Свои-чужие Пэтчетт Энн

— Вы меня не печатаете.

Эта мысль доставила Эрику такое удовольствие, что он улыбнулся.

— Сойдемся на ничьей, хорошо? Чехов — мой конек, отказники — ваш. Мы оба занимаемся старьем.

— Там кус-кус? — спросила Марисоль у Франни, указывая на салат с огурцами и помидорами.

— Израильский, — сказала Франни, передавая блюдо. — Он просто крупнее.

Дурное предчувствие, посетившее Франни в магазине деликатесов, сбылось. Настало время обеда, а Лео и гости по-прежнему валялись на диванах по всему дому. Джонас вроде бы работал над рукописью, по крайней мере, на коленях у него лежала стопка бумаги, а в зубах торчал карандаш. Собираясь в гости на ланч, рукописи с собой обычно не берут. Эрик вернулся из бассейна и заявил, что, хотя всего два часа назад съесть что-либо еще представлялось ему невозможным, он, похоже, скоро опять проголодается. Во всяком случае, ему нужно выпить.

Лео поднял взгляд и улыбнулся:

— Это мысль.

После очень долгого вечера, когда Франни не пришлось готовить, но пришлось разогревать, раскладывать по тарелкам и подавать, после поглощения запредельного количества вина и последовавшего затем разграбления хозяйских запасов кальвадоса и сотерна — надо же что-то выпить после обеда («Франни, запиши, что мы украли, — сказал Лео, роясь на полках в кладовой. — Хочу все запомнить, чтобы возместить») — все отправились на боковую веранду курить, а Франни осталась в столовой, выглядевшей так, словно там закатил вечеринку Дионис собственной персоной. Она глубоко вздохнула и начала собирать тарелки.

Долговязый молодой романист последовал за ней в кухню. На мгновение ей показалось, что он вознамерился помочь, потом она поняла: намерения у него иные. Джонас был в очках, хотя Франни не помнила, чтобы он их надевал раньше, когда читал.

— У меня контракт с «Кнопфом», — сказал он, взяв бокал и держа его в посудном полотенце. — Entre nous[3], я надеялся на «Фаррар, Строс и Жиру». Я еще студентом мечтал издаваться в ФСЖ, но… — Он пожал плечами и прислонился к мойке. — Знаете, как это бывает.

— Они не взяли книгу? — спросила она.

Джонас, казалось, обиделся.

— Деньги, — сказал он. — Все знают, что в ФСЖ настоящих денег не платят.

Франни споласкивала тарелки, когда вошел Лео.

— Вот ты где! — выкрикнул он, увидев молодого романиста.

Руки он раскинул в стороны, в одной был зажат высокий стакан для коктейля.

— Я хотел показать тебе дерево.

Иногда он, подвыпив, начинал орать, и Франни забеспокоилась, не слышат ли его соседи, тем более что все окна были открыты.

— Дерево? — переспросил Джонас.

Очки у него слегка запотели из-за того, что он стоял возле мойки.

Лео обнял молодого человека за плечи и повел прочь.

— Идем, сам увидишь. Небо ночью такое красивое.

— Серьезно, Лео? — вслед ему сказала Франни. — Дерево? Не мог придумать ничего получше?

Астрид не осталась ночевать, но молодой писатель как-то умудрился. Сказал, что его укачивает в машине, если он выпьет, а он сегодня однозначно выпил. Он осмотрел дом и заявил, что все это — чистый Фицджеральд, так что остаться на ночь — часть сюжета. Астрид, которая и сама бы осталась, если бы ее пригласили, вызвалась приехать за ним завтра к обеду.

Когда весь датский фарфор, принадлежавший актрисе, вернулся в горки со стеклянными дверцами, цинковые столешницы были протерты, а мусор вынесен, Франни остановилась взглянуть на плоды своих славных трудов. Гости обеспечили ей три дня тяжкой работы, но к такому она привыкла. Не готовить, конечно, а наполнять бокалы и вытряхивать пепельницы, расставлять тарелки и молча внимать разговорам. Завтра воскресенье, а в воскресенье все закончится. Франни была горда собой: она держалась молодцом. Лео наверняка ей благодарен за столь доброе отношение к его друзьям.

После похмельного завтрака, к которому все заказали яйца, и все — в разном виде, Лео объявил, что ему нужно работать. Он сложил в холщовую продуктовую сумку блокнот, ручки, бутылку виски и два томика Чехова (Эрик убедил его написать предисловие к новому изданию, хотя, разумеется, не раньше, чем Лео закончит собственный роман) и ушел через лужайку в однокомнатный домик на задах участка. Было очевидно, что домик, где стояли маленький письменный стол, узкая койка, мягчайшее кресло, оттоманка и торшер, был выстроен вовсе не для того, чтобы писать (вот Лео и не писал), а чтобы скрываться там от мотыльков, роем слетавшихся на благодатный огонь актрисиного дома.

— Хорошо, что он работает, — сказал Эрик Франни.

Он держал кофейную чашку обеими руками, печально глядя вслед Лео — так женщина на берегу смотрит в точку на горизонте, где скрылся корабль китобоев.

— Нам нужно его поощрять, следить, чтобы он не бросал. Нельзя, чтобы он снова утратил творческий импульс.

Франни не стала упоминать, что никакого импульса нет, потому что нет книги. Она гадала, что Лео сказал Эрику.

— Он будет, будет работать, — туманно ответила она, — как только все уляжется и стихнет.

Прилично ли спросить, на каком автобусе они собираются возвращаться в город? Она взглянула на Эрика, на его седые, длинные, вьющиеся волосы, на очки, поднятые на лоб.

— Дайте мне знать насчет автобуса, — сказала она. — Я вас отвезу. В воскресенье бывает очередь, если слишком задержаться.

Марисоль покачала головой:

— Мне хватило пятницы. Про воскресенье и подумать страшно.

Она посмотрела на мужа:

— Когда ты возвращаешься?

Эрик откинул голову назад, словно пытался продумать поездку.

— Во вторник? Наверное, во вторник. Нужно будет все проверить и уточнить.

Марисоль кивнула и вытащила из газеты вкладку «Мода».

— Что ж, у меня лишний день. Я приехала на день позже тебя.

На кухню пришел Джонас в зеленых купальных трусах и футболке.

— Можно мне пока кофе? — спросил он, щурясь на утреннее солнце. — Схожу поплаваю.

Франни многое могла бы сказать, но именно в это мгновение ее отвлекли трусы писателя. Прямо-таки поразили.

— А где вы взяли это?

Джонас глянул на себя.

— Это? Не помню. В REI?

В футболке, на ярком свету он выглядел лет на двадцать.

— Они ваши? Вы их с собой привезли?

Теперь все смотрели на нее.

— Привез, — сказал он. Оттянул ткань двумя пальцами. — Что не так?

— Так вы с вещами?

Он понял, к чему клонит хозяйка, и выставил против нее никуда не годную защиту:

— Меня укачивает в машине. И я не люблю ездить по ночам. Астрид сказала, что дом большой.

Когда они приехали, Франни была в супермаркете. Она не видела, что он прибыл с чемоданом. Раз он не собирается уезжать, нужно будет сменить ему постельное белье. Зазвонил телефон, и Джонас, демонстрируя независимость, сам налил себе кофе и вышел через заднюю дверь.

— Я хочу поговорить с отцом, — произнес голос в телефонной трубке.

— Ариэль?

Ответа не последовало. Ясно было и так: у Лео двое сыновей и дочка, которая одна с ним по-прежнему разговаривает, так что, если звонит женщина и просит отца, это может быть только Ариэль.

— Минутку, — сказала Франни. — Он на заднем дворе. Я его позову.

Эрик взглядом спросил у нее, по какому поводу звонит Ариэль, но Франни не обратила на него внимания. Прошла по влажной траве под вишневыми деревьями, мимо бассейна, где Джонас уже лежал без футболки на трамплине, поставив в головах чашку кофе. Подойдя к двери домика, Франни не стала стучать.

— Ариэль звонит, — сказала она.

Лео раскинулся на кровати с томиком Чехова в руках. Он поднял глаза на Франни и улыбнулся:

— Не скажешь ей, что я работаю? Передай, что я перезвоню.

— И не подумаю, — ответила Франни.

— Я с ней сейчас не могу разговаривать.

— Ну, я тоже не могу, так что будь добр сам пойти в кухню и повесить трубку.

Она вышла из домика и отправилась на задний двор. Отыскала в изгороди знакомый лаз и выбралась наружу — через соседский двор, по их подъездной дорожке, и на улицу. Шлепанцы били ее по пяткам. Сейчас она очень хотела велосипед, шляпу и немного денег, и в то же время ничего на свете не хотела, кроме как просто побыть одной. Франни не могла отделаться от мысли, что все эти неприятности и неудобства устроила себе сама. Если бы она не пустила свою жизнь на самотек, никто бы не просил ее сварить капучино, и, если бы она не пустила свою жизнь на самотек, она бы с радостью варила капучино, потому что это не было бы ее работой. Она бы варила кофе по доброте душевной. Она бы просто наслаждалась своей добротой, и она бы не спрашивала себя постоянно — неужели она всего лишь смазливая официанточка? На пороге тридцати лет Франни хотела понять, как стать чем-то бльшим, чем муза, и крепко помнила слова отца, сказанные при их последней встрече в Лос-Анджелесе: «Быть любовницей — это не работа».

Ее отец не читал «Свои-чужие»; зато читала сестра.

— Прямой клеветы там нет, — сказала Кэролайн Франни. — Он замел следы.

— Я рада, что ты не пишешь обзоры для «Таймс».

— Скажу по-другому: мне книга не понравилась, но я не стану подавать на него в суд.

— Тебя в книге, считай, и нет.

Кэролайн рассмеялась:

— Может, оттого она меня и раздражает. В любом случае, если бы я собиралась судиться, я бы подала коллективный иск, от всей семьи.

— Что ж, — сказала Франни, — только так нас теперь и можно было бы собрать вместе.

Забавно, как же теперь Франни не хватало Кэролайн. Друг дружку они, пока росли, ненавидели лютой ненавистью, однако тогда, в детстве, в их отношения закралась странная привязанность. В конце концов, семейная история у Франни и Кэролайн была одна на двоих. Кэролайн занималась патентным правом в Кремниевой долине. Сложнее этого для юриста нет ничего. Она была замужем за инженером-программистом по фамилии Уортон. Все обращались к нему только по фамилии, потому что имя у него было стариковское — Юджин. Франни считала, что Уортон смягчил сестру. С ним Кэролайн научилась смеяться. Франни не помнила, чтобы в детстве ее сестра хоть над чем-то смеялась, по крайней мере при Франни. У Кэролайн и Уортона рос малыш по имени Ник.

В тот семестр, когда Лео преподавал в Стэнфорде, Франни проводила с Кэролайн много времени. Сестра по-прежнему изводила ее разговорами о возвращении на юридический, и Франни верила: изводит — значит, любит.

— Поверь, — говорила Кэролайн. — Я знаю, что учеба — это тоска. Я даже знаю, что работа юриста — тоска. Но рано или поздно тебе придется чем-то заняться. Если ты думаешь, что где-то тебя ждет идеальная работа, то и в восемьдесят лет будешь читать объявления в разделе «требуется».

— Так обычно уговаривают выйти замуж хоть за черта, лишь бы в девках не остаться.

— Ну почему обязательно за черта? Как ты не поймешь? Получишь степень по праву — и пожалуйста, иди бороться с дискриминацией на рынке жилья или в издательство устройся, составляй контракты для писателей.

Франни улыбнулась и покачала головой.

— Я разберусь, — сказала она тогда сестре.

Но она не разобралась и теперь шла по Амагансетту куда глаза глядят, только бы подальше от любимого и его друзей. Разглядывала витрины, а когда увидела на скамейке газету, села и прочла ее от и до. Солнце светило так ласково, в воздухе словно мед был разлит, и Франни почти простила своих загостившихся гостей. Она сидела на скамейке до тех пор, пока не уверилась, что время готовить ланч давно миновало. Прошла мимо ресторана, который они с Лео любили, в надежде, что вдруг увидит его там. В конце концов решила вернуться. Больше ничего не оставалось. Она собиралась незаметно прокрасться к себе в комнату, но ее заметили с боковой веранды и замахали ей.

— Франни, что у нас тут без тебя было! — сказал Лео, словно не было ничего странного ни в том, что она ушла, ни в том, что вернулась.

Астрид, уже приехавшая из Саг-Харбора, кивнула: — Мне пришлось привезти сэндвичи к ланчу.

И там еще остался шербет.

— А мы с Эриком съездили в город и купили все к обеду, — сказала Марисоль.

— Кому-то все-таки придется вернуться в город, — заметил Эрик. — Того, что мы купили, не хватит.

Франни смотрела на их лица, смягченные завесой сетки, светом, падавшим на них сбоку и сзади, клумбой желтых лилий, отделявших ее от них. Чем не созерцание тигров в зоопарке.

— Холлингер звонил, — сказал Лео. — Они с Эллен едут из города на машине. Будут тут где-то через час.

— Холлингер? — переспросила Астрид. — Ты мне не говорил. Откуда он узнал, где ты?

Джон Холлингер не был клиентом Астрид. Его роман «Седьмая история» победил «Своих-чужих» в борьбе за Пулитцеровскую премию, и два автора устроили целое представление под названием «Как это не повлияло на нашу дружбу», хотя в сущности не были такими уж друзьями.

— Какое там «через час», — отмахнулась Марисоль. — Он вечно опаздывает.

В былые времена Франни с ума бы сошла от радости, сообщи ей кто, что Джон Холлингер приедет обедать, но те времена миновали. Теперь Холлингер и его жена были не более чем двумя лишними тарелками на столе. Всего их получалось восемь, если принять за данность, что Джонас и Астрид не уедут никогда.

— А ты как? — спросил Эрик, взглянув на Франни, словно только сейчас вспомнил, что она отсутствовала. — Хорошо ли погулялось?

Франни заслонилась рукой от солнца и озадаченно взглянула на Эрика.

— Не то слово, — сказала она.

Этого оказалось достаточно, чтобы ее избавили от разговоров.

На длинном деревянном столе в кухне стояло шесть картонных коробок и лежало с полдюжины кукурузных початков, еще в листьях. Франни услышала царапанье, а потом одна из коробок внезапно дернулась вперед.

Лео вошел в кухню и встал у Франни за спиной.

— Ты уж прости за Холлингера, — сказал он, целуя ее над ухом. — Он ведь не спрашивал, готовы ли мы его принять. Просто взял и объявил о своем прибытии — скором и неминуемом. Надо было нам с тобой снять на лето номер в мотеле посреди Канзаса.

— Они бы нас и там нашли.

— Я целый день отсиживался в домике, чтобы все думали, что я пишу роман. Где ты была?

— Что в коробках? — спросила Франни, хотя она, разумеется, прекрасно знала, что в этих коробках.

— Марисоль подумала, что будет забавно поесть омаров.

Франни повернулась и посмотрела на него:

— Она сказала, что она вегетарианка. Она умеет их готовить?

— Не думаю, что это большая премудрость. Их просто бросают в воду. Слушай. — Лео положил ей руки на плечи и посмотрел прямо в лицо, отчего стал вдруг выглядеть очень мужественно. — Не хочется тебе сообщать, но придется: Ариэль приезжает на пару дней.

На свете всякое бывает, но Франни и Ариэль под одной крышей в это всякое не входили. Из-за Ариэль Франни, приезжая в Нью-Йорк, стороной обходила целый район вокруг Грамерси-парка. Это был для них единственный способ соблюсти приличия — не пересекаться.

— Она не приедет, зная, что я здесь, — сказала Франни. — Я взяла трубку.

— Мне кажется, она просто хочет посмотреть дом. Я неосмотрительно рассказал ей о нем еще несколько месяцев назад. Тогда я не думал, что мы его снимем. Она говорит, ей нужно отдохнуть.

Франни отвлекли скребущие звуки. Теперь она заметила, что коробки миллиметр за миллиметром продвигаются по столу. Даже думать об омарах, заключенных во мраке, было мучительно — равно как и об Ариэль Поузен, заявляющейся в Амагансетт, хотя, возможно, тут у Франни случился эмоциональный перенос. Лео перехватил ее взгляд.

— О, быть бы мне корявыми клешнями, — сказал он, глядя на печальные вместилища, пытавшиеся сбежать. — Скребущими по дну немого моря.

— Лео, она меня ненавидит. Она это ясно дала понять.

Лео не без труда выдавил из себя блеклую улыбку.

— Ну, может быть, именно этим летом она перестанет тебя ненавидеть, и мы заживем все вместе. Рано или поздно это должно случиться.

— Когда? — спросила Франни.

Не «Когда она перестанет еня ненавидеть?» — на этот вопрос Франни знала ответ, но «Когда она приезжает?».

Он вздохнул и привлек ее к себе — на широкую, теплую грудь литературы.

— Она не знает. Может, завтра, может, во вторник. Она сказала, что, если все уладит, сможет приехать сегодня, но это, я думаю, вряд ли.

— Она приедет с Баттон?

Четырехлетняя Баттон была дочерью Ариэль, единственной внучкой Лео Поузена.

Лео удивленно взглянул на нее:

— Конечно.

Конечно.

— А кто еще?

Лео заглянул в холодильник и нашел бутылку пино-гри, которую не допили за ланчем. Вылил остатки в бокал, стоявший на мойке.

— Наверное, ее бойфренд. Есть у нее какой-то Геррит. По-моему, голландец. Она сказала, что пока не знает, какие у Геррита планы. Может, она лучше себя ведет, когда ей есть перед кем покрасоваться.

— Так, может, после чая и пирожного не нужно заходить за край возможного? — спросила Франни у омаров.

— Это что еще такое? — удивился Лео.

Франни покачала головой:

— Ничего. Это следующая строчка.

— Никакая это не следующая строчка, — сказал он и вышел с бокалом на веранду.

Франни положила в сумку ножницы и вынесла все шесть коробок к машине. Франни, считавшая себя бесталанной, обладала исключительной способностью взваливать на себя такую ношу, что и вообразить было страшно. Она чувствовала, как скребутся омары, как их тела тяжело съезжают в темные картонные углы.

— Помочь? — спросил Джонас, при виде Франни ускорив шаг.

Он возвращался из бассейна, спина и грудь неровно обгорели.

— Справлюсь, — сказала Франни, поставив коробки, чтобы открыть дверцу машины.

— Едете в город?

— Да, опять в город.

Она устроила пассажиров по полу у заднего сиденья: по три с каждой стороны.

— Дайте я только сбегаю за рубашкой, — обрадовался он новому развлечению. — Мне кое-что нужно в городе. Я составлю вам компанию.

Она хотела было сказать «нет, не надо», объяснить все, но вместо этого кивнула. Подождала, пока за ним закрылась дверь кухни, потом еще десять секунд, потом села в машину и уехала.

Франни и Лео не говорили о браке, разве что иногда, в сентиментальном ключе, в постели, когда его руки крепко обхватывали ее спину, да и тогда разговор был лишь о том, как бы они мигом поженились, если бы не прошлое и не будущее. Они никогда не упоминали о преграде, что принадлежала настоящему времени, — о дочери Лео.

Франни по большей части старалась не думать об Ариэль, пережив несколько катастрофических встреч с ней, когда отношения с Лео только начинались. Франни не стремилась полюбить дочь Лео, но надеялась однажды научиться хотя бы сочувствовать ей на расстоянии. Для этого она приучила себя всякий раз, как заходила речь об Ариэль, думать о своем собственном отце. Представляла себе, как Фикс заводит себе подружку моложе ее, а бедняжку Марджори отправляет в отставку. Как Фикс уходит в загул с любимой официанткой, и не просто на выходные, а на пять лет. Как ее отец влюбляется в официантку без средств к существованию, которая дожидается его в мотелях, покуда он ведет наружное наблюдение. Когда у нее получалось, выдерживать яростную нелюбовь Ариэль было легче. А по правде говоря, Франни не выносила, когда кто-то ее ненавидел. Ни в школе Святого Сердца Иисусова, ни колледже ее к этому не готовили. На юридическом были все условия для того, чтобы засуроветь, ну и поглядите, что у нее вышло с юридическим.

В двух кварталах от воды Франни нашла, где поставить машину, и понесла шесть коробок к концу пирса, мимо рыбаков с ведрами и лесками, мимо туристов, державшихся за руки. Она хотела, чтобы омары оказались на глубине. Может быть, у них достанет глупости завтра забраться еще в чью-нибудь кастрюлю, но Франни не хотела, чтобы они вышли прямиком на пляж через две минуты после пересмотра приговора. Она выставила шесть коробок рядком и открыла их. Рождество на пирсе. Рождество ракообразных. Сейчас омары были пятнистыми, черно-зелеными, не того пронзительно-красного цвета, который приняли бы после варки. Они были еще вполне резвыми, близость соленой воды придала им сил. Они нетерпеливо махали перевязанными клешнями. Им никогда не понять, чего они избежали, хотя омары вряд ли вообще что-нибудь понимают. Франни взяла ножницы и защелкала ими в коробке, изо всех сил стараясь перерезать широкие резинки, не задев клешню и не лишившись пальца. (Первая резинка с каждого омара снималась легко, со второй приходилось повозиться.) Закончив, Франни по одному выбросила омаров из коробок в океан — они падали в воду с приятным «плюх!», а потом погружались и исчезали без следа.

Когда Франни загрузила в машину все необходимые припасы и приехала обратно, день уже клонился к вечеру. Она мельком увидела на главной веранде Лео, говорившего с кем-то у двери (девять человек к ужину? это уж слишком), где были остальные — бог знает. У заднего двора стояла блестящая серебристая «ауди»: видимо, Холлингеры приехали. Франни подумала, как хорошо было бы принять душ, а уж потом встретиться с ними, но все обернулось иначе. Она как раз начала носить коробки и сумки в кухню. На третьей «ходке» вошел Лео, а с ним — высокий молодой человек с длинной черной косой.

— Франни, — сказал Лео.

Франни поставила на стол тяжелую коробку, которую держала в руках: половину занимало вино, половину — крепкие напитки. В машине оставалась еще коробка вина. Франни оперлась руками о коробку, чтобы они не дрожали. Едва увидев нового гостя, она поняла, что натворила, сколь серьезную ошибку совершила, отдав другому человеку то, что ей не принадлежало. Она понимала и тогда, но ей было все равно. Лео так слушал, задавал столько вопросов, а потом попросил, чтобы она все ему рассказала еще раз. Ничто в ее жизни не могло сравниться с лучами его внимания.

— Господи, — сказал Элби. — Ты все такая же.

Франни и представить не могла, что он станет таким высоким и таким тощим. Одет в футболку без рукавов и какие-то штаны не по росту с бесчисленными карманами. Руки смуглые, мускулистые, кисти в татуировках. Это был одновременно ее брат и кто-то совсем незнакомый.

— А ты изменился, — сказала Франни.

И она ведь прекрасно знала, что рано или поздно Элби объявится. В первые месяцы после выхода книги она так и ждала, что он вот-вот вывернет из-за угла, но время шло и шло. А потом — она про него забыла?

— Как ты нас нашел?

— Я его нашел, — сказал Элби, указывая на Лео. — Выяснилось, что его найти проще всего на свете.

— Это приятная новость, — сказал Лео.

— О тебе я не думал, — сказал Элби, обращаясь к Франни. — Но в общем все сходится. Кто-то же должен был ему рассказать.

Они хотели пойти в конюшню скрести лошадей щеткой. Если они чистили лошадей и выгребали навоз из пары денников, Нед обычно разрешал им по очереди покататься на кобыле. Но Элби сводил их с ума. Что он делал такое невыносимое? Стоя перед ним сейчас, Франни не могла вспомнить. А может быть, он ничего такого и не делал. Может быть, просто кому-то из них пришлось бы присматривать за ним в конюшне, а никто не хотел. Он не был чудовищем, что бы они ему тогда ни говорили, на самом-то деле в нем не было ничего особенно ужасного. Он просто был маленьким.

— У Элби воняет изо рта, — заявила Франни, потом повернулась к нему. — Ты что, зубы утром не почистил?

Так все и началось. Холли нагнулась и понюхала воздух перед лицом брата. Закатила глаза.

— «Тик-так», бога ради.

Кэролайн взглянула на Кэла:

— Не помешает. Ты же знаешь, он никогда не чистит зубы. Не думаю, что он их вообще чистил с тех пор, как мы сюда приехали.

Кэл вытащил из кармана пластиковый пакетик. Там было четыре, четыре он ему и дал.

— Что, все? — спросил Элби.

— От тебя воняет, — сказал Кэл. — Не съешь, распугаешь лошадей.

Тут Джанетт вышла из комнаты. Она не объяснила, куда пошла, но остальные сказали, что ее надо подождать.

— Я хочу пойти! — сказал Элби.

Франни покачала головой:

— Эрнестина велела нам не расходиться.

Они дождались, пока он уснет. Это было недолго. Кэл отнес Элби в прачечную и оставил на полу под грудой простыней. Было воскресенье, Эрнестина готовила большой ужин. Она никогда не стирала по воскресеньям.

И вот, двадцать лет спустя, о том дне, большую часть которого Элби проспал, он прочитал в книге, с автором которой никогда не встречался, и теперь стоял здесь, в летнем доме актрисы. Франни покачала головой. Руки у нее заледенели. Никогда прежде ей не было так холодно.

— Прости меня, — сказала она.

Слова вышли без звука, и она их повторила.

— Я знаю, грош цена моим извинениям, но прости. Я совершила ужасную ошибку.

— И в чем ты ошиблась? — сказал Лео.

Он залез в коробку и вынул бутылку «Бифитера».

— Я себе налью. Никто больше не хочет выпить?

— Ты что, думала, я этого никогда не увижу? — спросил Элби. — То есть, может, расчет был и неплох — узнал-то я только сейчас.

— Я пытался ему все объяснить, пока тебя не было. — Лео плеснул джина в стакан. — Писатели получают вдохновение из разных источников. Одним дело никогда не ограничивается.

Франни посмотрела на Лео — хоть бы он сейчас взял стакан и ушел на веранду курить с гостями.

— Просто дай нам минутку, — сказала она. — Тут дело не в тебе.

— Разумеется, дело во мне, — возразил Лео. — Книга-то моя.

— Нет, я все равно не понимаю. — Элби ткнул пальцем в сторону Франни, а потом в Лео: — Как он-то впутался в мою жизнь?

— Это не твоя жизнь, — сказал Лео. — Это я и пытаюсь объяснить. Это мое воображение.

Элби взвился, как кнут, и с силой толкнул Лео обеими руками в плечи. Лео, вздрогнув, уронил стакан на пол, и на мгновение комнату заполнил пронзительный запах джина.

— Ты не понимаешь, зачем я пришел, да? — спросил Элби. — Ты хоть знаешь, каких усилий мне стоит не убить тебя сейчас? Я бы мог, правда. И если ты меня придумал, то должен понимать, что мне терять нечего.

Тут явно нужно было шагнуть к Лео, взять его за руку, но Франни вместо этого повернулась к Элби. Жертвой тут был Элби. Ее с Лео жертвой.

— Слушай, пойдем поговорим, — сказала она брату. — Давай выйдем и поговорим.

Лео отшатнулся, словно его ударили, и залился краской. Лео — который был ниже ростом, тяжелее и вдвое с лишним старше Элби, — клялся потом, что Элби действительно его ударил. Стакан покатился мимо его ног, чудом не разбившись.

— Я звоню в полицию, — заявил он.

Дышал он громко и неровно.

— Никто никуда не будет звонить, — сказала Франни.

— Какого черта, что значит «не будет»? — изумился Лео.

Через вращающуюся дверь в кухню вошла Марисоль, а следом за ней Эрик.

— Франни, где мои омары? — спросила она.

Франни сперва не поняла, о чем речь и почему Марисоль вообще до сих пор в доме, но потом вспомнила.

— Идем, — сказала она, не сводя взгляда с Элби.

— Ты вообще знаешь, сколько стоят омары?

Эрик тронул жену за плечо.