#черная_полка Долонь Мария

Глава 25

Инга никак не могла уснуть — прошедший день вертелся в голове шаткой дребезжащей каруселью.

Довела Софью Павловну до слез, вытрясла, как пыльный матрас. Стыдно?

Да ни капли не стыдно. Жалко? Да! Но Волохова с Подгорецким жалко было больше. Их не вернешь, а Софья Павловна — жива, вертится, молодится, вот любовника завела.

Чего же я ищу? Правды? Справедливости?

Пет, тоже не получается! Ты просто не можешь остановиться, жизнь тебе подбрасывает чужие судьбы, как камни под ноги. Ты скачешь по ним, пытаясь перебраться через бурную реку. Только вот берега не видно. Всей земли — только маленький островок, там Катька, Штейн, Александра Николаевна. И вот теперь, похоже, Майкл… Кстати, что обычно надевают для засады в аэропорту?

Не найдя ответа на этот важный вопрос, она наконец заснула.

Будильник выдернул ее из вязкого сна. Поспать удалось часов пять.

Наскоро позавтракала, полезла в шкаф, подвигала вешалки. Секретарша, жена, бизнес-партнер, любовница? Что еще пролетело мимо! В голове вертелись обрывки ночных мыслей. Ладно, джинсы, рубашка.

Ты репортер, вампир, который питается событиями, чужими историями, как кровью. Вот и не выделывайся, несись вперед, остановишься — снесут те, кто быстрее.

Инга покрутила в руках туфли, отложила и сунула ноги в «Конверсы». Щелкнула мышкой всегда включенного компьютера. «Ого! За ночь Агееву пришло еще сто тридцать тысяч. А мне — плюс к карме».

Брякнул телефон. Письмо от Indiwind — прислал новый список, уже шестнадцать человек! Знакомые фамилии: Волохов, Подгорецкий. Надо бы пробить всех персонажей, но времени нет, пора собираться. Инга выбрала команду «переслать», вбила адрес Кирилла, подумала, приписала несколько строк:

«Привет, я достала новую инфу, файл внизу. Это известные люди, умерли от инсульта за последние пять лет. Дел по ним никаких, естественно, не заводили. Волохов и Подгорецкий тоже в списке. Может, имеет смысл проверить обстоятельства смерти нижеперечисленных? Это реально — да-нет? Звони, буду ждать».

«Письмо отправлено».

Инга вызвала Костика, по дороге захватили Майкла. Майер прилетал во Внуково-3, терминал для бизнес-авиации.

Приехали за два часа до прилета. Майкл переговорил с охранником, и их пропустили на внутреннюю парковку. В узком зале ожидания пустовали бежевые кожаные кресла. Инга и Майкл почувствовали себя как на витрине — кроме них, в зале не было ни одного встречающего. Изредка мимо проплывали стройные стюардессы и меланхоличные сотрудники аэропорта, которым, казалось, было решительно нечем заняться. Тут не было ни стоек регистрации, ни табло прилетов, не булькали динамики «объявляется посадка на рейс…». Даже гул самолетных двигателей куда-то исчез.

— Я понимаю, зачем ты меня взял, — догадалась Инга. — Не хочешь один светиться.

— Светиться? — не понял Майкл. — А, ты права. Не надо, чтобы они нас заметили. Пойдем лучше светиться в кафе?

У барной стойки предлагали эспрессо, приплюснутые сэндвичи и шоколадки.

— У него что, личный самолет? — спросила Инга.

— Нет, он прилетает… как это? Чартер. По приглашению вашего муниципального правительства.

— Понятно, мэрии.

Они взяли кофе, сэндвичи и устроились на высоких стульях — отсюда сквозь голубоватое стекло были видны раздвижные двери, через которые должны были пройти пассажиры.

— После нашей встречи, свидания, — Майкл покосился на Ингу, — я поднял переписку Майера с его контактом в России. Контакт писал «ищу пути к Профессору», потом «нашел путь». Я на это не обращал внимание.

— «Путь к Профессору» — это он, конечно, о Волохове и Туманове. Скажи, а фарфор Отто собирает?

— Это знаю точно, что нет.

Инга задумалась.

— А как фамилия «контакта»?

— Фамилии нет. Я не сильно им занимался. Но ник очень русский, как «матрешка».

— Балалайка? Медведь? Водка?

— Here you go again! Сарказм? Вы говорите так — «сарказм»? Не отвечай, я вспомню сейчас имя… Peteroushka, так?

Да. Последнее звено в цепи встало на свое место. Майер — Петрушка — Жужлев — Туманов. И выходит, что Туманов знал Петрушку и именно о нем хотел рассказать Инге в ту последнюю ночь.

Инга вспомнила напряженный ищущий взгляд Туманова, фигуру в темном пальто, похожую на подбитую птицу.

Изломанное детство… больная психика.

Как это просто — из жаждущего славы провинциала сделать вора и убийцу.

Нет, что-то не так! Все равно не складывается паззл! Не мог Влад убить. И что делать с Подгорецким, который никуда не монтируется?

— Инга, — позвал Майкл. Все это время он пристально смотрел на нее.

— Общие враги сближают больше, чем общие друзья, — горько усмехнулась она.

В этот момент в другом конце зала началось оживление.

— Смотри! — Майкл схватил Ингу за руку.

Время, замедлись!

Через главный вход в зал ожидания гулко прошагали трое рослых мужчин в темно-серых костюмах. Внутри этого треугольника Инга не сразу заметила четвертого — он хоть и был высоким, но ниже своих телохранителей. Он резко остановился, словно ему выключили мотор, потом чуть выдвинулся вперед. Костюм и галстук строго по протоколу, черные отполированные ботинки. Темные волосы немного топорщились на затылке, Инга видела его профиль: тяжелый римский нос, покатый лоб, по щеке расползался нездоровый румянец, а губы чуть заметно шевелились, словно произнося приветственную речь. На лацкане пиджака — значок-триколор.

Где я могла видеть этого человека? По телевизору, в репортажах из Госдумы?

Со стороны летного поля открылись раздвижные двери. Первым шел высокий и очень худой старик в сером фланелевом костюме, в шарфе и в легком макинтоше, он опирался на массивную трость, в другой руке держал плоский кожаный портфель. За ним следовали элегантная пожилая дама и еще один господин, с виду довольно бесцветный. Но все внимание Инги было приковано к старику. Было заметно, что он устал и двигается через силу, словно превозмогая боль. Он прихрамывал, шел медленно, прозрачные бледно-голубые глаза смотрели настороженно и напряженно.

— Это он. Отто фон Майер. Еще неплохо выглядит, — процедил Майкл. — А ты знаешь второго?

— Нет. — Инга покачала головой.

Депутат оскалился в улыбке и сделал шаг навстречу прибывшим, выставив вперед руку. Майер попытался ее не заметить, но тот сам схватил его за сухую кисть и деловито тряхнул. Инга увидела его в фас. Темные, глубоко посаженные глаза и эта приклеенная к губам механическая улыбка.

И правда как кукла. Как безжалостный Петрушка.

Несомненно, это прозвище описывало его лучше любой визитной карточки. Она вдруг вспомнила, где видела это равнодушное лицо со злыми глазами — у входа на ту глупую вечеринку «Звёзды в спорте», куда ее не пустили. Инга быстро достала телефон, сделал вид, что отвечает на звонок, сама же включила камеру и, развернувшись на 90 градусов, нажала кнопку несколько раз. Коротко глянула на экран — есть! Петрушка в кадре.

Она еще раз посмотрела на них — два монстра на параде, два управителя, несущих на своих плечах преступления разных эпох.

— Пойдем! — Майкл уже тащил ее к выходу. Костик дремал на парковке. Усаживаясь в машину, они видели, как кортеж с Петрушкой и Майером миновал ворота «Внуково-3», включил мигалки, ввинтился в поток машин на Боровском шоссе и улетел вперед.

— Вот он. — Инга протянула Майклу на заднее сиденье свой телефон со страницей сайта Госдумы. — Депутат Петряев Валерий Николаевич. Комитет по культуре, по международным делам, комиссия по этике. Общефедеральный список.

— Что это значит?

— Он не региональный, был выдвинут в депутаты на съезде своей партии.

Миновали МКАД, выскочили на Мичуринский. Инга сохранила фото Петрушки в телефоне и поиграла фильтрами — в негативе он выглядел как настоящий черт, не хватало только рожек. Народный любимец… Слуга народа.

Ей вдруг показалось, что она забыла сделать что-то важное. Еще утром помнила. Что? Это связано с Катькой? Родительское собрание? Какое собрание — слава богу, каникулы начались! С Агеевым? Тоже нет. В больнице ее уверили, что все в порядке, лекарства приняли, подтвердили дату первой капельницы.

— Приехали, — сообщил Костик. Он затормозил у гостиницы Майкла.

— Что мы делаем дальше? — шепотом спросила Инга.

— Я должен готовиться к конференции. — Майкл наклонился и неловко поцеловал ее в волосы.

— Давай я тебе помогу с конференцией! Русские очень любят помогать, ты знаешь? Так легче вмешиваться в чужие дела, — засмеялась Инга.

И куда мне с этими мертвыми душами?

Кирилл смотрел на экран монитора. Там был открыт файл с шестнадцатью фамилиями, который прилетел ему от Инги. Он допил холодный кофе, захотелось курить. Жаль, нельзя: прямо сейчас закинуть ноги на стол, щелкнуть зажигалкой, затянуться… и тщательно все взвесить. За соседним столом Рыльчин что-то писал, неторопливо двумя пальцами стукая по клавиатуре.

После их налета на мастерскую Жужлева он не виделся с Ингой. Да это и к лучшему. Арестуй того, пробей этого! Вот швабра неугомонная! Командует прям как целый полковник! Где твое достоинство, Архаров? Да вот же оно, метр восемьдесят, девяносто два кило, все как есть, сидит в кабинете и очень хочет курить.

Кириллу стало известно о гибели Жужлева на следующий день. «Ауди» на полном ходу клином въехала под многоосный трейлер. На такой скорости при лобовом столкновении никакие подушки и ремни не спасут. Тело, вернее, то, что от него осталось, болгарками и гидравлическими ножницами вырезали из груды металла. Кирилл не поленился, смотался к гибэдэдэшникам, выпросил протокол аварии. Те, впрочем, не сильно парились — трасса старая, узкая, движение плотное, грузовиков много, идиотов на мощных машинах — еще больше. Судя по протоколу, тормозного следа не было. Это не странно — значит, заснул водитель за рулем или сердечный приступ. Тоже не редкость. Выкурив с местными полпачки сигарет, Кирилл уже знал, что дело спишут в архив — на сон или на сердце, короче — несчастный случай.

Но тут горячий чай помог — плеснули коллеги Кириллу кипятка в чашку, пить нельзя. Пока ждал, чтоб остыло, листал дело и уперся в фотографию приборной панели. Спидометр, тахометр, датчик топлива, температуры — все стрелки лежали на нуле. А вот это уже странно — обычно при таких авариях в момент удара стрелки не слетают с осей-иголочек, а как были — намертво запечатываются в пластик приборной панели. В некотором смысле даже удобно — сразу видно, на какой скорости произошло столкновение. Кирилл подивился, как это так, спросил. А гайцы сами в непонятках. Теоретически получается, говорят, что ехал твой клиент с выключенным двигателем. Это как же? Да никак — или самоубийство об капот трейлера, или принудительная дистанционная блокировка двигателя и бортового компьютера. Самоубийцами даже церковь не занимается, а мы — и подавно. С блокировкой — надо транспондер искать по всей машине, а где он — кто ж его знает. То есть, конечно, если будет команда, шепнули ему гибэдэдэшники, мы эту груду металлолома на атомы и молекулы разберем и все найдем, хоть транспондер, хоть ядерный реактор. Но команды нет. Поэтому пишем — сон или сердце, а еще лучше по пьяни — проспиртован-то Жужлев дай боже!

А тут и чай остыл, Кирилл дохлебал его и отбыл восвояси.

Конечно, команды «найти то, не знаю что» не будет, он как-то и не сомневался. По ходу, получается, что права была

Белова, когда в мастерскую Жужлева лезла. На самоубийцу он похож не был. Кто-то его устранил. Да еще так хитроумно. Влезть в работу бортового компьютера — но как? Заранее настроить на сбой? Или по спутниковой связи? Но это какие надо иметь возможности! Конечно, он все понимал: сначала Жужлев Туманова, потом кто-то — самого Жужлева, это, считай, факт.

Кто — не знаем, тогда пойдем с другой стороны. Какой интерес? Всех из-за долбаной книженции с картинками? Да ладно, искусствоведы, поди, каждую салфетку Пикассо пересмотрели на предмет неизвестных рисунков. Ничего утраченного в наше время уже найтись не может. Все не то, не фиг и голову ломать.

Кирилл все больше думал об Инге. Началось с Волохова и этого мифического «Парада». А в итоге что мы имеем? Кучку непонятных трупов. Просто штабель висяков! И скандал с Большим театром. Надо быть с ней поосторожнее.

А с утра «подарок» в почте — новый список.

Нет, немедленно курить. Он встал, вышел во двор. Или сходить по парочке адресов из ее списка, чем черт не шутит?

Власенко Анастасия Петровна. Скончалась 26 июня два года назад в возрасте восьмидесяти шести лет. Окончила Московскую государственную консерваторию по классу арфы. Заслуженная артистка РСФСР. Проживала на улице Поварской, наследников первой очереди не имела.

Кирилл поехал «в адрес». Это оказался пятиэтажный серый дом с богатой лепниной на фасаде и изломанными линиями балконных решеток. Бешеный стук отбойного молотка перекрывал все уличные звуки. Подъездная дверь была на коде, он представился консьержке. Власенко проживала на четвертом этаже, теперь квартира принадлежала ее племяннице. Кирилл поднялся.

Дверь ему открыла невысокая женщина средних лет, похожая на улитку. Вяло посмотрела удостоверение.

— Из полиции? Ну проходите.

В трехкомнатной старомосковской квартире шел ремонт. По всей видимости, уже давно: одежда, книги, посуда — все валялось на огромном запыленном столе вперемежку с банками варенья и кастрюлями. В углу был свален мебельный хлам. В квартире стояла невыносимая духота. Под потолком на проводе болтались голые лампочки. Женщина провела Кирилла в крошечную кухню, из-за высоких потолков похожую на колодец.

— Анастасия Петровна была мне теткой, — рассказывала женщина. — Жила одиноко, никого к себе не водила, близких друзей у нее не было. Муж умер уж лет двадцать тому. Квартира, конечно, вот теперь наша, но запущенная очень. До сих пор чиним-ремонтируем.

— От чего она умерла? Болела чем-нибудь?

— Нет, здоровьем ее бог не обидел. Бегала на своих двоих до последнего дня.

— Вскрытия не проводили?

— А зачем? В таком возрасте и помереть не рано. А почему вы спрашиваете?

— Формальная проверка, не беспокойтесь. — Кирилл расстегнул ворот рубашки, с него лил пот. — В квартире ничего не пропало? Какие-нибудь ценности, деньги?

— Да не было у нее никаких ценностей… — женщина сморщилась, — кроме этой квартиры.

В замке звякнул ключ. Хозяйка заторопилась, понизила голос.

— Понимаете, мы почти ничего не знаем об обстоятельствах смерти тети Насти. Я в те дни была в длительной командировке, а когда приехала, все уже и закончилось.

В кухню вошла стройная девушка в очках, с распущенными волосами.

— Машенька, у нас полиция. Насчет Анастасии нашей Петровны интересуются. — Хозяйка обернулась к Кириллу. — Моя дочь Маша. В тот день экзамены в консерваторию сдавала, она тоже не знает, как тетя Настя умерла.

Маша посмотрела на Кирилла с неподдельным любопытством.

— А вот и знаю! Я ее и нашла — уже мертвой!

— И все помните? Рассказывайте, что видели. — Кирилл достал блокнот.

— В тот день у меня как раз было прослушивание, — она горделиво взглянула на мать. — Я отыграла, мне шепнули, что норм, все здорово. Ну я к тете побежала, думала порадовать. Я, правда, по классу скрипки, не как тетя — по арфе. Но тетя Настя меня очень поддерживала. Ну вот, я звоню, звоню, никто не открывает. Тогда я своим ключом.

— У вас был свой ключ?

— Ну конечно. Она же одна жила, мало ли что. Иногда я оставалась у нее ночевать. Мы тогда далеко жили. — Маша покосилась на мать. — Ну вот, захожу, а она в кресле сидит. Прическу высокую сделала, платье фиолетовое надела, серьги длинные мельхиоровые, все кольца достала. Я прям обалдела! Теть Насть, говорю, ты куда такая нарядная собралась? А она уже и не дышит.

Глава 26

Песня из далекого-далекого детства не выходила из головы с утра. Инга никогда не слышала ее «живьем», только запись, но эти жесткие, неровно брошенные аккорды «Машины» и подрагивающий голос зацепились за краешек памяти и остались там будоражащим предчувствием юного бунта. Только не думать, только не паниковать! Инга допила кофе вместе с горькой жижей с донышка.

Черная водолазка, джинсы, низкий хвост, минимум косметики — сегодня ей нужно слиться с толпой, со стенами, стать человеком без лица, тенью. Она смотрела на себя в зеркало. Острые скулы, впалые щеки, покрасневшие глаза — воин, безжалостный и решительный. Как все пройдет? «Пусть! Будет! Как! Будет!» — пересчитывал ступеньки в подъезде ее внутренний голос.

В машине все трое молчали. Костик курил в приоткрытое окошко, Олег крутил настройки фотоаппарата, Инга следила за стрелкой навигатора в телефоне, понимая, что не может заставить ее двигаться быстрее. Они опаздывали.

Костик уже вырулил на Загорянскую, медленно катил мимо машин с водителями и телевизионных микроавтобусов — искал парковку. Свободных мест не было. Прямо на дороге расставляли свои штативы операторы в попытках выстроить хороший кадр — ломаную линию исторического конструктивистского фасада и афишу предстоящего события. Быстрым шагом проходили ВИПы с помощниками, пресс-секретарями, а кое-кто и с охраной. Между ними сновали продюсеры телеканалов, на ходу договариваясь об интервью. Организаторы мероприятия в протокольных белых рубашках — белый верх — черный низ, бейджики со звездой Давида — пытались наладить хоть какой-то порядок и отогнать случайных прохожих от парадного входа. Надо всей этой суетой висело, чуть покачиваясь на ветру, огромное полотно с портретом главного героя и надписью на русском и иврите «Спасающий жизни. Рудольф фон Майер 1902–1967».

Легкий озноб прокатился по спине адреналиновой волной, от лопаток до макушки, коротко отозвался привкусом железа во рту, как будто залпом выпила стакан газировки. Инга вдруг вспомнила это чувство — предвкушение настоящей репортерской работы, жесткой, состязательной, полной взаимовыручки и завистливой ревности коллег по пресс-пулу, готовых навалиться стаей на героя или событие и отхватить самое лакомое — каждый свое. Это — ее жизнь. Это — ее мир. Был, подумала Инга. Ей стало обидно и легко одновременно.

Песня в голове закончилась. Инга не без удовольствия отметила, что все знакомые журналисты, которым она накануне закинула информацию о мероприятии, пришли и работают. Телеканалы, агентства, интернет-редакции, радио, даже блогеры — почти все были здесь. Что и требовалось. И тут она увидела Майкла. Он стоял чуть поодаль, что-то втолковывая двоим неизвестным ей молодым ребятам.

Костик втиснулся между черной «Ауди» и вэном с логотипом Первого канала. Штейн полез в багажник за аппаратурой.

— Эта выставка — еще одна неизвестная страница времен Второй мировой войны. История еврейского народа, история семей, разделенных и уничтоженных войной. — Рядом с Ингой наговаривал в камеру стэнд-ап репортер программы «Время». — Но это — в первую очередь история подвига по спасению евреев и история главного героя сегодняшнего дня — Рудольфа фон Майера. В Москву приехал его сын, известный коллекционер Отто фон Майер.

Инга переползла по заднему сиденью на другую сторону и вышла из машины, тихо прикрыв дверь. «Вы еще не знаете, что вам предстоит увидеть!» Майкл, найдя ее в толпе входящих в здание, улыбнулся и сделал знак рукой «все ОК!»*

В зале свободных мест уже не осталось. Штейн ввинтился в плотный строй журналистов, стеной вставших между рядами кресел, разворачивал штатив. Инга и Майкл примостились у стены рядом со струнным квартетом, который играл что-то печальное из Шопена. На подиуме над столом президиума висел тот же плакат, что и у входа. За столом разместились директор Центра, рядом с ним — Отто фон Майер с переводчиком, люди из МИДа и Министерства культуры, посол Израиля, главный раввин России. Последним в зал вошел депутат Петряев вместе с элегантной пожилой женщиной. Они, улыбаясь, тихо разговаривали на ходу.

— Клара, жена Отто, — шепнул Майкл.

Петряев проводил Клару в первый ряд, любезно придерживая рукой стул, пока она садилась. Потом поднялся на сцену и занял место в президиуме.

Репортеры и техники, загромоздив стол микрофонами, отбежали в проход. В зале стихло.

— Добрый вечер. Рад приветствовать вас в этот исключительный день.

Директор Центра обвел аудиторию грустными глазами.

— За годы, прошедшие со времен Второй мировой войны, группа еврейских общин и наш Центр много сделали, чтобы рассказать миру об испытаниях, пришедшихся на долю евреев. Я благодарю и всегда буду признателен всем, кто поддерживает нас в этом бесконечно важном деле.

Директор церемонно раскланялся в сторону представителей министерств и посольства. Поклоном ответил только Петряев.

— Но сегодня — и день, и случай особый, который не так часто нам выпадает. Сегодня мы говорим не о печальном, а о светлом и высоком — о героизме и самопожертвовании. Представьте себе — Рудольф фон Майер, находясь в центре захваченной фашистами Европы, несколько лет организовывал вывоз евреев на безопасные территории. День за днем, семью за семьей. Это угрожало его жизни не меньше, чем другим, но господин Майер был истинный подвижник. И об этой героической работе никто не знал десятилетиями! У меня, пожалуй, все. Остальное вам расскажут документы. Хочу лишь обратиться к сыну Рудольфа фон Майера: спасибо вам, Отто, за вашего отца, и от России — спасибо, ведь некоторые спасенные были и навсегда останутся нашими соотечественниками!

Он поклонился Отто, в зале захлопали. Поправляя черные одежды, встал главный раввин России.

— Вы знаете, наш народ прошел через многие трагедии. Нас подвергали гонениям, лишали родины, преследовали, убивали. Двадцатый век — черный век в истории человечества и нашего народа. Массовые истребления евреев происходили по всей Европе — Испании, Франции, Германии, Австрии, Польше, Украине. Тем дороже каждая история о спасении. Мы ценим это и благодарим любого, кто помог сохранить жизнь хотя бы одному еврею. Рудольф фон Майер спас сотни. Его семья не будет забыта.

На экране появились кадры из гетто — изможденные люди с нашитыми на одежду шестиконечными звездами, очереди пухнущих от голода детей, сцены расстрелов. Концентрационные лагеря — Дахау, Освенцим, Заксенхаузен, Бухенвальд, Плашов, Равенсбрюк, Собибор.

Раввин продолжал.

— Это страшное преступление. Фашистская Германия погубила в лагерях несколько миллионов евреев. Нас обвинили во всех смертных грехах, лишили имущества, а потом отправили на бойню как скот. Но благодаря таким людям, как Рудольф фон Майер, мы не исчезли с лица земли, мы остались на этом свете, мы живы. Я прочитаю короткую молитву. Давайте помолимся вместе, неважно, какого вы вероисповедания.

На экране появился текст на двух языках, раввин закрыл глаза и, шумно глотнув воздух, заговорил нараспев на древнем языке. Его немолодой голос звучал сначала тихо и нетвердо, словно преодолевая старческую немощь, но постепенно, как мелодия, поднимался вверх, набирал силу и, наконец, наполнился неожиданно звонкими и чистыми нотами.

Ширламаалотэсаэйнай эл эариммеаинявоэзри:

Песнь ступеней. Поднимаю глаза мои к горам — откуда придет помощь мне?

ЭзримеимАшем осе шамаимваарец:

Помощь мне от Господа, сотворившего небо и землю.

Аль итенламотраглеха, аль янумшомреха:

Он не даст пошатнуться ноге твоей, не будет дремать страж твой.

Ине лоянум вело ишан Шомер Исраэль:

Вот, не дремлет и не спит страж Иисраэйля.

АшемшомрехаАшемцильха аль яд еминеха:

Господь — страж твой, Господь — сень для тебя по правую руку твою.