Путь искупления Харт Джон

– Увлекаетесь стрельбой? – Он указал на ряд потрескавшихся корешков. Книги были старыми и основательно зачитанными. «Стрелковая выучка». «Наставление по скоростной стрельбе». «Курс владения пистолетом КМПП США[23]».

– А еще я увлекаюсь скайдайвингом, кайтсерфингом и гоняю на своем «Порше». По-моему, вы собирались назвать цель своего визита?

Но Бекетт не любил, чтобы его подгоняли. Его полицейская сущность не любила. Сам он именовал это «владением ситуацией», хотя Лиз уверяла, что из него просто прёт альфа-самец. «Любишь сам дергать других за ниточки, – сказала бы она. – Все просто и ясно». Может, что-то такое действительно имело место. Бекетт старался не залезать в подобные дебри. Работа и семья, старые сожаления и мысли о выходе на пенсию. Обычно этого было достаточно. Но ложь и лжецов он органически не терпел.

– Все сводится к тому, мистер Шоур, – Бекетт вытащил с полки одно из наставлений по стрельбе и принялся его пролистывать, – что мне нужно переговорить с Ченнинг.

– Она не хочет говорить про то, что случилось.

– Я это понимаю. Но ваша дочь не единственная, кто вышел из того подвала не такой, какой была. Пожалуй, другие тоже страдают. Пожалуй, есть более серьезные проблемы.

– Я несу ответственность за свою дочь.

– И все же это не та игра, в которой может быть только один проигравший, так ведь? – Бекетт закрыл уже второе стрелковое руководство, потянулся за следующим, быстро пролистал, а потом наклонился к полке, на которой его внимание привлекло руководство под названием «Камасутра».

– Детектив Блэк – ваша напарница?

– Да, это так.

– В некотором роде член семьи. – Когда Бекетт кивнул, мистер Шоур отставил стакан. – Ваша напарница убила людей, которые захватили мою дочь, и какая-то часть меня уважает ее за это. Но даже она не будет ни о чем разговаривать с Ченнинг. Ни она. Ни полиция штата. Ни вы. Я ясно выражаюсь?

Оба сцепились взглядами. Крупные мужчины. Два серьезных «эго».

Бекетт моргнул первым.

– Полиция штата все равно добьется от нее показаний. Это лишь вопрос времени. Вы ведь сами это знаете, верно?

– Я знаю, что они попытаются.

– И вы знаете, что она скажет, когда получит повестку?

– Она – потерпевшая, детектив. Ей нечего скрывать.

– И все же правда, как я давно уже выяснил, – это довольно текучая материя.

– В данном случае вы ошибаетесь.

– В самом деле?

Бекетт раскрыл три стрелковых наставления и разложил их на письменном столе. На внутренней стороне обложки каждого из них красовалась подпись Ченнинг, исполненная старательным девичьим почерком.

– Это мои книги!

Голос отца пресекся, когда он произносил это, и Бекетт печально кивнул.

Это тоже было вранье.

Проснувшись, Элизабет никак не могла припомнить сон, привязавшийся к ней – только то, что в нем было темно, жарко и тесно. Опять про подвал, предположила она.

Или про тюрьму.

Или про ад.

Стряхнув с себя кажущиеся жутко тяжелыми простыни, Элизабет ощутила под ногами прохладное дерево. Подойдя к окну, увидела деревья, застывшие в тумане, словно затаившееся в ожидании неприятеля войско. Было еще очень рано, только едва начинало светать. В туманную муть убегала дорога, черная и неподвижная, постепенно растворяясь и окончательно пропадая из виду вдали. Эта неподвижность напомнила ей про одно утро с Гидеоном шесть лет назад. Он позвонил ей хорошо за полночь. Отца где-то носило, мальчишке было одиноко и паршиво. Вроде как он заболел. «Мне страшно», – сказал он, так что Элизабет забрала его с крыльца того полуразваленного дома, привезла домой и уложила в чистую постель. Гидеон был в лихорадке и весь дрожал; говорил, что слышал какие-то голоса в темноте у ручья и что они не давали ему спать и пугали его. Она дала ему аспирину, положила холодную тряпку на лоб. Заснул он только через несколько часов, и сразу перед тем, как провалиться в сон, в последний раз приоткрыл глаза. «Жалко, что вы не моя мама», – вот что он произнес, и эти слова прозвучали чуть слышно, словно приснились во сне. После этого она сама заснула в кресле, а проснувшись, увидела лишь пустую кровать и промозглый, серый свет. Мальчик сидел на крыльце, наблюдая, как туман клубится между деревьями и над длинной черной дорогой. Глаза его были совсем темными, когда он поднял взгляд, крепко обнимая себя руками за тщедушную грудь. Он поеживался на холодке, так что она присела на ступеньку и притянула к себе.

«Я серьезно это сказал. – Его щека нашла ее плечо, и она почувствовала влажное тепло его слез. – Я еще никогда в жизни ничего так серьезно не говорил!»

После этого Гидеон уже по-настоящему разрыдался, но это все равно было ее самое любимое воспоминание, и Элизабет держала его поближе к сердцу каждый день своей жизни. Он никогда больше не произносил чего-то подобного, но в то утро между ними произошло нечто особенное, и было трудно смотреть на туман, не испытывая любви к Гидеону, которая болью отзывалась в груди. Но сейчас все было по-другому, так что она стряхнула с себя эмоции и постаралась сосредоточиться на том, что поджидало ее в ближайшие несколько часов. Эдриена ждал суд, а это означало журналистов, вопросы, знакомые с лучших времен лица. Элизабет терялась в догадках, будет ли он выглядеть столь же сломленным, и есть ли у копов достаточно на него материала, чтобы и дальше держать его за решеткой. Обвинения в незаконном проникновении явно маловато. Смогут ли они предъявить ему обвинение в убийстве? Она мысленно прокрутила в голове его жизнь, словно видеоролик, и поняла, пока проделывала это, что проще тревожиться за будущее Эдриена, чем за свое собственное, – по крайней мере, до тех пор, пока ей самой не предъявят обвинение. И все же такой риск несомненно был тоже, и это могло случиться хоть прямо сию секунду: автомобили в тумане, копы с обнаженными стволами… Что она скажет, если вдруг появятся Гамильтон с Маршем? Что будет делать?

– Вам нужно бежать.

Обернувшись, Элизабет увидела, что Ченнинг тоже проснулась.

– Что ты сказала?

Девушка резко села на кровати; ее глаза поймали свет от окна, а все остальное казалось темным и бесформенным в полумраке.

– Если мы не собираемся сказать правду насчет того, что я сделала, вам нужно уходить. А может, нам обеим нужно уходить.

– И куда нам податься?

– В пустыню, – произнесла Ченнинг. – В то место, которое мы сможем видеть вечно.

Элизабет присела на кровать. Глаза девушки так калейдоскопично отсвечивали в полутьме, что абсолютно все казалось реальным. Побег. Пустыня. Даже будущее.

– Ты знала, про что я только что думала?

– Откуда бы мне знать?

Элизабет выждала полсекунды, думая, что девушка все-таки знала.

– Давай-ка спи дальше, Ченнинг.

– Ладно.

– После поговорим.

Элизабет прикрыла дверь спальни, а потом приняла такой горячий душ, который только смогла вытерпеть. После этого обработала раны на запястьях, натянула джинсы, сапоги и рубашку с узкими манжетами. Она уже сидела в гостиной, когда перед дверью показался Бекетт.

– Две вещи, – произнес он. – Во-первых, вчера вечером я перегнул палку. Здорово перегнул. Прости.

– И это всё?

– А что мне еще сказать? Ты – мой напарник. Это важно.

– Ну а второе что?

– Второе – я по-прежнему хочу, чтобы ты встретилась с начальником тюрьмы. Он встает рано. Он ждет тебя.

– Эдриену предстоит суд.

– Первые слушания по-любому не раньше десяти. Времени навалом.

Элизабет прислонилась к двери, думая, насколько она устала и как хочется кофе, и что даже для нее час слишком ранний, чтобы стоять в дверях и разговаривать с Чарли Бекеттом.

– Почему ты хочешь, чтобы я с ним встретилась? Настоящая причина?

– Та же, что и раньше. Я хочу, чтобы ты наконец осознала, что представляет из себя Эдриен Уолл.

– И что же он из себя представляет?

– Сломленного, склонного к насилию, окончательно отпетого уже человека.

Бекетт закончил фразу длинной многозначительной паузой, и Элизабет изо всех сил постаралась понять, что ему надо. Тюрьма играла важную роль в жизни города. Она означала рабочие места, стабильность. Ее начальник располагал очень большой властью.

– Он покажет мне что-то, чего я до сих пор не знаю?

– Он покажет тебе правду, и это все, чего я прошу. Чтобы ты открыла наконец глаза и поняла.

– Эдриен – не убийца.

– Просто съезди. Прошу тебя.

– Ладно, хорошо. Съезжу к этому твоему тюремщику.

Элизабет стала закрывать спиной дверь, но Бекетт перехватил ее, пока та не успела захлопнуться.

– Ты в курсе, что она – стрелок?

Элизабет застыла на месте.

– Только вчера вечером выяснил. Ченнинг – настоящий снайпер. Ты это знала?

Элизабет отвернулась, но Бекетт все понял.

– Этого не было в твоем рапорте.

– Потому что совсем ни к чему всем про это знать.

– Не надо знать что? Что она смогла бы разобрать твой «Глок» в полной темноте, а потом собрать его и отстрелить из него хер комару? Я видел ее спортивные результаты. В этом деле она способна обставить девяносто девять копов из сотни!

– Я тоже.

– Вчера она чуть не сожгла свой собственный сад к чертям собачьим. Ты и про это не в курсе? Такой костёрище развела, что начальник пожарной команды говорит, непонятно еще, как дом уцелел. И соседский тоже. Могли погибнуть люди.

– Ну почему ты никак не отстанешь, Чарли?

– Потому что ты мой друг, – ответил Бекетт. – Потому что Гамильтон с Маршем охотятся за тобой, и потому что нам нужна альтернативная версия.

– Нету тут никаких альтернатив.

– Есть эта девчонка.

– Девчонка? – Лиз навалилась на дверь, пока из щели не стал виден только единственный глаз. – Что касается тебя, то не должно быть тебе дела ни до каких девчонок!

Бекетт был с этим категорически не согласен. Попадания были идеальными. В колени. В локти. В пах. Могла ли эта девчонка проделать такое? Достать братьев Монро в практически полной темноте? Подвергнуть их пытке, для начала? Ей восемнадцать, весит все свои жалкие девяносто фунтов. Помимо этого, он вообще ничего про нее не знал, так что судить не мог.

Но Лиз-то он знал как облупленную.

Она обращалась с Гидеоном как с сыном, с той девчонкой как с сестрой, а с Эдриеном – как, блин, с каким-то падшим ангелом! Так и тянет ее ко всяким убогеньким. И вот теперь возникли новые вопросы…

Могла ли Ченнинг спустить курок?

Чью кровь нашли на проволоке?

Эти вопросы преследовали его до самого отдела, поднявшись вместе с ним на второй этаж. Тут Бекетт еще раз внимательно изучил прикрепленные к специальной доске материалы по убийству Рамоны Морган, но пока что нашлось там немногое. Ожоги от электрошокера не вызывали никаких сомнений, но – ни единого пальцевого отпечатка, никаких волокон или следов ДНК. Признаков сексуального насилия не имелось. Смерть наступила в результате удушения, что явно произошло прямо на алтаре или рядом с ним и заняло достаточно продолжительное время. Не имелось никаких признаков, что тело перемещали; на одежде тоже не обнаружилось никаких важных следов. Сломанные ногти наводили на мысль, что ее предварительно где-то держали и она делала попытки освободиться. Из-под ногтей и с кожи удалось собрать частички ржавчины. Соседки по комнате или молодого человека у Рамоны не было, насколько было известно ее коллегам по работе. Детализация телефонных звонков показала три вызова с одноразового мобильника, что было интересно, но на данный момент совершенно без толку. Медэксперт обещал полный отчет, минус токсикология, к концу дня. В то же самое время мать девушки настойчиво требовала передать ей останки.

– Ну хоть что-нибудь, – пробурчал Бекетт себе под нос.

Слова эти прозвучали тихо, остальное же осталось невысказанным.

«Мне нужно хоть что-нибудь, чтобы привязать сюда Эдриена Уолла».

Ему было нужно, чтобы убийцей оказался Эдриен, и нужда в этом ощущалась так, как мало кто понял бы. Но – пока по нулям. Они уже опросили соседей, сослуживцев, людей, которые предпочитали те же бары, что и Рамона, те же кафе, рестораны и парки. Никто не смог хоть как-то связать Эдриена и жертву.

«А вдруг я все-таки ошибаюсь?»

Мысль была неприятная. Если Эдриен не убивал Рамону Морган, тогда не исключено, что и Джулию Стрэндж он тоже не убивал. А значит, осудили его несправедливо, и что все копы, которые так долго и с такой страстью его ненавидели, стопроцентно, абсолютно ошибались.

«Нет!»

Бекетт постарался отбросить сомнения.

«Это совершенно исключено».

Когда он налил себе кофе и отнес за свой стол, его кружащиеся мысли уже отошли от дела об убийстве и вернулись обратно к Лиз и девчонке. Недавняя распря представляла собой проблему, но Ченнинг многое значила для Лиз, а Лиз многое значила для него самого. Так что он решил начать с самого начала. Почему девушку похитили? Нет, не почему, на самом-то деле. Почему именно ее? Почему именно в то самое время и именно на том самом месте? Преступники редко похищают первых попавшихся людей, как многим хотелось бы думать. Да, такое тоже случается – когда симпатичная девчонка оказывается не в то время не в том месте, – но чаще всего сценарий похищения включает людей, уже знакомых с жертвой: какого-нибудь работягу, который недавно чинил что-то в доме, друга семьи, соседа, который всегда казался таким тихим и вежливым… Бекетт представил себе Ченнинг, ее дом, материалы по делу. Еще раз проиграл в голове свой разговор с отцом Ченнинг.

«Хм-м…»

Вызвал на экран компьютера полицейские досье на Брендона Монро и его брата, Титуса. Все довольно стандартно. Прихваты с оружием. Нападения с применением насилия. Наркотики. Несколько дорожных штрафов, два случая оказания сопротивления офицерам полиции. Полноценных обвинений в сексуальных преступлениях не имелось, хотя Титус дважды привлекался за попытку изнасилования. Бекетт все это уже знал, поэтому внимательно изучил приводы за наркотики. Крэк. Героин. Мет[24]. Немножко рецептурных фармацевтических препаратов, немножко «травки». Бекетт не увидел того, что искал, поэтому позвонил коллегам из отдела по борьбе с наркотиками:

– Лиам, это Чарли. Доброе утречко… Слышь, я вижу твое имя прямо по всем личным делам Монро… Что?.. Да нет, никаких проблем. Просто вопрос. Был ли когда-нибудь слушок, что они толкают стероиды?

Лиам Хоув – коп тихий и спокойный. Надежный. Безотказный. Молодой. Он работал под прикрытием, поскольку был чересчур уж свеж, жизнерадостен и розовощек, чтобы носить значок. Толкачи принимали его за студента, сынка какого-нибудь богатея.

– Если б на этом можно было что-нибудь наварить, то стали бы толкать, но вообще-то я ничего не припомню насчет стероидов.

– А сейчас вообще много такого в городе? Любителей потягать железо? Качков?

– Не думаю, но стероиды никогда не были в высоком приоритете. А почему спрашиваешь?

Бекетт представил себе отца Ченнинг, пропитанного потом, мускулистого и массивного.

– Да просто в голову пришло… Ладно, плюнь.

– Хочешь, чтобы я поспрошал?

Первым побуждением Бекетта было ответить «нет», но отец Ченнинг соврал ему уже дважды.

– Эльзас Шоур очень похож на человека, который качается под химией. Навскидку ему где-то пятьдесят пять. Здоровенный такой бугай. Мне вот просто интересно, не пересекался ли он, часом, с братьями Монро.

– Эльзас Шоур… – Спец по наркоте только присвистнул, тихонько и протяжно. – Лично я выбрал бы палку подлиннее, чтобы тыкать в этого медведя, особенно если ты намекаешь на какую-то его связь с братьями Монро.

– Все, что мне нужно, это просто информация; хочу немного прижать его.

– Насчет?

«Его дочери», – подумал Бекетт.

«Насчет подвала».

– Просто поспрошай, лады?

– Да не вопрос.

– И вот еще что, Лиам…

– Да?

– Пожалуйста, особо про это пока не распространяйся.

Лиз оставила Ченнинг записку и ключи от «Мустанга».

Чувствуй себя как дома.

Машина – твоя, если понадобится.

Казалось странным оказаться за рулем полицейского автомобиля без опознавательных знаков – словно какая-то часть ее уже перестала быть копом. Неловкое чувство не отпускало и тогда, когда над верхушками деревьев показалось солнце и она катила вдоль старых домиков в викторианском стиле в сторону городских окраин. Когда Элизабет добралась до тюрьмы, большинство ее строений было еще погружено во мглу, и лишь самые высокие стены сверху уже окрасились розовым, ярко поблескивая рядами колючей проволоки. У входа для посетителей прямо в дверях ее встретил облаченный в форму охранник. Слегка за сорок, с выцветшими глазами, бледным лицом и рыхлым, широким телом, практически лишенным острых углов.

– Миз[25] Блэк?

«Не детектив или офицер[26].

Миз Блэк…»

– Да, это я.

– Меня зовут Уильям Престон. Начальник просил вас проводить. У вас есть с собой какое-нибудь оружие? Что-нибудь запрещенное к проносу?

Личное оружие Элизабет осталось в машине, но в кармане куртки завалялась смятая пачка сигарет. Она вытащила ее, показала охраннику.

– Это можно. – Он кивнул, после чего провел ее в зону оформления посетителей. – Распишитесь вот тут. – Она поставила подпись, и охранник подтолкнул бланк офицеру за пуленепробиваемым барьером. – Сюда.

Элизабет прошла сквозь рамку металлоискателя. Престон стоял рядом, пока раскормленная тетка в форме осуществляла тщательный личный досмотр.

– Вы вообще-то понимаете, что я – офицер полиции?

Толстые ручищи поднялись сначала по одной ноге, потом по другой.

– Таков порядок, – заметил Престон. – Никаких исключений.

Элизабет вытерпела все это: прикосновения чужих рук сквозь ткань, запах латекса, кофе и геля для волос. Когда все закончилось, проследовала за Престоном к лестничному пролету, а потом – по коридору в восточный угол здания. Он шагал, выставив вперед плечи и выдвинув свою круглую башку вперед. Резиновые подошвы его ботинок противно повизгивали по полу.

– Можете подождать здесь. – Он указал на небольшую комнатку с диваном и креслом. За ней располагалось нечто вроде секретарской, а еще дальше – широкие двойные двери.

– А начальник уже в курсе, что я здесь? – спросила Элизабет.

– Начальник в курсе всего, что происходит в этой тюрьме.

Тюремщик ушел, и Элизабет уселась. Начальник продержал ее недолго.

– Детектив Блэк? – Он стремительно прошел мимо секретарши – темноволосый мужчина, явно готовящийся разменять седьмой десяток. Первой мыслью Элизабет было: «Обаяшка». Второй: «Нет, чересчур уж обаяшка!» Он взял ее ладонь обеими руками и широко улыбнулся, продемонстрировав явно отбеленные зубы.

– Простите, что пришлось подождать. Детектив Бекетт столь давно и с таким пылом про вас рассказывал, и теперь мне кажется, что я вас уже всю жизнь знаю.

Элизабет высвободила руку, все больше склоняясь к тому, чтобы заменить «обаятельный» на «скользкий».

– А откуда вы знаете Бекетта?

– Между работниками исправительных учреждений и правоохранителями не так мало общего.

– Вообще-то это не ответ.

– Да, согласен. Прошу прощения. – Он опять ослепил ее улыбкой. – Мы с Чарли однажды повстречались на семинаре по рецидиву в Роли[27]. Подружились – профессионалы с похожими занятиями, – а потом жизнь, как это нередко случается, развела нас в разные стороны: он углубился в свою карьеру, я – в свою. И все же я хорошо знаю кое-кого из правоохранителей. Вашего капитала Дайера, к примеру.

– Вы знакомы с Фрэнсисом?

– С капитаном Дайером, еще кое с кем… Кое-какими людьми в вашем департаменте, которые проявляют интерес к Эдриену Уоллу.

– Не сказала бы, что совсем уж уместный.

– Даже нездоровое любопытство, детектив, – не такое уж и преступление.

Начальник тюрьмы приглашающее махнул на кабинет за двойными дверями и двинулся туда, не дожидаясь ее реакции. Там оба уселись – он за письменный стол, Элизабет напротив него. Комната выглядела казенной, хотя и пыталась скрыть этот факт: картинки в теплых тонах и мягкий свет, толстые ковры под сделанной на заказ мебелью.

– Итак, – произнес он, – Эдриен Уолл.

– Да.

– Насколько понимаю, вы его и раньше знали.

– До тюрьмы, – уточнила Элизабет.

– А вы вообще со многими знакомы с той стороны? Под таковыми я, естественно, понимаю тех, кто отсидел достаточно продолжительные сроки. Не какую-то там мелкую шпану, а закоренелых уголовников. Людей вроде Эдриена Уолла.

– Не уверена, что Бекетт сказал вам…

– Я это спрашиваю, поскольку в этом самое большое отличие между профессиями, которые мы выбрали. Вы видите действия, которые приводят людей в подобные места. То, что они вытворяют, людей, которым они причиняют вред. Мы же видим перемены, которые вызывает тюрьма: твердые люди становятся еще более жестокими, мягкие окончательно раскисают. Их родные и любимые очень редко получают того же самого человека, когда заканчивается тюремный срок.

– Эдриен – мне не друг и не родственник.

– Детектив Бекетт навел меня на мысль, что вы испытываете определенные чувства…

– Послушайте, все очень просто. Чарли попросил меня приехать, вот я и приехала. Я полагаю, есть какая-то цель.

– Вот именно. – Открылся выдвижной ящик, и из него появилась канцелярская папка. Начальник тюрьмы положил ее на стол, растопырил поверх свои пальцы с острыми кончиками. – Большинство из этого конфиденциально, из чего следует, что я буду отрицать, что даже просто показывал ее вам.

– А Бекетт ее видел?

– Видел.

– А Дайер?

– И ваш капитан тоже.

Элизабет нахмурилась, поскольку это по-прежнему казалось чем-то неподобающим: беззаботная улыбка, служебный кабинет, который пытался не выглядеть служебным кабинетом, тяжеленная папка, которая не должна быть так основательно захватана… Естественно, люди ведут записи. Как она могла в этом сомневаться? Более глубокий вопрос заключался в том, почему она сама не делала того же самого.

– Педофилы и полицейские. – Начальник открыл папку. – Зэки ненавидят и тех, и других с одинаковой страстью.

Он передал ей через стол стопку фотографий. Всего, наверное, штук тридцать, все цветные.

– Не спешите.

Если Элизабет думала, что готова ко всему, то это оказалось не так.

– Просто чудо, – произнес начальник, – что он вообще выжил.

Снятые в тюремной больнице, эти снимки являлись красноречивым свидетельством как уязвимости, так и жизнестойкости человеческого тела. Элизабет видела ножевые раны, прорванную кожу, заплывшие от синяков глаза…

– За первые три года мистер Уолл перенес семь госпитализаций. Четыре ножевых ранения, несколько довольно жестоких избиений… Вот это, – начальник нацелился пальцем на фотографию, на которой задержалась Элизабет, – ваш мистер Уолл заработал, слетев головой вперед с тридцати бетонных ступенек.

С одной стороны лица Эдриена была напрочь сорвана кожа, голова выбрита в тех местах, где скобки скрепляли его скальп. Шесть пальцев явно сломаны, равно как рука и нога. Это зрелище вызвало у Элизабет дурноту.

– Когда вы говорите, что он слетел головой вперед с лестницы, то имеете в виду, что его столкнули.

– Свидетели в тюрьме… Сами знаете. – Начальник поднял вверх ладони. – Мало у кого хватает смелости откровенничать.

– Эдриен был копом.

– И все же – таким же заключенным, как и все остальные, и ничуть не застрахованным от опасностей жизни в подобном учреждении.

Она бросила снимки на стол, посмотрела, как они скользят, один поверх другого.

– Его могли убить.

– Да, могли, но не убили. В отличие, правда, вот от этих троих. – На стол шлепнулась еще целая стопка папок. – Три разных зэка. Три различных происшествия. Все подозревались в одном или нескольких нападениях на вашего друга. Все погибли тихо и незаметно, были убиты единственным ударом ножа, умело нацеленным. Вот сюда.

Начальник тюрьмы коснулся мягкой плоти у себя на затылке.

– Как можно незаметно погибнуть в тюрьме?

– Даже в подобных местах есть свои темные углы.

– И вы предполагаете, что это Эдриен убил всех этих людей?

– Каждая смерть последовала за нападением на вашего друга. Через два месяца. Через четыре.

– Едва ли это доказательство.

– И все же это говорит об определенном терпении.

Элизабет изучала лицо начальника. Он пользовался репутацией человека сообразительного и результативного. Помимо этого, больше она ничего про него не знала. Какую бы важную роль ни играла тюрьма в жизни округа, ее начальник предпочитал держаться особняком. Его крайне редко видели в ресторанах или на каких-то тусовках. Тюрьма была его жизнью, и, хотя Лиз всегда уважала профессионалов, что-то в этом человеке вызывало у нее неуютное чувство. Фальшивая улыбка? Что-то неуловимое в глазах? А может, дело было в том, как именно он упомянул о темных углах…

– Зачем Бекетту так хотелось, чтобы я приехала сюда? Вряд ли из-за этого.

– Лишь частично. – Взяв пульт, начальник включил висящий на стене телевизор. Моргнув, изображение стало резким: Эдриен в обитой мягким материалом камере. Он расхаживал взад и вперед, что-то бормоча себе под нос. Объектив смотрел на него сверху вниз, словно видеокамера была установлена высоко в углу. – Наблюдение после попытки самоубийства. Одной из многих.

Элизабет подошла к экрану, чтобы рассмотреть получше. Щеки Эдриена ввалились. Подбородок зарос густой щетиной. Он был возбужден, резко вскидывал то одну руку, то другую. Выглядело это так, будто он с кем-то спорит.

– С кем это он разговаривает?

– С богом. – Начальник, который успел подойти к ней, пожал плечами. – С дьяволом. Кто его знает? После первого года полной изоляции его состояние заметно ухудшилось. Он часто бывал таким, каким вы его сейчас видите.

– Вы отделили его от прочего контингента?

– Через несколько месяцев после последнего нападения. – Начальник поставил запись на паузу с несколько извиняющимся видом. – Как раз вовремя. Хотя, может, и с некоторым опозданием.

Элизабет обдумала образ Эдриена на экране. Лицо задрано к камере, глаза широко раскрытые и застывшие, зрачки – как две черные точки. Он казался каким-то перекошенным, неустойчивым.

– Почему его выпустили?

– Простите?

– Его отпустили условно-досрочно. Это не могло произойти без вашего одобрения. Вы сказали, что он убил троих. Если это правда, то почему его выпустили?

– Не было никаких доказательств, что он был в этом замешан.

Элизабет покачала головой.