#черная_полка Долонь Мария

— Значит, обладать и никому не показывать, ага. — Инга неслась через три ступеньки. — А если на выставке указано «Из частного собрания» — и все?

— Значит, владелец не хочет публичности.

— А если его фамилия появилась позже, в буклете или в статье?

— Тогда это ляп, нарушение конфиденциальности. Ну слушай, Градова… ой, прости, ты ж теперь Белова! — Эдик сделал вид, что оговорился случайно. — Если упоминание имени коллекционера не было согласовано, то скандал. Как это у вас, журналистов, бывает: писали в спешке, не утвердили, отправили в печать, ну ты знаешь.

— Притормози, ради бога! — Она уже не слушала. — Позвоню тебе на днях!

Подгорецкий мог и не знать об этой публикации. Больше в связи с фарфором его имя нигде не упоминалось, так что славы как коллекционер он точно не жаждал. Неужели какая-то статья могла стоить ему жизни?

Итак. Общее у них с Волоховым было. Жертвы были собирателями. Инга разволновалась — ей казалось, что прямо сейчас где-то в тишине одинокой квартиры рука с ядовитым шприцем приближается к новой жертве. Впереди еще одно кровоизлияние в мозг, тихие похороны и пропавшая уникальная вещица.

Старость, одиночество, коллекция, укол в шейную артерию — его стиль. Или ее? Редкие злодеи в погоне за редкими коллекциями! Неужели Гагара с реставратором Жужлевым? Она делает укол — он сбывает предметы искусства? Софья Павловна вращается в нужных кругах, у кого только она не бывает в гостях — может быть в курсе, где и чем можно поживиться. А Туманова убрали из-за того, что был случайным свидетелем? Стоп! Что-то чересчур! А молодой любовник? А пластическая операция? Нет, не может быть. И кто такой Петрушка? Боже! Архив Агеева! Это тоже единственная в своем роде коллекция! Он в опасности! Или у меня паранойя?

Она зашла в Катину комнату. Дочь лежала, зарывшись в одеяло.

— Катька! Будильник был двадцать минут назад! Вставай!

Из-под одеяла замычали. Инга вернулась на кухню, быстро нарубила бутербродов, налила чай в любимую Катину кружку с надписью «World’s best dad» — Сергей забыл при переезде, а дочь себе присвоила. Инга услышала, как она сонно протопала в ванную.

Inga

Подключен(а):

Indiwind, ты здесь?

Он всегда отвечал мгновенно, будто никогда не спал.

Indiwind

Подключен(а):

здесь

Inga

Нужна информация по всем умершим от инсульта или кровоизлияния в мозг пенсионерам, у которых были частные коллекции. Это возможно?

Indiwind

да год рождения

Inga

Возьми с 1920 по 1940

Indiwind

принято

— Восемь пятнадцать уже! — Катя вылетела из ванной, уперев в Ингу взгляд-упрек.

— Что ты на меня так смотришь? — спокойно спросила Инга. — Это же не я коконом из одеяла после будильника валялась. Садись, поешь.

— Некогда. — Катька схватила бутерброд. — У нас сегодня первая алгебра, Валерьяновна тех, кто опаздывает, убивает и ест. Хруп-хруп! Прямо в классе!

Но чаю все-таки глотнула. Потом чмокнула Ингу и еще минут десять — как раз до звонка — шебуршала, собираясь, в прихожей. Наконец стукнула дверь.

Инга взяла Катькину чашку, допила за ней чай. В голове вертелось: Волохов-Подгорецкий. Книга-фарфор. Чего-то недоставало. Телефон выдернул ее из размышлений.

— Инга, здравствуй, это Майкл. Ты что-то занята сегодня днем?

Я что-то всегда теперь занята, и с каждым днем все больше. Но как хорошо, что ты позвонил!

— Немного.

— Жаль. Я должен спросить твоего совета для важного дела.

— Вообще-то я занята тем, что думаю, с какой стороны тебе лучше показать Москву.

— О, это правда очень интересно. — Она услышала, как он улыбается. — Я готов. А ты готова на весь день?

— Там разберемся.

— Что будем разбирать?

Даже в мелочах он был классный. Договорились встретиться на Китай-городе.

Узкие брюки, большой горчичный свитер, клетчатый шарф — она знала, что ей все это к лицу. Майкл стоял у выхода из метро. Она сразу увидела его. Рыжая, яркая, солнечная — он улыбнулся ей.

— Добрый день, Инга! Я рад тебя видеть! Спасибо, что ты согласна встретиться со мной. Это важно.

Он действительно рад. Но еще — озабочен и напряжен. У него ко мне дело, и он не знает, как начать. У него дело, а у меня — первое свидание. И я хочу показать ему Москву, хочу просто и легко болтать о пустяках, хочу смотреть на его профиль и слушать его обаятельно исковерканный русский.

День был прекрасен, но экскурсия по центру Москвы началась со стройки. Выйдя на Варварку, они оказались перед нескончаемыми рядами полосатых зеленых заборов. В воздухе висела бетонная пыль, делая его практически невдыхабельным. Тем не менее Инга решительно начала:

— Смотри, Варварка сохранилась почти нетронутой. Кусочек Москвы XIX века. Слева — Храмы Варвары Великомученицы, Георгия Победоносца, палаты приближенных к царю бояр Романовых, справа — Гостиный двор, а вон там, впереди, виднеется храм Василия Блаженного и Кремль.

Он рассеянно улыбнулся, спросил:

— А внутрь палат Романовых можно зайти?

— Нет, санитарный день. Мы с тобой в районе Зарядье. Этот район был единственным местом, где в XIX веке разрешали жить евреям. Евреи селились в границах района. Здесь стояли небольшие домики с вывесками «Часовщик Анцелович», «Булочник Дроздонс», «Фабрика гарусной тесьмы Э. Бенньямисона». Были две синагоги. Потом, после революции, почти весь район снесли, осталась только эта улочка. Собирались выстроить гигантский небоскреб с названием Наркомтяжпром. Это уже наш конструктивизм, слышал, наверное?

— Да, это были интересные архитекторы, ваш авангард, я читал о них. Хочу посмотреть их дома. А что это нар-тяж — пром-ком? — медленно выговорил он.

Интонация дежурной вежливости. Это из-за акцента или тебя занимает что-то совсем другое? Еще как! Не я — к сожалению, не я и не Москва. Ни одного золотисто-желтого лучика с глубоким малиновым отливом, какие красивые были слова Сережи когда-то! А здесь? Ровный серо-синий: внимателен, настроен на дело.

Инга рассказывала и рассказывала. Но настроение упало. Она видела, что Майкл ее почти не слушает. Хотя ему явно нравилось смотреть на нее, наблюдать за мимикой, слышать голос, и неважно было, о чем она говорила — конструктивизм, индустриализация, весенняя умытая Москва — он невольно любовался ею. Но будто заставлял себя сосредоточиться на другом — важном и, по-видимому, не очень приятном. Морщинка беспокойства то и дело прорезала лоб над переносицей.

А ведь ты прилетел сюда совсем не для того, чтобы повидаться с Александрой Николаевной…

От Китай-города они дошли до Красной площади. Из ГУМа лился говорливый поток китайцев, обвешанных пластиковыми пакетами.

— Я проголодалась, — улыбнулась Инга.

— О! Извини. Я должен тебя угостить. У нас же свидание, да? — Он посмотрел на нее.

— Пойдем внутрь, там есть несколько неплохих кафе. — Инга показала на ГУМ, довольная, что Майкл произнес это слово. Все-таки свидание. Отлично.

Они нашли «Кофемафию» на втором этаже — прямо над фонтаном.

— Тут вкусные десерты, — сказала она, делая вид, что читает белую картонку меню. Есть совсем не хотелось. Майкл смотрел сквозь перила вниз — на водный купол фонтана, на мороженщицу с лотком вафельных стаканчиков, к которой выстроилась очередь.

Официант принес бутылку минеральной воды, разлил по бокалам. Майкл сделал небольшой глоток.

Широкие ладони и узкие кисти.

Инге нравились его руки.

— Я сказал тебе, что у меня есть важное дело. Ты готова выслушать? — решился он, будто прыгнул с балкона в фонтан.

Она кивнула.

— Я приехал в Москву не только чтобы увидеть тетю. Я должен завершить одно дело. Это дело моей жизни уже пять лет. Это касаться моей семьи. Того, как они погибли: дедушка и бабушка, две сестры отца.

— Хочешь, говори по-английски!

— Нет, я должен… пробовать свой русский. Мой дед арестован… был арестован через две недели после «Кристал Нахт». Ты знаешь об этом?

— Да, «Хрустальная ночь», это немецкий 37-й год.

— Нет, не так. Это было в 38-м году — были аресты евреев, только евреев. Знаешь, есть второе название — Novemberpogrome.

Им принесли заказ: страчателлу в томатном соусе, салат с креветками, авокадо с икрой летучей рыбы. Порции были небольшими, в тарелках с толстым белым дном. Эта изысканная еда совершенно не вязалась с последним словом, которое он произнес.

— Мой дед, Михаил Пельц, отдал все наши сбережения и драгоценности одному человеку. Его звали Рудольф фон Майер. Тот обещал их вывезти, сказал, что их не тронут. А утром пришли штурмовики и взяли деда. Им сказали, что они прятали ценности. — Майкл говорил все увереннее.

— Получается, что этот человек не успел…

— Я знаю теперь — он не собирался. Он брал список драгоценностей от евреев и сдавал в полицию как документ. Донос и список. СС не надо было ничего делать, только арестовывать. Очень удобно! Я смотрел дело, файл в архиве, там все вещи моего деда написаны, нет, не так — описаны точно — кольцо из сапфира, серьги — рубин. В архиве ITS я нашел еще около трех тысяч доносов, как с моим дедом, и почерк везде был такой, как в расписке деда — почерк Майера. Он знал, что расписки никто ему не… о боже, как это? — claim…

— …предъявят.

— Да! Никто не предъявят, потому что все погибли. Осталась одна расписка у меня. Я заказал тест почерка: абсолютный совпадение. Я давно знал, как погибла моя семья, но я не знал, что таких семей были сотни. Три года назад я нашел не только подтверждение в том, что это был такой… конвейер, но и имя того, кто был виновен… в смерти их всех.

— Но почему Майеру доверяли? Если к людям, сдавшим ему драгоценности, приходили СС с ордером на арест? — Инге стало холодно.

Майкл взмахнул обеими руками перед собой, чуть растопырив пальцы — странное американское движение, которого нет больше ни в одном языке жестов.

— В этом и трюк! Смотри, первые 150 человек он переправил из Германии, точно как обещал. СС знали все и ждали. Это была система, чтобы кон-фис-ко-вы-вать. — Майкл по слогам, но справился с этим словом. — Отнимать богатства, которые прятали. Это не известно почти, но был закон в Германии, что евреи должны переписать свои счета и вещи в пользу правительства. Такой штраф, за погромы в «Кристал Нахт». И тогда могли дать паспорт на выезд, если сумма достаточно. Но дальше как жить? Люди прятали что-то, что могли. И тут входит Майер — он обещает выезд и отнимает последнее. Часто самое лучшее и дорогое.

— Значит, все ради денег?

— Не только! Он считал себя коллектором, нет, опять не то слово.

— Коллекционером, — подсказала Инга.

— Да, спасибо. Он знал живопись, ювелирное дело XIX и XX века. Он оставлял себе лучшее. И опять очень умно: «Шутцштаффель» — СС — считали, что это плохое искусство, искусство дегенератов, не арийское, не нужное Райху. Им — евреи, Майеру — объекты искусства. Такой дил. И никто не знает это, даже сейчас. Майер — герой в Лейпциге.

— Дед попал в концлагерь?

— Да, сначала евреев из Лейпцига направляли в Бухенвальд. Он умер там в 39-м году.

— Его убили?

— Нет-нет, от эпидемии тифа. Я не знаю теперь, что было хуже.

— А папа?

— Была операция «Киндертранспорт» — волонтеры «Всемирного еврейского центра помощи» вывозили еврейских детей в Англию. Сначала в Голландию, на поезде, потом из порта Хук-ван-Холланд — это Роттердам, и оттуда — корабль. Они хотели вывезти всех, был специальный план. Но этого не случилось. Семье деда было дано одно место. Бабушка, трое детей — и одно место! — Майкл запнулся. — Слушай, ты уверена, что хочешь это знать?

— Майкл, я теперь должна дослушать! Ты сам-то в порядке?

— Нет. — Он опять замолчал, посмотрел на так и не тронутую еду на столе. — В тот день отец нес хлеб для семьи, нашел loaf, как это?

— Буханку.

— …буханку. Бабушка его встретила на пороге. Она отломила половину хлеба, другую половину дала обратно отцу. Его чемодан был уже собран, его даже не пустили на минуту в дом. Бабушка сказала: «Беги! Не смотри назад!». Только один раз обняла.

Майкл замолчал.

— Вот. — Майкл достал из своего рюкзака и протянул ей потускневший, с прорехами, бисерный кошелек. — Все, что от них осталось. Бабушку и сестер папы выслали на границу Польши, потом отправили в гетто, оттуда в концлагерь. Бабушка и Руфина были отправлены в женский лагерь Освенцим-Биркенау, Анна, ей было пять лет тогда, — в Терезиенштадт. Ты слышала когда-нибудь про сказку Карафиата «Светлячки»?

— Нет, ни разу.

— У протестантов она очень популярна. Грустная история о смирении, любви и хрупкой жизни.

— Почему ты вспомнил о ней?

— Не в этом дело. Терезиенштадт был очень специальным лагерем, комиссии Красного Креста туда приезжали: им показывали, как хорошо евреи живут в концлагерях. Там была больница, школа, кафе и даже библиотека, у них там все было. И театр, где ставили спектакль по этой христианской книжке. Дети в костюмах с крыльями — как светлячки, они танцевали по сцене, а взрослые читали текст. Почему так? Дети просто не успевали запомнить слова: они успевали играть в этом спектакле не больше одного раза. Их убивали либо в самом Терезине, либо в Освенциме — в газовых камерах. Заключенных было слишком много — там не было места для всех. Я думаю, Анна точно однажды надела костюм светлячка — туда отбирали самых симпатичных детей. Я видел ее фотографии в архиве: она была очень красива.

Они попросили счет. Удивленный официант унес их заказ обратно на кухню. Когда они вышли из ГУМа, было уже около четырех часов дня. Облака заволокли небо, стало пасмурно и почти тихо. Майкл и Инга повернули в Александровский сад, молча постояли у Вечного огня и теперь медленно брели в тишине вдоль мемориальной аллеи городов-героев. У стелы Киеву Майкл остановился и вновь заговорил:

— Семья Пельц началась здесь. И в этом мире у них нет могилы.

Он склонился в поклоне и совсем по-американски, как будто не у стен Кремля, а у памятника погибшим во Вьетнамской войне, приложил руку к граниту. Инга тихо встала рядом — ей так хотелось обнять его за плечи, но она не успела: язвительный окрик полоснул ее нагайкой:

— А ну отойдите! Руками трогать нельзя! Молодой человек, слышите? — Сзади стояла пожилая женщина в вязаном берете и сером плаще, ее маслянистые глаза из-под тонко выщипанных бровей злобно щурились на Майкла.

Он не понял, к кому относится этот шум, и продолжал стоять, не отнимая руки от камня.

— Не надо кричать. Идите мимо, — холодно осадила ее Инга, но та от этого только раззадорилась.

— Скажи своему мужику-то! Пусть руки-то уберет! А то я сейчас милицию вызову!

Майкл повернулся.

— Как я могу помочь вам? — обратился он к женщине. Та злобно зыркнула на него и зашагала прочь.

Своим острым голосом женщина будто что-то порвала у Инги внутри. Печаль и ужас, которые никак не вписывались в мирную картинку московской весны, навалились на нее тяжелой могильной плитой. Инга заплакала, поплыл тщательно наведенный макияж, поплыл в черных разводах туши Александровский сад, поплыли рыже-красные башни Кремля, пляшущий язык Вечного огня.

— Инга! Что ты?! — Майкл испуганно обнял ее.

— Это ужасно! За что нам… тебе все это?

Инге хотелось повернуть лицо и уткнуться в него носом, но она побоялась испачкать ему свитер своей косметикой. Она вытянула руки, которые прижимала к груди, и обняла его в ответ — намного слабее, чем держал ее он.

— Отец хотел знать, что именно произошло, всю жизнь хотел, но боялся. Как тетя, — тихо говорил Майкл поверх ее макушки. — Он ничего не знал про Майера: не мог себе простить, что выжил один.

Когда Майкл отстранился, ей захотелось взять его за руку, но она не смогла. Он хмуро зашагал вперед, и она поняла, что это еще не конец истории.

Они шли по Большой Никитской, мимо Консерватории, когда Майкл глухо сказал:

— Рудольф фон Майер умер в 1967 году. Но есть сын. Я нашел его — Отто фон Майер. Он известен коллекционер. Интересуется предметами для театра — афиши, костюмы, программы, эскизы декораций. Делает покупки на аукционах, только самое лучшее.

Стал часто ошибаться: переставляет слова, путает фразы, усилился акцент — очень волнуется. Попросить перейти на английский? Нет, не стоит. Перебивать нельзя. Крайне серьезен, цвет стал глубже, насыщеннее — как перед битвой — военно-морской navyblue.

— Инга, он подонок, такой же, как его отец. Лет четыре тому назад я cracked… открыл его имэйл. Если у него не получается легально взять то, что хочет, он ищет… loopholes. Я не знаю по-русски это слово, но он оставляет hands clean. На него работают лучшие юристы и агенты, официально и нет. Я точно знаю, что у него связь с чиновниками в России, и они помогают ему искать предметы. У этого чиновника есть контакт с Большим театром. Они используют шифр в письмах и в мессенджерах. И мне кажется, и он может быть involved… вмешен? В убийство человека за предмет в Москве недавно. Мне нужно было наказать эту семью за то, что она сделала с моей семьей и еще с другими, понимаешь?

Не находит русских слов. Появился неуверенный тон. Сомневается, стоит ли мне доверять.

Недавно убили человека. Предмет искусства. Театр.

Инге стало очень холодно.

Она горячо кивнула. Майкл облегченно кивнул в ответ. Решился.

— Мне очень помогла гроза, — он говорил как человек, довольный своей работой, — в день аукциона в Лондон случилась буря, и они подумали, что их системы обрушились из-за непогоды. А это был я.

— Я видела сюжеты про ураган в Лондоне в новостях, — нерешительно поддержала Инга, пока не понимая, о чем он.

— Я следил за ним. Видел его покупки. Он купил две картины Альфонса Мухи в течение три лет. На обоих — Сара Бернар. Когда Майер собрался в Лондон на «Шелди’с», я посмотрел выставленный каталог. Там была еще одна картина Мухи, и тоже с Бернар. «Insomnia». «Бессонница». Я загрузил изображения трех в Adobe и понял, что они все вместе. Там были общие линии, общие герои и свет. Что это — как сказать? Не знаю русский аналог.

— Серия картин?

— Нет. Когда три вместе? Как иконы?

— Триптих?

— Да! Triptych! — Он резко повернулся к ней, вытянув указательные пальцы вперед. Потом сразу же снизил тон. — Это был триптих, который почти никто не знал. Я выяснил — Отто ездил в Прагу в архивы и узнал. Вместе картины были намного дороже. Я знал, что Майер охотник. Ему нужна была эта «Бессонница». И тогда я придумал план. Первую его часть. Я нашел владельца картины. Им был Карл Лурье, он потомок Бернар. Живет в Амстердам. Я поехал к нему говорить. Очень повезло, что он еврей.

Майкл остановился у скамейки. На миг Инге показалось, что он забыл о ее существовании. Он сел на лавку, продолжая что-то обдумывать. Инга опустилась рядом. Ей хотелось, чтобы он положил руку на ее плечо, но она понимала, что ему сейчас не до этого.

— Прости, — Майкл очнулся от своей задумчивости, — я думаю просто, как лучше тебе сказать, что я хотел.

— Ты хотел сделать Майеру больно. И ты нашел его уязвимое место — коллекцию.

— Да. Но не просто больно. Сильно больно. Лурье оказался drug addicted. Наркотики. И ему действительно были нужны деньги. Он хотел продать картину. Но я ему рассказал все. Про отца. Про Анну. Я заплатил ему, много заплатил. А также — оплатил penalty «Шелди’с» за то, что Карл снял «Бессонницу». В тот момент, который мне был нужен. Я хотел, чтобы Отто считал, что купил картину. Что она у него в руках. А потом — чтобы она ушла. Я устроил хакерскую атаку на аукцион в момент торгов. Гроза мне помогла. Я решил: хороший знак, природа мне помогает. Аукцион перенесли на два дня, и в этот период Карл снял свой лот.

Инга молчала.

— Я страшный человек? — спросил Майкл. — Ты считаешь?

— Я считаю, что ты очень здорово продумал свою месть, — осторожно ответила Инга. — И что это слишком мягкое наказание за то, что сделали Майеры с твоей семьей.

— Я считаю так тоже, — серьезно согласился Майкл. — Конечно, Отто не сдался. Подослал к Лурье своего юриста. Я предупреждал Карла. Но он был готов. Он уже тоже был согласен мстить. Он оказался хороший человек. Карл спрятался в рехаб. Но еще раньше — продал картину мне. Мы оформили сделку in secret. Сейчас пока надо, чтобы Майер еще охотился за ней. Мы договорились объявить, что картина моя, после второй части плана. Я хочу, чтобы Майер узнал, кто ему это сделал. И за что.

Майкл сделал паузу. Он ждал вопроса Инги. И она его задала:

— Второй части плана?

— Да. Через два дня Майер приезжает в Москву на выставку, которая открывается в вашем Национальном Центре «Наследие». Она посвящена его отцу — какой он герой-спаситель. Отто пригласили как почетного гостя. Я готовлю ему небольшой сюрприз.

Мимо скамейки проходила молодая пара с коляской. Девочка в коляске, пухлая и кудрявая, ела эскимо. Мороженое вперемешку с шоколадом текло на ее яркую курточку с крупными принтами божьих коровок. Майкл задумчиво проводил ее взглядом.

— Мне кажется, Анна была похожа на эту девочку, — сказал он и сразу же сменил тему. — Майер никак не может сделать легальной коллекцию отца. Ту, отобранную у евреев. Она у него в подвале. Спрятана. Он хочет получить звание «Праведник мира» — его Израиль присуждает людям, спасавшим евреев во время Второй мировой на свой риск, «Праведник мира» дает много бонусов. Обладатели immunity. Если Майеру удастся получить это для отца посмертно, он решит вопрос с коллекцией. Но ему не удастся. Я долго работал и собрал документы. Пять лет я носиться по миру. Я нашел доносы в СС. Отто приедет в Москву, думая, что это светлый его день, а он будет черный. Я надеюсь. И тут я хочу тебя просить: ты сможешь позвонить знакомым журналистам, пожалуйста? Мне будет нужна пресса. Ничего не говори им, но обещай сенсацию.

— Открытие выставки в «Наследии» само по себе привлечет только журналистов специальных изданий, — сказала Инга, — новостники и телевизионщики вряд ли появятся на таком событии. Но, если намекнуть на сенсацию и эксклюзивное интервью — может и сработать. Я подумаю.

— Интервью можно, — согласился Майкл, — мне есть что сказать им.

В сумке давно вибрировал телефон. Инга не доставала его, чтобы не перебивать Майкла. Теперь, когда тот облегченно откинулся на спинку скамейки, она решила посмотреть, кто ей так настойчиво названивает.

— Ты почему не берешь трубку? — сердито спросил Архаров.

— У меня был важный разговор. Что-то случилось?

— Вокруг тебя постоянно что-то случается, — хмуро подтвердил он.

— Кирилл, говори яснее, — устало попросила Инга.

— Ночью погиб Геннадий Жужлев. Автомобильная авария. Какая-то неисправность в машине.

— Вот бл… — Инга спохватилась. — У нас труп за трупом! А правда его дело закрыли?

— Да, это вообще черт-те что, но если коротко, то правда… Дело с наездом закрыли, но он, видимо, все равно подался в бега, только вот далеко не уехал. Ты все-таки была права — он боялся кого-то больше полиции, — сказал Кирилл. — Теперь можешь материться.

Инга растерянно посмотрела вокруг. Темнело. Мирный гомон проходивших мимо людей говорил об одном: у нас все хорошо, впереди настоящее лето и отдых.

Вот тебе и свидание. Вместо жгучей радости — обморожение и боль от его истории; вместо поцелуя — смерть Жужлева.

— Что-то случилось? — спросил Майкл, когда Инга нажала «отбой».

— Майкл, у меня к тебе два вопроса. Ты сказал, что у Отто фон Майера есть связь с неизвестным чиновником, который знает кого-то из Большого театра. Ты знаешь — кого?

— Фамилия не была написана. — Майкл говорил медленно, тщательно обдумывая каждое слово. — Какой-то человек. У него есть доступ к рисункам костюмов, декораций. Думаю, этот человек рисует копию и кладет в театр. Он художник, реставратор. В переписке они зовут его или ее… сейчас вспомню. Сложно так. А! Кажется, Джу-джа.

— Жужлев! — Инга не заметила, как схватила Майкла за руку. Она вскочила с лавки, ей хотелось куда-то идти, двигаться. — Мне только что позвонил знакомый из полиции и сказал, что этот человек погиб! Майкл, они убирают свидетелей…

Инга быстро пошла вперед, но внезапно остановилась. Майкл, почти бежавший за ней, еле успел затормозить, чтобы не врезаться в нее. Она смотрела ему в глаза тревожно и испуганно, в ужасе от собственной догадки:

— Ты еще сказал, что недавно они убили человека из-за предмета искусства. Что это был за предмет, не знаешь?

— Знаю, — тихо сказал Майкл. Он видел, что и Инга уже знает то, что он сейчас скажет. — Это была книга. Я был занят «Бессонницей» и сбором документов, за этой историей не очень следил. Они называли ее демонстрация, или поход, как-то так.

— «Парад», — сказала Инга. — Они называли ее «Парад».

Глава 24

Дрянь. Какая же она дрянь!

Инга быстро шагала по Верхней Радищевской. Злость мешала сосредоточиться. Перед мостом, на Яузской, она задумалась и шагнула на красный — застоявшиеся на светофоре машины возмущенно загудели, трогаясь с места, но она не остановилась.

Плана не было. При одном воспоминании о тщательно уложенных локонах Софьи Павловны Инга чувствовала опасное приближение головной боли.

Задушить ее, что ли?

Она прошла Солянку, протиснулась сквозь строительные заграждения, чтобы попасть на Большой Спасоглинищевский. По узкой кромке раздолбанного асфальта обошла яму, на дне которой копошились оранжевые «археологи».

Напротив синагоги тоже шло масштабное строительство. Раньше тут был пустырь, где они с друзьями собирались по вечерам, курили первые сигареты «Мальборо», пили первое баночное пиво и строили планы проехать автостопом по открытому миру. Из-за столбов строительной пыли проглядывал бледно-зеленый цилиндр общежития с выбитыми окнами — его еще не коснулся ремонт.

Она постепенно дошла до Мясницкой, прокручивая в голове варианты воздействия на Софью Павловну. Будь что будет, решила она в конце концов и взялась за массивную дверную ручку квартиры. Стальная дверь оказалась открытой, и Инга без церемоний прошла внутрь.

В этот раз в квартире было светло и даже празднично. Ни пылинки, свежие цветы. Сильно пахло мускусом, а из кухни отчетливо — жареным мясом. Стараясь не производить шума, Инга

как вор

прошла в гостиную.

Безутешная вдова, в полупрозрачной блузке и кружевной юбке сидела на узком диванчике и завязывала бант на объемной подарочной упаковке. В изумлении и гневе она вытаращила на Ингу глаза.

— Да как ты… — она так и задохнулась.

— Дверь была открыта, — невозмутимо произнесла Инга, подходя ближе. Софья Павловна инстинктивно прижала к груди упакованный подарок. От недавних синяков на ее лице не осталось и следа, гладкие щеки отливали перламутром. Взбитые в белесый венчик локоны довершали впечатление — кукла!

— Все молодеете, я вижу? А я к вам по делу.

— Сейчас же выйди! Как ты смеешь ко мне врываться?

— Смею. Дело государственной важности. И вы, уважаемая Софья Павловна, скоро будете проходить по нему главным свидетелем, — Инга подумала и мстительно добавила, — если не обвиняемой, — и прежде чем хозяйка дома успела опомниться, она выхватила у нее из рук упаковку.

— Что ты себе позволяешь? — взвизгнула Софья Павловна.

Но Инга уже разорвала цветную бумагу. Под ней оказалась прямоугольная картонная коробка, а в коробке…

— Константин Коровин, — медленно произнесла Инга, как перед понятыми. — «Малый Китеж». Декорация к опере Римского-Корсакова. За подлинность ручаюсь. — Она вытащила на свет полотно с остроконечными теремами и красными фигурками людей. — Произведение искусства, принадлежащее государству. Как оно у вас оказалось?

Софья Павловна неожиданно резво вскочила с дивана.

— Убирайся вон! Я полицию вызову.

— Вызывайте. Я вас как раз и сдам. Вместе с этой картиной. И добьюсь ордера на обыск. Сколько у вас еще припрятано?

— Что за спектакль ты устроила? Это копия!

— Черта с два! Оригинал! — Инга сделала вид, что внимательно рассматривает оборотную сторону эскиза. — А сказать вам, кто с него снимал копию? А потом ее, а не вот этот оригинал, вернул в Большой театр? Или сами признаетесь?

Софья Павловна смотрела на нее с ненавистью. Инга вытащила телефон, набрала 112, включила громкую связь.

— Вызываем полицию? Я иду по статье за незаконное проникновение в жилище. А вы — за скупку краденого? В особо крупных размерах. Согласны?

Из телефона раздалось:

— …для соединения с полицией нажмите 2.

Софья Павловна замахала на Ингу руками, зажмурилась и прошипела сквозь зубы:

— Убирайся, чтоб духу твоего здесь не было! Сейчас ко мне придут и вышвырнут тебя из моего дома!

— Кто? Подельники ваши придут? Это вы им приготовили Коровина? — Инга на всякий случай не выпускала из рук драгоценную находку. — Думаете, отвалят вам бабла за верную службу? Да опомнитесь вы наконец!

Инга подошла почти вплотную к Софье Павловне, та неуверенно попятилась, плюхнулась обратно на диван и сжалась, как будто ожидая удара. Телефон в руках Инги все еще предлагал вызвать какую-нибудь экстренную службу. Потом сбросил вызов. Комнату наполнили короткие гудки.

— С кем вы связались, Софья Павловна? Скажите мне, пока еще не поздно. Что вы знаете об этих людях? Они Александра Витальевича убили из-за «Парада» — да так виртуозно, что ни малейшего следа не осталось. Его друг Туманов что-то знал о них, а может, был с ними заодно, — так они Туманова раздавили на моих глазах. Как клопа. Как мошку. Вы когда-нибудь видели, как человека давит машина? Позвоночник ломается, внутренние органы лопаются в одно мгновение — печень, почки, селезенка, мочевой пузырь — все всмятку. Вы хотите, чтобы с вами то же самое случилось?

— Что ты несешь… — бормотала Софья Павловна, пытаясь уклониться от потока слов.

— Да им Большой театр уже не интересен! Они ради спасения своей шкуры всех убирают! Потому что полиция на хвосте. — Инга перевела дыхание перед нанесением решающего удара. — Откуда у вас эта картина? Жужлев вам ее пристроил? Так вот — мертв он, убили Жужлева.

Софья Павловна скривилась.

— А вот это ты врешь, сука! Запугиваешь? Он на дачу уехал. Мне жена сказала.

Инга отступила назад и рассмеялась.

— Не дозвонились на мобильный, значит? На риск пошли — домой позвонили? Ох, хреновый вы конспиратор, Софья Павловна. Да он бежал, а они его прикончили по дороге. Узнают, что картина у вас, и к вам придут.

Страницы: «« « ... 1112131415161718 » »»