Эта ласковая земля Крюгер Уильям
– Мы с Тру выросли на воде. Столько раз ходили вверх и вниз по Большой мутной реке[42], что я уже и не помню.
– Ничто не сравнится с рассветом над Миссисипи, Норман, – сказал Тру. – Вода вокруг словно огонь, и вся река пуста – никого, кроме тебя и твоего буксира. Клянусь, стоя в рубке в такое утро, чувствуешь себя королем, оглядывающим из замка свои владения.
– Ты не владеешь рекой, Тру, – напомнил ему Кэл.
– Иногда такое чувство. – Он положил руку на плечо моему брату. – Вот увидишь, Норман. – Потом он улыбнулся мне. – Тебе тоже найдем какое-нибудь занятие, Бак.
Я посмотрел на брата, на его покрасневшие глаза, бледное лицо, на то, как он кивал, словно глупый слуга, всему, что слышал, и в тот момент я ненавидел Трумэна Уотерса – человека, который украл у меня брата.
Днем я решил отправить письмо Мэйбет, но сначала зашел на причал, где стоял «Сквозь огонь и воду». Оказавшись на палубе буксира, я заметил в рубке Моза и Кэла. Из открытой двери машинного отделения раздавались лязг металла и голоса Альберта и Трумэна Уотерса. На палубе лежали детали двигателя, некоторые чистые и блестящие, другие все еще покрытые смазкой. Они напоминали мне внутренности забитого животного, гниющие под жарким июльским солнцем.
– Кэл! – крикнул Тру. – Принеси нам поршневой стержень правого борта.
Но Кэл в рубке не слышал.
– Кэл! – снова крикнул Тру. Когда ответа не последовало, он громко выругался и вышел из машинного отделения на палубу. Заметив меня, он, к моему удивлению, улыбнулся, словно был рад меня видеть.
– Привет, Бак. Пришел помочь?
– Только посмотреть.
– Что ж, заходи смотри.
Он поманил меня грязной от смазки рукой.
В тесном машинном отделении располагалась огромная установка, сердце буксира, и длинная цистерна питательной воды, от которой расходилась сеть стержней, поршней, цилиндров и насосов. Альберт лежал на спине, глядя на эту стальную паутину, покрытый смазкой, с большим разводным ключом в руках и самой широкой и счастливой улыбкой, какую я когда-либо видел. Мне стало ясно, что это его стихия, мир механизмов. Испытание змеиным укусом потрясло его, и он казался потерянным, но я понял, что в утробе этого буксира он вновь нашел себя. Я хотел быть счастливым за него, но мое сердитое сердце возвело стены. Он так увлекся работой, что даже не заметил меня.
Я сошел с «Огня» и пошел на сводчатый мост, но остановился на середине, рассматривая Миссисипи, которая была грязно-коричневой в послеполуденном солнце. К западу от моста лежал большой остров Хэрриет, на общественном пляже острова стояла большая купальня, но ни одного купальщика не было видно. Миссисипи в те дни превратилась в настоящую канализацию, и хотя со временем город научится лучше распоряжаться этим драгоценным ресурсом, в 1932 году даже самый храбрый человек не решился бы купаться в реке.
Я смотрел на высокий холм, откуда красивые дома взирали на нищету Низины, и думал, почему Фло и Герти, Тру и Кэла, Джона Келли и остальных устраивает такая жизнь.
Я посмотрел вниз на причалы, на пришвартованный «Огонь». Хотя я больше месяца провел на реке, буксир казался мне чужаком, большим и неуклюжим. «Вот дай вы мне каноэ», – подумал я.
Где-то в центре города часы пробили четыре, и я понял, что должен возвращаться к Герти помогать с ужином. Я не успел отправить письмо Мэйбет. И как покажет время, никогда не отправлю.
Глава пятьдесят шестая
– Сегодня устраиваю небольшой праздник на «Сладкой Сью», – объявил Тру после ужина. – Вы все приглашены.
– «Сладкая Сью»? – спросила Эмми.
– Мой дом на воде, – объяснил ей Тру. – Мы с Кэлом там живем.
Закончив убирать столовую и кухню, мы спустились к реке, где стояли в ряд вытащенные на берег плавучие лачуги. Они выглядели еще беднее, если это возможно, чем убогие строения на улицах, в которых ютились жители Низины, но я подумал, что, возможно, у них есть одно маленькое преимущество: каждую весну во время наводнений дома на воде поднимаются вместе с рекой и остаются сухими. На палубах сидели люди – целые семьи – и приветствовали проходивших Тру и Кэла.
Тру достал из ледника контрабандное пиво и раздавал не скупясь. Взрослые пили, но Альберт благоразумно отказался, выбрав вместе с Эмми, мной и Мозом сарсапарель[43]. На палубе у Тру стояла обрезанная до половины стальная бочка. Когда сумерки сменились густой тьмой, он развел в бочке огонь. На лодках вдоль берега горели керосиновые фонари, и мы оказались в маленькой компании, образовавшейся внутри большой семьи, которой была Низина.
Эмми, Фло и Герти сидели на пустых перевернутых ящиках, Моз и Кэл рядом с ними. Тру словно околдовал моего брата и постоянно травил байки о о приключениях на Большой мутной реке. Я сидел один, чуть в стороне, и молча кипел от злости, пока Кэл не встал, не пересек палубу и не утроился рядом.
– Ты как лук на клумбе с петуниями, Бак. И каждый раз, когда смотришь на Тру, словно камни в него швыряешь. На самом деле он хороший человек.
– Он слишком много пьет.
– Не когда буксирует караван. Тогда он трезвый и собранный, один из лучших лоцманов на реке.
Я сделал глоток сарсапарели и ничего не ответил.
– Может, это тебя вразумит? Копов, которые изуродовали Герти, их избили до полусмерти. Они утверждают, что не знают, кто это сделал. Может, так и есть. Но все в Низине знают, кто заставил этих копов поплатиться. Как думаешь, кто это был?
– Тру? – нехотя спросил я.
– Он предан Фло, и из-за того, что она любит Герти, он предан и ей тоже. И не давай Герти обдурить себя. Она любит Тру.
– У них забавный способ показать это, учитывая, как они разговаривают друг с другом.
– Ты когда-нибудь ел грецкий орех? Расколи твердую скорлупу и найдешь сладкую, мягкую сердцевину.
Фло мягко окликнула меня:
– Бак, не сыграешь нам мелодию или две на своей гармонике?
– Нет настроения, – сказал я.
– Тогда сказку, – настаивала Эмми.
– Сказку, Бак, – сказал Трумэн Уотерс и поднял свое пиво, словно ободряя.
– Сказку? – спросил я. – Хорошо, будет вам сказка.
– Жили-были четверо Скитальцев.
– Принцесса фей, великан, чародей и проказник, – радостно перечислила Эмми. – И они отправились в путешествие, чтобы убить Черную ведьму.
– Точно, – сказал я. – Долгим и трудным был их путь, и хотя Черная ведьма отправляла им навстречу множество врагов, они до сих пор оставались целы, потому что вместе были непобедимы. Существовавшая между ними магия делала их сильными, и они знали: ничто их не остановит, даже злые силы Черной ведьмы. Они не понимали этого, но в этом была их слабость. Их абсолютная уверенность в себе. А вот Черная ведьма это понимала, понимала, что бесполезно посылать против них армию, и она поняла, что есть другой способ их уничтожить.
Я сделал эффектную паузу, и собравшиеся на палубе речного дома молчали, пока Эмми напряженно не воскликнула:
– Какой способ?
– Она отправила маленькую муху, чтобы та шептала им на ухо, когда они спят. Великану она шептала так: «Ты сильный и не нуждаешься в остальных». Чародею: «Ты умный и не нуждаешься в остальных». А принцессе фей: «Ты волшебная и не нуждаешься в остальных». Но когда муха попыталась нашептать в ухо проказнику, тот хлопнул по ней и убил. На следующее утро великан встал, посмотрел на своих друзей и подумал: «Зачем мне остальные? Я и сам по себе сильный». Чародей открыл глаза и подумал: «Зачем мне остальные? Я и сам по себе умный». А принцесса фей, которая всегда была доброй, проснулась и подумала: «Мое волшебство сильное. Зачем мне остальные?» И только проказник разгадал темный замысел Черной ведьмы. «Друзья! – воскликнул он. – Не поддавайтесь. Единственный способ противостоять злу в этих землях – оставаться вместе». Но шепот маленькой мухи сделал свое дело, и остальные Скитальцы остались глухи к мольбам проказника. Великан сказал: «Я сам убью Черную ведьму. Мне не нужна ваша помощь». Чародей возразил: «Я убью Черную ведьму». Принцесса фей сказала: «Нет, я убью Черную ведьму». Три тщеславных Скитальца смотрели друг на друга с подозрением, а потом и со злостью. Они начали сражаться и в итоге уничтожили друг друга. Выжил только проказник, который грустно стоял в стороне и не мог ничего поделать, чтобы остановить их. Он знал, что ему никогда не убить Черную ведьму самому. До конца своих дней он в одиночестве бродил по свету, проклиная Черную ведьму и оплакивая павших спутников.
Несколько секунд стояла тишина, в которой было слышно только потрескивание костра в обрезанной бочке, а потом Трумэн Уотерс гаркнул:
– Черт, это не счастливая сказка!
– Не все сказки счастливые, – сказал я.
Моя суровая сказка вызвала эффект, на который я надеялся, омрачив праздник на «Сладкой Сью». Герти встала и сказала:
– Нам пора спать. Солнце встает рано, а с ним и голодные люди.
Мы всей толпой вернулись к Герти, и мы с Альбертом, Мозом и Эмми устроились в сарае на ночь. Альберт зажег свечу, и мы уселись на свои койки.
– Ладно, проказник, – сказал Альберт, – расскажи нам все про одноглазого Джека.
Я пересказал нашу случайную встречу на почте и разговор в парке.
Моз показал: «У него в сердце пуля и он до сих пор жив?»
– Он был мертв, – сказал Альберт. – Я мог бы поклясться.
– Только выглядел мертвым. Пуля прошла мимо сердца на полдюйма.
– Он не ненавидит нас, Оди? – спросила Эмми.
– На самом деле он был благодарен, клялся, что мы изменили его жизнь. Но дело вот в чем. Если Джек, который даже не искал нас, нашел, Черная ведьма и ее прихвостень-муж и подавно найдут. Нам надо возвращаться на реку и плыть в Сент-Луис к тете Джулии.
В мерцании свечи я пытался прочесть лица остальных. Когда-то – не так давно – я мог сказать все о каждом из них, лишь взглянув на лицо. Теперь они казались мне незнакомцами, а их мысли загадкой.
– Ну? – сказал я.
– Я остаюсь, – сказал Альберт. – Буду работать на Тру.
Моз кивнул и показал: «Я остаюсь».
Эмми сказала мягко, будто боялась обидеть меня:
– Я тоже хочу остаться, Оди. Мне нравятся Фло и Герти.
– Джек нашел меня, – сказал я. – В городе с миллионом людей Джек нашел меня, а ведь он даже не искал. Брикманы ищут нас, ищут внимательно.
Альберт сказал:
– На следующей неделе мы с Мозом отправимся на «Огне» вниз по Миссисипи. Может, вам с Эмми поплыть с нами? Это убережет нас на какое-то время.
– На время. Но Черная ведьма никогда не отступится. Вы это знаете.
– Я этого не знаю. И ты тоже. Со временем Брикманы забудут о нас.
– Только не Черная ведьма. Она ничего не забывает.
– Ладно, – сказал Альберт. – Ты говорил, у нас демократия. Кто хочет остаться, поднимите руки.
Я знал результат еще до того, как остальные проголосовали, и когда Альберт задул свечку, я не мог заснуть, кипя от негодования.
Я поднялся и вышел из сарая. Я бесцельно бродил по улицам Низины, дома с обеих сторон были темными, витрины пустовали, ночной воздух, горячий и тяжелый, не шевелился. Рубашка прилипла к вспотевшей спине то ли от влажности, то ли от ходьбы, то ли потому, что все внутри меня перепуталось и смешалось. Что-то ужасное затаилось на горизонте, я это видел. Почему же не видели остальные?
И тут до меня дошло. Ужасная правда, которую я не желал видеть. Убийство ДиМарко. Выстрел в Джека. Укус Альберта. Непрекращающееся преследование Брикманов. Все это моих рук дело, моя вина. Это мое проклятие. Теперь я понял, что задолго до того, как Бог Торнадо налетел и убил Кору Фрост, разрушив мир Эмми, этот мстительный дух прицепился ко мне и следовал за мной повсюду. Моя мама умерла. Моего папу убили. Это меня надо винить за все страдания в моей жизни и жизни всех, кто был мне дорог. Только меня. Я с болезненной ясностью увидел, что если останусь с братом, Мозом и Эмми, то в конце концов уничтожу и их. Осознание меня потрясло, и я стоял один, ужасно напуганный, не смея дышать.
Я упал на колени и пытался молиться милосердному Богу, которого призывала принять сестра Ив, отчаянно молился о свободе от этого проклятия, молился о наставлении. Но ощущал только свою отверженность и подавляющую беспомощность. Однако постепенно, пока я стоял на коленях в Западной Низине под яркой луной, на меня снизошло мрачное и холодное осознание. Когда я наконец поднялся с грязной немощеной дороги, я точно знал, что мне делать.
Глава пятьдесят седьмая
– Эй, Бак Джонс! – В темноте ко мне подбежал Джон Келли. – Поможешь мне разнести газеты? – Он хлопнул меня по спине в знак приветствия, потом увидел мое лицо. – Все хорошо?
– Я уезжаю, – сказал я.
– Куда?
– В Сент-Луис.
– А остальные?
Я подумал про брата, Моза и Эмми. Они верили, что нашли свой дом, они были счастливы. Если они поедут со мной, я знал, что каким-то образом разрушу это счастье.
– Я еду один.
– Как ты туда доберешься?
Я раздумывал о каноэ, хранящемся в мастерской. Я знал эту лодку, она, можно сказать, старый друг, но я был уверен, что не управлюсь с ней в одиночку на такой большой и незнакомой реке, как Миссисипи.
– Ты говорил, что поезда с сортировочной уходят в Сент-Луис.
– Само собой, – сказал Джон Келли, ему начинала нравиться эта идея. – Ты можешь запрыгнуть на поезд.
– Знаешь какой?
– Не-а, но уверен, если поспрашиваем на сортировочной, кто-нибудь укажет нужный.
– Мы? Ты не едешь.
– Нет, но я не собираюсь бросать тебя, пока не буду уверен, что ты благополучно уехал. Мы друзья.
– Спасибо, – сказал я с искренней благодарностью. – Пойду соберу кое-какие вещи, ладно?
Я проскользнул в сарай и подошел к койке, на которой спала Эмми, просунул руку под тонкий матрас, куда для сохранности положил свою гармонику и конверт с письмом для Мэйбет. Я сложил эти дорогие мне вещи в карманы штанов. Я стоял над Эмми, которая всегда была прелестной, как принцесса фей. За время нашей долгой одиссеи она стала гораздо больше, чем осиротевшей дочкой Коры Фрост. Она стала мне сестрой. Милой младшей сестренкой. Меня тянуло наклониться и поцеловать ее в лоб, но я боялся ее разбудить. Я повернулся и посмотрел на койку, которую Моз делил с Альбертом. Его лицо было безмятежным и напомнило мне старого Моза, большого индейского мальчика с улыбкой наготове и широкой простой душой. Все, что он узнал о себе, и все, что он понял про мир, в котором родился, сделало его улыбку редкой. Правда, она все равно иногда появлялась. Душа его всегда будет большой, хотя я был уверен, что она больше не будет такой простой.
Потом я рассматривал своего брата. В моей жизни была только одна постоянная, и это Альберт. Он был первым во всех моих воспоминаниях, находился рядом на всех дорогах, по которым я путешествовал, спас меня от тысячи бед, знал мое сердце лучше любого другого человеческого существа. Сестра Ив рассказала мне, чего хотел мой брат, его самое глубокое желание – защитить меня. Такой была его жизнь, полная жертв, и все ради меня. И я любил его за это. Я любил его каждой клеткой своего существа, любил так горячо, что это угрожало пошатнуть мою решимость. Мне хотелось положить голову ему на плечо, как я делал миллион раз, и чтобы он обнял меня и сказал, что все хорошо, что я в безопасности и что мы всегда будем вместе, потому что так поступают братья. Оставить Альберта было самым трудным поступком в жизни. Я поцеловал кончики пальцев и легонько коснулся ими его груди над сердцем, вытер слезы и вышел на улицу, где ждал Джон Келли.
– На юг, – сказал нам один из мужчин, собравшихся вокруг маленького костра на сортировочной станции. – Любой поезд, идущий в ту сторону, довезет вас до Сент-Луиса. – Он показал в ту сторону, где рельсы и река бок о бок уходили в ночь. – Следи, если поезд повернет на восток или запад, надо прыгать и ловить другой. Двигайся на юг, сынок. Просто двигайся на юг.
Мы с Джоном Келли ждали, когда же мимо прогремит поезд, и довольно быстро один медленно пересек мост со стороны Низины, направляясь в сторону, куда показывал мужчина у костра. Джон Келли пожал мне руку, прощаясь как мужчина с мужчиной.
– Удачи тебе, Бак Джонс.
– Спасибо, Джон Келли. Но пообещай мне кое-что. Мой брат и остальные, они будут спрашивать про меня. Я буду признателен, если ты станешь держать рот на замке.
– Будет сделано, напарник. Это останется между нами. – Он посмотрел мне за спину. – Открытый вагон подъезжает. Тебе лучше приготовиться.
Когда товарный вагон поравнялся с нами, я запрыгнул в открытую дверь. Восстановив равновесие, я высунул голову наружу и показал Джону Келли, что все в порядке. В лунном свете он казался маленькой серебристой статуей с поднятой в прощальном жесте рукой.
Я оперся спиной о стену и стал смотреть через широкую открытую дверь на Низину на другом берегу, где все было темно. Там еще не было уличных фонарей, но однажды они будут, и однажды все дороги будут заасфальтированы, а на смену хижинам придут более добротные дома с водопроводом. Однако разрушительные весенние наводнения никуда не денутся, и через тридцать лет город Сент-Пол примет решение в лучших интересах всех своих жителей снести все здания, а те, чьи жизни были связаны с Низиной, не смогут сделать ничего, кроме как стоять и рыдать, пока почти все остатки их истории исчезают.
Но летом 1932 года, за считаные дни до своего тринадцатилетия, я не знал ничего этого и просто смотрел, как все, что я любил, медленно уходит в прошлое. Поезд неспешно выехал из Сент-Пола, постепенно набирая скорость. Паровоз гремел в ночи гораздо быстрее, чем любое каноэ, он вез меня в место, которое по словам сестры Ив всегда было в моем сердце, где я получу ответы на все свои вопросы и где закончатся все мои скитания.
Он вез меня домой.
Часть шестая
Итака
Глава пятьдесят восьмая
Спать было невозможно. Я просидел в товарном вагоне всю ночь, пялясь на реку, свою постоянную спутницу. Города проносились мимо, но река все время оставалась рядом, как и луна – белый, немигающий, всевидящий глаз. Я вспомнил слова, которые Моз сказал Эмми: «Не одна». И снова и снова я повторял себе это и был благодарен реке и луне за компанию.
Перед рассветом я наконец заснул на полу вагона. Должно быть, спал я крепко, потому что когда проснулся, поезд не двигался. Я сел, все тело ломило от жесткого пола, который служил мне матрасом, и выглянул в открытую дверь. Мы стояли на сортировочной станции, не слишком отличающейся от той, которую я покинул ночью, хотя рядом с этой возвышались высокие зерновые элеваторы, словно башни замка. С дальнего конца состава быстро шел мужчина, заглядывая под каждый вагон и в те, двери которых были открыты. Это сторож, понял я, вспомнив истории о побоях от рук жестоких железнодорожных охранниках, патрулирующих станции. Я вылез из вагона и помчался со всех ног.
Сортировочная станция и большая часть города лежали под высоким утесом. На грязной улочке недалеко от железнодорожных путей я нашел маленькую закусочную. Доносившийся оттуда запах жареного бекона впился в мой голодный нос и затащил меня внутрь. В своем лунатизме Эмми сказала, что я пойму, когда придет время воспользоваться деньгами из ботинка. Я был голоден – и одинок – и решил, что время пришло. Я сел на стул за стойкой. Женщина за ней была худой, светловолосой и усталой, но она приятно улыбнулась, увидев меня. Она протянула руку и вытащила из моей рубашки пару соломинок.
– Где ты спал ночью, дружочек? В стоге сена?
– Вроде того.
– Голодный?
– Еще как.
– Что будешь?
– Яичницу с беконом, – сказал я. – И тост.
– Какую яичницу тебе сделать?
– Болтунью, пожалуйста.
– «Пожалуйста», – сказала она, не прекращая улыбаться. – Вот бы все мои клиенты были такими вежливыми.
– Где я?
Мужчина, сидевший через несколько стульев, сказал:
– Дубьюк, штат Айова, сынок. – Он подмигнул женщине за стойкой. – Не в стоге, Ровена. Мальчик спал в товарном вагоне, или меня зовут не Отис.
– Это правда, дружочек? – спросила Ровена. – Ты путешествуешь зайцем?
Я не знал, как они к этому отнесутся, поэтому не ответил.
– Где твои родители? – спросила Ровена.
– Умерли.
– Ох, милый, какая жалость.
– Давно ты ел в последний раз, сынок? – спросил мужчина.
– Вчера вечером. Я хорошо поел.
– Точно, – сказал мужчина, как будто думал, что я вру, но понимал. – Его завтрак за мой счет, Ровена.
– Я не могу, – сказал я.
– Послушай, сынок, у меня сын твоего возраста. Если бы он был сам по себе, мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь ему помог.
– Спасибо, сэр.
– Сэр, – улыбнулся он. – Тебя правильно воспитывали.
Я вышел из закусочной в приподнятом настроении не только от еды, но и от доброты этих незнакомых мне людей. Мне хотелось, чтобы Альберт разделил со мной этот опыт, что-то, о чем мы могли бы тепло поговорить у костра ночью. Я ужасно скучал по нему, и, кроме того, хорошие события становятся еще лучше, когда есть кому рассказать о них. Но как только я думал про Альберта – или Моза, или Эмми, мое счастье омрачила туча, потому что я не знал, увижу ли их когда-нибудь снова.
Я запрыгнул на товарный поезд, идущий на юг, и из-за бессонницы предыдущей ночью быстро задремал и не просыпался до вечера. Выглянув из вагона, я увидел, что поезд несется среди кукурузных полей навстречу солнцу, красному и висящему низко над горизонтом. Мы ехали на запад. Я не знал, сколько уже проехал не в ту сторону. Я мысленно пнул себя и выругался вслух, и молился, чтобы поезд побыстрее сделал остановку. Но этого не произошло. Солнце село, взошла луна, на горизонте появились огни города, и наконец поезд замедлился.
Поезд остановился среди широкой сети путей и стоящих товарных вагонов, и при первой же возможности я спрыгнул на землю. Я попытался сориентироваться, высмотреть вагоны, прицепленные к паровозу, стоящему в направлении, откуда я только что прибыл, но пути представляли настоящий лабиринт, к тому же стояла ночь, и я потерялся.
В сотне ярдов, на краю сортировочной станции, я разглядел маленький костер. Я вспомнил гостеприимные костры Хоперсвилля и мужчину у костра на сортировочной Сент-Пола, который показал мне нужное направление и дружески посоветовал ехать на юг. Я пересек площадку и вышел к неглубокому оврагу, по которому бежал небольшой ручеек, и по нему вышел к водопропускной трубе, где горел костер.
У костра были двое плохо одетых людей, один спал на одеяле, а второй сидел, склонившись к огню, с бутылкой в руке. Эта бутылка должна была заставить меня подумать дважды. Я медленно подошел, не желая никого напугать, но мужчина с бутылкой внезапно развернулся в мою сторону и напрягся, как будто для драки.
– Извините, – сказал я. – Я не хотел вас напугать.
Он оглядел меня с ног до головы и расслабился.
– Меня не напугать какому-то сопляку.
Как только я услышал животное рычание его голоса, лишенный всего человеческого, я понял, что совершил ужасную ошибку.
Мужчина на одеяле проснулся и сел.
– Джордж, у нас компания, – сказал мужчина с бутылкой.
Джордж осмотрел меня, и по его прищуру было ясно, что он тоже прикладывался к бутылке.
– Всего лишь пацан, Мэнни.
– Да, – сказал Мэнни, как будто это было хорошо. – Садись, пацан.
– Я просто шел мимо.
Я сделал шаг назад.
– Я сказал садись.
Джордж встал и начал заходить мне за спину.
Я сделал еще шаг прочь.
Джордж оказался не настолько пьяным, как я надеялся. Он двигался быстро, как койот, и сжал мою руку в железной хватке. Я попытался выдернуть руку, но он оказался сильнее, чем на первый взгляд, и выкрутил руки мне за спину. Я ударил ногой назад и попал ботинком ему по голени, но он не отпустил. Это только разозлило его, он затряс меня, как тряпичную куклу, и рыкнул:
– Сделаешь так еще раз, парень, и я сверну тебе шею!
Мэнни встал и обыскал мои карманы.
– Что это?
Он достал губную гармонику и конверт с письмом для Мэйбет Шофилд. Он дунул в гармонику, отозвавшуюся фальшивой нотой, и жестоко расхохотался. Конверт он бросил в костер, и я смотрел, как тот чернеет и превращается в пламя. Мужчина наклонился к моему лицу и обдал меня зловонным дыханием с запахом виски.
– Есть деньги, парень?
Я подумал про две пятидолларовые купюры, спрятанные в правом ботинке, но будь я проклят, если отдам их им.
– Не-а.
Мужчина грубо ощупал меня с низу доверху.
– Он не врет, Джордж. У него нет ничего для нас.
– Кое-что есть, – сказал Джордж и хрюкнул, как свинья.
– Точно, – сказал Мэнни.
На лице мужчины перед собой я увидел тот же отталкивающий голод, который видел у Винсента ДиМарко той ужасной ночью в карьере, когда он рассказал мне про Билли Красного Рукава. Я попытался вырваться из хватки Джорджа, но его руки были словно железные кандалы. Я ударил Мэнни ногой, и он отпрянул, но Джордж отпустил одну руку и отвесил мне такой подзатыльник, что у меня зазвенело в ушах.
– К костру, – сказал Мэнни.
Джордж подтащил меня туда и швырнул на землю. Двое мужчин стояли надо мной, уродливые, как два шакала. Когда бы я ни думал о Билли Красном Рукаве, я старался не позволять своему воображению углубляться в ужасные вещи, которые ДиМарко мог с ним сотворить перед тем, как закончить его страдания, но за те несколько секунд с двумя нависающими надо мной мужчинами мне представились такие жестокие картины, что желудок скрутила подступившая тошнота. Может, это была бы хорошая стратегия. Но я сделал кое-что другое.
– У меня есть деньги, – быстро сказал я.
– Как же, – сказал Мэнни.
– Клянусь. Десять долларов.
– Где? – спросил Джордж.
Я развязал правый ботинок. Мужчины внимательно следили за мной. Я снял ботинок и достал две пятидолларовые купюры. В глазах мужчин вспыхнуло желание иного рода, и Мэнни потянулся к наличным, но я отдернул руку и поднес деньги к огню.
– Я сожгу их, – пригрозил я.
– Черта с два, – сказал Джордж.
– Верните мою гармонику, и я отдам деньги.
– Делай, как он говорит, Мэнни.
Как только гармоника оказалась у меня в руке, я отпустил деньги, и они закружились над костром, как сухие листья. Мужчины, мешая друг другу, попытались спасти горящие бумажки, и в этой суете я вскочил и рванул из трубы, сжимая в руках ботинок и гармонику. Я бежал по лабиринту путей и вагонов и наконец рискнул оглянуться через плечо. Никого не было. Но я все равно бежал, пока не наткнулся на открытый вагон. Я запрыгнул внутрь и лег, тяжело дыша.
Постепенно до меня доходило полное осознание случившегося. Я заплакал, стараясь заглушить рыдания. Я и раньше думал, что остался один, но теперь понял, насколько это правда. Внутри разверзлась пустота, способная поглотить целую вселенную.
– Альберт, – шептал я. – Альберт.
Глава пятьдесят девятая
Через два дня я прибыл в Сент-Луис. Я так долго туда стремился, что мне казалось, это станет для меня знаменательным событием. Но вместо этого я стоял в еще одном незнакомом месте, среди паутины дорог, сотканной в тени неровных очертаний высоких зданий, и все это под серым небом, похожим на старую серебряную монету.
Я понятия не имел, куда идти, с чего начать поиски тети Джулии. Я был в Сент-Луисе после маминой смерти, половину жизни назад. Но с Миссисипи я уже был знаком, поэтому отправился к реке. Там я обнаружил стихийное поселение, Гувервилль за гранью моего воображения, с населением в сотню раз больше, чем я видел в Хоперсвилле. Лачуги занимали отмель на милю вдоль реки, навесы крепились между кучами мусора, и все это казалось таким хлипким, что, если серое небо разверзнется и польет дождь, все передо мной просто смоет в реку и унесет.
Я шел по стихийно протоптанным дорожкам, в окружении невыносимой вони и запаха гниения. В моем воображении путешествие до Сент-Луиса теперь казалось далеким светлым воспоминанием. «Такое расстояние, – думал я, – и моя надежда стремительно таяла, столько испытаний, и ради чего?»
– Эй, парень!
Я поднял глаза. Наверное, мои мрачные мысли отразились на лице, потому что мужчина с бородой, похожей на испанский мох, внимательно смотрел на меня из-под полей поношенной федоры того же блеклого цвета, что и небо.
– Нет денег? Голодный? – Он показал вниз по реке. – Бесплатная кухня под мостом. Кафе «Добро пожаловать».
– Спасибо.
– К этому быстро привыкаешь, – сказал он.
– Что?
– Если ты еще не знаешь, то скоро поймешь.
Он зашел в лачугу не больше ящика для пианино, накрытую рубероидом.
Я нашел «Добро пожаловать» по длинной очереди отчаявшихся людей, стремящихся получить хоть что-нибудь. Среди них были женщины и дети. Хотя я был довольно голодным, я не смог заставить себя присоединиться к этой очереди и спустился к воде.
Поверхность реки была маслянистой и переливалась всеми цветами радуги, от нее исходила неестественная вонь. Вдалеке промышленные трубы выбрасывали вверх столбы дыма, делая небо еще темнее, и одному Богу известно, что эти предприятия сливали в Миссисипи. В Сент-Луисе вода была ужасной, а после него река протекала мимо сотни других городов, больших и малых. За спиной у меня было сборище бедноты, перед глазами – грязная Миссисипи, мне казалось, что место, в которое я приехал, это какое-то отделение ада.
– Надо было ехать с Мэйбет, – сказал я вслух. От звука ее имени сердце чуть не разорвалось. Но мне стало легче, когда я вспомнил наше обещание написать друг другу как можно скорее. Свое письмо я так и не отправил, но может быть, Мэйбет повезло больше.
Я принялся расспрашивать жителей Гувервилля, и только на четвертый раз мне подсказали дорогу. Довольно быстро я оказался в почтовом отделении в центре города. Оно было и близко не таким роскошным, как в Сент-Поле, но таким же людным. Я подождал в очереди, и когда подошел к окошку, спросил про письма до востребования.
Служащий взглянул на меня поверх очков, которые сидели на кончике его носа.
– На чье имя?
С самого побега из Линкольнской школы я старался не называть своего настоящего имени, на случай если вести о моих скверных поступках разошлись.
– Ну же, сынок?
Читать бесплатно другие книги:
