Муравьи Вербер Бернард

Моим родителям

И всем тем – друзьям, исследователям, – кто внес лепту в строительство этого здания

За несколько секунд, что понадобятся вам для прочтения следующих четырех строчек…

…40 человек и 700 миллионов муравьев успеют родиться на планете Земля.

…30 человек и 500 миллионов муравьев успеют умереть на планете Земля.

ЧЕЛОВЕК: Млекопитающее ростом от одного до двух метров. Вес – от 30 до 100 килограммов. Период беременности у самок – 9 месяцев. Тип питания – всеядность. Предполагаемая численность популяции – более 5 миллиардов особей.

МУРАВЕЙ: Насекомое размером от 0,01 до 3 сантиметров. Вес – от 1 до 150 миллиграммов. Кладка яиц – произвольная, в зависимости от запаса сперматозоидов. Тип питания – всеядность. Вероятная численность популяции – более миллиарда миллиардов особей.

Эдмонд УэллсЭнциклопедия относительного и абсолютного знания

Пробудитель

– Вот увидите, это совсем не то, чего вы ждете.

Нотариус пояснил, что дом внесен в реестр исторических памятников и что когда-то здесь проживали философы эпохи Возрождения, – впрочем, кто именно, припомнить он не смог.

Поднявшись по лестнице, они вошли в темный коридор, и нотариус после долгих, но безуспешных попыток нажать на кнопку выключателя, сказал:

– Фу-ты, черт! Не горит.

Дальше они продвигались впотьмах, нащупывая руками стены и производя немалый шум. Наконец нотариус добрался до двери, открыл ее и, нажав – на сей раз небезуспешно – на кнопку выключателя, разглядел исказившееся лицо клиента.

– Что с вами, господин Уэллс?

– Нечто вроде навязчивого страха.

– Боитесь темноты?

– Точно. Но мне уже лучше.

Они осмотрели помещение. Это был полуподвал площадью двести квадратных метров. Хотя на улицу выходило лишь несколько узеньких окошек под потолком, квартира Джонатану приглянулась. Все стены были оклеены одинаковыми серыми обоями, повсюду лежала пыль… Но привередничать он не собирался.

Нынешняя его квартира, в отличие от этой, размещалась на шестом этаже. К тому же у него больше не было денег на ее оплату: слесарня, где он работал, с недавних пор решила, что может обойтись без его услуг.

И тут поистине нежданная удача – наследство дядюшки Эдмонда!

Пару дней назад он перебрался в дом номер 3 по улице Сибаритов вместе с женой Люси, сыном Николя и Уарзазатом, кастрированным карликовым пуделем.

– Лично мне нравятся эти серые стены, – заявила Люси, тряхнув пышными рыжими волосами. – Тут можно все обставить на свой вкус. Работы предстоит непочатый край. Это все равно что сделать из тюрьмы гостиницу.

– А где моя комната? – спросил Николя.

– Там, дальше, справа.

– Гав-гав, – подал голос пес и принялся покусывать щиколотки Люси, не считаясь с тем, что в руках у нее был свадебный сервиз.

Его живо заперли в туалете на ключ, поскольку он легко допрыгивал до дверных ручек и изловчился на них нажимать.

– Ты хорошо его знал – своего щедрого дядюшку? – продолжила Люси.

– Дядюшку Эдмонда? Сказать по правде, все, что я помню, – это как он играл со мной в самолетики, когда я был совсем малыш. Однажды я так сильно испугался, что описал его.

Они рассмеялись.

– Как это, неужели душа ушла в пятки? – подтрунила над ним Люси.

Джонатан сделал вид, будто не расслышал.

– Он тогда даже не обиделся на меня. Только сказал маме: «Что ж, теперь будем знать – летчик из него не выйдет…» Потом мама рассказывала, что он всегда интересовался моей жизнью, но я его больше не видел.

– А кто он был по профессии?

– Ученый. Биолог, кажется.

Джонатан задумался. В конце концов, он совсем не знал своего благодетеля.

В

6 км оттуда:

Бел-о-Кан,

Метр в высоту.

50 ярусов под землей.

50 ярусов над землей.

Самый большой город в округе.

Предполагаемая численность популяции – 18 миллионов обитателей.

Годовая выработка:

– 50 литров медвяной росы тлей;

– 10 литров медвяной росы щитовок;

– 4 килограмма шампиньонов;

– выкопанный гравий – 1 тонна;

– действующие проходы – 120 километров;

– площадь поверхности – 2 квадратных метра.

Луч скользнул в сторону. Шевельнулась лапка. Первое движение после трехмесячной спячки. Медленно распрямляется другая лапка с парой коготков на конце, и они мало-помалу раздвигаются. Расправляется третья лапка. Потом – грудь. И вот одно существо готово. За ним – двенадцать существ.

Они подрагивают, разгоняя кровь по артериальной сети. Из тестообразного состояния кровь переходит в вязкое, потом в жидкое. Постепенно оживает сердечная мышца. Она толкает жизненный сок к самым кончикам их конечностей. Двигательный аппарат разогревается. Сверхсложные сочленения вращаются. Коленные суставы под щитками скручиваются до предела.

Они поднимаются. Их тела вновь обретают энергию. Движения неловкие. Замедленные. Они слегка вздрагивают, встряхиваясь. Передние лапки складываются возле рта, словно в молитве, но нет, они всего лишь смачивают коготки, чтобы начистить до блеска свои усики.

Двенадцать пробудившихся растирают друг дружку. Затем пробуют разбудить других. Но им и самим-то едва хватает сил двигаться – оделить своей энергией кого-то еще они не могут и отступаются.

Они с трудом переваливаются через оцепеневшие тела собратьев. И направляются навстречу великому Внешнему миру, чтобы получить тепло дневного светила.

Истощенные, они едва продвигаются. Каждый шаг отдается болью. Им так хочется снова улечься спать, угомониться, подобно миллионам сородичей! Но нет. Они пробудились первыми. И теперь должны разбудить целый город.

Они продираются сквозь поверхностный слой города. Солнечный свет их слепит. Но встреча с чистой энергией придает им сил.

Солнце в наши полые скелеты проникает,

Мышцы наши омертвелые оживляет

И мысли беспорядочные объединяет.

Это старинная песнь рыжих муравьев пятого тысячелетия. Уже в те стародавние времена им хотелось воспеть в мыслях своих первую встречу с теплом.

Оказавшись снаружи, они принимаются методично умываться, выделяя белую слюну и обмазывая ею челюсти и лапки.

Они чистятся. Это целый церемониал, причем неизменный. Сначала глаза. Тысяча триста маленьких оконцев, образующих каждый шаровидный глаз, очищаются от пыли, смачиваются, высушиваются. То же самое они проделывают с нижними, средними и верхними конечностями. В довершение всего начищают до блеска свои прекрасные рыжие панцири – так, чтобы они сверкали, точно огненные капли.

Среди дюжины пробудившихся муравьев оказывается и самец-производитель. Он чуть меньше средней особи белоканской популяции. У него узкие челюсти, и прожить ему суждено несколько месяцев, не дольше, хотя при этом он наделен преимуществами, неведомыми его собратьям.

Первая привилегия его касты: у него, как у половой особи, пять глаз. Пара больших выпученных глаз, обеспечивающих широкое поле обзора, – до 180 градусов. Кроме того, три маленьких глазка, расположенных треугольником на лбу. На самом деле три лишних глаза – это датчики инфракрасного излучения, они позволяют улавливать на расстоянии любой источник тепла даже в кромешной тьме.

Подобное свойство тем более ценно, что большинство обитателей крупных городов нынешнего стотысячного тысячелетия начисто ослепло, поскольку им пришлось всю жизнь провести под землей.

Но он наделен этим свойством. К тому же у него (как и у самок) имеются крылья, которые однажды позволят взлететь в любовном порыве.

Грудь его защищена особой пластиной – мезотоном.

Усики у него длиннее и чувствительнее, чем у других обитателей.

Этот молодой самец-производитель надолго остается на куполе – погреться на солнышке. Затем, хорошо согревшись, он возвращается в город. Он временно входит в касту муравьев-«тепловестников».

Он перемещается по третьему нижнему ярусу. Здесь все по-прежнему пребывают в глубоком сне. Скованные холодом тела оцепенели. Усики поникли.

Муравьи все еще видят сны.

Молодой самец протягивает лапку к рабочей особи, желая разбудить ее теплом своего тела. Это прикосновение вызывает приятный электрический разряд.

После второго звонка послышались тихие шаги. Дверь открылась, но не сразу, а после того, как бабушка Августа сняла предохранительную цепочку. После смерти двух своих детей она стала затворницей в маленькой квартирке площадью тридцать квадратных метров и жила воспоминаниями о прошлом. Это не шло ей на пользу, но душевной доброты у нее в результате не убавилось.

– Знаю, это прозвучит странно, но надень тапки. Я натерла воском паркет.

Джонатан повиновался. Августа засеменила впереди, ведя его в гостиную, где большая часть мебели была зачехлена. И все же примоститься на краешке дивана так, чтобы не сдвинулся чехол, ему не удалось.

– Я так рада, что ты пришел… Веришь ли, накануне я как раз собиралась тебе позвонить.

– В самом деле?

– Представляешь, Эдмонд оставил мне кое-что для тебя. Письмо. Он так и сказал: «Если умру, передай это письмо Джонатану во что бы то ни стало».

– Письмо?

– Письмо, да, письмо… Гм… вот только не помню, куда я его положила. Погоди-ка… Он дает мне письмо, я говорю, что спрячу его, и кладу в коробку. Кажется, в одну из жестяных коробок в большом стенном шкафу.

Шаркнув раз-другой шлепанцами, она застыла на месте, так и не успев толком сдвинуться с места.

– Ты смотри, какая же я глупая! Ну как я тебя встречаю! Хочешь чаю с вербеной?

– С удовольствием.

Августа ушла на кухню и загромыхала кастрюлями.

– Рассказал бы, что у тебя новенького, Джонатан! – бросила она.

– Все не так уж плохо. Вот только с работы уволили.

Старушка на мгновение просунула в дверь седую головку, потом с серьезным видом показалась в проеме целиком, в длинном синем фартуке.

– Что, выгнали?

– Да.

– А почему?

– Видишь ли, слесарное дело – штука хитрая. Контора «Спасите наш замок» трудится круглосуточно, мы работаем по всему Парижу. Но после того, как на одного моего сослуживца напали, я отказался выезжать по вечерам в неблагополучные районы. Вот меня и выперли.

– Ты правильно поступил. Уж лучше быть безработным и здоровым, чем наоборот.

– Да и с начальством у меня не заладилось.

– А как твои опыты с утопическими общинами? В мое время они назывались коммунами Новой эры. – Она прыснула украдкой, и это прозвучало у нее как «но-о-ры».

– После того, как у нас ничего не вышло с пиренейской фермой, я бросил это дело. Люси осточертело стряпать на всю ораву и мыть за всеми посуду. К нам втерлись чужаки. Мы переругались. И теперь я живу с Люси и Николя… Ну, а ты как, бабуля?

– Я-то? Живу себе помаленьку. Но это уже требует усилий.

– Счастливая! Ты дотянула до нового тысячелетия…

– А знаешь, меня больше всего поражает то, что ничего не изменилось. Раньше, когда я была совсем девчонка, говорили, что, когда настанет новое тысячелетие, случится что-то невообразимое, но, как видишь, ничего такого не произошло. Старики все так же одиноки, все так же полно безработных, все так же дымят машины. Даже мысли не изменились. Смотри, год назад заново открыли сюрреалистов, дорок-н-ролльную эпоху, и вот уже газеты трубят о великом возвращении мини-юбок этим летом. Если дело и дальше так пойдет, глядишь, снова вытащат на свет божий старые идеи начала века минувшего – коммунизм, психоанализ, теорию относительности…

Джонатан улыбнулся:

– Но ведь был же и кое-какой прогресс: увеличилась средняя продолжительность жизни, и разводов стало больше, и уровень загрязнения воздуха повысился, и протяженность линий метро…

– Эка невидаль! А я-то думала, у каждого из нас будет по собственному самолету и мы сможем взлетать прямо с балконов… Знаешь, когда я была молодая, люди боялись атомной войны. До жути. Страшились сгинуть в столетнем возрасте в пекле гигантского ядерного гриба, сгинуть вместе с планетой… и это, что ни говори, было впечатляюще. Но вместо этого я сгину в земле, как старая гнилая картофелина. И всем на это будет наплевать.

– Да нет же, бабуля, нет.

Она вытерла лоб.

– А тут еще эта жара, и с каждым днем становится все жарче. В мое время такого пекла не бывало. Зима была как зима, лето – как лето. А теперь жарить начинает уже в марте.

Она вернулась в кухню и засуетилась там, хватая с завидной ловкостью все необходимое для приготовления настоящего доброго чая с вербеной. После того как Августа чиркнула спичкой, в допотопной плите загудел газ, и она вернулась, заметно успокоившись.

– Но признайся все же, ты, верно, заглянул ко мне на огонек с какой-то определенной целью. Проведать стариков просто так в наше время не приходят.

– Не будьте такой циничной, бабуля.

– А я говорю это без малейшего цинизма, потому как знаю, в каком мире мы живем, только и всего. Ладно, хватит ломать комедию, выкладывай, зачем пришел.

– Я бы хотел, чтобы ты рассказала про него. Он завещал мне свою квартиру, а я его даже толком не знал…

– Про Эдмонда? Ты что, не помнишь Эдмонда? А ведь он так любил играть с тобой в самолетики, когда ты был маленький. Помню даже, как-то раз…

– Да, я тоже помню ту историю, но больше ничего.

Августа расположилась в большом кресле, явно стараясь не помять чехол.

– Эдмонд… гм… это была личность. Еще совсем юным он доставлял мне немало хлопот. Хоть я и была его матерью, приходилось мне непросто. Так вот, он, например, постоянно ломал свои игрушки – все больше разбирал их на части, а собирал раз в год по обещанию. Да если б он ломал только игрушки! В его руках рассыпалось все: часы, проигрыватель, электрическая зубная щетка. А однажды он даже разобрал холодильник.

Словно в подтверждение ее слов старинные часы на стене в гостиной скорбно зазвонили. Им тоже изрядно досталось от маленького Эдмонда.

– Впрочем, была у него и другая страсть – норы. Он весь дом переворачивал вверх дном, когда строил себе убежища. Одно он соорудил из одеял и зонтиков на чердаке. Другое – из стульев и меховых манто у себя в комнате. Ему нравилось прятаться в этих норах среди сокровищ, которые он там хранил. Как-то раз я посмотрела: там было полно подушек и всякого хлама – деталей от машин. Хотя, в общем, все выглядело довольно уютно.

– Так делают все дети…

– Возможно, только у него это дошло до крайности. Он забыл, что такое кровать, соглашался спать лишь в одной из своих нор. И порой просиживал там целые дни напролет, не шелохнувшись. Будто в спячку впадал. Впрочем, твоя мать уверяла, что в прошлой жизни он был белкой.

Джонатан улыбнулся, побуждая Августу продолжать.

– А однажды ему вздумалось соорудить себе хижину под столом в гостиной. Это была последняя капля – твой дед осерчал не на шутку, чего прежде за ним почти никогда не замечалось. Он отделал Эдмонда ремнем, разрушил все норы и заставил его спать в кровати.

Вздохнув, она продолжила:

– С того самого дня он совсем от рук отбился. Будто оторвался от нас. Мы будто перестали быть частью его мира. Но, думаю, такое испытание было необходимо, ему следовало понять – мир не станет потакать его капризам. Потом же, когда он повзрослел, возникли трудности. Он терпеть не мог школу. Ты снова скажешь – «как все дети». Но у него все зашло слишком далеко. Много ли ты знаешь детей, которые вешаются в туалетах на собственном ремне потому, что их отчитал учитель? А он повесился, когда ему было семь. Из петли его вытащил дворник.

– Может, он был чересчур ранимый…

– Ранимый? Скажешь тоже! Через год он пытался пырнуть ножницами учителя. Метил прямо в сердце. Хорошо еще, что проткнул только его портсигар.

Августа возвела взгляд к потолку. Казалось, воспоминания сыпались на нее сверху, точно снежные хлопья.

– Впоследствии все вроде бы утряслось, потому что за него заступились некоторые преподаватели. У Эдмонда было двадцать баллов по тем дисциплинам, которые ему нравились,и ноль по остальным. И так постоянно: ноль или двадцать.

– Мама говорила, он был гений.

– Он запудривал мозги твоей матери – утверждал, что пытается достичь «абсолютного знания». И мать твоя, которая с десяти лет верила в прошлые жизни, считала его перевоплощением Эйнштейна или Леонардо да Винчи.

– Помимо белки?

– Почему бы и нет? «Надобно прожить не одну жизнь, чтобы возникла одна душа…» – говорил Будда.

– Эдмонд проходил тесты на умственное развитие?

– Да. И все провалил. Получил двадцать три процента из возможных ста восьмидесяти, что соответствует легкому слабоумию. Воспитатели решили, что он дурачок и что его надо отправить в специальный центр. Однако я знала: никакой он не дурачок, а всего лишь «особенный». Помню, как-то раз – о, ему тогда было только одиннадцать! – он поспорил со мной, что мне нипочем не сложить четыре равносторонних треугольника из шести спичек. Это дело непростое, попробуй – сам увидишь…

Она ушла на кухню взглянуть на свое варево и вернулась с шестью спичками. Джонатан задумался. Задачка, казалось, была ему по зубам. Он по-всякому раскладывал шесть палочек, но через несколько минут, после многочисленных попыток, ему пришлось отступиться.

– Так в чем тут фокус?

Бабушка Августа собралась с мыслями.

– Что ж, на самом деле он, кажется, мне так его и не раскрыл. Помню только фразу, которую он бросил мне в качестве подсказки: «Думай по-другому, а будешь рассуждать, как привыкла, ничего не выйдет». Представляешь, одиннадцатилетний сосунок выдает мне такие штуки! Ах, кажется, чайник свистит. Должно быть, вскипел.

Августа принесла две чашки, наполненные благоуханной желтоватой жидкостью.

– Знаешь, мне нравится, что ты интересуешься своим дядюшкой, как я погляжу. В наше время люди уходят из жизни, и все о них тут же забывают.

Джонатан отложил спички в сторону и осторожно отпил вербенового чаю.

– А что было потом?

– Больше мне нечего сказать: после того, как он поступил в университет, мы не получали от него никаких весточек. От твоей матери я узнала, что он вроде как с блеском защитил докторскую, работал в какой-то компании по производству продовольственных товаров, уволился из нее и отбыл в Африку, а потом, когда вернулся, жил на улице Сибаритов, и никто ничего не слышал о нем до самой его смерти.

– Как он умер?

– Ах, ты разве не в курсе? Невероятная история! Об этом писали во всех газетах. Его, представь себе, убили осы.

– Осы? Как это?

– Он гулял в лесу один и нечаянно наткнулся на осиный рой. Вот осы всем скопом и накинулись на него. «В жизни не видел столько укусов на одном человеке!» – заявил тогда судмедэксперт. Он умер, потому что в каждом литре его крови было 0,3 грамма яда. Это неслыханно.

– А где его могила?

– Он просил похоронить его в лесу, под сосной.

– У тебя есть его фотография?

– Вон, посмотри на той стене, над комодом. Справа – Сюзи, твоя мать. Ты когда-нибудь видел ее такой молоденькой? А слева – Эдмонд.

Полысевшая голова, тонкие усики, уши без мочек, как у Кафки, выше уровня бровей. Лукавая усмешка. Сущий дьяволенок.

Рядом с ним Сюзи в белом платье вся сияла. Через несколько лет она вышла замуж, но свою девичью фамилию – Уэллс так и не поменяла. Словно не хотела, чтобы имя мужа бросало тень на ее потомство.

Подойдя ближе, Джонатан заметил, что Эдмонд держал два пальца над головой сестры.

– Он был изрядный шалун, да?

Августа не ответила. В ее глазах появилась грусть, когда взгляд упал на лучезарное лицо дочери. Сюзи умерла шесть лет назад. Пятнадцатитонный грузовик с пьяным шофером за рулем столкнул ее машину в овраг. Агония продолжалась два дня. Она все звала Эдмонда, а Эдмонд так и не пришел. Он снова был где-то далеко…

– Ты знаешь еще кого-нибудь, кто мог бы рассказать мне про Эдмонда?

– Гм… Был у него друг детства, с которым он частенько виделся. Они даже учились вместе в университете. Джейсон Брейгель. У меня, кажется, сохранились его координаты.

Августа, быстро заглянув в компьютер, дала Джонатану адрес этого друга. И нежно взглянула на внука. Он был последним живым отпрыском рода Уэллсов. Славный мальчик.

– Ну же, допивай чай, а то остынет. У меня есть еще «Мадленки», если хочешь. Я сама их делаю из перепелиных яиц.

– Нет, спасибо, мне пора идти. Приезжай как-нибудь к нам в новую квартиру, мы уже устроились.

– Договорились, но постой, письмо-то не забудь.

Лихорадочно перерыв большой стенной шкаф и жестяные коробки, она наконец отыскала белый конверт, на котором рваным почерком было выведено: «Джонатану Уэллсу». Клапан конверта был в несколько слоев заклеен клейкой лентой, чтобы уберечь его от несвоевременного вскрытия. Джонатан осторожно разорвал конверт. Выпал мятый листок – по виду из школьной тетрадки. На листке было написано:

«Никогда не спускайся в подвал!»

У муравьихи подрагивают усики. Она похожа на машину, которую надолго бросили под снегом и теперь снова пробуют завести. Самец пытается проделать это несколько раз. Он растирает ее. Обмазывает теплой слюной.

Оживает! Так и есть, двигатель запускается. Время забытья прошло. Все начинается снова, как будто она и не пережила эту «маленькую смерть».

Он опять принимается растирать ее, передавая ей тепло. Ей уже явно лучше. Пока он усердствует, она поворачивает к нему усики и прикасается к нему. Ей хочется знать, кто он.

Она ощупывает первый его сегмент, начиная с черепа, и узнает его возраст: сто семьдесят три дня. По второму сегменту слепая рабочая особь распознает его касту: самец-производитель. По третьему – его вид и город: лесной рыжий муравей из главного города Бел-о-Кана. По четвертому она определяет номер его кладки, который служит ему обозначением: он самец номер 327, снесенный в начале осени.

Она прерывает обонятельное декодирование. Остальные сегменты ничего не излучают. Пятый улавливает пахучие молекулы. Шестой служит для простого общения. Седьмой – для более сложного, наподобие полового. Восьмой предназначен для общения с Маткой. Наконец, три последних используются как дубинки.

Вот так, с помощью второй половины усика, она ощупывает одиннадцать сегментов. Но ей нечего ему сообщить. Тогда она отстраняется и в свою очередь отправляется погреться на кровлю Города.

Он делает то же самое. С работой тепловестника покончено – можно заняться ремонтом!

Выбравшись наверх, самец номер 327 осматривает разрушения. Город построен в форме конуса, чтобы можно было выдержать любое незначительное ненастье, однако зима выдалась гибельной. Ветер, снег и град сорвали первый покровный слой веточек. Часть выходов закупорены птичьем пометом. Надо живо браться за дело. Номер 327 направляется к огромному желтому пятну и впивается челюстями в твердую зловонную массу. С другой стороны уже просвечивает силуэт насекомого, которое роет изнутри.

В дверном глазке потемнело. На него смотрели сквозь дверь.

– Кто там?

– Это господин Гунь… Я насчет переплетных работ.

Дверь приоткрылась. Означенный Гунь опустил глаза – его взгляд упал на светловолосого мальчонку лет десяти, потом, опустившись ниже, – на крохотного песика, который, просунув нос между ног последнего, затявкал.

– Папы нет дома!

– Точно? Ко мне должен был зайти профессор Уэллс и…

– Профессор Уэллс – мой двоюродный дедушка. Но он умер.

Николя хотел было закрыть дверь, но посетитель в тот же миг подставил ногу.

– Искренне соболезную. А вы уверены, что он не оставил толстой папки с бумагами? Я переплетчик. Он уплатил мне вперед, чтобы я переплел его рабочие записи в кожаную обложку. По-моему, он собирался составить энциклопедию. И должен был зайти ко мне, но так и не объявился…

– Говорю же, он умер.

Мужчина просунул ногу еще дальше, надавив на дверь коленом, как будто хотел войти, оттолкнув мальчонку. Карликовый пес залился истошным лаем. Мужчина застыл на месте.

– Поймите, мне будет крайне неловко, если я не выполню данные ему обещания, хотя бы посмертно. Гляньте, пожалуйста. У него непременно где-нибудь должна лежать большая красная папка.

– Энциклопедия, говорите?

– Да, сам он называл всю эту кучу «Энциклопедией относительного и абсолютного знания», хотя я бы премного удивился, если бы на обложке было написано такое…

– Будь она у нас дома, мы бы ее уже нашли.

– Простите меня за настойчивость, но…

Карликовый пудель снова затявкал. Мужчина чуть подался назад, но мальчонка успел захлопнуть дверь прямо у него перед носом.

Теперь пробудился весь Город. Проходы заполоняют муравьи-тепловестники, спешащие отогреть Рой. Однако в некоторых местах, на распутьях, все еще лежат застывшие обитатели Города. Как ни стараются тепловестники расшевелить их, растрясти, они даже не шелохнутся.

Эти муравьи уже никогда не шелохнутся. Они мертвы. Для них зимняя спячка обернулась гибелью. Невозможно без всякого риска протянуть три месяца с ничтожным сердцебиением. Они не мучились. Сон их сменился смертью, когда Город внезапно продуло сквозняком. Их трупы выносят на свалку. Подобным образом Город каждое утро избавляется от мертвых клеток и прочих отходов.

Как только все пути очищаются от нечистот, в городе насекомых закипает жизнь. Повсюду шевелятся лапки. Хрустят челюсти. Усики подрагивают, принимая сообщения. Все начинается сызнова. Как до усыпляющей зимы.

Пока самец номер 327 возится с веткой, что весит, должно быть, раз в шестьдесят больше, чем он сам, к нему приближается воин, которому от роду больше пятисот дней. Он похлопывает его по голове сегментами-дубинками, желая привлечь внимание. Самец вскидывает голову. Воин прикладывается усиками к его усикам.

Воин хочет, чтобы самец бросил заниматься починкой кровли и отправился вместе с отрядом других муравьев… в охотничью экспедицию.

Он ощупывает его рот и глаза.

Какую еще охотничью экспедицию?

Воин дает ему понюхать шматок засохшего мяса, спрятанного у него в изгибе сустава лапки, возле груди.

Кажется, мы нашли это перед самой зимой в западной области на 23-м градусе по отношению к полуденному солнцу.

Самец пробует мясо на вкус. Это жук, вне всякого сомнения. Точнее – листоед. Чудно. Обычно жуки в это время еще спят. Каждый знает, рыжие муравьи пробуждаются, когда температура воздуха достигает 12 градусов, термиты – при 13 градусах, мухи – при 14 градусах, а жуки – при 15 градусах.

Впрочем, старого воина этот довод нисколько не смущает. Он объясняет самцу, что этот шматок из какого-то диковинного края, который обогревается искусственным образом за счет подземного водного источника. Там не бывает зимы. В том краю особый микроклимат, со своей особой флорой и фауной.

И потом, город-Рой всегда пробуждается голодный. Ему срочно требуются белки, чтобы все обитатели пришли в себя. Одного тепла недостаточно.

Самец соглашается.