Хедвиг совершенно не виновата! Нильсон Фрида

Когда выпал снег

Но сосед Макс-Улоф никак не поправлялся. Его, похоже, свалил жесточайший грипп. Несколько недель прошло, и снег уже выпал, а он всё лежит в постели пластом. Эллен ничего не остаётся, как поднабраться терпения и ждать.

Слепяще-белый, снег улёгся на черепичную крышу школы, на церковь и на деревья в роще. В Хардему вдруг стало так тихо. Деревья не шевелятся, замерли неподвижно и мёрзнут – так, что ветки сводит от холода. Не колышется трава в канавах, по полям не колесит трактор. Зима молчит.

Но если подкрасться к школе и приложить ухо к окну, где находится класс Хедвиг, можно услышать шум голосов. Это собрались мамы, папы, братья и сёстры. Сегодня день святой Люсии!

Одноклассники Хедвиг набились в подсобку и нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. У девочек в руках свечки на белых бумажных кружочках. Свечки не настоящие, а электрические, на батарейках. У мальчиков на головах колпаки, а на ногах чистые носки. Учитель оглядывает детей. Глаза его блестят.

– Какие же вы красивые! – растроганно говорит он.

Только Альфонс всё испортил – написал на своём колпаке «Сааб Скания».

Ноги Хедвиг зудят и подпрыгивают, она хочет прямо сейчас запеть и повести торжественное шествие за собой, стоять на месте нет никаких сил! Она проверяет, ровно ли сидит на голове корона со свечами, оплетённая брусничными ветками.

– Линда, что ты делаешь? – спрашивает учитель.

Линда делает шпаргалку на бумажном кружке – записывает, в каком порядке будут исполнять песни, просто чтобы не забыть. Линда прячет карандаш в руке.

– Ничего, – бормочет она.

Хедвиг видит, как краснеют её маленькие щечки. Они с Линдой уже давно не разговаривают. Иногда Хедвиг кажется, будто в сердце образовалась дырка. Линда, её лучшая подружка с первого класса, теперь, возможно, никогда больше не будет с ней дружить. Что думает об этом Линда, Хедвиг не знает, а спросить боится.

Учитель качает головой, глядя на Линдины каракули. Потом поправляет галстук.

– Ну что, готовы?

– Да! – шёпотом отвечают дети.

Учитель исчезает в темноте. И они опять ждут. Хедвиг косится на Линду. На светлых волосах мерцают и переливаются блёстки, Линда то и дело сверяется со шпаргалкой.

А что, если подойти прямо сейчас? И шепнуть что-нибудь такое, что её рассмешит. И всё снова будет как обычно!

А вдруг она не засмеётся? Вдруг посмотрит в другую сторону или засмеётся, но как-нибудь неприятно и скажет: «Я с тобой не разговариваю».

Тогда лучше не надо. Тем более что вот уже заиграло пианино. Дети выбегают в раздевалку и выстраиваются в цепочку.

– «В лунном сиянье море блистает…»

Они входят в класс, в свете свечей блестят глаза зрителей. Вспыхивает чей-то фотоаппарат, дети с колотящимися сердцами встают у доски.

Миг такой торжественный, что они почти не дышат. «Люссе лелле», «Море и берег звезда озарила», «Три пряничных человечка» и «Рождество, Рождество» – они исполняют все песни без единой ошибочки. Про конюха Стаффана поют, как и полагается, только мальчики. Потом Хедвиг должна петь «Ночь тиха». Одна. Учитель играет вступление. Хедвиг делает шаг вперёд:

– «Ночь тиха! Ночь свята! В небе свет! Красота!»

Она не сбилась ни разу. Сидя на своём стульчике за фортепьяно, учитель аж вибрирует от гордости, все взгляды устремлены на неё, Хедвиг. Это похоже на сон! На долгий, тёплый, переливающийся нежным светом сон.

И вот уже длинная вереница выходит из класса.

В раздевалке они останавливаются и слушают. Сперва в классе тихо. Потом ещё тише. А потом…

А потом – взрыв оваций! Как будто гром загремел! Все бегут назад кланяться. Они кланяются один раз, и два, и три, а учитель уже включил свет, и они видят своих родителей – заплаканных и счастливых. Вон в углу сидят мама и папа Хедвиг. А рядом – мама Линды, которая работает на подтяжечной фабрике, и папа, который целыми днями торчит в гараже. А вон папа Альфонса в футболке с надписью «Сааб Скания». Так называется компания, в которой он работает, и он нежно смотрит на колпак Альфонса, где написано то же самое. Не сын, а чудо!

Когда аплодисменты стихают, учитель приглашает всех выпить кофе с имбирным печеньем. Что тут начинается! Все хотят излить друг другу накопившиеся чувства.

Сняв корону, Хедвиг бежит к маме и папе. Они разговаривают с Линдиными родителями, и Линда, разумеется, стоит рядом. Хедвиг немного сбавляет шаг. Подойдя ближе, она молча цепляется за папину руку. И только посматривает на Линду. Линда посматривает на неё.

– Привет, креветка! – говорит папа. – Какие вы молодчины!

– Да, просто умницы, – говорит Линдина мама. – А какая чудесная Люсия!

Они не знают, что Хедвиг и Линда не разговаривают.

– М-м, – мычит Хедвиг и смотрит в другую сторону. И тут замечает Эллен. Та направляется к ним. Карин идёт рядом.

Сердце ёкает у Хедвиг в груди.

– Может, пойдём уже? – говорит она папе и тянет его за руку.

Но папа как будто её не слышит, он всё говорит, говорит.

А Эллен уже стоит рядом и смотрит на него.

– Уходи! – шипит ей Хедвиг. – Ты что, не видишь, они разговаривают!

– Хедвиг обещала позвать меня в гости и познакомить с Максом-Улофом, – говорит Эллен, дотрагиваясь до папы. – Можно?

Хедвиг холодеет. Ей кажется, что на голову обрушился потолок.

Папа раздувает грудь.

– Ну конечно, – улыбается он.

– А он уже поправился? – спрашивает Эллен.

– Он уже что? – приподняв брови, переспрашивает папа. – Ты имеешь в виду, удалось ли нам его приручить?

Эллен и Карин удивлённо переглядываются.

– Приручить? – говорит Эллен.

– Ну да, – отвечает папа. – Если ты об этом, то ездить на нём пока ещё нельзя, он ещё слишком непослушный.

Эллен краснеет, Линда недоумённо моргает своими голубыми глазами.

– Но с животными достаточно просто хорошо обращаться… – продолжает папа. – Ослы не всегда бывают смирными.

– Ослы? – говорит Карин. – Макс-Улоф – осёл?

Теперь удивлён папа.

– Ну конечно. – Он смотрит на Хедвиг. – А ты что про него сказала? Что он – кто?

Тишина. У Хедвиг в глазах чернеет, сейчас она, наверно, брякнется в обморок. О, как бы ей хотелось потерять сознание и пролежать в коме пять лет! Все взгляды устремлены на неё. Но она не может ничего сказать.

– Выходит, и белых лошадей там, где вы живёте, тоже нет? – спрашивает Эллен. – Вообще никаких лошадей нет?

Папа пожимает плечами, он даже не знает, что ответить.

– Насколько мне известно, нет, – бормочет он.

Карин и Эллен стоят молча, словно онемели, и смотрят на Хедвиг. Проходит целая вечность, наконец они разворачиваются и удаляются прочь.

Хедвиг видит, как они подошли к Терезе и зашушукались. Тереза смотрит на Хедвиг. А потом они все хихикают.

Скоро хихиканье раздаётся повсюду, кроме того места, где стоит сама Хедвиг с короной святой Люсии в руке. Мама склоняет голову набок.

– Детка, милая, что ты ещё выдумала? – говорит она.

Папа чешет в затылке. На Линду Хедвиг даже взглянуть боится.

Нет, оставаться тут больше невозможно!

– Поехали домой! – шипит она, голос звучит низко-низко, в горле всё как будто распухло и саднит. Она выбегает в раздевалку и дальше, на заснеженный двор.

Голова горит, Хедвиг летит вперёд по сугробам к парковке. Снежинки вихрем реют в воздухе и садятся ей на лицо – большие, как ватные шарики. Из глаз хлещут слёзы, из носа течёт, всхлипы вырываются изо рта и тонут в снежной буре. «Сааб» закопался в снег по самые колёса. Двери заперты. Хедвиг стоит и кричит на ветру, пока не приходит мама, увешанная ворохом одежды.

Она открывает машину, и Хедвиг, вся синяя, влезает на заднее сиденье. Она ничего не говорит, только плачет.

– Ну не плачь, – утешает её мама. – Не так всё страшно. Вот увидишь, через неделю все всё забудут.

Но папа, который приходит к машине чуть позже, ничего не говорит. Всю дорогу домой он молча смотрит на белые холмы.

Драка

На следующее утро после Люсии Хедвиг не может открыть глаза от страха. Желудок скручивается в узел.

Больше всего на свете Хедвиг хотела бы остаться дома. И никогда не возвращаться в школу. Но такие вещи дети не решают.

Она медленно вылезает из постели. Натягивает штаны и ту же майку, в которой была вчера. Чёрным, дурацким, гадким вчера.

На кухне сидит папа и грызёт сухой хлебец с сыром. Он смотрит на Хедвиг. Потом откладывает бутерброд и хочет что-то сказать.

Но ничего не говорит. Тишина звенит в ушах хуже самого жуткого шума. Папа снова начинает грызть свой бутерброд. Он злится, конечно. Злится, что Хедвиг так стесняется Макса-Улофа, что не смогла сказать одноклассникам правду.

Завтракать ей совсем не хочется, она сидит на деревянном диване в кухне, пока не раздаётся шум автобуса на повороте. Хедвиг суёт ноги в зимние ботинки. Чтобы не возиться с комбинезоном, надевает совсем тоненькую курточку с Микки-Маусом. Сегодня ей всё равно.

Эллен и Карин не здороваются с ней в автобусе, как раньше. Они делают вид, будто её не замечают. Но Хедвиг слышит, как девочки шепчутся, и всё время чувствует на себе их взгляды, которые, как острые ножи, вонзаются ей в затылок.

Вот бы просто пройти в конец автобуса. Вот бы сказать Эллен: завтра я принесу ириски, и мы с тобой будем квиты! А Эллен бы ответила: да, конечно.

Они проезжают тропинку, ведущую к песчаному карьеру.

– И где там живёт твой осёл? – кричит Карин.

И они с Эллен смеются. Нет, подойти к ним Хедвиг не может. Врушка, придумавшая историю про соседа, всё испортила.

Автобус останавливается у школьного забора, и дети высыпают на улицу. Все, кроме Хедвиг – она еле ноги волочит. Когда она входит на школьный двор, девочки уже собрались в кружок у крыльца. Они стоят к ней спиной и шушукаются. В середине кружка торчит одна знакомая макушка – маленькая и светлая, как росток спаржи. Линда.

Это хуже всего. Да, хуже всего то, что Хедвиг соврала Линде, как будто Линда – кто угодно.

– Чего уставилась?

Это Эллен крикнула. Все смотрят на Хедвиг.

– Ничего, – бормочет Хедвиг. Потом разворачивается и заходит за угол. И слышит за собой чьи-то шаги.

Хедвиг срывается с места и бежит. Она не оборачивается – просто бежит что есть мочи, врывается в сарай и запирает дверь.

Шаги приближаются. Кто это? Эллен? Хедвиг прижимается носом к щёлке и смотрит.

Это Линда. Щёки раскраснелись. Она вытягивает шею, а потом поворачивается и пробирается назад по сугробам. Вскоре её уже не видно. А Хедвиг так и стоит.

Когда наконец звенит звонок на урок, Хедвиг вылетает на улицу и сразу бежит в класс. Уронив лоб на парту, она обхватывает руками голову. Она не хочет ничего слышать и не хочет ни с кем разговаривать. Ей хочется только, чтобы всё это поскорее кончилось.

Дети вваливаются в класс, сопливые и с мокрыми ногами. Некоторые хихикают, проходя мимо Хедвиг, а Карин пытается кричать по-ослиному. Правда, больше похоже, как будто она задыхается и вот-вот умрёт от нехватки воздуха.

Учитель что-то рассказывает у доски. Он рассказывает о тех временах, когда вся Швеция лежала под толстым слоем льда. Когда не было школ и школьных друзей. Не было расстроенных пап и дурацких ослов. Ледниковый период – вот были времена!

На обеденной перемене Хедвиг подходит к учителю:

– Я себя плохо чувствую. Можно я посижу в классе?

– Тогда тебе лучше поесть, – считает учитель. – Вот увидишь, тебе сразу полегчает.

Повариха Харриет приготовила варёную колбасу с сыром. В бульоне на дне кастрюли плавает лук, похожий на прозрачных червяков. Все должны взять как минимум два куска колбасы. С подносом в руках Хедвиг идёт и садится за пустой столик. Сидеть одной – всё равно что сидеть под струёй ледяной воды. Но что поделаешь, так бывает, когда соврёшь.

Или всё-таки нет? Линда вдруг встаёт с места и подходит к Хедвиг. Она садится напротив! Долго сидит молча, ковыряясь в колбасе вилкой. Потом улыбается, обнажая передние зубы.

– Осёл, – говорит она. – Круто. Вот кого мне надо завести. Хотя, конечно, считая папашу, один у меня уже есть.

И они хохочут так, что попы подпрыгивают на стульях. Хедвиг кажется, как будто в животе приятно плещется горячий суп! Остальные смотрят на них долгими недоумёнными взглядами.

Линда продолжает ковыряться в еде.

– Послушай… – говорит Хедвиг. – Я не звала тебе знакомиться с соседом… просто потому, что его не существует.

Линда кивает.

– А ещё, когда была Люсия, я голосовала за тебя, – продолжает Хедвиг. – Ты была бы лучше всех.

– Глупость какая, – говорит Линда. Ей бы ни за что не хотелось быть Люсией. Сама она, разумеется, голосовала за Хедвиг. – Больше голосовать тут не за кого. Они поют так же чисто, как старая швейная машинка моей мамы.

Хедвиг распирает от счастья. Оно щекочется внутри неё с головы до самых пяток. Как она могла так долго жить без Линды? Это просто невозможно понять!

Линда хочет знать о Максе-Улофе всё. Лошади её никогда не интересовали, но ослы – совсем другое дело! Хедвиг рассказывает правдивую историю о Максе-Улофе с самого начала и до конца. Когда она вспоминает, как Пэрсон пролил себе на ботинки всё содержимое туалетного бака, они снова хохочут.

Но вдруг Линда стукает Хедвиг по лодыжке. К их столу неспешно подходит Альфонс. Эллен и Карин не спускают с него глаз.

– А зачем вам осёл? – ухмыляясь, спрашивает Альфонс. Он сильный. Руки у него толстые, как булки, а на голове бейсболка, хотя входить в столовую в головном уборе нельзя.

– В смысле? – бормочет Хедвиг.

– Только идиоты заводят дома ослов, – говорит Альфонс.

– Тогда почему же ты до сих пор не завёл? – спрашивает Линда. В горле клокочет смех.

Улыбка сползает с лица Альфонса. Глаза сузились в щёлочки.

– Дебилки, – говорит он и уходит на своё место. Потом долго сидит, злобно зыркая на них из-под кепки.

Когда Хедвиг и Линда встают из-за стола, Альфонс, Эллен, Карин и ещё несколько человек быстро вскакивают со своих мест.

А потом они ходят за Хедвиг и Линдой по пятам, как пиявки. Альфонс вышагивает первым и кричит:

– Ослиха, ослиха, ослиха!

Это он Хедвиг имеет в виду. Хедвиг старается не обращать внимания, хотя это трудно. Слова такие колючие, вот уже несколько голосов выкрикивают:

– Ослиха, ослиха, ослиха!

Слышат все. Пятиклассники и шестиклассники оборачиваются и смотрят.

В животе закипают слёзы. Сердце бешено колотится, щёки пылают. Когда Альфонс, слепив снежок, запускает его в спину Хедвиг, в голове у неё словно грохочет выстрел: БА-БАХ! Она бросается на Альфонса, кулаки горят огнём, секунда – и она со всего маху бьёт его по челюсти.

Альфонс молча смотрит на неё. Из губы сочится кровь. Он принимает стойку, но не успевает ничего сделать, потому что Хедвиг снова наносит удар. А потом ещё и ещё! Альфонс размахивает руками, он попадает по голове и по лицу, но Хедвиг ничего не чувствует, она отчаянно колошматит его, и вот уже оба валяются на земле.

Услышав, что Альфонс плачет, она наконец останавливается. Кровь хлещет у него из носа. Остальные смотрят на неё перепуганными, похожими на чёрные дыры глазами. Альфонс встаёт.

– Я всё расскажу учителю! – кричит он и убегает. Кепка, вся в крови и грязи, остаётся лежать на земле.

Хедвиг чувствует, как затылок пронзает ледяной холод. Это самый дурной поступок из всех, что она когда-либо совершала. Она ещё никогда никого не била. Но тут она просто не могла сдержаться. Зачем он стал обзывать её? Сам виноват!

Скоро звенит звонок. Хедвиг видит каплю крови на крыльце, в раздевалке по полу тянется длинная кровавая дорожка. Но Альфонса там нет, его отвели к медсестре. В классе Хедвиг поджидает учитель. Он весь трясётся от злости, подлетает к ней и хватает за руку.

– Что ты натворила? – орёт.

Хедвиг сидит неподвижно и выслушивает, как учитель отчитывает её, холодная и непроницаемая, как камень. Драться нельзя! Нельзя взять и ни с того ни с сего расквасить нос другому человеку! Отношения выясняют словами, а не кулаками!

Хедвиг тихо отвечает: «да», «нет», «да». Руки болят, на кулаках ссадины. Почему-то никто не говорит о том, что дразниться и кричать «ослиха» тоже нельзя.

Под конец учитель велит ей сходить к медсестре и извиниться перед Альфонсом, который лежит там с белым бантиком на носу и плачет.

Хедвиг медленно встаёт. Опять это слово «прости». Самое трудное слово, которое она знает.

Только сейчас всё в сто раз сложнее! Почему это она должна просить прощения, а не Альфонс? Ведь это она ходила по двору, как последняя дурочка, когда все остальные бегали за ней и смеялись.

Ни за что на свете! Хедвиг хлопает дверью, быстро одевается и уходит. Учитель что-то кричит ей вслед, но она уже далеко.

Под ногами ещё лежит белый красивый снег. Но там, где проходит Хедвиг, на земле остаётся длинная и злобная вереница коричневых следов. Гадские задиры, которые дразнят других! Гадские учителя, которым плевать на справедливость! Чтоб вы все провалились!

Хедвиг идёт в лес и сидит там до конца уроков в своей тонюсенькой курточке. Иногда она с размаху пинает камень или дерево. Иногда из глаз льются слёзы. Когда подъезжает автобус, она пулей влетает в дверь. Она ни с кем не разговаривает. Всю дорогу до дома сидит, прижавшись лбом к стеклу. Стекло холоднющее, но голова кипит.

На засыпанном снегом компосте стоит Макс-Улоф и орёт на всю округу. В стойло он идти не хочет, он предпочитает мёрзнуть на улице.

– Почему ты такой глупый?! – кричит Хедвиг. – Ненавижу тебя!

И тогда Макс-Улоф замолкает. Он долго смотрит на неё своими узкими глазками. Потом разворачивается и уходит. На кончике хвоста болтается ледышка.

Макс-Улоф пропал

Вечером кошки ложатся у батареи и засыпают. Дребезжащий звонок телефона будит их, они поднимают головы и недовольно потягиваются. Мама бежит отвечать. Хедвиг и папа сидят на диване, молчаливые, как два мертвеца. Только телевизор тарахтит про всякую чепуху. Сегодня ночью ожидается снегопад, сообщает дикторша.

Когда мама возвращается в гостиную, лицо её бледно, а губы сжаты. Она выключает телевизор. Папа удивлённо смотрит на неё.

– Звонил учитель, – говорит мама, пристально глядя на Хедвиг. – Знаешь, что он рассказал?

Хедвиг пялится в телевизор, хотя экран погас.

– Да, – шёпотом отвечает она.

Мама подпирает руками бока.

– Альфонс попал в больницу со сломанным носом.

– Да, но он меня дразнил.

– ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО МОЖНО ДРАТЬСЯ!

Хедвиг молит.

– ДРАКОЙ НИЧЕГО НЕ ДОБЬЁШЬСЯ!

Рот Хедвиг сжат, как будто губы зашили иголкой с ниткой.

– И убегать тоже нельзя! – продолжает мама. – Если учитель сказал попросить прощения, значит, надо это сделать! Обещай, что никого и никогда больше не будешь бить!

Слёзы текут по щекам. Хедвиг скрещивает руки на животе.

– Хедвиг, милая, – говорит мама. Её голос снова звучит мягко. – Что он такого сказал?

– Он сказал «ослиха».

Проходит три секунды, не больше. Папа вскакивает и выбегает из комнаты. Дверь в каморку захлопывается.

Он долго сидит там один. Десять минут, двадцать, почти полчаса. Потом дверь открывается.

– Хедвиг, подойди ко мне, пожалуйста.

Хедвиг сползает с дивана и входит в каморку. Папа сидит за столом. Он грызёт большой палец и не знает, как начать.

– Вот как, ты сегодня подралась, – в конце концов выдавливает он. – Я и не думал, что ты на такое способна.

Хедвиг напряжена до предела. Больше упрёков она не вынесет. Если папа скажет что-то ещё, она умрёт.

Но папа гладит её шершавой рукой по щеке. В глазах блестят слёзы.

– Прости, – говорит он.

Что? Хедвиг ничего не понимает. Она думала, он злится на неё из-за драки и всего этого вранья. Думала, он в бешенстве оттого, что она стыдится Макса-Улофа!

Нет, признаётся папа, ему самому стыдно. Стыдно, что он вообразил, будто осёл может заменить лошадь. Это он виноват, что Хедвиг начала врать в школе. Поэтому он так долго молчал.

– Прости, креветочка, – повторяет он и обнимает её.

Его руки большие и тёплые. Волосы Хедвиг цепляются за щетину. Сидеть так очень хорошо.

Но потом он вдруг резко встаёт. Он сейчас же поедет к Карлу-Эрику и снова попросит у него прицеп. Он вернёт Макса-Улофа Пэрсону, потому что не может больше видеть эти страдания!

Папа сбегает по скрипучей лестнице. Кошка Гавана спускается за ним, и скоро Хедвиг слышит, как папа широкими решительными шагами выходит на улицу, в зимний вечер.

И ей сразу становится ясно, что это неправильно. Нельзя отдавать Макса-Улофа. Он должен остаться здесь, в «Доме на лугу», и пусть орёт и капризничает сколько хочет. Она не сможет смотреть, как его увозят к злодею Пэрсону, а всё только потому, что она от него отказалась!

Хедвиг суёт ноги в ботинки и выбегает на улицу. Уже темно. По-декабрьски темно.

Папа остановился на полпути к машине. Он смотрит на пастбище.

– Не увози Макса-Улофа! – кричит Хедвиг. Она догоняет папу и тянет его за руку.

Папа не отвечает. Он смотрит так, словно не верит своим глазам.

И тут Хедвиг понимает, что случилось.

Макс-Улоф пропал. На пастбище никого нет.

Да, длинноухий уродец сбежал. Забор погнут, он переступил через него и убежал в лес. И Хедвиг знает почему. Потому что она сказала ему «я тебя ненавижу». Как она могла сказать такое, да ещё Максу-Улофу, которого никто никогда не любил!

Папа зовёт и приманивает его:

– Макс-У-уло-оф!

Хедвиг закрывает глаза и думает: милый добрый Боженька, сделай так, чтобы Макс-Улоф вернулся. Если ты вернёшь его, я стану самой внимательной хозяйкой на свете и буду каждый день давать ему по кусочку сахара.

Но Макс-Улоф не идёт. Только снег идёт. Толстые пухлые хлопья бесшумно падают на землю. Маленькие непослушные ослиные следы на глазах засыпает снегом. А когда они исчезнут насовсем, то, без всяких сомнений, пропадёт и Макс-Улоф.

Каникулы

Жил-был осёл. Он влачил жалкое, унылое существование в старом и ветхом стойле. Однажды вечером, когда он спал, к нему вбежала женщина в юбках, задранных до колен. Она была толстая, как бочка, и с ней был её муж. А теперь угадайте, что она сделала! Она упала на солому и стала кричать так, что осёл не на шутку перепугался. Вскоре на соломе появился ребёнок. Это был Иисус Христос.

Это случилось много-много лет назад. Когда Иисус подрос, он разъезжал только на ослах и ни на ком другом ездить не желал. Он как бы проникся симпатией к этим милым животным.

Хедвиг много думала про Иисуса и его замечательных ослов. Везёт же некоторым. Когда ты Иисус, никто не станет удивляться, что у тебя дома живёт осёл, все в восторге, что бы ты ни сделал. Совсем другое дело, когда ты не Иисус, а всего-навсего маленькая убогая Хедвиг.

Учитель рассказывает о рождении Христа и не видит, как Эллен тычет пальцем в спину Хедвиг.

– Эй, как поживает твой осёл?

Карин хихикает. Хедвиг не отвечает.

– Слышь! – шепчет Эллен. – Как там осёл?

– Заткнись! – говорит Хедвиг.

Какая несправедливость, что Карин и Эллен можно сидеть вместе, а Хедвиг с Линдой нельзя. Учитель считает, что они слишком много болтают.

Эллен хмыкает: