#черная_полка Долонь Мария
Он прошел в единственную комнату, неловко задел макушкой блестящие подвески люстры и показался сам себе неприлично огромным в этом крошечном пространстве. Комната была заставлена однообразной и убогой коричневой мебелью, по центру лежал потертый ковер, от которого в косых полосках света поднимались к потолку, словно танцуя, искристые пылинки.
Она что-то тихо говорила ему, но Майкл, завороженный, не отрываясь, разглядывал фотографии на стене: юная девушка в высокой соболиной шапке, сильно загримированная брюнетка в цыганской юбке, дама в корсете и платье до пола с высокой прической… Он обернулся — тетя стояла у стола, закусив губу и перебирая узловатыми пальцами бахрому скатерти.
— Тетя Саша, — прошептал он, постепенно вспоминая русский язык. И она заплакала и обняла его, от ее волос шел запах пудры.
«Я сделал это. Я здесь, папа!» — Майклу вдруг стало тепло и легко. Как дома.
— …приготовила оливье, русский салат с французским названием. Вы же знаете такой? А потом будем пить чай, у меня прекрасный торт, очень свежий.
Майкл очнулся как раз на середине фразы. Он уже сидел на скрипучем диване, тетя — напротив, смотрела на него во все глаза. На тарелках с цветочками лежало угощение.
— Я знаю название. Это всегда в русских магазинах и ресторанах — борщ, пироги, блины. Все говорят «блИны», но я знаю, это неправильно. И еще, как это называется? — Он нащупывал слово, перебирая пальцами в воздухе. — Рыба в меховом пальто?
— Как это в пальто? Не пойму.
Тетя на миг задумалась и вдруг рассмеялась совершенно по-детски.
— О господи, Майкл, и правда, до чего же это смешно, если перевести. Селедка под шубой! Под шубой! — От радости, что разгадала загадку, тетя захлопала в ладоши. — Хочешь, прямо сейчас сделаю? У меня есть свекла…
Тетя порывалась встать, но Майкл удержал ее. Он долго готовил эту речь, проговаривал про себя русские фразы, но сейчас они падали, как тяжеловесные кирпичи в воду — неуклюже и излишне шумно.
— Александра Николаевна, — осторожно проговорил он. — Я очень рад вас видеть здесь в Москве. Мой отец, Вениамин, ваш двоюродный брат, — Майкл тщательно произносил длинные слова, — он очень хотел сделать это сам — приехать в Россию, увидеть вас, воссоединить семью. Но это не случилось. Он тяжело заболел, и я обещал ему сделать это. Я выполняю свой долг, я делаю это за него.
— Дорогой мой Майкл, я все понимаю. Бедный, бедный твой отец… Для него вся Европа — один большой след войны, боль, кровь и потери. Наше поколение, знаешь ли, не любит вспоминать прошлое, не хочет тревожить. Те, кто выжил, закрыли в себе эту часть жизни навсегда, похоронили, чтобы не оглядываться.
Тетя поднялась, вышла на кухню. В проем двери Майкл видел, как тетя собирала фарфоровые чашки, потом замерла, аккуратно промокнула щеки салфеткой, порезала хрустящий торт, вернулась в комнату. Майкл чувствовал, что эмоции захлестывают ее, взялся разливать чай, зазвенел блюдцами, долго рассматривал молочник и, наконец, заговорил:
— Мне хочется знать, как прошла ваша жизнь. И рассказать, как жили мы. И у меня еще маленький презент для вас.
— Как это приятно. Я живу одиноко, все больше воспоминаниями.
Она обвела комнату грациозным сценическим жестом.
— Вот здесь вся моя жизнь — фотографии, книги и канал «Культура» по телевидению. Там часто показывают старые фильмы, театральные постановки. Знакомые уходят один за другим, а детей у меня нет, так сложилось.
Она грустно смотрела на него, и Майкл понял, что таким, наверное, ей виделся ее собственный сын — красивый и статный, похожий на всех мужчин семейства Пельц — волнистые черные волосы, крупный нос и спокойный, немного печальный взгляд.
— Да что это я? — Она махнула рукой, отгоняя мысли. — У меня отличные соседи, болею я редко, и гости бывают. Вот и сегодня, я пригласила одну очень интересную девушку, — она улыбнулась, сделала паузу, чтобы он слушал внимательнее, — красавицу и модную журналистку. Она меня опекает, а главное, снабжает новостями из артистической среды. Это же моя жизнь! А на свою судьбу я не ропщу, не подумай, Мишенька.
Тетя встряхнула головой и улыбнулась.
— Ропщу — это не очень понятно. Мой русский недостаточно хорош…
— Твой русский отличный, сразу видно, что Веня был хорошим отцом, раз выучил тебя родному языку. А «роптать» значит жаловаться на судьбу. Это и правда редкое слово. — Она посмотрела на его сумку. — Знаешь, я скоро сгорю от любопытства, выкладывай скорее, что там у тебя за презент?
Он передал ей толстый фотоальбом.
— Здесь я собрал все фотографии, связанные с жизнью семьи Пельц после войны, которые мне удалось найти.
Она всплеснула руками.
— Боже мой, неужели это возможно! Ты мой ангел, Миша.
Александра Николаевна держала альбом в руках, как сокровище, робея открыть, потом осторожно перевернула первую страницу. Фотографии были разложены по годам, подписаны печатными буквами, где-то по-русски, где-то по-английски.
— Это дом Михаила Пельца в Лейпциге, здесь довоенное фото из архива. А это он же сейчас, я был там недавно. Дом все еще там, но нужен… «реконстракшн». Все окна забили. Невозможно войти.
Александра Николаевна касалась фотографий кончиками пальцев.
— Я столько раз себе его представляла, думала, что дом попал под бомбежки и не уцелел. А он вот… стоит, только штукатурка осыпалась…
На следующей странице еврейский юноша в тщательно застегнутом, но коротковатом твидовом пальто держит Тору в руках.
— Это ваш двоюродный брат, мой отец Вениамин. Фотография 50-х годов, он уже в Америке с дядей Аароном в Бруклине. Там большая еврейская община, мы жили в Вильямсбурге, это сразу за Бруклин Бридж. После Второй мировой войны туда приехало много евреев. Район небогатый, но они были счастливы. Отец говорил, там все были счастливы, потому что живы!
На отдельной странице было фото сухощавой женщины в платье с мелкими пуговицами и небольшой шляпке.
— Это твоя мама?
— Да. Отец женился в 65-м году. Ее звали Ханна, она из Польши. Мама умерла, когда мне было семь.
— Это все война, Миша, такие раны не у всех заживают. Вы так дальше и жили вдвоем с отцом?
Александра Николаевна перелистнула страницу. Начались цветные фото.
— Он больше не женился, работал в магазине, любил гулять один. Много читал. А это мы с папой на Пятой авеню, Манхэттен, это уже 80-е.
Он показывал ей одну за другой фотографии их жизни с отцом: путешествие в Большой каньон, Ниагарский водопад, дощатая набережная на Брайтон Бич, статуя Свободы. Центральный Парк.
— Да, видно, Веня стал настоящим американцем, — сказала Александра Николаевна, — Я так рада, что он нашел свой дом, пусть и далеко от родины. Но, знаешь, Миша… — она запнулась на минуту. Майкл тоже молчал. — Я, наверное, не должна тебе это говорить, тем более в такой день, но мне страшно смотреть на эти снимки. Твой отец — он всегда один, вокруг жизнь, и рядом должны быть его родные, вся семья. А их нету. Как будто их стерли с этих фотографий…
— Я думаю, что понимаю вас.
— Давай-ка сделаем перерыв, Мишенька, я устала. — Александра Николаевна положила неспокойные ладони на обе страницы, будто закрываясь от боли и воспоминаний. — Это так приятно, что ты собрал для меня целый альбом вашей жизни. Но слишком много впечатлений.
Они сидели в тишине с открытым альбомом на коленях.
В прихожей скрипнул замок, раздались шаги, шорох пластиковых пакетов, и женский голос встревоженно позвал:
— Александра Николаевна, вы здесь? Ау!
В дверях показалась стройная, немного угловатая молодая женщина — рыжие волосы собраны в растрепанный хвост, в руках большие пакеты, через плечо — сумка с компьютером. Тетя поднялась ей навстречу.
— Инга, здравствуй, дорогая! Все со мной в порядке. Даже очень! Смотри, кто здесь…
— Добрый день, меня зовут Инга. А вы?
— Да, очень приятно! Майкл. Я должен взять у вас сумки? — Майкл привстал с дивана.
— Да, должны, разумеется. Но черт с вами, вы тут гость, я сама… — и скрылась в кухне. Через несколько секунд она появилась в гостиной, по-хозяйски прошла к серванту и положила за стекло синюю картонную коробочку, заговорщицки подмигнув Александре Николаевне. — Ожерелье обещала, помните?
Майкл неуверенно покосился на тетю: «Все в порядке? Что я должен делать?» Тетя счастливо улыбалась.
— Инночка, иди сюда… Это мой племянник. Сын Вени. Из Америки.
Рыжеволосая женщина от неожиданности закашлялась.
— Ничего себе у вас сюрпризы! А вы, кстати, похожи! Александра Николаевна, как я рада! И вы молчали!
Она схватила руку Майкла и с силой тряхнула. Потом обняла тетю. Квартира сразу пришла в движение.
Тетя вцепилась в руку Майкла.
— Мишенька, посиди со мной. Инуся, ты же знаешь там, что где. Спасибо тебе, мое солнышко, за заботу. — Она быстро перевела взгляд на Майкла. — Она мне все время что-нибудь вкусненькое приносит, а мне уж и нельзя, но я по чуть-чуть, — подумала и добавила: — Нет, ты все же иди, помоги ей. Давай-давай, я отдохну пока.
Александра Николаевна закрыла глаза, вздохнула и улыбнулась.
Когда Майкл вошел на кухню, Инга вынимала еду из пакетов и раскладывала по полкам. Увидев подмогу, она сунула ему в руки пластиковые лотки с рыбой и нарезанной колбасой, огляделась, забрала обратно, убрала в холодильник, чуть не задев его локтем.
— Обалдеть можно! Какие события, — продолжала тараторить Инга. — Вы один приехали? Да? А семья? В Америке осталась?
Ответить он не успел — она впихнула ему в руки пачку чая и пакет с макаронами, залезла на табуретку, оттуда наклонилась к Майклу.
— Надолго к нам? Сейчас я что-нибудь соображу на стол. — Она взяла у него продукты и стала укладывать их в верхний ящик.
Табуретка под ее ногами поехала, Инга качнулась и чуть не упала. Майкл успел подхватить ее за талию, нечаянно задрал майку и уперся носом в ее голый живот.
— Упс, сорри. Я вам точно здесь помогал? — Он почувствовал, что краснеет.
— It’s OK, you’ll get used to it, in a day or two. Those kitchens, they are so freaking small, even for one… — Инга, похоже, ничуть не смутилась и бойко перешла на английский.
— Yeap, so true! But, if I may… Ah, am I allowed to say something too?[4] Мы можем говорить по-русски? Мне надо улучшить язык. Там, где я живу, никто не говорит со мной по-русски.
— Без проблем. Молоко! — Майкл передал Инге пакет. Они расправились со второй сумкой.
— Дети! — раздалось из комнаты. — Что там за шум? Вы не ссоритесь? Идите сюда!
Александра Николаевна стояла в проеме двери.
— Инуся, достань, солнышко, с антресолей коробку. Ты поймешь, она там такая одна.
Инга опять полезла наверх, Майкл предусмотрительно встал рядом — для подстраховки. Он принял из рук Инги большую канцелярскую коробку из потемневшего картона и аккуратно поставил на стол, придерживая крышку.
— Может, это и много сразу, но сегодня такой день… — Александра Николаевна опустилась на диван. — Ох уж эта привычка молчать! Вторая натура для нашего поколения. Но теперь тут только свои, расскажу, пока меня деменция не хватила. — Майкл и Инга устроились по бокам. — Мама моя, Анна Михайловна, царствие ей небесное, была родом не просто из еврейской семьи, а из семьи обеспеченной, да к тому же покинувшей Россию. Она мало что мне тогда рассказывала — сами понимаете, времена были такие, что с такой родословной можно было получить десять лет без права переписки. При рождении ее назвали Рина, так она даже имя поменяла на Анну. Впрочем, молчание ее не спасло. Она была костюмершей в московском ГОСЕТе, арестовали маму в 49-м, через год после смерти Михоэлса. Бедного Соломона Михайловича раздавили грузовиками по заказу спецслужб в 48-м. Иночка, прости, ты, наверное, столько раз слышала эту историю? Но Миша не знает…
— Александра Николаевна рассказывала мне про Соломона Михоэлса, — пояснила для Майкла Инга, — он был благодетелем ее мамы и большим другом. Когда Александре Николаевне было 14 лет, ее спасли родственники отца, с которым ее мама к тому времени была уже в разводе. Маму она больше ни разу не видела. Через семь лет после ее ареста пришло извещение: «В заключении скоропостижно скончалась от болезни», и все.
— И все? — переспросил Майкл.
— Реабилитирована посмертно в 87-м, — закончила Инга.
Александра Николаевна тем временем достала небольшой альбом, перевязанный бечевкой. Попыталась развязать узлы сама; тесемки начинали поддаваться — под ее пальцами появилась небольшая петля. Она словно исполняла одной ей ведомый обряд.
— Вот, — бормотала она, перебирая снимки. — Я же помню, она здесь.
Шуршали страницы старого альбома, трепетала тонкая бумага, шелестели под пальцами пожилой актрисы конверты и фотографии. Майкл подумал — голоса.
Александра Николаевна развернула к нему альбом: на фотографии на фоне большого каменного дома стояла группа людей.
— Слева направо: Осип, дед мой, и его сыновья: Аарон, Михаил и Натан. А вот эта маленькая кучерявая девчушка — моя мама, здесь она еще Рина. От мамы знаю только, что жили они зажиточно, у них дома были и в России, и на Украине, и в Германии, дело держали большое, пушное, что ли. Аарон после революции перебрался в Америку, Михаил осел в Лейпциге, а Натан — он стал коммунистом и остался тут, занимал сначала высокие посты, а потом был расстрелян. Но он успел познакомить моих родителей. Николай, отец мой, был ярым сторонником советской власти. Тоже умер в лагере… Ох, я не об этом же хотела! Мама успела выйти за него замуж, сменила имя, родила меня. Но очень тосковала по своей семье. Я помню, она мне рассказывала сказки о трех богатырях. В них всегда было три старших брата, которые приходили ей на помощь в час беды. А она варила им варенье и пела песни… Много лет спустя я увидела эту фотографию и сразу узнала героев сказки. Вот они, три богатыря, вот твой дед, Миша.
Майкл не отрывал глаз от фотографии. Тетя то приходила в волнение — он видел, как дрожали ее пальцы, — то успокаивалась.
— А теперь то, что я еще никому не показывала.
Александра Николаевна достала со дна коробки связку старых конвертов, желтых и мятых, исписанных одним почерком. От неосторожного движения они рассыпались по столу. Но Александра Николаевна даже не стала их собирать.
— Это было в конце 80-х — начале 90-х, сейчас точно не помню, да и не важно. Я была одна дома. В дверь позвонили, я открыла, а там — Андрей Ермоленко, наш секретарь Союза кинематографистов. «Александра Николаевна, — и говорит так официально, хотя мы с ним сто лет на ты. — Времена поменялись, я принес то, что принадлежит вам». И дает эту коробку. А в ней письма. У них в Союзе разогнали всех кагэбэшников, повыкидывали их к чертовой матери из кабинетов, вскрыли архивы и спецхраны — а там… Твой отец, Миша, все эти годы писал мне, пытался со мной связаться, передать весточку. Я помню, в Варне, на кинофестивале, ко мне подошел неизвестный человек и тихо так говорит: «Вам поклон от Вениамина!» Как я испугалась! Какой Вениамин? Вдруг услышит кто? В делегации-то на одного киношника по два кагэбэшника… Ну и просидела до конца фестиваля в номере, только бы не видеть этого дядьку. Даже за призом не пошла.
Инга и Майкл слушали, не говоря ни слова. Майкл изредка косился на Ингу — как это могло быть? Прошлое страны, прошлое хозяйки дома, словно черный ворон, кружило над ними.
— Все письма твоего отца они перехватывали и прятали. Я два дня читала и плакала, плакала и читала — всю вашу историю… мою историю. Как они жили, мои родные, как умирали на чужбине. Вот, возьми, это должно быть у тебя.
Александра Николаевна протянула Майклу черно-белую фотографию, всю в заломах: мужчина и женщина на фоне величественного Бруклинского моста, женщина держит на руках маленького мальчика. На обратной стороне коричневыми от времени чернилами аккуратно выведено: «Любимой сестричке от Вениамина, Ханны и маленького Миши. Даст Б-г, свидимся».
— Вот и свиделись. — Александра Николаевна махнула рукой, не в силах больше говорить.
Через полчаса, когда Инга перемыла всю посуду, на кухню зашел Майкл. Он встал в двери во весь свой немалый рост и молча смотрел в пол.
— Вы как? — спросила она мягко.
— Я думаю, что не могу никогда понять, как можно жить в страхе столько лет. — Майкл помолчал. — Это ужасно!
— Это наша история. Мы так ее учим. — Инга из всех сил терла уже сухую чашку. — Ну и она нас…
— Скажите… это ничего, если я спрошу вас что-то? Вы не знаете меня, я не знаю вас… Но, правда, я никого здесь не знаю. Вы можете помочь мне в одном деле? — Майкл поднял глаза. — Пока я здесь, в Москве?
Инга кивнула.
Телефон Кати опять не отвечал. Зато квартира была обклеена розовыми стикерами, словно ценниками.
На холодильнике: извини доела последнюю котлету На зеркале: взяла твои сережки ты же не против На письменном столе: я у Соньки уроки сделала буду непоздно
На двери туалета: где моя зарядка не знаешь Инга открыла ноутбук. И тут ее ждал сюрприз.
Indiwind
Подключен (-а)
шифр взломан
проверь почту
в приложении счет за работу
Счет за работу! Счет за работу! Скоро я на тебя все свои запасы спущу.
Оттягивая момент истины, Инга открыла счет. И опять он ее удивил и даже немного испугал. Цифра была не круглая и какая-то смешная — 746 рублей. Что это за хакер, который берет так мало за сложную работу? В животе неприятно шевельнулся холодок страха, кончики пальцев похолодели.
Ну точно, я на крючке! Ведь я для него абсолютно открытая книга! Не было причин для шантажа — значит, будут. Сама же ему на блюдечке и подношу. А он сидит, как терпиливый рыбак, ждет, когда проглочу наживку вместе с крюком, а потом кааак предъявит настоящий счет, тут мне и кирдык!
Инга зябко повела плечами, встала, прошлась по комнате, хрустнула суставами. Села к компьютеру. В другом приложении оказался короткий экселевский файл.
Всего в таблице было более двадцати пунктов. Что это? И кто все эти странные буравчики и петрушки? Гагара — это что же, получается, Софья Павловна?!
Не давая себе времени на раздумья, Инга вернулась в почту, кликнула на адрес Кирилла и метнула список ему с коротким комментарием: «Расшифрованная тетрадьЖужлева. Похоже на хищения. Разберись с этим! Инга»*
Глава 21
Агеев не отвечал ни на сообщения в Facebook, ни на письма — и вообще не выходил в Сеть. Для видеоблогера это было странно. Инга пожалела, что они не обменялись номерами мобильных, легкомысленно положившись на Интернет.
На третий день она уже чувствовала покалывающую тревогу. Ей пришло в голову найти его домашний телефон по адресу; на каком-то допотопном справочном сайте она ввела в поисковую строку улицу и дом.
Абонент Агеева Надежда Григорьевна. И семь цифр, без кода.
Она набирала номер несколько раз и безнадежно слушала длинные гудки, представляя, как по квартире Игоря Дмитриевича разносится звонок, похожий на школьный. Гнать от себя дурные мысли не получалось. Ей представлялось, что события последних дней застряли в прялке старухи Морты тяжелыми спутавшимися нитями, и она, кривая и хохочущая, уже наклоняется, чтобы перерезать одну из них. И пока Инга держит трубку и набирает номер, старуха еще смеется и медлит, но стоит ей дать отбой…
— Алло. — Она не сразу узнала далекий голос.
— Игорь Дмитриевич?
— Да. Кто это?
— Инга Белова. Я была у вас в гостях недавно.
Он что-то ответил еле слышно и положил трубку. Спустя два часа написал в мессенджер: «Извините, не мог говорить. Чем могу быть полезен?» Она быстро отослала ответ: «Хотела зайти, отдать флешку, извините, что побеспокоила». «В пятницу после трех».
Открыв ей дверь, он вновь попытался взять тон радушного хозяина.
— Здравствуйте, Инга. Рад вас видеть. Ну что вы, не стоило беспокоиться из-за… — Он скороговоркой произнес еще пару любезных фраз.
Предложения не заканчивает, замирает на полуслове. Не может собраться с мыслями. Плохое самочувствие? Занят чем-то важным? Я не вовремя.
Опасаясь, как бы хозяин дома не выдворил ее под благовидным предлогом, Инга быстро прошла в гостиную. Здесь пахло горьким и совсем не домашним.
— Игорь Дмитриевич, я пришла поблагодарить вас за неожиданный подарок. Эта запись, кажется, 97-го года? Откуда она у вас? Сами снимали? Такой шок — увидеть себя двадцатилетнюю. Вся группа наша в сборе, волосы длинные у всех, не то что сейчас, многие облысели. А одного уже и нет в жи… — она осеклась.
Он стоял в проеме двери и смотрел на нее расфокусированным блуждающим взглядом, уголки глаз и неожиданно обострившиеся уголки тонких губ были опущены книзу. Подбородок едва заметно подрагивал. Все его лицо стало острее и как-то темнее, чем в ту их первую встречу, плечи сгорбились, и Инге на мгновение показалось, что перед ней двойник Агеева. Она в замешательстве оглядела его с головы до ног и выхватила взглядом в прорехе клетчатой рубашки махровый край бинта. На уровне локтя. Захотела тут же уйти, раствориться в подъездной пыли, но заставила себя стоять на месте.
— Извините, — наконец сказал Игорь Дмитриевич, — я неважно чувствовал себя последние дни. Совсем не мог работать. Вот… медсестра приходила, капельницу ставила.
— Насколько все плохо? — тихо спросила Инга.
Он не ответил, передернул плечами, как от сквозняка. На лице его появилось чуть брезгливое выражение: не спрашивайте меня об этих глупостях.
— Вы были в больнице? — снова спросила она, постепенно утверждаясь в своем праве задавать ему личные вопросы.
Он мельком взглянул на нее.
— Д-да, недавно. Ну регулярное обследование, что тут… Да и бог с ним. Что вы в самом деле… — сделал нетерпеливый жест.
Агеев прошел мимо нее к своему любимому креслу. Тяжело сел, почти упал. Подлокотник слетел, но он не стал его поправлять. Он больше не смотрел на нее. Пальцы машинально застегнули несколько верхних пуговиц рубашки. Инга села напротив. Наконец он улыбнулся и довольно ехидно спросил:
— Что это вы допрашивать меня вздумали? Вы так в себе уверены… пришли тут… как царица Савская, — и засмеялся бессильным старческим смехом.
— Вы прочитали мое письмо?
— Какое именно? Напомните.
Ему совсем не любопытно. Голос выдает тяжелейшую усталость и равнодушие ко всему. Хочет, чтобы я ушла и оставила его в покое. Надо постараться не произносить слово «помощь».
Агеев закрыл глаза. Она заставила себя продолжать.
— Понимаю, вы устали, а тут я свалилась вам на голову. Я сейчас уйду, но сначала позвольте высказаться.
Буду дожимать.
— Давайте посмотрим на вещи рационально. Я знаю, что вам нужно лечение и медлить нельзя. И в вашем случае стоит попробовать новый препарат «Адцетрис», если не помог стандартный протокол. Я пришла просить у вас разрешения на сбор средств. Прямо сейчас. Это реально. Я все сделаю сама. Люди откликнутся, поверьте. Нам нельзя упускать эту возможность. Если вы говорите «да», то я начинаю действовать.
На фразе о сборе средств Игорь Дмитриевич открыл глаза и теперь неприязненно смотрел на нее.
— Нам нельзя упускать возможность! — передразнил он ее. — Какого черта вы лезете в мою жизнь? Выбросьте из головы глупую благотворительность, занимайтесь собой.
Инга секунду помедлила. Перевела дух. Представила себя… на свидании с мужчиной. Расслабилась, смягчилась.
— Мне нравятся ваши работы, — сказала медленно, как бы прорывая пленку отчуждения признанием. — Я посмотрела ваши интервью. То, что выделаете, нужно всем. Зачем сдаваться, если можно победить?
Агеев опять закрыл глаза. Она заметила, что его подбородок дрожит все сильнее, а руки сжаты в кулаки.
— В конце концов, на то мы люди, чтобы держаться вместе. Я не призываю вас верить в чудо…
— Прекратите изъясняться лозунгами.
Инга встала и сделала несколько шагов по комнате. Остановилась у окна. Оно выходило на узкий незастекленный балкон, к которому вплотную подступали липы. Должно быть, летом здесь уютно. Она услышала за спиной его неприятный смех.
— А в том, что вы говорите, действительно есть доля рациональности. Я мог бы неплохо поднабрать себе подписчиков… на слухах о болезни. Как ваша несчастная Туми. Хотите и меня так же опозорить?
Укол в свежую рану. Ну спасибо вам, Игорь Дмитриевич.
Она резко обернулась.
— Вы мне не доверяете? Думаете, я буду писать о немощи и давить на жалость, да еще и наживаться на вас? Подайте Христа ради? Ничуть. Я пришлю вам на утверждение текст поста о сборе средств и ролик с вашими работами. И кстати, — она набрала в грудь воздуху, — в истории с Туми моей вины нет.
Агеев опять молчал. Послышалось, как этажом выше разбилось что-то стеклянное, донеслись глухие голоса.
Все равно не верит, говорить сейчас бесполезно. Надо сменить тему.
Инга украдкой взглянула на черно-белый портрет на стене, словно испрашивая одобрения у безмолвной обитательницы этого дома.
Это вы, Надежда Григорьевна?
— Это Надя, моя жена.
— Красивая.
— Она умерла почти двадцать лет назад.
— Простите. Но портрет так хорош, что я не могу оторвать взгляд.
— Вот и я не могу. — Агеев подошел к портрету. Лицо его смягчилось. — Знаете, иной раз сяду и смотрю, смотрю на нее. Вижу, как веки ее дрожат, как она губами шевелит. У меня сохранилось немного ее фотографий, в основном глупые групповые снимки, в гостях, на пикнике, на курорте. Раньше ведь не было этой привычки постоянно фотографироваться, как сейчас. А это студийный портрет, начало 80-х, мы тогда только-только поженились.
Как много он говорит! Либо боль отпустила, либо воспоминания действуют как анестезия.
— Она выглядит счастливой и спокойной.
— Она была счастлива со мной. Мы познакомились, когда я снимал очерк для «Кинопанорамы». Надя работала помощником второго режиссера на картине. Боже, какая она была юная! Я ее выбрал сразу. На всю жизнь. И она мне доверилась с первой встречи. Знаете, как много понимаешь о женщине, когда берешь ее за руку? Я сейчас так жалею, что нет ни одной фотографии, где были бы видны ее руки. Я их пытаюсь представить себе, но память подводит… а ощущение от них помню… Знать бы тогда, о каких мелочах будешь впоследствии сожалеть.
Через некоторое время он поднялся — прежний Игорь Дмитриевич, ироничный, сдержанный, вполне владеющий собой.
— Спасибо вам за беспокойство, Инга. Не думал, право же, что вы проявите такую… прыть. — Он даже засмеялся. — Шучу. Дотошность. Хорошо, уговорили. Делайте, что считаете нужным.
— Наш Уолтер Уайт безвременно скончался! — Афиногенов уселся на парту перед носом у Кати.
Она не заметила, как он подошел — они с Лизкой низко склонились над фенечкой, Катя завязывала ей на запястье узелок.
— Фу, дурак, что пугаешь? — Лиза дернулась, и конец нитки остался в Катиных руках.
— …как выдающийся химик! — широко и беспечно улыбался Ромка.
— Да что ты из себя вечно идиота корчишь? — Катя замахнулась кулаком, но он по-спортивному быстро перегруппировался и соскочил с парты.
— Ты, Белова, что-то совсем зазналась. Все у тебя идиоты или недоумки. Кроме твоего ненаглядного Губошлепа. Ой, прости, Сологуба.
— Что ты там про химию?
— Не скажу! — крикнул Афиногенов уже из коридора. — Идите сами смотреть кино на второй этаж!
Катя с Лизой переглянулись. После того ужасного урока, который закончился для Кати на площадке с турниками, прошло чуть меньше месяца. В следующий раз она встретилась с Ольгой Викторовной вместе с Ириной Сергеевной, классным руководителем — в кабинете с лиловыми шторами и квадратными рамочками на стенах, в которых были намертво закреплены нюансы методического мастерства. Избегая взгляда химички, Катя на протяжении всего разговора изучала цитаты знаменитых педагогов. Она вышла из кабинета на подгибающихся ногах, повторяя про себя как в бреду: урок — оригинальное педагогическое произведение, кропотливый труд, творческий акт…
— Пошли, — прошептала Катя, и с Лизой они вышли из класса.
В школе было до странности тихо, словно все — и учителя, и ученики — собрались в одном месте для важного мероприятия. Девочки спустились на второй этаж, почти никого не встретив.
Дверь в учительскую была полуоткрыта, оттуда доносились голоса, но из обрывков фраз сложно было что-то понять. «Это еще надо доказать!» — неожиданно громко воскликнула завуч Наталья Николаевна. «Потом будете разбираться с доказательствами! Где Сергей Павлович, кто сегодня отвечает за монитор? Срочно его сюда!» — перебили ее. Катя напрягла слух, но дверь резко захлопнули. Они побежали дальше, в центральный холл, где на стене висел широкий плазменный экран — информационное табло школы. Обычно экран хвастался достижениями, поздравлял заслуженных, объявлял конкурсы, зазывал на концерты и соревнования. Но сегодня он, видимо, транслировал что-то из ряда вон выходящее, потому что перед ним собралась плотная толпа старшеклассников. Все молчали.
— Что там, что там? — шептала Лизка, которая из-за своего роста ничего не видела.
Экран был разделен на две половины, в каждой шел текст, по-видимому, одинаковый, мелькали химические формулы и расчеты. Кто-то за невидимым компьютером обновлял страницы, и на экране возникали графики, картинки, потом снова текст. Вверху экрана была неподвижная надпись крупным шрифтом: «Войтенко Ольга Викторовна, „Синтез новых биологически активных производных фосфорных кислот“, диссертация на соискание ученой степени кандидата химических наук. Дата защиты, научный руководитель, официальные оппоненты…»
Текст в обеих колонках вдруг стал крупнее и больше не менялся. Стоявший рядом с Катей десятиклассник щелкнул языком.
— Один к одному! Полностью списано.
— Да что происходит? — Катя поискала глазами Афиногенова — тот стоял в углу с парнями и что-то горячо им объяснял.
Народу прибывало, теперь уже весь холл был заполнен школьниками, при этом учителей видно не было. Гул нарастал, послышались смешки. Прозвенел звонок, но на него не обратили внимания. Экран несколько раз мигнул, погас на несколько секунд, но снова включился. Трансляция продолжилась. Она вдруг увидела Диму — он некоторое время безучастно подпирал стену, поковырялся в телефоне, развернулся и пошел в сторону главной лестницы.
На экране высветился новый текст: «Комментарий эксперта. Обнаружены масштабные, до 90 % заимствования из оригинального исследования доктора наук Майгаловича И. Д. и из докторской диссертации Майгаловича И. Д., защита которой прошла в 2009 году на кафедре химии в Государственном Университете города…». Экран погас, теперь уже окончательно. Толпа возмущенно загудела, кто-то свистнул.
— Давай еще! Что там дальше?
— Что теперь будет-то? Чьи это шутки? Может, подстава? — шептались вокруг.
Катя с Лизой прорвались к Афиногенову.
— И что это было? Что за кино такое?
— Ты что, маленькая? Не понимаешь? Кто-то не поленился, раскопал инфу по диссеру Уайта. Теперь ей конец. Не видела, что ль, она все исследования скопипастила у какого-то дядьки! А где она сама, кстати? Чего-то не видать!
В холл вышла Наталья Николаевна. К тишине призывать не пришлось. Все словно ее и ждали — услышать официальное подтверждение или опровержение.
— Прошу всех разойтись по классам. В нашей школе произошло ЧП. Впервые за двадцать пять лет ее существования. Затронута честь всей школы, не только педагогов. Виновные будут найдены и наказаны. А если у кого-то есть вопросы к администрации, тех я жду в своем кабинете.
— Ну вот, грядут репрессии, — прошептал Ромка Кате, тихонько беря ее за руку.
В этот момент у Кати тренькнула эсэмэска. Она вырвала руку и достала телефон. Сообщение от Димки!
«химичка больше неопасна
на связи»
— Пошли в класс. — Ромка потянул Катю за рукав.
— Отстань. — Она резко крутанулась и понеслась по главной лестнице вниз, надеясь догнать Димку.
Он быстро шел к школьным воротам, уже одетый, с сумкой, как будто и не собирался возвращаться в школу.
— Дима, стой! Куда ты? — Она перескочила через две ступени и, уже понимая, что не остановит его, тем не менее снова закричала: — Стой!
Читать бесплатно другие книги:
