Охота на Лунина Горский Александр
– Там все не так просто. – Иван Андреевич запер калитку и быстро догнал неторопливо идущего к дому Илью. – Кое-где семь, в некоторых толкованиях восемь, но вот возьмите, к примеру, самоубийство. Его в этом списке нет, а церковь полагает его одним из тягчайших прегрешений. Удивительно же?
– Никогда об этом не задумывался, – честно признался Илья.
– Вам и ни к чему это.
Вместе с Луниным писатель поднялся по деревянным ступеням на террасу, слабо освещенную несколькими стоящими на столе свечами. Только сейчас, в их неровном свете, Илья смог заметить, насколько сильно постарел Короленко за прошедший год. Он сильно похудел. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала выпирающие из-под нее кости черепа. Казалось, что, если натянуть ее еще немного сильнее, она непременно порвется. Илья машинально коснулся рукой собственного лица и почувствовал пружинящий под кожей щеки плотный слой жира.
– Вы молоды, полны сил, дышите полной грудью. Вас подобные вопросы и не должны волновать. Но ведь проблема все равно существует. И как решает эту проблему церковь? – Короленко занял одно из стоящих у деревянного стола плетеных кресел, махнув рукой Лунину на другое.
– Как? – на всякий случай поинтересовался Илья.
– Никак, – пренебрежительно махнул рукой Иван Андреевич и придвинул к себе стоящую на столе наполовину полную бутылку с коньяком. – Наша милая всепрощающая церковь провозгласила самоубийство чуть ли не самым тяжким грехом, придумав этому воистину иезуитское обоснование, хотя вы, конечно, знаете, что в нашей державе иезуитов как таковых вовсе не было.
– Да? – удивился Лунин, имевший весьма смутное представление об иезуитах и еще меньшее обо всем остальном, связанном с выбранной Короленко темой.
– Да, – кивнул писатель, разливая коньяк по бокалам, – самоубийство в глазах церкви ужасно тем, что этот самый самоубивец, совершив свое жуткое деяние, не имеет после возможности покаяться. Улавливаете нюанс? То есть ежели ты кого другого удушегубил, а потом перед смертью успел покаяться да грехи замолить, это одно. Это, так сказать, понять можно, поди, сами видели, какие у бандитов раньше похороны были. С попами, с крестами, с бубенцами. А вот ежели человек сам на себя руки наложил, то ему только на бубенцы и можно рассчитывать. Вот вы как полагаете, Илья Олегович, справедлив сей подход?
– Ну, знаете, – чуть не поперхнулся коньяком Лунин.
– Вот и я думаю, что несправедлив, – по-своему истолковал его замешательство Короленко. – Конечно, само по себе самоубийство – это вещь жуткая, запредельная, я бы сказал. Те идиоты, которые это из-за неразделенной любви делают али еще по какой глупости, они, может, и заслуживают, чтобы гореть в геенне огненной, ежели таковая, конечно, существует. Но ведь бывает так, что самоубийство – это жест отчаяния.
– Мне кажется, это всегда жест отчаяния. – Тема разговора уставшему после пятичасового сидения за рулем Лунину казалась довольно странной, но он решил по мере сил поддерживать беседу, надеясь затем перейти к тем вопросам, которые представляли для него больший интерес.
– Отчаяние отчаянию рознь, – возразил Иван Андреевич, – большей частью оно, конечно, от слабости человеческой. Чуть судьба на излом прихватила, проверить решила, так человек сам и готов пополам переломиться, а так нельзя, неправильно это. Недостойно звания человеческого.
Сделав небольшой глоток, Короленко поставил бокал на стол и откинулся на спинку кресла. В темноте его голос показался Лунину особенно пронзительным, казалось, что затронутая тема имеет для писателя какое-то важное значение, но какое именно, пока ему было непонятно.
– Но ведь бывает и так, – продолжил писатель, – что для того, чтобы продолжать жить, человек должен вынести страдания, не важно какие, физические или моральные, которые обычный человек, не слабак, не тряпка, но и не герой, вынести не может. Может быть такое?
Под пристальным взглядом блестящих в темноте глаз Илье ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть.
– А раз может, – удовлетворенно кивнул ему в ответ Короленко, – не кажется ли вам чрезмерно жестоким, я бы даже сказал, бесчеловечным требовать от простых людей быть героями только ради того, чтобы они заслужили прощение?
– Должен ли быть человечным тот, кто человеком не является? – Слова сорвались с языка Лунина, прежде чем он сам понял смысл заданного им вопроса.
Несколько мгновений Иван Андреевич пристально буравил взглядом Илью, затем вновь потянулся к бокалу с коньяком.
– Я начинаю жалеть, что отец Сергий так рано уехал. Он определенно оценил бы простоту и вместе с тем изящество вашей формулировки.
Илья смущенно заерзал в кресле и, наконец, не утерпел:
– Иван Андреевич, а ведь я к вам по делу приехал.
– Неужели? – притворно удивился Короленко. – Хотя, чего ж там. Кто потащится в такую даль, чтобы просто так навестить старого больного старика?
– Что с вами, Иван Андреевич? Если честно, вы сильно изменились.
– И не сказать, что помолодел, – усмехнулся писатель, – не берите в голову. Так, вылезли всякие болячки, но, думаю, некоторое время еще поживу.
– А почему вы один? Где ваши франкоговорящие овчарки? Да и Фадея я что-то не вижу.
– Фадея я спать отправил, чтобы под ногами не мешался. Он ведь нехристь у меня. В детстве не окрестили, а как вырос, так и сам не захотел. Отец Сергий уж и так его склонял, и этак, да все равно ничего не вышло. Так что я теперь стараюсь, чтоб они меньше друг друга видели.
– А собаки, они тоже с отцом Сергием не сошлись характерами? – беззаботно улыбнулся Илья и тут же увидел, как помрачнел Короленко.
– Нет больше моих девочек. Отравили, уж год как почти, в декабре прошлом.
– Вот это да, – растерялся Лунин. – Как же так вышло?..
– Сам не пойму, такие умные собаки были, не каждому человеку столько ума дано бывает, – Иван Андреевич оценивающе взглянул на Лунина и, придя к какому-то, очевидно неутешительному, выводу, с грустью покачал головой, – да, не каждому. Они ведь от посторонних ничего не принимали. Я и Фадей, других они вовсе не признавали. А тут утром просыпаюсь, слышу, во дворе вой стоит. Ну чисто волк дикий воет. Я карабин схватил, на крыльцо выскакиваю и вижу – Фадей посреди двора стоит на коленях и завывает. Ну, думаю, все, и так у мужика ума немного было, а тут и последним тронулся. Подбежал я к нему и тут, не скажу, что тоже завыл, но ноги-то у меня подкосились. Лежат мои девочки на снегу рядом друг с дружкой, лежат и не дышат. А морда у каждой вся в пене. Я их потом на вскрытие отдал.
– Собак? – удивился Илья.
– Моих девочек, – угрюмо отозвался Короленко, – оказалось, съели по куску мяса с какой-то отравой. Как могло такое случиться, ума не приложу. Это ведь кто-то ночью залез во двор, и собаки не только его не тронули, но и мясо у него из рук взяли. И главное, зачем это все было нужно? У меня ведь земли много, полгектара, считай. Они и со двора никогда не выходили, никому не мешали.
– Странная история, – пробормотал Лунин. – Значит, так ничего узнать и не удалось?
– Нет, в тот же день никаких следов не нашли, а потом уже не до этого стало. Представляете, так совпало, на следующий день пропал наш главный следователь.
– Шубин?
О том, что руководитель районного следственного комитета подполковник Шубин уехал на охоту и исчез, Илья, конечно, знал, хотя подробности этой истории ему до этого дня никто не рассказывал.
– Он самый, Константин Сергеевич. Мы же с ним оба охотники заядлые, вы же знаете.
Лунин кивнул. Он прекрасно помнил ту, годичной давности охоту, когда лишь быстрота реакции и сильные руки Фадея спасли его от неминуемой гибели.
– А в декабре оно самое то на зайца с ружьишком сходить. Я сам в тот год не поехал, уж больно из-за собак расстроился. Какая уж тут охота, когда у тебя глаза все время слезятся да руки дрожат? Так что обо всем узнал на день позже. Вышел Костя поутру из зимовья, у озерца с кофейком постоять, и больше уже никто его не видел. Одну только термокружку потом на берегу и нашли.
– Так, может, он, как и я, в воду полез не там, где надо? – предположил Лунин первое, что пришло ему в голову.
– Не могло быть такого, – решительно возразил Короленко. – Шубин там все места как свои пять пальцев знает, где ключи бьют, туда не сунется.
– Неужели никаких следов не было?
– Так, чтобы глазом видно, никаких. А ведь декабрь, снег кругом уже. Пускали, конечно, собак. Они вроде какой-то след взяли, да через километр потеряли его. В общем, так Костю и не нашли, ни живого ни мертвого.
Некоторое время они сидели молча. Одна из двух стоящих на столе свечей погасла, а слабый мерцающий огонек оставшейся освещал лишь небольшое пространство вокруг себя. В темноте Лунину стало вдруг холодно и неуютно, он подумал, что Короленко вполне мог бы пригласить его в дом, туда, где тепло, светло и не гудят над ухом надоедливые комары.
– Так какое дело привело вас ко мне, Илья Олегович? – задал наконец вопрос Короленко. Звать гостя в дом он явно не собирался.
– Думаю, вы помните цель моего прошлого визита. – Илья потер начавшие замерзать пальцы.
– Если не ошибаюсь, вам была нужна консультация, – кивнул писатель, – причем трудно сказать, была ли она литературного или в большей степени психологического характера.
– Если честно, я и сам не очень понял, – признался Лунин.
– Но ведь та история благополучно завершилась. Не думаю, что в этом есть моя заслуга, но миссию свою вы благополучно выполнили, Смотрова арестовали.
– А моя миссия была в том, чтобы арестовать Смотрова?
Вопрос прозвучал неожиданно громко. Короленко вздрогнул и, как показалось Лунину, с испугом взглянул на своего собеседника.
– Я имел в виду, что вы арестовали преступника. Такая формулировка вас устроит?
– Преступника я, быть может, и арестовал. Вот только некоторое время назад вся эта история начала повторяться. За последние пару месяцев убиты три женщины, причем характер преступлений полностью копирует убийства, произошедшие в прошлом году.
– Вот как. – Иван Андреевич уже успел взять себя в руки, и теперь голос его звучал достаточно спокойно. – Как же такое возможно?
– Мне тоже это очень интересно, – уже чуть тише произнес Илья. – Иван Андреевич, не хочу вас обидеть, но мне почему-то кажется, что тогда, в мой прошлый приезд, вы были со мной не до конца откровенны.
– Илья Олегович, дорогой, – Короленко улыбнулся, но улыбка отчего-то показалась Илье слишком грустной, – откровенность – это очень опасная штука. Она чем-то напоминает хорошо заточенный нож, который вы держите острием к себе. Одно неловкое движение – и вы вскроете собственный живот, а потом будете лежать весь в крови и вывалившихся наружу кишках. Вас мало утешит то, что кто-то из перешагнувших через ваш труп людей скажет: смотрите, он был до конца откровенен!
Возразить Илье было нечего. Тягаться в образности выражений со знаменитым писателем не имело никакого смысла, попытаться заставить Короленко говорить правду Илья тоже не мог, да и не был уверен в том, что Иван Андреевич эту самую правду знает.
– Когда вы вышли из калитки, то не были очень удивлены, увидев меня. – Илья пристально вглядывался в темноту, но все, что он мог увидеть, лишь размытое бледное пятно с двумя черными впадинами глазниц. – Мне даже кажется, что вы ждали моего приезда.
– Кажется, – усмехнулся писатель, – главное слово во всем, что вы мне говорите, это «кажется». А ведь в темноте может показаться все, что угодно. Давайте сделаем так, отложим наш разговор до утра. Приходите ко мне часиков в девять, а лучше в десять. Может быть, я и смогу ответить на некоторые ваши вопросы. Вам ведь есть где переночевать?
Вопрос был задан так, что стало понятно – вероятность ночлега в огромном доме самого Короленко исключена полностью.
– Да, я заказал номер в гостинице, – Илья понял, что его выпроваживают, и лишь накопившееся за вечер раздражение не давало ему незамедлительно подняться из кресла и направиться к калитке, – может быть, мы все же продолжим наш разговор и вы ответите на мои вопросы прямо сейчас?
– Илья Олегович, теперь уже я ни в коем разе не хочу обидеть вас, – Короленко встал первым, – но дело в том, что меня кое-кто уже ожидает.
– У вас гость?
Лунин взглянул на дом. Фасадное освещение было выключено. Лишь в одном из окон второго этажа был заметен слабый отсвет, скорее всего, это горел ночник.
– Я бы даже сказал, гостья, – улыбнулся писатель, – одна моя давняя знакомая. Все уговаривает переехать к ней, ну а я все никак не созрею. Привык, знаете ли, здесь, с Фадеем.
Короленко сделал шаг вперед и оказался лицом к лицу с поднявшимся из кресла Луниным.
– Вы не очень хорошо выглядите, Иван Андреевич. – Илья ощутил в своей ладони холодную, высохшую руку Короленко.
– Что ж поделать, годы идут, – писатель едва заметно усмехнулся и отступил в сторону, давая Илье возможность спуститься с террасы, – обещаю до утра не умирать.
Свое обещание Иван Андреевич сдержал. Он умер утром, в десять ноль семь, после того как ответил на некоторые вопросы Лунина, и отказался отвечать на один, но самый важный вопрос.
Брызги вырвавшейся из раны крови полетели на одежду Лунина, а две капли угодили ему прямо на лицо, из-за чего Илья вздрогнул и машинально коснулся щеки рукой.
– Вот и поговорили, – пробормотал он, глядя на застывшее лицо Короленко. Ему отчего-то показалось, что в последний миг своей жизни писатель решил улыбнуться, во всяком случае, его тонкие бледные губы расползлись в стороны, обнажая мелкие, начавшие желтеть зубы.
Уставившись на фасад дома, Рокси вновь злобно зарычала, но Лунин не обратил на нее никакого внимания. Осторожно развернув пропитанные кровью края бумажного листка, он с трудом прочел несколько неровных, написанных в явной спешке строк.
«Когда-то мы уже говорили о том, что если долго смотреть в бездну, то и бездна начинает смотреть на тебя. Смерть – это самая глубокая бездна, из которой уже нельзя выбраться. Если слишком пристально взглянуть в глаза смерти, то можно самому стать ею».
Поняв, что смысл написанного оказался для него абсолютно непонятен, Илья хотел было еще раз перечитать текст, но в это самое мгновение за спиной у него кто-то передернул затвор автомата, а затем громко, злобно выкрикнул:
– Лежать! Лежать, я сказал! Мордой вниз!
Страница из дневника:
«Тишина. Вокруг меня тишина. Я словно заключена в странную прозрачную оболочку, отсекающую весь шум окружающего меня мира. Мимо проходят люди, иногда они даже разговаривают со мной, и я что-то им отвечаю, кажется, иногда даже удачно. Но на самом деле, даже когда они со мной разговаривают, вокруг меня все равно тишина, просто очень громкая. Звенящая. От которой хочется зажать уши и закричать. Закричать, чтобы эту тишину разрушить. Но разве криком чего-то добьешься? Для этого надо просто заговорить, можно совсем тихо, но только с тем человеком, с кем тебе действительно хочется разговаривать.
А можно просто помолчать вместе, взявшись за руки, и тогда тишина исчезнет. Как я ее ненавижу, эту тишину. И себя уже начинаю ненавидеть. И его…»
Глава 7,
в которой Хованский наконец начинает понимать весь ужас происходящего
– Я вас понял. До понедельника.
Отшвырнув телефон в сторону, Хованский устало закрыл глаза и некоторое время массировал веки указательными пальцами.
– Витя, – приоткрыв один глаз, он коротко взглянул на Изотова, – скажи, почему вокруг так много идиотов?
– Что-то случилось? – насторожился полковник.
– «Что-то», ты прав, назовем это именно «что-то», – вздохнул Дмитрий Романович, – потому как другого названия я подобрать не могу. Звонил прокурор области, рассказал занимательную историю. Это еще первого сентября было, а выплыло лишь сегодня. В третьем лицее решили провести, сейчас я тебе дословно скажу, я записал: «Учебно-тренировочную игру по закреплению навыков самосохранительного поведения».
– Я что-то не очень вник в терминологию, – признался Изотов.
– А тут никто не вник, – мрачно усмехнулся Хованский, – эти дебилы на уроке патриотического воспитания у пятиклассников решили изобразить захват заложников.
– Ого!
– Вот тебе и ого. В класс зашли три амбала с автоматами и объявили всем, что школа захвачена. Сам понимаешь, дети в шоке, один из пацанов с перепугу потерял сознание, остальные закатили истерику.
– И чем все кончилось?
– Да ничем. Прибежал учитель, всех успокоил. Пацану вызвали скорую, слава богу, он к их приезду уже сам оклемался. Может, на этом бы все и замялось, но там ведь сознание-то не все теряли. И под парту с перепуга не все прятались. В общем, оказалось, несколько самых стойких все это дело сняли на телефоны, а видео, сам понимаешь, выложили куда только можно. Говорят, уже под миллион просмотров набрало.
– Нормально, – хмыкнул Изотов.
– Нормальнее некуда. Прославились на всю страну. Так что в понедельник с утра совещание у губернатора. Будем думать, какие по этой истории делать оргвыводы.
– И что сам думаешь? Возбуждаться будем?
– Возбуждаться по какой статье? За злостный патриотизм? Все же хотели, как лучше. У этих идиотов даже автоматы ненастоящие были, страйкбольные. Хотя с виду и не отличишь, конечно. Маразм, Витя, полный маразм, а нам теперь расхлебывать.
– Тебе не кажется… – Изотов оглянулся на дверь и, лишь убедившись, что она плотно закрыта, закончил фразу: – Что маразма кругом все больше становится?
Вздрогнув, Дмитрий Романович уставился на Изотова так, словно видел его впервые в жизни. Под его пристальным взглядом полковник поежился, но все же продолжил:
– Я ведь с тобой сейчас не как с коллегой, как с другом говорю. Близким другом.
– Надеюсь, у тебя близких друзей не слишком много? А то, если ты им всем такие вопросы задавать начнешь, мы с тобой коллегами быть перестанем. И это не в том смысле, что я из следствия уволюсь. Ты понял?
– Понял, – растерянно пробормотал Виктор Борисович.
– Так что ты хотел у меня узнать?
– Ничего.
– Вот и славненько. Интересно, где наш общий друг Лунин?
– Он уже скоро приедет. – Изотов бросил короткий взгляд на настенные часы. – Вы что-то решили, Дмитрий Романович?
– Что я мог решить, Витя? – Хованский раздраженно отодвинул от себя пустую кофейную чашку. – Ничего я не решил. Ты же сам видишь, что за картина рисуется. Сюрреализм какой-то. Ван Гог, мать его!
– Ван Гог был постимпрессионистом, – поправил начальника Изотов.
– А что, есть разница? – удивился Хованский. – Не важно, я других все равно не знаю. И что делать, я тоже не знаю. Но до приезда Лунина мы должны принять какое-то решение.
– Должны, – покорно согласился полковник.
– Ты за мной не повторяй попугаем, – рассердился Дмитрий Романович. – Я тебя для чего позвал? Посоветоваться! Вот и давай, советуй.
– А что тут советовать? – Виктор Борисович недоуменно пожал плечами. – Закрыть его и проводить следственные действия по полной программе. Если бы это был не Лунин, другие варианты ты бы и не рассматривал. Уж не знаю, за что к нему такие симпатии.
– Дело не в Лунине, – резко отозвался хозяин кабинета. – Ты мыслишь примитивно, как рядовой следователь.
– Я и есть следователь, – развел руками Изотов.
– А я начальник областного управления. Разницу улавливаешь?
– Если в зарплате, то несомненно, – усмехнулся полковник.
– Подерзи мне еще, без премиальных оставлю! – возмутился генерал-майор. – Ты понимаешь, сейчас время какое? Если какой-нибудь пьяный дурень в погонах на светофоре бабку задавит, за это и то непосредственное руководство с должности снять могут. А ты мне что предлагаешь? Официально признать, что наш сотрудник по ночам с ножичком развлекается? Режет бабам бошки и раскладывает по всему городу?
– Не признать, – возразил Изотов, – пока только допустить такую возможность.
– Это одно и то же, Витя. Особенно для Москвы. С высоты их кабинетов такие нюансы неразличимы. – Хованский укоризненно взглянул на подчиненного, не понимающего столь, на его взгляд, очевидных вещей. – Ты же знаешь, как там умеют делать оргвыводы. Раз, и тебя уже вывели! Отовсюду!
Дмитрий Романович с силой ткнул пальцем в кнопку селектора.
– Света! Сделай нам еще кофе! – Он нервно забарабанил пальцами по столу, затем взглянул на Изотова. – Если Лунина закрывать, то уже с концами. Ты должен быть уверен железобетонно. Более того, я должен быть так уверен. А я пока что-то сомневаюсь.
– Полчаса назад я разговаривал с Засольском, – Изотов невозмутимо выдержал генеральский взгляд, – с начальником местного отдела вневедомственной охраны.
– А они к этому делу каким боком относятся?
– Именно его люди задержали Лунина на месте убийства. Ты же понимаешь, что они там оказались не случайно.
– Кстати, да, – нахмурился Хованский. – Как они там оказались?
– Сработала сигнализация, точнее, тревожная кнопка, – объяснил полковник. – Поначалу я тоже, хотя и с большой натяжкой, допускал возможность того, что убийство совершил кто-то другой, а Лунин этого человека спугнул. Преступник мог первоначально спрятаться в доме, нажать тревожную кнопку либо на центральном пульте, либо на втором брелке, который был у Короленко в спальне.
– А всего сколько было брелков?
– Два и было. Вся штука в том, что после консультации с техниками удалось установить, с какого именно брелка был сделан вызов.
– А что, такое возможно? – изумился Хованский. – Никогда бы не подумал.
– Недавно начали выпускать такие системы. Короленко ее установили меньше года назад. У него вроде в то время кто-то отравил собак, вот он и забеспокоился. Так вот, точно установлено, что тревожный вызов был сделан именно с того брелка, который обнаружили в кармане убитого.
– И о чем это нам говорит? – насторожился Дмитрий Романович.
– Само по себе ни о чем, – усмехнулся Изотов, – но вся штука в том, что время прибытия группы на объект составило три минуты.
– Да неужели? – Хозяин кабинета недоверчиво покачал головой. – И ты им веришь? Они тебе для улучшения показателей еще не то расскажут.
– Я сперва тоже так подумал. – Полковник добродушно улыбнулся появившейся в кабинете Светочке, дождался, когда та выставит на стол чашки с горячим кофе, уберет на поднос пустые, а затем выйдет, плотно закрыв за собой дверь. – Так что расспросил все подробности. Город у них маленький, машин быстрого реагирования всего две, так что иногда накладки бывают. Но ведь по утрам, сам знаешь, обычно тихо, да и машина у них стояла буквально на соседней улице, так что парни приехали очень быстро. Мне прислали данные объективного контроля, у них в каждой машине стоит датчик GPS.
– И что, реально за три минуты добрались? – все еще не мог поверить Хованский.
– Именно, Дима, именно так, – кивнул полковник. – У ворот ждать им не пришлось, калитка была не заперта. Прошли во двор и фактически сразу увидели и Лунина, и Короленко. Теперь ты понимаешь?
– Понимаю. – Генерал задумчиво водил чайной ложкой по кругу, создавая в чашке миниатюрный черный водоворот. – А что я должен понять?
– Во-первых, сначала положи в кофе сахар, потом размешивай, – посоветовал Виктор Борисович, – а во-вторых, получается, что за три минуты до приезда группы Короленко был еще жив. Только я почитал протокол допроса Лунина, который прислали из Засольска, судя по нему, Илья пробыл у писателя минут пять-шесть, это минимум.
– Ты же знаешь, в стрессовой ситуации время почти невозможно контролировать, – возразил Дмитрий Романович.
Изотов торжествующе улыбнулся.
– Зато мы можем проконтролировать время звонка с телефона Лунина в службу экстренной помощи. Так вот этот звонок был сделан на две минуты раньше, чем последующий вызов группы быстрого реагирования.
– И что, от этого ситуация становится более понятной? Что, Лунин сперва позвонил в скорую, а уже потом начал резать Короленко? Так разве бывает?
– Ты же знаешь, быть может что угодно, – усмехнулся полковник. – Возможно, они вели разговор, о чем-то не договорились. Илья отошел в сторону обдумать ситуацию, затем принял решение и, чтобы не оставлять себе пути к отступлению, сделал звонок.
Хозяин кабинета внимательно слушал подчиненного, постепенно недоверчивое выражение его лица сменялось все большей настороженностью и угрюмостью.
– Могло быть и иначе, – продолжил Изотов. – Лунин бьет ножом Короленко, тот от болевого шока теряет сознание. Лунин, уверенный, что дело сделано, звонит в скорую, но пару минут спустя наш бедолага приходит в себя, нащупывает в кармане кнопку и делает тревожный вызов. Ну как, похоже на правду?
– Похоже, – с явной неохотой хмыкнул Хованский, – если честно, очень похоже. Но ведь есть еще один вариант.
– Это какой же? – удивился Виктор Борисович.
– А такой, Витя, что Лунин говорит правду. В конце концов, может сотрудник следственного комитета говорить правду?
– Может, наверное. – Изотов отхлебнул кофе из своей чашки и, усмехнувшись, добавил: – Иногда может. Когда другого выхода не остается.
– Ты знаешь, если у человека к старости прорезается чувство юмора, это первый признак язвы желудка?
– Если пить столько кофе, то без всякого юмора язва откроется, – буркнул полковник, – раньше ты хотя бы коньяк подливал.
– Рано тебе коньяк пить, – отмахнулся Хованский, – если хотим с этим делом разобраться, лучше, чтобы голова хоть немного соображала, так что пусть пока трезвой побудет.
– Так и что, какое мы своими трезвыми головами решение примем?
Дмитрий Романович немного помедлил с ответом, затем, явно сомневаясь в своем решении, неуверенно предложил:
– Думаю так: за Луниным надо установить плотное наблюдение. Приставим к нему ноги, пусть круглосуточно его контролируют. Само собой, телефон тоже надо поставить на прослушку. Если окажется, что Илюша и в самом деле чудит, мы его возьмем с поличным. Если же кто-то ведет с нами игру, то, думаю, он рано или поздно вступит с Луниным в контакт. И тогда мы его вычислим.
– Так мы что, ловим Лунина или на Лунина? – Изотов вопросительно взглянул на хозяина кабинета.
– А я знаю? – криво усмехнулся Хованский. – Как говорится, покажет время.
– Ясно, – кивнул полковник, которому на самом деле было как раз ничего не ясно, – есть только одна проблема. Чтобы взять в разработку следователя, нужно одобрение прокуратуры. А как я понимаю, ты лишнего внимания к Лунину привлекать пока не хочешь.
– Нет, прокурор нам тут точно не нужен, – помрачнел генерал-майор, – у нас последнее время и так много скользких тем накопилось, как бы не поскользнуться. Я думаю, сделаем так: проведем наблюдение за Луниным как персональную защиту. Прокурор для этого нам не нужен, а с полицией проблем не будет, они людей выделят.
– Толково! Очень даже толково, – согласился Изотов. – Чувствуется генеральская мудрость. Ну что же, ловись, рыбка, большая и очень большая!
– Это прям тост. – Хованский подмигнул приятелю и, словно фокусник, моментально извлек откуда-то из-под стола коньячную бутылку.
Поездка в Засольск и последующий тяжелый разговор с Хованским Илью расстроили. Все пошло совершенно не так, как он рассчитывал, и каким образом можно исправить ситуацию, пока было не очень понятно.
– Совсем непонятно, – пробормотал Лунин, почувствовав пристальный недоверчивый взгляд полковника Изотова, случайно встреченного им на следующий день в коридоре следственного управления, – но мы что-нибудь придумаем.
Мрачно усмехнувшись, Илья отпер дверь и, войдя в свой кабинет, добавил, постаравшись придать своему голосу максимально возможную уверенность:
– Непременно придумаем!
Почему он говорил о себе во множественном числе, Лунин не знал и сам, но в этот момент ему вдруг показалось, что именно так будет правильнее.
Во второй половине дня объявился Зубарев. Он позвонил около четырех часов, когда Илья уже начал поглядывать на часы, высчитывая, сколько минут осталось до конца рабочего времени.
– Можешь поздравить, – голос Вадика звенел от возбуждения, – нашел детектива, который работал с Фильченко. Но я тебе скажу, там история очень интересная.
– Давай тогда поподробнее, – потребовал Лунин.
Слушая оперативника, Илья делал быстрые пометки в своем блокноте, затем, не выдержав, удивленно пробормотал:
– Ну очень интересно.
– Не то слово, – фыркнул майор. – Ну что, я продолжаю по этой теме работать?
– Конечно. Ты уже сколько детективов опросил?
– Шестерых, вот шестой мне все и поведал.
– А сколько их всего у тебя?
– Вроде как восемь, во всяком случае, других в базе данных нет.
– Хорошо, – кивнул Лунин, – опроси двоих оставшихся и отзвонись мне обязательно.
– Непременно, – пообещал Вадим, – только, Илюха, я уже сегодня не успею. У нас с парнями футбол. Я хотел свалить немного пораньше.
– Футбол – это, конечно, серьезная причина, – вздохнул Илья, – ладно, до завтра терпит.
Сам он с детства недолюбливал игровые виды спорта, особенно футбол, поскольку поле, на его взгляд, было слишком велико и бежать за мячом приходилось слишком долго. Причем сам Илья всегда добегал до мяча последним и, как правило, в тот момент, когда надутый воздухом кусок кожи уже оказывался на другом краю футбольного поля. Гораздо больше Илье нравились шахматы. Они никуда не убегали, да и вообще, все их перемещения по доске подчинялись логике. Не всегда логике Лунина, поскольку в шахматы, как правило, играют два человека, но это было и не важно, поскольку именно тот, чья логика была лучше (можно даже, наплевав на тавтологию, сказать, логичнее), тот в конечном итоге и одерживал победу. Единственным недостатком шахмат, во всяком случае, шахмат спортивных, соревновательных, были часы – прямоугольная пластиковая коробка с двумя циферблатами и торчащими на верхней панели кнопками, нажимая на которые можно было остановить или вновь запустить движение стрелок на циферблатах. Конечно же, проблема таилась не в самих часах как таковых, а во времени. Времени, отведенного на обдумывание ходов, всегда оказывалось слишком мало, мало для Лунина, любившего погрузиться в неторопливые поиски лучшего хода, обдумывание предполагаемых ответных действий противника, а затем и своих собственных, последующих контрдействий. Если бы стрелки на часах двигались чуть медленнее, Илья имел бы все шансы стать если не чемпионом, то хотя бы мастером спорта по шахматам, но, поскольку время в часах жило в своем собственном, давным-давно устоявшемся ритме и логике Лунина не подчинялось, чаще всего ему приходилось торопливо сводить к ничьей несомненно выигрышные, а то и вовсе терпеть поражение из-за так некстати упавшего флажка на своем циферблате.
– Я кольца купил, с творогом. – Илья сунул в руки отцу пластиковую упаковку и, усевшись на стоявшую в тесной прихожей табуретку, начал стягивать с ног ботинки.
– С творогом – это хорошо. Пойду чайник поставлю.
– Я тебя в комнате подожду! – крикнул Илья вслед удаляющейся на кухню спине.
Отец ничего не ответил, но этого и не требовалось. Молчание, во всяком случае, так казалось Илье, устраивало их обоих. Вот уже много лет, после того как родители развелись и отец стал жить отдельно, Илья приезжал к нему примерно раз в месяц для того, чтобы просидеть час на старом продавленном кресле, молча глядя на стоящую на столе пустую чашку. Возможно, когда-то, лет двадцать назад или больше, кресло не было ни старым, ни продавленным, но если такое и было, то слишком давно, для того чтобы остаться в памяти. Возможно даже, что когда-то, очень давно, точно больше чем двадцать лет назад, им было о чем поговорить с отцом, у Ильи даже все еще оставались обрывочные детские воспоминания об этих разговорах, хотя подробности уже почти стерлись из его памяти. Помнил лишь, что отец мог дать ответ на любой его вопрос, ухитрившись при этом процитировать кого-нибудь из древних мудрецов или продекламировав стихотворный отрывок, подходящий к избранной теме.
Все это осталось в прошлом, таком далеком и размытом, что даже неясно, как оно когда-то могло быть настоящим. Теперь все разговоры свелись к тому, что отец задавал лишь один вопрос: «Как у тебя дела, Илюшенька?» – а Лунин из раза в раз сообщал, что у него все неплохо, мучительно выдавливая из себя фразы так, чтобы растянуть свой бессодержательный ответ хотя бы минут на десять. Затем Лунин привычно интересовался здоровьем отца, на что тот, беззащитно улыбаясь, произносил всегда одну и ту же фразу:
– Ты же видишь, Илюшенька, я еще жив, значит, ничего пока не изменилось.
После того как пытка общением заканчивалась, они оба замирали в глубокой задумчивости, стискивая в руках чашки с уже остывшим чаем. Отец сидел, неподвижно уставившись в беззвучно работающий телевизор, Илья же, откинувшись на спинку кресла, переводил взгляд от висевших напротив настенных часов на располневшее, отечное лицо отца, а затем вновь к циферблату, чтобы убедиться, что время, определенное для того, чтобы визит не считался слишком коротким, еще не вышло.
Иногда они играли в шахматы. Последние несколько лет Илья стал иногда выигрывать, но своим победам почти не радовался, понимая, что вызваны они вовсе не ростом его собственного мастерства.
– У меня к тебе просьба, – шахматные фигуры с грохотом посыпались на журнальный стол, – я хочу, чтобы ты посмотрел одну незаконченную партию и сказал, кто все же там выигрывает.
– И как я тебе скажу? – Отец словно нехотя оторвал взгляд от экрана телевизора. – Столько фигур, это даже не эндшпиль.
– Мало ли, – Илья поправил белого короля, – вдруг есть какая-то комбинация. Посмотри, если время будет.
Илья прекрасно знал, что после второго инфаркта отец почти не выходит из дома, проводя день за днем перед телевизором на еще более продавленном, чем кресло, диване.
– Время, – отец вздохнул, внимательно вглядываясь в расставленные на доске фигуры, – сколько у меня еще его осталось?
– Прекращай. – Илья фальшиво улыбнулся и еще более фальшиво произнес: – Ты еще до ста лет доживешь.
– До ста? – Отец скептически взглянул на него. – А зачем?
Не найдя что ответить, Илья тоже уставился в шахматную доску.
– Не знаешь? – Отец грустно усмехнулся. – Скажи тогда хоть, кто ходит. Белые?
– Черные, – покачал головой Лунин, – ход черных.
Вернувшись домой, Лунин переоделся и отправился на традиционную вечернюю прогулку с Рокси. Благодаря Рокси Илья и обнаружил установленную за ним слежку. Вечер выдался на удивление теплым, и Лунин вместе с болонкой отправились гулять в городской парк, расположенный в нескольких кварталах от их дома. Илья, как обычно, шел не глядя по сторонам, погруженный в свои мысли. Предоставленная себе Рокси то убегала на несколько десятков метров вперед, то отставала, увлеченная взаимным обнюхиванием с очередным представителем семейства лающих и четверолапых, с которым, вне зависимости от породы и гендерной принадлежности, болонка быстро находила общий язык. Вспомнив о том, что где-то впереди рискует затеряться ее неуклюжий двуногий друг, Рокси с лаем устремлялась вперед. Догнав Лунина, она совершала вокруг него стремительную петлю и, убедившись, что с хозяином все благополучно, вновь мчалась неизвестно куда. Во время этих, безусловно наполненных глубоким, понятным ей одной смыслом, метаний чувствительный нос болонки несколько раз улавливал один и тот же запах. Запах одного и того же человека, идущего вслед за ними, но все время отстающего метров на тридцать, а то и на все пятьдесят. Ничего необычного или заслуживающего пристального внимания в этом не было, в парке было не так много дорожек и гуляющие частенько тянулись друг за другом, идя по одному и тому же маршруту. Любопытным болонке показалось лишь то обстоятельство, что запах этого незнакомого любителя прогулок она почувствовала сразу же, как только выбежала из подъезда. Странным было и то, что до сего дня этого человека она в парке не встречала, хотя почти все гуляющие, а это, как правило, либо собачники, либо пожилые супружеские пары, были хорошо ей знакомы.
В конце концов, врожденное любопытство и тяга к общению взяли вверх, и Рокси устремилась прямо к ногам незнакомца, стыдливо застывшего возле молодой ели в нескольких десятках метров от погруженного в свои мысли Лунина. Подбежав к мужчине, а незнакомец оказался невысоким худощавым мужчиной в спортивном костюме и бейсболке, болонка приветственно тявкнула. К ее удивлению, мужчина не выразил никакой радости от возможности столь приятного знакомства, наоборот, попытался придать своему невзрачному лицу угрожающее выражение и издал странный шипящий звук, что-то среднее между «Тсс!» и «Кыш!». Поняв, что мужчина глуповат, Рокси попыталась более доступно объяснить ему всю доброжелательность своих намерений, отчего залилась оглушительным звонким лаем и даже один раз подпрыгнула, давая понять, что рада встретить в парке нового любителя вечерних прогулок. То, что произошло потом, по мнению Рокси, было не просто ужасно, а не вписывалось ни в какие рамки здравого собачьего, да и человеческого, смысла. Издав еще один, более громкий, шипящий звук, незнакомец ударил болонку ногой, отчего ее маленькое белоснежное тельце взмыло вверх и отлетело в сторону на несколько метров. По счастью, на пути летящей собачонки не встретилось острых торчащих веток, и она приземлилась на покрытую опавшей хвоей землю, не получив никаких серьезных повреждений, за исключением перенесенного ею нечеловеческого унижения. От обиды и возмущения на несколько мгновений Рокси потеряла дар речи, а когда они вновь объявились, воспользовалась ими на всю катушку.
Услышав возмущенный и одновременно испуганный лай болонки, Лунин обернулся и, не теряя ни мгновения, помчался на выручку своей любимице. Очевидно, в планы обидчика не входило более близкое знакомство с хозяином вздорной собачонки. Не ожидал он от Лунина и той стремительности, на которую вдруг оказалось способно неуклюжее, мешковатое тело. Коротко выругавшись, мужчина мгновенно скрылся в густых еловых зарослях, почти примыкавших к прогулочной аллее, и все же этого одного короткого мгновения Илье хватило, чтобы не только заметить незнакомца, но и понять, что где-то он это малоприметное лицо уже видел.
Читать бесплатно другие книги:
