И ты сдавал несколько раз?

Берт, обычно резкий со всеми, с Франни бывал почти мягок. Он взглянул на нее — девочка стояла не шелохнувшись в ожидании его ответа, — покачал головой, словно извиняясь, и вернулся к работе.

Фикса к юридической практике не допустили.

Позвонила Марджори с подробностями.

— С первого раза никто не проходит. Я знаю кучу юристов, и они все говорят: не берите в голову. Вашему папе просто придется сдать еще разок. По второму разу уже точно знаешь, с чем столкнешься. Никаких неожиданностей, и все как-то понятнее.

— А во второй раз будут те же вопросы? — спросила Кэролайн. Она плакала и закрывала трубку ладонью, чтобы никто не догадался.

— Вряд ли, — с сомнением произнесла Марджори. — Думаю, вопросы каждый раз разные.

— Папа огорчился? — Франни на своем конце провода сообразила, что пришла ее очередь вступить в беседу. — Сильно огорчился, когда узнал?

Фикс просил Франни и Кэролайн молиться за него в день экзамена, и они молились, и попросили монахинь Святого Сердца помолиться тоже, а он все равно не прошел.

— Мы поехали к моей матери, и она приготовила отличный обед.

— О, это здорово, — сказала Франни. Мать Марджори могла поднять настроение любому, что бы с кем ни случилось.

— Она налила ему джину с тоником и сделала мясной рулет. Сказала, как жалко, что он не прошел, но это ничего, потому что он может пересдать. Жизнь, сказала, вечно нас испытывает, и обычно людям дается только одна попытка. По-моему, вашему отцу от этого полегчало.

Готовясь ко второму экзамену, Фикс наделал себе карточек для запоминания. Он подсмотрел эту технику у одного типа, сдавшего со второго раза. Тем летом Фикс показывал дочерям свои сокровища. Разложенные по темам, карточки хранились в обувной коробке. Их было больше тысячи. Кэролайн гоняла Фикса по карточкам, даже когда он останавливался на автомойке, при этом вопросов ему не задавала. Держа карточку у груди, она читала ответ. «Принцип, согласно которому лицо, владеющее землей, принадлежащей на правах собственности другому лицу, может получить законное право собственности на нее, при условии, что соблюдены определенные нормы общего права, и противная сторона…»

Франни стояла у мойки и следила, как за прозрачной стеной проплывает их машина, как по ней сочно шлепает свисающая с потолка (незаконность) ветошь, как ее купают в мыльной (непрерывность) пене, ополаскивают (открытость) водой и покрывают (добросовестность) полиролью. Девочка позволяла автомойке заполнить свое сознание, поглотить его целиком, и все равно этого было недостаточно, чтобы вытеснить оттуда основные условия приобретательной давности.

Чудодейственные карточки не помогли, хотя на второй экзамен Фикс взял с собой свою настольную лампу. Мать Марджори снова накормила его обедом и сказала, подумаешь, сдаст в следующий раз, стыдиться тут абсолютно нечего, не он первый, не он последний, и Фикс опять пошел сдавать, а когда снова провалился — просто оставил это дело. И больше никто не заикался про юридический, пока туда не поступили Кэролайн и Франни.

К тому моменту, когда доучивавшаяся в Университете Лойолы Кэролайн сдала вступительные экзамены на юридический факультет, ее Каплановское пособие было склеено скотчем, исчеркано маркерами трех цветов и щетинилось закладками. Экзаменуемые — братия суеверная, поэтому на семинарах Кэролайн занималась по изданиям исправленным и дополненным, но в постели перед сном читала экземпляр, присланный ей когда-то отцом на Рождество. Надежды Фикса и Берта на то, что непрерывные многолетние занятия обеспечат девочкам высший результат на экзамене, оправдались не вполне. Максимальная оценка равнялась ста восьмидесяти баллам. Кэролайн Китинг получила сто семьдесят семь. Она не знала, на чем потеряла три балла, но так их себе и не простила.

Почти через две недели после того, как Франни, чудесным образом вычислив номер, довела Лео Поузена до его комнаты и никем не замеченная выбралась из гостиницы, в бар позвонили. В десять минут седьмого все столики уже были заняты, у стойки — ни одного свободного стула. Люди с напитками в руках толпились за спинами сидящих, смеялись и трепались во все горло, не забывая посматривать — не освободится ли где сидячее место. Одна из официанток, девица по имени Келли, та, чей ребенок то и дело оставался у бывшего мужа, приобняла Франни за талию и зашептала, почти касаясь ее уха накрашенными губами. Здесь в ходу был задушевный тон, и даже о самых пустяках сообщали, будто поверяли нечто сокровенное.

— Тебя к телефону, — выскользнул из общего гула голос Келли.

Франни никогда не звонили в бар. Келли звонили постоянно: то бывший муж, то няня, то мать, которая иногда присматривала за ребенком. Ни одна смена не обходилась без того, чтобы малютке не потребовалось чего-нибудь невообразимого. Франни быстро перебрала в уме всех, кто мог умереть, потом поняла, что не угадает. Шум в зале стоял оглушительный: перекрикивающие друг друга голоса, непрерывный звон бокалов, Лютер Вандросс с чертовой кассеты, значит, следующий — Бинг Кросби. Трубка была у Генриха — отведя ее подальше от лица, словно телефон вдруг превратился в кусок придорожной падали, бармен продолжал беседовать с посетителем. Слегка опущенный подбородок Генриха выражал крайнее неодобрение. Не было нужды изъявлять его словами. Франни прижала ладонь к уху, словно это и в самом деле могло заглушить царящий вокруг гвалт.

— Это Лео Поузен, — произнес голос в трубке.

— Серьезно? — выпалила Франни.

Будь у нее хоть секунда, чтобы собраться с мыслями, она бы ответила по-другому. Лео Поузен не шел у нее из головы с тех пор, как она дотащила его до постели и в ознаменование этого события перечла «Первый город». Но Франни сильно сомневалась в том, что у самого писателя сохранились хоть какие-то воспоминания о том вечере, и ей и в голову бы не пришло, что он объявится снова. Предположение, будто ей может позвонить Лео Поузен, требовало запредельного для Франни Китинг уровня самомнения.

— Мне следовало позвонить раньше.

— Зачем? — спросила она.

— Из-за меня вы чуть не попали в переплет. А я даже не поинтересовался, не было ли у вас неприятностей.

— Нет, обошлось, — сказала она.

Она глянула поверх стойки и вообразила, что в баре пьют его персонажи: стакан с виски держит сам Септимус Портер, а рядом галдят его девицы.

— Я вас не слышу.

— Я говорю — обошлось. Тут сейчас ужасно шумно. Народу полно.

Генрих не сводил с нее глаз, и она прикрыла трубку ладонью.

— Это Леон Поузен, — сказала она Генриху, но Генрих только покачал головой и отвернулся.

— Вы можете приехать в пятницу в Айова-Сити?

— В Айову?

— Я должен быть на одной вечеринке, и подумал, что вам может быть любопытно составить мне компанию.

Он замолчал. Франни изо всех сил вслушивалась в надежде понять, откуда он звонит, но ничего не вышло — слишком гудел бар. Она посильнее вжала трубку в свое многострадальное ухо.

Наконец Лео Поузен снова заговорил:

— Если честно, я вам соврал. Не будет вам ни капли любопытно, но я подумал, что вечеринка станет выносимой, если вы пойдете туда со мной. Я сниму вам номер в отеле. Не Палмер-Хаус, конечно, но на ночь сойдет.

— У меня нет машины, — сказала Франни.

— Я пришлю вам билет на автобус! Так даже лучше. От этой погоды никогда не знаешь, чего ожидать. Будь вы за рулем, я бы нервничал. Вы не против приехать на автобусе? Я мог бы прислать вам билет в отель. Франни из бара Палмер-Хауса… как ваша фамилия?

Франни увидела, как мужчина на другом конце зала поднял стакан и покачал им из стороны в сторону. Нельзя доводить до того, чтобы клиенты напоминали тебе о твоих обязанностях.

— Китинг. Слушайте, мне нужно бежать. — Она не отрывала взгляда от стакана, следя, как над головами посетителей свет играет в кубиках льда. — Я опять рискую потерять работу. Да, я могу поехать автобусом.

Франни легко нашла, кто выйдет поработать за нее в пятницу вечером. По пятницам чаевые давали щедрее, и Франни начала жалеть об их утрате, едва договорившись о подмене. Пускай билет и номер в гостинице оплачивала не она, поездка все равно обойдется ей недешево.

— Он надеется с тобой переспать, — сказал Кумар, когда Франни сообщила ему о телефонном звонке.

Когда она вернулась с работы, Кумар еще не ложился, а сидел за кухонным столом над грудой книг и пачкой самоклеящихся листочков. Вид у него был невеселый — Кумару предстояло закончить обзор статьи на сотню страниц с сотней примечаний. У него не было сил даже думать о Франни, не то что спать с ней.

Конечно, Кумар был прав, — зачем еще кому-то тащить из другого штата барную официантку? — но Франни почему-то казалось, что дело тут в другом. Лео Поузен ждал две недели, прежде чем позвонить ей, — почему? Пытался ее забыть, но не смог? В Айове такие целомудренные официантки?

— Может, я поразила его своим умом! — Франни сама рассмеялась над тем, какую милую глупость сморозила. — Или своим обаянием.

Кумар добродушно пожал плечами, но ничего не сказал.

В ночь, когда Франни познакомилась с Лео Поузеном, она, как и собиралась, разбудила Кумара и рассказала обо всем. Было почти два часа. В темноте Франни забралась к нему в постель и потрясла за плечо:

— Угадай, кого я встретила! Угадай!

Кумару нравились книги Лео Поузена. Они с Франни обсуждали их, когда только познакомились. Он рассматривал ее книжные полки, пока Франни на кухне варила кофе, и, когда она вернулась с чашками, увидела у него в руках «Септимуса Портера». Апдайка он оставил на полке, Беллоу и Рота тоже.

— Ты читала Леона Поузена? — спросил он, просто чтобы удостовериться, что книги не оставил кто-то из ее бывших дружков.

Франни и Кумар познакомились вскоре после поступления в Университет Чикаго. Они оказались рядом на гражданском праве и решили заниматься вместе. Подружились, не сообразив, что скоро у них не останется времени на дружбу. Теперь, когда, поиздержавшись, Франни поселилась у него на диване, Кумар никак не мог понять, отчего ему так неприятна ее предстоящая поездка. Оттого, что женщина, которую он, будь на это время, мог бы даже полюбить, собирается на вечеринку в другом штате и с другим мужчиной? Оттого, что он хотел бы поехать с ней? Или оттого, что ему вдруг захотелось поехать вместо нее?

Лео Поузен поджидал ее на автовокзале в Айова-Сити. На нем были черное пальто и серая фетровая шляпа, и он изучал висящее на стене под стеклом расписание автобусов, словно раздумывая, не отправиться ли куда-нибудь самому. Увидев идущую навстречу Франни, он улыбнулся шире и благодарнее, чем тогда, в баре.

— Я и не надеялся, что все получится, — сказал он. Нижние зубы росли у него тесно, один налезал на другой, но выглядело это даже мило.

Он протянул руку для пожатия. Не забыть бы рассказать об этом Кумару — если бы Лео собирался уложить ее в постель, если бы только затем Франни ему и была нужна, он бы сразу ее поцеловал.

— Видите, я доехала благополучно.

— Нет, вы не поняли, — весело отозвался он. — Я думал, буду тут сидеть, морозить зад, смотреть на каждого выходящего из чикагского автобуса, а это будете не вы, и снова не вы, и опять не вы. Потом даже на всякий случай встречу следующий автобус из Чикаго — вдруг я перепутал рейсы? А потом мне станет очень неловко, и я пойму, каким идиотом был, вообразив, будто могу послать незнакомке билет на автобус и ждать, что она выйдет из дверей просто потому, что так мне приспичило. Я все распланировал. Честно говоря, я был настолько уверен, что вы не приедете, что даже думал не идти на вокзал, исключительно чтобы вам отомстить.

— Вот был бы ужас, — сказала Франни, сообразив вдруг, что не знает ни его телефона, ни адреса.

Он тряхнул головой:

— Я собирался до вечера страдать и обзывать себя старым дураком, а потом позвонить на кафедру и сказать, что у меня непредвиденные обстоятельства и на вечеринку я, наверное, прийти не смогу.

— Ну вот, — сказала Франни, не вполне понимая, о чем речь, — судя по всему, я расстроила ваши планы.

— О, еще как, еще как! Вы загубили мне весь день.

Он потер руки, чтобы согреться, потом глубоко засунул их в карманы. Автовокзал оказался симпатичнее, чем ожидала Франни, — полы подметены, никто не спит на скамейках в зале ожидания, — но холод здесь стоял почти как на улице — ледяная февральская стужа продуваемой ветрами среднезападной прерии. Единственный кассир сидел за своим окошечком в шапке, перчатках и теплом пальто.

— Хотите сначала поехать в отель, освежиться? Отдохнуть, может быть?

Франии покачала головой:

— Не особенно.

Невероятно, почему он так удивился при виде ее: ведь всякому ясно, что Франни Китинг ни за что не отклонила бы приглашения Лео Поузена. Значит, вопрос в том, предположила она, насколько он сам себя ощущает Леоном Поузеном. Знаменитый писатель не усомнился бы в том, что она примчится на его зов, но случайному знакомцу из бара и вправду надеяться было не на что. Ради случайного знакомца она в жизни бы не стала трястись в автобусе, да и вообще она не представляла, ради кого могла бы проделать подобный номер. И в комнату никого другого она бы не потащила — Франни пробрала дрожь при одной мысли об этом, и выстуженный автовокзал тут был не виноват. И все-таки, глядя на Лео Поузена, она не испытывала знакомого ощущения, будто совершает огромную ошибку. С той секунды, как она заметила его у доски с расписанием, Франни была рада, что приехала в Айову.

Он снял с ее плеча полотняную сумку — когда-то Франни носила в ней учебники. В те дни сумка казалась жутко тяжелой. Сейчас в ней лежали только ночная рубашка и зубная щетка, смена одежды на завтра и томик рассказов Элис Манро — почитать в автобусе.

— Непохоже, что вы насовсем, — сказал Лео Поузен.

— Только на ночь.

— Тогда я должен хоть немножко показать вам Айову, до того, как стемнеет.

— Я ее отлично разглядела из автобуса, когда мы подъезжали. Похоже на ту часть Иллинойса, которая не Чикаго.

Поездка заняла пять с половиной часов. В промежутках между рассказами Манро Франни смотрела на бескрайние заснеженные поля, ощерившиеся обломанными кукурузными стеблями, и на длинные тени от этих стеблей в предзакатном свете. Она прислонилась головой к оконному стеклу. Поля, поля и снова поля — никаких бессмысленных украшательств типа деревьев.

— Значит, общее представление вы получили, — сказал он и кивнул на большие двойные двери, ведущие на стоянку. — Тогда едемте ужинать.

Они вместе вышли на мороз, мягкий снег только начал заметать недавно очищенные тротуары.

Старый снег устилал землю, покоился на давно оставленных кем-то машинах, на крепеньких кустиках, которым придется удерживать его невыносимую тяжесть до весны. Франни остро ощутила собственную хрупкость, когда мороз вступил в бой с ее пальто. Не сказать что хуже, чем в Чикаго, может, даже теплее на градус-другой, но все равно ощущение было, будто продираешься сквозь битое стекло. Франни представила себе первых поселенцев в крытых фургонах, пересекающих прерию в поисках лучшей доли. Почему они здесь остановились? Лошади захромали? Наступила весна? Так проголодались, что бросили вожжи со словами: «Мы уже достаточно далеко забрались»?

— Напомните, чем это лучше Лос-Анджелеса? — спросила Франни.

Жаль, что она не может взять его под руку и прижаться к нему. За высоким Лео Поузеном можно было бы спрятаться от ветра.

— В Айове я ни на ком не женат.

— Как и в большинстве штатов, надеюсь.

— Вот это мне в вас и нравится. Вы с оптимизмом смотрите на жизнь.

Он приобнял Франни и повел ее к итальянскому ресторану, выглядевшему как недавно переделанная придорожная закусочная.

— Не рассчитал я, — сказал Лео, посмотрев на часы. — Кажется, мы не успеваем пообедать. Только выпить. Сумеете пока продержаться на одной выпивке? Попозже у нас с вами будет полно еды.

Франни была рада хоть куда-то уйти с мороза. Арктическое дыхание влетевшего вместе с ними ветра заставило посетителей обернуться к двери. В ресторане, в отличие от автовокзала, топили от души.

— Отлично продержусь.

Франни принялась расстегивать молнию пальто, выпутываться из шарфа и стаскивать шапку. Башмаки ее на резиновом ходу были отделаны чем-то похожим на шерсть отслуживших свое плюшевых мишек. Зимой не до щегольства.

На вид женщина за барной стойкой то ли приближалась, то ли уже перевалила за отметку «шестьдесят». Ее светленькие кудряшки были собраны на макушке в подобие башни, а черный жилет едва сдерживал напор могучей груди. Слева на жилете было затейливо вышито «Рэй».

— Кто к нам пришел! — воскликнула Рэй. — Решил забежать перед работой?

— Подумал, что хорошо бы, — отозвался Лео.

— Я пыталась от него отделаться, — обратилась Рэй к Франни, поблескивая глазами из-за частокола густо накрашенных ресниц, — но ничего не вышло. Что будешь пить, милая?

— То же, что и он, — сказала Франни, мотнув головой в сторону Лео. — И наверное, немного хлебных палочек и стакан воды.

— Чтобы осадить виски? — спросила женщина, оборачиваясь к полкам и снимая бутылку скотча. — Разумно. Так что, ты его представишь?

— Вы незнакомы? — растерялась Франни.

Похоже, барменша ее с кем-то перепутала. Франни указала на сидевшего рядом с ней мужчину.

— Вы знакомы с Лео Поузеном?

Это невероятно развеселило Лео и барменшу. От их хохота в угрюмом ресторанчике даже вроде бы стало светлее.

— Рэй, очень приятно, — сказала барменша и протянула Лео ладонь, которую тот пожал обеими руками, словно приветствуя дорогого друга.

— Она делает для меня лед, — сказал он.

— Он у меня прямо тут, в пакете.

Рэй открыла морозилку под барной стойкой и вытащила пакет на молнии, на котором толстым черным маркером было написано «НЕ ТРОГАТЬ».

— Он думает, Айова пытается его отравить испорченным льдом.

— Он мне говорил, — кивнула Франни.

— Говорил? — спросил Лео, снимая шарф и высвобождаясь из пальто.

На нем опять был костюм, на этот раз темно-синий, и полосатый галстук.

— Так кому я должна буду вас представить?

— Аудитории, которая соберется сегодня на чтения, — сказала Рэй, зачерпнув стаканом две порции льда. — В этом городе никому нет дела до знаменитых писателей, но лично я люблю сходить на чтения, когда выдается свободный вечер. Уже много лет хожу. Интересно для разнообразия посмотреть на клиентов за работой. А знаешь, что все они мне говорят? Говорят: Рэй, это ты должна писать книги.

Лео кивнул, искренне соглашаясь:

— И должна.

Рэй улыбнулась ему и снова повернулась к Франни:

— Иногда кто-то из студентов, занятых в программе, представляет старших. К слову, мне нужно твое удостоверение личности.

Франни порылась в сумке в поисках бумажника и протянула барменше права; та вынула из кармана штанов очки для чтения и сделала то, чего Франни не делала никогда, — стала искать дату рождения. Франни вообще редко спрашивала документы, а когда спрашивала, справедливо полагала, что, если уж у человека имеется удостоверение личности как таковое, его смело можно считать совершеннолетним.

Удовлетворенная увиденным, Рэй поставила перед Лео оба стакана и протянула ему Франнины права.

— Погляди-ка, — сказала она. — Ей почти двадцать пять. Ей-богу, Франсис, я бы ни за что не дала тебе больше семнадцати. Вот так и понимаешь, что стареешь. Все кругом выглядят все моложе и моложе.

Лео взял очки и сам посмотрел.

— Содружество Виргиния? — удивился он и перевернул права, возможно заинтересовавшись, не собирается ли Франни после смерти стать донором органов. — Я думал, вы из Лос-Анджелеса.

— Да, но водить училась в Виргинии.

— То есть девочка — не твоя студентка и не знает, что через двадцать минут у тебя чтения. И кто же она тебе?

Рэй говорила все тем же веселым голосом, но смотрела теперь только на Лео, а Лео продолжал разглядывать водительские права.

— Она мой бармен, — рассеянно сказал он, потом, опомнившись, поднял глаза на Рэй и улыбнулся. — Другой мой бармен.

Франни не стала его поправлять. Вряд ли женщине за стойкой хотелось, чтобы она встряла. Рэй налила «Дьюарс» в два стакана и подтолкнула их вперед.

— Восемь долларов, — сказала она.

Забыв о воде и хлебных палочках, она отошла к противоположному — дальнему от двери и самому теплому — концу стойки, где уже толпился народ.

Лео Поузен положил на стойку десятидолларовую купюру. Если он и понял, какую пакость секунду назад сделал приятельнице, готовой таскать на работу пакеты со специально для него сделанным дома льдом, то не подал виду. Он сосредоточил все свое внимание на выпивке.

— Вначале мне придется читать, а потом будет вечеринка в мою честь. Это входит в мои служебные обязанности. Их немного, и они все перечислены в контракте. На прочие вечеринки мне ходить не обязательно.

— Когда вы собирались сказать мне про чтения? Лео слегка покачал головой:

— Я полагал, что мне и не придется говорить. Для начала я не думал, что вы вправду приедете сюда на автобусе из Чикаго, а если и приедете, думал я, вы будете измучены поездкой и захотите отдохнуть в отеле. Когда я приезжаю в новое место, я всегда чувствую себя усталым. Меня утомляет поездка, утомляет новизна, и я никогда никуда не езжу на автобусе, так что я думал, если вы приедете, то захотите сразу же лечь. У вас явно больше сил, чем у меня.

— Даже если бы вам удалось бросить меня в отеле, пока вы читаете, а потом забрать перед вечеринкой, неужели вы думаете, что меня никто бы не спросил, как мне понравились чтения?