Очнись, детка! Перестань верить в ложь о том, кто ты есть, чтобы стать той, кем тебе предназначено Холлис Рейчел

Глава 14

Миф: я ужасный писатель

После публикации моей первой книги «Тусовщица» я стала время от времени (читай: каждые 11 секунд) проверять, появились ли на нее новые отзывы на сайте Goodreads. Как книжный червь, который читает множество онлайн-рецензий на книги, чтобы составить свой список, я испытывала невероятный восторг от чтения рецензий на книгу, которую я написала! Для меня это был колоссальный стимул – особенно когда я трудилась над продолжением – читать все те приятные вещи, которые писали обо мне другие люди. Иногда читатели говорили, что любят моего персонажа за то же, за что его любила я, и я не могла сдержать слез. Да! Я мечтала, что именно это вы в ней и увидите! Я жила в этом воображаемом мире несколько месяцев. Честно, я даже и не подозревала, что может быть иначе. Но однажды моя сказка кончилась.

Я получила первый отрицательный отзыв.

Трудно объяснить, что ты чувствуешь, когда читатель ставит твоей книге 2 звезды. Как будто бы тебя ударили в живот, потом в лицо, а потом снова в живот. У меня наступила ранняя стадия того, что я называю «критичная печаль». Это – отрицание. Я прочитала отзыв. А потом перечитала снова. Но сколько бы я ни перечитывала его, читательница продолжала думать, что моя книга «банальная» и «нелепая».

Что дальше?

В обычной жизни за отрицанием идет гнев, но в критической печали, по крайней мере для меня, гораздо легче поверить в плохое, чем в хорошее. Поэтому никакого гнева – я сразу перешла к торгу. Первым желанием такого угодливого человека, как я, было ответить ей и попытаться объяснить, что я хотела сказать своей книгой. А еще лучше – подружиться с ней! Потому что если мы подружимся в соцсетях, то она узнает меня лучше и поймет мою литературу. И тогда книга не сможет ей не понравиться.

У меня скрутило живот, и я перешла к последней стадии: к принятию. Я подумала, что если эта незнакомая женщина права, то остальные просто слишком легкомысленно отнеслись к моему дебютному роману. Возможно, это единственный объективный человек, и я фактически ужасный писатель.

Но в какой-то момент я услышала тоненький голосок в моей голове, который часто помогал мне не сойти с ума. Нет, не Бога или мудрого сверчка. И даже не себя самой. Это был голос Денизы, моего психолога. Благослови ее Бог.

Несколько лет назад она сказала мне: «Тебя не касается, что другие думают о тебе».

Хочу повторить людям на галерке.

ТЕБЯ НЕ КАСАЕТСЯ, ЧТО ДРУГИЕ ДУМАЮТ О ТЕБЕ.

Тебя не касается, что другие думают о тебе.

Это чудодейственные слова для тех, кто ставит чужое мнение выше своего собственного. Особенно чужие взгляды ранят, когда мы говорим о том, что является нашим творением. Книга, блог, компания, произведение искусства. Если ты делаешь что-то с душой, то становишься безумно ранимым, когда дело доходит до критики. Ты работаешь и работаешь, а потом скрещиваешь пальцы, чтобы твое творение получило признание. Но ты не можешь заставить других понимать и любить твое творение так же, как понимаешь его ты.

Ты должна иметь силы творить, даже если не ждешь признания. Даже если другие будут ненавидеть твою работу. Даже если тебя оценят на две звезды или не оценят вовсе. Ты должна понимать, что у каждого человека есть свое мнение и это мнение – даже если оно исходит от эксперта в своей области – окажет влияние на твою работу, только если ты сама это позволишь. Я не стану плохим писателем из-за одного плохого отзыва.

Я ужасно пишу? Черт возьми, да!

Первый (как, впрочем, второй, и третий) черновик всего, что я писала, был откровенным мусором. Если бы я не принимала объективной критики от редактора, которому я доверяю, если бы отказывалась расти как писатель, если бы снова и снова повторяла одну и ту же историю или – что еще хуже – копировала чужой стиль – тогда да. Скорее всего, моя работа была бы отстоем. Но я не поддерживаю теорию о том, что работа плоха, если кто-то ее просто не понимает.

Искусство и креатив настолько субъективные вещи, что справедливость любых оценок в высшей степени сомнительна. Так что, сестренка, если ты собралась всерьез работать над чем-то, то неужели ты позволишь своему проекту пасть жертвой чужого мнения?

Как творец ты сама должна решать, что тебе делать. Вкладывать всю свою душу в создание чего-то по-настоящему волшебного, удивительного, искристого или ждать, что скажут другие.

Но да, я понимаю – говорить о равнодушии к чужому мнению легко. А попробуй на самом деле не ориентироваться на запросы аудитории!..

Пока я писала эту главу в своей любимой кофейне, раз 30 проверила браузер. Утром я разместила пост на сайте, который вела много лет. Но сегодня я решила поговорить о чем-то новом, побыть иной, чем меня привыкли видеть. Поэтому маялась из-за сомнений. А меня поймут? Мой пост найдет свою аудиторию? Или еще хуже: вдруг он вызовет негодование?

Даже спустя много лет я до сих пор иногда поддаюсь на эту удочку и пытаюсь создавать что-то (или не создавать), основываясь исключительно на запросах своей аудитории. В какой-то момент я начинала верить: общественное мнение должно быть моей путеводной звездой. Но на деле всем нам следует просто идти по пути максимальной самореализации, стремиться как можно точнее выразить то, что кажется нам ценным и правильным.

Вы же не хотите зарыть свои таланты в землю только потому, что какая-то Лили или Сэм их не понимают? Считают не достойными внимания и восхищения? Я уже слышу твои возражения: а что, если это не какой-то Сэм и не какая-то Лили? Что, если тебя ожидают целый хор насмешливых голосов и километры негативных отзывов?

Вот что я скажу тебе, подруга: даже если твое творение понравится одному-единственному человеку на этой планете, игра стоит свеч!

Я в любом случае сделаю свою работу, независимо от реакции окружающих. Я создам что-то новое просто потому, что могу.

Создавать что-то новое – вот единственный правильный ответ для меня. Всегда. Моя личная форма творчества – литература. Я составляю слова в предложения и надеюсь, что другие получат от них удовольствие.

Поэтому у меня два варианта. Записывать мысли, отправлять их в мир и ждать, пока они получат признание. Или прятать свой внутренний свет из страха, что кому-то не понравится это сияние.

Я сделала выбор.

Я выбрала сидеть в кофейне, или в самолете, или на кухне и писать. Находить минутку между тренировками по футболу, или до рассвета, или, наоборот, поздно ночью и печатать, печатать, печатать до тех пор, пока из предложений не появится целая книга.

И я понятия не имею, понравится она вам или нет.

Конечно же, я хочу, чтобы вы увидели всю ее глубину и купили сто экземпляров для всех друзей. Но даже если этого не произойдет, ничего страшного.

Я начала заниматься этим для себя, не имея аудитории. И поэтому я буду продолжать жонглировать словами в своей голове независимо от того, прочитает их кто-то или нет.

Литература для меня – своего рода вера.

Определение слова «вера»: «проявление благоговения к божеству». Творить – это для меня самое сильное проявление благоговения, потому что я понимаю, что создавать что-то – дар Господа. Свобода, возможность найти время и иметь спокойное место для того, чтобы создавать произведения искусства, – это высшая степень благословения. У многих людей нет ни того, ни другого. Всегда, когда я начинаю творить, не беспокоясь о мнении окружающих, – это мастерство в чистом виде. Это может быть все что угодно. Для меня это писать. Для тебя, возможно, рисовать, вязать или посещать занятия бальными танцами. Если ты не переживаешь о том, что подумают другие, то неважно, хорошо у тебя получается или нет, все, что ты делаешь – будет фантастическим.

Надеюсь, ты запомнишь то, что я тебе рассказала, и начнешь создавать что-то для себя. И только для себя.

Что мне помогло…

1. Я перестала читать отзывы. Это было непросто. Но сейчас я понятия не имею, что вы обо мне думаете. Возможно, вы любите мои книги, а может, топите ими печь. В любом случае это не влияет на мое желание писать. Всегда найдется кто-то, кто выскажет свое «бесценное мнение», да хотя бы старшая сестра. Даже ее мнение может тебя задеть. Соверши в этом году смелый поступок и перестань читать отзывы на себя. Не важно, где и по какому поводу. Просто забей на мнение других. Раз и навсегда.

2. Я начала писать для себя. Я пишу романы о девушках, которые нашли свою любовь в Лос-Анджелесе. Пишу кулинарные книги о сырных соусах. А теперь – книгу о взлетах и падениях в моей жизни. И это немного странно. Обычно авторы пишут в одном-двух жанрах и делают себе имя в определенных кругах. Но смысл в следующем: литература – мой вид самовыражения, выброс моей творческой энергии. Писать было мечтой всей моей жизни. И никогда не было моей работой. Я не стремлюсь зарабатывать на книгах деньги. Это важное замечание, потому что я никогда не хотела, чтобы мое творчество строилось на принципах эффективного заработка, а не на порывах моего сердца. Если у тебя есть возможность заниматься творчеством только для себя – это очень много значит.

3. Я разрешила себе делать глупости. Я раскрашиваю раскраски с сыновьями. Рисую мелками на асфальте. Я смотрю обучающие видео на YouTube, где рассказывают, как сделать макияж смоки айз, и пытаюсь повторить его, даже если мне некуда пойти. Я занимаюсь глупостями, у которых нет никакого другого смысла, кроме как подарить радость. Да, это тоже влияет на творчество и самовыражение. А еще дарит веру в себя!

Глава 15

Миф: я не справлюсь

Так как речь в этой книге идет о неприятных ситуациях из моей жизни, нельзя не вспомнить тот момент, когда я была уверена, что не справлюсь. Любой, кто проходил через серьезные потери, чем бы они ни обернулись в будущем, заслуживает поддержки и понимания. Ни один из нас не хотел бы получать психологические травмы – ни в детском, ни во взрослом возрасте. Это словно клуб, в который никто не собирался вступать. И вот как в нем оказалась я…

Мой старший брат Райан был веселым и очень добрым парнем. А еще – невероятно талантливым. Впервые взяв в руки любой музыкальный инструмент, он мог научиться играть на нем за сутки. Представляете? И ко всему прочему Райан был очень красив. Тогда я этого не понимала, и только потом, глядя на фото – на его дерзкую ухмылку и голубые глаза, – вдруг осознала, как же он был хорош собой.

В детстве он был для меня лучшим другом. До сих пор вспоминаю, как мы с ним поздним вечером, когда давно полагалось спать, играли в «Меня зовут Карла. Я еду в Калифорнию продавать Крабов. Меня зовут Дэвид. Я поеду в Делавэр продавать Догов…»

Будучи подростком, он всегда готов был встать на мою защиту. Даже если пришлось бы пустить в ход кулаки. Райан научил меня, как наносить удар, чтобы защищаться от хулиганов, и как засовывать лапшу в нос и доставать ее через рот. Он был отличным старшим братом. А потом, когда мне исполнилось 12 лет, его душевное состояние начало ухудшаться.

Райан покончил с собой накануне моего пятнадцатилетия.

Для меня было непросто решиться рассказать об этом. Не упомянуть вскользь, а выложить все в деталях – и о смерти брата, и о последовавшем за ней распаде семьи. Не знаю другого пути, чтобы выразить солидарность с теми, кто тоже прошел через такие же эмоциональные потрясения.

До сих пор мне крайне сложно, почти невыносимо, говорить об этом. О том, что близкий мне человек оказался болен шизофренией, на фоне которой у него развилась острая депрессия. Он посетил огромное количество врачей и принял тонны антидепрессантов, прежде чем достиг совершеннолетия.

Райан застрелился из папиного пистолета. Я была той, кто обнаружил его тело.

Мне трудно рассказывать о кошмарах, которые преследовали меня по ночам и конце концов повредили мою психику. Долгие годы спустя я дико боялась, что любой спящий или лежащий без движения человек может оказаться мертвым. Еще сложнее мне рассказывать, как члены моей семьи из лучших побуждений убрали его комнату и покрасили окровавленную стену единственной краской, которая оказалась под рукой. С тех пор, как только я вижу баллончики серебряной краски, меня начинает тошнить.

Мне почти невыносимо говорить о том удушающем кошмаре, который я пережила, сидя рядом с телом Райана в ожидании «Скорой». Потом последовали сеансы терапии: сначала со мной – раздавленным горем четырнадцатилетним подростком, затем – озлобленной семнадцатилетней девушкой, и гораздо позже – взрослой женщиной, которая каждый день сражается со страхом потери близких людей. Господи, до сих пор в моей голове то и дело возникают страшные картины: я на похоронах мужа или детей после того, как с ними случилось то же, что и с Райном…

Да, мне трудно. Но я все равно буду об этом говорить. Потому что каждая подобная история от человека, который в конце концов справился с разрушительной силой несчастья, вселяет в остальных веру в конечность обрушившихся на него страданий.

Поэтому я все еще жива.

Как и ты.

Я жива, потому что не согласна, чтобы кто-то или что-то решало, как сложится моя жизнь. Я жива, потому что не позволяю травме занять главное место в моей жизни. Не даю ночным кошмарам быть сильнее, чем мои мечты. Не позволю тяжелым обстоятельствам сделать меня слабой, наоборот, пусть они сделают меня сильнее.

Недавно я смотрела документальный фильм Тони Роббинса «Я не твой гуру». Там он говорит: «Если ты собираешься винить в своих неудачах тяжелые времена, то тогда нужно еще и благодарить их за все хорошее, что они принесли!»

Меня парализовала эта мысль. Никому не придет в голову искать что-то положительное в душевных травмах. Особенно тех, что нанесло самоубийство близкого человека. В этом есть нечто порочное и нездоровое, а еще – вызывающее опасение, что подобное отношение притянет новое несчастье. Так я подумала в первый момент. Но потом мне стало ясно: если ты не извлекаешь положительный опыт из каждой ситуации, даже самой тяжелой, твоя жизнь проходит даром.

Я бы отдала все на свете, чтобы мой брат был рядом со мной. Его потеря оказалась такой страшной трагедией, что я почти позволила ей разрушить меня. Те жуткие десять минут рядом с его телом и все, что происходило потом, могли сделать меня эмоциональной калекой, но я нашла в себе силы поменять отношение обрушившемуся на мою семью несчастью. Даже оставаясь подростком, я говорила себе: «Ты справишься, Рэйчел, ты сможешь все это пережить!»

Возможно поэтому, оказавшись одна в Лос-Анджелесе, голодая неделями, чтобы только наскрести на аренду крохотной квартирки в отвратном районе, я не теряла самообладания. Все тяготы новой жизни были сущей ерундой по сравнению с тем ужасом, который я испытала, сидя возле тела Райана. Я знала, что такое настоящая беда, чтобы не обращать внимания на временные неудобства.

Ощущение, что худшее в моей жизни уже произошло, как ни странно поддерживало меня и во время первых родов, которые длились более 50 часов. В самый сложный момент тихий голос в моей голове упрямо нашептывал: «Той, кто видел смерть, хватит сил, чтобы подарить новую жизнь».

Я пробежала много марафонов. Я создавала компании. Я добивалась таких высот, о которых другие даже не мечтают. И каждый раз я знала, что могу это сделать, потому что прошла через худшее. Возможно, если в вашей жизни не было трудностей, эта идея покажется вам глупой или лицемерной. Но если они все-таки были, задумайтесь над тем, как они повлияли на вашу жизнь.

Да, ты не можешь игнорировать свою боль. И, конечно же, ты не можешь полностью от нее избавиться. Единственное, что ты можешь сделать, – это признать все хорошее, что удалось извлечь из трагичной ситуации. Даже если это произошло не сразу, а только спустя годы.

Потеря брата – самая ужасная вещь, которая когда-либо случалась со мной, но она не определяет мою жизнь. Свою жизнь я выбираю сама. Да, при этом я испытываю боль, чувствую, как теряю часть своего сердца, но при этом не теряю себя. Это странно, но самые страшные беды и катастрофы могут со временем превратиться в удобрение для твоего будущего процветания.

Путь сквозь душевную боль очень непрост. Но лучшее, что ты можешь сделать, – просто идти вперед. Идти сквозь водоворот невыносимых ощущений, которые так и тянут тебя на дно. Но сдаваться нельзя. Голова должна оставаться над поверхностью воды. Порой, особенно в самом начале, когда раны еще свежи, это все, на что ты способна.

То, с чем ты столкнешься, укрепит твои мышцы, кости и сухожилия – твое существо будет сформировано этим путешествием. Непередаваемо сложным путешествием, но благодаря ему ты станешь еще лучше.

Должна стать. Иначе в чем смысл?

Когда-то я наивно говорила: «Все происходит не просто так». Тогда я еще не пережила ничего настолько ужасного, чтобы превратить это утверждение в вопрос. Я не верю, что все происходит по какой-то определенной причине, но я верю, что эту причину можно найти. Даже при отсутствии логичных объяснений.

Что мне помогло…

1. Терапия. Знаю, что уже говорила об этом, но никогда не будет лишним повторить. Работа с психологом стала настоящим спасением. Даже несмотря на то, что она не приносила мне удовольствия. Были моменты, когда я люто ненавидела тот час, что должна была провести в кресле напротив терапевта. Но если бы я не проделала эту работу, призраки прошлого до сих пор преследовали бы меня.

2. Проговаривание того, что вызывало боль. Не только со специалистом, но и с парой друзей, которым ты доверяешь. Едва мы поженились с Дейвом, я все рассказала ему о том дне, когда умер Райан. Все детали, что на протяжении шести лет таились в чулане моего сознания и наполняли собой ментальную комнату ужаса. Все они наконец оказались в сокровенном пространстве, что возникло между мной и Дейвом. Муж не пытался интерпретировать самоубийство Райана, не старался ничего объяснить, успокоить, помочь. Он слушал и тем самым разделял мою боль.

3. Целенаправленные воспоминания случившегося. После смерти Райана я все время боролась с ночными кошмарами. И один мудрейший психолог предложил мне отводить по пять минут в день на целенаправленные вспоминания о каждой детали трагедии. Я думала, он сумасшедший. Но, как выяснилось, психолог оказался прав. Благодаря этому упражнению я снова научилась контролировать свои мысли. Я бесконечно благодарна ему и хочу, чтобы его совет попался на глаза максимальному количеству людей. Поэтому даже включила его в свой роман «Милашка» как рекомендацию, которую главный герой получает от лучшего друга.

Глава 16

Миф: я не могу сказать правду

Хватит ли у меня смелости рассказать следующую историю?

Этот вопрос я задаю себе прямо сейчас, когда мои пальцы бегают по клавиатуре ноутбука. Готова ли я поделиться тем, что хотела бы просто забыть?

Если честно, нет. Не готова.

Инстинкты требуют спрятать ее в самом дальнем уголке сознания и никогда не озвучивать. Но потом я понимаю: то, что мы пытаемся скрыть, имеет гораздо больше влияния на нашу жизнь, чем то, что мы выставляем на всеобщее обозрение. А я не хочу, чтобы эта история имела на меня хоть толику влияния. К тому же надеюсь, что мой опыт вдохновит и проинформирует потенциальных приемных родителей, какие подводные камни их могут подстерегать. Надеюсь, у меня хватит смелости не удалить эту главу перед публикацией.

Итак…

Когда я была беременна Фордом, мы решили, что удочерим маленькую девочку. Для нас с Дейвом это было очень важно. И как для христиан, и как для родителей, которые мечтали о дочке. Поэтому мы начали выяснять, какие у нас есть варианты, и искать иностранную компанию по усыновлениям.

Дело в том, что и я, и Дейв жутко боялись внезапного появления в нашей жизни биологических родителей усыновленного ребенка. Мол, в один прекрасный день они явятся в наш дом и заберут малыша. Нам казалось, если это будет ребенок, рожденный за океаном, такой сценарий окажется невозможен. В результате мы остановились на Эфиопии.

Я помню, как была ошеломлена количеством бумаг, анализов и визитов из службы опеки. Тогда я и не догадывалась, что это только начало и что процесс займет не менее пяти лет. Я мечтала и ждала, когда же нам позвонят из агентства – наша семья медленно, но верно приближались к заветной цели. Так прошли два года.

А потом нам пришло письмо, что Эфиопия приостанавливает свою программу по усыновлению, и агентство предложило выбрать другую страну. Я не понимала, что делать дальше. Выбрать другую страну – означало начать все по новой. Опять бумажная волокита, встречи, список ожидания… Я думала, что Бог направил наши мысли в сторону Эфиопии, и если мы будем верить, то выход найдется. И мы решили не выходить из программы.

Но ничего не менялось. Новостей не было. А шесть месяцев спустя Эфиопия вообще отказалась от сотрудничества с США по вопросам усыновления.

Я чувствовала себя растерянной. Неужели все было впустую? Мои мечты о том, как мы поедем в Африку за нашей дочуркой, начали казаться полной глупостью. И тогда я впервые задала себе вопрос, который повторяла на протяжении следующих лет: «Должны ли мы и дальше пытаться удочерить кого-нибудь? Может, нужно просто радоваться трем своим сыновьям? Не пора ли сдаться?»

Я не из тех, кто долго зависает на одной проблеме. А еще не из тех, кто сдается. Я начала искать выход. Может быть, мы должны удочерить местную девочку? Из Америки? Которая еще не родилась, поэтому у нас ничего не складывалось? Этот ответ меня устроил, и я продолжила поиски.

Чем больше вариантов я рассматривала, тем больше мне была по душе идея патронажного родительства. Мы задумались об Эфиопии, потому что там было очень много сирот. То есть мы бы не только удочерили девочку, но и помогли стране. Но патронажное родительство означало то же самое. В Лос-Анджелесе так много детей, которым необходима любовь и ласка, а у нас их было в избытке.

В Америке ты должна зарекомендовать себя как патронажный родитель прежде, чем примешь участие в программе по усыновлению. Сначала мы стали сильно переживать, как это скажется на нашей семье и как к этому отнесутся мальчики. Но потом решили, что нам стоит объяснить и показать им, что мы можем помочь тем, кто в этом нуждается.

Так что мы приняли участие в программе «От патронажа к усыновлению».

Но на тот момент мы не знали, как это будет сложно. Мы не знали, что станем приемной семьей для малышки с хрупким здоровьем и министерство не будет знать, насколько ей необходима медицинская помощь. Мы не знали, что через три дня после ее появления нам позвонят и будут умолять взять еще и ее двухлетнюю сестру. И что из семьи из пяти человек мы превратимся в семью из семи. Мы не понимали все тонкости поведения с биологическими родителями, которые во многих отношениях сами были еще детьми. И я до конца не понимала, как тяжело мне будет расставаться с девочками через три месяца.

Я оплакивала потерю малышек и пыталась понять, как жить дальше. Мне казалось, пройдут месяцы, прежде чем подойдет наша очередь на усыновление.

Но это произошло через тридцать четыре дня.

Я сидела в офисе, когда получила письмо от социального работника. В строке темы значилось «близнецы».

Мы никогда не рассчитывали на близнецов. Мы не подписывались на двух детей сразу, но когда мы взяли вторую девочку по патронажной программе, то поняли, что можем обсудить этот вопрос.

Мы недолго рассуждали на эту тему. Девочкам было три дня, мать бросила их в роддоме, и у нас было полчаса на то, чтобы принять решение. Мы говорили по телефону и были немного шокированы. Новорожденные близнецы? А мы справимся? Мы морально готовы после совсем недавней потери малышек? Мы прочитали молитву, позвонили соцработнику и сказали самое важное «да» в своей жизни.

После четырех лет ожидания мы практически не могли заснуть в ту ночь. Мы несколько часов подбирали имена. Мы были так взволнованы, что почти ничего не ели в тот день, когда поехали за ними. В роддоме мне казалось, что я не смогу дождаться их появления.

И вот они появились – такие крошечные, очаровательные и красивые. Мне казалось, что мы самые счастливые люди в мире, потому что эти девочки – наши! Конечно, я знала, что история с усыновлением будет непростой, но опыт доказал, что оно стоит того. Мы отвезли их домой и не спали несколько ночей, потому что… ну вы сами понимаете, это новорожденные близнецы. Нам было все равно. Это был один из самых счастливых отрезков в моей жизни.

А четыре дня спустя в десять часов вечера к нам в дверь позвонила полиция.

Я была так удивлена этим звонком, что подумала, что это какая-то поздняя доставка. Вот насколько я была далека от реальности – в мою дверь звонят посреди ночи, а я думаю, что, должно быть, это приехало мое миндальное масло.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что спустя несколько секунд мое представление о том, как устроен мир, полностью поменяется. Раз и навсегда.

Это была не служба доставки.

Это были два офицера полиции, которые сообщили, что в патронажную службу поступил анонимный звонок относительно нашей семьи.

Я стояла на крыльце и пыталась понять, что мне говорят. Голова плохо работала от недосыпа, и слова никак не желали обретать смысл.

В течение следующих шести дней я узнала, что это была довольно частая практика. Так как горячая линия по жестокому обращению с детьми анонимная, туда может позвонить кто угодно. Люди делают это просто назло, чтобы навредить вашей семье, или чтобы отвлечь внимание от себя, или по миллиону других причин, о которых я даже не хочу думать. Сколько бы я ни размышляла над случившимся, это ни к чему не привело. Неважно, что бы мы сказали или сделали, ничего изменить было уже нельзя. Следствием этого звонка стало серьезное расследование.

Позвольте мне сделать паузу и сказать, что расследование, конечно же, необходимо. Жестокое обращение с детьми – это ужасное и достойное осуждения преступление, и если правительство не будет за него наказывать, то как смогут приемные дети рассчитывать на безопасность? Я понимаю это на уровне логики. Но с другой стороны, мне пришлось сидеть в гостиной и выслушивать, как сотрудник опеки задает моим сыновьям вопросы типа «Мама и папа когда-нибудь били друг друга, когда выходили из себя?» или залезал ли кто-нибудь им в трусы.

Я пыталась сохранять спокойствие ради моих мальчиков. Держа на руках восьмидневного ребенка, старалась улыбаться и говорила: «Ничего не бойся, малыш, говори правду».

Потом сыновья вышли из комнаты, и я со слезами подписывала бумаги, что офицеры могут просматривать медицинские карты мальчиков, их школьные документы и задавать дальнейшие вопросы.

И все это время в моей голове крутилась мысль, что именно я настояла на том, чтобы вступить в патронажную программу. Это я втянула свою семью во все это. Я потратила столько сил, чтобы мои дети не пережили травмы, похожие на мои, и тем не менее сама же навлекла на нас проблемы.

Я ничего не понимала.

Я была так наивна, что не думала, что будет дальше. Я думала, что самым сложным будет помочь приемным малышам справиться с их травмами, и даже не догадывалась, что сами мы будем находиться под прицелом из-за того, что попали в этот мир. Я знала – все мы знали, – что мы невиновны и все подозрения ложные. Но расследование показало, что доказательства «неубедительны». Мы не «невиновны», потому что как они могут доказать нашу невиновность, если их единственные свидетели – это дети, которые еще слишком малы? Это система, где ты виновен, пока доказательства не покажутся достаточно убедительными.

В то время многие спрашивали меня: почему я так похудела? Они хотели узнать, на какой диете я сижу, чтобы тоже ею воспользоваться. Но это была не диета, а серьезное расследование, которое длилось несколько недель. Представители органов опеки сидели у нас в гостиной и задавали вопросы, были ли мы когда-нибудь настолько злы, что толкали детей?

Вы уверены, миссис Холлис? Возможно, были моменты, когда вы не контролировали себя?

У меня пропал аппетит. Я не могла заснуть, не приняв снотворного.

И все это происходило, когда у нас появились новорожденные близнецы.

И вдруг в разгар этого кошмара мы обнаружили, что девочек нельзя удочерить. Их биологический отец хотел их вернуть. Оказалось, что он не собирался с ними расставаться, но нам об этом не сообщили. Им нужна была всего лишь патронажная семья на некоторое время. На наше возмущение мы получили ответ от социального работника, что их можно будет удочерить когда-нибудь, если их отец самоустранится.

Эти объяснения были отвратительными, но, честно говоря, я даже не могла обвинять ее.

Я не могу себе представить, сколько анкет детей прошло через ее руки за одну неделю. Не представляю, для скольких детей она отчаянно пыталась найти дом. Поэтому если близняшки оказались в патронажной программе и она не могла найти им места (позже мы узнали, почему это произошло), то неужели она пройдет мимо семьи, у которой есть разрешение на усыновление сразу двоих? Вы говорите, что их бросили, но забываете упомянуть, что существует биологический отец, ведь в ином случае малышей никто не возьмет.

Возможно. И именно это случилось с нами.

Я пыталась осознать случившееся.

Нам позвонили насчет близняшек после четырех лет ожидания. Этот звонок был словно ответом на наши молитвы. Но вскоре жизнь стала напоминать ночной кошмар.

Когда их забрали, я чувствовала себя обманутой. Будто меня обворовали. Я была опустошена до мозга костей. Но мне важно донести до вас, что это мы приняли решение их отдать. Честность – это не то, что всегда сопровождает такие процессы, поэтому я хочу заявить: мы могли бы оставить их. Мы могли бы подписать бумаги, позволяющие им остаться у нас на 9, 12 или 18 месяцев по патронажной программе, и суд назначил бы 2-часовые посещения их биологического отца три раза в неделю. И возможно, потом нам разрешили бы их удочерить.

Но мы не могли пойти на это.

Или, правильнее сказать, у нас не было права. Мы могли бы это сделать… но мое сердце было разбито, и я больше не верила в эту систему.

Я боролась сама с собой. Каждый день в течение нескольких недель я боролась с собой и пыталась найти решение. Может, мы… а что, если они… может, отец…

И еще я боролась с Богом.

С ним – больше всего.

Для чего это было нужно? Почему мы оказались в такой ситуации? Чем мы такое заслужили? Что насчет девочек? Тех, которым я дала имя и с кем я часами ходила по комнате, влюбляясь в них все больше? Аттикус с ее большими яркими глазами и Эллиотт, которая была чуть меньше и требовала больше заботы… Боже, что с ними будет?

Я плакала.

Я плакала столько, что мои глаза никогда не были сухими. Плакала, когда держала их на руках. Когда колебалась и понимала, что мне не стоит привязываться к тем, кто уйдет из моей жизни. Плакала, когда видела молодых мам в инстаграме… Всего несколько недель я думала, что я с ними заодно.

После всего, что случилось, мы с Дейвом чувствовали себя потерянными. Разве кто-нибудь мог понять, через что нам пришлось пройти? Поверят ли нам, если мы скажем, что нас обвиняют в том, что для нашей семьи вообще кажется нереальным? Разве кто-нибудь может понять, что мы чувствовали, когда узнали, что кто-то нас ненавидит настолько, чтобы превратить нашу жизнь в кошмар? А может, те, кто прочитает эту историю, покачают головой и скажут: «Ты должна была быть к этому готова, когда подписывалась под патронажной программой».

Полное безумие! И оно не заканчивается. Даже когда у нас забрали близнецов, проверки продолжались. Ведь нас оценивали не только как приемных родителей, но и как родителей вообще – они выясняли, можно ли нам доверить наших собственных детей. Мы показали наш дом, медицинские карты, школьные документы, дали контакты наших коллег и друзей, которые могли дать нам характеристики, – и, конечно же, ложный звонок не нашел подтверждения.

И все же это было ужасно. Это было мерзко и травматично, как будто мы подверглись насилию. Насилию, которое длилось неделями и изуродовало нам жизнь.

Я боялась рассказывать эту историю. Я колебалась, стоит ли об этом говорить, потому что считаю, что дети тоже должны иметь адвокатов. Но я думаю, что если бы мы лучше были подготовлены к реальности – к тому, что подобные анонимные звонки весьма частое явление, что тебе могут дать неточную информацию о детях, – то мы бы лучше понимали, насколько это может быть больно.

Возможно, я бы сама лучше подготовилась. А может, я просто принимаю желаемое за действительность. Возможно – это слово преследовало меня повсюду. Но в какой-то момент мы остановились и подумали: а должны ли мы и дальше пробовать?

Моя интуиция говорила: стопроцентно нет.

Международные программы по усыновлению и патронажные программы нам не подошли, единственным шансом оставалось независимое усыновление. Дейв с самого начала был за этот вариант, и только я предпочитала международные или патронажные программы. Но тогда он предложил мне снова вернуться к этому вопросу, и я должна была быстро принять решение.

Самое сложное в вопросе усыновления – это ожидание и бесконечная рутина. Визиты работников соцслужб, анализы, сотни страниц форм для заполнения… Это занимает определенное время, и, к сожалению, документы нельзя передать из одного агентства в другое – поэтому нам пришлось начать все сначала. Мы ничего не знали об этом новом мире. Должны ли мы обратиться в местное агентство? Нужен ли нам адвокат? Все это казалось таким пугающим, особенно учитывая, через что мы прошли.

Я не могу передать, как поддерживал меня муж в тот момент. Если вы поговорите с парами, которые занимались усыновлением, то узнаете, что в большинстве случаев инициатива шла от жены. Мужчины поначалу противятся этой идее. Конечно, из правила существуют исключения, но чаще всего подобную тему поднимает женщины. Я была той, кто настаивал на международном усыновлении, а потом на патронажной программе. После всего, что с нами произошло, я чувствовала себя измученной и потеряла всякую надежду, но Дейв придал мне сил. Я запомню тот разговор на всю оставшуюся жизнь. Я плакала на заднем дворе, где дети не могли меня услышать, а он отстаивал нашу мечту о будущей дочери.

«Да, это нелегко. Но мечты не исчезают из-за сложностей, Рэйчел! У нас будет дочь, даже если это займет больше времени, чем мы ожидали… Время пройдет, а мы не сдадимся».

Это Дейв нашел адвоката по усыновлению. Именно он звонил друзьям, коллегам и врачам, чтобы получить характеристики. Дейв сидел рядом, пока я писала черновик этой главы. Он сделал всю бумажную работу и направил документы в наше новое агентство по усыновлению.

Независимое усыновление показалось мне еще более пугающим, чем все остальное. В этом случае биологическая мама сама выбирает вас в качестве будущих родителей – это означало, что нам придется соревноваться с тысячами пар по всей стране. А еще, что как только наш адвокат найдет женщину, требованиям которой мы будем отвечать, то нам придется встретиться с ней и между нами произойдет самый сюрреалистичный диалог из возможных.

Это случилось трижды за первые два месяца. По логике, я должна была быть полна оптимизма, что получила три приглашения за такой короткий отрезок времени. Но правда в том, что эти собеседования давались мне невероятно тяжело. Я знала, что не должна была возлагать на встречи очень большие надежды, но сложно не надеется, когда ты встречаешься с будущей мамой.

Я слушала ее историю и начинала думать: о Боже, а что, если она – та самая? Что, если наш ребенок родится в апреле?

Она нас не выбрала, и я чувствовала себя очень глупо. Я думала, что это пустая трата времени, очередной болезненный опыт, который никуда не приведет. Будет ли у нас когда-нибудь дочь? Должны ли мы хотеть еще одного ребенка? Мне казалось, что это некрасиво по отношениям к семьям, у которых нет ни одного ребенка. Я сидела в ванной и плакала, пока в моей голове крутились все эти вопросы. И я не могла найти на них ответов.

Все, что мне оставалось, – это верить. Иногда вера бывала настолько слабой, что едва поддерживала меня на плаву. Но она все еще была со мной – тонкий голосок, который призывал не сдаваться. Еще один шажочек, – словно шептал мне Бог. Завтра будет новый день, – говорил мне Дейв. Однажды я возьму дочку на руки и пойму, почему ждала ее так долго, – повторяла я сама себе.

В то время я углубилась в веру. Я уже не была настроена так решительно, как в начале пути пять лет назад. Сейчас моя вера стала хрупкой и зыбкой. Я слепо брела по тропинке, которую не видела. Я решила идти вперед, потому что знала, что, несмотря на боль, в конце своего путешествия я найду и силы. Я могла вспомнить обо всех этих пяти годах и разозлиться. Или оглянуться на свою жизнь и осознать, что именно дали мне эти препятствия.

Мы знали о кризисе в сфере усыновления, как международного, так и местного. Мы жертвовали время и силы на развитие сферы, о которой прежде ничего не знали. Вот почему я продолжала верить.

Мы познакомились с четырьмя девочками и полюбили их. И даже если мы никогда не увидим их снова, наши жизни стали прекраснее, потому что мы пережили этот опыт. Вот почему я продолжала верить.

И еще мы укрепили свой брак. Если вы прошли вместе через столько трудностей, это либо сплотит вас, либо отдалит друг от друга. Мы с Дейвом увязли в бумажной волоките, собеседованиях, анализах и провокационных вопросах. Позже мы узнали, как обращаться с малышами, которые получили серьезные психологические травмы, и новорожденными близнецами, которые не спят всю ночь. Оказавшись по другую сторону баррикад, мы смеялись и плакали, и чувствовали себя навсегда связанными друг с другом. Вот почему я продолжаю верить.

Я понимаю, как много хорошего произошло с тех пор. Это дало мне силы для следующего шага. Вот почему я продолжала встречаться с беременными женщинами, хотя это и заканчивалось разочарованием. Поэтому я продолжала молиться, чтобы небеса послали нам дочь, не зная, сколько времени это займет и получится ли вообще.

Поэтому я продолжала верить, даже когда чувствовала себя измотанной. Поэтому продолжала рассказывать свою историю, несмотря на то, что она приносила мне боль. Я не хочу, чтобы ты видела того, кто прошел долгий и изнурительный путь, отчаялся и готов опустить руки. Я хочу, чтобы ты увидела женщину, которая продолжала пытаться, даже когда слезы душили ее. Хочу, чтобы ты увидела ту, что верит, ту, что знает: у Бога на нее есть фантастические планы. Даже если путь не будет легким, у нее хватит мужества и смелости поделиться правдой, которая поможет остальным.

Что мне помогло…

1. Я сделала решительный шаг. Найти в себе смелость, чтобы честно посмотреть в глаза трудностям – все равно что прыгнуть в бассейн с холодной водой и приложить все усилия, чтобы доплыть до другого конца. Не факт, что это будет приятный опыт, но если ты окажешься в воде, половина дела уже будет сделана. Чем дольше ты будешь честна сама с собой, тем легче тебе будет оставаться честной по жизни.

2. Я искала тех, кто говорит правду. Я окружила себя людьми, которые тоже научились признаваться в своих чувствах, как бы тяжело это ни было. Они расскажут тебе, что чувствовали и где черпали силы. А также могут послужить примером, которым ты будешь вдохновляться.

3. Я искала истории, похожие на мою. Если бы я заранее провела исследование в сфере патронажного родительства в Лос-Анджелесе, то все случившееся не вызвало бы у меня такой шок. Когда мы прошли через все это и познакомились с такими же парами, то осознали, что попали в довольно типичную ситуацию. Мы чувствовали себя такими одинокими и искали общества тех, кто бы понял нас. Это очень нам помогло.

Глава 17

Миф: я – это мой вес

Когда люди говорят о разводе, они употребляют слова «непримиримые», «противоречия» и «запутанно». Но эти слова слишком легкие – слишком легкие, чтобы разрушить семью. Развод – это тяжелая книга, которая упала на домик, построенный из лего. Это пушечное ядро, которое прилетает на корму корабля и топит его. Развод – это разрушение, которое начинается сверху и ломает все на своем пути. Поэтому нет, «запутанный» – неверное слово.

Ужасный, уродливый, ненавистный, уничтожающий – уже ближе.

Когда мне было 16, мои родители переживали ужасный, уродливый, ненавистный и уничтожающий развод. Вопрос о нем поднимался с тех пор, как мне исполнилось девять.

В том году, который стал смертельным для их отношений, я получила права и свою машину. Это был Suzuki Samurai 1989 года выпуска с ручной коробкой передач. Я толком не понимала, как им управлять. Неделями он стоял на обочине и собирал пыль – как напоминание о моей бестолковости.

Я намекала, что мне нужна помощь, старшей сестре, ее бойфренду и маме, в надежде, что они выделят одни выходные и научат меня водить. Если бы я умела водить, я бы сама ездила в школу. Если бы я умела водить, я бы нашла работу и начала откладывать деньги. Как много преимуществ открывала ручная коробка передач.

Однажды моим обучением решил заняться папа. И это оказалось очень плохой идеей.

У папы был вспыльчивый характер. Он проявлялся в течение всей жизни, но сейчас стал еще хуже. С момента смерти Райана прошло не больше полутора лет.

Оглядываясь назад, я понимаю, что папа пытался остаться нормальным отцом для единственного ребенка, который жил пока с ним. Он учил управлять меня машиной Райана, машиной, которая больше не могла ему пригодиться.

Что он должен был чувствовать? Что должны были чувствовать все они, кто сомневался, отдавать ли мне машину Райана? Должен ли был отец хвататься за соломинку? Был ли он достаточно силен, чтобы перенести эту боль и сделать что должно? Возможно, другой человек иначе боролся бы со своими чувствами. Мама бы заплакала, а сестра накинулась бы на меня, но отец… Его слова и действия били по самым болевым точкам.

Тогда я не понимала масштаба своей психологической травмы. Мне было 16, и я понятия не имела, почему отец так зол. Мы выехали за город, где я могла тренироваться, не рискуя столкнуться с другими машинами. У меня перед глазами до сих пор стоит та картина: пустынная дорога и папа, выкрикивающий указания в воздух: «Сцепление! передача! газ! Сколько раз я должен еще это повторить, чтобы ты запомнила?»

Но чем больше он кричал, тем больше я тупила. А чем больше тупила, тем больше плакала. А чем больше я плакала, тем злее он становился.

Я понятия не имела, сколько это длилось – десять минут или час. Я знала, что мне становилось все хуже и хуже, пока меня не начало трясти. Наконец отец сам сел за руль.

Мы ехали домой в полной тишине.

Сейчас, будучи взрослой, я понимаю, насколько сильно папа боролся с собой, чтобы растить детей, и как был подавлен, когда потерял одного из них. Исполнительный директор, пастор, а потом еще и доктор наук, он был классным специалистом, но не знал, как вести себя с близкими. Сейчас я это вижу. Но когда я была ребенком, я этого не понимала. Большую часть жизни я провела, боясь разочаровать его. В ситуациях, подобной этой, где я не могла справиться, он становился невероятно злым. И я начинала хотеть – и не в первый раз – чтобы это я умерла, а не Райан.

Он высадил меня у дома и оставил одну – напуганную, подавленную и голодную. Я пошла на кухню.

Я всегда заедала стрессы, поэтому моя первая мысль была – пойти на кухню и съесть что-нибудь, чтобы почувствовать себя лучше. Я нашла закрытую упаковку печенья Oreo и съела два. Они были такими вкусными, что я взяла еще одно.

Я села на пол с коробкой в руке. Я делала так множество раз. Еда – отличный компаньон. Еда никогда не подведет. Но в тот день что-то изменилось. С каждым съеденным печеньем я плакала все сильнее. Я продолжала есть. И вдруг шум в моей голове стал иным. Он прекратил касаться моего отца и причин его злости. Я думала о себе и обо всех своих ошибках. Отлично, – думала я, – съешь их все. До последнего. Съешь все в этой комнате. Ешь до тех пор, пока снаружи не станешь такой же уродливой, как внутри.

Я сидела на полу, плакала и ела до тех пор, пока меня не начало тошнить.

Это был первый случай, когда я наказывала себя едой, но далеко не последний.

Проблемы с фигурой – какой я видела ее и, следовательно, саму себя – начались не в тот день. Но что-то послужило катализатором, из-за чего я зациклилась на этом. Мой вес больше не был частью меня, как волосы или зубы, теперь он стал чем-то, что определяло всю меня. Он был отражением всех моих ошибок.

В том же году, чуть позже, я подхватила мононуклеоз. Мне бы хотелось сказать, что у меня был бурный роман с вампиром-подростком, но на самом деле я подхватила его в местном фонтане. Целую неделю я была прикована к постели и почти не могла глотать, не говоря уже о том, чтобы съесть что-нибудь.

Когда я выздоровела, то обнаружила, что сильно похудела. Я стала просто крошечной. Я не могла налюбоваться на себя в зеркало. Я хотела купить новые джинсы меньшего размера. Мне казалось, что теперь в моей жизни все наладится. Я стану популярной, буду ходить на вечеринки, привлеку внимание Эдварда Каллена[15]… Мне казалось, что, имея 32 размер одежды, я буду способна на все. Я молилась, чтобы ни один лишний килограмм не вернулся ко мне.