Путь искупления Харт Джон

– Вообще-то это не вопрос доказательств, насколько я понимаю? Условно-досрочное предоставляется в случае хорошего поведения. На основании субъективных оценок.

– Возможно, я более склонен к сочувствию, чем вы можете себе представить.

– К сочувствию? – Элизабет просто не смогла скрыть ни скепсиса, ни отвращения.

Натянуто улыбнувшись, начальник перебрал несколько фотографий на столе и вытащил одну. На ней было лицо Эдриена – порванная кожа и хирургические скобки, стежки швов на губах.

– У вас ведь сейчас и собственные проблемы, насколько я понимаю? Возможно, как раз по этой причине детектив Бекетт и предложил вам приехать – чтобы вы лучше поняли, как должным образом использовать собственное время.

Он вручил ей снимок, и она стойко изучила его.

– Тюрьма – это просто ужасное место, детектив. Лучше бы вам как следует постараться, чтобы не попасть сюда.

Когда офицер Престон повел женщину к выходу, начальник тюрьмы передвинулся к окну и стал ждать, когда она появится снаружи. Через пять минут это наконец произошло, и один раз Элизабет остановилась, чтобы тоже присмотреться – к его окну. Она была довольно красивой в утреннем свете, хотя по большому счету ему было все равно. Когда она уже забралась в машину, он позвонил Бекетту.

– Твоя подруга здорова врать. – Автомобиль отъехал, и начальник проводил его взглядом. – Я внимательно следил за ее лицом, когда она смотрела на фотографии. У нее реально чувства к Эдриену Уоллу, и не исключено, что довольно сильные.

– Ты убедил ее держаться в стороне?

– Держать Эдриена Уолла в одиночестве и в изоляции – в наших общих интересах.

– Я понятия не имею, какие у тебя тут интересы, – отозвался Бекетт. – Ты хотел с ней поговорить. Я это устроил.

– А остальное?

– Я сделаю, что обещал.

– Он реально сломлен, этот наш мистер Уолл. – Начальник коснулся телевизионного экрана, развалившихся на отдельные пиксели глаз. – Либо это так, либо более крепких ребят я еще не видывал. После тринадцати лет я по-прежнему ни в чем не уверен.

– Это ты вообще к чему?

– Мне еще нужно перед тобой объясняться? Потому что мы когда-то были друзьями? Потому что я так щедро обращаюсь с собственным временем?

Начальник примолк, и Бекетт тоже ничего не сказал.

Они вообще не были друзьями.

Даже близко друзьями не были.

Если Элизабет и хотела получить дальнейшее представление об Эдриене, то в первые минуты суда ее желание не осуществилось. Его ввели в ручных и ножных кандалах – девятнадцатого задержанного в общей очереди. Он не сводил глаз с пола, так что она видела только его макушку и очертания носа. Элизабет смотрела, как он шаркает к длинной скамье, и пыталась совместить это зрелище с образом человека, которого видела на экране в кабинете начальника тюрьмы. Каким бы выбитым из колеи он сейчас ни казался, выглядел Эдриен вдесятеро лучше: не обрюзгшим, а просто массивным, встревоженным – но не сумасшедшим. Она страстно желала, чтобы он посмотрел в ее сторону, и когда его карие глаза взметнулись вверх, то ей показалось, что между ними проскочила некая искра, протянулась какая-то ниточка, передающая мысли и чувства. Она ощутила так многое в нем – не просто упорное своеволие и страх, но еще и глубочайшее одиночество. Все это вдруг вспыхнуло всего на один миг, а потом вмешался наполнивший судебный зал гомон, и его голова опять упала на грудь, словно под тяжестью нацеленных взглядов. Копов. Репортеров. Остальных подсудимых. Все они получили свое. Все знали. Сколько бы народу ни было в зале – а он был буквально переполнен, – ничто не вызвало такую бурю, как Эдриен Уолл.

– Охренеть! Ты только посмотри, что творится! – Бекетт проскользнул на соседнее место, вытянул шею, рассматривая двойную шеренгу телеоператоров и репортеров. – Просто не могу поверить, что судья допустил весь этот цирк! Вон, эта, как ее… С Третьего канала. Блин, прямо на тебя смотрит!

Элизабет с ничего не выражающим лицом бросила взгляд в ту сторону. Смазливая блондинка с ярко накрашенными ногтями, в тесном красном свитере, поднесла к уху растопыренные пальцы – типа, может, созвонимся? – и нахмурилась, когда Элизабет ее проигнорировала.

– Не видишь начальника тюрьмы? – спросил Бекетт.

– Знаешь что? Только не здесь. – Элизабет подтолкнула его в плечо и вслед за ним выбралась в проход между скамьями. За ними следило множество глаз, но ей было плевать, что там могут подумать Дайер, Рэндольф или прочие копы. – Знаешь, твой дружок-тюремщик – реальный говнюк.

Они свернули в вестибюль; людское море волновалось вокруг них, расступаясь при виде значка Бекетта. Элизабет затолкала его в угол рядом с мусорным бачком и каким-то татуированным малым, дрыхнувшим на скамейке.

– Он вообще-то не совсем мой дружок, – произнес Бекетт.

– Тогда кто?

– Он меня как-то раз выручил, когда я попал в одну поганку. Вот и всё. Я думал, он тебе тоже поможет.

– Почему он оказался тогда возле бара?

– Не знаю. Просто приехал.

– О чем это вы спорили?

– О том, что я не хочу, чтобы он, блин, маячил на моем месте преступления! Что вообще происходит, Лиз? У тебя нет причин на меня злиться.

Бекетт был прав, и она это знала. Передвинувшись к узкому окну, Элизабет обхватила его руками за плечи. День снаружи был слишком хорош для того, что неумолимо надвигалось на них.

– Он показал мне ту запись.

– И людей, которых убил Эдриен?

– Людей, которых он мог убить.

– Ты что, не думаешь, что он на это способен?

Элизабет невидяще уставилась в стекло. Эдриен всегда был помягче большинства остальных, но, как и у всех хороших копов, внутри у него были стальной стержень и непоколебимая воля. Могли ли такие страдания, закрутившись тугим узлом, превратиться в нечто бесформенное и яростное? Естественно, могли. Но превратились ли?

– Люди уже вынесли свой приговор. Я это чувствую.

– Это не так.

– Да ладно тебе! Когда ты последний раз видел столько копов на первом слушании? Я насчитала двадцать три человека, включая капитана. Сколько обычно бывает? Шесть, семь? Ты только посмотри! – Элизабет махнула на толпу, проталкивающуюся в двери зала. Та была вдвое гуще, чем обычно – зрители и пресса, все злые и полные любопытства.

– Люди напуганы, – сказал Бекетт. – Еще одна женщина. В той же самой церкви.

– Это натуральная охота на ведьм!

– Лиз, погоди…

Но она его не слушала. Протолкалась сквозь толпу и нашла другое место в зоне, отведенной для полицейских. Люди все еще таращились на нее, но ей было плевать. Может, Чарли все-таки прав? Не тот ли это путь, когда сердце говорит одно, а факты намекают совсем на другое? Первое дело Эдриена рассматривалось в почти таком же зале суда, и его осудила коллегия присяжных, составленная в основном из его собственных сверстников. Но ведь они не знали всего, так? Например, причину, по которой его ДНК нашли под ногтями мертвой женщины…

Причины и тайны, супружеская измена и смерть.

По словам Эдриена, никто не знал, что он спал с жертвой, но действительно ли все было настолько шито-крыто? Как насчет отца Гидеона? Если Эдриен спал с его женой, Роберт Стрэндж вполне мог это знать. Секс. Измена. Жен убивали и за меньшее. Если он подставил ее любовника, то просто все в одном флаконе: неверная супруга наказана, ее хахаль за решеткой. Но у Роберта Стрэнджа имелось алиби. Бекетт самолично его проверял.

«А как насчет жены Эдриена?»

Интересный вопрос. Знала ли Кэтрин Уолл, что ее супруг ей изменяет? Она была беременна, наверняка ревновала. Ее не включили в расследование, поскольку никто, кроме самого Эдриена и его адвоката, не знали про интрижку.

А что, если это не вся правда?

Вопреки совету своего адвоката Эдриен отказался тогда занять место на свидетельской трибуне. Окажись он там, то смог бы объяснить все то, что привело к его осуждению. Он сказал, что помалкивал на этот счет, поскольку не желал причинить боль своей жене и потому, что ему все равно никто не поверил бы. А вдруг здесь присутствовало и нечто большее? Что, если он не хотел впутывать ее в дело об убийстве? Давать показания против нее?

Неужели Эдриен отправился в тюрьму, чтобы защитить собственную жену?

Если Кэтрин Уолл знала об интрижке, то у нее имелся мотив убить Джулию Стрэндж. Было ли у нее алиби? Скорее всего, никто этого так и не узнает. Женщина пропала с концами, дело закрыто. Так что Элизабет стала обдумывать собственно преступление само по себе. Чтобы задушить человека голыми руками, требуется определенная сила. Равно как и для того, чтобы поднять тело, разместить его на алтаре. Справилась бы с этим женщина?

Не исключено.

Если была достаточно сильной. Достаточно разъяренной.

А может, ей помогли…

Элизабет наблюдала за Эдриеном, но тот больше не поднимал взгляд. Так что она потерла лицо и погрузилась в судебную скукоту, пока заслушивались первые дела по списку. Задержанные подходили к судье, выслушивали зачитываемые им обвинения, дожидались назначения адвокатов. Она уже видела все это сотни раз в сотне различных вариантов. Первый ропот пробежал задолго до того, как Эдриена даже просто вызвали. Началось все перед барьером, отделяющим публику. Головы стали склоняться друг к другу, послышались шепотки. Элизабет ничего не понимала, пока обвинитель не наклонился к своему помощнику и не прошипел: «Какого хрена тут делает Плакса Джонс?»

Элизабет проследила за направлением взглядов и увидела в боковой двери возле барьера Фэрклота Джонса. Тот был немощен, но элегантен и одет в такой же легкий льняной костюм с галстуком-бабочкой, который носил чуть ли не все пятьдесят лет своей практики. Он стоял, опираясь на трость темного дерева и сохранял полную неподвижность, пока даже судья не повернулся в его сторону. После этого старый адвокат осуществил свой выход – пересек помещение, словно был тут полновластным хозяином, кивая тем из адвокатов, что постарше, – эти ухмылялись и кивали ему в ответ или надували губы, припоминая старые дела и давно уязвленную гордость. Те, что помоложе, принялись толкать друг друга локтями и подались вперед, задавая друг другу примерно один и тот же вопрос: «А это и в самом деле знаменитый Плакса Джонс?» Элизабет тоже это понимала. Фэрклот Джонс был лучшим адвокатом, которого когда-либо знал округ, и все же его не видели за пределами его собственного дома вот уже почти десять лет. Даже судья признал эффектность явления миру старого адвоката, откинувшись в кресле и проговорив:

– Так-так… Похоже, придется слегка прерваться… Мистер Джонс! – он повысил голос, чтобы было слышно сидящим среди публики адвокатам. – Очень рад видеть вас снова!

Фэрклот остановился перед первым рядом скамей и вроде как поклонился, на самом деле нисколько не кланяясь.

– А уж как я рад, Ваша честь…

– Я предпочел бы не строить предположений, но позволено ли мне будет спросить…

– Эдриен Уолл, Ваша честь. Да, мне хотелось бы зарегистрироваться в качестве его официального защитника.

Окружной прокурор тут же поднялся, крупный и недовольный.

– Ваша честь, советника Джонса не видели в суде больше десяти лет! Я даже не уверен, действительна ли до сих пор его адвокатская лицензия!

– А давайте мы у него самого спросим. Мистер Джонс?

– Моя лицензия вполне действительна, Ваша честь.

– Вот видите, господин окружной прокурор. Вполне действительна. – Судья бросил взгляд на усаженных шеренгой задержанных и поднял палец. – Бейлиф[28]!

Два бейлифа подняли Эдриена со скамьи для задержанных. На сей раз он держал голову прямо и кивнул старому адвокату. Фэрклот коротко тронул его за плечо, после чего произнес:

– Я хотел бы, чтобы с него сняли кандалы, если не трудно.

Судья опять махнул рукой, и прокурор вновь не сумел скрыть раздражение.

– Ваша честь!

Судья поднял руку и подался вперед.

– Насколько я понимаю, данный подсудимый находится перед этим судом не по обвинению в насильственном преступлении.

– Незаконное проникновение второй степени, Ваша честь.

– Что это? Практически административный проступок?

– А также сопротивление задержанию, – поспешил добавить окружной прокурор.

– Опять все та же категория нетяжких правонарушений, Ваша честь, – вмешался старый адвокат.

– И все же есть и другие обстоятельства….

– Единственное существенное обстоятельство, – перебил прокурора Фэрклот, – заключается в том, что власти хотят держать моего клиента под замком, пока расследуют другое преступление, по которому не располагают достаточным количеством улик для предъявления обвинения. Это ни для кого не тайна, Ваша честь. Вы знаете это. Репортеры это знают. – Фэрклот показал на скамью для прессы, которая была забита так плотно, что сидящие на ней едва могли повернуться, упираясь друг в друга плечами. Там расположились и несколько хорошо известных лиц из крупных телестудий и радиостанций в Шарлотте, Атланте, Роли… Многие из них освещали тот самый первый суд. Никто не мог отвести глаз от старого адвоката, и Фэрклот прекрасно это знал.

– В то время как никто не станет оспаривать трагедию раннего ухода еще одной молодой женщины, окружной прокурор явно пытается обойти конституционные ограничения по должному ведению процесса. Неужели все так изменилось за время моего отсутствия, Ваша честь? Мы что, теперь какая-то банановая республика, что государству, при всем его могуществе и славе, такое может даже просто прийти в голову?

Судья побарабанил по своей кафедре пальцами и дважды бросил взгляд на репортеров. Сам он был бывшим обвинителем и обычно становился на сторону обвинения. Репортеры путали все расчеты, и старый адвокат знал это. Равно как и сам судья.

– Господин окружной прокурор?

– Эдриен Уолл – уже осужденный убийца, Ваша честь. У него нет родственников, живущих в пределах данной административной единицы. У него нет собственности, в том числе недвижимой. Любые ожидания на рассмотрение судебного дела в какую-то более позднюю дату могут основываться на одной лишь смутной надежде. Штат запрашивает дальнейшее содержание под стражей.

– За два незначительных правонарушения, практически подпадающих под административную ответственность? – Плакса полуобернулся, чтобы оказаться лицом к лицу с репортерами. – Ваша честь, я вас умоляю!

Судья поджал губы и хмуро посмотрел на окружного прокурора.

– Вы намереваетесь предъявить уголовные обвинения?

– Не в данный момент, Ваша честь.

– Мистер Джонс?

– Мой клиент был арестован на территории, которая находилась во владении семейства, к которому он принадлежит еще со времен Гражданской войны. После тринадцати лет заключения импульсивное побуждение вернуться туда вполне объяснимо. Кроме того, я указал бы, что любое сопротивление, которое он мог оказать в тот момент, являлось реакцией на чрезмерное рвение полиции. В полицейских рапортах отмечено, что к задержанию было привлечено двенадцать сотрудников полиции – я еще раз подчеркиваю эту цифру, – двенадцать сотрудников по непонятно чьему заявлению в нарушении границ частной собственности! По-моему, одно только это достаточно ярко высвечивает намерения штата. С другой стороны, семейство мистера Уолла проживает в этом округе с зимы одна тысяча восемьсот седьмого года. У подсудимого нет никаких планов уезжать отсюда, и он горит желанием предстать перед судом, так что могу заверить всех присутствующих, что в ответ на достаточно легковесные обвинения мы готовы предоставить полноценную, активную и юридически обоснованную защиту. Учитывая все сказанное, Ваша честь, мы рассматриваем запрос о продлении содержания под стражей как абсурдный и просим назначить залог в любых разумных пределах.

Адвокат закончил негромко, так что в помещении воцарилась такая тишина, что было четко слышно каждое слово. Элизабет явственно ощущала напряжение, повисшее в пространстве вокруг нее. Погибла молодая женщина, а Эдриен – пользующийся самой дурной славой человек из числа осужденных за убийство за последние пятьдесят лет. Репортеры по-журавлиному вытягивали шеи. Даже окружной прокурор затаил дыхание.

– Залог в пятьсот долларов!

Молоток пошел вниз.

Весь зал пришел в движение.

– Следующий!

За дверями у края толпы Элизабет отыскала Фэрклота Джонса. Он опирался на трость, словно поджидая ее.

– Рада вас видеть, Фэрклот! – Она взяла его за руку, стиснула ее. – Все это так неожиданно, но очень, очень рада!

– Бери меня под руку, – сказал он. – Давай-ка прогуляемся.

Элизабет взялась за его по-старомодному изогнутую кренделем руку и повела сквозь толпу. Спустились по широким гранитным ступенькам, вышли на тротуар. Как минимум с полдесятка людей перебросились с ним словом или коснулись руки адвоката. Тот улыбался каждому, учтиво наклоняя голову, бормотал в ответ любезные слова. Когда они оказались за пределами толпы, Элизабет прижала его руку себе к боку.

– Вы сделали очень эффектный выход.

– Закон, как ты уже, наверное, догадалась – это в равной мере и театр, и рассудок. Бороться за победу в суде могут самые ученые головы, но не факт, что победа достанется именно лучшим мыслителям. Логика и лицедейство, умение использовать рычаги влияния там, где это уместно и оправданно, – вот в чем ремесло судебного адвоката. Ты видела лицо судьи, когда я упомянул про репортеров? Господи! Выглядело все так, будто у него под мантию вдруг пролезла какая-то гадость.

Он хихикнул, и Элизабет присоединилась к нему.

– Очень хорошо, что вы появились, Фэрклот! Я сомневаюсь, чтобы Эдриен столь же преуспел с назначенным судом адвокатом, который и не знает его и которому вообще особо нет до него дела.

Фэрклот отмахнулся от комплимента.

– Какие мелочи… Просто очередное судебное слушание среди множества тысяч других.

– Меня вы не обманете, мистер Джонс. – Она еще крепче сжала его руку. – Я сидела всего в одном ряду от вас.

– А-а… – Он промокнул платочком свой острый подбородок. – Выходит, ты заметила пятна пота у меня на воротничке. И небольшое, но достойное сожаления дрожание моих рук.

– Ничего я такого не видела.

– В самом деле? – Веселье прозвучало в этих словах, огонек в глазах вспыхнул так живо и задорно, что она опять не удержалась от улыбки. – Тогда, наверное, моя дорогая, тебе следует сходить к окулисту и проверить свои прекрасные глазки!

Они миновали последний слой толпы и не спеша, нога за ногу продвинулись на тридцать ярдов – асфальт слева, выгоревшая на солнце трава справа. Дойдя до скамейки в теньке, уселись на нее и стали наблюдать за шеренгой полицейских в форме, стоящих на балюстраде и неотрывно смотрящих в их сторону. Тем явно пришлось не по вкусу, что Эдриена выпустили под залог и что Лиз сидит с адвокатом, благодаря которому это и произошло.

– Какой мрачный спектакль, – заметил Фэрклот.

– Не все видят Эдриена таким, каким видим мы.

– А как они могут, если едва его знают? Такова уж натура газетных заголовков и инсинуаций.

– И осуждения за убийство. – Старый адвокат отвернулся, но прежде Элизабет успела заметить боль, вызванную ее словами. – Простите, – тут же добавила она. – Я не имела в виду того, как это прозвучало.

– Да все нормально. Просто я так ничего и не забыл.

Элизабет обернулась на полицейских. Они все еще наблюдали за ней – большинство, скорее всего, сейчас просто-таки ненавидели ее.

– Я так его ни разу и не навестила, – произнесла она. – Пыталась несколько раз, но никогда не проходила дальше автостоянки. Слишком тяжело. Я не смогла этого сделать.

– Потому что ты любила его.

Это не был вопрос. Элизабет почувствовала, как у нее отвалилась челюсть, а потом вдруг запылали щеки.

– Почему вы так решили?

– Я, может, и старый, но никогда не был слепым. Молодые симпатичные дамы никогда столь упорно не торчат в суде без всякой на то причины. Было трудно не заметить, какими глазами ты на него смотрела.

– Я никогда… Я не…

Старый адвокат пихнул ее кулаком в плечо.

– Я не подразумеваю ничего неприличного! И прекрасно понимаю, почему женщина может так себя чувствовать. Прости, если вызвал у тебя неловкость.

Она разок пожала плечами, а потом поерзала на скамейке и обхватила себя руками за колено.

– Ну а вы?

– Навещал ли? Нет. Никогда.

– А почему?

Вздохнув, Фэрклот уставился на здание суда, как кто-нибудь другой мог приникнуть взором к лицу старой любовницы.

– Я пытался поначалу, но он не хотел меня видеть. Понятно, что всем было обидно, все ощущали боль… Да и говорить уже было особо не о чем. Может, он винил меня за тот приговор. Я так никогда это и не выяснил. А после этого первого месяца уже и сам стал уклоняться от этого вопроса, едва тот только возникал. Твердил себе, что надо попытаться еще, но проходила неделя, потом другая… Я каждый раз находил причины избегать той части города, тюрьмы, даже дороги, которая могла привести меня туда. Придумывал себе всякие смехотворные отговорки, повторял себе, что он все понимает, что я уже старый и завязал с законом и что отношения у нас были лишь чисто профессиональными… Каждый день я проделывал хирургическую операцию над правдой в собственных чувствах, пытался похоронить их поглубже, потому что это было чертовски больно, все это.

Он покачал головой, по-прежнему не сводя глаз со здания суда.

– Эдриен оказался там из-за моей собственной несостоятельности. Такую правду тяжело принять человеку вроде меня. Так что, наверное, как раз потому-то я и стал слишком много пить и слишком мало спать. Может, как раз поэтому отвернулся от своей жены и друзей, от всего того, что имело для меня значение как для человека и адвоката. Утонул в чувстве собственной вины, потому что Эдриен был, наверное, самым достойным человеком, какого я когда-либо представлял, и я знал, что он не выйдет оттуда таким же. После этого отвращение подкралось ко мне, как вор.

– Да как он может испытывать к вам отвращение, Фэрклот?

– Я имел в виду себя. Отвращение к самому себе.

– И вы до сих пор его ощущаете?

– Сейчас-то? Нет.

Элизабет сделала вид, будто не заметила лжи. Старик очень долгое время испытывал боль. И до сих пор испытывает.

– Сколько еще ждать, пока его выпустят?

– Я уже внес залог, – ответил Фэрклот. – Они тянут резину из принципа. Часа через два-три, насколько я себе представляю. Он может поехать ко мне, если захочет. У меня есть и свободная комната, и запасная одежонка, и все еще кое-какая жизнь в этих старых костях. Пусть живет там, сколько захочется.

Старик с трудом поднялся на ноги, и Элизабет вывела его обратно на тротуар.

– Проводи-ка меня до машины, если не трудно. Вон туда. – Он ткнул вперед тростью, и она увидела черный автомобиль с водителем, стоящий возле задней двери. Они перешли дорогу по переходу, но Фэрклот остановился в нескольких футах от бампера – одна рука до белизны сжимает трость, другая все еще у нее на руке.

– Выглядит он не лучшим образом, тебе не кажется?

– Да, – Элизабет нахмурилась. – Далеко не лучшим.

– Опасные последствия заточения, я полагаю. – Водитель открыл дверь, но старик отмахнулся от него, с внезапным огоньком в глазах. – Почему бы тебе не подъехать вечерком? Может, в компании нас двоих он почувствует себя не столь забытым? Как насчет часиков в восемь выпить, а потом поужинать?

Она отвернулась, и он произнес:

– Пожалуйста, в самом деле приезжай! Дом большой, а нас всего двое, больше никого, и оба нестерпимо мужского пола. Ты явно здорово оживишь компанию.

– Тогда приеду.

– Прекрасно! Замечательно! – Он задрал голову к небу и сделал глубокий вдох. – Знаешь, я почти забыл, каково это. Свежий воздух. Открытое небо. Мне надо бы больше это ценить, полагаю, ведь сегодня я впервые за восемьдесят девять лет рисковал и сам невольно угодить в заточение.

– В каком это смысле?

– Заниматься адвокатской практикой без лицензии незаконно, моя дорогая. – Он одарил ее подмигиванием и стариковской озорной улыбкой. – Моя уже сто лет как недействительна.