Путь искупления Харт Джон

14

В восемь вечера Элизабет нашла Фэрклота Джонса на крыльце его огромного старого дома. Он был один; в одной руке стакан, в другой – сигара.

– Элизабет, моя дорогая! – Старик поднялся, чтобы прижаться к ней своей сухой, как бумага, щекой. – Если ты ищешь своего друга, то, боюсь, время и обстоятельства похитили его у нас.

На крыльце было темно, но из открытых окон на густые неухоженные кусты, тесно прижавшиеся к перилам, падали квадраты света. Под обрывом, издавая звуки, похожие на пробегающие по людской толпе шепотки, бежала река.

– Что будешь? Я понимаю, это не тот вечер, какой я обещал, но я открыл бутылочку отличного бордо, и остался «Бельведер», конечно же. Есть еще замечательный испанский сыр.

– Ничего не понимаю… Куда девался Эдриен?

– Боюсь, что домой, причем пешком. – Фэрклот мотнул головой в сторону холма. – Это всего несколько миль, если знаешь тропы вдоль реки. Осмелюсь предположить, что он их очень хорошо знает.

Элизабет присела на кресло-качалку, и старый адвокат последовал ее примеру.

– Вы упомянули какие-то обстоятельства…

– Тесные пространства и паранойя, моя дорогая. Я привез твоего друга к себе домой, как и намеревался, но он не пожелал остаться под моей крышей или между моих стен. Все было цивилизованно, ты не думай. Куча извинений и любезностей, но здесь ему пришлось не по нутру. Было ясно, что у него имеется стойкое намерение спать под звездами, и даже риск ответственности за еще одно нарушение частных границ его не остановит. Любовь к отеческим гробам. Не совсем понимаю, зачем подвергать себя таким страданиям, но…

– У него, ко всему прочему, еще и клаустрофобия.

– Ага, так ты тоже в курсе? – Адвокат улыбнулся, и его глаза превратились в щелочки. – Не так уж многие в принципе догадались об этом бы.

– Я видела его в изоляторе. – Элизабет зажала ладони между коленями. – Не очень-то приятное зрелище.

– Он как-то раз рассказывал о причинах, и мне потом целый год снились кошмары.

– Расскажите!

– У Эдриена были родственники в каком-то фермерском городишке в Пенсильвании. Родители его матери, если не ошибаюсь. Но неважно, это была натуральная дыра – кукурузные поля, грузовики, пьяные драки… Ему было шесть, по-моему, или семь, когда он забрел на соседскую ферму, провалился там в заброшенный высохший колодец и застрял между стенками на глубине в шестьдесят футов. Отыскали его только на следующий день, к обеду. Но даже тогда ушло еще тридцать часов, чтобы вытащить его оттуда живым. Где-то тут есть старые газеты, если тебе не лень в них покопаться… Все это попало на первые полосы. От одних фотографий становится дурно. На большинстве у него такой пустой, измученный взгляд, какого я еще никогда не видел у ребенка. По-моему, он чуть ли не месяц потом не мог ни с кем разговаривать.

Элизабет моргнула и словно наяву увидела перед собой Эдриена, каким тот был тогда в изоляторе отдела полиции: без рубашки, в темноте, покрытый шрамами и потом, разговаривающий сам с собой.

– Господи…

– В самом деле.

– Пожалуй, я все-таки что-нибудь выпью.

– «Бельведер»?

– Если не трудно.

Фэрклот прошаркал в дом и вернулся со стаканом, в котором звякнули кубики льда, когда он передавал его ей.

– Вы упомянули про паранойю.

– Ах да. – Адвокат снова забрался в кресло. – Он считал, что по пути из изолятора временного содержания за нами следии. Какая-то серая машина. Двое мужчин. Он был очень возбужден из-за этого. Все твердил мне, будто видел тот же самый автомобиль уже три раза до этого. Я пытался выпытать у него мотив или причину, но он отказался это обсуждать, хотя и впрямь вел себя так, будто был обо всем в курсе.

Элизабет резко выпрямилась.

– Он вдавался в подробности?

– Категорически нет.

– Это звучало правдоподобно?

– Тревога, по крайней мере, была явно не деланая. Держался он, естественно, стойко и по-мужски, но совершенно недвусмысленно выражал желание поскорей удалиться восвояси. Все-таки позволил мне собрать кое-какие вещи, что были ему впору, но мне так и не удалось уболтать его проникнуться большей любовью к деньгам. Разделся прямо на месте, попросил меня сжечь все шмотки, что на нем были, и даже предложил подумать насчет того, чтобы мне самому уехать куда-нибудь, для моей же собственной безопасности. Хотел, чтобы я несколько дней пожил в отеле. Сама мысль…

– А почему он думал, что вам что-то грозит?

– Могу только сказать, что мое упорство его крайне расстроило. Он постоянно посматривал вон туда. – Плакса мотнул головой влево. – И называл меня упрямым дураком: мол, вы уже достаточно пожили на свете, чтобы понимать, кому можно верить, а кому нет! Говорил, что я должен уйти вместе с ним. А если нет, так хотя бы вызвать полицию. В тот момент мне подумалось, что у него у самого мозги набекрень.

– В тот момент?

Глаза адвоката блеснули в ночи.

– Ты ведь прикатила со стороны города, верно? И пересекла реку вон там? – Он указал вправо, где к берегу спадал крутой откос. – Проехала по мосту и сразу свернула на мою дорожку?

– Да.

– Хм! – Старик затянулся сигарой, закинув одну тонкую ногу на колено другой. – Если ты посмотришь влево, – он указал на просвет между деревьями, – то увидишь, что склон там поднимается как раз к той дороге, что идет вдоль гребня. Ладно, дотуда довольно далеко, но там есть площадочка у обочины, с которой отлично видать этот дом. Туристы иногда туда забредают. Просто шикарный вид, особенно пока листва еще не опала.

– Так о чем мы все-таки говорим?

– Мы не столько говорим, сколько ждем.

– Чего?

– Вот этого. Слышишь?

Поначалу Элизабет ничего не слышала, но тут уловила какой-то шум: автомобиль на дороге. Рокот мотора все нарастал, потом машина выскочила на мост, и старый адвокат показал влево сигарой.

– Смотри в просвет.

Она послушно повернула голову и опять услышала машину; различила снопы света, когда та преодолевала подъем среди деревьев.

– Видишь?

Лучи фар крутнулись на повороте, выстрелили вверх, а потом выровнялись, выхватив из темноты длинный отрезок дороги – машина поднялась на гребень. Какие-то три секунды Элизабет больше ничего не видела. А потом в просвете между деревьями промелькнул и силуэт машины, и в этот миг она заметила второй автомобиль, стоящий на обочине.

– Успела разглядеть? – спросил Плакса.

– Успела.

– А людей внутри?

– Наверное. Точно не пойму.

– Какого цвета была машина?

– Да вроде серая.

– Слава богу! – Старый адвокат откинулся в кресле, допил остатки из стакана. – После трех коктейлей и двух часов глазения на этот холм я уже начинал думать, что паранойя нашего взбудораженного друга могла оказаться заразной.

Элизабет не включала фары, пока не съехала по подъездной дорожке до самого низа. Когда показалась дорога, щелкнула выключателем фар и свернула влево. Поднявшись по ней на гребень, придавила педаль газа, а когда появился стоящий у обочины автомобиль, воткнула синие мигалки. Это был фордовский седан, почти новый, судя по глянцево поблескивающей краске. Остановившись сразу за его задним бампером, она разглядела силуэты двух мужчин на передних сиденьях – очертания их изменились, когда оба обернулись назад. Оставив фары светить на всю катушку, а мигалки – посылать яркие синие всполохи из-под радиаторной решетки, Элизабет забила в лэптоп регистрационный номер машины. То, что она увидела, плохо укладывалось в голове, но это было так.

Номер.

Владелец.

Держа одну руку на рукояти пистолета, Элизабет открыла дверь и вышла, подняв фонарик повыше – оружие она держала у бедра и сохраняла почтительную дистанцию до заднего бампера серого автомобиля. Мужчины внутри сидели совершенно неподвижно и были видны как на ладони. На головах у них были темные бейсболки – на обоих. Элизабет приметила тяжелые плечи, синие джинсы и темные рубашки. Лет под сорок или чуть за сорок. Водитель держал руки на руле, рук пассажира не было видно. Это заставило Элизабет перехватить пистолет и поднять его повыше, когда боковое стекло скользнуло вниз.

– В чем проблема, офицер?

Она держалась позади его левого плеча, глядя на линию его подбородка, на его пальцы на руле.

– Я хочу видеть руки пассажира. Быстро!

Руки вынырнули из темноты, пристроились на коленях мужчины. Элизабет проверила заднее сиденье, склонилась ближе. Запах алкоголя отсутствует. Ничего откровенно незаконного.

– Документы!

Водитель вжал голову в плечи, так что козырек бейсболки прикрыл глаза от света фонарика.

– А надо?

Подобное поведение ее обеспокоило. И что-то в его лице тоже. Оно было частично прикрыто, но в нем ясно читались самонадеянная надменность и пренебрежительная вкрадчивость.

– Права и техпаспорт. Ну?

– Вы из города, а здесь на пять миль уже территория округа. Это не ваша юрисдикция.

– Город и округ сотрудничают, когда возникает нужда. Я могу позвонить, и через пять минут тут будет помощник шерифа.

– Не думаю, учитывая тот факт, что вы отстранены и находитесь под следствием. Шериф не станет очертя голову срываться сюда ради вас, дамочка. Сомневаюсь, что он вообще примет ваш вызов.

Элизабет более пристально изучила обоих мужчин. Стриженные ежиком волосы, бледная кожа… Яркий свет фонарика выбелил черты их лиц, но то, что ей удалось разглядеть у водителя, казалось смутно знакомым: скругленный подбородок, пустой взгляд, пот, высохший ровно настолько, чтобы кожа казалась какой-то липкой.

– Я вас знаю?

– Все возможно.

Под этими словами скрывалась улыбочка, столь же покровительственная и небрежно самонадеянная. В голове у Элизабет крутанулись колесики – шестеренки, которые вот-вот зацепятся друг за друга.

– Ваше транспортное средство зарегистрировано на тюрьму штата.

– Ну всё, мы уезжаем, миз Блэк.

– Вы что, следите за Эдриеном Уоллом?

– Приятного вечера.

– Наблюдаете вон за тем домом?

Он повернул ключ. Мотор подхватил, и Элизабет отпрянула назад, когда, выплевывая из-под колес гранитную крошку, автомобиль выскочил на гладкий асфальт. Она посмотрела, как он то поднимается, то проваливается вниз и в конце концов пропадает за следующим холмом. И только когда она осталась на дороге одна, последняя шестеренка наконец встала на место.

«Миз Блэк…»

Она убрала пистолет в кобуру, еще раз прокрутила разговор в голове.

Ну да.

Знает она этого мужика. Встречались уже.

Эдриен отправился не на разрушенную ферму, которую по-прежнему считал своим домом. Вместо этого двинулся вдоль реки, прислушиваясь к влекомым ветром звукам и тщетно ожидая услышать среди них голос, который упорно отказывался проявляться. Разговаривала вода. Разговаривали листья, ветки, подошвы его ботинок. У всего, что двигалось, был свой голос, но ни один из них не предлагал ему то, в чем он так отчаянно нуждался. Только Эли Лоуренс знал надзирателей, начальника тюрьмы и тайные закоулки боли, которую испытывал Эдриен. Эли не давал ему рассыпаться в пыль в холодной тьме. Он был той сталью, которая не давала Эдриену согнуться, надежными руками, бережно собирающими воедино ниточки его здравого рассудка.

– Они следят за мной, – произнес Эдриен вслух. – По-моему, они были на ферме. А теперь и у Плаксы.

Никакого ответа не последовало – ни голоса, ни прикосновения, ни ободряющего блеска глаз. Эдриен был совершенно один в ночи. Пробирался вдоль тропы, выискивая дорогу среди камней и топких лужиц, среди сушняка, мха и скользких черных корней. В месте впадения в реку небольшого ручейка берег резко пошел вниз. Эдриен спустился, хватаясь за ветки платанов и сосенок. Прошлепал через ручей, опять взобрался по откосу наверх с противоположной стороны.

– А что, если они еще там? Что, если они что-нибудь ему сделают?

«Не станут они морочиться с адвокатом».

Облегчение обрушилось на голову Эдриена, словно наркотический приход. Он знал, что голос ненастоящий – что это всего лишь отголосок тюрьмы, темноты и тысяч ужасных ночей. Но в течение многих лет это было все, что у него оставалось: голос Эли и его терпение, его глаза во тьме, словно два маленьких притушенных солнца.

– Спасибо тебе, Эли! Спасибо, что пришел!

«Не благодари никого, кроме самого себя, сынок. Этот маленький глюк целиком твой».

Но Эдриен так до конца в это и не поверил.

– Первый день в тюремном дворе. Помнишь? – Эдриен перебрался через упавшее дерево, потом через другое. – Они собирались убить меня за то, что я коп. Ты их осадил. Ты спас мне жизнь.

«Так я же отмотал больше лет, чем могу с ходу сосчитать! Они просто были из тех немногих, кто по-прежнему прислушивался к моим советам».

Эдриен только улыбнулся. Вот скромняга! Ведь до сих пор были живы люди, готовые убить или умереть ради Эли Лоуренса! Опасные люди. Отпетые. До самой своей смерти этот старик оставался голосом разума на тюремном дворе, арбитром, миротворцем. Жизнь Эдриена была не единственной, которую он спас.

– Классно слышать твой голос, Эли! Восемь лет прошло с тех пор, как я видел, как ты умираешь, и просто классно до сих пор его слышать!

«Вообще-то ты просто разговариваешь сам с собой».

– Я знаю. А ты думал, что нет?

«А вот теперь ты пытаешься напарить сам себя».

Эдриен остановился там, где река разливалась шире. Люди сочли бы это странным – то, как он разговаривает с давно умершим человеком. Но и окружающий мир тоже становился все более странным, и об этом напоминал ему каждый звук – скольжение реки, шуршание сосен… Он знал эти края еще с раннего детства, заходил с удочкой на тридцать миль в обе стороны, прошел здесь каждой тропой, забирался на тысячи деревьев, нависающих над водой. Как все это может выглядеть таким чужим? Как может казаться таким непривычным?

«Потому что в башке у тебя творится черт-те что».

– А теперь помолчи, старик. Дай подумать.

Продвигаясь вдоль берега, Эдриен опустил руку в воду реки. Она настоящая, повторял он себе, и совершенно не изменилась. Но небо казалось каким-то слишком широким, деревья – слишком высокими… Выбравшись обратно на тропу, Эдриен постарался не обращать внимания на мрачную правду: что это лишь он один стал другим, что весь остальной мир как крутился, так и крутится себе дальше. Он шел, размышлял над всем этим, и вдруг настолько неожиданно все осознал, что надолго застыл на месте – даже успела подняться луна. Протянув к ней руку, посмотрел, как свет струится сквозь пальцы. Это был первый лунный свет, который он видел за тринадцать лет, и тут же непрошено возникли мысли о Лиз. Не потому, что она красивая – хотя это действительно так, – а потому, что та же самая луна поднималась и в тот вечер, когда он нашел ее у карьера, а потом и в ту ночь, когда она произвела свой первый арест. Он представил ее в этом свете. В лунном. Ее кожу.

«Господи, сынок… Увидел первую симпатичную тетку, и…»

Эдриен рассмеялся, и это был первый искренний смех, который он мог припомнить.

– Спасибо тебе, Эли! Спасибо тебе за это!

«Ты по-прежнему разговариваешь сам с собой».

– Да знаю я! – Он зашагал дальше. – Как правило, знаю.

Река загибалась к западу, а вместе с ней и тропа. Когда еще через милю она опять заложила петлю, Эдриен вывернул из низины и стал взбираться по склону, пока не отыскал проселочную дорогу, ведущую в нужном направлении. Без всяких помех прошагал еще с полмили. Когда и она тоже отвернула от намеченного пути, Эдриен пересек небольшую рощицу и набрел на ферму с маленьким белым домиком, ярко освещенным. С крыльца дважды гавкнула собака, но Эдриен умел двигаться быстро и тихо, и ночь поглотила его, прежде чем собака успела как следует учуять чужака. За фермой пролегала дорога, которая через три мили привела его к перекрестку. Налево – в город. Направо – небольшой коттеджный поселок, раскинувшийся у подножия горы.

Эдриен отправился направо.

Справа жил Фрэнсис Дайер.

Добравшись до дома Дайера, он первым делом проверил фамилию на почтовом ящике, а потом позвонил в звонок. Когда никто не ответил, заглянул в окно – увидел внутри свет и знакомые вещи: фотографии Дайера еще салагой и в тот день, когда он стал детективом, кожаную мебель и восточные ковры, выстроившиеся в ряд ружья, которые выглядели точно так же, как в тот день, когда они в последний раз отправились на охоту как напарники и друзья. Смотреть было тяжело, поскольку все это напоминало Эдриену о смехе и жарком солнце, о тихом соперничестве, стаканчиках с бурбоном и собаках, которые лежали, вывалив языки и тяжело дыша, когда битую птицу свалили в кузов, а последнее ружье было убрано за спинку сиденья старого пикапа. Это загнало в душу, словно гвоздь, печальный факт, что они с Фрэнсисом когда-то были друзьями; напомнило о суде и разочаровании, напомнило неприятную правду, которая развела их в разные стороны.

Поскольку все, что Фрэнсис сказал на суде над Эдриеном, было правдой. У Джулии действительно было лицо, способное довести мужчину до беды, а Эдриен и впрямь был одержим ею. Он запал на нее так сильно и так быстро, что даже сейчас при этом воспоминании кружилась голова. Но дело было не просто в лице. Это было нечто бессознательное, электризующее, насущное. Оба они были несчастны, и их первая встреча произвела электрический разряд такой силы, что можно было осветить весь город. Узнавание. Желание. Взаимная тяга, которую Эдриен чувствовал даже теперь. Они сопротивлялись этому – и не только потому, что он был женат, а она замужем. Ее муж работал в администрации округа и помогал в расследовании дела о растрате, сумма которой выражалась шестизначной цифрой. Деньги исчезали на протяжении многих лет – там пять тысяч, тут десять… Всего же было похищено как минимум двести тридцать тысяч долларов. Реальные деньги. Серьезное дело.

Через неделю он едва ли о нем вспоминал.

А еще через месяц был забыт и сам.

Опустившись на крыльцо, Эдриен сгорбился, ощущая ее смерть так, как будто прошло всего несколько дней, а не лет.

«Эх, Джулия…»

Давно он не позволял себе такой роскоши, как воспоминания… В тюрьме это было тяжело, потому что воспоминания размягчали его, а он не мог себе этого позволить. А потом, она была мертва, а смерть – это навсегда. И где он в итоге оказался? Сидит тут в полном одиночестве перед пустым домом, готовый вдруг разрыдаться навзрыд…

Тринадцать лет!

Они наполнили его доверху, эти тринадцать лет – все эти страдания и боль, все эти часы, посвященные мыслям о том, что потеряно навсегда, о никак не складывающихся между собой деталях головоломки.

– Фрэнсис!!!

Он опять постучал в дверь; понял, что бесполезно.

«Ну ладно, подождем».

– Что посоветуешь, старик? Ждать его?

«Если ты только не собираешься выбить дверь и беседовать с пустым домом».

Эдриен глубоко вздохнул и заставил себя остыть. Он здесь, чтобы получить информацию, переброситься парой слов. А значит, Эли прав. Никакого насилия.

– Ну, ладно тогда. Ждать так ждать.

Эдриен нашел на крыльце местечко потемнее и сел, прислонившись спиной к стене. Смотрел на пустую улицу и пытался умерить злость. Чего он ждет?

Ответов?

Покоя на душе?

«Ты не слишком-то хорошо выглядишь».

Губы Эдриена скривились в темноте.

– Я и чувствую себя не лучше.

«Ты справишься со всем этим, сынок. Ты сильней всего этого».

– Я – бывший зэк, толкующий с мертвецом. И больше я ничего не знаю.

«Ты знаешь мой секрет».

– Они следят за мной.

«Нет, ничего они тебе не сделают, только не сейчас. Ты можешь встать и хоть прямо сию секунду пойти. Пойти, куда только ни захочется. Получить все, что только ни захочется».

– А может, мне хочется их убить?

«Мы с тобой это уже обсуждали».

– Если я их не убью, они найдут меня.

«Это в тебе говорит арестант».

– Я не хочу быть один, Эли!

«Он уже идет».

– Не оставляй меня!

«Цыц, парень! – голос стал прерываться, смолкать. – Этот урод уже здесь».

Эдриен открыл глаза в тот самый момент, когда Фрэнсис Дайер ступил на крыльцо. Костюм на нем был темно-серый; ботинки сверкали. Хозяин дома тут же принял стрелковую стойку, поводя стволом – проверял темные углы и двор.

Эдриен показал пустые руки.

– Просто успокойся, Фрэнсис.

– С кем это ты только что разговаривал?

– Сам с собой. Такое случается.

Дайер еще раз заглянул во все углы. Ствол в его руках очень напоминал тот самый револьвер, который он всегда носил.

– Что ты тут делаешь?

– Есть вопросы.

– Например?

– Где моя жена?

Лицо Дайера ощутимо напряглось; пальцы на револьвере побелели.

– Так ты из-за этого сюда приперся?

– Частично.

Эдриен начал было подниматься, но Дайеру это не понравилось.

– Сиди, пока я не скажу! И руки, руки!..

Эдриен оторвал руки от досок настила и показал ладони.

– Это мой дом, Эдриен. Мое семейное гнездо. Зэки не шляются по домам полицейских. Вот так их иногда и подстреливают.

– Так валяй. – Эдриен оперся обеими руки об пол; скользил спиной по стене, пока не встал на ноги. Это была маленькая победа. Он ею воспользовался. – Где моя жена?

– Я не знаю.

– Дом на ферме сгорел. Лиз говорит, она пропала.

– Меня удивляет, что она не ушла от тебя еще раньше.

Револьвер даже не дрогнул. Эдриен изучил прищуренные глаза, плотно сжатые губы. Кэтрин и Фрэнсис были близки. Черт, до убийства и суда все они были близки!

– Ты был ее другом.

– Я был напарником ее мужа – это разные вещи.

– Хочешь, чтобы я умолял, Фрэнсис? Мы были напарниками семь лет… но хорошо. Ты хочешь, чтобы я умолял… Так я умоляю. Прошу тебя, расскажи, что случилось с моей женой! Я не собираюсь ничего у нее просить или ломать ей жизнь. Я просто хочу знать, где она; знать, что все у нее хорошо.

Может, дело было в его тоне или воспоминаниях о тех временах, когда они были напарниками. Каким бы ни было объяснение, Дайер убрал револьвер в кобуру. В полумраке он состоял из одних острых углов и темных глаз. Но его голос, когда он заговорил, прозвучал неожиданно мягко.

– После суда Кэтрин ни с кем из нас не общалась. Ни со мной, ни с Бекеттом, ни с кем-то еще из отдела. Мы пытались поддерживать с ней связь, но она не отвечала по телефону, не открывала дверь. Так продолжалось три или четыре месяца. Последний раз, когда я приходил повидать ее, дом был заперт на все замки. Машины не было. Почта была раскидана прямо на крыльце. Через два месяца дом сгорел. Все это оказалось для нее уже слишком. Она уехала. По-моему, все просто.

– Но она ведь до сих пор владеет фермой.

Здесь подразумевался вопрос, и Дайер это понял.

– Через два года дом забрал округ. За неуплату налогов.

Эдриен прислонился к стене. Земля принадлежала его семейству еще до Гражданской войны. Потерять ее в пользу тех самых людей, которые на тринадцать лет бросили его за решетку, было просто невыносимой несправедливостью.

– Я не убивал Джулию.

– Вот только не надо сейчас!

– Мы просто разговариваем.

– Нет, только не на эту тему!

Все углы Фрэнсиса Дайера словно еще больше заострились. Плечи. Подбородок.

– Расскажи мне про ту пивную банку.

– Что?

Эдриен внимательно присматривался к нему, выискивая признаки лжи.

– В придорожной канаве в каких-то тридцати ярдах от церкви нашли маленькую банку из-под пива «Фостер» с моими отпечатками пальцев. Это привязало меня к месту преступления. Но дело вот в чем. – Эдриен подступил ближе; Дайер даже не шелохнулся. – Я никогда не пил пиво возле той церкви. И никогда не бросал там банку, и не бросил бы. Последний раз я пил «Фостер» здесь, в этом доме, за два дня до ее смерти.

– Ты думаешь, что это я? Это я подбросил улику?

– А это так?

– В тот вечер здесь были и другие люди. Бекетт. Рэндольф. Даже Лиз была здесь! Я могу назвать как минимум с полсотни людей. Это же была вечеринка. А потом, зачем кому-то понадобилось подбрасывать улики, чтобы тебя утопить? Ты с этим делом и сам неплохо управился.

Дайер имел в виду ДНК, частички кожи и царапины. Все это было просто замечательно и вполне логично, да только вот банку нашли сразу же, прямо в первый день. Без отпечатков Эдриена поблизости от места преступления не было бы и санкции суда для направления его на принудительный медосмотр, никто не узнал бы про царапины у него на шее, и ничто не привязывало бы его к убийству.

– Кто-то подбросил эту банку.

– Никто тебя не подставлял.

– Ну не сама же она туда прилетела.

– Знаешь что? С меня хватит!

– Я не убивал ее, Фрэнсис.

– Еще раз скажешь хоть слово про Джулию, и я в натуре тебя пристрелю. Я серьезно.