Свои-чужие Пэтчетт Энн

Кэролайн нежно пригладила ему волосы. В детстве она хотела только одного — жить с отцом, а ей не позволяли.

— Ты же не умел кататься на доске, — сказала она. Фикс медленно покивал волнам в знак согласия:

— Я и плавал не очень.

Они полюбовались на паренька с розово-красным воздушным змеем в виде дракона — тот взвивался вверх, описывал бешеные круги, а потом пикировал вниз. Проводили взглядом двух роллерш в бикини — они пронеслись мимо, едва не задев длинными ногами колени Фикса.

— Ваша мама была не такая, — сказал Фикс, все еще глядя на серферов.

Франни не поняла, о чем он — о девушках на роликах? Но Кэролайн догадалась:

— Ты о том, что мама не была хирургом-ортопедом?

— Ваша мама была лучше, вот и все. Не мне вступаться за нее, но я хочу, чтобы вы знали — она была не такой, как эта актриса изображает.

Сестры переглянулись над спинкой инвалидного кресла. Кэролайн покачала головой.

— Пап, — сказала Франни. — Это все были не мы.

— Вот именно. — Фикс похлопал ее по руке, словно хваля за понятливость.

Когда они вернулись в машину, Кэролайн и Франни проверили телефоны. Они выключили их в кинотеатре, а потом забыли включить.

— Эх, жаль, у меня нет телефона, — сказал Фикс. — Пялился бы в него с вами за компанию.

— Можешь попялиться в свой «Томас бразерс», — сказала Кэролайн, прокручивая большим пальцем нескончаемый поток сообщений с работы.

У Франни было два сообщения, одно от Кумара, спрашивавшего, где чековая книжка, а другое от Элби: «ПОЗВОНИ МНЕ!!»

— Секундочку, — сказала Франни и вышла из машины.

Он ответил после первого гудка.

— Ты еще в Лос-Анджелесе?

Недели две назад они обменялись имейлами. Она сообщила, что едет на день рождения к отцу.

— Как раз сейчас смотрю на океан.

— У меня к тебе огромная просьба, тем более что ты передо мной в долгу: не сказала, что гребаное кино выходит на этой неделе.

— Ты о чем? — спросила Франни.

Паренек все еще держал дракона в воздухе. Ветер был в самый раз.

— Мама больна. Ей совсем плохо уже три дня, а в больницу она ни за что не хочет. Сначала говорит, что все ничего, и тут же — что болеет, так что вряд ли все же она здорова. Я могу приехать вечером, но боюсь, что ей нужно в больницу прямо сейчас. До соседей я дозвониться не могу, ее лучшей подруги нет в городе. Мать никогда не была, что называется, компанейским человеком, а если какая-то компания у нее и появилась, она мне не сообщила, так что вариантов у меня немного. Я не хочу вызывать скорую, чтобы не напугать ее до смерти — а вдруг с ней все не так уж и плохо.

Элби замолчал и вдохнул:

— Не могла бы ты съездить взглянуть, как она там? Джанетт в Нью-Йорке, Холли, черт бы ее драл, в Швейцарии. Я могу позвонить маме, сказать, что ты заедешь. Она разозлится, но хотя бы дверь откроет.

Франни оглянулась на «краун-викторию», понимая, что машина туда домчится моментально. Посмотрела на отца и сестру на переднем сиденье, глядевших на нее из окон с видом людей, опаздывающих на важную встречу.

— Конечно, — сказала она. — Давай адрес. Потом я тебе перезвоню и скажу, надо ли приезжать.

Повисла пауза, и Франни подумала, что у нее отключился телефон. Она иногда забывала подзарядить его. Потом снова возник голос Элби:

— Да, Франни, вот еще что…

— Твоя мама не знает про фильм, да?

— Мама не знает про книжку, — сказал он. — Как выяснилось, роман — вполне подходящее место, если что-то нужно спрятать.

Прошло больше двадцати лет с того дня, как Элби сел на поезд до Амагансетта. Перед отъездом он дочитал книгу и отдал ее Джанетт. Пройдя пешком три мили от станции до актрисиного дома, он постучал в дверь, чтобы выяснить, как попала в чужие руки его жизнь.

Позже, поругавшись с Лео, Франни вместе с Элби вышли через заднюю дверь, даже не увидевшись с Ариэль и Баттон. Они направлялись в домик на задах участка, когда встретили по пути Джона Холлингера. Он был в безупречно мятом костюме и курил сигарету. Писатель любовался красотой ночи.

— Какое место, а? — с изумлением сказал он им. Франни и Элби, не включая в домике свет, стали пить джин, передавая друг другу бутылку. Никому и в голову не придет искать их здесь, да и, скорее всего, никому не придет в голову вообще их искать. Вместо этого Лео с гостями усядутся на закрытой веранде по другую сторону лужайки и будут курить и пить джин, которой привезли Холлингеры. Лео будет костерить полоумного братца Франни — братца сводного и бывшего — мол, заявился откуда ни возьмись, наскандалил, но не скажет, из-за чего братец так взбеленился.

— Ты сказал Джанетт, что поедешь? — спросила Франни.

— Нет-нет. — Элби покачал в темноте головой. — Джанетт увязалась бы за мной, и уж она бы его точно убила.

— Его — вряд ли.

Джин обжигал — приятно и привычно. Франни поняла, что берегла его для подходящего случая.

— Это я во всем виновата, — сказала она.

— Ага, — сказал Элби. — Но я бы не дал Джанетт тебя убить.

— Долг милосердия. Это ненадолго, — сообщила Франни, вернувшись в машину.

Она объяснила Кэролайн и отцу, в чем дело.

— Давайте я вас двоих высажу возле дома и проверю, как она там. Я быстро съезжу.

— Это Элби сейчас звонил? — сказал Фикс.

— Он.

— С ума сойти! — сказала Кэролайн. — Ну надо же как все совпало!

Даже на Кэролайн это произвело впечатление.

Совпасть должно было многое. Франни и Элби дружили. Элби пригласил их с Кумаром к себе на свадьбу. На холодильнике у Франни висела фотография дочери Элби, Шарлотт. Они почти никогда не забывали про дни рождения друг друга.

— Не знаю, как твою сестру, но меня ты возле дома высаживать не будешь, — сказал Фикс. — Я Терезу Казинс сто лет не видел.

— Давно ли ты знаком с Терезой Казинс? — спросила Кэролайн.

По ночам четыре девочки, лежа на двухъярусных кроватях, не раз обсуждали, как хорошо было бы, если бы отец Кэролайн и Франни женился на матери Холли и Джанетт. Тогда бы все устроилось.

— С тех пор, как Элби спалил школу. Я вам не рассказывал? Ваша мать позвонила и попросила меня вытащить его из изолятора для несовершеннолетних, оказать ей такую услугу, как будто я нанимался.

— Про школу мы знаем, — сказала Кэролайн. — Переходи к Терезе.

Фикс покачал головой:

— Поразительно, если вдуматься, как это тамошние копы его мне отдали. Мы с ними были едва знакомы. Я им просто показал значок и сказал, что приехал забрать Альберта Казинса. Через две минуты я расписываюсь за парня, и мне его передают. Поспорить готов, сейчас так не делают, по крайней мере на малолетке. В его шайке была еще пара-тройка ребят, если я правильно помню, двое черных и мексиканец. Дежурный сержант меня спросил, заберу ли я и их тоже.

— А ты что? — спросила Франни.

Как же так? Получалось, она столько раз слышала эту историю и только сейчас поняла, что из нее выбросили самое интересное?

— Оставил там. Мне и один-то был не нужен, а уж все четверо — и подавно. Помню, он сначала в больницу попал. У него спина обгорела, там, где футболка занялась. Ему дали куртку больничного уборщика, но дымом все равно разило. Я велел ему опустить в машине все стекла.

— Бессердечный ты, пап, — сказал Кэролайн.

— Ни хрена себе бессердечный! Я спас парня. Я его вытащил, не кто-нибудь. Это я отвез его в пожарную часть, поговорить с вашим дядей Томом. Он тогда работал в Уэстчестере, всю трассу мимо аэропорта надо было проехать. Это я застрял там в пробке с сыночком Берта Казинса, от которого несло, как из угольной ямы. Они с дядей Томом поговорили по душам. Знаете, ваш дядя в детстве был поджигателем, вечно все жег. Не школы, конечно, просто пустыри и фигню всякую, никому не нужную. Многие пожарные начинают с того, что устраивают поджоги. Учатся поджигать, а потом учатся тушить. Том все это объяснил Элби, и потом я отвез его обратно в Торранс. Целый божий день в машине.

— И так ты познакомился с Терезой Казинс, — сказала Кэролайн.

— И так я познакомился с Терезой Казинс. Славная была женщина, помнится. Потрепало ее сильно, однако нос она не вешала. Но вот ее парнишка… тот и правда был сущий волчонок.

— Он исправился, — сказала Франни.

— Еще бы ему не исправиться. Сначала я узнал, что он расстроил твою помолвку с тем еврейчиком… — Фикс поднял руку. — Ой, опять вырвалось, прости, я хотел сказать — «с алкашом», а теперь он волнуется за мать.

— Мы не были помолвлены, — поправила его Франни.

— Франни, — сказала Кэролайн, — пусть Элби воздадут должное.

— Тот же дом в Торрансе? — спросил Фикс.

Франни прочитала адрес вслух.

Он кивнул:

— Тот же дом. Я тебе скажу, как туда добраться. Можно все время поверху.

«И все это уйдет с тобой, — подумала Франни, закрывая глаза. — Все твои истории. Все, что я прослушала, выбросила из памяти, не так поняла или не поняла вовсе. Все советы, как лучше доехать до Торранса».

В Виргинии на шестерых детей приходилось две комнаты и один кот, они таскали еду друг у друга с тарелок и брали полотенца в ванной, не разбирая, где чье, но в Калифорнии все было врозь. Холли, Кэл, Элби и Джанетт никогда не приглашали в дом Китингов, а Кэролайн и Франни точно так же никогда не были у Терезы Казинс. Берт и Тереза купили дом в Торрансе в шестидесятых, когда Берт получил должность в окружной прокуратуре Лос-Анджелеса: и от центра недалеко, и до пляжа рукой подать. В доме было три спальни: одна для Берта и Терезы, одна для Кэла и одна для Холли. Когда появились Джанетт и Элби, все потеснились. То был дом на первое время, порт, из которого они собирались отчалить в прекрасную жизнь. В конце концов все, кроме Терезы, его покинули: сперва Берт, потом Кэл, потом Элби, Холли и Джанетт. Джанетт разговорилась в тот последний год перед колледжем, когда они с Терезой жили вдвоем. Обе диву давались, как им, оказывается, хорошо и весело друг с дружкой.

В общем-то, сказка вышла со счастливым концом. Пока Тереза день за днем, год за годом ходила на службу в окружную прокуратуру, Торранс расцвел. Район, из которого когда-то нужно было уезжать сразу, как деньги появятся, стал перспективным, а потом и популярным. По схемам из журнала Тереза разбила сад суккулентов и устроила рокарий. Достроила веранду. Переделала комнату мальчиков в кабинет. Агенты по недвижимости засовывали в ее почтовый ящик написанные от руки записки, спрашивая, не заинтересована ли Тереза в продаже дома, но все записки она бросала в мусорный бак. Терезе нравилось работать помощником юриста, и она хорошо справлялась. Коллеги постоянно твердили, что ей бы пойти на юридический, — она была умнее многих из них — но Терезе это было не нужно. Она работала на округ до семидесяти двух и ушла, получив роскошную калифорнийскую пенсию — одну из тех, которые в конце концов доведут штат до банкротства. Юристы, давно сменившие место службы, приехали поднять бокал за Терезу на вечеринке в честь ее выхода на пенсию. Вскладчину ей купили часы.

Раз в год она летала в Нью-Йорк повидать Джанетт, Фоде и внуков. Тереза любила их, но Нью-Йорк ее угнетал. Калифорнийцы привыкли к собственным домам, машинам и лужайкам. Ей не хватало простора. На отложенные деньги Тереза купила билет в Швейцарию, чтобы навестить Холли в дзен-центре. Десять дней она сидела на подушке рядом со своей старшей дочерью и ничего не делала, только дышала. Терезе какое-то время нравилось дышать, но потом и тишина стала ее угнетать. Она судила жизни своих дочерей, как Златовласка в домике трех медведей: это слишком горячо, это слишком холодно, тут слишком жестко, тут слишком мягко. Мнение свое Тереза держала при себе, ей меньше всего хотелось, чтобы подумали, будто она кого-то осуждает. Элби приезжал в Торранс два-три раза в год. Тереза составляла список того, что нужно подправить в хозяйстве, и он его выполнял, пункт за пунктом — ставил новый мотор на дверь гаража, промывал бойлер… Годами перебиваясь случайными заработками, Элби поневоле научился всему на свете. Теперь он работал на компанию из Уолнат-Крик, выпускающую велосипеды. Ему нравилось. На Рождество он присылал матери билет на самолет, чтобы она приехала и посидела под елочкой с ним, его дочерью и женой. Когда же попкорн, камин и бесконечные партии в «сундучки» начинали ее угнетать, Тереза с извинениями уходила в ванную, просто постоять минутку над раковиной и поплакать. Потом умывалась, вытирала лицо и возвращалась в гостиную как новенькая. Проплакаться было хорошо, но все-таки не такого праздника ей хотелось.

После ухода Берта Тереза встречалась с несколькими юристами и с парочкой полицейских. Гуляла она только с неженатыми. Это железное правило Тереза не нарушала никогда, даже ради «пропустить по рюмочке после службы», даже когда кавалер клялся и божился, что рюмочкой все и ограничится. Вскоре после отъезда Джанетт в колледж Тереза влюбилась в публичного адвоката Джима Чена, защитника всего на свете, и им досталось десять славных лет, пока на автостоянке у окружного суда его не настиг сердечный приступ. Рядом было полно народа, его увидели и вызвали неотложку. В толпе нашлась секретарша, прошедшая курсы первой помощи, когда у нее были маленькие дети, и она делала ему искусственное дыхание, пока не приехали врачи. Но иногда бывает так, что все сделаешь правильно — а толку никакого. Жизнь, как теперь понимала Тереза, — это череда потерь. Случалось в ней, конечно, и иное, хорошее, но потери были неизбежны и неодолимы, мир держался на них, как на трех слонах.

И вот у нее в животе завелась эта дрянь, от которой она перегибалась пополам, так больно, что вся трясешься, потом боль отступала и можно было снова вздохнуть. Сообрази Тереза, что ей надо к врачу, три дня назад, когда все только началось, она бы доехала сама, но теперь она уже три дня как не ела и ослабела до того, что сесть за руль не могла. Можно было позвонить Фоде и спросить, что делать, Фоде же был врачом, но она прекрасно могла разыграть этот разговор у себя в голове, не беспокоя зятя на другом конце страны: он скажет, что надо позвонить подруге и поехать в больницу или, даже проще, вызвать скорую. Терезе не хотелось ни того ни другого. Она так устала, что подвигом было добраться до туалета или до кухни — попить, а потом обратно в постель. Ей было восемьдесят два. Дети, пожалуй, из-за этого ее живота подумают, что пора решать вопрос — может она и дальше сама себя обслуживать или пора перебираться в заведение на севере, где-то неподалеку от Элби. К Джанетт в Бруклин ехать нельзя — в Бруклин едут влюбляться, писать романы и заводить детей, а не стареть, и к Холли она поехать не могла, хотя прикидывала, что смерть в дзен-центре может дать какие-то преимущества в загробном мире.

На второй день ей пришло в голову, что, возможно, эта хворь, чем бы она ни была вызвана, решит вопрос о ее будущем как таковом: не исключено, что убийственная боль ее на самом деле убьет. Терезин аппендикс был все еще при ней, и пусть от аппендицита умирают разве что школьники в походах — кто знает, вдруг ее отросток терпеливо ждал все эти годы, чтобы устроить шоу под занавес? Не худший вариант, если подумать. От перитонита она умрет не так быстро, как милый Джим Чен на парковке, но все же. Когда ее ненадолго отпустило, Тереза отыскала ключ от депозитной ячейки, документы на машину, свое завещание. Только человек, совсем не верящий в завтрашний день, может проработать всю жизнь в юриспруденции и не составить толковое завещание. Ее имущество было разделено на три части. Дом, за который давно все было выплачено, постоянно рос в цене; имелись и кое-какие сбережения. Тереза откладывала с тех пор, как дети окончили школу. Она выложила все на кухонный стол и села писать записку. Она не хотела, чтобы это выглядело как записка самоубийцы, потому что никакого самоубийства она не совершала, но ей казалось — тот, кто в конце концов зайдет в дом, должен найти что-то еще, кроме ключей от машины и ее тела. Она взглянула на стопку бумажек, на которых обычно записывала, что надо купить. На каждой веселенькие маргаритки танцевали в своих горшках над россыпью розовых букв, складывавшихся в слова «Не забудь!». Она всегда считала, что это очень глупо, если бумага указывает тебе, что тебе надо не забыть, но сил пойти поискать простой белый лист у нее не было. Боль снова нарастала, и Терезе хотелось обратно в постель.

Нехорошо мне.

На всякий случай.

С любовью, мама.

Так вполне сойдет.

Только Элби отвлекал ее от очень умеренной, как ей показалось на третий день, боли. Он все названивал и названивал, чтобы узнать, как она, и Тереза отвечала по-разному — смотря на какую часть болезненного цикла приходился телефонный звонок. Несколько раз она просто не брала трубку. Ее угнетала сама мысль о том, что придется разговаривать. Но потом она ответила, и Элби велел встать и открыть входную дверь. Сказал, что ее приедет проведать Франни Китинг.

— Франни Китинг?

— Она в городе, навещает отца. Я попросил ее заехать и узнать, как ты.

— У меня есть знакомые, вполне способные узнать, как я, — сказала Тереза, сама понимая, как жалко это звучит.

Да, у нее были друзья, она просто решила посидеть дома и поэкспериментировать со смертью.

— Уверен, что есть, но я устал ждать, когда ты им позвонишь. Иди открой дверь. Она приедет с минуты на минуту.

Тереза повесила трубку и оглядела себя — хлопчатобумажный халат на молнии (ее мать в Виргинии сказала бы «как у манекенщицы») она не снимала уже три дня. Он неприлично измялся и пропитался испариной. С тех пор как все это началось, Тереза не принимала ванну, не чистила зубы и не смотрелась в зеркало. Приезд Франни Китинг, конечно, был не то же самое, что приезд Беверли Китинг, но сейчас в мозгу Терезы они сливались воедино. Беверли, которая раньше была Беверли Казинс, а теперь стала Беверли Кто-то Там — Джанетт говорила, что она за кого-то вышла после Берта, но Тереза забыла за кого. Беверли Кто-то Там была столь сокрушительно прекрасна, что и думать о ней было больно, даже пятьдесят лет спустя. На фотографиях, которые дети привозили с каникул, Беверли выглядела так, словно это Катрин Денев случайно проходила мимо, когда они играли в бассейне или качались на качелях, и ненароком забрела в кадр. Тереза не хотела умереть с мыслями о красоте Беверли Китинг. Та к тому же была моложе Терезы, не намного, но все же. Беверли еще и восьмидесяти не было.

Волна боли накрыла ее, и пришлось ухватиться за спинку кресла, чтобы устоять на ногах. Что-то глубоко внутри живота, сверху донизу, от бедра до бедра. Рак матки? Рак костей? А рак может развиться так быстро? Если она не откроет, Китингова дочка позвонит своему папаше. Элби сказал, что она навещает отца. Он сейчас сам уже старый, но может позвонить какому-нибудь приятелю из полиции, чтобы взломали дверь. У полицейских с этим делом быстро. Она почувствовала, как пот проступает у нее под волосами — еще чуть-чуть, и вся голова станет мокрая. Она отпустила кресло и двинулась к входной двери. Каждый шаг заставлял ее мысленно произносить «твоюмать, твоюмать». Тереза твердила это как мантру, концентрировалась на словах, пытаясь выровнять дыхание, как учила Холли. Она широко открыла входную дверь и отодвинула защелку на антикомариной сетке, потом медленно зашаркала обратно — переодеться и плеснуть себе в лицо воды. Хорошо бы в ванной еще остался ополаскиватель для рта. Чистить зубы сил уже не было.

Не прошло и пяти минут, как раздался голос:

— Миссис Казинс?

А потом, секунд пять спустя, окликнули по-родственному:

— Тереза?

Она услышала, как открывают дверь-сетку.

— Минутку.

Тереза натянула спортивные трикотажные штаны, сунула ноги в кроссовки, вытерла голову полотенцем. До чего же больно. Волосы у нее были совсем короткие, но кого тут прельщать? Джанетт говорила, что вид у нее будто после химиотерапии. Холли говорила, что она похожа на буддистскую монахиню. Элби про ее волосы не заговаривал.

— Это Франни, — произнес голос.

— Я знаю, Франни. Он мне сказал.

Тереза закрыла глаза, подождала, вдохнула на твоюмать, выдохнула на твоюмать. Это немного помогло.

Когда она вошла в гостиную, там сидели двое — блондинка и брюнетка. Блондинка совсем не ухоженная, напоказ — в хвостике седина, лицо ненакрашенное, одета в хлопчатобумажную майку на тесемочках. Брюнетка более холеная, но, по правде говоря, ни на ту ни на другую второй раз не взглянешь. Обеим было до Холли и Джанетт как до луны. Тереза растянула рот в улыбке чистым усилием воли.

— Это моя сестра, Кэролайн, — сказала блондинка. — Надеюсь, вы не против, что мы приехали. Элби о вас волнуется.

— Да, с годами он стал заботливый, — сказала Тереза. Она старалась не задыхаться. — Удивительно: сколько в свое время нас поволноваться заставил, а теперь переменился и сам волнуется.

— Думаю, так бывает, — сказала Кэролайн.

Тереза посмотрела на них долгим взглядом. Сколько раз она их видела на фотографиях, столько историй о них слышала. Кэролайн была задира, Франни — тихоня. Они обе хорошо учились в католической школе, но Кэролайн была умнее, Франни — добрее.

— Я понимаю, это прозвучит безумно, но скажите мне, девочки, мы с вами прежде встречались?

Кто из них двоих закончил юридический, а кто вылетел, Тереза точно не помнила, но по их виду можно было догадаться.

— На похоронах Кэла, — сказала Франни. — По-моему, только однажды.

Тереза кивнула:

— Тогда понятно, что я не помню.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Кэролайн.

Прямо к делу. Властная особа. Казалось, если Тереза вздумает соврать, Кэролайн подойдет и ударит ее в живот.

— Мне было нехорошо, — сказала она, кладя руку на спинку стула. — Но получшело. Я уже встала. В нашем возрасте с болячками трудно справляться. Любая ерунда сбивает с ног.

— Вы не хотите пойти к врачу? — спросила Франни.

Хотела бы — так и пошла бы, подумала Тереза. Но нельзя же хамить. Девочки не сделали ничего плохого. Это Элби попросил их приехать. Они не виноваты.

— Нет, — сказала она.

Та, что поумнее, слегка прищурилась:

— Смотрите, раз уж мы приехали, мы можем сейчас отвезти вас в больницу. Если вам придется вызывать скорую в одиннадцать вечера, будет куда сложнее. Прошу прощения, но выглядите вы не очень.

Мисс Разумный Довод. Наверное, уже партнером стала.

— Мне восемьдесят два, — сказала Тереза. Она чувствовала, как у нее на лице выступает пот. — Я уже давно не выгляжу очень.

— Так вы не поедете? — спросила Кэролайн.

Прошу занести в протокол, что подсудимый отказался от предложения перевезти его в больницу, несмотря на рекомендацию своего адвоката.

— Простите, что мой сын вас отправил в такую даль, и понапрасну. Если бы он сперва спросил меня, я бы сказала, чтобы не звонил.

Еще минуточку потерпеть — и они уйдут, и она сможет сесть. Точнее, рухнуть. До кровати она не доберется, но ничего, диван в гостиной тоже отлично сойдет.

— Хорошо, — сказала Франни, — но наш отец в машине, и он хочет с вами поздороваться. Давайте вы с ним поздороваетесь, и мы больше не будем вам надоедать.

— Фикс в машине?

Франни кивнула:

— У него сегодня день рождения. Ему восемьдесят три. Потому мы и приехали.

Франни подождала, но Тереза все молчала. Тогда Франни решила дожать:

— У папы рак пищевода. Он совсем плох.

— О господи.

Фикса Китинга Тереза уважала. Она встречалась с ним лишь однажды, в тот страшный день, когда случился пожар, но запомнился он ей как человек очень славный. Элби, полыхавший молчаливой подростковой яростью, ушел к себе в комнату и хлопнул дверью, а они с Фиксом сели на кухне и вместе выпили. В холодильнике был свежий апельсиновый сок, и Тереза сделала им по «отвертке». Поднеся свой стакан к ее стакану, Фикс посмотрел Терезе прямо в глаза и сказал: «Ну, за солидарность». Она еще подумала — какой шикарный тост.

— Позовите его в дом, — сказала Тереза, гадая, сколько времени они тут проторчат, и должна ли она угостить их чем-нибудь.

На это ее уже не хватит.

Кэролайн покачала головой:

— Мы весь день на ногах. На крыльцо мы его точно не поднимем.

К входной двери вели три низкие ступеньки, по обеим сторонам шли декоративные кованые перила, которые Элби поставил в прошлом году. Если Тереза и сможет спуститься, то назад ей не подняться.

— Передайте ему привет, — сказала она.

— Папа умирает, — сказала Франни.

Я тоже, хотела ответить Тереза. Она переводила взгляд с одной девочки на другую. Внезапно ей стало ясно, что они сговорились: хорошая полицейская дочь и плохая полицейская дочь. И они никуда не уйдут. Новая волна боли взметнулась у Терезы из-под пупка. Она слишком долго стояла и изображала любезность. Тереза закрыла глаза и попыталась дышать ртом, крепко вцепившись в спинку стула.

— Я возьму вашу сумочку и все запру, — сказала Франни. — Сумочка на кухне? Все ваши страховые карточки внутри?

Тереза на полдюйма двинула головой в знак согласия, а та, вторая, подошла и обхватила ее — бережно, но попытайся Тереза вырваться, ничего бы не вышло.

— Готовы, идти можете? — спросила Кэролайн. Тереза тысячу раз сходила и поднималась по этим ступенькам, но сейчас ей показалось, будто она Эва Мари Сейнт из «К северу через северо-запад» и смотрит вниз с обрыва горы Рашмор. Сестрицы Китинг подняли Терезу с двух сторон. В отличие от своих детей она никогда не была ни крупной, ни рослой, а теперь еще и усохла. Нести ее Франни и Кэролайн было, похоже, совсем не в тягость. Крепкие девочки, ничего не скажешь. Похитительницы переправили Терезу через лужайку, посадили на заднее сиденье машины, подняли ее ноги, чтобы развернуть, — и действовали так споро, что Тереза забеспокоилась: не зарабатывает ли эта парочка кражей стариков? Китинговы дочки защелкнули на ней ремень безопасности, но, когда она вскрикнула от боли — любое прикосновение к животу было невыносимо, — отстегнули.

— Тереза Казинс, — сказал Фикс с переднего сиденья. — Вот мы и встретились вновь.

— Пап, — перебила Кэролайн. — Говори, куда ехать.

Тереза различила тревогу в голосе Кэролайн. Похоже, дело было и впрямь срочное.

Фикс объяснил дорогу до Мемориального медицинского центра Торранса. Он даже не раскрыл справочник «Томас бразерс». Он столько его листал, что выучил наизусть.

Пока Тереза смотрела в окно, боль немножко унялась. Досадно, что ее засунули в машину и увозят, не давая исполниться ее замыслу. Впрочем, может, и не такой уж это был удачный замысел — умереть? Денек-то какой стоит, отличный южнокалифорнийский денек.

— С днем рождения, — сказала она Фиксу. — Мне очень жаль, что ты болеешь.

— Рак, — сказал он. — А с тобой что?

Франни звонила по сотовому:

— Мы усадили твою мать в машину. Везем в больницу.

— Понятия не имею, — сказала Тереза. — Может, аппендикс прорвался?

Кэролайн вдавила педаль газа, и «краун-виктория» рванулась вперед, как скаковая лошадь.

— Это Элби? — спросил Фикс. — Дай я с ним поговорю.

— Папа, погоди, — сказала Франни.

Ее отец протянул руку к заднему сиденью. Тереза едва заметно сжала ему ладонь.

— Элби, папа хочет с тобой поговорить.

— Твой папа? — спросил Элби.

Франни протянула отцу телефон.

— Здравствуй, сынок, — сказал Фикс, собравшись с силами и подпустив в голос солидности. — Твоя мама с нами. Мы проследим, чтобы врачи сделали все как следует, так что не волнуйся.

— Спасибо, — сказал Элби. — Второй раз вы меня спасаете.

— Мы побудем с ней, пока не выяснится, что там такое. Не думай, что мы ее просто высадим у дверей.

— Ну и славно, — сказала Тереза, глядя, как проносятся за окном дома ее соседей.

— Мне приехать прямо сейчас? — спросил Элби.

Фикс оглянулся на Терезу. Та была похожа на голого птенчика, выпавшего из гнезда на тротуар, но еще живого — бедный, совсем прозрачный, — все у них наперекосяк.

— Давай-ка мы будем ждать тебя утром, хорошо? Мы тебе еще позвоним. Как эту штуку отключить?

Последний вопрос он адресовал всем присутствующим, а потом нажал красную кнопку.

— Хорошие у нас дети, — сказала Тереза Фиксу. — Сколько крови нам попортили, а выросли все-таки хорошими.

Ее ужаснуло то, как плохо он выглядел. Правду говорят: рак — рукопожатие дьявола.

Кэролайн затормозила у приемного отделения неотложной помощи. Франни пошла внутрь за коляской для Терезы, пока Кэролайн доставала из багажника коляску отца. Кэролайн и Франни вместе вынимали их из машины. С Терезой было проще. Она зажмурилась, закусила губу, но не издала ни звука. Она была очень легкой. Фикса к этому времени уже настигла боль, руки и ноги одеревенели так, что его было трудно вытащить из машины. День оказался длиннее, чем ожидалось, а они не захватили лортаб. Фикс держался за бока, как делал, когда уставал, словно пытаясь себя собрать. Франни подумала — может, получится выпросить в неотложке хоть одну таблетку, чтобы довезти отца до Санта-Моники? Нет, вряд ли. Кэролайн и Франни подкатили Терезу и Фикса к столу регистратуры, за которым сидела молодая латиноамериканка с густо подведенными глазами и глубоким декольте. Она посмотрела на одну коляску, на другую, потом снова на первую. Нижняя часть золотого крестика нырнула в вызывающую ложбинку между грудями.

— Обоих? — спросила регистраторша.

— Женщину, — ответила Франни.

Кэролайн пошла поставить машину.

— Я позвоню Марджори, скажу, чтобы убрала кексы в холодильник.

— Ой, день рождения! — воскликнула Тереза, вспомнив про жену Фикса. — Я испортила тебе праздник.

Фикс зашелся смехом — искренним, какого от него никто давно уже не слышал.

— Испортила мне восемьдесят третий день рождения? Большая потеря, ничего не скажешь!

— Карточки страхования?

Сумочка Терезы была у Франни, она спросила, можно ли залезть в кошелек. Покопалась в скомканных бумажных носовых платках, ключах от дома, мятных леденцах. Нашла карточку медстраховки, дополнительную — от «Голубого Креста и Голубого Щита» и права. Она еще водит?

— Фамилия? — Девушка принялась зачитывать вопросы из компьютера; выучить их она явно не сподобилась.

— Я сюда постоянно ездила, когда дети росли, — сказала Тереза, оглядываясь по сторонам, словно только пробудилась от сна. — Швы, миндалины, уши. Но когда дети разъехались, я больше здесь не бывала. А без детей скорая помощь и не нужна. Я приезжала в больницу делать маммограмму и навещать больных друзей, но в неотложке, кажется, с тех пор ни разу не оказывалась.

— На карточках все есть, — сказала Франни девушке.

— Я привозила сюда Кэла, когда его укусила пчела, — продолжала вспоминать Тереза.

— Его в Виргинии пчела укусила, — поправил Фикс, пытаясь помочь.

— Мы должны опросить пациента, — сказала девушка. — Это помогает оценить состояние.

Франни зыркнула на нее, потом показала глазами на Терезу. Девушка вздохнула и начала печатать.

— В первый раз, когда его укусили, мы приехали сюда.

— А я и не знала, что его кусали не один раз, — удивилась Франни.

В Виргинии в день похорон Кэла Берт собрал всех детей в гостиной. Сказал им, что Кэл никак не мог выжить после укуса пчелы. Хотел их утешить — пусть не думают, будто могли что-то сделать, чтобы спасти его. Хотя, конечно, могли. Могли не просить Кэла скармливать Элби весь свой бенадрил всякий раз, когда им хотелось, чтобы Элби заткнулся. Могли уговорить Кэла не давать Элби таблетки втихаря — и, когда они понадобились ему самому, у него осталось бы несколько штук. Могли бы подойти к нему, когда он упал, а они полчаса не обращали на него внимания, думая, что он притворяется.

— Так мы и узнали, что у него аллергия, — сказала Тереза. — В тот первый раз.

— Сколько ему тогда было? — спросила Кэролайн.

Кэролайн стояла у них за спиной. Они не видели, как она вернулась. Кэролайн думала о своих детях. Пыталась вспомнить: их всех кусали пчелы?

Тереза закрыла глаза. Она пересчитывала своих детей, расставляя их в памяти по росту.

— Наверное, семь. Элби как раз учился ходить, так что девочкам, видимо, было три и пять. По-моему, так. Кэл и Холли играли на заднем дворе, а малыши были со мной в доме. Четверо детей, а я одна, это было что-то. У вас есть дети, девочки?

— Трое, — ответила Кэролайн. — Мальчик и две девочки.

— Двое мальчиков, — сказала Франни.

— Но они не ее, — встрял Фикс.

— Вы рассказывали, как Кэла укусила пчела. — Кэролайн попыталась вернуть беседу в прежнее русло.

— Лекарства какие-нибудь принимаете? — спросила латиноамериканка.