#черная_полка Долонь Мария
К обеду следующего дня он приехал в Бад Арользен в офис Международной службы розыска по национал-социалистическим преследованиям. Его уже ждал Гюнтер, с которым они работали по проекту оцифровывания архива и созданию платформы для его размещения, — в эту дверь Майкл задумал зайти с черного хода: для своих всегда найдется больше информации, чем через официальный запрос.
— Рад тебя видеть, Майкл! — Гюнтер звучно грассировал и расставлял английские фразы причудливым квадратом. — Добро пожаловать к нам снова! Мы подготовили все документы, которые ты просил.
Он провел Майкла в хранилище. Все уже давно работали с цифровым архивом, но Майклу хотелось подержать в руках анкеты и протоколы по делу деда, и для него, как он и рассчитывал, сделали исключение.
Майкл натянул тонкие белые перчатки и принял из рук Гюнтера листок с надписью: «КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ БУХЕНВАЛЬД» в верхнем колонтитуле. И справа две фотографии бритого налысо мужчины — с тяжелыми мешками под глазами, угрюмо сомкнутыми густыми бровями, черным опустошенным взглядом — одна в очках, другая — без очков. «Михаил Израиль Пельц, рожденный 18.06.1895, умер 15.02.1939 от тифа».
Потом еще:
«КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ ОСВЕНЦИМ-БИРКЕНАУ». Женщина-гравюра: тонкие черные линии на белом — высокий, лысый лоб, упрямые черные губы, гордые черные брови и при этом большие, мертвые глаза. Три фотографии: профиль, фас, полуоборот. «Зинаида Сара Пельц, рожденная 26.03.1903, умерла 01.07.1943».
Ничего не осталось от смеющегося лица с его частой шутливо-капризной гримасой, густого каскада волос, воспоминание о которых не давало его отцу покоя.
Третья анкета:
«КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ ОСВЕНЦИМ-БИРКЕНАУ». Осунувшееся, старое детское лицо, исполненное мольбы. Три фотографии: профиль, фас, полуоборот. «Руфина Сара Пельц, рожденная 03.01.1927, поступила 02.01.1943», приписка карандашом: «судьба неизвестна».
На младшую сестру отца — Анну Сару Пельц — было две анкеты. Первая из Терезиенштадта за датой поступления 04.02.1943 — и здесь она еще кудрявая, с удивленной полуулыбкой — рождественский ангелок с открытки. Вторая из Освенцим-Марке — бритая наголо, посеревшая, с глубокими поперечными морщинами на лбу и широким ошеломленным взглядом — за месяц до того, как пятилетняя Анна оказалась в газовой камере.
Наконец, Майкл оторвал взгляд от пяти старых, охристых листов и посмотрел время — прошло больше часа. Гюнтера уже не было в зале. На правом углу стола лежала оставленная им папка с материалами дела Михаила Осиповича: ордер на арест, протоколы допроса, распоряжение об отправке в концлагерь, список ценностей, за сокрытие которых его взяли: 1. Перстень: золото, сапфир около 0,5 карат, 2. Серьги: золото, рубины, 3. Цепочка: золото, 5,91 гр.
Майкл снова пересмотрел документы, и вдруг взгляд его задержался на уже виденных, с уклоном влево рядах букв: копия анонимного доноса. Майкл достал из своей сумки расписку Рудольфа фон Майера и сравнил два документа — тот же самый почерк.
— Кроме тебя, конечно, больше некого было тащить на опознание, — проворчал Штейн, выключая зажигание.
— Несколько дней назад, когда случайно ее там увидела, чуть в обморок не грохнулась, представляешь? — Она покачала головой. — Черт, как вспомню!
— Вы с ней вроде не сильно того… ладили.
— Я терпеть не могла Францевну, здесь ты прав, но такого никогда бы ей не пожелала.
— Что-нибудь известно уже о ее смерти, не в курсе?
— Да, знаешь, — Инга оживилась, — в этот раз менты сработали очень четко. В подвале, рядом с помойкой, где ее нашли, накрыли наркоманов. Там обнаружили ее вещи, сумочку, документы, в общем, все. И двое все время говорили о женщине без лица, бредили просто.
— Они вообще вменяемые были?
— По-моему, не очень. — Инга пожала плечами. — Какая теперь разница? Ладно, пойду. Катька уже из школы, небось, вернулась.
В квартире неожиданно вкусно пахло.
— Кать! — позвала удивленная Инга.
— Мы на кухне!
На столе стояло блюдо с отбивными, вокруг которых лежала в изобилии жареная картошка.
— Маме тарелку достань, — сказал Сергей. — Был недалеко, решил заглянуть.
— Угу. — Инга села за стол. — Баб-Люся, похоже, всерьез благотворительностью занялась?
— Мам, не начинай, а? — Катя поставила перед Ингой тарелку, положила приборы. Сказала с нажимом: — Приятного аппетита!
— Ну и что на это твой новый друг? — Сергей дернул Катю за рукав.
— А он опять, как по энциклопедии начал шпарить, так у нашей мымры глаза на лоб, — с воодушевлением затараторила Катя. — Он вообще типа гений, по-моему…
Мясо оказалось сочным и ароматным.
— Вкусно-то как! — Инга прикончила отбивную, потянулась за картошкой.
— Ты откуда такая оголодавшая? — спросил Сергей.
— Из морга, — проговорила Инга с набитым ртом.
— А там что же, не покормили? — не моргнув глазом, поинтересовался он. Катя прыснула.
— У них только холодные блюда, — парировала Инга.
— Мам, ты поаккуратней. А то Жор не дремлет, — страшным голосом протянула Катя последние слова.
— А что? — поинтересовался Сергей. — Он все еще обитает в доме или просто иногда наведывается?
— Недавно заходил, — подмигнула отцу Катя. — Хорошо, мама на треники перешла, теперь нет этого: ой, мне все мало, мне нечего надеть! — Она очень похоже передразнила мать.
— Ты моешь посуду! — Инга встала из-за стола.
— Почему опять я? — От несправедливости у Кати округлились глаза.
— Я работать.
— Работа на дому? Это что-то новенькое. — Сергей тоже встал и теперь помогал Кате.
Инга задержалась в дверях, наблюдая за ними: Катя с отцом слаженно убирали со стола. На Ингу вдруг навалилась тоска. Имитация семьи, безжалостно сказала она себе, имитация работы, имитация расследования. Она молча развернулась и ушла к себе в комнату.
Inga
Подключен (-а)
Что с шифровкой? Удалось разгадать?
Indiwind
Подключен (-а)
вид кодирования книжный шифр энея
возможноквадрат полибия
нужна дополнительная информация
Inga
не поняла: ты справился?
Indiwind
невозможно завершить без кодовой книги
текстключ вычислю
нужна книга
Inga
я понятия не имею, о какой книге может идти речь
Indiwind
задание невыполнимо
Окошко пропало. Да что же это такое! Инга забарабанила по столу. Что еще за мифы Древней Греции? Полибий, если я правильно помню, древнегреческий ученый. Инга ввела в поисковик «Полибий»,
— Ну вот, — вслух сказала она. — Память еще со мной. «Всеобщая история» в 40 томах. Пипец, познавательно! К нему прилагался Эней, из царского рода дарданов…
Она сузила поиск.
«Книжный шифр Энея, — начала читать Инга, — передача информации с помощью малозаметных пометок в тексте книги или документа, например, игольных дырок, проставленных рядом с буквами, которые в сумме образуют исходный текст секретного сообщения. Для этого можно использовать линейку, реализующую шифр замены с отверстиями по числу букв алфавита, с катушкой и прорезью».
Инга постаралась вспомнить, не было ли чего-то подобного в мастерской Жужлева. Но там столько валялось всякого хлама, дощечек с прорезями и без, не говоря уже про катушки, — от бессилия она застонала.
Набрала «Квадрат Полибия».
«…оригинальный код простой замены, одна из древнейших систем кодирования, чтобы зашифровать текст квадратом Полибия, нужно сделать несколько шагов… составляется таблица шифрования с одинаковым количеством пронумерованных строк и столбцов…»
— Мам, чай будешь? — В комнату заглянула Катя.
— Лучше кофе. — Инга пролистнула страничку вниз.
«…расшифровывается путем нахождения буквы, стоящей на пересечении строки и столбца. Для этого нужен ключ».
Черт! Черт! Черт!
Инга зашагала по комнате. Замерла. Схватила телефон.
— Кирилл, ты? — Она нервно отстукивала карандашом. — Говорить можешь?
— Выкладывай.
— Мы должны вернуться в мастерскую Жужлева.
— Спятила? — Инга услышала, как заскрежетал стул, потом хлопнула дверь. Видимо, Кирилл вышел из комнаты. — Даже не думай! Он наверняка сидит там и бухает на радостях, что из КПЗ вышел!
— Я разгадала его шифр из тетрадки! Ну ладно, почти… Мне не хватает одной детали! — Подумала и добавила: — Или двух.
— Мозгов тебе не хватает. Теперь послушай меня. — Кирилл хоть и говорил вполголоса, но Инге показалось, что он на нее орет. — Рыльчин смотрит на меня волком и что-то подозревает. Он, конечно, сволочь, но не дурак. Если вскроется, что мы с тобой самовольно…
— Но никто не узнает!
— Вот почему я в этом не уверен?
Они замолчали.
— Неужели ты вот так возьмешь и бросишь это дело? — с нахрапом спросила Инга.
— По вашей с Холодивкер милости, — прошипел Кирилл, и то, что он назвал Женю по фамилии, не предвещало ничего хорошего, — мне это не грозит.
— Вместе у нас все получится! — крикнула Инга, но Кирилл уже отключился.
Инга растерла изо всех сил уши, вцепилась себе в волосы.
— Думай, думай!
— Мам? Ты в порядке? — Катя поставила чашку на стол, укоризненно посмотрела на мать и, не дождавшись ответа, тихо вышла.
Инга невидящими глазами уставилась на чашку. Начала последовательно по памяти воспроизводить мастерскую. Вот они вошли, надели перчатки, она повернула вправо…
Зазвонил телефон. Кого еще несет? На экране высветилось: Софья Павловна.
— Инга, здравствуй, как ты?
— Добрый день! Вы вернулись?
— Буквально только что. Там была чудная погода!
— Как прошла ретроспектива? — иезуитски поинтересовалась Инга.
— Безукоризненно! — проворковала Софья Павловна. — Жаль, что ты не смогла поехать.
— Меня, насколько я помню, никто не приглашал! — Инга слегка обалдела от такого нахальства.
— Ты мне звонила туда некоторое время назад. — Софья Павловна не обратила внимания на последнюю реплику. — И потом быстро сбросила звонок. Что-то случилось?
— Да. — Инга решила идти напролом. — Я могу к вам подъехать? Прямо сейчас!
И, не дав возможности и времени Софье Павловне придумать вежливый отказ, Инга дала отбой.
Бывшая супруга Волохова жила в трехкомнатной квартире на Мясницкой, за Бульварным кольцом. По дороге Инга спрашивала себя, на какие средства существует Софья Павловна. Насколько она знала, та не проработала в своей жизни ни дня. Невозможно поверить, что Александр Витальевич оплачивал все ее капризы после их расставания.
В квартире был полумрак. Не полная темнота — жалюзи не опущены, но шторы наполовину задернуты. И хоть жидкий весенний свет проникал в окна, сумерки опутывали предметы, затеняли углы.
Как будто перед глазами опустили серое непрозрачное полотно.
Инга зажмурилась, потерла глаза. Но вместо ясности ворвался сноп искр. На мгновение она увидела себя откуда-то сверху: она стоит посреди комнаты, а из всех углов на нее ползут ядовитые змеи.
— Не зажигай, — раздался голос Софьи Павловны.
— Мне неуютно в сумерках. — Инга шарила по стене в поисках выключателя. — В детстве думала, что в это время рождаются монстры.
Она попыталась взять шутливый тон, чтобы разрядить обстановку, но Софья Павловна ее не поддержала.
— Присаживайся. — Она показала Инге на стул за кухонным столом. — Угостить тебя мне нечем. Я на жесткой диете.
Софья Павловна достала из холодильника баночку с зеленым пюре, переложила в блюдце.
— Приятного аппетита, — вежливо сказала Инга.
— Ничего приятного, — отрезала Софья Павловна. — Ты сегодня как тайфун налетела. Что стряслось?
Инга видела, что за всеми этими действиями, за словами неумело прячется желание выведать чужое и скрыть свое. Инга вгляделась в ее лицо. Софья Павловна села спиной к окну, и вся ее фигура словно тонула в вязкой тени. У нее была необычная прическа, наполовину скрывавшая лоб и щеки. Лицо, лицо. Что-то с ним было не так.
— Вы знали Подгорецкого Виктора Борисовича? — спросила Инга.
— Не припоминаю, — отрезала Софья Павловна. — Зачем тебе?
— Представьте, его тоже убили.
— Да что ты говоришь! — Софья Павловна откинулась на спинку стула. — Ты у нас теперь «Дежурная часть»?
— Тем же способом, что и Александра Витальевича. — Инга решила не обращать внимания на язвительный тон.
Софья Павловна продолжала есть свою зеленоватую кашицу, не проявляя интереса. Инга встала, прошла в угол, делая вид, что разглядывает пожелтевшие листья фикуса. Искоса взглянула на лицо хозяйки — с этого ракурса оно напоминало неровный мешок, только торчал закругленный кончик носа. Она мощно двигала челюстями, и от этого казалось, что в мешке шевелится кто-то связанный и страдающий.
Как всегда в таких случаях, Инга действовала не раздумывая. Она закашлялась, сделала вид, что задыхается, подбежала к окну, отдернула шторы и рванула на себя створку окна. Потом резко обернулась и посмотрела в испуганное лицо Софьи Павловны, не успевшей спрятаться. Глаза ее были полны возмущения от самоуправства Инги, а лицо…
Все в синяках!
Они уже потеряли свой первоначальный фиолетовый оттенок, перешли в желтую фазу, но еще выглядели отталкивающе. Вздувшиеся бугры на щеках, на скулах, на лбу, глаза сделались маленькими щелочками. Бесформенное, оплывшее лицо, мгновенно напомнившее ей спившихся вокзальных побирушек и бомжей без пола и возраста, спящих в метро.
Ее били! Пытали!
С кем вы связались, Софья Павловна?
— Да у тебя астма, Инга! — гневно взвизгнула она. — До чего ты себя довела! Не надо устраивать мне здесь жуткий сквозняк.
Инга медленно закрыла окно. Голос Софьи Павловны, такой капризный, манерный и благополучный, вернул ее к реальности, и она выдохнула с облегчением.
Господи, что я себе вообразила? Это же следы пластики!
Такими обычно возвращались из клиник пластической хирургии пожилые актрисы, немолодые звезды и топ-сотрудники журнала «QQ». Вот оно, значит, что: вместо киноретроспективы — отчаянный бросок в погоню за былой красотой, операция по омоложению. Инга лихорадочно соображала. Судя по объему поражения, хирурги поработали основательно. Это же стоит целое состояние! Откуда у нее деньги? — опять задала она себе проклятый вопрос.
— Сядь уже, пожалуйста, не мельтеши. — Софья Павловна поморщилась. — Пойми меня правильно. Я ничего больше не хочу знать об Александре Витальевиче. Ни о нем, ни о его дружках. В моей судьбе начинается новый виток.
— Даже о «Параде» не хотите знать? — съязвила Инга.
— А что, он нашелся? — оживилась Софья Павловна.
— Пока нет. Но полиция идет по следу.
— Не надо тут передо мной козырять полицией. — Софья Павловна злорадно посмотрела на Ингу.
А ведь ей было неприятно услышать про полицию.
— Тогда последний вопрос.
— Хорошо. Последний, — милостиво разрешила Софья Павловна, плотно сжав губы.
— Когда вы последний раз встречались с Жужлевым Геннадием Викторовичем?
— С кем? Понятия не имею, о ком ты!
Врет.
— Вы уверены? — осторожно спросила Инга. — Может, просто забыли…
— Ничего я не забыла! — Софья Павловна встала, надменно откинула голову, отчего ее лицо выплыло из-под шапки волос как размякший желтоватый пельмень. — Я еще дружу с головой, не надо тут намекать на мой возраст.
Надо же! Похоже на веселые времена в «QQ». С кем ни поговоришь — слова выпачканы в гнусном оттенке обмана. Почему все замешанные в этой истории так часто врут? И боятся? Тот же тревожный красный огонек был в речи у Туманова, а у Жужлева красный застилал глаза. Что так пугает Софью Павловну? Чем вызван животный страх Жужлева?
— Дай мне мой ежедневник, будь любезна! — Софья Павловна указала на полку. — Там! Видишь?
Инга поднялась. На полке лежал бордовый кожаный блокнот, обложку обвивала рифленная змея, голова служила защелкой.
Что вам от меня надо, чертовы гадюки! Сгиньте уже! Ваша хозяйка мертва!
Она схватила блокнот, на полке осталось прямоугольное пятно. Инга машинально провела пальцем пыльную дорожку.
Где-то недавно я видела точно такой же след на пыльной полке.
— Ну вот, — Софья Павловна притворно вздохнула, листая ежедневник, — ко мне сейчас придут.
Этот прямоугольник на пыльной поверхности… у Катьки в комнате?
Инга натянула плащ, взяла зонт.
— До свидания!
— Будь здорова! Извини, что не провожаю, — крикнула из кухни Софья Павловна.
Дверь с легким щелчком захлопнулась. Точно такой же звук был тогда, этажом ниже… В мастерской у Жужлева!
«Под книгой, зачитанной до дыр, — вот где я видела этот след! „Пестрая лента“! Конан Дойл!»
Inga
Подключен (-а)
Нашла книгу-ключ для расшифровки
Конан Дойл. Том 1. Черная обложка. Красный шрифт. Золотое тиснение. Издание предположительно 70-е годы
Indiwind
Подключен (-а)
работаю
справка по запросу два
софья павловна волохова 1951 Саратов
медучилище 1969 Саратов
артюхов арнольдстепанович 1973 Ярославль
фото в приложении
Инга открыла приложение с фотографиями. Всего было шесть снимков. Улыбающаяся, счастливая, даже сияющая Софья Павловна и рядом моложавый стройный красавец, который, приобняв, ведет ее за руку сквозь толпу на какой-то тусовке. Фото в группе, фото с каким-то хрычом в смокинге, галантно целующим Софье Павловне руку, фото у отеля под платаном — Франция? Италия? Да, Франция, Канны. И везде этот моложавый красавчик…
Ай да Софья Павловна!
Глава 20
Отто еще раз медленно и внимательно перечитал письмо — любезно-официальный тон, «с сожалением сообщаем, что со следующего квартала сего года мы более не сможем осуществлять юридическое сопровождение… в соответствии с пунктом 16-Прим вы имеете право… руководствуясь Гражданским процессуальным положением Германии…..»
Так. Майер был внутренне готов к такому повороту событий. Все по закону, наверняка у Герхарда в конторе такие письма прописаны с максимальной скрупулезностью. Сколько десятилетий они были вместе — сначала их отцы, потом он с Дигелем-младшим! Отто безразлично прикинул количество дней, а может, и недель, что уйдет на передачу документов и архивов: нужно все принять по описи, потом та же процедура, только наоборот, — с новыми юристами. Что ж, таков порядок, он не первый и не последний. У него на примете уже было нескольких кандидатов из приличных адвокатских контор. Обидно, что придется потратить уйму времени на бюрократические тонкости и штудирование новых договоров. Еще одна потеря времени — придется проверить последние действия «Дигель и партнеры». Убедиться, что они работали не в ущерб. Конечно, формально такое невозможного — Отто поморщился — качество юридических услуг с этими открытыми границами Евросоюза заметно упало, он то и дело слышал, что новые клиенты с Ближнего Востока и Центральной Европы ни во что не ставят адвокатскую этику, думают, что деньги решают все. Кто знает, может, и Герхард подцепил эту бациллу?
Как он вел дела в Амстердаме? Правда ли уговаривал Карла Лурье и его мать продать «Бессонницу»? Насколько можно верить документам о недееспособности этого наркомана? Что на самом деле происходит с «Бессонницей»? Как проверить, не выписался ли придурок Лурье из рехаба раньше времени, не продал ли картину кому-нибудь другому? Может, спрятал ее в банке, пожертвовал на благотворительность, подарил обкуренной подружке? Все это должен был сделать Герхард! А теперь он уходит.
Отто снял верхушку со сваренного всмятку яйца, машинально сунул ее в рот: белок показался ему безвкусным, как бумага. Пальцы правой руки вдруг свело судорогой, он глянул на них, начал разминать: костяшки побелели. Он переложил письмо Дигеля в лоток для прочитанной корреспонденции в левом углу стола и взял справа следующее письмо. Оно было в большом конверте с надписями на русском и иврите. Тонким серебряными ножом Отто разрезал бумагу по верхнему краю.
Господин Отто фон Майер!
«Национальный Центр „Наследие“» имеет честь пригласить Вас и Вашу супругу на торжественное открытие выставки, посвященной жизни и деятельности Вашего отца Рудольфа фон Майера во время Второй мировой войны. Выставка «Спасающий жизни» пройдет с 10 июня по 2 июля в Москве по адресу: г. Москва, ул. Загорянского, д. 3, стр. 5. В случае Вашего любезного согласия мы готовы взять на себя расходы на перелет и размещение в гостинице («Ритц Карлтон»). Мы были бы очень признательны, если бы Вы смогли бы выступить на торжественном открытии выставки «Спасающий жизни» 10.06 в 17:00.
Просим подтвердить Ваше присутствие на мероприятии.
Заранее благодарны,
С уважением,
Директор Национального Центра «Наследие»…
Фамилия ему была незнакома. «Вот это хорошая новость! Молодец Петрушка! Этот человек держит свои обещания…»
В столовую стремительно вошла Клара, резким движением открыла шторы. Отто раздраженно зажмурился: он никого не хотел видеть, даже ее. Особенно ее.
— Это правда, что «Дигель и партнеры» больше не будут работать с нами? — спросила она. Клара очень старалась говорить спокойно, но Отто заметил, что она на взводе. Он почувствовал, как раздражение заливает его изнутри. Несколько секунд они зло смотрели друг на друга — как две старые собаки, прожившие всю жизнь в одной конуре, каждый словно рычал и щерился.
— Они вели мое дело с Гэлахерами, — Клара говорила холодно, но ее тонкие ноздри раздувались, — что мне прикажешь теперь делать? Речь идет о десятках тысяч евро! Они были моими законными представителями на протяжении…
— За-мол-чи. — Отто мысленно представил, что дает ей сладкую, звонкую оплеуху — наотмашь, чтобы дернулась голова, чтобы растрепалась безупречная прическа.
Клара отпрянула, будто пощечина была реальной. В следующую секунду она стремительно развернулась на каблуках и направилась к двери.
— Они больше не соответствуют уровню нашего достатка, — сказал Отто мягче, в ее напряженную спину. — За дело Гэлахеров не переживай. Им на следующей неделе займется наш новый адвокат. И у меня новости. В Москве планируется выставка в память об отце. Ты же поедешь со мной?
Клара на секунду замерла. Обида все еще клокотала в ней, но аргумент, связанный с Рудольфом фон Майером, подействовал безотказно. Отто знал о безмерном уважении Клары к его отцу — герою, который под страхом смерти не принял «причастие буйвола» и, рискуя жизнью, спас столько людей. Клара смягчилась:
— Я очень рада. Конечно, поеду.
Не оборачиваясь, она вышла из комнаты, аккуратно прикрыв дверь. Скандал был исчерпан.
Отто вернулся к тексту письма. Итак, Петрушка не подвел: как и обещал, организовал выставку, посвященную отцу. Если таким образом удастся привлечь внимание московской еврейской диаспоры — так и до «Праведника мира» недалеко. И вот тогда… Отто подошел к окну. Стояла необычная для мая жара — улица плавилась, шла волнами. В прохладе кондиционера сложно было себе представить, что стоит шагнуть за дверь — окажешься во влажной предгрозовой бане и вся одежда мгновенно прилипнет к телу, а дышать будет совершенно нечем. Здесь, в полумраке, за тяжелой шторой, день за окном казался просто солнечным, и все.
Дверь под парадной лестницей закрывалась на простой ключ. Отто спустился, прошел по одной из трех подземных галерей — той, что вела под флигель дома, повернул ручку еще одной, на этот раз сейфовой двери, открыл решетку. Под землей было прохладно и сухо. Тихо. Отто оперся о шкаф, в котором стояли раритетные книги, посмотрел на левую стену: Пикассо, Дега, Матисс. Дальше — витрина с ювелирными украшениями. Коллекция отца.
Сколько лет он искал пути узаконить ее — безрезультатно. И вот появилась новая возможность — это почетное звание «Праведник мира». Израиль присуждает его всем, кто спасал евреев во время Второй мировой войны. В честь этих самых праведников сажают деревья, дают им гражданство, выплачивают ежемесячное денежное вознаграждение. Конечно, ничего из этого Отто не интересовало. «Праведник мира» давал неизмеримо большее — неприкосновенность, в первую очередь моральную. И ему, и его отцу, и его семье. Много раз Отто пытался сделать следующий шаг, подняться на новую ступень — превратиться из владельца предметов искусства в уважаемого коллекционера, войти в мир художественной элиты. Часто он, приходя в крупнейшие музеи мира — Прадо, Тейт, Орсе, — подолгу стоял перед шедеврами, делая вид, что рассматривает полотна. А на самом деле представляя на их месте картины своей коллекции. И рядом с ними на стене — маленькую табличку «Из частного собрания семьи Майер». Но каждый раз, когда он задумывался о том, чтобы обнародовать свои сокровища, просыпался страх — что начнут копать, задавать несуразные вопросы и в конце концов отберут. Коллекцию, собранную отцом с таким трудом и риском! Нет, сначала надо подняться на высоту, куда не проникает праздное любопытство любителей порассуждать о возмездии.
Некоторое время назад он поручил Дигелю выяснить все юридические детали о премии. Тот исполнил все быстро и педантично. Но именно тогда между ними — впервые за столько лет — возникло отчуждение. Герхард вдруг стал заговаривать к месту и не к месту об «искажении общечеловеческих ценностей». Зря он это делал. Их семьи уже два поколения были рядом. Если отца Отто можно было в чем-то обвинить, то что тогда говорить о преуспевающем юристе времен Третьего рейха? До поры до времени и Отто, и Герхард молча соглашались не ворошить прошлое. Но, похоже, этим письмом Герхард расторгал и этот негласный договор. Что ж, если он пойдет дальше, то простой неустойкой «Дигель и партнеры» не отделаются, Герхард должен это понимать. Для него будут закрыты двери всех богатых домов Франкфурта. Он больше не получит серьезной практики и закончит свою карьеру «юристом-разведенкой», решающим имущественные споры в богадельне — о праве собственности на рассохшуюся тумбочку. Правила и порядок должны быть во всем.
Отто выключил свет, аккуратно запечатал тяжелую дверь и пошел по коридору к пятну света, проникавшему в подвал через лестничный проем.
С «Праведником» он справился бы и без Дигеля — нужные связи в Москве, контакты в Израиле, пара вовремя подаренных картин, правильные слова об отце — спасителе преследуемых и угнетенных. Скоро его, Отто, сыновний долг будет выполнен.
К тому же поездка в Россию в любом случае будет очень кстати — он заберет у Петрушки «Парад».
Сто, нет, тысячу раз Майкл представлял себе этот момент — и оказался абсолютно не готов. Он месяцами разглядывал фотографии и карты, пытался представить себя на этих улицах. И вот он здесь, и все не так, и знакомое никак не становилось даже чуточку родным. Да и не могло — никто из его семьи никогда не жил и даже не бывал в Москве. Кроме тети, к которой он шел, чтобы увидеть ее в первый раз. Его мысли метались — между огромной и чужой Россией и многострадальной, раскиданной по свету семьей Пельц, которая представлялась ему теперь маленькой сжавшейся точкой на фоне безразличного грозного мира.
Он заселился в небольшой апарт-отель в Раменках. Ему понравилось название — «Ломоносов». По карте выходило, что это совсем недалеко от улицы Пудовкина, где жила его неведомая родственница. Он ошибся. Нет, отель, занимавший несколько этажей в огромном красном жилом доме, оказался вполне удобным и с хорошим Интернетом, это ему как раз было очень кстати. А вот идти оказалось далеко. Майкл первым делом заблудился, проплутал около часа в садах и стройках, проскочил поворот и оказался на высоком берегу Москвы-реки. Под ним широкой полосой вдоль набережной тянулся почти дикий лес. Внизу блестела вода, огибая гигантский стадион, а за ним раскинулась Москва — с куполами церквей, островками небоскребов, словно наугад и в разные годы выхваченных из центра Миннеаполиса или его родного Манхэттена. Как будто небрежный садовник без видимого замысла укоренил их здесь, среди невысоких разномастных домов, простиравшихся полем до самого горизонта.
Рядом на смотровой площадке шумела и пуляла в небо шампанским свадьба, трещали моторами одетые в неизменную кожу байкеры, под обрывом на реке, рисуя длинные пенные дуги по воде, разворачивались прогулочные теплоходы. «Дни уходят — волна за волной, без следа. Зато прошлое вылезает наружу, как берег во время отлива. Только его я помню отчетливо. Это в наказание. Я не исполнил долг перед отцом». Так говорил его отец. «Теперь мой черед», — думал Майкл.
Он нашел нужный дом в тихом зеленом дворе со смешными деревянными лавочками у подъездов, из которых пахло прелой картошкой и свежей масляной краской. Мимо Майкла прошли две очень пожилые женщины, закутанные в платки, с клетчатыми сумками на колесиках — ему на секунду стало страшно, вдруг его тетя окажется одной из них? Но нет.
Ему открыла дверь торжественно одетая — бежевый костюм с кружевным воротником, — строго причесанная и ухоженная благообразная дама, какие в Штатах собираются по воскресеньям в пригородной церкви поиграть в бинго. Или раз в год, подсобрав деньжат, выбираются со сверстницами в Атлантик-Сити. Майкл улыбнулся этому неожиданному сравнению, дама что-то сказала ему по-русски, а он вдруг забыл все слова, растерялся, запаниковал, пробормотал приветствие на смеси иврита и английского.
— Я Майкл.
— Я знаю.
Читать бесплатно другие книги:
