Хедвиг совершенно не виновата! Нильсон Фрида

Сумка!

Хедвиг надо проучить, считает Альфонс. Но одного, двух, трёх, четырёх раз недостаточно. Пусть каждый день получает. Хедвиг спасают быстрые ноги. Январь и февраль проносятся мимо, пока она бегает от разъярённого Альфонса.

В тот день грушевые деревья на школьном дворе оттаяли и с веток закапала вода. На большой перемене Альфонс вытащил с собой на улицу рюкзак.

– Поди сюда, ослиха!

Он машет рюкзаком, как пращой, норовя попасть Хедвиг по голове. Это замызганный рюкзак с рекламой продуктового магазина «Ика». Не то что зелёная сумка Хедвиг. Многие завидуют, что у неё есть такая сумка. У девочек из пятого и шестого классов точно такие же.

– Вот ещё, не пойду! – говорит Хедвиг. – И не стыдно тебе ходить с таким уродством?! В жизни ничего страшнее не видела!

И тогда Альфонс перестаёт махать.

– Ты у меня за это поплатишься, – бормочет он. А потом разворачивается и исчезает за углом.

Хедвиг вздыхает. Сил уже совсем не осталось. Ноги скоро отвалятся. Живот сводит так, будто по кишкам провели лезвием. Она садится на влажную скамейку у площадки. Как остановить такого человека, как Альфонс? Учитель пытался не один раз, но у него ничего не вышло. Альфонсу хоть бы хны. А что, если он никогда не отстанет?

Школьный звонок прерывает её мысли. Хедвиг спешит в класс и, войдя, садится на своё место.

– Так, – говорит учитель. – Все сочинили историю?

– Да! – кричит класс.

И Хедвиг тоже. Она написала рассказ под названием «Как обезьяна летала на Луну». В нём рассказывается про обезьяну, которая совершает аварийную посадку на Луне. И остаётся там до самой смерти, потому что ракету починить так и не удалось. Когда Хедвиг писала эту историю, она немного думала про Альфонса. Было бы приятно, если бы он навсегда улетел на Луну. Раз в месяц они бы посылали ему ящик заплесневелых сухарей, а на дне ящика лежала бы записка. «Пусть тебе будет стыдно за твоё мерзкое поведение!» Вот с такими словами.

– С удовольствием послушаю, – говорит учитель, и глаза его загораются.

– Можно выйти? – спрашивает Йон.

Учитель качает головой:

– Урок только что начался. У тебя на это была целая перемена.

– Но мне захотелось только сейчас!

– Придётся подождать! – говорит учитель. – Сейчас я хочу услышать, что вы написали. Доставайте тетради.

Линда уже залезла в рюкзак, Хедвиг тянется к зелёной сумке, которая висит на специальном крючке на парте.

Но сумки нет. Крючок пуст.

Хедвиг оборачивается и смотрит на Альфонса:

– Моя сумка! Что ты с ней сделал?

Альфонс пожимает плечами.

– А чё такое? – говорит он. – Я ничего не делал.

Учитель сурово смотрит на него.

– Как же мне надоело каждый день тебя отчитывать! – говорит он. – Думаешь, мы не догадались, что это ты спрятал сумку Хедвиг?

– Учитель, мне надо выйти, я сейчас описаюсь! – пищит Йон.

– Нет, я сказал! Альфонс, немедленно верни сумку!

Альфонс глядит в окно.

– А чем докажете, что это я?

Хедвиг ударяет кулаком по парте.

– А ну говори, где ты спрятал мою сумку, чёртов хулиган!

– Ну-ну-ну, не ругайся, пожалуйста! – ворчит учитель.

– Пусть отдаёт! – шипит Хедвиг. Слёзы льются из глаз, хотя она изо всех сил пытается их сдержать.

– Теперь точно ни за что не скажу, – говорит Альфонс. – Сама виновата.

– Учитель! – Йон подскакивает на месте и дрыгает ногами. – Мне очень надо!

Учитель печально вздыхает:

– Ну хорошо, хорошо! Но чтобы через пять минут был здесь!

Йон вскакивает и вылетает из класса, держась двумя руками за штаны. Альфонс провожает его сияющим взглядом.

Учитель садится за стол.

– Тогда вот как поступим. Никто не будет читать, пока ты не расскажешь, где спрятал сумку. Ясно? Если понадобится, мы можем сидеть так хоть до самого вечера! В полной тишине.

Альфонс снова просто пожимает плечами, как будто ему всё по барабану.

– Ну и отлично, – говорит он.

Проходит тридцать секунд.

Потом минута. Никто ничего не говорит. Глаза учителя чёрные, как уголь. Линда грызёт ноготь.

Через полторы минуты дверь открывается. Это Йон.

– Учитель!

– Тихо! – шипит учитель. – Иди на своё место. Мы будем молчать, пока Альфонс не вернёт сумку.

– Но, учитель!

– ТИХО, Я СКАЗАЛ! – рявкает учитель. – ТЫ ЧТО, НЕ ПОНЯЛ?!

Лицо у Йона белое, как лист бумаги. Глаза блестят, нижняя губа дрожит. На губе шрам, толстый, как червяк. Он получил его в детстве, когда упал с кухонного стола.

Йон садится. Время от времени слышно, как он всхлипывает. Иногда слышно, как всхлипывает Хедвиг.

А потом слышно, как что-то журчит.

Учитель вытягивает шею.

Это журчит Йон. На стуле образовалась лужа, которая стекает вниз, на блестящий зелёный пол. Йон уронил голову на руки и безутешно плачет, хлюпая носом и вздрагивая всем телом.

– Но что с тобой такое? – в отчаянии восклицает учитель. – Ты же только что ходил в туалет. Почему ты не пописал?

Йон плачет и плачет:

– Я не мог.

– Не мог? Почему не мог? Там что, занято было?

Йон качает головой:

– Нет, засор.

– Какой ещё засор? – спрашивает учитель.

Тогда Йон протягивает руку и указывает на Хедвиг:

– Сумка!

Когда маме было пятнадцать

Когда Хедвиг приходит домой с мокрой сумкой, мама стоит на кухне.

– Что ты с ней сделала? – удивляется мама. – Она же была совсем новая!

И тогда Хедвиг, задрав нос к потолку, кричит так громко, что дрожит люстра.

– Альфонс!.. – начинает она, но больше ни слова не может сказать. Она швыряет сумку на пол и бежит наверх. Потом падает на кровать и зарывается лицом в подушку. Тряпичный пёс Снупи смотрит на неё своими неподвижными глазами. Он бы очень хотел знать, почему Хедвиг последнее время так часто валяется на кровати и ревёт, но спросить не может. Тот, кто его сшил, не сделал ему рта.

Вскоре к плачу примешивается какое-то тарахтенье. Тихое монотонное тарахтенье. Хедвиг поднимает голову и прислушивается. По дороге кто-то едет.

Хедвиг подходит к окну и долго ждёт, когда же тарахтенье вынырнет из-за поворота. По дороге неспешно катит мопед. У него коричневые брызговики, а за рулём сидит долговязый детина в деревянных сабо и пуховике. Тони.

Вскоре в дверь стучат. Хедвиг не знает, хочет ли спускаться. Вообще-то, она ненавидит Тони. Но от неожиданности слёзы высохли, а тут и мама уже зовёт её из прихожей:

– Хедвиг! Угадай, кто приехал! Это Тони! Иди поздоровайся!

Хедвиг тащится на кухню. Мама сияет от радости. Она включила кофеварку и греет в духовке булочки. В «Доме на лугу» нечасто бывают гости.

– Надо же, ты всю дорогу ехал на мопеде! – говорит мама. – И не холодно тебе?

– Дико холодно, – говорит Тони скрипучим голосом. Шлем лежит на столе.

Хедвиг садится подальше от Тони. За руку она с ним здороваться не собирается! Тони смотрит на неё, но ничего не говорит.

– Ага, – щебечет мама. – А как дома? Всё хорошо?

Тони пожимает плечами и прокашливается.

– Я не люблю кофе, – говорит он.

Мама бежит к холодильнику и достаёт бутылку с морсом. Потом накрывает стол на троих. И вот они уже жуют тёплые вкусные булочки с корицей. От клубничного морса тяжесть в голове у Хедвиг испаряется.

Мама как может поддерживает разговор, но Тони всё больше помалкивает. Он смотрит в окно и время от времени тихо вздыхает. Тогда мама всё-таки спрашивает, почему он приехал, не случилось ли чего. Тони снова пожимает плечами. И в конце концов рассказывает.

Дело в том, что с тех пор, как Тони поджёг гараж, жизнь в Хакваде стала невыносимой. Точь-в-точь как предсказывала мама Хедвиг! Тони не пускают из дому ни на шаг, потому что Бритт и Ниссе боятся, что он снова что-нибудь учинит. На мопеде ему ездить нельзя, даже раз в неделю видеться с Эдвином – и то не разрешают!

Потом Тони говорит, что в «Дом на лугу» его пустили только при условии, что Бритт позвонит маме Хедвиг и проверит, что он действительно здесь.

Мама смотрит на телефон. Он тут же щёлкает, и раздаётся звонок.

– Алло? – говорит мама. – Да, привет, привет. Да, он здесь. Конечно. Да, разумеется. Да, сразу домой. О’кей. Пока, – мама вешает трубку и садится за стол. – Э-хе-хе, – вздыхает она. – Так я и знала.

Тони отпивает немного морса.

– А ты не можешь с ней поговорить? – просит он. – Я скоро подохну от скуки.

Мама высасывает кусочек теста, застрявший в зубах.

– Не уверена, что это поможет. Если Бритт что-то решила, её не переубедишь.

Мама морщит лоб и долго думает. Потом отодвигает чашку и смотрит на Тони.

– Когда мне было пятнадцать, – говорит она, – я тоже была раггаром.

Хедвиг чуть со стула не падает. Да не может быть! Не может быть, что её милая мамочка была раггаром! В джинсовой жилетке и с прыщавым носом! Неужели она тоже носилась по деревне и поджигала гаражи?

– Это правда, мама? – спрашивает Хедвиг.

Мама кивает:

– Ну да. У меня был мопед «Рекс».

Тони жуёт булочку и заинтересованно наблюдает за мамой.

– А мой папаша тоже был раггаром? – спрашивает он.

– Ну конечно. Обалденное время! Но наша мама не всегда была в восторге от моих проделок. Однажды, например, я пришла домой коротко стриженная и с пачкой жевательного табака в кармане. Это стало последней каплей. Мама заперла мопед и сказала, что теперь я буду сидеть дома и вязать прихватки до самого совершеннолетия. Нехило, да? – добавляет она и серьёзно смотрит на Тони.

Широко раскрыв глаза, Тони качает головой.

– Но знаете, что я сделала? – спрашивает мама.

– Нет, – хором отвечают Хедвиг и Тони.

– Прошла конфирмацию. И мама снова была счастлива. Она разрешила мне забрать из гаража мопед. И не вязать прихватки, если я пообещаю отрастить волосы и жевать табак, только когда она этого не видит.

– А что такое конфирмация? – спросила Хедвиг.

Мама отхлёбывает кофе.

– Конфирмация – это такая штука, которую проходят в пятнадцать лет. Но сперва надо позаниматься со священником в специальной группе вместе с другими подростками. И кое-что обсудить. Например, как себя вести, если хочешь, чтобы тебя считали взрослым, и всякое такое. И, когда священник решит, что подросток готов, то в церкви устраивают конфирмацию. Многие родители просто мечтают об этом.

Тони глядит на маму так, будто она – сам Христос.

– Пройти конфирмацию? Думаешь, сработает? – спрашивает он.

Мама кивает:

– Во всяком случае, стоит попробовать.

Потом они долго сидят за столом, мама отправляет в духовку ещё одну порцию булочек. Тони словно прорвало. Он смеётся и шутит своим надтреснутым голосом. Под конец он так раздобрился, что, повернувшись к Хедвиг, спрашивает:

– А чё у тебя глаза такие красные? Ну и видок, я тащусь.

Хедвиг не отвечает. Глаза снова набухают от слёз.

Мама вздыхает.

– Проблемы в школе, – говорит она.

– Да? – спрашивает Тони. – Чё случилось?

И, хотя Хедвиг этого не хочет, мама рассказывает Тони всю длиннющую историю про Макса-Улофа, про выдумку Хедвиг, про разбитый нос и кулаки Альфонса. И про то, как Хедвиг, всегда такая разговорчивая, вдруг стала бледная и молчаливая, как привидение.

– Каждый день он вытворяет что-нибудь новенькое. Я уж и не знаю, что делать, – говорит мама, кроша булочку.

Тони во все глаза смотрит на Хедвиг.

– Вот индюк, – говорит он.

Хедвиг прячет лицо в ладонях.

– А ещё он засунул мою сумку в унитаз.

Тони смотрит на мокрую сумку, которую мама постирала и повесила на батарею. Залпом выпивает морс, ударяет стаканом по столу и встаёт.

– Забудь об этом. Всё будет хорошо. Мне пора.

Потом идёт в прихожую и надевает деревянные сабо. Мама и Хедвиг стоят на крыльце, глядя, как Тони, описав почётный круг и просигналив на прощание, исчезает за поворотом.

– А что он имел в виду, когда сказал, что всё будет хорошо? – спрашивает Хедвиг.

Мама пожимает плечами.

– Трудно сказать, – говорит она. – Кто их разберёт, этих раггаров.

Смерть

Кто их разберёт, этих раггаров. Узнает ли Хедвиг когда-нибудь, что хотел сказать Тони, сидя у них на кухне в «Доме на лугу»? Недели бегут одна за другой, а Альфонс так ни чуточки и не подобрел.

Последний день апреля выдался на редкость тёплый. В канаве у спортивной площадки из травы выглядывают маленькие жёлтые солнца на ножках. Мать-и-мачеха. Цветы потягиваются, зевают и думают, что сегодня, наверно, канун Вальпургиевой ночи. Так оно и есть. Дома папа готовит майский костёр.

Учитель раскрыл окно настежь, чтобы вдохнуть немного весны в своих бледных перезимовавших учеников. С верхушки дерева доносится крик кукушки. Она вернулась из далёкой Африки. Ку-ку!

– Ай-ай-ай, – говорит учитель и зловеще улыбается. – Это была южная кукушка.

– А что такое южная кукушка?! – кричат все.

И тогда учитель рассказывает, что в давние времена люди верили, что кукушка может предсказывать будущее. Кукушку, которая кричала на юге, называли южной кукушкой. На севере – северной, на востоке – восточной, а на западе – западной.

Восточная кукушка сулила утешение. Северная – печаль. Западная кукушка – радость, она была лучше всех. А кукушка, кричавшая на юге, предсказывала смерть!

Все переглядываются. Смерть! Неужели кто-то сейчас умрёт?

– ХА-ХА! – вопит Альфонс. – А я знаю, кто умрёт!

– Кто, кто? – спрашивают все.

– Уродский осёл Хедвиг!

Глаза учителя чернеют.

– Хватит идиотничать! – рявкает он. – Всё, что я рассказал про кукушек, – это просто суеверие!

Но Хедвиг чувствует, как по спине пробежал ледяной холодок. А вдруг это не суеверие, вдруг Альфонс прав! Макс-Улоф всю зиму бродил по лесам и питался одним снегом. Вдруг ровно в эту секунду он упал костлявыми рёбрами на землю и испустил последний вздох? Почему ты не пришла за мной, Хедвиг? – возможно, подумал он перед смертью.

Когда Хедвиг возвращается из школы домой, папа уже складывает на поле костёр – он натаскал целую кучу хлама, чтобы спалить сегодня вечером. Костром в Вальпургиеву ночь встречают весёлый май.

– Привет, креветка! – говорит он. – Как дела?

– А это правда, что, если кукушка кукует на юге, то кто-то умрёт? – спрашивает Хедвиг.

Глаза у папы сияют.

– Неужели ты слышала кукушку? Так рано? – спрашивает он. – Вот здорово! И где?

– Да не важно, в школе, – бормочет Хедвиг и тащится в сад.

Папе невдомёк, как можно чего-то бояться. Взрослые считают, что все опасности – ерунда.

Под сенью большого клёна из земли торчат серые кресты. Это кладбище. В детстве Хедвиг хоронила здесь землероек и половинки дождевых червей. Тогда смерть казалась ей почти что забавной. Положив мёртвое животное в тачку, Хедвиг трижды торжественно обходила вокруг дома, а потом сворачивала под клён и рыла там могилку.

Теперь смерть не кажется ей забавной. Она ненавидит смерть и кукушку вместе с ней! С какой стати ей приспичило кричать на юге – глупая птица!

Но вот папа закончил возиться с костром. Волосы взмокли от пота.

– А теперь я хочу выпить пива, – говорит он, проходя мимо клёна. – Пошли домой?

Хедвиг качает головой.

– Ну ладно.

Папа исчезает за дверью.

И тогда Хедвиг со всех ног бежит на луг. Хвостик на макушке болтается и подпрыгивает. Далеко на горизонте чёрной полоской тянется лес.

– МАКС-УЛОФ!

Эхо грохочет высоко в облаках. Если Макс-Улоф жив, он услышит. И придёт.

– МАКС-УЛОФ, МЫ ЗДЕСЬ! ВЫХОДИ!

Какое-то время Хедвиг стоит молча и смотрит на ёлки. Макс-Улоф не выходит.

Зато по дороге катит сосед Альф на своём экскаваторе. Земля оттаяла, вот он и решил на радостях немного покопать.

Экскаватор едет медленно, почти ползёт. Хедвиг выходит на обочину поздороваться. Альф всё ближе и ближе. Огромный ковш с тремя тупыми зубьями скрипит и пускает слюни. Всё ближе, ближе и ближе…

Проезжая мимо Хедвиг, Альф машет. Хедвиг машет в ответ. Экскаватор исчезает за поворотом, и Хедвиг глядит на дорогу. Там лежит уж, плоский, как ремень. Это пришла смерть.

Хедвиг верещит от радости. Значит, Макс-Улоф жив! Она бежит через лужайку к дому.

– Мёртвая змея! Мёртвая змея!

Папа хмурит лоб.

– И чему тут радоваться? – говорит он.