Бертран и Лола Барбера Анжелик

10

Когда Бертран вернулся во Францию, Лола находилась в двадцати километрах от него, но оба понятия об этом не имели. Она надзирала за переездом, провела несколько дней с матерью и Эльзой и уехала во Франкфурт. Я больше не хочу подниматься на борт самолета, никогда. Я уезжаю, чтобы быть подальше от него.

Предчувствие, посетившее Бертрана на берегу русской реки, подтвердилось. На этот раз возвращение домой обещало быть тяжелым. Он разрывался между печатью фотографий и рабочими встречами, писал тексты, плохо спал и ходил в гости – без Дафны. Ел дома, и семейные застолья получались вполне мирными.

Во вторник вечером к ужину приехал Ксавье с подружкой: Дженнифер за много лет проторила дорожку в их дом. Она подавала еду, ходила из комнаты в кухню и обратно, открывала шкафы. Говорила мало – ей хватало работы в колледже, где она преподавала литературу не слишком внимательным и заинтересованным ученикам.

Зато Ксавье практически не закрывал рта, но вещал только о медицине, о том, каких пациентов принял на неделе. Флоранс любовалась сыном, Бертран это видел, заметил и Ксавье и скомандовал:

– Ладно, теперь ты расскажи, что тебя больше всего удивило у русских?

– Количество небольших деревенек. Там никогда не бываешь один.

– Даже в лесной чаще?

– Она живая.

– Густонаселенная?

– Нет, именно живая. Как и вся страна. Дома дымятся. То есть трубы. Люди довольно много курят. Деревья в садах удобряют золой.

– Пахнет, когда гуляешь?

– Иногда очень сильно и едко. Обязательно упомяну об этом в тексте – фотографии, боюсь, будут недостаточно выразительными.

– Получается, я была права, подтолкнув тебя к русскому проекту? – спросила Флоранс.

Бертран кивнул, едва заметно поморщившись: слова матери пробудили воспоминания, которые ему не хотелось тревожить. Он улыбнулся, мать не отвела глаз, а Дженнифер вспомнила описание из «Утра помещика»[28] – «Изба была тщательно покрыта соломой с барского гумна и срублена из свежего светло-серого осинового леса (тоже из барского заказа), с двумя выкрашенными красными ставнями у окон и крылечком с навесом и с затейливыми, вырезанными из тесин перильцами»[29].

– Есть и такие, – подтвердил Бертран, только крыши кроют дранкой, тесом, а чаще всего листовым железом. Фасады с тремя окнами – «на счастье». У каждой деревни свой стиль, своя цветовая гамма – или полное отсутствие цвета. Встречаются очень гармоничные места. Но не везде.

Молодой человек пообещал после ужина показать фотографии. Поговорили об архитектуре, рецептах, немного о нестабильных молекулах[30], потом стали сравнивать две культуры и неминуемо сползли в повседневность. Бертрану не хотелось говорить про обыденное, он собрал грязные тарелки и отнес их на кухню, а потом весь остаток вечера старательно избегал взгляда матери.

– Надолго останешься в этот раз? – спросила Дженнифер.

– На два-три месяца. На два. Потом вернусь в Африку.

В комнате установилась тишина, мысли и чайные ложечки зависли в воздухе.

– Почему ты ничего не сказал?! – возмутилась Флоранс.

– Так скоро! – воскликнул Ксавье.

– Хочешь сбежать от зимы? – поинтересовалась Дженнифер.

Просто сбежать. Потому что быть во Франции, рядом с Лолой, и не знать, где она, пытка.

Он лучезарно улыбнулся и подтвердил, что предпочитает жару, а кроме того, только что позвонили из GEO и сообщили, что его идея «портретной галереи» величайших озер мира одобрена.

– Азиатских снимков у меня достаточно.

– Специальный номер? – спросил Ксавье.

– Угу…

– Браво.

– Да-да, поздравляем, – хором подхватили отец, мать и Дженнифер.

Мгновение спустя Марк спросил:

– Почему ты не поделился с нами?

– Это была всего лишь идея, смутная и сырая.

– Нам хочется быть в курсе, – вмешалась Флоранс, – а то начинает казаться, что ты только и делаешь, что открываешь и закрываешь дверь этого дома.

Бертран понял скрытый смысл слов матери, но решил объяснить «не раздраженным» тоном:

– Этот контракт – редкостная удача, и я должен кланяться в ножки GEO за одобрение проекта.

Снова повисла пауза, во время которой все его мысли были заняты беременной Лолой. Он почувствовал взгляд матери, поднял голову и сказал очень громко – наверное, сам хотел услышать, как это прозвучит:

– Моя профессия не предполагает ни оседлой жизни, ни создания семьи.

Флоранс Жианелли промолчала, но отметила для себя тон, слова и идеи сына. Она как бы между прочим заметила, что Дафна поздравила ее с днем рождения и спрашивала о нем.

– Мы встречались один раз, так что у нее феноменальная память. Кроме того, она постоянная, хорошо воспитанная, знакома с интересными людьми. В общем, достоинств у нее много.

– Может, даже слишком много, – произнес Ксавье с оттенком зависти в голосе.

Бертран закатил глаза. Дженнифер сурово оглядела родственников.

– Издеваться над бывшими – не по-джентльменски.

– Дафна не совсем бывшая, – уточнил Бертран. – И я над ней не издеваюсь. Я ни над кем не издеваюсь.

Флоранс не стала комментировать последнее утверждение сына, только посмотрела… очень выразительно. Он решил быть откровенным:

– Ты прекрасно знаешь, что за отношения у нас были. И, кстати, мы не виделись много месяцев. Давайте сменим тему.

Ксавье откликнулся мгновенно:

– Предлагаю пари насчет количества велогонок, в которых собирается участвовать отец.

– Согласен! – Бертран рассмеялся, хотя мысли его были далеко. Он думал о том, сколько дней прошло с 5 июня и насколько округлился Лолин живот.

Нет, молодой человек не соврал, сказав, что никогда не испытывал желания завести семью. Но он хотел быть с ней. Знать, что они могут где-нибудь встретиться и не думать об отлетающих секундах. Он залпом допил кофе, резко поднялся, сказал, что пойдет прогуляться, и с нажимом пожелал всем «спокойной ночи». Ксавье догнал его во дворе, спросил:

– Компания нужна?

– Нет, хочу побыть один.

– Дело в девушке?

Бертран улыбнулся. Вспомнил, как Лола закрыла лицо руками, стоя у двери номера в московской гостинице: «Пожалуйста, ничего не говори, Бертран».

– Ты не заболел?

Я болен ею. Вслух он сказал:

– Нет, отхожу от поездки. Заново привыкаю к дому.

– Мама все так же занудствует?

– Да плевать! Идти мне все равно некуда, мастерская здесь, значит, и я здесь.

– Когда уезжаешь?

– В декабре. Нет, в конце ноября. Может, раньше. Надеюсь, что раньше. Чем раньше, тем лучше.

– Я позвоню…

– Иди в дом, холодно.

Ксавье проводил Бертрана взглядом. Нет, дело не только в «синдроме возвращения». Он прекрасно понимал брата, не зря же дразнил и изводил его все детство. Бертран – кремень, из него слова не выжмешь, он ни за что не станет жаловаться.

Ксавье вернулся за стол и ответил на немой вопрос матери:

– Нет, он не болен. Хочет побыть один и чтобы все отстали. Первым номером – ты, мама.

Ночь была непроглядно-черной, облака сошлись так тесно, что небо стало похоже на туго натянутое покрывало. Бертрану хотелось увидеть луну – хотя бы узенькую, истаивающую дольку, но она скрылась, спряталась, как обиженная любовница, и он замечал лишь свою тень в бледном свете фонарей. Куда пойти? Куда? Вопрос напоминал упрек. Он поднял воротник замшевой куртки, защищаясь от осеннего ветра, влажного и ледяного, заставляющего людей сидеть по домам. В тепле. Он толкнул дверь бистро «У Клеманс», заказал водку. И сразу еще одну.

Он думал о тибетской ночи. О таких близких далеких звездах. Память, любительница кивков и экивоков, вытолкнула на поверхность строчки из «Милого друга»:

«Париж был почти безлюден в эту морозную ночь – одну из тех ночей, когда небо словно раскинулось шире, звезды кажутся выше, а в ледяном дыхании ветра чудится что-то идущее из далеких пространств, еще более далеких, чем небесные светила»[31].

Почему? Да потому, что я отчаянно хочу вернуть ту ночь. Мне нужна Лола.

– Еще водки, пожалуйста.

11

С возвращения прошло двенадцать дней, с последнего семейного ужина – три. Бертран оставался в своей берлоге, вылезал по вечерам, шел через сад – медленно, один. Думал только о Лоле – даже в те моменты, когда доставал проявленные снимки из кювет, ожидая сюрпризов и воспоминаний. Некоторые были очень хороши, другие в чистом виде возвращали эмоцию, пережитую во время съемки.

Бертран понятия не имел, как живут и работают другие художники, но себя считал удачливым. Он смотрел на объект своего искусства через видоискатель, испытывал потрясение, а в тех исключительных случаях, когда каждая составляющая оказывалась на нужном месте, чувствовал неповторимое внутреннее ликование, глядя, как материализуется картинка. Видение мастера становилось осязаемой реальностью. Физическим телом. Это возбуждало – так сильно, словно он неосознанно присвоил чужую вещь, почувствовав, что она хочет принадлежать только ему.

– Бертран!

– Я не могу сейчас открыть, мама!

– Тебе пришло письмо.

– Положи на стол.

– Оно не «казенное», а личное.

– С каких пор ты заделалась моим секретарем? Я большой мальчик, мне тридцать лет!

Флоранс колебалась: предлог для дискуссии был воистину ничтожным, но с момента возвращения сына она тоже плохо спала и потому решилась:

– Конверт голубой.

– От кого?

– Без имени. Штамп III округа.

Наступила пауза – Бертран задумался.

– Никто из моих знакомых там не живет. Оставь на столе!

– Конверт надушен – о тебе «печалится» дама.

Обо мне печалится дама? У Бертрана зашлось сердце. Он повесил сушиться очередной снимок, вытер руки, вышел из лаборатории, плотно закрыв за собой дверь шлюза, и схватил конверт.

– Не хочешь вскрыть? – спросила Флоранс.

– Это от Дафны.

– Уверен?

– Я узнал духи.

Он кинул письмо в корзину и собрался вернуться к работе, но мать удержала его за рукав. В ее глазах были укор и немые вопросы. Бертран молча покачал головой.

– Ну так объяснись с ней, – посоветовала Флоранс с мягкой улыбкой.

– Бесполезно.

– Тогда пошли эту женщину к черту – окончательно и бесповоротно.

– Лишено смысла.

Бертран достал конверт, распечатал и прочел вслух: «Жду вас на новоселье в моем новом Доме…» От руки, розовыми чернилами было приписано: «Останемся хорошими друзьями».

Он отдал конверт и приглашение матери.

– Ответь, у тебя лучше получится.

Двери за ним захлопнулись, и Флоранс услышала лязг металла. «А Дафна колебалась, – подумал Бертран. – Вечеринка уже завтра… Нет, она очень ловко все обтяпала и точно рассчитала – надеялась, что любопытство возобладает».

Мать Бертрана перечитала приглашение и вложила его в конверт, дождалась, когда под дверью лаборатории появилась полоска света, и спросила:

– Ты пойдешь?

– Мама! Ты еще здесь? Уму непостижимо.

– Тебе следует пойти. Развеешься… А то сидишь взаперти, дышишь всякой дрянью или…

– Мама! У меня нет ни малейшего желания видеть Дафну.

– Ты слишком много работаешь.

– Раньше ты утверждала обратное!

– Бертран!

– Черт бы побрал всех баб на свете!

– Почему Дафна празднует новоселье в среду вечером?

Он не ответил. Ждал и прислушивался, понимая, что мать с ее упрямством способна простоять под дверью целый день.

– Не уверена, что праздновать в среду – верх светского шика, но открытка гораздо элегантнее всех этих электронных посланий, – раздался голос Флоранс.

Бертран закатил глаза. Мирный тон матери не успокоил, а только сильнее завел его.

– Ты не согласен?

– Почему бы тебе не отстать, мамуля?

– Я знаю, что ты пьешь водку! – сообщила она с ноткой сочувствия в голосе.

Сухо щелкнул замок, потом другой, Бертран скрылся в своем убежище, но в последний момент Флоранс заметила на лице сына то самое, новое, выражение, которое появилось после русской командировки. Она знала: что-то в жизни ее сына изменилось. И это что-то серьезное. Достаточно серьезное, чтобы захотелось выпить. Флоранс собралась с духом и произнесла самым что ни на есть естественным тоном:

– Я не хочу ссориться, но скажу, только не сердись. Ты встретил в России девушку, и она смутила твой покой. И не спорь. У тебя выражение лица сделалось другое! Как ее зовут?

Бертран выскочил в коридор так неожиданно, что напугал Флоранс. Он схватил рыжую замшевую куртку и помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

– Куда ты?

Он не ответил, и Флоранс побежала следом.

– Бертран! Бертран! Ты… ты…

Он вдруг вспомнил голос и лицо русской старухи, угостившей его свежим яйцом, только из-под несушки, и обернулся с верхней ступеньки.

– Я – что?

Флоранс Жианелли замерла, несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Бертран в сердцах швырнул куртку на пол к ногам Флоранс и ушел в свою комнату. Она повесила куртку на место.

Постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Бертран лежал на спине, подложив ладони под голову. Флоранс ловко обогнула валявшиеся на полу носки, джинсы, футболки, стопки журналов, шнуры, зарядники, полупустые бутылки воды, чашки и остановилась в ногах кровати.

Бертран не произнес ни слова, и она села рядом.

– Я не лучшая из матерей, но и не пустое место. Ну вот, говорю о себе, вместо того чтобы ответить на твой вопрос…

Она тряхнула головой, привычным движением поправила пучок, и Бертран заметил седину в ее вьющихся, густых, очень черных волосах. Кожа у Флоранс была тонкая, очень светлая и почти без морщин, несмотря на возраст. 14 июля ей исполнилось пятьдесят четыре. Дафна позвонила, я послал эсэмэску.

Флоранс улыбнулась – «я никогда не видел такой улыбки» – и сказала:

– Давай я начну, объясню, что думаю и чувствую, а потом выслушаю тебя…

Бертран кивнул.

– Помнишь, как ты бунтовал, не ночевал дома, пока я не купила тебе портативную видеокамеру и видеомагнитофон? Наверное, нужно было купить фотоаппарат, но цена кусалась и…

Бертран не улыбнулся, но был растроган.

– Обстановка в нашем доме нормализовалась, хотя ты наверняка хотел снимать еще и в школе… – Он не шелохнулся. – Когда твой преподаватель математики назвал тебя не по годам развитым подростком с неопределившимися предпочтениями, мы испытали самый настоящий шок. Этот человек понял то, что мы – твой отец-профессор и мать-медсестра – не сумели распознать… Ты никогда не получал отметок выше 10 баллов, так что… – Бертран ухмыльнулся, как мальчишка. – Ты перепрыгнул через класс в начальной школе, возможно, следовало бы через два. – Флоранс покачала головой. – Сам знаешь, как часто ты отвлекал учеников от дела и мешал учителям.

– Диплом бакалавра естественных наук с отличием.

Флоранс выдержала паузу.

– Все верно. Но я до сих пор не уверена, что курить травку было хорошей мыслью. Как и передоз.

– Да это было обычное недомогание.

– Ты не можешь ничего помнить, учитывая, в каком состоянии находился, а я склонна больше доверять врачу, чем твоему дружку-кретину Люка.

– Он стал адвокатом.

– Плевать! – рявкнула Флоранс. – Ничего не хочу слышать о глупостях, которые вы творили, мне нужно – очень нужно! – знать одно: ты сотворил все это, чтобы нас сломить? Чтобы мы позволили тебе брость инженерную школу?

Бертран не отвел взгляда.

– Не было никакой преднамеренности, все вышло само собой. Все «употребляли», я тоже и… однажды не рассчитал, только и всего.

– Только и всего… – вздохнула Флоранс. – О нас ты не думал…

– Вам в голову пришла гениальная мысль: «Получишь студию, если поклянешься навсегда забыть о наркотиках». Я сдержал слово.

Они смотрели друг на друга, читая по лицам.

– Меня не удивляет, что ты так подумала, – признался Бертран.

– Я хотела, чтобы ты получил диплом инженера, он бы тебе пригодился. Жизнь непредсказуема…

– Наверное… но я больше не мог терпеть.

– А я не поняла. Приняла за легкомыслие и трусость.

Лицо Бертрана болезненно дернулось. Флоранс встала. Подошла к окну. Открыла обе створки, и комната наполнилась свежим осенним воздухом. Минуту спустя она произнесла жалобно-беззащитным голосом, глядя в сад:

– Я говорю всем мамочкам, что они должны быть бдительными и ни за что на свете не вовлекаться в негативную конфликтную спираль, потому что остановиться бывает очень трудно. Я повела себя иначе. Знала, что в наших сложностях виноваты мы оба, и ни разу не поговорила с тобой.

Последние фразы она произнесла скороговоркой, не поворачиваясь к сыну – боялась не совладать с чувствами.

Бертран смотрел на потолок. Его мать права насчет ужасающей силы спирали. Он хотел, чтобы Лола немедленно оказалась рядом. Дистанция между ними не составляла и миллиметра, все было так ясно / мирно / очевидно / хорошо. Возможно. Но он струсил, а сейчас, в эту секунду, отдал бы все на свете, чтобы увезти ее в Россию, купаться в Байкале. Он сказал бы, что любовь – редкость, что она уникальна и требует жертв. Потом им овладел страх. Тот самый, что терзал душу Анатолия. Он запустил длинные узловатые пальцы ему в грудь, добрался до горла. Сволочное чувство до времени таилось во тьме, выжидало, когда появится трещина, чтобы скомандовать своей армии: «В атаку!» А если я заделаю трещину, Лола?

Флоранс вернулась к кровати. Увидела, как судорожно вздымается грудь сына. Он вскочил. Занял ее место у открытого окна. Стоял, опираясь ладонями о стену, поджарый, прямой, сильный. Флоранс чувствовала кипящую в нем страсть. Руки, принадлежащие внешнему миру. Ей никогда не удавалось вовремя загнать его домой и уложить спать. Бертран все детство провел снаружи. Сказать ему сейчас? Да или нет? Бертран опередил мать:

– Та попытка была проявлением трусости. Я часто вел себя как пугливая девчонка.

Он обернулся.

– Ты права. Шестнадцать месяцев назад я встретил женщину. Был у Дафны, один. Она позвонила в дверь рано утром, я открыл, увидел девушку со сломанной ручкой от кухонной двери. Я все починил. Это… – Он улыбнулся, счастливо и печально. – Это была любовь с первого взгляда. Я понял, но промолчал. – Его лицо закаменело. – Не только потому, что она собиралась переезжать и замуж.

Мать слушала сына, не сводя с него глаз.

– Она вышла замуж?

– Через неделю. Я был у мэрии. Она меня не заметила.

Бертран сел рядом с Флоранс, потом лег, растер ладонями лицо, посмотрел на мать, и она все прочла по его глазам. Любовь, отчаяние, тягу к этой женщине…

– Какого числа?

– В день моего отлета в Тибет. Я уговаривал себя забыть ее, а на вокзале передумал, помчался туда на RERе, спрятался за деревом и не сделал ничего, чтобы она меня увидела. Хотя мечтал обнять.

– Недавно вы снова увиделись, да? – спросила Флоранс.

– В самолете, которым я летел в Россию. Она бортпроводница.

– И?

– Она обняла меня и сказала: «Я, кажется, беременна». Я сам купил ей тест в аптеке. И видел результат – положительный.

Бертран снова сел.

– Она любит своего мужа?

– Если бы все было так просто… – Бертран закрыл глаза. – Мое чувство оказалось во много раз сильнее. – Его голос дрогнул. – И не говори мне, что это пройдет, мама. Не пройдет. Никогда.

– Конечно нет, дорогой.

Бертран замер. Затаился. Лежал с закрытыми глазами. Сын показался Флоранс очень красивым и очень несчастным. Настоящим мужчиной.

– Лучше бы мне остаться ее любовником, чем жить в том, что началось 6 июня, когда она покинула меня, а я не сказал: «Останься!»

– Так поговори с ней сейчас.

Бертран встрепенулся.

– Увязнешь в тоске, испортишь себе жизнь, – продолжила Флоранс. – Вы должны объясниться.

– Но как? У меня нет ни адреса, ни телефона! – не сказал – каркнул несчастный влюбленный.

Мать посмотрела удивленно, и он кивнул.

– Мы не собирались встречаться.

– Жизнь решила иначе. Ты правда ничего о ней не знаешь?

– Только адрес мэрии, где она расписывалась. – Бертран нервно взъерошил волосы. – Я был идиотом и не прочел до конца приглашение, хотя могу по памяти воспроизвести романтические виньетки.