Эта ласковая земля Крюгер Уильям

Глава сорок девятая

Прошло еще два дня, и на горизонте показался Сент-Пол. Первым намеком на то, что лежит впереди, стала внушительная громада форта Снеллинг, чьи серые стены занимали утес в месте слияния Миннесоты и Миссисипи.

Когда мы проплывали под огромной крепостью, Моз смотрел вверх полными ненависти глазами. «Отсюда пришли солдаты, которые убили моих соплеменников, – показал он. Он перевел взгляд на речную долину и всмотрелся в деревья и тени, словно искал глазами что-то. – Они построили здесь лагерь и запихнули туда почти две тысячи женщин, детей и стариков. К следующей зиме сотни из них умерли».

Все, что произошло с нами с тех пор, как мы покинули Нью-Бремен, изменило душу Моза. Днем, пока мы плыли в каноэ к Сент-Полу, я видел, как он страдает от ужасной боли, причиненной этими откровениями, а по ночам слушал, как он невнятно кричит во сне. Так что я подумал, что понимаю его ярость, когда мы проплывали под этими каменными стенами, ставшими символом всего, что было вырезано из его жизни.

Мы вошли в Миссисипи на закате, поверхность реки была широкой и зеркально гладкой, отвесные берега пламенели в последних лучах солнца. Альберт направил нас к берегу на ночевку. Мы разгрузили каноэ, вытащили его из воды, устроились под деревьями и начали собирать плавник, чтобы развести костер. Делалось это только ради уюта, который давал огонь, потому что готовить нам все равно было нечего. Мы ничего не ели больше суток. Я подумывал воспользоваться пятидолларовыми купюрами из своего ботинка, чтобы купить еды, но Эмми сказала, что я пойму, когда придет нужное время, и пока я этого не чувствовал.

На Миннесоте нам встречались буксиры, толкающие баржи, но первые же два каравана, которые мы увидели на могучей Миссисипи, были в два раза длиннее: десять барж у одного и восемь у другого. Волны от них накатывали на берег, и я думал, как легко наше каноэ может перевернуться, если мы попадем в кильватер[41] одного из этих караванов.

Когда мы начали наше путешествие, луна была почти полной, и в ту ночь она снова была полной. Я лежал под деревьями на берегу реки и смотрел вверх, на диск ночного светила – сквозь ветви он казался треснувшим и сломанным. Я не мог заснуть. Мы наконец доплыли до Миссисипи, чьи воды унесут нас в Сент-Луис. Но как далеко это, сколько еще полных лун ждет впереди, я не знал.

Я услышал, как встал Моз и куда-то ускользнул. Я решил, что он хотел облегчиться, но он не возвращался довольно долго, и я забеспокоился. Я натянул ботинки, встал с одеяла и пошел следом за ним, дальше в низину. Я нашел его на маленькой полянке. Он сидел, скрестив ноги, подняв лицо к ночному небу, залитый лунным светом. Он что-то говорил нараспев, без слов из-за отсутствия языка, но мне было ясно, что он знал, что говорит. Я гадал, была ли это какая-то священная молитва, которой его научил Форрест, или он просто озвучивал то, что накопилось внутри. Звуки, исходящие от него, поднимались и опускались ласковыми волнами в ночном море. Он поднял руки, как будто просил что-то. Или, может, праздновал. Откуда мне знать? Мне казалось, что я вторгся во что-то глубоко личное, увидел то, чем Моз не хотел делиться, поэтому я тихонько ушел.

Утром мы загрузили каноэ и приготовились войти в Сент-Пол. На высоких берегах мы видели дома, некоторые из которых выглядели огромными и роскошными.

– Как думаете, там живут принцы и принцессы? – спросила Эмми, не отрывая глаз от особняков.

– Богачи, уж наверняка, – сказал Альберт. – Богатые всегда находят места, откуда могут смотреть свысока на остальных.

– Я хочу стать богатой когда-нибудь, – сказала Эмми. – И жить в большом доме, как этот.

– Знаешь, что тебе придется отдать за такой дом? – спросил Альберт.

Эмми покачала головой.

– Душу, – сказал он. – Идем, пора плыть.

Мы гребли почти все утро. Окрестности реки изменились. Деревья сменились промышленными объектами, вверх по холмам тянулись ряды опрятных маленьких домиков, потом перед нашими глазами предстала группа каменных башен – самые высокие здания, что я видел в жизни, они стояло плотно друг к другу – а на вершине одного из холмов позади них возвышался купол величественного собора. Мы проплыли под мостом, который казался невозможно высоким, и наконец Альберт направил нас в узкий пролив между длинным островом и южным берегом. Мы вытащили каноэ на берег напротив грандиозной архитектуры городского центра.

Как только мы высадились, Альберт достал из кармана бумажку, и я опознал в ней тот клочок, на котором Форрест написал имя человека, который, по его словам, нам поможет. Я не был уверен, что нам нужна помощь, разве что всем не помешала бы хорошая ванна. По-хорошему мы не мылись с тех пор, как покинули сестру Ив, и даже друг для дружки начали пахнуть, как что-то умирающее или уже умершее.

– «Западная Низина, Герти Хеллман, – прочитал Альберт. – Спросите любого».

Я заглянул через плечо Альберта. В дополнение к имени Форрест нарисовал грубую карту реки с крестиком на месте Западной Низины, где мы, как я понял, и находились.

– Что теперь? – спросил я.

– Я пойду искать Герти.

– Что делать с каноэ?

– Останьтесь с ним, все. Я пойду один. – Он посмотрел на Моза. – Проследи, чтобы ничего не случилось.

Моз с серьезным лицом кивнул, и мой брат полез на берег и скрылся из вида.

По моему опыту, железнодорожные пути и реки как братья. Следуют друг за другом повсюду. Над тем местом, где мы пристали к берегу, проходила пара путей, и пока мы ждали возвращения Альберта, мимо медленно проехал товарный поезд, направляясь в низовья реки. Вагоны были пусты, некоторые с открытыми дверями. Время от времени мы видели внутри мужчину или двух. Мы смотрели на них, а они безучастно смотрели в ответ. Я гадал, куда они едут, знают ли сами, куда, и не все ли равно им.

Когда проехал последний вагон, с другой стороны от путей показались три мальчика. Сунув руки в карманы, они с большим интересом смотрели вниз, где стояли мы около своего каноэ.

– Вы индейцы? – спросил самый высокий из мальчиков. У него были темные непослушные волосы, большие уши и почти такая же грязная одежда, как у нас. Я решил, что он примерно моего возраста.

– Мы похожи на индейцев? – ответил я.

– Он похож, – сказал он, показывая на Моза. – И у вас каноэ.

– Мы скитальцы, – сказал я.

– Скитальцы. Это из какой страны?

– Из этой.

– У нас тут есть арабы, мексиканцы и евреи, но я никогда не слыхал про скитальцев. У вас есть имена?

– Бак Джонс, – сказал я. – Это Амдача. А это…

Эмми никогда не называлась другим именем, и я замялся, пытаясь придумать что-то подходящее.

– Эмми, – сказала она.

– Мою сестру зовут Эмма. Это почти то же самое, – сказал высокий мальчик. – Я Джон Келли. Это Мук, а это Чили. – Он посмотрел вверх по реке. – Вы приплыли с той стороны?

– Верно.

– Откуда?

– А вы любопытные, – сказал я. – Живете здесь?

– Мы все живем в Низине.

– Знаете Герти Хеллман?

– Все знают Герти. А что?

– Мы ее ищем.

– Найдете без проблем. – Он с интересом рассматривал каноэ. – Никогда не плавал в таком. Неустойчивое?

– Нет, если знать, что делаешь.

– Можно нам попробовать?

– Может быть, в другой раз.

– Надолго здесь?

– Еще не знаем.

– Бак Джонс, – сказал Джон Келли. – Как киноактер. – И усмехнулся. – Ну-ну. Еще увидимся, Бак Джонс.

Он развернулся и пошел прочь, другие два мальчика потянулись за ним.

Через несколько минут появился Альберт.

– Обратно в каноэ, – сказал он.

– Мы не остаемся?

– Просто спустимся чуть-чуть по реке.

Мы проплыли еще полмили, до конца острова, где узкий пролив снова вливался в широкое русло. Вдоль всего берега стояли лачуги и было пришвартовано несколько лодок, которые, как я узнал позже, назывались хижинами на воде. Наконец мы пришли к большому кирпичному зданию с белой надписью на торце «Лодочная мастерская Моргана». В реку выдавалась пара длинных деревянных причалов, к которым были привязаны разные суденышки. У некоторых имелись мачты, была парочка элегантных моторных лодок и один буксир с гребным колесом. По колено в бурой речной воде стоял мужчина. Он склонился к одной из парусных яхт и рассматривал дыру выше ватерлинии, наскоро заделанную фанерой. Альберт направил каноэ к мужчине, который, услышав плеск наших весел, повернулся.

– Я ищу Вустера Моргана, – сказал Альберт.

– Ты его нашел.

Мужчина был почти лысым, но над верхней губой закручивались пышные черные усы. На нем была синяя рабочая рубаха, закатанная выше бицепсов, похожих на шары для боулинга.

– Я от Герти Хеллман. Она сказала, что у вас можно оставить каноэ.

– Сказала, да? Что ж, мы не хотим делать из Герти обманщицу. Поднимайте его, и найдем, куда его поставить.

Вустер Морган вышел из воды и стал ждать, пока мы выгрузим свои вещи из каноэ, после чего Моз с Альбертом подняли лодку на плечи.

– Сюда, – сказал Вустер и махнул рукой.

Внутри здания оказалось одно большое помещение с разнообразными токарными и шлифовальными станками и целой кучей инструментов, которые я раньше не видел и о назначении которых даже не догадывался. Также тут было много сварочного оборудования, а со стропил свисали толстые цепи с такими большими крюками, что можно было бы поднять даже кита. На блоках стояло небольшое судно, к корпусу которого крепились коньки – буер, как я узнаю позже. Пахло смазкой, ацетиленом и еще немного сладковатой новой стружкой. Альберт глазел на оборудование с таким видом, что сразу становилось понятно: он решил, что попал в рай.

Вустер Морган поставил пару козел и, когда на них опустили каноэ, спросил наши имена. Мы назвали те, которыми пользовались в те дни.

– Герти рассказала вам правила моей лодочной гостиницы? – спросил Морган.

– Нет, сэр, – ответил Альберт.

– У вас одна неделя. Обычно я беру один бакс, но раз вы друзья Герти… – Он оглядел нас и погладил усы. – Меня устроит рукопожатие от вас, парни, и поцелуй в щеку от маленького ангела.

Мы шли по Западной Низине – это семь или восемь кварталов домов, построенных так близко друг к другу, что даже Эмми с трудом протиснулась бы между ними. По правде говоря, многие строения на вид были не прочнее, чем наспех сооруженные лачуги Хоперсвилля. У всех на заднем дворе стояли уличные туалеты, и я нигде не видел признаков водопровода. Не было видно ни травинки, а единичные деревья выросли тощими и слабыми. И в этой нищете жили люди. Жизнерадостные люди, если судить по тому, что мы увидели. Женщины развешивали белье на веревку, перекрикиваясь через кривые заборы. В грязных дворах играли чумазые дети. Мужчины с лошадьми и телегами спешили по своим делам – старьевщики, продавцы льда, лудильщики. Попадались автомобили, но совсем редко. Мы свернули на улицу под названием Фэйрфилд. По ее обеим сторонам шли ряды магазинчиков: мясные лавки, галантерейные и бакалейные магазины, парочка цирюлен, кузница, всюду сновали покупатели, сердечно приветствуя друг друга.

В Линкольнской школе у нас был внутренний водопровод, душевые и крыша над головой, которая не протекала. У нас была трава, много травы, и деревья. Мы ели три раза в день и спали на кроватях. По правде говоря, наша жизнь была комфортной. Но в этом перенаселенном, суматошном районе я видел с избытком две вещи, которых мы были лишены в Линкольнской школе: счастье и свободу.

– Туда, – показал Альберт на ветхое двухэтажное здание на углу с надписью «У Герти» на витрине.

Дверь была открыта, и мы вошли следом за Альбертом. Все тесное пространство занимали столики. Перевернутые стулья стояли на столешницах ножками к потолку. Пахло чем-то вкусным.

В углу маленького кафе стояла стремянка, стоя на которой, мужчина чинил дыру в потолке. Услышав наши шаги по деревянному полу, он повернулся и уставился на нас. На нем были рабочие перчатки, комбинезон и ботинки, в которых он словно дошел пешком до Африки и обратно. Мужчина спустился со стремянки и подошел к нам. Вся правая сторона лица у него была покрыта шрамами, почти закрывая глаз. Хотя, похоже, старые шрамы его не беспокоили, на них было больно смотреть. Он стянул перчатки, сложил ладони в кулаки и упер их в бока, рассматривая каждого из нас. Когда он заговорил, я понял, что, несмотря на внешний вид, это не мужчина.

– Привет, – сказала она. – Я Герти.

Глава пятидесятая

– Сперва главное.

Герти отвела нас на кухню, где у плиты стояла женщина и следила за содержимым двух огромных кипящих котлов, от которых исходил чудесный аромат. Его-то я и уловил при входе в заведение.

– Фло, – сказала Герти. – У нас гости.

Женщина развернулась. Светлые волосы обвисли из-за пара от котлов, а лицо раскраснелось, но это не умаляло ее красоты. У нее были поразительные голубые глаза и необычно широкая улыбка.

– Дети?

– Вот, Норман утверждает, что их прислал Форрест.

– Форрест? Как он? – сказала Фло с удивлением и восторгом. – И где он?

– Без работы в Манкейто, – сказала Герти, не дав нам времени ответить.

– Вернулся в Миннесоту, – сказала Фло. Казалось, улыбка не сходила с ее лица. – Мы его увидим?

Хотя вопрос был адресован нам, ответила снова Герти:

– Он побудет дома какое-то время, но насколько я знаю Форреста, он рано или поздно приедет повидать брата.

Голубые глаза Фло, теплые, как летнее небо, пробежались по нам.

– И вы наши гости до…

– Они плывут в Сент-Луис. Остановились передохнуть, – сказала Герти. – Я устрою их на ночь в сарае.

На Фло было цветочное платье длиной до икр. Она немного приподняла подол, присела, чтобы оказаться на одном уровне с Эмми, и сказала:

– Ты самая хорошенькая девочка, что я видела. Как тебя зовут?

– Эмми.

Я закатил глаза. Когда она уже научится?

Фло посмотрела на меня.

– Бак, – сказал я. – Бак Джонс.

– Как киноактер. А ты? – обратилась она к Альберту.

– Норман.

– А что насчет тебя?

Моз таращился на нее, и даже если бы у него был язык, думаю, он не смог бы ничего сказать – так был сражен ее красотой.

– Его зовут Амдача, – сказал Альберт. – Он сиу.

– Как Форрест и Кэлвин, – сказала Фло.

– Кэлвин? – спросил я.

– Брат Форреста. Он вам не говорил?

– Нет, мэм. Только отправил нас сюда, к Герти.

– Это, наверное, потому, что он не был уверен, что Кэлвин будет тут. Сейчас на реке горячая пора. А ваши родители? – спросила Фло.

– Мы сироты, все, – сказал Альберт.

– Мне жаль. – Ее улыбка чуть дрогнула. – Воистину мы живем в трудные времена.

У меня в животе заурчало. Я не ел почти два дня, и было невозможно не реагировать на аромат из котлов.

– Проголодались? – спросила Фло.

– Лошадь съел бы, – ответил я.

– Они с нами всего на одну ночь, – отрезала Герти. – Мы их накормим и уложим в сарае. Они отработают, помогая в столовой.

– Хорошо, – согласно кивнула Фло.

– Идемте, – сказала Герти. – Устроим вас. Потом дадим вашим животам поесть, а потом… – Она строго посмотрела на нас. – Потом душ.

Душ мы принимали в каменном здании общественных бань на другом берегу реки, недалеко от центра города. Место пользовалось популярностью у бедняков, у которых не было домашнего водопровода. Судя по толпе, таких было немало.

В Низину мы вернулись к вечеру. Герти еще не открылась, но за столом сидели двое мужчин. Когда мы вошли, они повернулись и уставились на нас, как на нарушителей.

– Герти еще не подает, – сказал один из мужчин.

Он был высоким, широкоплечим, с длинными темными волосами и темной щетиной на нижней половине лица. Глаза у него были небесно-голубыми, совсем как у Фло, но в них не было ни капли дружелюбия.

Второй мужчина был индейцем, и я сразу же понял, что это Кэлвин, брат Форреста. Он был моложе Форреста как минимум лет на десять и заплетал волосы в косу, которая спускалась ниже плеч. Его отношение было не таким, как у его спутника, особенно когда его внимательные глаза цвета ореха гикори остановились на Мозе.

Альберт ответил за всех нас с вызовом:

– Мы сегодня работаем на Герти.

– Она ничего про вас не говорила, – возразил широкоплечий.

– Это потому, что мои дела тебя не касаются, – сказала вошедшая с кухни Герти. – Чем ты занимаешься на своей лодке, Тру, твое дело. Чем я занимаюсь здесь – мое. И мне не нравится твой тон, особенно по отношению к моим работникам.

Перед мужчиной, которого она назвала Тру, стоял стакан. Цвет жидкости и тонкий слой пены подсказали, что он пил пиво. По его тону и мрачному взгляду я понял, что этот стакан не первый.

Следом за Герти вышла Фло и одобрительно оглядела нас.

– Вот молодцы.

Потом подвинула стул к столу, за которым сидели Кэлвин и угрюмый мужчина.

– Никак Тру?

Он сделал большой глоток пива.