#черная_полка Долонь Мария

Глава 22

Инга дописывала статью для «Ведомостей», когда проснулся телефон. От звонка вздрогнула.

— Да, привет, Кирилл. Тьфу, стала бояться телефонных звонков.

— На тебя не похоже. А теперь слушай и решай, бояться тебе или нет. Зря мы в домушников сыграли. Я только что в лоб получил. Со всей силы.

Говорит тихо, но тон угрожающий. Слова жгут раскаленной яростью.

— Из-за меня?

— Хотел бы сказать, что нет. Но — да. Все, что прилетело, поймал всей рожей и туловищем. Дурак был, что не остановил тебя тогда, а надо было.

Кажется, он с удовольствием бы сдавил мое горло, попадись я ему сейчас.

— Да что случилось?

— Сухой остаток. Ты мне список переслала, помнишь? Я его оформил как запрос, в порядке статьи 4–21 УПК РФ. У начальства подписал — все-таки Большой театр, к ним президент ходит, они и послать могут. А Хрущ, полковник наш, аккуратный, иначе б в своем стуле не сидел. Он мне: «Тебе это нужно? Основания железобетонные?» Ну как жопой чуял.

Продолжает возить меня носом по подробностям. Ну почему, чуть что не так — так сразу тон хозяина, который злится на свою непутевую псину?

— Кира, не томи, что не так?

— Да все. Они даже мурыжить наш запрос не стали, в два дня подняли все — и документы, и описи. Так вот: рисуночки, про которые ты думала, что украли, лежат ровненько в положенных папочках на своих законных местах. И все у них в ажуре: документ, фондовый номер, артикул-шмарти-кул. А нам на бланке с конями ответ — идите на фиг всем отделением, у вас там, похоже, слишком буйная фантазия разыгралась и мания подозрительности. И ведь не мне, а полковнику нашему ответили. А уж он мне все объяснил — и кто я после этого, и куда поеду нести патрульную службу.

Ага. Проглотил ругательство, аж поперхнулся.

— Получается, я тебя подставила?

— Получается. Очень даже получается. А что мне на тебя злиться, сам по кругу виноват. Жужлев — тихий алкоголик с руками откуда надо. Работает в театре, подрабатывает в мастерской. Привлечь его можно только за неуплату налогов с трудовой деятельности.

— А убийства как же?

— Все связи, похоже, случайные. Даже если бы Жужлев весь театр вынес, нас бы это к Волохову с Подгорецким не приблизило, поняла?

— И ничего тебе не кажется странным?

— Мне кажется странным, что я тебя еще слушаю. Вот точно говорят — свяжешься с бабой, останешься без порток, а в моем печальном случае — еще и без погон.

Гудки.

Инга распахнула окно. Шел дождь, теплый, незлой, безветренный. Шуршала вода в листве, капли звонко отбивали чечетку на железном отливе. Пахло свежестью, мокрым асфальтом, влажной землей. Внизу плавно перемещались разноцветные круги зонтов, шваркали водопадами воды о тротуар машины. В облаках показались синие просветы. Инга выдавила улыбку: будет солнце, будет нормальная жизнь, все наладится.

Она набрала Штейна.

— Олежек, надо смотаться к Жужлеву. Ты сейчас где?

— Очень надо? — Штейн тяжело вздохнул.

— Необходимо.

— Смогу быть у тебя через полчаса, — мрачно сказал Штейн.

Инга соскочила с подоконника и помчалась в ванную. Прохладный душ всегда помогал ей сосредоточиться. Она заканчивала одеваться, когда снизу просигналил Штейн.

Что за идиотская привычка!

— Да иду уже. — Инга на ходу накинула плащ, схватила зонт и понеслась по лестнице.

Дождь почти перестал, но на улицах было полно воды.

— Опять затопило, как Камбоджу какую-то. Ну точно в джунглях живем. И когда у нас наконец будет мэр-коммунальщик? — Олег вышел из машины и тут же угодил в лужу. Чертыхнулся. Потряс ногой в воздухе.

— Ты как собака! — рассмеялась Инга.

— Зонт сюда. — Он открыл багажник, несколько капель тут же скатились ему за шиворот. — Блин! У меня аппаратура в салоне. Ты на какое время договорилась?

— Мы без звонка. — Инга улыбнулась. — Чтобы он точно был у себя в мастерской.

Штейн недовольно покачал головой:

— Ага, и чтобы сам нам дверь открыл!

Доехали в молчании. Олег дулся. Инга пыталась выстроить в голове предстоящий разговор. Небо опять заволокло, начался заунывный мелкий дождик.

Штейн затормозил у знакомого подъезда.

— Может, все-таки скажешь что-нибудь? Что ты хочешь от Жужлева?

— Он совершенно точно замешан в кражах и убийствах. Олег. — Инга посмотрела на него как на бестолкового ребенка. — У нас три убийства. Три! — потрясла тремя пальцами в воздухе. — Ия убеждена, что кто-то прикрывает его задницу. Хочу понять кто!

— Он что, всех троих грохнул, по-твоему? Я его, конечно, не видел, наверное, у него вместо пальцев лезвия а-ля Фредди Крюггер…

— Я рада, что развеселила тебя, — насупилась Инга.

— Ладно, пойдем, выведем нашу жужелицу на чистую воду, раз уж приехали. — Штейн вышел из машины и тут же опять угодил ногой в лужу. — Блин! Короче, солируй!

Они долго звонили в дверь мастерской. Никто не открывал.

— Без звонка, эффект неожиданности, — ворчал Штейн.

— Он точно здесь. «Ауди» у подъезда видел? Это его.

— А вдруг его тоже укокошили? — Штейн резанул рукой по шее, сделал страшное лицо и подмигнул Инге.

— Тихо, — шикнула она, приложила ухо к двери. — Он там, — прошептала. — Я слышу, — и громко: — Геннадий Викторович, откройте! Мы не полиция! — Для убедительности Инга подкрепила призыв ударами кулака по двери.

Дверь распахнулась. Инга так и застыла с занесенным кулаком для очередного удара.

— Чего барабаните! — прикрикнул на нихЖужлев. — Соседей переполошите! Может, я в туалете сижу. Зачем приперлись? — Он попытался захлопнуть дверь перед их носом.

Но не вышло: Олег молниеносно вставил в щель ногу и навалился на дверь всем телом. Жужлев отступил, и Штейн с Ингой ввалились в мастерскую.

Сплюнув, Жужлев пошел в глубь мастерской. Инга со Штейном переглянулись и шагнули за ним.

— По-моему, он нам рад, — шепнул Олег.

— Ага, ты тоже заметил?

В мастерской все было перевернуто вверх ногами. Только на диване вещи были сложены аккуратной горкой. Инга даже усмотрела в них некоторую систему.

Геннадий, словно забыв о посетителях, метался по комнате, бормоча под нос:

— Подрамники положил, шпатели, стеки… рубанок. — Он поискал глазами. — А, к черту, не понадобится!

— Геннадий Викторович! — позвала его Инга. — Переезжаете?

— Не вашего ума, — огрызнулся Жужлев.

Агрессивно-красная волна — по глазам. И как ему живется в этом постоянном страхе?

— О! — Штейн поднял с пола непочатую бутылку водки. — Забыли упаковать-то!

— Завязал, — отрезал Жужлев и начал торопливо складывать кисточки в раскладной кожаный футляр.

— Далеко намылились-то? — Инга задумчиво взяла Конан Дойла с дивана, начала листать. — Вы же вроде под подпиской.

— Уже нет! — Он зло вырвал книгу у нее из рук и кинул в черную сумку, которая стояла с разинутой пастью у стены. — Дело-то закрыли за отсутствием состава преступления… или события, как там у них. Не-сча-стный случай! Гуляйте отсюда, мальчики и девочки!

Тяжело рядом с ним. Паника зашкаливает. Не сорваться бы. Но рискнем…

— А это мы сейчас проверим, если не возражаете. — Инга достала телефон и начала листать записную книжку. — Где это у меня…

— Что вы ко мне привязались? — Жужлев неожиданно остановился прямо рядом с Ингой, тяжело дыша ей в лицо.

Завязал, говоришь? Ну прямо…

Она инстинктивно выставила вперед руки.

— Вы не только замешаны в крупных махинациях, но и убили человека, — раздельно произнесла она. Штейн встал рядом и теперь нависал надЖужлевым.

— И что? — Если бы не Олег, Жужлев точно врезал бы ей, не посмотрел, что женщина. — Вы что, самые умные? Вам больше всех надо?

— А мне начхать! — Инга не сводила с него глаз. — Одно дело закрыли — второе откроют. Я докажу, что вы умышленно сбили насмерть молодого поэта…

— Молодой поэт! Пидор, блин! Вы на меня еще Профессора повесьте! — Жужлев вдруг захохотал. — И с Гагарой у вас ничего не выйдет, помяните мое слово. Не на ту птицу напали. — Он начал складывать краски, футляры, разноцветные баночки. — Докажу, докажу, — проворчал. — Да кто вам даст-то? Сыщики херовы! Катились бы лучше отсюда. Опомниться не успеете, как Петр Иванович разберется с вами! Не поняли еще?

Тон притворно горделивый. Мстительный. На понт берет! Даже нотки торжествующего веселья. Врешь! Боишься! Тонешь и радуешься, что нас за собой утянешь!

— Какой еще Петр Иванович? — Инга решила ему подыграть.

— Какой, какой! Уксусов! Вот какой! Послушайте, — он стал серьезен, — не лезьте вы в это дело. Мой вам совет. — Он с усилием застегнул сумку и злобно выкрикнул: — А ну, дай пройти!

Страх и тоскливая обреченность. Даже жалко его.

— Куда вы все-таки? — тихо спросила Инга.

— Как можно дальше, — не оборачиваясь, ответил он.

— Уксусов, Уксусов, что-то очень знакомое… Ну что опять со связью!

— Сейчас отъедем немного из этой дыры. — Штейн завел машину. — Интересно, про какого такого Петра Иваныча он болтал? И кто такая птица Гагара? Не в курсе?

— Софья Павловна, — не поднимая головы, бесстрастно ответила Инга. — На уголовном арго это женщины, которые с геями живут. У них с Жужлевым, по ходу, бизнес был.

— Шутишь! — ахнул Штейн.

— Есть! Поймал, LTE! Сейчас загрузится. — Инга замолчала.

— Ну что там? Что? — торопил ее Штейн. — А то я за тобой не поспеваю.

— Это что, розыгрыш такой? — Инга тупо смотрела в телефон.

— Читай давай, а то из машины высажу!

— Уксусов Петр Иванович — прозвище балаганной куклы, русского шута, остряка в красной рубахе, прозванного Петрушкой.

— Фигня, погугли еще. — Олег выруливал на проспект.

— Ну конечно! Как я сразу не вспомнила! У Образцова Петрушка как раз Уксусов. Народный любимец. — Инга продолжила читать. — Внешность не русская. Миндалевидные глаза, нос с горбинкой, голос громкий и писклявый…

— Русский национальный герой, говоришь? Мало того что еврей, так еще и…

— Не перебивай!

— Погоди! Не перебивай! — опять передразнил Штейн Ингу. — Ты мне лучше скажи, откуда Жужлев знал, что Туманов гей, если он вообще думал, что это собака!

— Точно! — Инга на секунду замерла. — А я тебе говорила!

— Ладно, дальше читай!

— «Многие ошибочно считают, что широко раскрытый рот Петрушки — улыбка, однако это не так. Петрушка постоянно растягивает губы в злобном оскале. На руках у него по четыре пальца, возможный символ того, что Петрушка — не человек, а некий персонаж из другого мира…»

— Я понял! — вскричал Штейн. Инга от неожиданности вздрогнула. — Это инопланетянин-маньяк. Он высасывает мозги через шейный позвонок! Где моя шапочка из фольги?!

— Дурак! — Инга пихнула его в бок. — Слушай дальше, неуч! Вот несколько сюжетов про Петрушку, так… — Инга пролистнула страничку вниз, начала читать скороговоркой. — «Решает купить лошадь, долго торгуется с цыганом. Потом Петрушке надоедает торг, и вместо денег он долго бьет цыгана по спине».

— Это по-нашему, — одобрил Штейн.

— «… приходит доктор и расспрашивает Петрушку о его болезнях. — Инга решила не обращать внимания на реплики Олега. — Выясняется, что у того все болит. Между Доктором и Петрушкой происходит драка, в конце которой Петрушка сильно бьет врага дубинкой по голове. Появляется квартальный. „Ты зачем убил доктора?“ Он отвечает: „Затем, что плохо свою науку знает“. После допроса Петрушка бьет дубиной квартального по голове и убивает его».

— Инга, это точно наш маньяк, — серьезно сказал Штейн. — Три трупа уже есть.

Она выключила телефон и не мигая смотрела на черный экран.

— Я вспомнила… — Она повернулась к Олегу.

— Ты в курсе, что у тебя вид, как будто ты привидение увидела. Я всерьез о тебе беспокоюсь! Если что, там в барадчке феназепам и валерьянка…

— Олег, Туманов перед смертью говорил о Петрушке!

Оказалось, что она отлично — слово в слово — помнит последний короткий стишок Туманова, который поначалу приняла за его эксцентричный бред. Стихотворение было построено так, что каждая последующая строка цеплялась за предыдущую, словно нить накручивалась на прялку, и рифмы были абсолютно гладкими, как в детской считалке.

— Мда… — протянул Штейн. — Зловещий прогноз в реальном времени.

— Смотри. Под колесами машины погиб Влад. А дальше «каждому согласно чину» — что-то еще должно произойти!

— А сам Петрушка? Кто это может быть? — Оба помолчали. — Невидимка, но знаменитый.

— Серый кардинал какой-нибудь? — предположила Инга.

— Причем с ужимками.

Где я последний раз слышала про ужимки? «Какие у нее ужимки и прыжки, я удавилась бы с тоски, когда бы на нее хоть чуть была похожа». Мишка-медведь, мартышка и зеркало.

— «Что Климыч на руку нечист, все это знают, про взятки Климычу читают, а он украдкою кивает на Петра», — процитировала Инга Крылова. — Слушай, Олег, может быть, Петрушка — какой-нибудь высокопоставленный чиновник?

— Кажется, всё. — Жужлев оглядел мастерскую.

Он присел на край дивана, сложил руки на коленях. Подумал о дурацкой традиции «посидеть на дорожку». Когда-то жена объяснила ему, что раньше люди в эти минуты произносили про себя молитвы о благополучном пути. Но он не знал ни одной молитвы.

Он встал, хрустнул пальцами, повесил свой любимый походный мольберт на плечо, поднял с пола сумки.

Черт же дернул сказать вчера Петрушке про компромат! Нашел кого пугать шантажом, идиот! Права Райка, сука, если и был ум, то весь на хрен пропил! Ну ничего. Нас голыми руками не возьмешь. Деньги есть, схорониться есть где, а там, глядишь, страсти улягутся. Еще раз окинул взглядом комнату, понимая — больше он никогда сюда не вернется.

Жужлев вышел из мастерской, запер дверь, подумал немного, вспомнил про бутылку водки, сделал шаг назад, но передумал возвращаться — дороги не будет.

Остаток вещей закидал в салон, багажник был уже под завязку.

Сел, погладил руль, завел машину. Он уезжал с тяжелым сердцем. И дело было даже не в семье. С Райкой последние годы они не сильно ладили. Сын его от первого брака, слава богу, теперь живет отдельно, три года назад Жужлев сделал широкий жест: купил ему на свадьбу квартиру. Однокомнатную, конечно, и не в центре, но для Райки это стало последний каплей. Она ведь не представляла, сколько он на самом деле зашибал. А как объяснишь ей, дуре, что не в деньгах счастье, как оказалось. Поздно только он сам это понял. Слишком поздно. Хотя — Геннадий криво усмехнулся — деньги не нужны только тогда, когда их много.

Жужлев выехал на МКАД, теперь до съезда на Щелковское, а там каких-то пятьсот с гаком. К ночи будет на месте.

Дороги были не забиты, «Ауди» шла отлично. Гена вспомнил, как радовался первой машине. «Форд Фокус» — предел мечтаний. Райка была на седьмом небе. Казалось, огромная счастливая жизнь впереди. Ездили за грибами, даже в лес с ночевкой. Лешка был маленький, они раскладывали сиденье, и он, как лягушонок, нырял между ними. Райка тогда к нему еще благоволила. Комары только, сволочи, окно откроешь — и все, сожрали.

Гена понял, что улыбается, удивился сам себе — и чуть не проскочил съезд. Подрезал какую-то «Ниву», ему даже не посигналили. Есть все-таки понятие дорожной иерархии, приятно, конечно, хоть и противно.

Эту последнюю машину — «AudiA5» — он выбрал быстро. Срубил за последний заказ пару лимонов, поехал в салон и купил, как будто молоко в гастрономе. В салоне уже ждали, обслужили по высшему разряду. Петрушка позаботился, даже номер блатной подогнал: аж три бесконечности, обещание вечной жизни. Тогда еще отметил: радости, сука, никакой. А машина-то классная. Как идет! Супер-GPS, контроль дистанции и полосы, электроники столько, что никаких мозгов не хватит, четыре месяца ездит, а до сих пор про некоторые фичи не в курсах. Не нужно столько нормальному человеку, не нужно…

Когда приехал Москву покорять, даже мечтать о таком не мог. Перебивался еле-еле. По электричкам ходил, книжки да обложки для паспортов продавал. Зато драйв был! Какой драйв!

Жужлев вспомнил, как вместе с Яшкой продавали картины на улице, народ подходил, смотрел и шел себе дальше. Яшка тогда и говорит, а давай как Шагал с Леже, я буду играть на губной гармошке, а ты жалостливые песни петь. У обоих был неплохой слух. Талантами вообще бог не обидел. Недаром их с Яшкой считали самыми талантливыми на потоке.

Эх, если бы можно было все повернуть! Не влезать в ипотеку, не брать тот первый заказ, послать Петрушку на хрен сразу и бесповоротно. Понимал же, что заглатывает крючок. Яшка молодец, отскочил, а я польстился.

Жужлев кинул взгляд в зеркало заднего вида. Показалось? На МКАД за ним хвостом шел «Опель». Этот или другой? На всякий случай запомнил номер и вжал педаль газа. Оторвался вроде. Теперь его от «Опеля» отделял пяток машин.

После седьмой подделки начал вести тетрадь. Сразу придумал шифр, в детстве увлекался этими глупостями. Даже во вкус вошел. Заказов стало много. Сначала Петрушка подбрасывал — этому в основном были нужны работы начала XX века. Легкотня! В театре учета никакого, оригинал взял, копию вернул — никто ничего не замечал. Потом и сам оброс знакомствами. Гагара помогала, конечно. Сама несколько работ у него взяла и клиентов постоянно подгоняла. Но процент драла! Вот тоже любительница легкого бабла, просто родственная душа. Почувствовал себя самым умным, изворотливым, всесильным, любовницу даже завел, типа, так положено по статусу. Козел, блин! Но даже это еще терпимо — не мокруха же. И вот дождался — как нас этот пацан подставил с Профессором! Надо, надо было сразу драпать, когда он принес эту чертову книгу. Так нет же, сидел, идиот… Теперь вот пятки горят.

Жужлев увидел, как «Опель» сворачивает на проселок между подступившими прямо к трассе домами. Выдохнул. Расправил плечи, поерзал вспотевшей спиной по кожаному сиденью. «Следующую машину возьму с алькантарой, говорят, от замши жопа не так потеет. — Он покивал, соглашаясь с собственной мыслью. — Хотя… пусть это будет самая главная твоя проблема, Гена!»

В ста километрах от стремительно улетающей назад развилки, в офисе системы спутниковой безопасности «Альтаир-авто» замигал и проснулся экран компьютера. На синем поле с логотипом фирмы высветился баннер «Код 200, профиль О 888 ОХ 197, протокол — emergency engineblock, для сброса режима дистанционной остановки транспортного средства нажмите любую клавишу в течение 20… 19… 18…»

«Все-таки школьные друзья — это здорово! Сидел бы ты, полковник в отставке, гвардии Матвеич всея Руси, с внуками на даче… А так — прям офисный планктон!» — Сергей Матвеич отодвинул подальше от себя клавиатуру, выключил чайник, залил в кружку кипяток. Достал чайный пакетик, опустил в еще пузырящуюся воду. Чай пить на пульте, конечно, не разрешали, но небольшие отступления от правил Матвеич себе позволял.

Когда его выперли на военную пенсию, друг детства, Володька, здорово поднявшийся на автомобильных системах безопасности, предложил ему эту работу. Если на экране появлялось слово Error, Матвеич должен был позвонить по телефону лохматым мальчишкам из техподдержки. И ждать команды от Володьки. «А чего, они сами не видят этот Error?», — спросил как-то Матвеич. «Им, старик, то, что ты видишь, знать не надо. Айтишники — это перекати-поле, сегодня здесь, а завтра неизвестно где. Не верю я им, — пояснил Володька. — Тебе верю, как себе!» Матвеич млел и гордился собой. А что там друг делает на самом деле, какие заказы выполняет, с кем контачит и вообще как работает эта мудрёная спутниковая система для дорогих иномарок — Матвеичу и не важно. Друзья ж детства! А вот и чаёк заварился! Ладно, незнакомый «О 888 ОХ 197», делай, что велит тебе умная техника! 9…8…7… Матвеич подмигнул в сторону большой стеклянной перегородки, за которой его школьный дружочек Володька что-то беззвучно говорил в телефон.

— Приемная Петряева, слушаю вас… Нет, он на внешней встрече… Да, соединяю…

Валерий Николаевич в сотый раз обматерил сам себя. Все-таки надо отдавать все телефоны охране, а кому приспичит позвонить — перетопчутся! В сигарной комнате ресторана «Белгород» — самом модном месте этого лета — не пристало отвечать по мобильным. Вот и сидишь, как идиот, слушаешь болтовню вице-премьера про какие-то замороченные черноморские вина, а в заднем кармане брюк, да что там, прям в заднице, как у пидора последнего, жужжит и дрыгается чертов айфон! Ну кого там несет?

— Николай Дмитрии, прости любезно! Это, поди, из аппапрата Председателя домогаются. Должен ответить!

— Дела, Валерий Николаич, прежде всего! Отвечай, дорогой! Я-то, грешным делом, подумал, геморрой депутатский тебя замучил. Все ерзаешь. А мы пожуем пока, что тут нам Исакыч наш Рахмилович наготовил.

«Уел, ну уел! Прямо при всех… ладно, терпи, Петряев».

— Да, давай, соединяй. — Он сел вполоборота, прикрыл трубку рукой. — Володя, привет, без деталей, я на встрече. И что спутник? Ну, молодцы!.. Все-все, не надо мне подробностей, я тебя услышал, — повторил Петряев. — Главное, я же говорю — спасибо, ценю! Я и не сомневался. Подтверждение сам получу. Так что ты говоришь, Николай Дмитрии, — он снова повернулся к собеседникам, — сможешь подогнать ящичек этого вина? У меня тут повод скоро, семейное торжество, так сказать. Я тебе приглашеньице через приемную подошлю, лады?

— Обязательно присылай. Будет окошко перед Госсоветом, я тут же у тебя. Отдыхать тоже надо когда-нибудь. Ты-то, я смотрю, просто горишь на работе. Спутниками занялся? Тоже правильно.

— Да куда же без этого теперь? Спутники, Джи-Пи-Эсы всякие, искусственный интеллект, дистанционные методы. Дело перспективное. Давай, Николай Дмитрии, выпьем твоего винца за научно-технический прогресс на службе, так сказать, родине!

— Родина нас не забудет, это точно! Бывай здоров, Валерий Николаевич!

Впереди был прямой участок дороги. Жужлев поддал газу, пошел на обгон грузовика. Он не сразу понял, что произошло. Сначала закусило руль, а потом стало тихо. Страшно тихо. Руль со свернутыми колесами стал чугунным. Машину несло в сторону. Он ударил по педали тормоза, она не сдвинулась с места, а тело пронзило от ступни до макушки острой болью. Бесполезная ручка коробки скоростей, кнопка ручного тормоза, шайба бортового компьютера, усилители руля и тормозов, все стрелки и экраны умерли в одну секунду вместе с мотором. Тишину разорвал долгий пронзительный сигнал. Навстречу огромной черной массой на него неслась решетка фуры-дальнобойщика. Буквы Scania были последним, что увидел Жужлев.

Глава 23

Она стоит на подиуме в холодном мерцании софитов. В зале раздаются свист и крики.

— Вон отсюда, тебе здесь не место!

Луч выхватывает одно за другим смеющиеся обезумевшие лица — Арег, Бубнов, Рыльчин. Свет попадает на Катю, она отвернулась от нее, ей стыдно. Инга пытается сделать шаг, но тело не слушается, от нее осталась только оболочка, она — тряпичная кукла. Ею руководит невидимая жесткая рука. Палец поднимется вверх, и рука Инги послушно тянется туда же. Опускается. Следом другая.

— Раз, двааа!

Ватные ноги безжизненно болтаются внизу.

— Вверх, вниз, поверни голову, руки вверх, аплодируй, кривляйся, плачь, кричи, умри.

Смех, плевки, крики. Ладонь высоко поднимает ее, так, что перехватывает горло, и бросает с силой на подиум. Тот вдруг становится вязким и зловонным, затягивает ее в себя, как в болото. Она карабкается, но ее тянет на дно, грязная жижа все выше, смех все громче, тошнота подкатывает к горлу, она тонет.

— Спишь? — без каких-либо вступлений сказала Холодивкер.

Инга еще слышит крики, пытается удержаться за стену. Игрушечные пальцы не гнутся, скользят.

— Сплю, но с кошмарами.

— Это нормально. Хотела интересной жизни — получи. Добро пожаловать в клуб!

— Ты звонишь пожелать мне доброго утра? Как приятно с твоей стороны. — Инга поставила ноги на утренний холодный пол, чтобы скорее очнуться.

— Конечно, ага. Зови меня голубкой, даже Паломой можешь! Только прилетать я буду не с оливковой веткой, а с результатами вскрытия в клюве, хорошо?

Инга подошла к окну. Небо тоже не обещало ничего хорошего.

— Я правильно понимаю, что никакого мира не предвидится?

— Правильно, миром и не пахнет — химики подтвердили. Спектрометрия опять показывает пики, а эталонов у них нет. Неизвестная синтетика. Подгорецкий отдал концы, вероятно, от того же препарата, что и Волохов. У нас серийный убийца, поздравляю тебя, дорогая редакция.

Ноги увязли в скользком зловонном болоте, рукам было не за что ухватиться.

— Ты уверена? — спросила Инга. И тут же сама ответила: — Конечно, что я спрашиваю.

— Уверенность у меня всегда в процентах выражается. В этом конкретном случае я на 90 процентов могу утверждать, что этих двоих отправили на тот свет одним и тем же способом. Ладно, пойду. Жмурики зовут! Созвонимся!

В трубке остались только гудки. Ингу бил озноб, ломало все тело.

Во что я вляпалась?

По городу ходит убийца с небольшим шприцем. Он появляется у одиноких людей дома, они сами ему открывают дверь, он делает укол тонкой иглой, и наступает смерть. Убийца не оставляет следов, действует бесшумно, будто бы с их согласия. Может, это способ покончить с жизнью? Оказание услуг эвтаназии? Может быть, все эти люди просто нашли исполнителя? Он делает все аккуратно и дает им возможность безболезненно уйти из жизни. Сделает свое дело и исчезает.

Черный человек.

Волохов, Подгорецкий, кто следующий? Что между ними общего? Они оба — из мира искусства, правда, Волохов был личностью известной, а Подгорецкий, несмотря на свои великие балеты, жил в полном одиночестве, всеми забытый.

Что, что же между нами общего?

Кофе возвращал к жизни. Катя еще спала, скоро ее будить, а пока можно было не спеша прийти в себя.

Инга открыла компьютер, сделала запрос.

«Волохов Подгорецкий»

Ничего.

«Волохов Подгорецкий болезнь»

«Волохов Подгорецкий культура»

«Подгорецкий хореография Волохов»

Ничего, разве что Волохов упоминает великолепие постановки «Анны Карениной». Но это не зацепка, а общее место.

Инга услышала будильник в Катькиной комнате. Сделала новый запрос:

«Подгорецкий книги»

Ничего. Если ценных книг у него не было, тогда, может быть, он собирал что-то другое?

«Подгорецкий коллекция»

В коротком списке появилась небольшая статья о выставке в Музее декоративно-прикладного искусства «Советский агитационный фарфор из личных коллекций».

«После революции 1917 года работа царских фарфоровых мануфактур была остановлена. Предстояло решить, что делать с национализированным изящным промыслом, дабы он не ассоциировался с прошлой буржуазной культурой. И к началу 20-х годов появились новые, пролетарские примеры фарфорового искусства, Императорский фарфоровый завод, переименованный в ЛФЗ, заработал на советскую идеологию. Знаменитые гарднеровские мануфактуры (Вербилки) были переименованы в Дмитровский фарфоровый завод.

Агитационный фарфор воздействовал на народное сознание вместе с лозунгами и плакатами. Впоследствии он стал и экспортной продукцией, прославлявшей молодую страну. Он, будто летопись, отражал вехи истории Союза Советских республик: индустриализация (1927), коллективизация (1929) и культурная революция (1929–1930).

В экспозиции выставки представлены работы коллекционеров Станкевич Е. К., Кац Ф. Р., Доценко А. А. и Подгорецкого В. Б. Особо ценными экземплярами выставки можно назвать:

Блюдо „Путь к социализму“, ЛФЗ им. М. В. Ломоносова, 1927 год.

Блюдо к пятилетию Октябрьской революции. Роспись художника М. В. Лебедева, 1922 год.

Тарелка „Динамическая композиция“. Автор рисунка Казимир Малевич, 1926 год».

Вот она — зацепка! Значит, у Подгорецкого были предметы агитационного фарфора! И сколько — пока неизвестно. Наивные тарелочки с тракторами и революционными лозунгами, с дородными работницами, супрематическими крестьянами — в советское время оценить их могли единицы, тогда предпочитали имперскую классику.

Инга набрала Эдика и без вступления выпалила:

— Привет! Можно вопрос?

— Тебе все можно, ты же знаешь. — Голос у Эдика, когда он говорил с Ингой, становился бархатным.

— «Все» пока не требуется, — осадила она. — У меня вопрос по коллекционерам. Помнишь там, на встрече у твоих соседей был один, ну тот, что наклейки от бутылок собирал?

— Тимоха. А что? Тебе он зачем? Я должен волноваться?

— Да нет, все в порядке, просто у меня никого в этом мире. Они какие, коллекционеры? Про аддикцию помню, детали давай. Им что важно?

— Причины разные, кому — деньги вложить, типа инвестиция, кто-то славы жаждет, а кому-то как раз наоборот — тихо владеть. Это для них интим. У меня есть пара таких знакомых, хочешь…