#черная_полка Долонь Мария

Глава 12

В два он уже был в аукционном зале: двери открывали за сорок пять минут. Занял место у прохода, трость прислонил к подлокотнику стула: отсюда открывался отличный обзор и на аукционную стену, и на кафедру, за которой скоро будет стоять молодой человек — наверняка высокий, стройный, в темном костюме с бабочкой, они все тут как на подбор, будто выпечены в одной и той же булочной, — распорядитель. К тому же в проход можно было вытянуть ноги — удобно, так не болели колени.

Все должно было начаться только через полчаса, сейчас по залу лениво, как потерявшиеся дети, бродили агенты коллекционеров, выбирали места. Отто достал очки из футляра, протер их мягкой замшевой тряпочкой, убрал обратно. Зрение у него по-прежнему было прекрасным, но очки нужно иметь — на всякий случай. Такой случай.

Он представил себя затаившимся хищником и улыбнулся: настроение было прекрасным. Нужно залечь в кусты и оттуда тихо, не поворачивая головы, осмотреть окрестность, где скоро появится дичь: слева от трибуны черная штора, гофрированная, как юбка от DianeVonFurstenberg у Клары, — оттуда будут выносить картины. Справа от стены с тонкими ниточками и еле заметными крючками — той самой, с которой они потом будут уходить к полоумным японским бизнесменам, американским миллиардерам и русским олигархам — тяжелая дубовая стойка: резные балясины, длинный стол, похожий на парту в католической школе, закрытые серые прямоугольники ноутбуков — здесь скоро рассядутся представители тех, кто будет играть удаленно.

Каталог аукциона с округлыми буквами «Шелди’с» на обложке и стикером «Для мистера Майера» немного скользил по брюкам — серый кашемир, один из двенадцати лучших его костюмов (оказались слегка велики в поясе с утра — он снова сбросил вес, даже не заметив). Отто с неприязнью глянул на свои руки, в которых держал каталог и табличку с номером 132. Пигментные пятна, узловатые, как корни деревьев, вены. Возраст не доставлял ему таких проблем, как его сверстникам, но все же раздражающе напоминал о себе.

Белый пластмассовый кружок на ручке с номером был дивной ретроградной традицией, которая гораздо милее всех этих электронных торгов, программ и каталогов, нигде не отпечатанных, а висящих в воздухе, во всемирной паутине, в небытии. Электронные реестры, конечно, были многим удобны, но при этом безжизненны и блеклы.

Без пятнадцати два Отто начал оглядываться на дверь: Клара с утра ушла за покупками в Harrods, но потом планировала завезти пакеты в гостиницу и присоединиться к нему. Зал шумел приливами мужчин в темных костюмах, среди которых Отто выделялся светло-серым островом; все они были намного моложе его, многие будто бы нарочно растрепаны. Женщин было мало. Отто увидел Ксавье, агента Директовича, на заднем ряду мелькнула подстриженная по последней европейской моде (выбритые виски, хохолок) голова Чи, того самого китайца, что в прошлом году купил «Крестьянина с шаром солнца на затылке» Ван Гога. На стульях через проход выделялась Катрина Дещлов: ярко-красный брючный костюм, губы сморщенным лепестком розы на лице гарпии. Длинными бордовыми когтями она постукивала по своему номеру 88. Старая стерва всегда резервировала себе этот номер, считала удачным. Катрина почувствовала на себе взгляд Отто, повернула голову, чуть кивнула. Она, конечно, тоже заинтересована в «Бессоннице», но — Отто был уверен — далеко не так сильно, как он.

«Я ждал этого момента много лет», — подумал Отто, чувствуя учащенное сердцебиение от этой простой и пафосной мысли. В проходе от дверей шла Клара. Темно-синее строгое платье чуть ниже колен, шелковый платок цвета пионов, мальчишеская белая головка: элегантна, как всегда. Она кивала знакомым (на удивление и волнение Отто, многие коллекционеры приехали в этот раз лично), поравнялась с ним и, улыбнувшись, села на стул, сиденье которого он нагрел левой рукой.

Она посмотрела ему в глаза, достала из сумочки бутылку воды и два перламутровых шарика. Отто послушно проглотил таблетки: сердце в последнее время пошаливало, а он действительно разволновался.

— Старая ведьма, вижу, уже тут, — сказала Клара и тоном ниже: — На улице потемнело, собирается дождь.

Словно в подтверждение ее слов, раздался приглушенный раскат грома. Вслед за ним, как если бы гром был третьим звонком, засуетились, забегали вокруг кафедры клонированные приемщики ставок, помощники, появился аукционист — седой и молодой, похожий на Венсана Касселя. Приемщики распределились по периметру — перед рядами, возле дверей, в проходах, «Кассель» поприветствовал публику, стукнул ритуальным деревянным молотком по маленькой тарелочке и объявил аукцион «Шелди’с» открытым.

В его доме для «Бессонницы» давно приготовлено место. Сбоку от окна, которое смотрит в сад, чтобы не падали прямые солнечные лучи. Эта весна во Франкфурте теплая, даже жаркая, но защитное стекло уже куплено у Цейса за баснословные полторы тысячи евро. Отто все правильно повесит, все защитит. Глядя на этот пустой уголок стены, Отто давно видел на ней серую тень от картины, которую он так искал, так долго ждал, когда наследники Сары Бернар разберутся в суде с правами собственности на предметы искусств. Он надеялся, что именно она достанется младшему Карлу, дурню, наркоману, радовался, когда именно так и вышло, и олух Карл полностью оправдал его надежды: через два года после вступления в права владения выставил ее на «Шелди’с».

Слева от его фантомной «Бессонницы» висели два полотна, его любовь и гордость — «Ночной кошмар» и «Пробуждение».

Альфонс Муха много писал Бернар — у них был семилетний театральный контракт и роман, который никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. В основном это были афиши. Уже тогда коллекционеры срезали «Жисмонду» по ночам с круглых рекламных тумб. Что говорить о картинах — сама по себе «Бессонница», где Сара изображена изможденной, с серой кожей и тусклыми волосами, с выглядывающими из-за ее спины черными полупрозрачными детскими фигурками — образ, очень похожий на афишу «Медеи», — была уникальна, редка, желанна многими.

Но мало кто знал, что она — часть триптиха «Ночь», который Муха писал уже в Америке, после расставания с Бернар. Отто наткнулся на это случайно, в архивах, куда они с Кларой ездили лет восемь назад, после того, как ему удалось купить «Пробуждение» у старухи Фринцбурген. Эксперты подтвердили подлинность этой никому не известной картины Мухи, и Отто поехал в Прагу, чтобы почитать его воспоминания, в слабой надежде наткнуться на след «Пробуждения». И ему повезло.

«Она была рыжим пламенем моей жизни, — писал Муха, — когда мы познакомились, мне было тридцать четыре, ей — пятьдесят, в жизни — худая как щепка женщина, которая сонно двигалась по комнате, — но как преображалась она в свете софитов! И сегодня, на берегу Гудзона, я ношу ее у себя внутри, спящую, уставшую, но иногда мне кажется, что она просит меня разбудить ее. И тогда я сажусь к холсту». В примечаниях мелким шрифтом следовали краткие сведения: триптих «Ночь». 1. «Ночной кошмар», зак. 1907 г., март, 23-е; 2. «Пробуждение», зак. 1909 г., февраль, 25-е; 3. «Бессонница», зак. 1910 г., апрель, 1-е.

Самым прекрасным полотном из триптиха, был, конечно, «Ночной кошмар», за которым Отто гонялся долго, уговаривал, подкупал, плел косы интриг и, наконец, через своих агентов в США добился, чтобы картина была выставлена в нью-йоркском отделении «Шелди’с». Купить ее было делом техники. Рядом с «Пробуждением» она смотрелась волшебно. Приехав из Америки, Отто тогда повесил их рядом и надолго застыл. Цвет перетекал от одной картины к другой волнами, рождался из полной тьмы, достигал слепящего солнечного золота. Линии, единая композиция, цветы на голове Сары — в «Ночном кошмаре» увядшие, даже как будто сгоревшие, в «Пробуждении» — только что срезанные, свежие — все сочеталось между собой, являло глубоко продуманный замысел. И замыслу этому не хватало третьей, финальной главы, в которой цвета вновь тускнели, кожа бледнела, а из-за спины вместо волн света глядели маленькие призраки прошлого.

Вынесли флагманский лот: Иван Шишкин, «Опушка леса». Аукционист «Кассель» объявил стартовую цену: 700 000 долларов и шаг аукциона — 10 000. В воздухе замелькали таблички. Отто для проформы поднял одну ставку, которую тут же перебили.

— После скандала с этим голландцем все жаждут подлинного Шишкина, — сказала Клара очевидное. Отто только кивнул. — Когда он был? Лет десять назад?

— В 2004-м, — ответил Отто. Тогда флагманский лот на «Шелди’с» — Шишкин, оцененный в 1 300 000 долларов, — оказался слегка подрихтованным пейзажем Маринуса Куккука, красная цена которому была 20 000. Скандал был затяжным и разрушительным для репутации аукциона.

— Господи, как летит время. — Клара слегка прикоснулась к своему виску.

Отто не интересовался Шишкиным. Его медовый свет, прозрачная листва, однообразие пейзажей — салонный вкус, все равно что собирать одинаковые десертные ложки в набор. Отто составлял свои коллекции, складывал пазлы истории, открывал неизвестные пласты. У него висел бесценный цикл Густава Климта о взрослении, последняя картина которого «Три возраста женщины» была всемирно известной, об этих же, «тренировочных», не знал почти никто. А они были прекрасны: дитя в желтом крепдешиновом цвету, кудрявая девочка, плывущая в кувшинках, девушка-подросток в золотой светящейся накидке из рыб, юная женщина с цветущими ветками вместо рук, старуха, корнями вросшая в землю.

— Продано! — ликующе растягивая звуки, «Кассель» опустил молоточек на блюдце, — господину с номером 113–950 000 долларов.

Господин с номером 113 тряхнул кудрями, Клара повернулась, чтобы посмотреть на него с равнодушным любопытством.

— Новенький, — констатировала она. — По виду итальянец.

Картину осторожно сняли со стены продаж и сразу же перепеленали серой тряпкой, похожей на мешок. Если бы факт, что «Бессонница» является частью триптиха Мухи, стал общеизвестным, флагманским лотом была бы именно она. Но она шла лишь третьим номером со стартовой ценой в 500 000 долларов. Все складывалось как нельзя лучше. Отто глянул на Катрину: та копалась в телефоне.

— Роберт Мэпплторп, «Портрет Патти Смит», стартовая цена 650 000 долларов, — объявил аукционист. — В подарок к этому лоту идет коллекционное издание книги Патти Смит «Просто дети» с фотографиями Мэпплторпа.

Помощники принесли картину: хрупкое создание на балконе, то ли юноша (грубый подбородок, широкие плечи), то ли девушка (длинные волосы, тонкая талия) в белой мужской рубашке, вокруг — яркий многоцветный коллаж вывернутых внутренностей хиппи-реальности: Джим Моррисон, знак Greenpeace, Вьетнам, пестрые ленточки. На этот раз оживились люди за стойкой с ноутбуками.

Отто скучал. Какой интерес работать в одной области: собирать только картины или только книги, как делали многие. Его тонким, тайным удовольствием были театральные коллекции! Костюм, расшитый бисерной сыпью, тут же оригинал его эскиза, программка с премьеры, партитура, пуанты — у Отто было несколько таких бесценных наборов. У него был объем, воздух, жизнь и ветер — каждая комната являла собой отдельную вселенную, в которой даже пахло так, как тогда в зале, в то мгновение, когда постепенно гас свет, а кулисы, тяжелые, красные, как вино, открывались в первый раз.

В аукционный зал вошли двое мужчин. Дверь вырвалась у одного из них из рук, как живое существо, и оглушительно хлопнула. Отто оглянулся: мужчины занимали места, на их волосах блестели крупные капли воды. Он посмотрел в окна: узкие и маленькие, они находились под потолком зала. Стекла были залиты водой: за окном бушевала гроза. По залу понеслось слово — ураган.

Чи вяло поднимал ставки на Мэпплторпа, пару раз их перебила Катрин. Когда стоимость перевалила за 700 000, в схватку вступил Ксавье. Цена бежала вверх, тут все выходило гораздо интереснее, чем с Шишкиным. Отто знал, что Директович является горячим поклонником Патти Смит — он даже устраивал ее квартирник в Москве, на который та приезжала со старшим сыном.

— Продано! — Ведущий был чрезмерно рад результату этих торгов. — Один миллион триста тысяч! Господин с номером 95!

Ксавье опустил глаза, набивал на планшете текст — наверняка сообщал своему хозяину, что задание с блеском выполнено. Даже по тому, как ему на лоб спадала челка, было заметно, что он очень доволен.

В зале стало еще темнее.

Помощники вынесли ее. Повесили на аукционную стену. Распорядитель сделал паузу и сам взглянул на картину. Залюбовался.

— Лот номер три. Альфонс Муха, «Бессонница», 1910 год. Стартовая цена — 500 000, шаг тот же — десять тысяч.

Начали. Отто боялся дышать. Он понимал, что сейчас нужно. Держать себя в руках. Спокойствие и рассудительность. Пусть Чи с Катрин пободаются. Посталкиваются лбами. Он вступит в игру после восьмисот тысяч. Но интерес к картине проявили не только они. Ставки поднимали около семи человек, в том числе один из тех мужчин, которые пришли позже. Отто не знал их. На семистах шестидесяти тысячах он не выдержал и тоже поднял свою табличку.

Распорядитель «Шелди’с» стоял за своей кафедрой, выкидывая руку то в одну сторону, то в другую, мгновенно считывая знаки от своих помощников, но Отто казалось, что тот танцует ритуальный шаманский танец, крутится как дервиш, вводит в транс:

— 132!

— 95!

— 88!

— 17!

— 105!

— 132!

— 88!

Цифры плыли перед его глазами. Цена перевалила за миллион. Клара застыла рядом как памятник, но неподвижность выдавала сильное волнение. Таблички взлетали в воздух, будто бесшумно играл напряженный струнный оркестр. На полутора миллионах аукционист отметил, что цена выросла втрое по сравнению с первоначальной. Отто понял, что Катрин заинтересована в «Бессоннице» гораздо больше, чем он рассчитывал. Знать, что эта картина — лишь часть целого, она, конечно, не могла — Отто позаботился о том, чтобы архивы были уничтожены, а выдержку из дневника Мухи с описанием триптиха хранил у себя в сейфе. Но, вероятно, ее интерес был обоснован чем-то другим. И очень крепко финансово обоснован. Отто выделил себе под «Бессонницу» высшую планку в три миллиона, запас еще был, но он уже начинал дергаться. Мысленно он поблагодарил Клару за то, что она заранее позаботилась о сердечных таблетках.

Он заставил себя успокоиться и отметил, что после полутора миллионов количество желающих сократилось. Полностью затихла электронная стойка. Задние ряды. Сдался Чи. Ксавье, получивший свою победу с Мэпплторпом, отстраненно наблюдал. После миллиона шестисот они с Катрин остались вдвоем. Но Отто уже знал, что это последние большие волны перед победой. Это чувство всегда приходило к нему на аукционах заранее: начинало покалывать пальцы, по голове ползли мурашки. Так, наверное, чувствует себя олимпийский бегун, когда понимает, что он один на один с красной линией, осталось только ее перелететь. Еще чуть-чуть пометались ставки:

— 132!

— 88!

— 132!

— 88!

— 132!

Распорядитель начал считать. Сердце ударяло большим молотом. Черные призрачные дети радостно, как на хозяина, смотрели на него из-за спины Сары Бернар.

— Продано! — долгожданный сладкий стук молотка, — один миллион семьсот десять тысяч! Господин с номером 132!

За окнами громыхнуло угрожающе близко.

Клара спокойно перегнулась через Отто и почти нежно глянула на Катрин.

Неожиданно в зале полностью погас свет, остались зиять только прямоугольные окна ноутбуков. Без искусственного освещения зал мгновенно стал похож на подвал. Темнота непогоды за узкими окнами стала выпуклой и зловещей. Несколько человек ахнули, и их голоса сложились в громкий театральный выдох. Как ночные мыши, зашуршали в темноте помощники аукциониста. Отто почивал на своем счастье. Третья часть триптиха. Да пусть хоть весь Лондон снесет ураганом, ему и дела нет.

Аккуратно перебирая руками спинки стульев в полумраке и шепча извинения направо и налево, к нему пробирался распорядитель.

— Господин Майер, — сказал он совсем другим, тихим голосом, — я приношу свои глубочайшие извинения, но отключение электроэнергии сбило все наши программы, и сведения о вашей покупке не прошли у нас в реестре. Последние торги аукциона теперь будут признаны недействительными, так как они были не закончены.

В этот момент включили свет. Распорядитель прошел к кафедре:

— Господа, нам дали аварийное питание. К сожалению, потребуется много времени на восстановление программ. Я вынужден объявить аукцион прерванным. Он будет продолжен через два дня — девятнадцатого апреля в 15.00. Всех вас оповестят дополнительно. Еще раз приносим наши извинения.

Каким-то образом прошли, протянулись эти два дня. Ураган вырвал из земли деревья, перевернул автобусные остановки, сорвал с домов куски крыш, которые лезвием срезали цветы с клумб в Гайд-парке. Хаос природы, казалось, поселился и в душе Отто. Он не находил себе места.

У Полли, внучатой племянницы Клары, которая жила в Лондоне, была свадьба — они не могли не пойти. Ветер еще не утихомирился, в новостях говорили о десятках погибших, на столах, расставленных на зеленом газоне поместья, метались скатерти, прибитые тяжелыми вазами с цветами, гости в легких нарядах кутались в пледы, прятались в оранжерее.

Отто сидел на веранде, смотрел на плещущееся на ветру платье невесты и не мог унять тревогу. Один раз он был близок к тому, чтобы закурить — вспомнить привычку, к которой не возвращался вот уже пятнадцать лет.

Это было неслыханно — отменить результаты аукциона. Он не желал сдаваться. Он дошел до владельца «Шелди’с». Но ничего не смог добиться — формально не было нарушено ни одно правило, у них оказался четкий кодекс действий на случай стихийного бедствия. Единственное, что они ему пообещали, — начать торги с «его» лота, а Катрин, по слухам, не будет — улетела на открытие какого-то фестиваля то ли в Бразилию, то ли на Кубу. Что ж, значит, будет второй раунд. «Бессонница» все равно будет его. Может быть, в отсутствие Катрин даже по лучшей цене. В каждом минусе есть плюс.

Два дня спустя он снова был в том же зале — на этот раз пришел около часу дня и ходил кругами, как прикормленная собака, пока его не пустили внутрь.

— Дамы и господа, лот номер один нашего сегодняшнего аукциона! Сергей Судейкин, «Чаепитие», 1946 год, стартовая цена — 50 000 долларов, шаг —2000.

Отто дрожащими руками стал открывать каталог — он заметил, что за два дня они отпечатали их заново, и даже оценил их оперативность, но не заглянул, не проверил, на месте ли его «Бессонница».

Ее не было. Он пролистал три раза. Медленно встал. Пошел прямо к кафедре мимо взлетающих вверх табличек. Один из помощников аукциониста кинулся к нему. Он слышал движение сзади: Клара шла следом.

— Почему в каталоге нет «Бессонницы» Альфонса Мухи? — перебивая ход торгов, спросил он громко. Громче, чем надо было.

— Эта картина не входит в список торгуемых полотен, — бесстрастно ответил ему распорядитель, уже другой, с короткой стрижкой ежиком, с табличкой «Норман Джонс» на груди.

— Но она была заявлена позавчера! — Отто чувствовал, что теряет самообладание, чувствовал, что все бесполезно — картина ушла.

— Господин Майер, позавчера был другой аукцион, а теперь прошу меня извинить, вы срываете торги.

Отто осел на ковер, в руки Клары.

Призраки насмехались над ним. Он лежал в просторной больничной палате с прямоугольными лампами. Вот и Мила, смотрит исподлобья. Она ушла от него так же, как «Бессонница», — в потемневший от дождя проем двери, собрав обширный сарафан в кулак.

«Что ты хочешь от меня?»

Пятый год семейной жизни с Кларой, и эта рыжая девочка — вдруг. Он гладил ее по волосам — долго, пока она не повернулась к нему лицом, и вся прелюдия длилась долго, он почти ее раздел, а потом — «что ты хочешь от меня?». Громыхнуло над головой. Он перестал целовать ее в желобок между грудей, поднял голову, посмотрел в лицо. Она выбралась из-под него, встала, смяла в руках юбку, будто прямо сейчас собиралась стирать ее в тазу, и ушла.

«Что ты хочешь от меня?» — повторила за ней Сара Бернар, вонзив длинную иглу ему в грудь. Ураган слизывал внизу дома, словно брикеты сливочного масла. Черные прозрачные детские фигурки ходили по земле, закручиваясь книзу в змеиный хвост.

— Телефон…

— Лежи-лежи, я сама. Доктор сказал — лежать.

— Что там?

— Микроинфаркт, две недели полного покоя после выписки.

— Я про телефон. — Отто приподнялся на локте, но тут же снова лег: грудь как будто разломили пополам. Поплыли перед глазами вытянутые огни больничных ламп.

— Ах, это, — спокойно сказала Клара. — Сообщение. Очень странное. И номер неизвестный.

— Так что там? — чуть раздраженно повторил Отто.

— «Парад вас ждет в Москве».

Глава 13

Инга проснулась раньше семи. Впервые после зимы натянула спортивные брюки, куртку и побежала в парк. Неслась как угорелая, забыв о дыхании, доводя сердце до исступления. Дома горячий, до иголочек по всему телу, душ. Отогнать от себя тяжелый звук падающего на асфальт тела. И второй, страшный: звук шин, переезжающих мягкое. Туманов не кричал. Они с Олегом бежали к нему, понимая — это уже труп. И если была какая-то надежда — она пропала после того, как машина перекатилась через его тело.

А потом темнота заполнилась миганием огней автомобилей, и полицейский, большой и вальяжный, как таежный медведь — Инга запомнила: сержант Павел Купленов, — долго допрашивал Штейна и Ингу, записывал их слова в бесконечные формуляры.

Купленов снимал с них показания, как мерки, а из дома-музея высыпали растерянные, с блуждающими глазами поэты, и кто-то ухал, как ночная сова. До Инги доносилось: «такой талантливый…», «гений», «он мог бы стать…». У ели стояла молоденькая девушка, читавшая два часа назад стихотворение про кладбище, и скулила, как брошенная собака.

— Вы уверены, что это был наезд? — Купленов снова и снова задавал один и тот же вопрос, пока Штейна не прорвало.

— Я фотограф, а не слепой музыкант! Машина сорвалась с места, а до этого она стояла и ждала его! Да, я уверен! — кричал Штейн. — Пишите!

— Марку автомобиля, номер успели разглядеть?

Нет, не успели. Темная, седан, больше ничего. Уехали они из Королева в одиннадцатом часу вечера, всю дорогу домой молчали.

После душа Инга заставила себя поесть. Она стояла над туркой с кофе, когда в кухню вошла Катька.

— Ты почему дома? — спросила она дочь, не поворачивая головы.

Катя двинула бровями.

— Воскресенье вообще-то.

Инга услышала в этом все: и «ну ты, мать, даешь», и «тебе на меня наплевать», и «что-нибудь случилось?».

— Ты погладила мне синюю кофту, я просила?

— Я пожарила гренки. — Инга свалила хлебцы со сковородки на тарелку, поставила перед Катей нарезанный сыр.

— Ничего себе, — удивилась Катя. — Ты думала, что меня нет дома, и поэтому пожарила мне гренки? Ты просто гений последовательности.

Инга не обратила внимания на Катин выпад.

— Как дела в школе?

— Да какие там дела… Нечего рассказывать. Хотя нет! У нас новенький. Дима зовут. — Катя намазывала на гренку сливочное масло, оно быстро таяло, пропитывая корочку. — Ты, кстати, знала, что наша школа стала инклюзивной? Он будет у нас учиться по какой-то своей отдельной программе, представляешь? Вскочил на литературе, говорил монотонно так, как робот. А сам весь какой-то тонкокожий, как будто вообще без защиты. Хочется даже как-то… прикрыть его, что ли… А ты знала, что имя Акакий значит «незлой»? А нашито все ржут, как трехлетки. Как будто фамилия Афиногенов чем-то лучше.

Кофе получился слишком крепкий, гуща не оседала на дно, чувствовалась на губах. Инге было сложно сконцентрироваться на Катиной болтовне. Она как будто бы до сих пор слышала этот тошнотворный звук. И каждый раз, когда моргала, видела подброшенное капотом в воздух тело Туманова.

— …а фамилия у Акакия Акакиевича должна была быть изначально Тишкевич, или Тышкевич, как-то так, я не запомнила, — трещала Катя, — вообще, этот Дима так интересно рассказывал.

— Какие планы на день? — перебила Инга. И тут же пожалела: вопрос прозвучал так, будто она хочет избавиться от присутствия дочери. Ей стало стыдно, потому что отчасти именно так и было.

Катька замолчала. Доела гренку, запила чаем и сказала уже совсем другим тоном:

— Доставать тебя не буду, не беспокойся. Мы с папой хотели в кино сходить. У него сегодня нет дежурства. Потом зайду к нему, повидаюсь с Кефиром, соскучилась по его шерстяной морде.

Инга и Сергей развелись, когда дочка ходила в подготовительную группу в детском саду. Сергей был идеален. Куда ни плюнь — одни достоинства. Спокойный, умный, добрый, к тому же талантливый хирург. Он хотел, чтобы Инга сидела дома, готовила обеды и писала иногда статьи для «Вестника культуры».

«Что это за работа — обозреватель светской жизни?» Нет, конечно, он так прямо не говорил. Просто показывал всем своим видом: он спасает людей, а она занимается тряпично-каблучным легкомыслием.

— Что за фильм? — сдерживая раздражение, поинтересовалась Инга.

— «Иллюзия обмана-3». — Катька встала, чтобы убрать масло. — Очень, между прочим, вкусно, спасибо. Ну не закатывай глаза, ты же знаешь, что папа такие любит. — Ее ехидная мордочка высунулась из-за двери холодильника. — Первая часть была вообще офигенной! Я пять минут с открытым ртом сидела, когда этот Дилан Родс, который агент ФБР, оказался главным гадом! То есть он и есть бэд гай и разыскивает сам себя! Идеальное прикрытие!

Инга улыбнулась.

— Со второй частью они напортачили, конечно. — Закрыв холодильник, Катька села обратно к столу. — Там все как-то мутно, да еще и Гарри Поттер совсем ни к месту. Ну актер, который его играл, — пояснила она, увидев изумленные глаза Инги.

— Бедняга, теперь на всю жизнь застрял в Хогвартсе.

— Ну. А теперь надо обязательно посмотреть третий фильм, понимаешь? Скорее всего, совсем отстой, но вдруг?

В дверь позвонили.

Семейная жизнь дает течь примерно в одном и том же месте: частые ссоры, редкий секс. Но у них была и еще одна пробоина: самолюбие Инги. В тот вечер, семь лет назад, они договорились: Катю из сада забирает Сергей. Инга тогда только устроилась в QQ, ей дали задание: день рождения Агу-пиной в «Метелице». Она должна была в лепешку расшибиться, но сделать хороший репортаж. Часов в пять вечера Сергей позвонил. Инга не подошла к телефону. Он написал: «Забери Катю. У меня форс-мажор на работе». Этот приказной тон, краткость фраз. Инга прочитала между строк: «твоя карьера неважна, а моя — важна». Ответила также сухо: «НЕТ».

В полдесятого ей позвонила Ольга Петровна, Катина воспитательница. Садик закрывался, за ребенком никто не пришел. Они встретились с Сергеем у ворот детского сада: оба примчались к ним практически одновременно. Катя сидела в будке охранника: Ольга Петровна ушла домой, ей с утра опять на смену. Охранник поил Катю чаем с сушками, а Инга прямо у ограды орала во всю глотку на Сергея, что он безответственный, что так невозможно жить, что ему наплевать на семью, что эсэмэсками о ребенке не заботятся, что он рушит ее карьеру, сорвал ей важный репортаж, ненавидит ее работу и мечтает, чтобы ее уволили. Сергей молча выслушал ее, а потом сказал:

— Днем в школе 1267 случился пожар. К нам поступило двадцать восемь детей с тяжелыми ожогами. Двенадцатилетний мальчик, на которого упал горящий шкаф, скончался у меня на столе.

Никогда до этой минуты Инга не думала, что самоотверженность близкого человека может ранить больнее, чем козни недоброжелателей. Она почувствовала себя настолько паршиво, словно он навсегда отнял у нее остатки самоуважения. Она, всегда бесстрашная и даже безрассудная, когда дело касалось простых вещей — преодолеть, доказать, победить, пойти напролом, впервые в жизни была раздавлена стыдом и бессилием. Он обыграл ее на каком-то важнейшем поле человеческих смыслов, и она не понимала, как с этим жить дальше. Он жил — а она играла роли, и сознавать это было совершенно непереносимо.

Сергей собрал вещи в тот же вечер. Инга молча его проводила. Кефир, безродная дворняга, которую так любила Катька, увязался за ним.

В первые месяцы после развода было трудно создавать видимость хороших отношений. Да и вообще — было трудно. Они старались ради дочери. Возможно, она бы сдалась, если бы он вернулся сам. Но он не вернулся. Через пару лет стало легче. Боль притупилась. А может быть, Инга стала спокойнее.

Сейчас они общались ровно, почти тепло, как дальние родственники, давно пережившие все обиды. Ну или почти пережившие.

— Привет! — За эти годы Сергей стал только интереснее: в густых волосах ни сединки, легкая щетина подчеркивала впалые щеки. Аккуратный свитер, джинсы: Инге казалось, что и в повседневной жизни он выглядит как хирург. Не просто чистый. Стерильный.

— Мы с Катькой идем в кино, она сказала тебе?

— Привет, — ответила Инга, — гренку с сыром хочешь?

— Давай! — Сергей схватил с тарелки хлеб.

Ей всегда нравились его руки. Они жили своей жизнью: тонкие пальцы, у которых нервных окончаний было в разы больше, чем у простого человека. Настоящие руки хирурга.

…как он проводил пальцами по моей шее, медленно опускаясь по позвоночнику…

— Кофе будешь? — Она резко шагнула к плите.

— Не, мы поскакали. Сеанс через двадцать минут. Можно, она заночует у меня?

— Мы вроде об этом не договаривались. — Инга недовольно посмотрела на него.

— Вечером созвонимся, ладно?

— Ладно, но не позже одиннадцати привези ее домой.

— Хорошо, — хмуро пробурчал Сергей.

Завибрировал Whatsapp.

Штейн: «Посмотри».

И три фотографии. Вернее, это была одна и та же фотография со вчерашнего вечера, но с каждым разом увеличенная все больше. Тот самый снимок, ради которого он заставил ее позировать под фонарем. На первой фотографии за спиной Инги (она отметила, что получилась действительно хорошо, свет создавал ореол вокруг волос) было обведено красным овалом какое-то темное пятно. На второй фотографии обведенный участок снимка был значительно приближен, в темноте различимы очертания стоящей на обочине машины. Третий снимок был хорошо осветленным и увеличенным вторым, красным контуром уже была обведена часть номера: «…37AP177rus», а под ним, почти нечитаемо: «…ота-центр Москва».

— Мам, мы пошли! — крикнула Катька из коридора.

— Подожди, поцелую тебя. — Инга вышла в коридор, обняла дочь. Она не смогла бы определить точно, сделала она это из личного порыва, для Катьки или из-за Сергея. Хотелось дать ему понять: мы вдвоем и у нас все хорошо.

— О, опять глаза внутрь головы повернула, — проворчала Катя, глядя на отца.

— Что случилось? — спросил Сергей.

— Ничего, — Инга постаралась улыбнуться, — идите. Хорошо вам посмотреть вашу глупую киношку.

— Мам!

— Пока!

Закрыв дверь, она сразу схватила телефон и написала сообщение Катьке: «Не говори отцу, что я без работы». Получила в ответ хитрый смайлик.

Потом набрала Штейна.

— Ты уверен? — спросила без всякого приветствия.

— Уверен. Это та самая машина. Я видел, как она через несколько секунд после нашей «фотосессии» сорвалась с места.

— Олег, у нас есть след убийцы! Мы должны сообщить этому, Купленову. Он оставлял тебе вчера свои контакты?

— Я уже позвонил ему.

— И что?

— Надо ехать к нему в участок для дополнительной дачи показаний. Такой приусадебный, знаешь, участок, на нем одни показания растут, а посередине — дача. Дача показаний.

— Господи, Штейн, сейчас не до твоих шуток!

— Короче, он ждет нас во второй половине дня. Напяль что-нибудь попроще. Не к поэтам едем. Катька дома? Хотел притащить ей новый номер «Фотодоков».

— С Сережей в кино пошла.

— Родительский день. Ясно.

— Да что тебе ясно? Ладно… Штейн!

— Ну?

— Ты молодец, что поставил меня вчера под тот фонарь.

Инга мерила кухню шагами и репетировала про себя разговор с Купленовым.

Но что сделает этот мишка косолапый? Сонно запишет информацию в сотый формуляр? Да ни в жизнь он не станет выяснять, какой у машины был полный номер, кому она принадлежит.

Инга вспомнила водянистые глаза сержанта. Не человек — вынутый из воды покойник. Набрала другой номер:

— Кирилл? Доброе утро, это Инга Белова. Я насчет Волохова.

— Инга? Здравствуйте. — Голос у Архарова был сонным. Инга быстро глянула на часы: десять тридцать — не рано вроде.

— Извините, если разбудила. Но вы сказали, что готовы помочь в расследовании. Я все-таки ввязалась. И я только вам могу доверять! Дело в том, что убит еще один человек, имеющий отношение к Волохову, — Туманов. И это случилось прямо на наших глазах.

— Как и где?

— ДТП. В Королёве. Вернее, в доме-музее рядом с Королёвом. И это не совсем ДТП, то есть совсем не…

— Еще раз: как зовут?

— Владислав Туманов. Звали…

— Перезвоню! — Кирилл отключился.

Кирилл чистил зубы и свободной рукой листал страницы в телефоне. По сводкам он быстро нашел: пострадавший Туманов, городской округ Королёв, наезд со смертельным исходом, дознаватель — Купленов. Отложил телефон.

Ему почему-то нравилось, как бесцеремонно влезает в его жизнь эта дерганая Инга Белова. Взъерошенная, напряженная, как тетива. Занятная… Он даже представил себе один раз, как они утром вместе готовят завтрак у него на кухне. Вот он разбивает яйцо о край сковородки, вот Инга — в его рубашке — смотрит на него. Кирилл быстро себя осадил. Не то чтобы у него не было случайных женщин, еще как было, но это — совершенно другая история. Она была из одержимых, увлекающихся и решительных натур. В первый год службы Кирилл и сам был такой. Но когда его пару раз обсмеяли и поставили на место, он сообразил, что увлеченность свою показывать на работе не надо. Старательность — это да, начальство слушать разинув рот — два раза «да». Энтузиазм полагалось держать при себе. А вот Инга ничего не боялась, ну, видно, не огребала еще ни разу.

Кирилл вышел из-под душа и принялся растираться полотенцем. Почему ей так везет на трупы? Как она умудряется оказаться там, где что-то происходит? Смерть Волохова, задавленный машиной Туманов. В дорогущую книгу Кирилл, само собой, не верил — видел в этом только предлог, чтобы влезть в расследование. В чем интерес этой Инги? Может, она играет с ним? Почувствовала, что можно сесть на шею, вот и пользуется. Она журналистка, могла пронюхать про их раскосец с Рыльчиным, решила, что сможет крутить им, Кириллом? Что, не было таких историй? Да сколько угодно. Бабы, одно слово. И еще это — «я только вам могу доверять!»

Кирилл оделся. Его ментовский стаж, если вдуматься, всего ничего, а он уже готов подозревать кого угодно в чем угодно. Вот она, профессиональная деформация! А с другой стороны… береженого бог бережет. Кирилл выдохнул, «надо держать себя в руках», набрал номер.

— Ну, рассказывайте. Где и что, уже знаю. Теперь меня интересует, как и почему. Только телеграфно.

— Да, это не лишено определенного смысла. — Архаров молчал и словно бы раздумывал в ответ на страстные призывы Инги к действию.

Он не дал ей от ворот поворот сразу, не сказал, что пробивать номера непонятных машин вне его компетенции, не назвал ее сумасшедшей, что очень воодушевляло. Инга ждала.