Эта ласковая земля Крюгер Уильям
Это был скорее крик души, чем утверждение, и у меня разрывалось сердце от того, какую роль я сыграл в последнем горьком и разочаровывающем проступке ее мужа.
Мамаша Бил не ответила, продолжая помешивать горячую кашу в котелке.
– Вон она, – сказала миссис Шофилд.
То, что Мэйбет была одна, говорило само за себя. Вдобавок по ней самой ее – по опущенной голове, поникшим плечам и медленной походке – было видно, что поиски не увенчались успехом.
– Я не смогла его найти, мама, – сказала она, подойдя к нам. – Я искала везде.
Я представил, как она в одиночку ходила в тот незаконный бар и другие подобные места, тщетно разыскивая отца, и все великодушие, которое я испытывал, отдавая этому мужчине наши деньги, оставило меня. Я подумал признать свою вину в том, что их постигла эта напасть, но мне не хватило смелости.
– Он придет, когда пропьет все, что взял, – сказала Мамаша Бил. – А пока манная каша еще горячая, давайте поедим. Мэйбет, позовешь близнецов?
Завтракали в мрачном молчании. Даже обычно шумные близнецы, казалось, ощущали навалившееся на семью отчаяние и не разговаривали. Я старался цепляться за надежду, которую сестра Ив подарила мне в те времена, когда мы жили с ней. Но вместо этого мои мысли возвращались к скелету индейского ребенка, который мы похоронили на острове посреди реки; к Мозу, который погрузился в такие глубины, где до него было не дотянуться, а потом исчез; к деньгам, которые я отдал под влиянием порыва глупой щедрости, и, наконец, к тому, что я все еще скрываюсь от закона и лишь один шаг отделяет меня от пожизненного заключения за решеткой. Когда твою душу накрывает тьма, она не приходит полутонами, она опускается со всей чернотой безлунной ночи. Глядя на пустые лица брошенных женщин вокруг этого очага, я знал, что это моя вина.
– Я найду его, – сказал я, решив хоть так загладить свою вину, но, думаю, это был и способ сбежать от уныния, охватившего эту семью.
– Я тоже пойду, – предложила Мэйбет.
Мы встали и пошли вместе.
– Обычно он не начинает пить так рано, – сказала Мэйбет по дороге. – Все из-за того, что мы застряли здесь и понятия не имеем, как выбраться. На самом деле он хороший человек, Бак.
Хотелось бы мне верить, что это так, но я знал правду. Я дал ее отцу деньги, чтобы поправить тяжелое положение его семьи, а он ушел в загул. Деньги на ветер. Ненавижу, когда Альберт прав.
– Даже не знаю, когда еще была так подавлена, – сказала она. – Больно смотреть, как мама и Мамаша Бил надрываются, чтобы прокормить нас. А потом папа идет и делает что-нибудь такое.
Я держал Мэйбет за руку. Даже с омраченным беспокойством лицом она все равно была самым красивым, что я видел в жизни, и ее боль была моей болью. Рассудок кричал, что я должен признаться, но сердце боялось лишиться ее благосклонности. Я хотел помочь, но понятия не имел, что делать в таких обстоятельствах. Поэтому я сделал то, что было для меня естественно. Достал свою губную гармонику и заиграл самую веселую мелодию, что пришла на ум, «Я чувствую ритм» Гершвина.
Через несколько тактов Мэйбет запела, и я удивился, что она знает слова.
Теперь она улыбалась, напевая, что у ее порога не найдешь старых проблем, и ее личико казалось прекраснее, чем когда-либо. Потом ее глаза округлились, и я уловил то, что она услышала: ее отец подпевал пьяным тенором. Его голос раздавался неподалеку, в пределах Хоперсвилля. Я продолжал играть, а мистер Шофилд подпевал, и мы пошли на звук его голоса. Он сидел на перевернутом ведре для воды, прислонившись спиной к потрепанной стене картонной хижины капитана Грея вместе с хозяином. Он широко улыбнулся нам и распахнул объятия.
– Только посмотрите, капитан. Мои любимые дети сияют, как ангелы в утреннем солнце.
– Папа, – сурово сказала Мэйбет, – я везде тебя искала.
– Очевидно, не везде, – просиял он. – Потому что вот он я, любимая.
– Пьяный, – сказала она, холодно взглянув на отца и капитана.
Мистер Шофилд поднял руку в торжественной клятве.
– Я сегодня не брал в рот ни капли. Если я пьян, то только от счастья. И вот причина.
Он показал на меня пальцем.
Несмотря на протесты, он и правда казался пьяным. Но даже стоя близко от него, я не ощущал запаха алкоголя. Однако уловил запах бензина.
– Наш избавитель, малютка Мэйбет. И плоды его щедрости. – Ее отец опустил руку и коснулся красной пятигалонной канистры с носиком и печатными буквами «Скелли» на боку. – Это наш билет из Хоперсвилля. Следующая остановка – Чикаго.
Мэйбет выглядела сбитой с толку.
– Ты не выпивал?
– Как я сказал, ни глоточка. Сегодня утром я пошел искать заправку. А потом магазин, где купил всем небольшие подарочки, включая тебя.
Он опустил руку в набитый до отказа коричневый бумажный пакет, и Мэйбет ахнула от удивления и радости. Голубое платье.
– Оно почти такое же, как то, которое я отдала Джени Болдуин! – воскликнула она и, взяв платье, прижала его к себе, словно любуясь в зеркало на то, как оно будет сидеть на ней. Я подумал, что оно ей очень пойдет.
– Бак, надеюсь, ты не против, что я потратил немного твоего подарка на подарки другим? – спросил мистер Шофилд.
– Теперь это ваши деньги, – сказал я ему.
– Что ж, тогда, полагаю, ты не возражаешь, что я сделаю небольшой подарочек капитану Грею. Сумму, которой хватит на автобус до Вашингтона, чтобы он добрался до Бонусной Армии.
Я не знал, сколько мог стоить билет до Вашингтона. Я только надеялся, что оставшегося хватит, чтобы Шофилды добрались до Чикаго.
Мистер Шофилд рассмеялся.
– Вижу по лицу, что ты переживаешь, как бы я не спустил все деньги. Расслабься, Бак. Я все посчитал, и здесь еще достаточно, чтобы нам хватило на всю дорогу до Чикаго.
Капитан Грей протянул мне руку.
– А что до меня, то от всего сердца и своей деревянной ноги благодарю тебя, Бак.
Мэйбет восхищенно смотрела на меня.
– У тебя есть деньги?
– Больше нет, – сказал я. – Я отдал все твоему отцу.
Я думал, она отругает меня за то, что доверил наличные человеку, не понаслышке знавшего все нелегальные бары в округе. Но она подалась ко мне и поцеловала на глазах у своего отца, капитана Грея и всех, кто мог смотреть. Прямо в губы. Долго.
– Хорошо, хорошо, – сказал мистер Шофилд, поднимаясь с перевернутого ведра и беря канистру. – Идем, Мэйбет. Нам надо собираться.
Он направился к своему типи, и Мэйбет пошла следом за ним.
И тут до меня дошло, что я натворил. Мэйбет уезжает. Мэйбет уедет.
Глава сорок пятая
Уедет. Уедет. Уедет.
Это слово, как похоронный звон, отдавалось в голове, пока я вместе с Шофилдами шел к их типи. В одной руке Мэйбет несла голубое платье, а второй держала меня за руку и легко шагала. Мои же ноги казались мне свинцовыми, а сердце было готово разорваться.
Уедет. Такое бесповоротное слово – могильный камень. Это конец.
Миссис Шофилд поднялась со своего места возле костра, а Мамаша Бил с подозрением следила за нашим приближением. Увидев канистру с бензином, миссис Шофилд недоверчиво посмотрела на мужа.
– Это… – решилась она.
– Тут достаточно бензина, чтобы доехать до заправки, где мы сможем заполнить бак, – сказал он.
– Как…
– Это все Бак. Его заслуга. Его благородное сердце.
Мамаша Бил, наморщив лоб, разглядывала меня.
– Это ты купил?
– Это и еще больше, – сказал мистер Шофилд.
Он достал из бумажного пакета шарф с ярким цветочным рисунком и вручил его жене.
– Это убережет тебя от ветра по дороге в Чикаго, Сара.
Миссис Шофилд набросила шарф на волосы, завязала под подбородком и склонила голову набок.
– Как я выгляжу?
– Как настоящий ангел, – сказал ей муж и чмокнул в щеку.
– Где близнецы? – спросил мистер Шофилд.
– Играют у реки, – ответила его жена.
– Я купил им коробку фломастеров и раскраску про Сиротку Энни. – Он посмотрел на тещу. – Для вас у меня тоже кое-что есть, Мамаша Бил.
Он достал из бумажного пакета скатанные в рулетик купюры, перетянутые резинкой, и протянул их старухе.
– У меня много слабостей. Это то, что осталось от денег, которыми щедро поделился Бак. Буду признателен, если вы их возьмете и будете ими распоряжаться, пока мы не прибудем в Чикаго.
Она подняла руку и важно приняла его предложение.
– Спасибо, Пауэлл. – Потом она посмотрела на меня. – Я не стану спрашивать, откуда у молодого человека без всяких средств взялось достаточно денег, чтобы спасти семью, которая ему даже не родня. Я поверю, что они достались тебе честно, и просто скажу спасибо и слава Богу.
Потом она удивила меня. Она встала, обошла костер и крепко обняла меня от всей души, прижав мое лицо к своей груди.
– Что ж, – сказала она, отпустив меня и оглядывая стоянку. – Нам лучше начинать.
Новость распространилась быстро, и люди начали приходить, чтобы помочь Шофилдам. Мэйбет чуть не плясала, собираясь, и хотя я понимал ее нетерпение оказаться на пути в Чикаго, мне было больно от того, что она, похоже, не понимала, что это значило для меня, для нас. С типи сняли брезент и вытащили одеяла, но саму конструкцию решили не трогать, на случай если кто-нибудь еще захочет здесь поселиться.
Когда все было почти готово, Мэйбет широко улыбнулась мне и сказала:
– Можешь ехать со мной и близнецами сзади.
Это застало меня врасплох.
– Ты думаешь, я еду с вами?
– А разве нет? Я подумала, ты поэтому достал нам бензин, чтобы мы могли поехать в Чикаго все вместе.
– Это твоя семья, Мэйбет. Моя в другом месте.
– Нет, Бак. Ты должен поехать. А как же мы?
– Я не могу. Хочу, но не могу.
– Приводи свою семью тоже.
– И что? Выбросим часть мебели, чтобы все поместились? И не забывай, что мы разыскиваемые преступники. Я не стану подвергать вас риску попасть в неприятности. Я еду в Сент-Луис.
По ее щеке скатилась жемчужина, одна маленькая слеза.
– Тогда я не хочу ехать. Я хочу остаться с тобой.
– Твои родители не разрешат. Это разобьет им сердце. И ты нужна им, сама знаешь. Кроме того, в нашем каноэ нет места.
– О Бак.
Она обвила меня руками, и мы стояли рядом с опустевшим типи, от которого остались только палки – темные кости существа, чья плоть исчезла.
Шофилды грузили последние пожитки в кузов.
– Мэйбет, – позвал мистер Шофилд.
– Оставь их, Пауэлл, – сказала Мамаша Бил.
Мэйбет взяла меня за руку, и мы пошли на место, откуда открывался вид на реку, текущую от одного края горизонта до другого, – на дорогу, которая была моим прошлым и будущим. В воздухе пахло готовящейся на кострах едой, но с воды дул ветерок, охлаждая наши лица, он едва заметно пах илом, который Миннесота несла в Миссисипи и дальше в море. Мэйбет повернулась ко мне и поцеловала, положила голову мне на плечо и тихо сказала:
– Ты будешь писать мне письма, а я буду писать тебе, и мы не потеряем друг друга.
– И куда их отправлять?
– Мою тетю зовут Минни Хорнсби. Она живет в Сисеро. Это рядом с Чикаго.
– Куда будут приходить твои письма мне?
– В Сент-Луис, до востребования.
Я не думал, что это сработает, но если ей от этого легче, то пусть будет так.
Мы вернулись к грузовику. Близнецы уже сидели сзади, устроившись среди всего, что Шофилды забрали с собой. Мистер Шофилд сидел за рулем, его жена рядом. Мамаша Бил стояла возле открытой пассажирской двери. Я помог Мэйбет залезть в кузов, и она уселась на лежащий на боку чемодан с подушкой сверху.
Мамаша Бил ласково обняла меня за плечи.
– Бак, сердце похоже на резиновый мячик. Как бы сильно его ни сжимали, он расправляется. И запомни: Стаут-стрит, 147.
– Что это?
– Адрес моей сестры Минни в Сисеро. Береги себя, слышишь?
– Да, мэм. Я постараюсь.
Она забралась в кабину, и мистер Шофилд завел мотор. Альберт хорошо поработал, и мотор урчал ровно. Когда грузовик тронулся, все, кто волей случая сначала были соседям, а потом друзьями, махали на прощание, а я стоял среди них, и резиновый мячик моего сердца сдавило до предела. Мистер Шофилд ехал медленно, пока не достиг проселочной дороги, ведущей в Манкейто, и когда я видел Мэйбет в последний раз, она высоко подняла одну руку, а другой вытирала глаза.
Глава сорок шестая
Пустота никогда не бывает абсолютной, но когда теряешь истинную любовь, чувствуешь себя именно так. Всепоглощающая, самая черная дыра, самое пустое место во Вселенной. Мэйбет уехала, и мне казалось, что жизнь кончилась.
Если вы никогда не любили, особенно если вы никогда не были молоды и влюблены, возможно, вы не поймете муки расставания или того, что я чувствовал, стоя рядом с костями типи Шофилдов, около золы их мертвого очага, пока жители Хоперсвилля возвращались к собственным делам.
Капитан Грей сжал мое плечо:
– Теперь у них все будет хорошо, Бак. И спасибо еще раз, сынок, за все, что ты сделал.
И он влился в поток уходящих людей.
Я остался в полном одиночестве. Несколько минут я стоял там, где совсем недавно были жизнь, песня, смех, аромат горячей еды, семейное тепло и Мэйбет. А теперь не осталось ничего. Только всепоглощающая пустота.
Я ушел и по сей день не помню, куда несли меня ноги. Только после полудня я вернулся в лагерь среди тополей, где оставил Альберта, Эмми и Форреста. К моему удивлению, Моз был с ними.
Но это был не прежний Моз. Прежний Моз был перышком на ветру, и куда бы ни занесли его обстоятельства, сердце у него всегда оставалось светлым, а настроение танцующим. От Моза, который сейчас сидел сам по себе, в стороне от остальных, исходила угрожающая тьма, а в глазах, наблюдающих за моим возвращением, отражалось страдание.
– Голодный? – спросил Форрест.
Он словно не замечал грозовой тучи в виде Моза. Он бросил мне яблоко и кусок сыра из наших сокращающихся запасов.
– Норман, передай Баку флягу, чтобы он промочил горло.
Я сел рядом с Эмми, и ее обеспокоенное личико сказало все. Она посмотрела на меня, едва заметно кивнула в сторону Моза и непонимающе пожала плечами. Альберт делал вид, что поглощен каким-то металлическим котелком, состоявшим из двух частей с ручкой на шарнире.
– Что это? – спросил я.
– Походный котелок. Купил вчера – когда у нас еще были деньги – в магазине в Северном Манкейто, чтобы больше не приходилось готовить в старых консервных банках.
Он соединил две металлические детали, повернул ручку над ними, закрепил и показал мне.
– Тоже мне, – сказал я.
– По крайней мере, когда я потратил наши деньги, то это было для нас.
– Бабушка-бабушка, какое у тебя большое сердце.
– Это чтобы лучше заботиться обо всех нас.
– Я сам могу о себе позаботиться.
– Хорошо. А Эмми?
– Я в порядке, – сказала она.
– Потому что у тебя есть мы, – сказал Альберт.
Он злился на меня, но в своем гневе сорвался на Эмми, и ее личико погрустнело.
В землю между мной и Альбертом врезался камень, брошенный с такой силой, что отскочил под деревья. Мы подняли головы. Моз вскочил на ноги, его глаза метали молнии, а тело напряглось, будто он был готов броситься с кулаками нанас обоих.
«Вы такие мелочные, – показал он. – Ваш дух такой эгоистичный».
Я посмотрел на Форреста, но он, похоже, ничуть не удивился внезапной вспышке.
«Вы видите только то, что перед глазами. Думаете только о себе».
Я мог бы возразить, что только что помог целой семье, или заметить, что мы делаем все возможное, чтобы уберечь Эмми, или напомнить ему, что именно потому, что мы помогли ей, за наши головы назначена награда, и мы всего в одном шаге от тюрьмы или хуже. Но у него под ногами были и другие камни, и я не был уверен, что он не решит бросить еще один, на этот раз прямо в меня. Ведь он уже уложил человека таким образом. Этого Моза я не знал и понятия не имел, на что он способен или нет.
– А что ты видишь теперь, Моз? – спросила Эмми. Я видел, что это не от страха, а из-за глубокой обеспокоенности.
«Историю, – показал он. – Я вижу, кто я».
Мне хотелось спросить его, кто же он, но, честно говоря, я слишком боялся. А вот Эмми отважилась:
– Расскажи нам.
Моз задумался, на лице все еще застыла маска гнева. Потом он расслабился, расправил плечи и показал: «Идите за мной».
Мы пошли за ним, все, кроме Форреста, который просто смотрел нам вслед. Я ощущал между ними какой-то сговор, хотя не понимал, до какой степени. В тот момент из-за того, что я не знал этого нового Моза, да и Форрест по большей части оставался загадкой, я опасался, куда это все может нас завести. Я видел, что Альберт испытывает то же самое – он продолжал бдительно оглядываться на меня и Эмми через плечо.
С тех пор как мы наткнулись на скелет на острове, все изменилось. Я гадал, не прокляты ли мы. Я читал про такое: люди тревожили мертвых и платили за это ужасную цену. Или, может, в Моза вселился мстительный дух предков. Какой бы ни была правда, я хотел вернуться. Вернуться к реке. Вернуться во времени. Вернуться в то место под платаном на берегу Гилеада, где светлячки были подобны миллиону звезд, а рядом Эмми держала меня за руку, и на короткий миг я почувствовал себя совершенно свободным и глубоко счастливым.
– Они все мертвы, – сказала Эмми.
Моз резко остановился. Он медленно развернулся и пронзил ее своими темными глазами. Потом показал: «Тридцать восемь». Он посмотрел на нас с Альбертом, словно мы должны были что-то понять, но увидел, что мы не понимаем, поэтому развернулся и пошел дальше.
Моз привел нас на место, где я уже бывал с Мэйбет. Небольшой участок травы за решетчатой железной оградой, в центре которого возвышался похожий на надгробие кусок гранита. Моз стоял перед камнем, не шевелясь, как будто сам был высечен из гранита, и смотрел на вырубленные на нем слова:
Здесь повесили 38 индейцев сиу.
26 декабря 1862
– Все мертвы, – сказал я, повторив слова, сказанные Эмми не только минуту назад, но и несколько дней назад, когда она отходила после припадка на острове.
– Это здесь ты был все время? – спросил Альберт.
Моз покачал головой и показал: «Один, думал. И в библиотеке».
– В библиотеке? – спросил я. – Зачем?
«Узнать, кто я».
– И кто ты? – спросила Эмми.
«Моз, – показал он. – И не Моз». Потом показал по буквам: «А-м-д-а-ч-а. Разбитый вдребезги».
– Форрест привел тебя сюда? – спросил я.
Моз кивнул.
– Он рассказал тебе про повешенных сиу?
«Немного. Всю историю я узнал сам, в библиотеке».
– Что за история? – спросил Альберт.
Моз показал: «Сядьте».
Я не стану пересказывать вам целиком тяжелую, красноречиво показанную историю, которую поведал нам Моз, но вот самое основное.
К концу лета 1882 года большую часть земель в южной Миннесоте, на которых поколениями жили сиу, у них отняли. Условия договоров либо плохо объясняли индейцам, либо откровенно игнорировали. Из-за алчности белых, назначенных агентами индейцев, сиу не получили обещанных денег и продовольствия. Наконец голодающие женщины и дети пришли умолять одного из агентов о еде.
«Знаете, что сказал им агент?» – показал Моз. Он уронил руки, и, видя страдания на его лице, я не был уверен, что он продолжит. «Он сказал им есть траву», – наконец продолжил он.
Голодные и плохо одетые, злые и отчаянные, некоторые сиу южной Миннесоты отправились на войну. Конфликт продлился всего несколько недель, но с обеих сторон погибли сотни человек. Белые окружили почти всех индейцев в этой части штата, даже тех, кто не имел никакого отношения к войне, и отправили в концентрационные лагеря. С наступлением зимы счет умершим от болезней пошел на сотни. Выживших раскидали по резервациям и поселениям аж до самой Монтаны.
Почти четыреста мужчин сиу предстали перед судом за свое участие, реальное или предполагаемое, в кровавом конфликте. Суды были фикцией. Никому из сиу не предоставили адвоката. У них не было шанса защитить себя от ложных обвинений. Некоторые слушания длились всего несколько минут. По окончании больше трехсот человек были приговорены к казни. Президент Авраам Линкольн смягчил наказание всем, кроме тридцати девяти, которых признали виновными в наиболее чудовищных деяниях. 26 декабря 1862 года – «На следующий день после Рождества», – показал Моз, и я чувствовал его горечь, – тридцать восемь из этих приговоренных мужчин сопроводили к эшафоту, спецально сделанному в форме квадрата, чтобы казнить всех одновременно.
«Им связали руки за спиной, а на головы накинули капюшоны, – показал Моз. – Они не видели друг друга, поэтому выкрикивали свои имена, чтобы остальные знали, что они все здесь, все вместе духом и телом. Их приговорили, но не сломили. Среди них был Амдача».
Моз поднял залитое слезами лицо к небу и не сразу смог продолжить.
«Огромная толпа белых людей собралась посмотреть. В назначенный час одним ударом топора все тридцать восемь человек предали смерти. И толпа, эта толпа нетерпеливых зрителей, ликовала».
Пока Моз рассказывал историю, по моим щекам тоже текли слезы. Все это – эта вопиющая бесчеловечность, это немыслимое извращенное правосудие – совершалось в месте, где я провел последние четыре года своей жизни, и тем не менее ни разу, ни на одном из уроков в Линкольнской школе для индейцев я об этом не слышал. До сих пор не знаю, оплакивал ли я тогда этих людей, с которыми обошлись несправедливо, или Моза, чью боль ощущал как свою, или плакал от чувства вины, которое тяжело давило на сердце. Я происходил из другого народа, чем Моз. Моя кожа была такого же цвета, как кожа тех, кто чудовищно поступал с целой нацией, и я чувствовал яд их преступлений в своей крови.
Ехавшая мимо полицейская машина сбавила скорость.
– Нам надо уходить, – тихо сказал Альберт, не спуская глаз с проезжающей машины.
Он ушел, и мы с Эмми пошли за ним. Но Моз задержался. Повесив голову, он орошал своими слезами траву вокруг надгробия.
Глава сорок седьмая
В сумерках я возвращался в Хоперсвилль. Среди деревьев, угольно-черных в темноте наступающей ночи, горели костры, маленькие оазисы света, островки радушия. Я думал о Шофилдах, о том, как они мгновенно приняли меня, мальчишку, который не был им родней, и с какой добротой и щедростью относились… С какой любовью. Я хотел удержать это чувство, и единственное, что смог придумать, это вернуться в их лагерь. Своего рода возвращение домой.
Я шел вдоль реки, когда из темноты мне навстречу метнулась фигура. Сердце мое подскочило в надежде, что это каким-то чудом окажется Мэйбет. Но в следующее мгновение хромота подсказала мне ответ.
– Бак, – сказал капитан Грей, слегка запыхаясь. – Я подумал, что ты можешь вернуться. Тебе надо уходить. Сейчас же.
– Почему?
– Тебя искали какие-то люди. Один из них коп, окружной шериф.
– Ворфорд? Крупный мужчина с красным лицом?
– Он самый.
«Шериф Сначала-Стреляй-Потом-Задавай-Вопросы», – подумал я.
– Как выглядели остальные? – спросил я.
– Был еще один мужчина: высокий, худой, черные волосы, темные глаза.
– Клайд Брикман. С ними была женщина?
– Да, его жена, как я понял. Ты их знаешь?
– Да, и они плохие.
– Они сказали, что слышали про мальчика с губной гармоникой, живущего в лагере. Хотели информацию. Про него и маленькую девочку, которая может быть с ним.
– Что вы им рассказали?
– Ничего. Но они предлагали деньги, и учитывая, в каком отчаянии мы все тут, уверен, желающие нашлись. Тебе надо уносить ноги.
– Спасибо, – сказал я, потом добавил: – Когда доберетесь до Вашингтона, задайте им жара.
– Непременно, – торжественно кивнул капитан Грей.
Я быстро вернулся в лагерь. За время, что мы пробыли на окраине Манкейто, мы ни разу не видели никого рядом с нашей тополиной рощицей и стали несколько беспечны. Я обнаружил, что Альберт развел костер. Над огнем стояли сковородки из армейского набора, и я учуял запах жарящегося бифштекса.
– Тушите костер, – сказал я.
Альберт поднял голову, его лицо было напряженным, он был готов заспорить.
– Почему?
– Брикманы здесь, и шериф Ворфорд с ними.
Эмми сидела по-турецки и смотрела, как Альберт готовит. Я услышал, как у нее перехватило дыхание. Моз сидел с другой стороны от огня, отдельно от нас, как теперь делал всегда, когда находился в нашей компании. Он сидел, сгорбившись, и задумчиво смотрел в огонь, но при упоминании Брикманов выпрямился и напрягся.
Форрест спокойно сказал:
– Кажется, я слышу, как река снова зовет вас.
Альберт залил костер, и мы в мрачном молчании съели почти сырые бифштексы с белым хлебом. Не знаю, как остальные, но я начал верить, что мы оторвались от Брикманов или хотя бы их гнев поутих и они вернулись в Линкольнскую школу, довольные тем, что возобновят свой террор над теми, кто остался в интернате. Сейчас, сидя в темноте вокруг потухшего костра, я боялся, что мы никогда от них не освободимся, что нет такого места, куда они не последовали бы за нами.
Читать бесплатно другие книги:
