Война. Истерли Холл Грэм Маргарет
– Он вернется домой, красавица, – сказал Джек.
– Ага, он увидится со своим другом Денни и, может быть, поймет, что его настоящие друзья здесь, и он не останется изгоем навеки, – сказал Чарли.
Джек и Эви наблюдали за тем, как его повозка исчезает, спускаясь вниз по Вентон-стрит в арке из громад шлака, которые по-прежнему источали запах серы, и подъемных машин, работавших на шахте вдалеке. Март сказал:
– Он так и не отделался от этого, да? Он выбрал…
Джек резко прервал его.
– Он отлично проведет там время, а потом просто выкинет все это из головы и поймет, что ждет его здесь: властная красавица с чертовым огромным отличным отелем в проекте.
Эви продолжала смотреть в том направлении, куда уехал Саймон. Она никак не могла понять, что чувствует.
В апреле миссис Мур и мистер Харви наконец отказались от вольной жизни, а Эдвард Мэнтон официально это оформил. Миссис Мур хотела, чтобы ее подружкой невесты была миссис Грин, но лихорадка забрала ее, к большому огорчению всех, кто ее знал, и теперь Эви шла к алтарю за ней и Джеком, который должен был передать миссис Мур жениху.
– Мы не юная греза любви, – сказал мистер Харви на свадебном фуршете в шатре, который снова был возведен на лужайке, потому что последние пациенты уже переехали в домик и в особняке началась работа по возвращению ему какого-то подобия былого величия. – Но тем не менее наша любовь глубока.
Ричард произнес речь шафера. Он сказал, что миссис Мур – это сокровище, которое нужно хранить бережно, и от этих слов миссис Мур начала обмахиваться салфеткой, а мистер Харви – мужчина, которого он уважает больше всех на свете, человек чести и большого мужества. Он завершил свою речь следующими словами:
– Мистер Оберон передает вам свои самые лучшие пожелания и надеется вскоре вас увидеть. Он понимает, хотя не с такой ясностью, как я, что без вас мы бы не смогли пережить эту войну.
Эви вопросительно посмотрела на Веронику, которая покачала головой и прошептала:
– Он все это выдумал, мы не получили от него ни строчки. А Саймон писал еще?
Эви получала от него весточки дважды: сначала телеграмму, информирующую ее о том, что он благополучно добрался, а потом письмо с описаниями прослушиваний, его восторга, рева Бродвея и того, как он развлекается с Денни и его семьей. Она писала ему еженедельно, но ведь у нее, разумеется, было больше времени: у нее была только семья, персонал и пациенты в домиках, которым надо было готовить. Она покачала головой.
После чая прибыло такси Теда, украшенное белыми лентами и с бантами на ручках дверец. Молодожены уезжали отдыхать в Скарборо, и к этому времени уже было закончено преобразование охотничьих конюшен в нижнюю и верхнюю комнаты на двух этажах. Их оставалось только обставить, так что они могли возвращаться уже через две недели.
Джек и Мартин привязали к такси банки, которые громыхали, пока Тед уезжал по подъездной дороге, и все махали им на прощание, а Эви и Вероника смеялись на тем, как ворчал Тед, когда они отправлялись. Ричард приобнял жену и прошептал:
– Даю им время до перекрестка, а потом он точно выйдет из машины и срежет их.
После того как Эви переоделась в свою униформу, она проверила, готов ли холодный ужин к тому, чтобы отнести его в домики, а потом присоединилась к Ричарду, Рону, Веронике и Гарри. Они расположились в практически пустом танцевальном зале и изучали планы, которые разложили на длинном столе. Канделябры в свое время должны будут повесить на их законные места, но до этого нужно было завершить еще некоторые работы. Их архитектор, Барри Джонс, был одноруким супругом новой экономки, Хелен. Они проживали в одной из палаток.
Все надеялись, что Истерли Холл начнет принимать гостей уже осенью этого года, к открытию охотничьего сезона, который обеспечил бы большой прирост к выручке, ведь Чарли и местный егерь отлично поработали и делали большие успехи. Но это была только надежда. Сын Теда, вернувшийся с войны, согласился помочь своему отцу в его деле: он должен был устраивать для гостей поездки к морскому побережью или к болотам, а также забирать их со станции. Рон очень тактично предложил Теду приобрести шикарный новый лимузин, взяв его в кредит с низкой процентной ставкой, – его можно было оплачивать из оклада, который Истерли Холл будет выплачивать сыну Теда за его эксклюзивные услуги.
Строители, слесари, водопроводчики и электрики потекли в Истерли Холл рекой после того, как Ричард вывесил объявление о найме рабочих в пункте демобилизации в Ньюкасле, и работали почти круглосуточно, по сменам. Мужчины отчаянно нуждались в работе в этой послевоенной стране, которая с трудом могла обеспечить людям хоть какую-то жизнь, не говоря уже о такой, которая действительно подходила «для героев». У Ричарда было достаточно много опытных и квалифицированных людей, которые могли обучать неопытных, на найме которых он также настаивал, а также тех, кто приходил сюда за помощью в заполнении всех форм и получении пенсий.
Папа Эви ушел на пенсию в январе, и она воспользовалась частью наследства Джона Нива, чтобы оплатить ему и кузнецу Тому Уилсону двухмесячное пребывание в отделе протезирования в Рохамптоне, где они смогли обновить свои знания в этой непростой области. Когда они вернулись, они были полны решимости работать с инвалидами, которые приезжали пожить в домиках, выстроенных здесь, будучи не в состоянии справиться с тяготами повседневной жизни.
Вероника подозвала Эви жестом.
– Барри Джонс предложил внести в план некоторые изменения. Смотри, если мы с Ричардом освободим две комнаты наверху и объединим их с половинкой спальни по соседству, то получатся полноценные апартаменты. Вы с Саймоном могли бы организовать с нами анклав и жить в одной из сообщающихся комнат, или вы предпочтете жить вместе с теми двумя влюбленными голубками в переделанных охотничьих конюшнях?
– Я думаю, Сай бы предпочел конюшни. Больше свежего воздуха и ближе к садам, а еще для меня было бы хорошей идеей поселиться между особняком и домиками, чтобы работать одновременно на два фронта. Я считаю, что идея Барри устроить кухню в первом домике и организовать крытые переходы между всеми остальными просто идеальна, и мои средства легко это покроют. – Тут она подняла руку в оборонительном жесте: – Нет, Вер, я хочу вкладываться и финансово тоже. Мои навыки и умения еще недостаточно ценны сами по себе. Но, послушай, а что же с комнатой Оба – куда он поселится, когда вернется? – Она указала пальцем на три комнаты в другой части второго этажа, но повисла такая тишина, что она спросила: – От него что-нибудь слышно?
– Ничего, но его банк, который периодически получает от него известия, сообщает, что все хорошо. Рыбалка проходит удачно, и река спокойна. Он рыбачит со своей тяжелой спортивной удочкой и ловит на блесну, чем неизменно удивляет и веселит французов, которые предпочитают обычную деревянную удочку и червяков.
Эви кивнула:
– Да как угодно, главное, чтобы он находил в этом успокоение.
Гарри пристроился на стул рядом с ней.
– А что у тебя, Эви, есть какие-нибудь известия по поводу возвращения Саймона?
– Нет, да и откуда им взяться, ведь он на Бродвее!
И снова повисла тишина, и снова Ричард предложил ей то же, что уже предлагал на прошлой неделе:
– Давай мы оплатим тебе билет на корабль туда, чтобы ты смогла посмотреть его представление?
И снова она отклонила это предложение:
– Я думаю, что ему, как и Обу, нужно время, чтобы найти себя, но если я даже и поеду, то сделаю это за свои деньги, спасибо.
Она вернулась к изучению плана, когда Вероника объявила, что решила дать объявление про Скакуна.
– Он, возможно, выжил, а его возвращение домой может заставить приехать обратно и Оберона. Джек сказал, что на войне он не переставая его разыскивал.
Да. Да, Пранкеру бы это удалось. И тут головная боль, которая стала постоянным гудящим фоном с тех пор, как их мужчины уехали, отступила.
В середине мая Оберон стоял в своих болотных сапогах посреди Соммы, которая бурлила вокруг него. Он снова забросил удочку с новой блесной, которую он смастерил накануне вечером. Над прозрачной водой кружила мошкара, а дятел выбивал дух из орешника на другом берегу. Дальше, за орешниками, местный фермер, его семья и почти все жители деревни косили сено, в этом году с запозданием – слишком уж сильные были дожди в прошлом месяце. Но всю последнюю неделю они наслаждались солнцем, и накануне в погребке месье Аллар объявил, что косьба начнется на рассвете. Погребок опустел, и люди недовольно качали головами при мыслях о работе.
Месье Аллар встал в дверях и кричал вслед спешащим прочь мужчинам, подняв свой бокал простого красного вина: «Aujourd’hui moi, demain toi» – «Сегодня – я, завтра – ты». Все поднялись на рассвете, в том числе и Оберон. Аристид Аллар пожал ему руку и сказал по-французски:
– Мой друг, для нетренированной спины и рук нескольких часов будет вполне достаточно, а потом, вечером, ты обязательно должен будешь попить с нами вина.
И действительно, нескольких часов было достаточно, потому что спина Оберона теперь гудела, а все руки были покрыты волдырями. Но сегодня он, легко держа в руках удочку, пальцами натягивая леску, снова снова закидывал наживку. Он назвал новую блесну Эви Четвертая. Возможно, когда-нибудь это будет Аделаида или Мария-Тереза, но он сомневался в этом. Как может кто-нибудь сравниться с этой необыкновенной женщиной?
Он вытащил удочку и закинул ее снова. Шлепки о воду не беспокоили мошку или карпов, но карпы совсем редко клевали на наживку.
– Сегодня ты меня подводишь, Эви, – сказал он.
Он пошел посидеть на берегу у своего ведерка, в котором не плавало ни одной пойманной рыбки, не считая мальков, которые выпадали из сетей. Вокруг него деревья были покрыты нежной зеленой листвой, и это было отрадой для его глаз, потому что деревья были целы и деревня осталась нетронутой, в физическом смысле. В моральном смысле, конечно, это было не так, и раз в месяц месье Аллар отправлялся на места сражений и присоединялся к тем, кто пытался собрать все неразорвавшиеся снаряды, чтобы на этих полях снова могли заниматься земледелием и жизнь здесь возродилась. Тем месяцем он посадил Оберона в свою повозку. Они ехали несколько часов, а потом остановились переночевать у кузена Аллара. На стенах были следы от пуль, а местная церковь лишилась колокольни, но все же функционировала. Ближе к линии фронта и церкви, и деревни были уже мертвы.
На следующий день, вместе с несколькими бывшими солдатами, они ходили, проверяли, искали и извлекали, со всеми возможными предосторожностями. Многое было уже сделано военнослужащими, которых еще не демобилизовали, но предстояло сделать еще больше.
Завтра, спустя ровно месяц, они снова отправятся в путь, пока остальные будут продолжать косить. Когда Оберон спросил, почему он продолжает совершать эти поездки, он ответил: «Aujourd’hui moi, demain toi» – «Сегодня – я, завтра – ты». Этого было достаточно. Оберон встряхнулся. Аллар говорил это слишком часто, но такова была жизнь, и ему должно было быть этого достаточно, и эта мысль помогала ему переживать день за днем.
На следующее утро месье Аллар уже ждал его на своем дворе, а в его повозке была припрятана корзина с паштетом и хлебом, приготовленными мадам Аллар. Их бы хватило на целую армию, но на самом деле они предназначались только им двоим. Они тронулись. Гуси начали гоготать и побежали за ними, через ворота фермы и по дороге, вытянув шеи и подняв крылья.
Аллар был не любитель разговоров, а его сигареты были слишком крепкие для Оберона, так что он курил свои. Солнце высушило колеи на дорогах, поэтому они постоянно кренились то в одну сторону, то в другую. Оберон надел панаму, а его хозяин – берет. В повозке позади них несколько бутылок вина плескались в ведре с холодной водой. Они остановились пообедать и выпили по паре бокалов. Мул, к счастью, знал дорогу к дому кузена Аллара, потому что они оба заснули, безвольно уронив головы на грудь, убаюканные мерным покачиванием повозки. Они проснулись посреди красного поля: на юге от Альбера маки всегда росли в изобилии.
– C’est appropri, – прошептал Оберон.
– Oui, Monsieur.
Они выпили еще вина, добравшись до дома кузена Аллара. Его фамилия тоже была Аллар. Месье Аристид Аллар настоял на том, чтобы они называли друг друга по именам. Так было проще. Совершенно точно проще, особенно после трех выпитых бутылок вина. Месье Франсуа Аллар жил в сарае, потому что это была единственная постройка, которая осталась цела и к которой он вернулся всего несколько месяцев назад, оставив жену в Пуатье, где у нее были родственники. Они потеряли сына в Вердене. Мужчины спали на стогах сена, и этой ночью у Оберона не было кошмаров и видений, которые преследовали его с ноября 1918 года, только поутру его одолела лютая жажда, а голова была готова расколоться. Он предпочитал головную боль.
Втроем взобравшись на повозку, они поехали расчищать небольшой участок на земле Франсуа. Оба француза были в беретах, их лица были темными от солнца, они носили длинные усы, и сейчас глаза у обоих были полуприкрыты. Оберон тоже прикрыл глаза. Боже, его голова. Повозку тряхнуло. Господи, его сейчас стошнит. Он почувствовал, как кто-то похлопывает его по ноге. Франсуа протянул ему флягу с водой. Он самозабвенно ее осушил. Франсуа что-то сказал Аристиду, и оба мужчины засмеялись. Оберон не понял, по какому поводу, но, по правде сказать, ему было наплевать. Он просто хотел умереть и вспомнил случай, когда Март и Джек отвели его в погребок и с ним случилось то же самое. Он был слабоват – так сказал о нем Джек тогда и обязательно сказал бы сейчас.
Он закрыл глаза и, должно быть, заснул, потому что он очнулся и сразу испугался, что мог пускать слюни. Он вытер свой рот, и, слава богу, это было не так, и его голова болела уже чуть меньше, но солнце стало жарче. Аристид остановил повозку, и эти двое начали есть – на этот раз сыр с хлебом. Франсуа протянул немного и ему; его руки были такими же сильными и грубыми, как у Джека. Из-за этого он почувствовал себя как дома. Он поел, и ему стало лучше, но он яростно замотал головой, когда ему предложили еще вина. Боже милостивый, нет. Он спросил Франсуа, когда он планирует восстановить свою ферму. То, что француз только пожал плечами, было понятно, потому что яды, которые выделялись из оружия, ставили под большой вопрос, сможет ли он это сделать вообще.
Они поехали дальше по дороге через маки, которые раскачивались на ветру. Оберон рассматривал местность, будто был здесь первый раз. Наверняка они проходили здесь, шаг за шагом, шаг за шагом, спотыкаясь и засыпая на ходу. Он не узнавал конкретно это место, только воронки, и вспоротую землю, и вечные маки – найдется ли по одному для каждой души?
– Этой ночью мы будем спать в повозке, под звездами, – сказал Аристид, – и грезить о красивых женщинах, но сначала мы поработаем. – Они притормозили. – Сначала мы поработаем.
Здесь был еще один рабочий отряд, в нескольких ярдах от дороги; в него входило несколько бывших солдат. Один из мужчин помахал им и жестом обозначил пространство, которое исследовали они. Они втроем кивнули, но очень сдержанно, потому что голова все-таки болела. Они взяли свои палки, которыми ощупывали землю, и проработали несколько часов под палящим солнцем, и тогда Оберон решил, что, кажется, понял стиль полотен Ван Гога, потому что его голова болела так чудовищно, что он с трудом мог видеть. Они подзывали бывших солдат несколько раз, когда их палки натыкались на препятствие, и каждый раз снаряд очень осторожно выкапывали и относили в кучу рядом с дорогой.
Он выпрямил спину, когда солнце начало заходить за горизонт. Один из солдат пронес мимо него очередной снаряд.
– Скоро, друг мой, – прокричал Оберон Франсуа, – скоро ты сможешь снова здесь сеять и принесешь сюда жизнь.
Оберон аккуратно воткнул свою палку в землю, сразу за Франсуа. Он ничего не услышал, но почувствовал тягу. Она вырвала палку у него из рук, он попытался думать, упал на колени, в голове стоял шум, в ушах пульсировало, и тут его накрыло волной, и взрыв разорвал ему тело – боль, – а потом рев, звук, боль, темнота.
Глава 20
Оулд Мод, май 1919 г.
– Март, поднимай свои чертовы ноги выше, тут уже достаточно пыли, чтобы мы все в ней утонули.
Джек пригибался все ниже и ниже, потому что уклон становился круче, а кровля ниже, но так было только здесь, на глубине пятидесяти футов. Они уходили от своего пласта к основному пути. Им достался хороший участок, когда они честно бросили жребий прошлой ночью в клубе. На уродливом лице Джеба, одного из представителей профсоюза, первый раз в жизни появилась улыбка, потому что Дэвису выделили достаточно средств на крепкие опоры для шахты и спасательную станцию, которая будет располагаться между Хоутоном и Истоном. Ребята из Сидона и, следовательно, отряд Ли Энд – вернее, все, что от него осталось, – должны будут там дежурить. Дейв был бы доволен.
– Сделал домашнюю работу, а? – выдохнул Джек. Его легкие были уже не те, с тех пор как в Пашендале их накрыло облаком иприта, и Март тоже вдохнул достаточно, чтобы заработать проблемы с носом.
Март ответил с одышкой:
– Достаточно, чтобы наградить себя пивком. Черт побери, – он вовремя пигнулся, но острый край кровли все равно задел его голову. – Ну вот. Если ты перестанешь болтать, то я перестану биться черепушкой.
Они уже подходили к клети и присоединились к очереди наверх. Март вытер лоб и прошептал Джеку на ухо:
– Я чертовски рад, что мы получаем это свидетельство. Все уже не то, это тебе не дом вдали от дома, с такой-то дыхалкой.
– Да уж, здесь я с тобой согласен.
Джек размял спину. Он не мог дождаться, когда придет домой к Грейс и она потрет ему спину, поцелует в губы, посмеется вместе с ним и потреплет по волосам. А потом он почитает Тиму и проведет весь оставшийся вечер со своей прекрасной девочкой. Это было пыткой, когда он уходил в вечернюю смену и они почти не видели друг друга, не говоря уже о том, чтобы разделить постель, которая находилась настолько далеко от комнаты Эдварда, насколько дом это позволял. Он вытер угольную пыль с губ.
– Где черти носят Оберона? – пробормотал Март, с беспокойством потирая лоб.
– Отсутствие новостей – это уже хорошая новость. Он все еще снимает деньги со своего банковского счета, и он предупреждал нас, что мы не получим от него ни словечка. – Джек уговаривал себя так же, как Марта, который не мог просто так оставить эту тему и сказал, постукивая по своей жестянке со снастями:
– Ну да, но он не сказал, приедет ли он на открытие отеля, а ведь до него осталось всего несколько месяцев. Мне не нравится, что он там один, на Сомме. Он один из нас. Он наш.
Эрик, наконец, научился загружать людей в клеть довольно быстро и организованно, после того как Джек и Март однажды сказали Дэвису, что этому дурачку надо дать пинка, потому что люди после смены не хотят терпеть его возню. Этому маленькому крысенышу объявили предупреждение, и Джеку доставило невероятное удовольствие исполнить обязанность сообщить ему об этом, с разрешения Джеба. Эрик был единственным, кто изошел ядом, когда его отец стал крепильщиком, и когда-то он предпочел вступить в Клуб Брамптона, а не в профсоюз.
Пока Эрик лязгал цепью об клеть, он с ужасом смотрел на Джека, который посмеивался. Сигнал. Клеть заскрежетала и с рычанием начала подниматься к свету.
– А что с Саем? – пытался перекричать шум Март. – Он же, разумеется, приедет?
Джек просто пожал плечами, и они обменялись взглядами, из которых можно было понять, что лучше бы он, черт побери, это сделал; ради Эви.
А потом Март прошептал прямо в его ухо, чтобы их не услышали остальные шахтеры, набившиеся в клеть:
– Мы должны сказать ей, что он решил остаться для своего собственного блага, чтобы ей не пришлось выслушивать всю эту его бесконечную болтовню. Он же скоро орден себе выдаст, ей-богу.
Джек покачал головой.
– Он еще может расправить плечи и стать мужчиной.
Эви и Вероника стояли напротив конюшен леди Маргарет, как они их окрестили в память о том, как она чуть их не подожгла во имя предвоенной разрушительной кампании Кристабель Панкхерст. Работы были завершены на всех двух этажах, нужно было только сделать пару последних штрихов.
Бригадир закричал:
– Часики тикают, надо двигаться дальше, в этом месте осталось еще много работы.
Эви ответила:
– Продолжайте, мы пока пойдем к крылу капитана Нива.
Однако они задержались. Дерево здесь заменили кирпичом с кирпичного завода лорда Брамптона, который он предложил им по сниженной цене через своего делопроизводителя. Ричард и Рон долго пытались найти в этом подвох, но его не оказалось. Они знали, что любой намек на раскол в семье явно не улучшит и так опороченную репутацию Брамптона, связанную с его сделками по вооружению. Теперь, когда война кончилась, пресса вернулась к своим старым эффектным приемам и разошлась не на шутку, развенчивая тех, кто получил неправедный доход.
Поскольку Ричард был не из тех, кто упускает удачные возможности, он заказал больше кирпича, потому что Эви решила, следуя совету Барри Джонса, разобрать деревянные домики и сложить новые, уже из кирпича, и у нее было на это достаточно средств. Единственной небольшой проблемой было то, что в это время требовалось, чтобы пациентов и сестер переселили в какое-то другое место, пока работы не окончатся. А еще они решили построить небольшой флигель, где папа Эви и кузнец могли бы работать над различными протезами.
Вер украдкой взяла Эви под руку.
– Я так рада, что миссис Мур… нет, миссис Харви решила остаться на первом этаже. Мысль о лестнице, с которой она бы столкнулась после ухода на пенсию, не давала покоя ни Ричарду, ни мне.
Эви взглянула на здание снизу вверх. Оно выглядело опрятным, но суровым, хотя жимолость, когда разрастется, наверняка это исправит. Она должна была ощущать волнение, восторг, но она не ощущала ничего.
– Саю понравится здесь жить, я это точно знаю.
Но на самом деле она уже ничего о нем не знала, потому что писал он редко. Она писала каждую неделю, но это всегда были новости об отеле, а должны были быть слова любви, но они к ней не приходили. В ней осталась только какая-то злость, и раздражение, и усталость от мысли, что ей придется задабривать, хвалить и увещевать его и дальше, как это было всегда.
В первое воскресенье после подписания Версальского мира, в конце июня, Эдвард провел поминальную службу в церкви Истерли Холла. Люди приходили с хризантемами и лилиями, среди них была и Эви со своими родителями, и Грейс, Тим и Джек. Запах был очень мощный и очистительный, как огонь. Семья Форбс сидела рядом с Ричардом, Вер и Джеймсом, который отказался оставаться у матери и предпочел вскарабкаться на колени к Тиму. Гарри сидел рядом с Эмми, и они держались за руки под складками ее униформы. Эви задалась вопросом, что подумает об этом сэр Энтони Траверс. Что же, в день открытия они, возможно, это узнают. Чарли сидел рядом с Мартом, который был несколько придавлен Мэйзи, медсестрой, которая работала с мужчинами, перенося их из домика в домик, предваряя перемещение рабочих. Матрона сидела рядом с мистером Харви и миссис Мур, которая вздыхала всю последнюю утреннюю встречу, потому что все силились запомнить, что ее надо называть миссис Харви: «Ради всего святого, зовите меня миссис Мур! Это по-прежнему я, если вы понимаете, что я имею в виду. Ничего не изменилось». Но это было не так. Она вся цвела, и Эви ей завидовала.
Служба началась, и ее вели совместно два священника – Эдвард и Дэви Эванс из часовни в Истоне. Церковь была настолько переполнена, что некоторые остались стоять на улице, и, чтобы им было слышно, в церкви открыли двери и окна. Хор пел гимн, который написала мама Гарри, а Эви солировала. На одно мгновение, пока она смотрела на этот многолюдный приход, держа в руках белые цветы для тех, кто не вернется, она испытала, как что-то поднимается в ней, и это было чувство огромной утраты.
Ричард говорил о храбрости пациентов Истерли Холла и о его персонале с их безграничным чувством сострадания. Джек говорил о войне, о жаворонках, которые летали над полем вдали от фронта, о руинах, оставшихся теперь от страны, и о доброте некоторых немецких надсмотрщиков, которые делали их жизнь выносимой. Наконец, он заговорил об Обероне.
Она видела, как ее брат запнулся, пытаясь найти слова и успокоиться.
– Он стал одним из нас. Он сражался вместе с нами и за нас. Он прикрывал наши спины, а мы – его. Он большой человек, человек чести, который вернулся, чтобы исполнить обещания, данные самому себе. Я повторю, что он один из наших, и нам его не хватает, и мы хотим, чтобы этот глупый паршивец вернулся домой.
Весь приход рассмеялся, и этот смех прокатился по церкви и выплеснулся на улицу, чтобы быть подхваченным теми, кто стоял снаружи.
В сентябре были разосланы приглашения на открытие отеля в ноябре, хотя надо было еще все украсить, а мебель пока так и не расставили по своим местам. Это был риск, но к определенной дате они просто обязаны были все успеть.
Вероника и Эви сидели с дымящимися кружками на кухне вместе с Гарри, который попросил их о встрече, чтобы задать несколько уточняющих вопросов по поводу открытия. Гарри должен был стать лицом этого мероприятия и встречать гостей за столом из кабинета лорда Брамптона, который поставят на место стойки дежурного в главном зале. Он налил себе еще чая и вгрызся в булочку, которую щедро сдобрил медом.
– Поверьте мне, – сказал он, – я задействовал все связи моего отца, чтобы замолвить за вас словечко. Редакторы газет сказали, что пришлют репортеров, и они могут, хотя благонадежностью они не отличаются. Все зависит от того, не поймают ли какую-нибудь актрису в кабинете министра в раздетом состоянии.
Он говорил с набитым ртом. Крошки летели на стол.
– Ты отвратителен, – сказала Эви.
Он рассмеялся, и из его рта посыпалось еще больше крошек.
– Да нет же, просто такое иногда случается.
Вероника сказала:
– Она имела в виду крошки, негодник.
Он все проглотил, вытер рот и помахал над столом салфеткой. Эви вздохнула.
– Вер, мы разве можем сделать этого уличного мальчишку лицом нашего мероприятия?
Вероника покачала головой.
– Он должен будет продемонстрировать нам некоторые улучшения, или Мистеру Манеры найдется, что ему сказать, это точно.
Гарри весело улыбнулся и протянул им через стол листок со списком.
– Взгляните. Я написал вот этим, самым красивым почерком, каким смог, мэм.
Во главе списка значились лорд и леди Брамптон. Вероника и Эви в ужасе подняли на него глаза. Гарри выдержал их взгляд, хотя с каждой секундой становился все краснее.
– Мы должны, или это будет странно выглядеть в глазах наших гостей. Со всех точек зрения этот дом принадлежит ему.
Эви вспомнила, когда он вот так выставлял подбородок. Она очень часто это наблюдала, когда он пытался управиться со своим протезом. Здесь с ним спорить было бесполезно, тем более было уже поздно.
Вероника сказала:
– Ричард знает об этом?
– Нет, это находится в моей юрисдикции, так что я решил, что сначала должны узнать вы.
Он потянулся за последней булочкой, но в последний момент предложил ее им. Они отказались, позволив ему полить ее медом и пораженно наблюдая за тем, как она полностью исчезает у него во рту. Затем они продолжили читать список. Все, кто должен был получить приглашения, были здесь. Под именами лорда и леди Брамптон был указан Оберон. Под Обероном – Саймон.
– Теперь остается только ждать, – сказал Гарри.
Два дня спустя Эви проснулась посреди ночи в своей комнате на чердаке: ее сердце колотилось, отдаваясь грохотом в голове. Она выпила немного воды, но у нее так тряслись руки, что она больше пролила на свою ночную сорочку. Она спала, пока громкий стук в дверь не разбудил ее:
– Эви, уже поздно, сейчас восемь часов, завтрак уже закончился.
Это была Энни. Эви не могла говорить, она не могла двигаться, все ее тело болело, а легкие были полны воды, она тонула, она плыла посреди камышей. Кто-то трогал ее лоб. Было больно. От одного прикосновения было больно.
Это была Матрона.
– Сядь, милая.
Нет, она не могла двигаться, она тонула. Она почувствовала руку под своим туловищем, это было больно. Ее подняли. Нет, больно.
– Пей.
От стакана, прислоненного к губам, было больно. Нет. Ее заставили выпить насильно. Ром обжег ей горло. Она проглотила. Больно. Нет. Больше не надо. Но дали еще. Жгло.
Они положили ее, отпустили ее, дали ей уплыть, и здесь были волны, они закручивались и колыхались, качали ее вверх и вниз, песок царапал ее, больно ранил ее.
– Нет.
– Это чтобы тебя охладить, душенька. – Это была мама, она тоже была здесь, в воде.
– Нет.
– Давай, дорогая. Один глоточек. – Это была Вер, и это жгло. Нет.
Наконец она была одна. Волны принесли ее к берегу, а потом прочь, дальше, дальше, глубже, холоднее, глубже, холоднее, туда, где не было голосов и никто не достанет, но потом пришел Джек, проплыл через море.
– Давай, красавица. Один глоточек, всего один.
Нет.
– Старайся, девочка, старайся дышать.
Я устала, папа. Я просто устала, оставьте меня. Я устала, и я одна, и здесь тихо. Теперь тихо.
– Ты нужна нам, душенька. Давай же.
Нет, миссис Мур. Я просто очень устала, и мне нравится здесь, далеко в морской глубине, далеко от шума прибоя и от царапающегося песка, далеко от вашего свадебного цветения, которое сначала делает меня счастливой, а потом грустной, такой грустной. Здесь темно, в реке. Да, это река, не море. Она медленно течет там, где волны не могут меня качать. Я просто свободно плыву, сквозь картины, фрагменты, множество фрагментов. Это мамина кухня и лоскутный коврик. Полоска проходит вниз и вверх, не зеленую, говорит мама. Не сюда, милая. А вот Грейс, роется в своем саду, закапывает картошку. Джек, ты же в воде, почему ты тоже копаешь? Тимми, ты раскрашиваешь своих солдатиков. Они просто замечательные, паренек.
– Нет, Эви, нет. Ты не должна этого делать. Ты должна пытаться.
Это была Вер, слишком громко, слишком грубо. Нет.
Миссис Мур читает свою кулинарную библию. Вот она, ведет пальцем по странице, бедные, опухшие пальцы. Вот угощения, которые должна сделать миссис Грин, но сделаю я, для них, для Вероники и… и…
Джек улыбался, когда плыл через струи воды, и Тимми, и у него не было синих шрамов, и было темно и холодно, и не звали никакие голоса. Стало тихо, наконец было тихо, и она могла выпустить воздух из легких и дать своей груди отдохнуть, дать своему сердцу отдохнуть, остановить все это.
Она ехала на своем велосипеде, и воздух был сладким, и пели жаворонки, и овцы паслись в лугах, и коровы ходили в кукурузе, и грустный мальчик…
– Нет, я вот так это не оставлю, слышите вы меня, – Вер кричала.
Будь потише, я люблю, когда тихо. Грустный мальчик… Такие голубые глаза. Такие голубые, такие мягкие.
Вода была мягкой, Джек был мягкий, и она могла чувствовать его дыхание на своей щеке. Тимми был близко, и был здесь еще кто-то. Кто? Кто? Был кто-то в тени, и он махал ей и звал, и она скучала по нему. Ее сердце было пустым, потому что он ушел, но сейчас он звал ее, и она могла слышать его, совсем слабо, и она могла видеть его, совсем слабо, и он улыбался, и его глаза были голубые, такие голубые в темноте, и он двигался наверх навстречу свету, и его волосы сияли, желтые как солнце, и он звал ее наверх, на поверхность, и она должна торопиться, или она потеряет его, этого человека, который может наполнить и согреть ее сердце.
Она вырвалась на поверхность, задыхаясь, втягивая воздух, и свет был таким ярким, таким искрящимся и ярким. Где…? Где…? Ее голова болела. Эви вдохнула еще воздуха.
– Где он? – прошептала она. – Где Об?
Но здесь не было никого, чтобы ее услышать.
Она спала.
7 ноября, в день, когда отель «Истерли Холл» открыл свои двери, Джек и Март выступали в качестве сопровождающих. Пресса взялась за дело, фотографы установили свои камеры, и был запечатлен момент, как лорд и леди Брамптон пожимают руки Ричарду, Веронике, Эви и миссис Мур у главного входа. Глаза лорда Брамптона остекленели, когда он был вынужден посмотреть в лицо Форбс, но Эви сказала только:
– Я так польщена, что вы смогли посетить открытие нашего отеля, ваша светлость.
Джек довольно улыбался в толпе, которая зааплодировала, когда Гарри закончил приветственную речь.
– Коротко и без излишеств, – шепнула Вероника Эви.
В его роли ему ассистировал Стив Бриггз, демобилизованный санитар, который выглядел просто с иголочки. Его костюм был оплачен из кассы отеля и стоил каждого пенни – говорят, даже Матрона громогласно об этом заявила. Несмотря на то что был ноябрь, стоял ясный светлый день, и вдалеке можно было услышать выстрелы, когда один из охотников решил впервые испытать свое ружье.
Гости заполонили лужайки и парк, исследовали дом и крыло капитана Нива: так назвали группу новых домиков из кирпича. Это очень понравилось его матери, и она настаивала на том, чтобы об этом рассказали всем. Леди Маргарет прибыла вместе со своими родителями и Пенни. Несколько человек делали особый нажим на первом слове, когда обращались к ней как к леди Маргарет, что совершенно сбило с толку ее родителей и лорда и леди Брамптон.
– Кого это вообще волнует, – прошептал Эви Ричард. – Ты выглядишь на миллион долларов, как сказали бы на Бродвее.
Элегантное платье Эви из бледно-зеленого шелка сшила та же швея, что и висевшие в столовой шторы. Ричард отвел ее в тихое место в большом зале.
– Ты правда не была против, чтобы Саймон женился на той американской девушке? Ты говорила, что это сестра Денни?
– Нет, все в абсолютном порядке. Как я могла покинуть Истерли Холл и переехать в Нью-Йорк? Это мой дом, это мой мир, и, может быть, однажды он… – она остановилась и повела плечами.
– Он…? – подcказал ей Ричард.
– Неважно. Нам нужно со многими увидеться и со многими поговорить, Ричард. Но спасибо.
Она была еще слаба, но совершенно спокойна. Как будто приподнялась какая-то завеса и ее жизнь осветилась новым светом, какого раньше не было. Светом и уверенностью; и если он, Оберон, никогда не вернется, то какое это имело значение? Она любила его, и было достаточно того, что она это знает. «Истерли Холла», отеля ее мечты, хватит, чтобы заполнить ее жизнь, должно хватить.
Она вышла в холод и направилась к кедру. Тут были Гарри с миссис Нив, которая держала его под руку. Она улыбнулась Эви.
– Спасибо тебе, моя дорогая. Он продолжает жить.
Эви с горячностью схватила ее протянутую руку.
– Конечно, продолжает. Он был таким хорошим человеком и особенным другом для Гарри.
– И для тебя тоже, я надеюсь, Эви. Мне кажется, он никогда бы не полюбил другую женщину так, как он любил тебя, но, я полагаю, ты это знала.
Эви не знала, и она двинулась вперед, чтобы дотронуться до ветвей, что она считала необходимым делать каждый день, а также просить у дерева, чтобы оно росло сильным и стойким. Старый Стэн говорил, что она глупая идиотка, а он и так будет стараться изо всех сил, с ее помощью или без.
Лорд Брамптон и сэр Энтони пили шампанское, которое преподнес в дар отелю Брамптон, с другой стороны дерева. Эви подметила, что Ублюдок стал гораздо менее самоуверенным. Она подошла ближе.
Он в это время говорил:
– Конечно же всё это ерунда про то, что немцев нужно выжимать до тех пор, пока они не запищат, – это полная ерунда. Они могут никогда не выплатить репарации, учитывая то, в каком страна сейчас состоянии, и на Версальской конференции должны были это знать. Это все ширма. Кайзер уехал жить в Голландию, и в Германии царит полный хаос с этой ее борьбой фракций. Проблема в том, что люди не понимают, что они проиграли, потому что мы не пришли к ним домой и не ткнули их в это лицом. Они считают, что их выкупили, если использовать это мерзкое американское выражение, и, попомните мое слово, они захотят мести. Будет еще одна война. Впрочем, это хорошо для бизнеса, – он сделал глоток шампанского.
Сэр Энтони оглянулся на Истерли Холл.
– Я надеюсь, что нет, а то нам опять придется закупать сюда койки, потому что уже других молодых людей надо будет собирать по кускам.
Эви прошла мимо духового оркестра Хоутона и Истона, который уже вошел в самый раж. Рон и Стив развесили на фасаде дома флаги. Леди Брамптон заявила, что это во вкусе рабочего класса и подходит только для балаганов. Тогда Вероника спросила ее:
– Что, часто посещаете?
На этом разговор благополучно закончился.
Эви направилась на кухню, не переставая думать о том, где сейчас Оберон, надеясь, что он цел и невредим, хотя, конечно, вряд ли они когда-нибудь это узнают. Джек столкнулся с ней, когда она проверяла, достаточно ли было еды, чтобы не пустел шведский стол, устроенный в шатре.
– Ты знаешь, что мы знаем, правда, милая?
Эви его не поняла.
– Знаете что?
– Ты разговаривала, когда была больна. Мы все знаем, что твоя настоящая любовь – это Оберон, а теперь Вер нам рассказала, что в дневнике, который он оставил вместе со своим снаряжением в самом начале войны, он писал, что любит тебя.
На минуту Эви показалось, что она просто неправильно расслышала. Джек повторил это так медленно, как будто она была совсем дурочкой, но потом ей на подмогу пришел здравый смысл.
– Что же, Джако, – улыбнулась она, – это было в начале войны, и он был несмышленым мальчишкой. Война меняет людей, как мы все знаем.
Март сбежал по лестнице с конюшенного двора и ворвался на кухню.
– Я только что разговаривал с Вероникой. Никто не получал никаких вестей от Оба, кроме банка, а он сейчас получает их реже, чем раньше. Это какая-то глупость, и с меня хватит, потому что Вер только что позвонили и сообщили, что Скакун все еще с нами. Она выкупила его у какого-то мэра, который прямо-таки купается в военных припасах, удачливая сволочь. Так что чертов конь возвращается домой, и Об, будь он проклят, тоже должен. Я предлагаю нам с тобой, Джек, поехать и притащить его сюда за одно место – прошу прощения, Эви, – если это понадобится.
Три дня спустя Джек и Март взяли отпуск на шахте и предупредили о своем отсутствии на обучении. Чарли, буквально дымящегося от возмущения, оставили в Истерли Холле, потому что он нужен был на охоте. Они заплатили Теду, чтобы он довез их до Госфорна, и отплыли из Англии 12 ноября. Банк не имел права выдавать им детали, но они знали, что он направился в Пикардию, а потом на Сомму, и, если понадобится, они могли пройти это расстояние пешком.
Они сели на паром до Кале. На скале больше не стояли шатры, хотя брусчатка была такая же, какой они ее помнили. Они сели на поезд до Соммы, едущий через Альбер, и спрашивали по дороге об англичанине по фамилии Брамптон, который хотел сюда однажды вернуться, чтобы посмотреть, восстановили ли статую Богоматери. Потом они поехали в Амьен, который находился от реки на расстоянии брошенного камня. Альбер выглядел как ряд гнилых зубов в сломанной челюсти, а Амьен, который до этого так долго оставался тихим и мирным городом, бомбили и расстреливали до самого конца войны, поэтому он тоже пострадал и выглядел потрепанным, но все же бесконечно более целым, чем Альбер.
Они спросили об англичанине по фамилии Брамптон в городской ратуше. Все только качали головами.
– Тогда нам остается только идти по реке, – сказал Джек, закидывая за плечо рюкзак.
Они шли рядом, стараясь попасть в ногу, как будто это было так же естественно, как дышать. Они встречали родственников пропавших без вести, которые искали могилы, ответы, что-нибудь, что могло разрушить тишину, воцарившуюся в их жизнях. Они вышли из города и двигались по направлению к реке, в тех же самых сапогах, что носили на войне, потому что они столько пережили и преодолели на этой земле, что казалось справедливым надеть сюда ту же обувь. Тем более сапоги были уже настолько поношенными, что в них они чувствовали себя, как в домашних тапочках. Март оглянулся.
– Бедные французики. Канал все-таки отличный старый ров, который служит нам, британцам, вот так. Держит врага на расстоянии.
Они нашли реку и пошли на запад, поедая печенья из миндальной пасты, macarons d’Amiens, которые, как объяснил им кондитер, из-за нехватки продовольствия нынче были в дефиците, но которые он все равно готовил время от времени. Они купили шесть штук и спросили, не видел ли он здесь англичанина, рыбачившего на Сомме, и тогда этот галл вывалил на них все это.
– Когда мы доберемся до устья, нам надо будет поворачивать назад и идти к истоку. Это может занять недели, – сказал Джек.
– Значит, это займет недели, красавчик, – сказал Март, мыча себе под нос.
Они видели вспаханную орудиями землю и выкорчеванные деревья, когда смотрели на север, так что вместо этого они смотрели на реку, которая спокойно текла и кишела карпами. Скоро они увидели зеленые луга и начали встречать нетронутые деревни, куда обязательно сворачивали и задавали местным один и тот же вопрос: «Вы видели, как здесь рыбачил англичанин по фамилии Брамптон?» Ответ всегда был отрицательным.
Читать бесплатно другие книги:
