Хедвиг совершенно не виновата! Нильсон Фрида

Макс-Улоф больше не сердится

Лето приближается гигантскими шагами. Совсем скоро в высокие деревянные двери школы постучатся летние каникулы. Крыльцо украсят молодыми берёзками, дети наденут нарядную белую одежду, и колокол на церкви в Хардему зазвонит, возвещая о начале десяти длинных, свободных от учёбы недель.

Но сначала Хедвиг поедет в другую церковь, ту, что находится в Хакваде, потому что всю семью пригласили к Тони на конфирмацию!

Тони предстоит сделать шаг навстречу взрослой жизни. Когда мама паркует синий «сааб» возле церкви и они выходят из машины, с неба шпарит горячее солнце. Но в церкви прохладно. Стены сложены из толстого холодного камня.

На скамье впереди сидят Ниссе и Бритт. Бритт кусает ногти. Вдруг Тони опозорится! Вдруг он споткнётся и нырнёт головой в купель или обзовёт священника индюком. Это будет полный провал.

Двери закрывают. С балкона звучат первые звуки органа. Священник выглядывает из сакристии, и длинной вереницей появляются все те, кто сегодня пройдёт конфирмацию. На них длинные белые сорочки, почти как в день святой Люсии. Но не совсем. На головах молодых людей нет длинных колпаков, а во главе шествия нет Люсии с красной лентой на талии. Вместо Люсии впереди шагает Тони, зажав в своих кулачищах крест.

Бритт так счастлива, что поднимает руку и машет ему. Тони растерянно машет ей в ответ, чуть не уронив крест на землю. Но, опомнившись, успевает его подхватить. Бритт бледнеет. Она хватается за лоб, а потом опускает голову на плечо Ниссе.

Молодые люди садятся на стулья перед публикой. Священник начинает говорить. Пока слова эхом гуляют по церкви, Хедвиг озирается по сторонам. Вдоль стен стоят деревянные ангелы. Руки у всех отвалились, выглядят ангелы так, будто их притащили сюда со свалки. На лицах грусть, источенная червями древесина рассохлась.

Рассохнешься тут, если вот так целыми днями стоять и слушать проповеди. Хедвиг уже кажется, что прошло слишком много времени. Она и не думала, что конфирмация – это так надолго.

Но вот священник закончил речь, молодые люди тоже что-то сказали, и теперь пора причаститься. Каждому дают небольшое печеньице и глоток вина, чтобы напомнить о последней трапезе Иисуса Христа, которую он съел перед тем, как его распяли на кресте.

Молодые люди опускаются на колени и открывают рты. Угостив всех, священник спрашивает, хочет ли кто-то ещё причаститься. Бритт и Ниссе встают. Хедвиг – тоже. Она любит печенье и не слышит, что мама шёпотом велит ей остановиться.

Священник смеётся, когда Хедвиг протягивает руку.

– Пожалуйста.

Хедвиг откусывает. Но на печенье совсем не похоже. По вкусу больше напоминает бумагу. Даже хуже. Маленький кусочек во рту разбухает, превращаясь в склизкий комок. И наконец проскакивает в глотку, как червяк.

Но в руке ещё много осталось. Хедвиг смотрит на священника. Он улыбается. Ему, наверно, кажется, что ничего изысканней этих печений и быть не может.

– Я на потом оставлю, – бормочет Хедвиг. И, положив печенье в карман, бежит к маме и папе.

– Это только для тех, кто прошёл конфирмацию, – шепчет мама. – Только тогда можно причащаться[3].

Хедвиг сглатывает, пытаясь прогнать неприятный вкус. Уж она-то постарается как-нибудь обойтись без конфирмации!

Все запевают, и подростки снова выстраиваются вереницей. Наконец всё закончилось! Когда Тони проходит мимо, Хедвиг слегка дотрагивается до него.

– Привет, Тони, – шепчет она.

Тони улыбается.

– Как там Альфонс, всё нормально? – спрашивает он.

– Да! – отвечает Хедвиг, потому что после визита Тони Альфонс стал как шёлковый.

Тони уходит.

– Это вы о чём? – шепчет мама. – Что он имел в виду?

– Да так, ерунда, – говорит Хедвиг. – Секрет.

Под сиплые звуки органа они выходят на улицу. Солнце приятно согревает лицо. Возле церкви стоят Бритт и Ниссе и восхищаются новым рабочим местом Тони. Каждый день, кроме выходных, на протяжении восьми недель ему нужно будет вставать в шесть утра и поливать цветы на всех церковных могилах. Это для того, чтобы расплатиться с владельцем сгоревшего гаража.

Мама прокашливается:

– Ну а теперь, когда ему придётся каждый день так вкалывать, по вечерам можно, наверно, и на мотике погонять?

Можно, считает Бритт. Раз Тони даже конфирмацию прошёл, значит, не такой уж он дурачок.

– Да, – соглашается Ниссе, который тоже когда-то гонял на мопеде. – Если в твоих жилах течёт кровь раггара, без свободы тебе никак.

Мама подмигивает Хедвиг, и семья направляется к синему «саабу». Они едут домой, за окном зеленеют холмистые хаквадские луга.

На лугу в Энгаторпе стоит Макс-Улоф и молчит, словно воды в рот набрал. Завидев «сааб», он слегка навострил уши: интересно, где они были.

– Мы были на конфирмации! – говорит Хедвиг и протягивает печенье, которое осталось у неё в кармане. Колючей проволоки больше нет, теперь пастбище ограждает только старый забор.

Макс-Улоф медлит. Морда слегка подёргивается. Он делает несколько шагов, опять останавливается. Неуверенно поглядев на Хедвиг, обнажает зубы и хватает печенье. Потом пятится назад. И вот уже печенье лежит у него в животе.

– Понравилось? – говорит Хедвиг. – Ну и чудак же ты, Макс-Улоф. Никогда ещё таких не встречала.

И Хедвиг идёт в дом. На календаре в кухне она отсчитывает дни, оставшиеся до летних каникул. Ждать уже совсем недолго, примерно неделю или вроде того.

Лето будет хорошее, думает она, лёжа в кровати вечером. Так ей кажется, потому что летом всегда хорошо. В гости на ночёвку приедет Линда. И не один раз. Тогда они, может быть, сгоняют на автобусе в Хаквад, к Тони. Или будут купаться под садовым шлангом. И ездить на великах к дачным домикам, где растёт земляника. И хоронить мёртвых мышек под большим клёном. И рыбачить на реке. И есть молодую варёную свёклу с маслом.

Пока Хедвиг перебирает в уме всё то, что они будут делать с Линдой летом, её веки начинают медленно слипаться. Голова тяжелеет, и Хедвиг засыпает. Она дышит спокойно и тихо. Где-то наверху, в небе, мчатся три белые лошади с развевающимися хвостами. Они скачут вперёд, за облака, и вскоре исчезают из виду.

А на большой осине вылупляется из куколки маленький жук-скрипун. Он разминает ножки и вытягивает усики. Он тоже думает, что лето будет очень даже ничего.

Проходит несколько часов, и Хедвиг просыпается. На часах только половина шестого, школьный автобус приедет ещё не скоро. Но что-то её разбудило. Кто-то кричал на лугу.

Тихо, как мышка, Хедвиг сдвигает одеяло в сторону. Надевает треники и просовывает руки в рукава кофты. И тихонько открывает дверь. Из маминой и папиной комнаты доносится храп.

В гостиной лежит чёрная собака Мерси. Ей хочется знать, что происходит.

– Лежи, – говорит Хедвиг. – Мне просто надо кое-что сделать.

Мерси моргает карими глазами. Потом кладёт морду на пол и снова засыпает.

Ступеньки скрипят под ногами. Хедвиг суёт ноги в сабо и открывает дверь. На земле и в воздухе мокро от росы. Над пастбищем пляшет туманное облако, похожее на дым. Хедвиг пробирается по хрустящему гравию в сад. Петух спит, куры спят, свиньи спят, овцы спят.

Только Макс-Улоф не спит. Он кричит.

– Йииииии-ааааа!

Звучит его крик не так, как раньше, не жутко и не пронзительно. Тут что-то совсем другое. Он стоит у калитки и ждёт.

– Привет, – шепчет Хедвиг, и, завидев её, Макс-Улоф замолкает. Он машет хвостом и фыркает.

Какое-то время они смотрят друг на друга.

– Прокатимся? – спрашивает Хедвиг. И забирается на калитку. Макс-Улоф стоит неподвижно, невозмутимый, как плошка с простоквашей. Хедвиг хватается за короткую жёсткую гриву, покачивается на калитке. Макс-Улоф переступает с ноги на ногу, чтобы не упасть.

Потом Хедвиг закидывает ногу. И осторожно запрыгивает ему на спину. Заправски похлопывает осла по шее, так, словно делает это не в первый раз.

– Прости, – говорит она. – Прости, что я сказала, что ненавижу тебя.

Это слово «прости» – иногда у Хедвиг всё-таки получается его сказать. Раз в год уж точно.

Макс-Улоф хмыкает. Да какое ему дело до извинений, ведь они собрались на прогулку!

Пошатываясь, он неуверенно ступает по мокрой траве. Две овцы проснулись, но смотрят на них так, будто думают, что до сих пор видят какой-то странный сон.

Но это не сон – Хедвиг действительно едет верхом на Максе-Улофе.

Потому что, услышав его крик, она поняла, что он хочет сказать. Он говорил, что больше не сердится.

И, пока солнце поднимается над пастбищем, они шагают вдоль изгороди. Макс-Улоф иногда спотыкается. Дело продвигается небыстро. Но ведь поначалу всегда так.