Нейрофитнес. Рекомендации нейрохирурга для улучшения работы мозга Джандиал Рахул

«Лифты для пациентов, а врачи – пешочком по лестнице».

Эта фраза засела в моей памяти с первого раза, когда я услышал ее от профессора Димитрия в Институте нейрохирургии имени академика Ромоданова Национальной академии медицинских наук (НАМН) Украины в Киеве.

Дело было летом 2004 года, я тогда приехал в институт прямо из аэропорта, где профессор встречал меня, держа над головой табличку с моим именем по-украински. За некоторое время до того я разослал электронные письма нейрохирургам всех развивающихся стран с предложением сотрудничества в области передовых методик малоинвазивных нейрохирургических вмешательств. Профессор Димитрий откликнулся одним из первых, и вот я прилетел в Киев прямо из дома в Сан-Диего, благо выдалась отпускная неделя.

Снаружи мрачная серая громада многоэтажного больничного корпуса, где располагался институт, напоминала линейный корабль, брошенный на приколе доживать свой век в неравной борьбе с непогодой. Это было государственное лечебное учреждение, и значит, финансировалось оно скудно, а лечились здесь только бедные слои населения. Ряды распахнутых по случаю жары окон немного оживляли унылое однообразие выщербленных бетонных стен свисающими наружу тюлевыми занавесками. Как будто тюрьма принарядилась в кружева по случаю праздника.

Институт нейрохирургии занимал верхние этажи больничного корпуса, поэтому в вестибюле я сразу направился к единственному лифту и уже было занес палец над кнопкой вызова, как профессор Димитрий выдал сакраментальную фразу: «Лифт у нас для пациентов, а врачи все больше пешочком да по ступенечкам».

И повел меня в глубину вестибюля, где был выход на лестницу. Мы начали подниматься.

На первом этаже я увидел, что дверь пожарного выхода открыта настежь.

«Разве вы ее не закрываете?» – удивился я.

«Кондиционеров у нас нет, а так хоть какое-то дуновение воздуха. А если пожар…» – он изогнул бровь, пожал плечами и продолжал подниматься.

Обшарпанная лестничная клетка производила гнетущее впечатление. На каждом этаже из открытых дверей на лестницу просачивался узнаваемый едкий запах дезинфекции и дешевого хозяйственного мыла. Но и этот букет стойких больничных ароматов перебивали характерные для каждого отделения запахи. Из родильного на нас пахнуло околоплодными водами. Из отделения интенсивной терапии выплывал резкий дух антисептиков, а в глубине слышались гул и постукивание аппаратов жизнеобеспечения. Этажом выше витал застарелый и такой знакомый мне запах припаленной плоти – там располагались операционные. Еще выше помещалось отделение неврологии, и мой нос унюхал совершенно неожиданное и неуместное амбре: к ароматам жарящегося бекона примешивались отчетливые ноты чистящего средства и почему-то керосина, а аптечные флюиды придавали этому странному попурри дополнительную остроту.

Я озадаченно взглянул на Димитрия, и он, ни слова не говоря, жестом пригласил меня зайти в отделение. В коридоре он открыл дверь в первую попавшуюся палату с правой стороны. Там было шесть кроватей, на каждой по ребенку; кто-то спал, другие сидели, откинувшись на подушки. Дети были такие худенькие, что сначала мне показалось, будто это онкологические пациенты. С двумя самыми маленькими рядом на кроватях лежали матери, другие мамаши переговаривались и что-то готовили на небольших составленных в углу керосинках. На одной я заметил кастрюльку с кипящей водой – там стерилизовались стеклянные шприцы и иглы. На другой керосинке стояла сковорода, в которой что-то шкворчало.

Я спросил Димитрия, что там жарится.

«Сало», – ответил он.

И тут меня осенило. Я наклонился к нему и одними губами произнес: «Эпилепсия?» Он кивнул.

Как же я сразу не догадался? Юных пациентов держали на особом питании – сплошь из жиров. Одних только жиров. Более сотни лет назад медики обнаружили, что у детей с эпилепсией при диете, включающей главным образом сливки, растительное масло, сливочное масло и другие продукты с высоким содержанием жиров, припадки становятся реже или полностью прекращаются. Правда, вскоре высокожировой рацион отошел на второй план, вытесненный фенобарбиталом – изобретенным примерно в то же время первым медикаментозным препаратом, который способствовал снижению частоты эпилептических припадков. В 1990-е годы интерес к этой диете возродился, ее снова стали активно использовать, если лекарственные антиэпилептические препараты оказывались бессильными.

А вот в Украине, России и других бывших советских республиках высокожировая диета всегда была в чести как испытанное народное средство против эпилепсии и палочка-выручалочка для семей, которые не могли себе позволить дорогостоящих препаратов. Вот матери и готовили собственное лекарство – шкварки – в попытках усмирить бушующие штормы избыточных электрических разрядов в головах бедных ребятишек.

ВЫДУМКИ О МОЗГЕ: ВАШИ ВНУТРЕННОСТИ – ВТОРОЙ МОЗГ

Идущие от головного мозга нервные волокна пронизывают чуть ли не каждый миллиметр вашего тела. Сложные их соединения образуют нервные сплетения. Одно такое сплетение в животе, охватывающее желудок и кишечник, – это хорошо изученная анатомическая структура: энтеральная нервная система (ЭНС). Когда вы взволнованы, именно реакция ЭНС на сигнал вашего мозга вызывает дрожь внутри, как будто в животе распорхались бабочки. Это ЭНС посылает сигналы голода или насыщения. Важны ли нервные волокна, сплетающиеся в ЭНС у вас в животе? Безусловно. Абдоминальная хирургия, то есть операции на органах брюшной полости, дает подсказку, почему вокруг роли ЭНС в последнее время поднимают такой нездоровый ажиотаж.

При некоторых медицинских диагнозах (кишечная непроходимость, раковая опухоль, интраабдоминальные спайки) показана резекция достаточно длинных участков кишечника. Как ни странно, но удаление значительной части тонкой кишки – 43 из 50 см – почти не сказывается на функционировании кишечника. Точно так же без особых последствий может быть удалена большая часть ободочной (толстой) кишки. По большому счету, можно удалить практически весь кишечник.

И представьте, нигде в мире у пациентов с резецированным кишечником в дальнейшем так и не было зафиксировано ни одного случая психоневрологических последствий. Но кишечник же окружен нервными волокнами, образующими целое нервное сплетение? Это да, правда. А заслуженно ли на этом основании величать кишечник вторым мозгом? Нет, ничего подобного не следует из всего, что мне когда-либо доводилось читать и наблюдать собственными глазами.

Кетогенная диета

Оригинальная высокожировая диета для больных эпилепсией детей, разработанная в начале ХХ века, предполагала поставлять организму более 90 % калорий за счет жиров при крайне малом содержании в рационе белков и углеводов. Но в то время, когда кетогенную диету только придумали, никто не знал, почему преимущественное потребление жиров снижает частоту эпилептических припадков у детей. Завесу тайны не удается приоткрыть и по сей день.

Однако кое-что нам все же известно: при нормальном рационе нейроны и другие клетки организма используют в качестве источника энергии глюкозу, то есть извлекаемый из углеводов сахар. Не получая углеводов или использовав весь их имеющийся в организме запас (что обычно происходит за 16 часов), печень начинает преобразовывать жир в кетоны, которые служат резервным источником энергии для ваших клеток. И по причинам, не до конца ясным, нейроны, получая энергию от кетонов вместо привычных углеводов, становятся менее возбудимыми, проявляют меньше склонности идти вразнос и провоцировать припадки. Таким образом, на детей с эпилепсией кетоны, вырабатываемые их печенью из жиров, действуют как лекарство.

В 1950-х появились и получили распространение первые медикаментозные средства от эпилепсии, из-за чего в странах Запада кетодиета вышла из милости у врачей и пациентов. А в конце 1960-х доктор Роберт Аткинс попробовал применить несколько видоизмененный вариант кетогенной диеты, чтобы избавиться от лишнего веса. В 1972 году он выпустил книгу под названием «Новая революционная диета доктора Аткинса»[117] (Dr Atkins’ Diet Revolution[118]), которая наделала много шума и раскупалась на ура, хотя медицинское сообщество в те времена придерживалось твердого убеждения, что жиры – это сплошной вред, которого во что бы то ни стало следует избегать. Разработанный доктором Аткинсом рацион, которого многие придерживаются и сейчас, не только предусматривает неограниченное количество жиров, как при кетогенной диете, но и позволяет сколько угодно объедаться белком и овощами с низким содержанием углеводов.

Со своей стороны, я тоже поддерживаю резко ограниченное потребление углеводов и акцент на пище растительного происхождения. Но никак не соглашусь с рекомендацией доктора Аткинса в неумеренных количествах потреблять жиры и белковые продукты, поскольку в борьбе с одним злом вы подвергаете себя другому: в виде избыточного количества получаемых калорий и плохого холестерина (в нем содержится много насыщенных жиров). Давайте лучше посмотрим, чем питаться, если вы намерены добиться пикового КПД мозга и обеспечить себе в пожилые годы здоровую полноценную жизнь.

Диета MIND

Для улучшения здоровья мозга и профилактики нейродегенеративных старческих заболеваний разработан специальный рацион, сочетающий средиземноморскую диету с DASH-диетой (Dietary Approaches to Stop Hypertension – диетологический подход к предотвращению гипертонии). Она носит сложное и длинное название The Mediterranean-DASH Intervention for Neurodegenerative Delay diet, но чаще – сокращенное: MIND-диета. Серия недавно проведенных основательных исследований подтверждает, что она помогает избежать снижения умственных способностей и сохранять когнитивное здоровье. Одно изыскание показало даже, что люди, придерживающиеся MIND-диеты, вдвое уменьшают риск возникновения болезни Альцгеймера[119]. Феноменально! И коль скоро пока не разработано лекарство, предотвращающее деменцию, этот уникальный рацион – единственный выход.

Моя семья также придерживается MIND-диеты, хотя и не слишком строго. Мы включаем в рацион как можно больше свежих фруктов, овощей, орехов, рыбы и курятины, но ограничиваем себя в красном мясе, насыщенных жирах и сладостях. В итоге питаемся просто и вкусно, однако подчеркну, что для нас это по большей части руководящий принцип, и никак не догма. Иногда мы позволяем себе сочный бифштекс или лакомимся шоколадом. Больше полезных сведений о MIND-диете можно получить в интернете, в том числе, по адресу https://www.webmd.com/alzheimers/features/mind-diet-alzheimers-disease[120].

Разумеется, MIND-диета не имеет ничего общего с кетогенной, следовать которой маленьких пациентов киевской больницы вынуждало их грозное заболевание. По счастью, для большинства из нас избыточное потребление жиров не то, к чему следует стремиться. Но и мы можем получать блага от кетонов, только другим путем, а именно: если будем дополнять нашу MIND-диету интервальным голоданием.

Интервальное голодание

Пожалуй, все же есть глубокий смысл в том, что большинство мировых религий предписывают своим адептам время от времени держать пост – голодать. Практикуя интервальное (периодическое) голодание, вы проясняете свое сознание, взбадриваете чувства и улучшаете функционирование мозга. К тому же этот прием снизит вам кровяное давление, уровень инсулина в крови, а также вес, потому что вы уменьшите общее количество калорий. Сплошная польза. Ну разве не чудо?

Да, голодно. Но совсем ненадолго!

Давайте вспомним наших первобытных предков, собирателей и охотников, выживавших в обжорстве и голоде, в изобилии и лишениях. Истинная диета времен палеолита не состояла из одних только шматов сочного жареного мяса. Нередко случались дни и недели, когда нашим предкам не удавалось завалить ни бизона, ни вепря, и они ложились спать на голодный желудок.

Однако голод дарил и некоторые блага. Даже один день, прожитый без пищи, увеличивает факторы роста вашего мозга – естественные соединения, которые поддерживают выживание и здоровый рост мозговых клеток. Эволюция позаботилась так разумно устроить наш организм, что мы способны действовать на пике возможностей подобно автомобилю с гибридным двигателем. Когда метаболизм переключается с глюкозы на кетоны, познавательная способность мозга достигает максимума и тем самым ставит заслон дегенеративным заболеваниям. Как сформулировали авторы недавней статьи в Nature Reviews Neuroscience[121], «метаболическое переключение оказывает влияние на множественные сигнальные пути, усиливающие нейропластичность мозга [способность меняться под действием опыта и восстанавливать утраченные связи после повреждений] и его сопротивляемость травмам и заболеваниям».

Как же вы это проделываете? Уж точно не перегружаясь глюкозой или кетонами, а просто изменяя ритм питания, позволяя организму выполнять то, что ему необходимо делать в голодные периоды.

Я не имею в виду ограничение калорий, обеспечивающее долголетие животным и, вероятно, срабатывающее в том же духе для людей, чтобы позволить им прожить дольше. Люди, которые жестко придерживаются низкокалорийной диеты и довольствуются всего тысячей калорий в сутки, постоянно испытывают чувство голода. Речь о перемежающемся голодании, которое вынуждает организм сжигать его жировой запас один-два раза в неделю. Образующиеся в результате кетоны не только позволяют мозгу нормально работать в период голодания, но и фактически улучшают познавательные возможности, способствуют росту связей между нейронами и предупреждают дегенерацию мозга.

Я соблюдаю (по крайней мере, стараюсь) интервальное голодание и рекомендую всем, кто желает улучшить расположение духа и достичь пика познавательной способности. Могу предложить свой план.

Голодать дважды в неделю. Ваша задача – продержаться без еды 16 часов. Выберите два дня, только не подряд, и откажитесь в них от завтрака и обеда или от обеда и ужина. Если приплюсовать к периоду воздержания ночное время, вы запросто выйдете на требуемые 16 часов. Я, например, по понедельникам и четвергам не завтракаю и не обедаю, а только ужинаю. (Жена и сыновья, конечно, что-то едят на завтрак и обед.)

Долой завтраки. Я имею в виду не только выбранные вами «голодные» дни, я призываю почти каждый день отказываться от завтрака! Кто-то утверждает, что завтрак как раз и есть наиважнейшая трапеза за весь день, однако солидной доказательной базы на этот счет не существует. Я позволяю себе завтракать разве что в выходные, с моими мальчишками, чтобы побыть с ними вместе, пообщаться, узнать, чем они дышат.

Салат на обед. Я лишь изредка питаюсь бутербродами, бургерами или какой-либо углеводосодержащей едой. Мой обычный обед – салат. Хотя бывает тяжеловато довольствоваться только им.

Никаких перекусов на ночь. Это для меня тяжкое испытание, особенно после длинного дня в клинике или в «голодательные» дни. Но я стараюсь держать себя в руках.

Пожалуйста, примите во внимание, что я не сторонник крайностей в этом вопросе. Можете не сомневаться, я бываю в ресторанах с семьей и друзьями, и довольно часто. Меня приглашают на деловые или официальные завтраки, и я не сижу с постной физиономией, а следую общему примеру и ем с удовольствием. Однако интервальное голодание встроено в мою обыденную жизнь.

В дни операций я фактически воздерживаюсь от еды до полдника. Даже чашечку кофе себе не позволяю, поскольку, если зашел в операционную и взялся за дело, уже нельзя прерываться, чтобы сбегать в туалет. Операции обычно длятся часов по восемь подряд, без перерыва. Вы, наверное, удивитесь, что голод не делает меня вялым, как сонная муха. Вовсе нет. Как выяснилось, все с точностью до наоборот: натощак я бодрее, энергичнее и куда лучше соображаю.

УЧЕНЫЕ О МОЗГЕ: И ВОВСЕ МЫ НЕ ТО, ЧТО ЕДИМ

Почти ничего из того, что мы едим, никогда не направляется прямо и непосредственно в наш мозг, поскольку специальный механизм – гематоэнцефалический барьер – предупреждает попадание вредных веществ в мозг с током крови. Когда артерии, идя от сердца, заходят внутрь черепа, становясь мозговыми артериями, они уже не такие пористые, какими были за его пределами. Теперь их стенки изнутри выстилает специальный толстый клеточный слой – интима, резко ограничивающий проникновение чего бы то ни было из кровотока в мозговые ткани. Этот почти непроницаемый гематоэнцефалический барьер открыли в конце XIX столетия в ходе простого эксперимента. В кровь подопытной мыши впрыснули синее красящее вещество, а позже при вскрытии оказалось, что все ткани ее тела приобрели синий цвет, за исключением головного и спинного мозга, сохранивших естественную белизну. Проще говоря, красящее вещество в ткани мозга не проникло.

Теперь мы знаем, что даже воспалительные клетки, как и большинство медицинских препаратов, воздействующих на самые разные части тела, не могут преодолеть барьер и попасть в мозг. Из-за этого разработка медикаментозных препаратов для лечения неврологических патологий представляет огромную трудность, в чем я сам убедился, разрабатывая методы лечения рака головного мозга.

А что же все-таки проникает в него? В основном кислород, глюкоза и кетоны. Барьер могут преодолевать также некоторые жиры, витамины и минеральные вещества. Почти все, в чем нуждается мозг, организм вырабатывает сам. И потому, когда вы слышите, как кто-то толкует о «пище для мозга», помните, что ваш мозг большой привереда и весьма разборчив в этой самой «пище».

Если диетой не обойтись

Большинство из нас терпеть не могут принимать выписанные врачами таблетки и прочие медикаментозные средства, которые отпускаются только по рецептам. Мы хотим понижать свой уровень холестерина, сахара в крови, худеть, излечиваться от диабета, депрессии и прочих распространенных расстройств без всякой этой «химии», с помощью диет и физических упражнений.

На этой естественной склонности публики спешат погреть руки ушлые знахари и шарлатаны. Они уверяют, что диеты, специальные гимнастики и натуральные добавки – единственный безопасный способ излечиться от диабета. Это ложь, вредная и опасная.

Основатель и издатель пропагандирующего здоровый образ жизни журнала Prevention Джером Родейл, большой поборник здоровой пищи и критик официальной (классической) медицины, заявил в телевизионном шоу, что доживет до ста лет. И фактически не сходя с места скончался[122] в возрасте 72 лет, прямо там, в съемочном павильоне, рядом с ведущим Диком Каветтом. (Из-за этого прискорбного события тот выпуск так никогда и не вышел в эфир.)

И Роберт Аткинс скончался в 72 года[123].

Иными словами, диеты не всесильны. Если видите, что вам недостаточно правильного питания и физических упражнений, чтобы сохранять здоровье и хорошее самочувствие, прошу, не пренебрегайте медикаментозными средствами. Они действенны и способны улучшить ваше состояние, не нанося дополнительного вреда здоровью.

При диабете второго типа терапия первой линии (то есть метод лечения, который следует рассматривать в первую очередь) – это метформин, старейший и самый дешевый препарат. При приеме в таблетках он не только повышает чувствительность мышц к инсулину, благодаря чему организм будет меньше производить его, но и уменьшает количество глюкозы, которую печень выбрасывает в кровоток. А самое ценное: у больных диабетом, как было установлено, улучшает познавательную функцию в долговременном плане. По данным исследований, метформин способен почти на треть снизить риск развития слабоумия. И по свидетельству ученых из Австралии, это единственный диабетический препарат, который может предотвратить у пожилых людей потерю памяти[124], навыков исполнительного функционирования и вербального обучения (приобретения опыта, знаний, умений и навыков через словесные инструкции, разъяснения, описания). Я не призываю принимать метформин для улучшения умственных способностей и работы мозга, а просто обращаю ваше внимание на то, что можно и нужно рассматривать разные подходы к лечению.

ГИМНАСТИКА ДЛЯ МОЗГА: ПРИВЫЧКИ – СЕБЕ НА ПОЛЬЗУ

Жизнь у вас полна дел и забот, только успевай. Но когда хочется перекусить, разве вы, рассуждая, где бы это сделать, всякий раз рыщете в мобильном приложении, по сайтам или в рекламных проспектах?

Лично я – никогда.

Реальный путь к улучшению здоровья мозга – выработать базовые разумные и практичные привычки, позволяющие легко и без хлопот справляться с большинством ваших будней со всеми их проблемами. Привычки – великое дело.

При этом всякий знает, что выработать новую привычку – задача чертовски трудная. Лишь часть наших обещаний, торжественно данных себе под Новый год, дотягивает до лета, не говоря уже о кануне следующего Нового года. А потому к формированию привычки крайне важно подходить очень избирательно и стратегически. Во-первых, будьте конкретны и позитивны: пусть она будет измеряемой, как некое действие, которое вы точно будете выполнять, а не просто что-то желательное, что вы через некоторое время забросите. Во-вторых, расскажите окружающим, что решили завести эту привычку, и попросите поддерживать вас. В-третьих, не распыляйтесь, а выберите всего одну, которую намерены изменить (или выработать).

Как только усвоите выбранную привычку, следовать ей сразу станет проще. У нас дома прием пищи – это прежде всего общий сбор семьи за столом и время общения… а то, что мы съели больше 115 г сыра за один присест или забыли покрошить в салат капусту, – мелочи.

Мы не устраиваем суеты из-за пустяков. Мы с женой сознательно поставили дело так, чтобы еда не вызывала у наших мальчиков чувства вины и угрызений совести, что они в чем-то превысили меру. Когда я говорю, что мы следуем MIND-диете, я подразумеваю, что в рационе мы делаем упор на свежие, полезные для здоровья продукты и что у нас в привычке избегать нездоровой пищи вроде фастфуда.

Учитывая, что многим в мире недоступны свежие недорогие продукты питания, мы стараемся не забывать, как нам повезло. Я тем сильнее утверждаюсь в этом нашем везении, чем больше разъезжаю по командировкам в развивающиеся страны, куда обычно беру с собой кого-то из сыновей, благо они теперь достаточно подросли для этого.

Мне очень нравится простая и емкая рекомендация, которую дает автор книг о здоровом питании Майкл Поллан: «Ешьте настоящие продукты. Не слишком много. В основном растительные».

В самую точку!

Я учу моих мальчишек, что основа питания – свежие овощи, фрукты, орехи и рыба. А все остальное пусть будет для вас лакомством, приятным, но редким капризом, говорю я им. Бургеры: изредка, но ни в коем случае не каждый день. Чизкейк: изредка, но никак не каждый день. Наслаждаться тем, что ешь, и застольной беседой – ежедневно.

Погоду делают привычки, втолковываю я им, а не потакание капризам.

Дженнифер было шесть лет, когда у нее проявились первые симптомы. Впрочем, настолько незначительные и еле различимые, что родители приписывали их возрастным особенностям развития. Выражалось это во внезапных приступах тревоги и страха, побуждавших девочку без всякой видимой причины вдруг бросаться в объятия родителей, ища защиты. Через несколько месяцев внезапные приступы участились, страх и тревога стали с большей силой одолевать Дженнифер и теперь сопровождались видениями каких-то незнакомцев, хотя их и в помине не было рядом. Родители отвели ее к доктору, но тот заверил, что поводов для беспокойства нет. Однако припадки повторялись все настойчивее – сначала раз в неделю, потом каждый день, а после и по несколько раз за сутки.

Однажды Дженнифер вдруг потеряла сознание и рухнула на пол. Спустя секунды она очнулась, но абсолютно не помнила, что с ней случилось. Врачи наконец-то спохватились и сообразили, что делать. Девочку отправили на сканирование головного мозга. Было предположение, что припадок, отключивший ее сознание на несколько мгновений, вызван опухолью.

Однако МРТ выявила картину безукоризненно здорового, безупречно структурированного мозга. Никаких отклонений, все в идеальном порядке: каждая извилина и каждая бороздка, каждый сосуд в системе кровоснабжения и каждая полость, как и все костные структуры. Просто по учебнику анатомии. И значит, поиск причин следовало продолжить. Голову Дженнифер облепили электродами – вдруг выявятся аберрантные (неверные) электрические сигналы? И снова никаких отклонений, норма.

Для дальнейшего обследования ее поместили в больницу, чтобы несколько дней в суточном режиме наблюдать, как ведет себя ее электроэнцефалограмма. Однажды во время завтрака на девочку вдруг снова накатил панический страх. В тот же момент плавные ритмичные линии на ее ЭЭГ, отражающие динамику мозговых волн, вдруг словно взбесились. Вспышка эпилепсии. Этим кратковременным припадком страха лобная доля мозга предупреждала о наступлении судорог, которые пока не случились. В медицине это состояние зовется аурой и означает ощущения или переживания, регулярно предшествующие эпилептическому приступу.

Родители сначала никак не хотели верить в этот диагноз. Как же так, разве эпилептики не валятся на землю и не дергают судорожно руками-ногами? И правда – у Дженнифер на тот момент форма заболевания была гораздо мягче, и выписанное врачами лечение помогло привести состояние девочки к норме.

Через несколько месяцев припадки страха возобновились. Дозу основного лекарства увеличили, к нему добавилось еще одно. Через год Дженнифер принимала уже три препарата, от чего все время ходила одурманенная и вялая, а приступы страха все равно то и дело накатывали. Потом, во время посещения врача в эпилептической клинике, она второй раз лишилась сознания. Но теперь ее мозг проявил фармакорезистентность: проще говоря, отказался подчиниться действию простых лекарственных средств. Нарушение ритмов головного мозга, спровоцировавшее припадок, распространилось из лобной доли в прилежащие области. Разбушевавшаяся в правом полушарии гроза перекидывалась на левое и рикошетом снова ударяла в правую половину мозга, и так снова и снова. Врачи диагностировали большой эпилептический припадок, то есть со всем набором острых симптомов.

А поскольку клиника, к которой была прикреплена Дженнифер, функционировала при больнице, девочку немедленно поместили в отделение интенсивной терапии. Ей ставили капельницы с самыми сильными седативными средствами, чтобы купировать приступ, но дозы были настолько высоки, что, в сущности, воздействовали на организм почти так же, как общая анестезия. Седативный эффект был силен настолько, что угнетал даже дыхательный рефлекс, и ее пришлось подключить к аппарату принудительной вентиляции легких.

Дженнифер оказалась в двойной ловушке: если не купировать постоянно повторяющиеся приступы, они грозили разрушить те самые мозговые ткани, в которых возникали, а если купировать, это означало для нее жизнь в бессознательном состоянии под действием мощных седативных препаратов.

Имелся, правда, еще один выход, поэтому-то Дженнифер и ее родителей доставили на самолете в сопровождении бригады медиков к нам в клинику. При встрече с ними я заметил, какие пустые, безжизненные глаза у родителей девочки. Они уже знали, что обычная хирургическая операция при некупируемых эпилептических приступах в случае их дочери невозможна. Аберрантные электрические разряды, которые вызывали у нее сильнейшие приступы и отражались на ЭЭГ в виде острых высокоамплитудных пиков (спайков), не имели четко локализованного очага, чтобы его можно было безопасно удалить, как опухоль. На беду Дженнифер, спаечная активность возникала беспорядочно в разных точках по всему правому полушарию.

Врачи уже предупредили родителей девочки, каким будет следующий акт в их трагедии. А теперь мне предстояло заговорить с ними о том, что немыслимо и невыносимо для мамы с папой, но что в этих обстоятельствах давало их дочери единственную надежду на спасение. И я сказал им, что Дженнифер необходимо удалить половину мозга.

ВЫДУМКИ О МОЗГЕ: НАШ МОЗГ СОБРАН ЖЕСТКО

Мозг, этот таинственный орган, запрятанный под крышкой черепа, в ходе истории оброс множеством ярких метафор, с помощью которых люди веками пытались объяснить его свойства и которые на поверку оказались страшно далеки от истины. Древние, например, считали, что внутри мозга помещается слизь (флегма). Другие предполагали, что его полости омываются животными Духами[125]. Позже, в эпоху индустриальной революции, возник новый, сразу всем полюбившийся образ для объяснения механизма работы мозга: шестеренки. А в наш цифровой век самой расхожей метафорой, естественно, стало все связанное с коммутациями, монтажными соединениями и платами.

Но дело в том, что нейроны в силу многогранности способны брать на себя самые разные роли, какие могут понадобиться мозгу в процессе жизни. Прежде всего, ни один нейрон нельзя считать «жестко замонтированным» в том смысле, что ему отведена единственная задача (или функция). Каждый умеет в той или иной степени брать на себя новую функцию, для которой не был предназначен изначально. Кстати, не найдется ли способа дать более точное и наглядное представление о мозге?

Нейробиология описывает мозг в понятиях «нейрональных ансамблей», координирующих свои действия на функциональном уровне. Как видно из истории болезни моей пациентки Дженнифер, когда ту или иную мозговую структуру подвергают операции или даже удаляют, оставшиеся участники нейронального оркестра подхватывают партии отсутствующих собратьев и продолжают слаженную игру, выдавая поразительно стройные симфонии мысли, воображения и чувства.

Пластичность неоспорима

Никакой пример не мог бы лучше проиллюстрировать поразительную способность мозга к самоперестройке, чем его реакция на удаление одного из двух полушарий – такая операция называется гемисферэктомией. Впервые проведенная на человеческом мозге в 1923 году, она представляет собой самое радикальное и вопиюще зверское из всех мыслимых хирургических вмешательств. После десятилетий забвения по соображениям, что это слишком большой риск, гемисферэктомия возродилась в медицинской практике и была усовершенствована в начале 1970-х годов хирургами в Университете имени Джона Хопкинса. С тех пор эта операция стала если не обыденностью, то, во всяком случае, и не последней соломинкой, за которую цепляются от отчаяния. Мало того, что у 96 % прооперированных детей эпилептические припадки полностью прекращаются или почти сходят на нет, лишь считаные единицы после такого вмешательства показывают сколько-нибудь значимую утрату памяти, умственных способностей, индивидуальности или даже чувства юмора.

Способность мозга перераспределять между отделами функции и переделываться при утрате какой-либо из структур в нейробиологии называют «пластичностью». На протяжении 1980-х годов ученые полагали, что за большинством участков мозга жестко закреплены конкретные наборы задач. Помните составленную Пенфилдом соматосенсорную карту мозга из главы 1, где изображается, из какого участка исходит осязательная реакция на прикосновение к тому или иному месту, например к щеке, языку, пальцам? С появлением этой карты и ученое сообщество, и публика уверились, что эта география так же незыблема, как карта Северной Америки.

Затем пришла плеяда блестящих новаторов, как, например, невролог Брэдли Шлэггер, молодой исследователь из Вашингтонского университета в Сент-Луисе. Он экспериментировал на эмбрионах и новорожденных особях крыс, для чего вырезал кусочек зрительной коры головного мозга и пересаживал в соматосенсорную кору – как раз в то место, которое отвечало за чувствительность усиков-вибрисс. В этой усико-чувствительной зоне нейроны разделяются на более темные скопления в форме миниатюрных цилиндров и окружающую их более светлую нейронную ткань. Каждый цилиндрик отвечает за свою вибриссу. Так оно и есть, это усиковые цилиндры.

Считалось, что такая структура предопределена генетикой, пока журнал Science[126], да еще прямо на обложке, не поместил результаты экспериментов Шлэггера. И знаете, что он обнаружил, пересадив нейроны зрительной коры в осязательную кору? Через считаные недели они, назначенные отвечать за зрение, перестроились в такие же, как и окружавшие их, цилиндры и «переквалифицировались» отвечать за чувствительность усиков-вибрисс.

Примерно тогда же в Калифорнийском университете в Сан-Франциско ставил свои эксперименты Майкл Мерзенич: он повреждал один-два пальца у лабораторных животных и, выждав какое-то время, изучал, как на это отреагирует мозг. И вот что выяснил. Через несколько месяцев оставшиеся здоровые пальцы «расхватали» и «поделили» между собой «бесхозный» участок мозга, прежде отвечавший за чувствительность покалеченного пальца. Расширив себе «жилплощадь» в коре мозга, оставшиеся пальцы намного прибавили в чувствительности и все лучше и лучше ощущали стимуляцию в виде булавочных уколов.

Сегодня мы знаем, что нейропластичность – привычный мозгу способ адаптироваться, причем не только в ответ на живодерские опыты одержимых экспериментаторов. Но и нейропластичность не беспредельна, во всяком случае, мы пока не научились раздвигать ее границы. И еще: это обоюдоострое оружие для тех, кто страдает посттравматическими депрессиями; так, после травматического события их могут годами неотступно преследовать страхи, стресс и болезненно яркие воспоминания, лишающие возможности нормально жить и работать.

После гемисферэктомии некоторые маленькие пациенты уже никогда не смогут полностью владеть противоположной половиной тела. Особенное беспокойство сопряжено с гемисферэктомией левого полушария, поскольку именно там локализуются зоны Брока и Вернике, по обе стороны боковой, или сильвиевой, борозды, которая отделяет височную долю от теменной и лобной. Центр Брока отвечает за моторную организацию речи и позволяет нам разумно и связно говорить, а область Вернике – за понимание речи. Если их утратит взрослый человек, это будет для него трагедией. У детей очень раннего возраста оставшееся правое полушарие мозга обычно умудряется выработать способность говорить и понимать речь, но редко так же хорошо, как с неповрежденным левым полушарием.

Но Дженнифер повезло – если вообще можно говорить о везении ребенка, которому показана гемисферэктомия. Ее левое полушарие было в полном порядке. Это в правом у нее бесновались электрические сигналы, и именно его следовало удалить, чтобы дать здоровому левому полушарию шанс беспрепятственно работать, а самой девочке – возможность вырасти и жить нормальной жизнью.

Ампутация мозга

Сквозь мягкие волосы прощупывался череп. Несколько длинных проходов широким двойным ножом машинки для стрижки волос – и локоны Дженнифер соскользнули на пол. На выбритую черепную коробку я нанес разметку йодом. На шее и лице девочки образовались ржаво-рыжие потеки. Под ярким светом налобной лампы частички копоти и костная пыль от работающей дрели разлетались, как искры от костра. И запах, незабываемый запах, как от древесной стружки, дыма и чего-то еще. Обычно в черепе проделывают достаточно мелкие отверстия, но на сей раз пришлось вырезать огромный участок черепной кости – как будто я вырезал из земного шара целый континент.

С потолка свисал операционный микроскоп, он парил над мозгом Дженнифер на подогнанной под мой рост высоте, так что его окуляры приходились как раз на уровне моих глаз. Хотя это выглядит дико, у операционного микроскопа ниже окуляров свисает мундштук (в форме загубника боксерской капы), и, зажав его зубами, я могу двигать и вращать голову, тем самым меняя положение микроскопа и, соответственно, свое поле зрения. Это позволяет не отрывать рук от операционного поля, хотя и отдается болью в шейных мышцах. Но мне было не до болезненных спазмов в шее, поскольку я сосредоточил все внимание на непосредственной задаче.

В левой руке я зажал аспирационную трубку, а большой палец положил на маленькую площадку на ней для регулировки воздушной струи. Сдвигая палец назад по площадке, я выпускал часть воздуха, и всасывающая способность аспиратора уменьшалась. При движении пальцем вперед давление и всасывающая способность, наоборот, увеличивались. В правой руке я держал длинный коагуляционный пинцет, который включался и выключался ножной педалью, чтобы по ходу операции я мог прижигать (и запаивать) мелкие кровеносные сосуды.

Уже сотни, тысячи раз я стоял на этом самом месте у операционного стола. Хирургические инструменты мне уже привычны так, словно они продолжение моих рук. И как всегда, при каждом ударе сердца оперируемого его мозг легонько подрагивает под руками. Глядя на мозг Дженнифер, я не находил никаких характерных признаков заболевания. Ни темной крови от травмы, ни очагов патологической раковой ткани. Гребни извилин и таинственные впадины борозд блестели, опутанные тонкой сеткой красных и синих протоков микроциркулярных русел – завораживающее сплетение крапинок, как на картинах Джексона Поллока. Правое полушарие выглядело как полагается. Безупречным, нормальным, здоровым. А я готовился изрезать его на куски.

Это очень кропотливая, небыстрая работа. Мозговую ткань не вырезают таким же манером, как другие ткани; ее бережно снимают слоями силой аспирации. Я начал с правой лобной доли, но сначала разъединил ее с височной, проделав аспиратором узкое углубление по дну разделяющей их борозды. Затем освободил ее от большого серповидного отростка, который разграничивает два полушария мозга плотной двойной соединительной тканью твердой мозговой оболочки, защищая лежащее глубоко внизу под ней мозолистое тело.

По мере того, как я продвигал вперед металлический наконечник аспирационной трубки, ласково и осторожно захватывая мозговую ткань, время от времени ощущал, как он слегка вздрагивает, встречая на пути кровеносный сосудик, словно подергивается от прикосновения гитарная струна. И тогда я брался за электрокоагулирующие щипцы, чтобы прижечь сосудик. Затем стоящая справа операционная сестра без слов забирала щипцы и вкладывала мне в руку пружинные микроножницы. Вышколенная, она прекрасно знала, в каком порядке и какие инструменты мне требуются. И даже стоя у меня за плечом, безошибочно распознавала: если мое дыхание слегка учащается, я собираюсь произвести рискованную манипуляцию. Когда она мне ассистирует, нет надобности ни на миг отводить взгляд от операционного поля. Я пересек скоагулированный сосуд, и она тут же заменила ножницы на коагуляционные щипцы. Сотни и сотни раз мы производили этот маневр ритмично и слаженно, без единого ошибочного движения.

По мере того как я по кругу обводил аспиратором лобную долю, методично разделяя мелкие кровеносные сосуды, божественный переливчатый блеск мозговой ткани на глазах тускнел и приобретал темный оттенок. Наконец я отсоединил лобную долю – ее больше ничего не держало. Операционная сестра тут же забрала у меня аспирационную трубку и щипцы и взамен вложила в каждую руку по лопаточке. С их помощью я подхватил правую лобную долю Дженнифер, как омлет со сковородки, и позволил ей соскользнуть с лопаточек в серый металлический таз.

Дальше следовало заняться теменной долей. Я убрал сосуды и волокна, соединяющие ее с височной долей справа и с затылочной долей сзади. В теменной доле располагался гребешок нейронов, управляющих подвижностью левой части тела Дженнифер. Когда я удалю правую теменную долю, с ней исчезнет и «рулевое колесо», приводившее в движение левую часть тела. Я скоагулировал и пересек последние несколько сосудов, а потом переместил правую теменную долю в еще один отливающий холодным металлом таз.

Уже потом, когда вслед за правой затылочной я удалил и правую височную долю, настало время взяться за более глубинные мозговые структуры и с помощью аспирационной трубки выбрать белое вещество, правый гиппокамп, правую амигдалу (миндалевидное тело), а также правые таламус и гипоталамус, опускаясь все ниже и ниже, прямо до мозгового ствола и основания черепа, где я и остановился.

Прежде чем завершить операцию, я позаботился, чтобы как следует запаять поблескивающее мозолистое тело, прежде соединявшее оба полушария мозга. В зоне его передней части располагается отдел, называемый коленом мозолистого тела, оно загибается вперед, вниз, а затем кзади, и потому разделить его не представляет сложности. В задней части мозолистое тело оканчивается валиком, и тот требует особого внимания: непосредственно под ним пролегает большая мозговая вена (галенова), названная в честь открывшего ее древнегреческого врача Галена. И теперь, когда я полностью отсоединил мозолистое тело, глазам моим предстало то, что редко кому доводилось видеть и что должны лицезреть лишь немногие: большую галенову вену живого человека.

Теперь вся жизнь Дженнифер сосредоточилась в левом полушарии ее мозга. Время уже подходило к вечеру, когда я закончил операцию. На ночь мы решили оставить девочку на искусственной вентиляции легких. Возвращаясь домой, я силился изгнать из памяти зрелище того, что совсем недавно было мозгом ребенка, в мерзком металлическом тазу. В ту ночь сон так и не пришел ко мне.

Наутро я приехал в больницу и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался в реанимацию. Палата Дженнифер располагалась в самом конце длинного коридора. Во всех палатах, кроме этой, из-под дверей просачивался яркий искусственный свет, его включали для удобства врачей и медперсонала. Я заметил, что из-под двери палаты девочки света не видно. В палате стоял сумрак, и это могло быть очень хорошим знаком – что она очнулась и свет режет ей глаза: значит, светочувствительность вернулась. Впрочем, отсутствие света могло означать и что-то плохое.

Я переступил порог реанимационной палаты № 8. Медицинская сестра, ординатор и родители повернули головы взглянуть, кто еще пришел. За их спинами я увидел на кровати Дженнифер. Аппарат искусственной вентиляции легких убрали, она дышала сама и смотрела на меня широко открытыми глазами. А я ведь раньше никогда не видел девочку в сознании. Несколькими днями ранее, когда она с родителями прибыла к нам в клинику, она находилась под действием мощных седативных средств. И только сейчас увидел, какие у нее ясные светло-карие глаза.

Случается, что в представлениях нет надобности. По тому, как ее родители жали мне руку, Дженнифер сама догадалась, что это я был целью ее поездки сюда, и что без меня тут не обошлось.

Я задал ей два вопроса.

– Дженнифер, можешь, если тебе не трудно, поднять руки к потолку?

Она кивнула и подняла правую руку. Левая осталась безвольно лежать вдоль ее бедра.

– Почему я не могу поднять ее? – спросила Дженнифер, немного с трудом выговаривая слова. Даже левый уголок рта оказался парализованным. А по какой причине, она не имела ни малейшего понятия. Не было у нее, одурманенной седативными препаратами, шанса дать согласие на ампутацию части своего мозга.

– Родители попросили меня помочь тебе избавиться от тех ужасных ощущений, которые мучили тебя, – сказал я. – И я сделал операцию, которая на некоторое время помешает двигаться левой части твоего тела. Скажи мне теперь, можешь поднять ноги?

И снова она смогла поднять только правую.

Дженнифер заплакала.

– А когда я снова смогу двигать рукой и ногой? – всхлипывала она.

– Мм… не знаю, – ответил я.

Когда ее родители давали согласие на гемисферэктомию, я предупредил их, что нельзя исключать паралича левой половины тела. Саму же Дженнифер не спрашивали. Она не просила меня помочь ей, и теперь я должен был объясниться – как случилось, что я причинил ей вред.

Стараясь успокоить девочку, ее родители вымученно улыбались. Они снова и снова благодарили меня, повторяя, что уже много месяцев не видели ее в ясном сознании и без тех кошмарных судорог.

А потом я удалился к себе в кабинет, запер дверь и дал волю отчаянию. Я ругал себя последними словами, я был себе омерзителен. Я вогнал в паралич ребенка, маленькую девочку. Я отнял половину ее прекрасного, великолепного мозга и безжалостно выбросил в металлический таз.

Ну, здравствуй, утро моей пытки, мой черный вторник.

УЧЕНЫЕ О МОЗГЕ: РУКИ, КОТОРЫЕ ОСЛЕПЛИ

Весной 2000 года, за несколько месяцев до окончания интернатуры в Центральной больнице Лос-Анджелесского округа, я прочел одну потрясающую статью[127]. Надо отметить, в то время технологии нейровизуализации еще не вошли в медицинскую практику. Но некоторые подвижки в нейробиологии уже начались, и прежние канонические представления, будто нейроны способны исполнять только те функции, на которые запрограммированы с рождения, мало-помалу уступали место новым представлениям о нейропластичности.

Статья была как раз на эту тему. Там описывался примечательный случай 63-летней слепой от рождения женщины, которая еще в шестилетнем возрасте выучила азбуку Брайля, потом окончила колледж и поступила на работу. В один из дней она пожаловалась коллегам, что чувствует странную пустоту в голове и не может сосредоточиться, а вскоре лишилась чувств. Скорая доставила ее в больницу. Через пару дней женщине стало лучше, но, когда она хотела прочитать написанную шрифтом Брайля открытку с пожеланием выздоровления, у нее ничего не получилось: ее пальцы почему-то не могли распознавать буквы. Они осязали образующие буквы выпуклые точки как нечто «плоское», ей даже показалось, что на руках у нее толстые перчатки. При этом пальцы прекрасно узнавали ключи от дома и могли определить монеты разного достоинства.

Что же стало причиной внезапной неспособности читать шрифт Брайля? МРТ показала, что женщина пережила кровоизлияние в обе затылочные доли коры мозга – этот отдел мозга у зрячих людей отвечает за зрение. Между тем, как отмечалось в главе 1, осязанием в мозге ведают теменные доли – так установил при картировании мозга Пенфилд. А у той женщины мозг ввиду слепоты нашел праздным затылочным долям новое занятие – воспринимать через пальцы точечно-рельефный шрифт Брайля. При этом остальными осязательными функциями ее пальцев по-прежнему ведали теменные доли. А шрифт Брайля ее мозг «читал» той же затылочной долей, какая задействуется у зрячих при чтении глазами.

Способность читать шрифт Брайля, потерянная после инсульта в затылочной доле коры, к той женщине больше никогда не вернулась. Однако она нашла выход в виде компьютерной программы распознавания речи, благодаря чему сохранила место и трудоспособность.

Исцеление

В следующие недели послеоперационные швы на голове Дженнифер начали заживать, но паралич левой половины тела сохранялся, отчего девочка сильно переживала. Не меньше страдал и я. К ней ходили психологи и люди из медико-социальной службы, я тоже каждый день навещал пациентку и разговаривал с ней. Думаю, оба мы понимали, что я навещал ее столько же для себя, сколько для нее.

Наконец, еще через несколько недель Дженнифер пришло время возвращаться с родителями домой, за тысячу миль от Лос-Анджелеса. Теперь заботы о ней вполне могли взять на себя местные врачи и физиотерапевты, в нас она больше не нуждалась.

Некоторое время родители Дженнифер отправляли мне открытки и электронные письма, в которых сообщали о том, как поживает их дочь. Она все еще принимала противоэпилептические препараты, но уже в меньших дозах, и приступов больше не было. Она вернулась к учебе, правда, классом младше.

А через три года после операции я получил электронное письмо с прикрепленным видеофайлом. Я тут же открыл его на телефоне. Кто-то из родителей Дженнифер заснял ее, теперь уже девятилетнюю. Она шла на камеру со школьным рюкзачком за плечами нормальной походкой. Ролик был коротенький, всего девять секунд или около того. Но я расслышал, как она смеется. Еще я заметил на видеозаписи, что левый уголок ее рта все еще немного опущен (остаточный парез мимической мускулатуры). А в письме сообщалось, что Дженнифер чувствует себя хорошо и даже начала играть в футбол.

Так что на этот раз мы проскочили, судьба нас помиловала. Мозг Дженнифер каким-то образом исхитрился вернуть себе контроль над левой половиной ее тела. И теперь, имея лишь половину мозга, девочка остается полноценной личностью.

ГИМНАСТИКА ДЛЯ МОЗГА: РАЗВИВАЕМ НЕЙРОПЛАСТИЧНОСТЬ

Еще в самом начале обучения я получил один занятный совет от старшего коллеги, хирурга с большим опытом. Она сказала, что хирургия – занятие, требующее одинаково хорошо владеть обеими руками, и предложила мне провести всю ближайшую отпускную неделю с правой рукой на перевязи (я правша), хотя рука вполне здоровая.

Я последовал совету и хорошо помню, насколько неуклюжим и нескоординированным казался себе, когда орудовал одной левой рукой – не то что правой! Но помню и то, что она очень быстро приспособилась к новой ситуации. С тех пор я не оставляю энергичных попыток сделать себя в повседневной жизни амбидекстром – и по сей день орудую левой рукой, когда работаю мышкой, ем палочками и пользуюсь смартфоном. Это очень помогает в операционной, а с точки зрения анатомии позволяет задействовать и держать в тонусе обе лобные доли коры моего мозга.

Впрочем, функциональная пластичность мозга – пустяки в сравнении с поразительными вещами, которые я наблюдаю у пациентов. Сам видел, как те, кто выписался с ампутированной правой рукой, спустя какие-то недели, придя на прием, демонстрировали полноценное владение левой. Я замечал, как люди, которые после операции не могли не то что стоять, а даже пошевелить ногами, через полгода приходили на своих двоих и с палочкой. Выхаживал нескольких пациентов с глубоким поражением речевой функции после операции, и через несколько недель или месяцев они приходили ко мне с полностью восстановленной способностью беглой речи. За историями их чудесного исцеления скрываются настойчивость, упорный труд и гигантские усилия, предпринятые ими в реабилитационных клиниках и центрах, которые существуют благодаря нейропластичности мозга, его поразительной способности определять новые роли оставшимся в наличии нейронам по резервному плану, выработанному им на случай тяжелых повреждений.

Меня не перестает восхищать потенциал травмированного мозга к восстановлению, и потому я хочу, чтобы и вы вдохновились открытыми для каждого шансами по полной программе задействовать его. Предлагаю несколько рекомендаций, как улучшить познавательные способности и развить адаптационные возможности мозга через укрепление и тренировку нейропластичности – этого бесценного дара, которым наделила нас природа.

1. Тренируйте неведущую руку. Если вы не амбидекстр от рождения, старайтесь выполнять больше разнообразных движений неведущей рукой. Так вы заставите двигательные области коры мозга вовлекать в работу нефункционирующие нейроны. Прекрасный способ натренироваться действовать обеими руками и согласованно, и по отдельности – учиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте.

2. Изучайте другой язык. Изучение нового для себя языка, даже если в итоге вы им так и не овладеете в совершенстве, – отличный способ тренировать нейропластичность левой височной доли. Как отмечалось в главе 3, у области мозга, отвечающей за общение, нет четких очертаний, и потому чем большую ее площадь вы задействуете, тем больший когнитивный резерв создадите на пожилой возраст.

3. Не пользуйтесь функцией «Построить маршрут». Если помните, главная область мозга, где сосредоточивается память, – это гиппокамп, по совместительству он исполняет функцию «GPS-навигатора». Между прочим, доказано существование уникальной группы нейронов (клетки решетки), которые, подобно навигатору, прокладывают вам маршрут к цели через городские улицы или по метро. Что характерно, клетки решетки и есть часть мозговой ткани, которая утрачивается при болезни Альцгеймера и в тяжелых случаях вызывает потерю ориентации. Так что знайте: задействуя внутренний, встроенный в ваш мозг «навигатор», а не нажимая услужливо предлагаемую Google-картами кнопочку «Построить маршрут», вы оказываете себе колоссальную услугу, поскольку развиваете ценный навык пространственной ориентации.

Осенним днем 1964 года, солнечным, но прохладным, в испанском городе Кордове доктор Хосе Мануэль Родригес Дельгадо вышел за деревянный барьер на арену для боя быков. Только ни шпаги, ни мулеты при нем не было, и одет он был не в живописный костюм тореадора, а обыкновенно – в пуловер и сорочку с галстуком. Безоружный и уязвимый, нейрофизиолог одиноко стоял на пыльной красной земле под высоким ультрамариновым небом Андалузии. И лишь маленькая металлическая коробочка с начинкой собственного изобретения покоилась в его руке.

На противоположном краю арены открылись тяжелые ворота, на поле вырвался бык по кличке Люсеро и с ходу бросился в атаку. Дельгадо спокойно наблюдал, как больше двух с половиной центнеров разъяренной живой плоти несутся прямиком на него, и чем ближе, тем больше и страшнее казались ему нацеленные рога Люсеро. Бык стремительно приближался, и доктор уже чувствовал терпкий запах мускуса, но не двигался с места. Выждав, когда Люсеро окажется на расстоянии двух с половиной метров, психолог вдавил кнопку на металлическом корпусе коробочки.

Бык внезапно оборвал бег, передние ноги заскользили, из-под задних взметнулась туча пыли. Он замер как вкопанный на расстоянии вытянутой руки от Дельгадо. Моргнул, задышал ровно и спокойно – вся агрессивность мигом испарилась, словно в его мозге переключился невидимый тумблер.

На самом деле так оно и было.

За несколько дней до этого Дельгадо усыпил двух быков, Люсеро и еще одного, Каэтано, выстрелив в каждого транквилизатором из специального пневматического ружья. Потом при помощи двоих работников ранчо, где размещалась арена для пробных боев, поместил на голове Люсеро небольшой металлический каркас – стереотаксический аппарат[128]. Затем хирургическим инструментом рассек кожу на голове, выпилил в черепе отверстие шириной 2,5 см и имплантировал в двигательную область коры головного мозга тонкий проводок с двумя дюжинами электродов на конце. Затем еще дважды повторил эту манипуляцию, чтобы ввести в мозг быка еще два проводка – в хвостатое ядро[129] и таламус. Каждый проводок был соединен с крохотным радиоприемником, вделанным в один из рогов. Отверстия в черепе быка доктор закрыл зубным цементом, зашил разрезы на голове, затем снял стереотаксический аппарат. Такие же манипуляции он проделал со вторым быком.

А через несколько дней приступил к опытам. Когда Каэтано, предоставленный самому себе, смирно стоял на арене, Дельгадо, находясь в безопасности за деревянным барьером, с помощью радиопередатчика активировал электроды, вживленные в левое хвостатое ядро мозга быка. На стимуляцию очень низкой силой тока в 0,1 мА животное не отреагировало. Ученый увеличил силу тока до 0,5 мА, и Каэтано повернул голову влево. При 0,7 мА он медленно двинулся в левую сторону по кругу малого радиуса. Добавил до 0,9 мА – бык снова пошел по кругу, но уже быстрее. Когда Дельгадо переключился на стимуляцию правого хвостатого ядра Каэтано, тот снова начал круговое движение, но на сей раз в правую сторону. На всем протяжении эксперимента бык не подавал голоса, не пытался сбежать и не проявлял никаких признаков тревожного возбуждения.

Затем пришла очередь Люсеро. На этот раз, когда бык захрапел от ярости и ринулся в атаку, Дельгадо стимулировал хвостатое тело и таламус в его мозге разрядом силой 1 мА и остановил животное на бегу. В отличие от эксперимента с Каэтано, когда доктор, по сути, управлял его движениями, в эксперименте с Люсеро он будто удерживал быка в смирении, пока давил пальцем на кнопку.

Проделав эксперимент с Люсеро без традиционного красного плаща, Дельгадо повторил его, одолжив мулету у наблюдавшего за экспериментами прославленного тореадора Эль Кордобеса.

«Когда-то в юности я пробовал себя в роли матадора на сельских праздниках, – позже писал доктор. – Теперь испытывал схожие ощущения с мулетой в правой руке и радиопередатчиком в левой один на один с Люсеро, стараясь сохранять хладнокровие, хотя сердце мое неслось вскачь куда быстрее, чем мне бы хотелось. Признаться, один раз в цепи произошел сбой, и бык сумел настичь меня, но, по счастью, я отделался лишь сильнейшим испугом».

Впрочем, то вряд ли был первый эксперимент Дельгадо по радиоуправлению поведением животных. Занимаясь исследованиями в Йельском университете, он на протяжении полутора десятков лет превращал обезьянок и кошек в «маленькие электронные игрушки». С помощью вживленных в нужные области мозга электродов и должной электростимуляции заставлял подопытных зверушек играть, драться, спариваться, засыпать, зевать или скалиться. В передовице New York Times от 12 мая 1965 года приводились слова Дельгадо: он «доказал, что функции, традиционно приписываемые душе, как, например, дружелюбность, удовольствие, словесное выражение мыслей и чувств, возможно индуцировать, модифицировать или ингибировать посредством прямой электростимуляции мозга»[130].

Удивительное воздействие электричества на нервную систему известно еще с 1771 года – тогда итальянский физик Луиджи Гальвани обнаружил, что пропущенный через лапу мертвой лягушки электрический разряд вызывает в конечности мышечное сокращение. Ученый назвал это проявлением «животного электричества», однако в научный обиход вошел термин его имени – гальванизм. Теоретические знания Гальвани одним из первых применил его племянник Джованни Альдини, он даже устраивал публичные гальванические экзерсисы, показывая, как воздействует электричество на трупы животных и даже на мертвого человека – казненного в 1803 году преступника из Ньюгетской тюрьмы в Лондоне (по свидетельству очевидцев, под действием электрических разрядов у него открылся один глаз, «правая рука поднялась и сжалась в кулак, а голени и бедра задвигались»). Считается, что это жуткое зрелище и вдохновило Мэри Шелли написать роман о Франкенштейне.

Какими бы возмутительными и отталкивающими ни казались публике подобные эксперименты, Дельгадо верил, что его результаты помогут человечеству обуздывать самые низменные инстинкты. Впоследствии он изложил свои научные представления в книге, и, хотя им двигали самые лучшие намерения, публика содрогнулась, узрев в публикации зловещее предвестие кошмаров из антиутопий Джорджа Оруэлла – книга доктора называлась Physical Control of the Mind: Toward а Psychocivilized Society[131] («Физический контроль над разумом: путь к психоцивилизованному обществу»).

Дельгадо первым в истории научился вживлять в человеческий мозг радиоуправляемые электростимуляторы, что дало толчок развитию медицинской процедуры, которой уже подверглись более 100 тысяч пациентов в мире. Он был в авангарде движения за имплантацию разного рода электронных устройств в головной мозг, чтобы облегчать течение необычайно широкого спектра заболеваний и возвращать страдающих ими людей к нормальной жизни с помощью устройств под названием «интерфейсы “мозг – компьютер”», которые обеспечивают обмен информацией между мозгом и электронными устройствами.

При всех заслугах Дельгадо не о нем я в первую очередь подумал, когда несколько лет назад в нашу клинику обратился пациент по имени Рэймонд с просьбой избавить его от своеобразного недуга. Я подумал о Люсеро, том самом подопытном быке. Еще с медицинской школы, когда первый раз услышал о сомнительных экспериментах доктора Дельгадо, именно за быка я все время переживал.

Микробы атакуют через слизистую глаз

– Я банкир, – сообщил Рэймонд.

Я уже провел неврологический осмотр, и мы с пациентом вернулись в кабинет. Это был мужчина 45 лет, латиноамериканец, но его глаза, совершенно не по возрасту, как в расщелинах, утопали в глубоких складках морщин.

– Точнее, я работал банкиром, – объяснил Рэймонд, вытаскивая из нагрудного кармана пиджака пластиковый пузырек с глазными каплями. – Извините, – он закапал в каждый глаз по две капли и вернул пузырек в карман.

Рэймонд рассказал, что у него всегда проявлялись легкие симптомы ОКР – обсессивно-компульсивного расстройства: он был из тех, кто никогда не оставит на рабочем столе никаких бумаг и ни единой грязной тарелки в раковине. Его супруга не отличалась подобной дотошностью, и потому он испытал даже некоторое облегчение, когда та решила его оставить.

– Это случилось два года назад, – уточнил Рэймонд и снова полез в нагрудный карман пиджака, извлек пузырек и закапал по две капли визина в каждый глаз. – Тогда-то все и пошло наперекосяк.

Рэймонда начали одолевать навязчивые тревоги (обсессии), что микробы пробираются в его организм через слизистую оболочку глаз. Под влиянием неконтролируемо возникавших в его сознании пугающих образов он по сто раз на день прибегал к защитным действиям – компульсиям, закапывая визин. Навязчивые мысли о возможном заражении давили на психику и в конце концов столкнули его в депрессию.

– А вообще все это чушь и ерунда, – сказал Рэймонд, снова доставая пузырек визина. – Я прекрасно знаю это. Но лучше бы не осознавать, какой все это бред. Легче было бы. А так… умом понимаю, а остановиться не могу, ну никак.

Да, Рэймонд ходил к психиатру, и тот прописал ему обычный набор антидепрессантов и транквилизаторов, предназначенных облегчать симптомы ОКР. Ничего не помогало, и мужчина по-прежнему нуждался в помощи.

– Уже и не знаю, куда еще обратиться, – с тоской проговорил Рэймонд, а по его щеке стекала капелька визина. – Я на все готов.

Он покопался в интернете и вычитал, что в таких случаях может помочь операция. И теперь просил меня произвести с ним нечто весьма похожее на то, что проделал с быком Люсеро достославный доктор Дельгадо, а именно – вживить электроды в глубинную область его мозга, чтобы их сигналы усмиряли его ОКР. В общем, Рэймонд нуждался в нейрохирургии, чтобы укротить поселившихся в своем мозге демонов. Заметьте, не для того чтобы удалить опухоль или гематому, а чтобы изменить электрические колебания в коре головного мозга.

Глубокая стимуляция

Глубокая стимуляция мозга (DBS), которую Администрация по контролю за продуктами питания и лекарствами (FDA) одобрила в 1997 году как метод лечения идиопатического (эссенциального) тремора и болезни Паркинсона, в 2009-м получила одобрение и как средство против ОКР, но только в самых тяжелых случаях, когда медикаментозное лечение не давало эффекта. Однако DBS применяли, хотя и без одобрения FDA, также для лечения хронических болей, глубокой депрессии и синдрома Туретта.

Как или почему DBS помогает в подобных случаях, покрыто мраком тайны. Дельгадо не знал, почему метод работал на быках, точно так же, как не понимал лекарь Скрибоний Ларг, следивший за здоровьем римского императора Клавдия, почему срабатывает предложенный им в 46 году н. э. способ избавлять сиятельного пациента от болей в голове путем прикладывания к ней электрического ската.

Современная гипотеза состоит в том, что посылаемые электродами разряды тока каким-то образом блокируют или регулируют аномальные импульсы, исходящие от близлежащих нейронов. Мы знаем абсолютно точно одно: пациенты с целым рядом неврологических заболеваний чувствуют себя лучше, когда им в мозг вживляют, а потом активируют электростимуляторы.

Любая система глубокой стимуляции мозга включает три компонента: работающий от батарейки генератор электрической активности, который посылает электрические импульсы; электроды для передачи импульса в мозг и покрытую изоляцией проволочку для соединения генератора с электродами. Генератор, как правило, помещают в подключичную ямку, а проволочку пропускают вверх по шее (под кожей), за ухом и через свод черепа спускают вниз в мозг. Затем генератор включают, а управление им выводится на портативный пульт.