Разговор с незнакомцем Гладуэлл Малкольм

Глава 4

Юродивый

В ноябре 2003 г. Нэт Саймонс, управляющий активами лонг-айлендского хедж-фонда Renaissance Technologies, разослал нескольким своим коллегам по электронной почте тревожные письма. Благодаря сложной системе финансовых соглашений Renaissance получил долю в фонде, которым управлял нью-йоркский инвестор Бернард Мейдофф, и этот человек показался Саймонсу подозрительным.

Если вы работали в финансовой сфере в Нью-Йорке 1990-х – начала 2000-х гг., то, скорее всего, слышали о Бернарде Мейдоффе. Он занимал офис в самом центре Манхэттена, в элитном небоскребе Липстик-билдинг[19]. Он входил в советы директоров многих крупных финансовых организаций. Он вращался в кругах дельцов из Хэмптонс и Палм-Бич. Его отличали властные манеры и густая грива седых волос. А еще Мейдофф никогда никого не посвящал в свои дела. Последнее-то и беспокоило управляющего активами. До него дошли некие слухи. Человек, которому он доверяет, написал Саймонс в послании коллегам, сообщил ему под большим секретом, что у Бернарда Мейдоффа, не пройдет и года, судя по всему, начнутся серьезные проблемы.

«Да еще прибавьте к этому, что аудитор у Мейдоффа – его собственный шурин, и, кстати, сын у него тоже занимает высокую должность в организации. Все это очень странно; боюсь, мы рискуем столкнуться с замороженными счетами и прочими неприятностями», – говорилось в послании-предупреждении.

На следующий день Саймонсу ответил Генри Лауфер, один из главных боссов компании. Он разделял опасения управляющего активами. Лауфер также добавил, что располагает «независимыми свидетельствами» того, что Мейдофф играет нечисто. Затем Пол Броудер, риск-менеджер Renaissance, обязанный по долгу службы предотвращать вложения в опасные авантюры, предпринял скрупулезный анализ трейдинговой стратегии, которую Мейдофф, по его собственным заверениям, использовал. «По-моему, у него концы с концами не сходятся», – заключил Броудер. Втроем они решили начать внутреннее расследование. Их подозрения усилились. «Я пришел к выводу, что мы не понимаем, как этот человек работает, – скажет позже Броудер. – Мы вообще не видели, откуда Мейдофф получает прибыль. Цифры, которые он объявлял, не подтверждались никакими известными нам способами». Одним словом, руководство компании усомнилось в добропорядочности Мейдоффа.

И что же, в результате Renaissance отказался иметь с ним дело? Не совсем так. Было принято решение урезать свою долю в фонде вдвое, чтобы снизить риск. Пять лет спустя, когда Мейдоффа разоблачили как афериста и основателя крупнейшей в истории финансовой пирамиды, следователи спросили Нэта Саймонса о мотивах такого решения. «Откровенно говоря, я никогда не думал, что он и вправду мошенник», – ответил управляющий активами. Он был готов признать, что не понимает, как действует Мейдофф, что его комбинации отнюдь не безупречны, но отказывался верить, что этот человек – просто отъявленный лжец. У Саймонса были подозрения, однако недостаточные. Они не перевесили презумпцию правдивости.

Переписку Саймонса и Лауфера обнаружили в ходе рутинной проверки, проводимой Комиссией по ценным бумагам и биржам США – правительственным агентством, осуществляющим функции надзора и регулирования американского рынка ценных бумаг. (В дальнейшем мы будем для краткости именовать эту структуру просто Комиссией.) И это был не первый обнаруженный ею случай обсуждения подозрительных операций Мейдоффа. Мейдофф утверждал, что его инвестиционная стратегия привязана к фондовой бирже, но тогда его доходы должны были расти и падать в зависимости от колебаний рынка. Однако прибыль текла к нему ровным потоком, что противоречит всякой логике. Следователь Комиссии Питер Ламор потребовал объяснений. Мейдофф заявил, что якобы обладает исключительным даром предвидения: дескать, у него безошибочно срабатывает интуиция и он всегда знает, когда надо выводить активы, а когда, напротив, вкладываться.

«Мы беседовали очень долго, – вспоминал Ламор. – Понимаете, рассказы про пресловутое “чутье” казались мне странными. Так что я пытался надавить на него, думая, будто тут кроется что-то еще. Я заподозрил, что этот тип располагает какими-то сведениями о всемирном финансовом рынке, которыми не владеют другие участники торгов. И решил хорошенько потрясти его. Я спрашивал снова и снова, но это был абсолютно глухой номер».

Ламор честно доложил обо всем своему непосредственному начальнику, Роберту Соллацо, который тоже считал, что дело нечисто: объяснения про «интуицию» показались ему сущей нелепостью. Но их подозрений оказалось недостаточно, чтобы убедить коллег. Так что в тот момент Комиссия склонилась к презумпции правдивости, и мошенническая схема продолжила действовать.

Строго говоря, на Уолл-стрит нашлось немало дельцов, работавших с Мейдоффом, которые подозревали какой-то обман. Несколько инвестиционных банков отказались с ним сотрудничать. И даже риелтор, снимавший для него офис, догадывался, что клиент хитрит. Но никто ничего не предпринял, и никто не понял, что речь идет о величайшем аферисте всех времен. В этом деле все выбрали презумпцию правдивости. Вернее, все, кроме одного человека.

В начале февраля 2009 г., через месяц с небольшим после того как Мейдоффа наконец-то арестовали, на слушания в конгресс был вызван в качестве свидетеля некий Гарри Маркополос. Прежде об этом Маркополосе, финансовом аналитике, проявившем при расследовании аферы с финансовой пирамидой недюжинные задатки частного сыщика, никто даже и не слышал, однако сейчас его выступление транслировали на всю страну. Этот ничем не примечательный с виду человек в плохо сидящем на нем зеленом костюме нервничал, запинался, не скрывал провинциального выговора. Но он поведал общественности просто поразительную историю.

«Я и мои помощники всячески старались убедить Комиссию провести расследование и остановить финансовую пирамиду, посылая раз за разом обоснованные предупреждения начиная с мая 2000 г.», – объявил Маркополос напряженно внимающим конгрессменам. И подробно рассказал, как они сопоставляли таблицы и графики, моделировали алгоритмы, копали в Европе, где Мейдофф получал основную часть доходов. «Мы знали, что предоставили Комиссии достаточно подозрительных деталей и математических выкладок, чтобы правительство могло положить конец деятельности этого афериста еще тогда, когда ущерб от нее составлял менее $7 млрд». Однако Комиссия ничего не предприняла, и Маркополос снова обратился туда в октябре 2001-го. А потом еще трижды: в 2005-м, 2007-м и 2008-м гг. Ни одно из обращений не возымело результата. Медленно читая по бумажке, Маркополос описывал годы разочарования:

«Я буквально на блюдечке преподнес им крупнейшую в истории финансовую пирамиду, но чиновники отчего-то не удосужились надлежащим образом ею заняться: у них нашлись дела поважнее. Если мошенник, укравший $50 млрд, не настолько важен сотрудникам Комиссии, я хотел бы знать, кто устанавливает для них приоритеты».

Гарри Маркополос – единственный из всех, кто подозревал Мейдоффа в обмане, не поддался на презумпцию правдивости. Он увидел истинную сущность незнакомца, понял, кем тот был в действительности. Во время слушаний один конгрессмен спросил Маркополоса, не хочет ли он переехать в Вашингтон и возглавить Комиссию. После грандиознейшего переполоха в финансовой сфере казалось, что всем следовало бы поучиться у Гарри Маркополоса. Презумпция правдивости – это серьезная проблема. Из-за нее шпионы и аферисты орудуют на свободе, чувствуя себя безнаказанными.

Или нет? Тут мы подходим ко второму главному компоненту теории об обмане и презумпции правдивости, разработанной Тимом Левином.

Гарри Маркополос – бодрый худощавый мужчина. Он уже не молод, но не выглядит на свои годы. Милый, симпатичный, разговорчивый, хотя и отпускает порой неловкие шутки, после которых повисает пауза. Гарри называет себя маньяком: из тех, что дезинфицируют клавиатуру, садясь за компьютер. На Уолл-стрит таких именуют повелителями цифр. «Для меня истина – в математике», – говорит он. Изучая инвестиционные возможности или деятельность компании, Маркополос предпочитает не встречаться с причастными к делу людьми: не хочет повторить ошибку Невилла Чемберлена.

«Мне лучше видеть и слышать, что они говорят, издалека: я опираюсь на их выступления и финансовые отчеты, а потом анализирую всю эту информацию… Моя задача – докопаться до правды. Я не желаю, чтобы у меня сложилось положительное мнение о человеке, который был со мной любезен, потому что это может только помешать сделать объективное заключение».

Потомок греческих иммигрантов, Маркополос вырос в Эри, штат Пенсильвания. Его семья владела там сетью дешевых закусочных.

«Помню, как мои дядюшки гонялись за посетителями, не заплатившими по счету. Выскакивали следом, хватали, заставляли раскошелиться, – вспоминает он. – Я видел, как мой отец дрался с клиентами, бежал за обманщиками по улице. Я был свидетелем того, как люди воруют столовые приборы. Не серебряные, а самые обычные… Как-то раз один парень, здоровый такой, шарил по чужим тарелкам на стойке, и мой дядя сказал: “Не смей, халявщик!” А тот: “Подумаешь, они все равно не стали есть”. Дядя выскочил из-за стойки, схватил его за бороду, вцепился и не отпускает… Я уж подумал: “Ну все, конец. Сейчас этот верзила как двинет, от дяди мокрого места не останется”. К счастью, вмешались другие посетители, так что все обошлось».

Слушая воспоминания Маркополоса, понимаешь: детские годы в семейном бизнесе научили его в первую очередь тому, как опасен и суров этот мир:

«В закусочных крали и жульничали все время. Так что годам к двадцати я научился повсюду замечать обман. Чего только и как только не тащат: в любом бизнесе 5–6 % прибыли элементарно разворовывается. Что, кстати, подтверждает и статистика Ассоциации сертифицированных специалистов по расследованию хищений. Тогда я этих цифр не знал, да и самой этой организаций еще не было, но картину я представлял себе четко. Еще бы, своими глазами постоянно наблюдал, как у наших кур и креветок отрастали ноги, и они исчезали через черный ход. Видел, как коробки с украденным совали на заднее сиденье машины. И не какие-нибудь грабители со стороны, а сами работники».

Однажды, когда Маркополос учился в бизнес-школе, преподаватель поставил ему высший балл, но Гарри перепроверил формулу и увидел ошибку: на самом деле он заслуживал чуть меньшей оценки – о чем и сказал профессору. После получения диплома его пригласили на работу в компанию, занимающуюся внебиржевой торговлей ценными бумагами, где действовало правило: сообщать о любой сделке в течение 90 секунд. Гарри, обнаружив, что правило не соблюдается, мигом доложил об этом наверх. С малых лет мы знаем, что никто не любит доносчиков, и понимаем, что слишком рьяный поборник правды и морали рискует столкнуться с противодействием общества и нажить на свою голову неприятности. Но если в детстве Гарри Маркополоса и учили этому, он явно пропустил родительские наставления мимо ушей.

О Бернарде Мейдоффе Маркополос впервые услышал в конце 1980-х гг. Боссы хедж-фонда, на который он работал, заинтересовались впечатляющими доходами Мейдоффа и велели Гарри изучить и перенять его стратегию. Маркополос честно попробовал во всем разобраться, но так и не смог понять, в чем же именно эта стратегия заключается. Сам основатель фонда утверждал, что якобы получает прибыль, активно торгуя так называемыми производными финансовыми инструментами (деривативами). Однако на рынке бумаг никаких следов Мейдоффа не обнаружилось.

«Я каждый год продавал море деривативов, а потому завел связи в самых крупных инвестиционных банках, которые их приобретают, – вспоминает Маркополос. – Я звонил сотрудникам, ответственным за эти операции, и спрашивал, работают ли они с Мейдоффом. И все как один отвечали отрицательно. Ежу понятно, что если человек занимается деривативами в таком объеме, как заявлял Мейдофф, то он так или иначе будет взаимодействовать с пятеркой крупнейших банков. Если же там тебя не знают и даже не мониторят, значит, ты мошенничаешь. Это ясно как день. Случай не сложный. Все, что мне нужно было сделать, – это просто позвонить в несколько мест».

Уже в тот момент Маркополос оказался на шкале подозрений в точке, куда топ-менеджеры Renaissance Technologies придут лишь несколько лет спустя. Бизнес Мейдоффа не поддавался логическому объяснению, и у Гарри возникли сомнения.

Разница между Маркополосом и руководителями Renaissance, однако, в том, что последние доверяли системе. Мейдофф работал в одном из наиболее жестко регулируемых секторов всего финансового рынка. Если он и впрямь задумал аферу, разве его не вычислил бы один из множества государственных контролеров? Как позже сказал управляющий активами Нэт Саймонс: «Ну хоть кто-то же должен был заметить неладное».

Примечательно, что Renaissance Technologies основала в 1980-х гг. группа математиков и криптоаналитиков. За это время они, вероятно, заработали больше денег, чем любой другой хедж-фонд в истории. Генри Лауфер, один из топ-менеджеров Renaissance, к которому Саймонс обратился за советом, получил докторскую степень по математике в Принстонском университете, он автор научных статей и книг с мудреными названиями вроде «Двумерное нормальное распределение в теории вероятностей» или «Эллиптическая кривая на проективной плоскости». Одним словом, в Renaissance Technologies работали блестящие умы. И все же в данной ситуации они вели себя в точности как студенты из эксперимента Левина, которые видели, что ведущий уходит, догадывались, что конверт с правильными ответами лежит на столе на виду, но не могли связать факты воедино и сообразить, что все подстроено.

Но не таков оказался Маркополос. Вооруженный теми же самыми фактами, он рассуждал принципиально иначе. В его глазах весь мир состоит из обманщиков и простофиль. «Люди слишком доверяют крупным организациям, – говорит он. – Например, аудиторским фирмам, на которые никак нельзя полагаться из-за их некомпетентности. И это они еще в лучшем случае не обладают надлежащей квалификацией, а в худшем – настоящие жулики: помогают аферистам или потакают мошенничеству, закрывая на него глаза. – И дальше мой собеседник делает вывод: – Я думаю, страховая индустрия вся полностью коррумпирована. За этими специалистами очень долго не было надзора, а они имеют дело с триллионами активов и пассивов». По мнению Гарри, от 20 до 25 % акционерных обществ откровенно врут в своих финансовых отчетах.

Он уверен, что мошенники встречаются буквально на каждом шагу.

«Да вот, далеко за примерами ходить не надо. Я недавно опубликовал книгу и теперь завел привычку постоянно проверять отчеты издателя об отчислениях автору, то есть мне, определенного процента с продаж. Так вы даже не представляете себе, какую ахинею он там пишет. Аферисты, которых я вывожу на чистую воду, и то правдоподобнее свои липовые документы составляют».

Маркополос также проявляет бдительность, отправляясь к врачу.

«Кто бы меня ни лечил, я обязательно первым делом сообщаю, что профессионально расследую финансовые аферы, и добавляю, что в любой области немало мошенников. Чтобы не быть голословным, привожу данные статистики: 40 центов с каждого доллара, поступающего в систему здравоохранения, будут выброшены на ветер или украдены. Я поступаю так, чтобы медики не вздумали дурачить меня или моих родных».

В сознании Маркополоса переход от сомнений к неверию не занимает много времени: он осуществляется мгновенно.

В русском фольклоре есть такой персонаж – юродивый, что-то вроде святого дурака. Юродивый – изгой общества, это чудаковатый, не слишком приятный, иногда даже сумасшедший тип, которому тем не менее доступна истина. Вернее, не «тем не менее». Святой дурак знает истину именно потому, что он отверженный. Тот, кто не вписывается в общественную структуру, может свободно высказать неудобную правду или поставить под сомнение то, что остальные считают само собой разумеющимся. В одной русской легенде юродивый смотрит на всеми почитаемую икону Пресвятой Богородицы и объявляет ее работой дьявола. Это возмутительное, просто еретическое утверждение. Но затем кто-то[20] бросает в образ камень, и под растрескавшимся изображением обнажается рыло Сатаны.

В каждой культуре есть своя версия такого персонажа. В известной сказке Ганса Христиана Андерсена «Новое платье короля» монарх шествовал по улице в «волшебном наряде». И ведь никто даже и слова не вымолвил, пока несмышленый мальчик не крикнул: «Да ведь он же голый!» Этот мальчик подобен юродивому. Портные, «сшившие» платье короля, объявили ему, что ткань обладает чудесным свойством становиться невидимой для непроходимых глупцов или же для тех, кто занимает не свое место. Взрослые молчали, опасаясь, что их сочтут несостоятельными. Ребенку же было все равно. В современном мире ближе всего к юродивым люди, разглашающие секретную информацию из соображений морали. Они готовы поступиться верностью своей организации, а часто и поддержкой товарищей ради разоблачения мошенничества и обмана.

Что отличает юродивого от обычного человека, так это особое чутье на неправду. В повседневной жизни, напоминает нам Тим Левин, ложь встречается сравнительно редко, а потому способность распознавать ее не так уж и важна с точки зрения эволюции. В большинстве ситуаций презумпция правдивости оправдывает себя. Если, допустим, вам объявляют в кофейне, что ваш счет составил $6,74, вы можете самостоятельно проверить правильность суммы, задержав очередь и потеряв полминуты своего времени. Или же просто допустить, что бариста говорит вам правду, потому что люди обычно не врут.

Именно так и поступил Скотт Кармайкл. У него было две возможности. Рег Браун сказал, что Ана Монтес ведет себя подозрительно. Ана Монтес, напротив, предложила совершенно невинное объяснение своих действий. С одной стороны, маловероятная, но теоретически возможная ситуация, когда одна из самых уважаемых сотрудниц РУМО вдруг оказывается вражеской шпионкой. С другой стороны, гораздо более возможный сценарий: Браун – просто параноик, которому везде мерещатся предатели. Кармайкл, исходя из презумпции правдивости, выбрал второй вариант. Да и Саймонс рассудил точно так же: в принципе, конечно, Мейдофф может быть основателем крупнейшей в истории финансовой пирамиды, но какова вероятность этого?

Юродивый, в отличие от подавляющего большинства людей, так не думает. Да, статистика говорит, что лжецы и мошенники встречаются достаточно редко. Но сам он видит их повсюду.

Иногда юродивые нужны обществу. Они играют важную роль. Вот почему мы их романтизируем. Гарри Маркополос стал героем саги о Мейдоффе. О разоблачителях пишут книги и снимают фильмы. Но вторая, самая важная часть теории Левина заключается в том, что все не могут быть юродивыми. Это прямой путь к катастрофе.

Левин пишет, что в ходе эволюции Homo sapiens так и не выработали точных и виртуозных методов изобличения обмана, потому что трата времени на придирчивый разбор чужих слов и действий не составляет для нашего биологического вида преимущества. Удобнее считать, что незнакомец говорит правду. Как формулирует Левин, в данном случае оптимальным вариантом является компромисс между презумпцией правдивости и риском быть обманутыми:

«В обмен на собственную уязвимость для иногда встречающихся лжецов мы получаем способность успешно коммуницировать и взаимодействовать в обществе. Выигрыш огромен, а издержки на его фоне ничтожны. Да, нас иногда обманывают. Но это просто плата за работающую систему».

Это может показаться сухим умствованием, ведь все мы видим, сколько бед приносят окружающим отдельные типы вроде Аны Монтес или Бернарда Мейдоффа. Мы доверяем ближним по умолчанию, а в результате шпионы остаются нераскрытыми, аферисты гуляют на свободе, и от этого страдают люди. Но Левин считает, что отказ от презумпции правдивости обошелся бы нам значительно дороже. Если бы все на Уолл-стрит вели себя как Гарри Маркополос, там наверняка изжили бы мошенничество, но при этом установилась бы столь густая атмосфера всеобщей настороженности и подозрительности, что не было бы и самой Уолл-стрит[21].

Летом 2002 г. Гарри Маркополос отправился в Европу. Они с напарником искали инвесторов для нового фонда, который собирались основать. Маркополос встречался с управляющими активами в Париже, Женеве и других финансовых центрах Западной Европы, и то, что он узнал, ошеломило его. Оказывается, Бернард Мейдофф вел дело с необычайным размахом. Если не покидать Нью-Йорк и общаться только с дельцами на Уолл-стрит, сочтешь, что это фигура местного масштаба, один из многих, кто обслуживает богатеев с Восточного побережья. Но Маркополос обнаружил, что Мейдофф действует по всему миру. Размер его мошеннической империи был намного больше, чем Гарри предполагал сначала.

Именно тогда Маркополос решил, что его жизнь в опасности. Сколько же влиятельных и богатых людей кровно заинтересованы в том, чтобы удержать Мейдоффа на плаву! Уж не поэтому ли его неоднократные обращения в надзорные органы ни к чему не привели? Имя Маркополоса было известно большим людям в Комиссии по ценным бумагам и биржам США. И пока грандиозная афера не предана огласке, он не мог чувствовать себя в безопасности.

Гарри рассудил, что теперь будет логично обратиться к генеральному прокурору штата Нью-Йорк Элиоту Спитцеру, который зарекомендовал себя как один из немногих выборных чиновников, считающих нужным проверять, что творится на Уолл-стрит. Но надо было соблюдать меры предосторожности. Спитцер происходил из богатой влиятельной семьи. А вдруг и он тоже вложился в фонд Мейдоффа? Маркополос узнал, что прокурор собирается в Бостон, где будет выступать с речью в Библиотеке им. Джона Кеннеди. Аккуратно удалив все указания на себя, Гарри распечатал свои документы на чистых листах и вложил их в простой коричневый конверт формата А4. Затем, желая подстраховаться, положил этот конверт в другой, побольше. Чтобы не оставить отпечатки пальцев, он надел перчатки. Выбрал самую просторную одежду, а сверху еще накинул пальто, которое было ему велико на пару размеров. Словом, сделал все, чтобы его не узнали. Маркополос пробрался в зал и незаметно сел в сторонке. После выступления он попытался лично вручить документы Спитцеру. Но не смог приблизиться к нему – и в результате доверил конверт женщине из свиты с просьбой передать его по назначению.

«Я рассчитывал сделать все лично, – вспоминает Маркополос, – но пришлось прибегнуть к посредничеству какой-то дамы. Я элементарно не сумел протиснуться к прокурору, так плотно его обступили люди. А потом Спитцер вышел через заднюю дверь. Как выяснилось, он, даже не перекусив, сел в лимузин и рванул в аэропорт, чтобы успеть на последний рейс в Нью-Йорк… В общем, Элиот Спитцер так и не получил мою папку».

Примечательно, что в то время Маркополос был президентом Бостонского общества аналитиков финансовой безопасности – профессиональной ассоциации, насчитывающей 4000 членов. Ему вовсе не нужно было приходить на лекцию Спитцера инкогнито, одетым в безразмерное пальто, чтобы передать документы, запакованные в два слоя бумаги. Он мог просто позвонить в офис прокурора и договориться о встрече. Я спросил его, не проще ли было именно так и поступить.

Маркополос: Да, я тоже жалею об упущенной возможности. Я, прямо скажем, дал тогда маху. Надо было просто позвонить Спитцеру и попросить о личной встрече. Хотя, конечно, еще не факт, что он принял бы меня.

Малкольм Гладуэлл: Но ведь вы бы обратились к нему не как частное лицо. Если учесть, какой пост вы тогда занимали…

Маркополос: Да, согласен. Услышав, что я обнаружил крупнейшую в истории финансовую пирамиду, Спитцер наверняка бы заинтересовался… Думаю, меня бы приняли.

Малкольм Гладуэлл: Так почему же вы этого все-таки не сделали? Все могло быть иначе.

Маркополос: Ну, что уж теперь говорить. В любом случае идеальных расследований не бывает. Людям свойственно ошибаться, и я тоже не исключение.

Сейчас, когда прошло уже более 10 лет, Маркополос прекрасно понимает, что совершил ошибку. Но почему же этот блестящего ума человек, сумевший раскрыть хитроумный обман Мейдоффа, не смог заставить нужных чиновников отнестись к себе серьезно? Это стало следствием отказа от презумпции правдивости. Если вы изначально исходите из недоверия, то не можете выстроить эффективных социальных связей.

Недаром Левин пишет:

«То, что нас иногда обманывают, не мешает нам передавать свои гены потомкам и не угрожает выживанию вида. А вот успешное общение, напротив, имеет для выживания огромное значение. Так что этот, казалось бы, компромисс на самом деле не такой уж и компромисс».

Коммуникация Маркополоса с прокурором оказалась, мягко говоря, неэффективной. Кстати, а что насчет той женщины, которой Гарри отдал конверт? Как выяснилось, она не принадлежала к сопровождающим Спитцера, а работала в Библиотеке им. Кеннеди. Так что возможностей приблизиться к прокурору у нее было не больше, чем у самого Гарри Маркополоса. Но даже будь иначе, она почти наверняка сочла бы своей обязанностью оградить такую важную фигуру, как Спитцер, от загадочных мужчин в безразмерных пальто и с коричневыми конвертами в руках.

Не сумев достучаться до Комиссии, Маркополос стал носить с собой пистолет. Он обратился к начальнику полиции маленького массачусетского городка, в котором жил, и рассказал ему о своей деятельности по разоблачению Мейдоффа. Заявил, что его жизнь в опасности, и умолял не регистрировать официально его заявление. Начальник полиции предложил ему носить бронежилет, но Маркополос отказался. Он 17 лет числился в армейском резерве и кое-что знал о методах убийства. Гарри полагал, что убрать его пошлют профессионалов. Две пули в затылок, и никакой бронежилет не поможет. Маркополос установил дома самую современную сигнализацию. Сменил замки. Старался каждый вечер возвращаться с работы разными путями. В автомобиле постоянно смотрел в зеркало заднего вида. Когда Мейдоффа наконец-то арестовали, Маркополос сперва ненадолго почувствовал себя в безопасности. Но затем понял, что прежняя угроза просто-напросто сменилась новой. Разве не будет теперь Комиссия охотиться за его архивом? Ведь за все эти годы у него скопилось немало тщательно задокументированных доказательств ее, по меньшей мере, некомпетентности, а то и хуже – соучастия. Если за ним придут, решил Гарри, единственная возможность спастись – отбиваться как можно дольше, пока не подоспеет помощь. Он зарядил ружье 12-го калибра и набил его магазин полудюжиной патронов, а также приготовил еще два десятка про запас. Потом откопал свой старый армейский противогаз: вдруг злоумышленники распылят слезоточивый газ? Только представьте, как он сидел дома с оружием наготове, пока мы все спокойно занимались своими делами.

Глава 5

Мальчик в душевой: дело Сандаски

Прокурор: В 2001 г. вы учились в аспирантуре Пенсильванского университета. Скажите, не приходилось ли вам быть в то время свидетелем какого-либо необычного происшествия?

Маккири: Да, приходилось.

Прокурор: Не могли бы вы рассказать суду об этом происшествии?

21 марта 2017 г. Идет заседание суда округа Дофин в городе Харрисберг, штат Пенсильвания. Свидетельствует Майкл Маккири, бывший нападающий, а затем помощник тренера футбольной команды Пенсильванского университета: рослый, уверенный в себе, с ежиком темно-рыжих волос. Его допрашивает Лора Дитка, заместитель прокурора штата Пенсильвания.

Маккири: Однажды вечером, находясь на футбольном стадионе, я зашел в раздевалку… Распахнул дверь. Услышал, что в душе бежит вода, а затем услышал шлепки и прошел в следующую дверь, которая была уже открыта и подперта. Мой шкафчик располагался рядом с душевой, в которой явно кто-то был. А звук шлепков заставил меня заподозрить, что там не просто принимают душ.

В этот момент Дитка останавливает свидетеля, дабы спросить его, в котором часу все это происходило. Маккири поясняет, что в пятницу в половине девятого вечера. В этой части кампуса было тихо. На стадионе почти никого. Двери заперты.

Дитка: Ясно. Извините, я вас перебила. Позвольте еще вопрос. Вы упомянули про звуки шлепков. Это не были хлопки в ладоши типа аплодисментов?

Маккири: Нет-нет.

Дитка: Вы говорили про другой звук?

Маккири: Да.

Маккири рассказывает, что оглянулся через правое плечо и в зеркале на стене увидел отражение того, что происходило в душевой. Там был обнаженный мужчина, который стоял, как сформулировал свидетель, «позади несовершеннолетнего».

Дитка: Удалось ли вам разглядеть этого, как вы сказали, несовершеннолетнего? Давайте уточним: мы говорим о подростке лет шестнадцати-семнадцати или он выглядел младше?

Маккири: Он был младше.

Дитка: Ясно. Как бы вы определили возраст этого мальчика?

Маккири: Примерно от десяти до двенадцати.

Дитка: Хорошо. Эти двое были одеты или раздеты?

Маккири: Раздеты, оба абсолютно голые.

Дитка: Вы видели какие-нибудь движения?

Маккири: Медленные, слабые, едва заметные.

Дитка: Понятно. Опишите, пожалуйста, что это были за движения и кто их производил.

Маккири: Джерри, который стоял позади мальчика, прижавшись к нему.

Дитка: Вплотную?

Маккири: Да, именно.

Дитка: Животом к спине?

Маккири: Да.

Джерри, упомянутый Майклом Маккири, это не кто иной, как Джерри Сандаски, только что оставивший пост тренера защитников в футбольной команде Пенсильванского университета. В этом учебном заведении, где все просто одержимы футболом, Сандаски был весьма почитаемой фигурой. Маккири знал его не один год.

Он поднялся на второй этаж и позвонил родителям.

«Наш сын – высокий дюжий парень и совсем не трусишка, – рассказывал суду отец Майкла, после того как тот закончил свидетельствовать. – Но его буквально трясло. Это чувствовалось по голосу, он у него был настолько странный, что мать сразу все поняла, едва сняв телефонную трубку. Она сказала мне: “Джон, случилось что-то экстраординарное”».

В феврале 2001 г., после того как он увидел Сандаски в душевой, Маккири отправился к своему боссу, Джо Патерно, легендарному тренеру университетской футбольной команды.

Дитка: Вы объяснили ему, что видели Джерри Сандаски в душе, голого, вместе с ребенком?

Маккири: Да, конечно.

Дитка: И сказали, что он вплотную прижимался к мальчику?

Маккири: Да, мэм.

Дитка: И упомянули, что слышали эти звуки шлепков?

Маккири: Да.

Дитка: Ясно. А какой была… Я не спрашиваю, что он конкретно сказал. Какой была его реакция в целом? Как повел себя Джо Патерно?

Маккири: Огорчился. Он откинулся в кресле и закрыл лицо руками, а глаза у него вроде как стали грустными.

Патерно доложил обо всем своему начальнику, директору спортивных программ Пенсильванского университета Тиму Кэрли. Тот, в свою очередь, сообщил о происшествии другому представителю университетской администрации, Гэри Шульцу. И уже вместе они отправились к ректору университета Грэму Спэньеру. Началось расследование. Настал день, когда Сандаски арестовали, и на суде открылись весьма странные обстоятельства. Восемь молодых людей свидетельствовали, что этот человек сотни раз в течение нескольких лет совершал с ними развратные действия: в гостиничных номерах, в душевых на стадионе и даже в подвале своего собственного дома, в то время как его жена находилась наверху. Так что в общей сложности Сандаски инкриминировали 45 эпизодов сексуальных домогательств и растления несовершеннолетних. Пенсильванский университет выплатил жертвам насилия компенсацию на сумму свыше $100 млн[22]. Бывшего тренера осудили и приговорили к 60 годам тюремного заключения. Джерри Сандаски стал самым ненавидимым в Америке человеком – именно так называется посвященная ему книга Марка Пендерграста[23].

Однако самое поразительное обстоятельство этого дела скрывается за словами «настал день». Сцена в душе, которую видел Маккири, произошла в 2001 г. Расследование злодеяний Сандаски началось спустя почти 10 лет, и лишь в ноябре 2011-го его наконец-то арестовали. Почему правосудие вершилось так долго? После ареста Сандаски в центре внимания оказались руководители Пенсильванского университета. Джо Патерно, тренер университетской футбольной команды, был вынужден уйти на пенсию и вскоре умер. Его статую, установленную всего лишь двумя годами ранее, снесли. Тима Кэрли и Гэри Шульца, двух представителей университетской администрации, к которым обращался Маккири, обвинили в преступном сговоре, воспрепятствовании правосудию и недонесении о преступлениях против детей. Оба отправились за решетку. И в финале этого опустошительного скандала обвинение переключилось на ректора университета, Грэма Спэньера, который возглавлял университет целых 16 лет и создал ему репутацию в научном мире. Спэньера любили и уважали. Однако в ноябре 2011 г. его сместили с должности, а через шесть лет осудили за оставление несовершеннолетних в опасности[24].

На пике скандала Сандаски дал интервью спортивному обозревателю Бобу Костасу.

Костас: Вы признаете себя педофилом?

Сандаски: Нет.

Костас: Но, по собственному признанию, вы ходили в душ вместе с подростками. Это совершенно недопустимо. Кроме того, есть множество свидетельств о том, что вы ложились в постель с мальчиками, которые ночевали в вашем доме, в подвальном помещении. Что вы скажете об этом? Если вы не педофил, то как же это называется?

Cандаски: Ну, просто я проявляю большой интерес к подрастающему поколению… Скажем так: я страстно увлеченный человек, который изо всех сил старается… э-э-э… помочь в жизни молодым людям. Я прилагал много усилий к тому, чтобы найти с ними общий язык.

Костас: Но ведь то, что вы сейчас описали, – классический образ действий многих педофилов?..

Cандаски: Ну… можете так считать. Не знаю.

Он нервно смеется и, пытаясь оправдаться, пускается в пространные рассуждения.

А затем интервью продолжается.

Костас: Вы испытываете половое влечение к несовершеннолетним… к мальчикам?

Cандаски: Испытываю ли я влечение к своим воспитанникам?

(Пауза.)

Костас: Да.

(Длительная пауза.)

Cандаски: Половое влечение… ну, я бы не стал так ставить вопрос… Просто, знаете, я… меня радуют молодые. Я… люблю находиться среди них, в их обществе. Я… я… но нет, я не испытываю влечения к мальчикам.

И вот такому человеку Грэм Спэньер позволил резвиться в кампусе своего университета.

А теперь вопрос на засыпку: уверены ли вы – даже сейчас, зная истории Аны Монтес и Бернарда Мейдоффа, а также ознакомившись с работами Тима Левина, – что на месте Спэньера повели бы себя иначе и нарушили презумпцию правдивости?

Джерри Сандаски вырос в округе Вашингтон, штат Пенсильвания. Его отец заведовал районным развлекательным центром, где работали детские спортивные секции. Семья жила в том же здании, над помещением центра. В доме всегда водились бейсбольные биты, мячи для баскетбола и американского футбола. И было полно ребятишек, желающих поиграть. Став взрослым, Джерри Сандаски воссоздал мир своего детства. Его сын И-Джи однажды назвал отца «несостоявшимся директором детской площадки». Джерри устраивал у себя во дворе состязания по кикболу и, как говорит И-Джи, «вовлекал в игру всех детишек до одного. У нас были самые многочисленные кикбольные команды в США – в матчах участвовало по 40 пацанов». Джерри и его жена Дороти воспитывали шестерых приемных детей, а также фактически были родителями для еще очень многих ребят. «Они брали столько воспитанников, что даже ближайшие друзья семьи не могли всех запомнить, – писал Джо Познански. – Детишки постоянно окружали Джерри, так что стали просто частью его личности».

Сандаски всегда был балагуром и шутом. В автобиографии – озаглавленной, как это ни дико, «Тронутый» (Touched) – Джерри подробно рассказывает о своих многочисленных проделках: как он намазал сажей трубку на телефоне учителя химии, как разозлил спасателей в бассейне, когда проказничал там с детьми. На четырех с половиной страницах описываются бои водяными шариками, которые он организовал в колледже. «Где бы я ни появился, там тут же затевался кавардак, – пишет Сандаски. – Бльшую часть своей жизни я живу в своем воображаемом мире. В детстве я обожал прикидываться кем-нибудь другим, да и сейчас, став взрослым, тоже люблю притворяться и дурачиться вместе с ребятишками. Притворство всегда было составляющей моей натуры».

В 1977 г. Сандаски основал благотворительный фонд под названием «Вторая миля» (The Second Mile), который занимался реализацией программ для неблагополучных подростков: это было что-то вроде летних оздоровительных лагерей. За годы существования «Второй мили» через нее прошли тысячи местных мальчишек из бедных и проблемных семей. Сандаски водил их на футбольные матчи. Устраивал состязания по боксу. Дарил детям подарки и писал письма, возил ребят на экскурсии, приводил к себе домой. Многих из этих мальчишек воспитывали матери-одиночки. Сандаски старался заменить им отца.

«Будь Сандаски лишен обычных человеческих слабостей, у многих в университете возникло бы искушение причислить его к лику святых», – писал в 1999 г. журналист Sports Illustrated в статье, посвященной уходу Джерри Сандаски из тренерского штаба университетской футбольной команды.

А вот относящаяся к тем же временам выдержка из статьи в газете Philadelphia Inquirer:

«Если, встретив его случайно в коридоре мотеля, вы обратитесь к Джерри со словами, хотя бы отдаленно напоминающими похвалу, он так весь и зардеется, а на лице его появится очаровательная смущенная улыбка. Он занимается этим не ради славы. Хитроумные комбинации, которым Сандаски учит своих воспитанников на футбольном поле, разыгрываются на глазах миллионов. Но когда он открывает дверь, впуская в свой дом очередную неприкаянную душу, зрителей не бывает. Мера благородства этого человека определяется тем, что свою работу он делает без всякой публичности».

Первые вопросы к поведению Сандаски возникли в 1998 г. Один из воспитанников «Второй мили», проведя день у Джерри, вернулся домой, и мать заметила, что у него влажные волосы. Сын объяснил, что они с Джерри тренировались, а потом принимали душ в раздевалке на стадионе. Мальчик сказал, что Сандаски обхватил его руками и произнес: «Я из тебя все кишочки выдавлю». А потом поднял на руки, «чтобы вымыть мыло из волос», причем ступни ребенка касались бедра тренера[25].

Женщина рассказала об этом случае Алисии Чемберс, психологу, которая занималась с ее сыном. Та посоветовала матери не делать из мухи слона, поскольку сам ребенок явно не видел в происходящем ничего дурного. Себя он описывал как «самого счастливого мальчика на свете», потому что с таким другом, как Сандаски, мог без труда посещать все матчи на университетском стадионе.

Инцидент сочли исчерпанным.

Следующий неприятный эпизод, о котором стало известно, случился через десять лет, с Аароном Фишером, мальчиком из неблагополучной семьи, который ходил во «Вторую милю» с четвертого класса. Он близко подружился с Сандаски и часто ночевал у того дома. Мать Аарона считала Джерри «просто ангелом каким-то». Но в ноябре 2008 г. 15-летний Аарон сказал ей, что ему неприятны некоторые моменты в поведении Сандаски. Джерри плотно обхватывал воспитанника сзади и запрокидывал на себя. Затевал возню, которая оставляла тягостное ощущение.

Подростка отвели к детскому психологу по имени Майк Гилэм, приверженцу теории о том, что жертвы сексуального насилия нередко так глубоко зарывают в сознании этот травматический опыт, что извлечь воспоминания можно, только проявляя великую заботу и терпение. Гилэм не сомневался, что Сандаски сексуально эксплуатировал Фишера, но мальчик ничего такого не помнил. Он ходил к психологу снова и снова, иногда по нескольку дней кряду, не один месяц, и Гилэм всячески ободрял и увещевал пациента. Как сказал потом один из полицейских, расследовавших дело, «с того момента, как этот человек попал в поле нашего зрения, прошли месяцы, прежде чем первый парнишка заговорил. Сначала: “Да, Джерри массировал мне плечи”, потом повторял это раз за разом, пока наконец мы не дошли до момента, когда пацан стал рассказывать, что с ним происходило на самом деле». В марте 2009 г. Фишер кивнул в ответ на вопрос, был ли у него оральный секс с Сандаски. К июню он наконец ответил «да».

Итак, за 10 лет мы имеем две жалобы на поведение Сандаски. Ни одна из них, однако, не привела к его аресту. Почему? Виновата все та же презумпция правдивости.

Достигли ли подозрения той степени, при которой от них уже невозможно было отмахнуться, как в ситуации с мальчиком в душевой в 1998 г.? Нет. Психоог, работавший с ребенком, написал в отчете, что поведение Сандаски отвечает схеме «потенциального растлителя, постепенно внушающего доверие к себе и навязывающего физический контакт как часть “особых”, “нежных” отношений». И ключевое слово здесь «потенциальный». А сотрудник местного департамента социального обеспечения, которого также привлекли к делу, высказался еще менее определенно. По его мнению, речь шла о «серой зоне», куда попадают «пограничные случаи». После этого с мальчиком пообщался еще один социальный педагог, по имени Джон Сисок, который заключил: «Нет оснований считать, что имел место какой-либо инцидент, подпадающий под определение сексуального домогательства, также не усматривается никакой устойчивой психологической и поведенческой схемы, обычно присущей взрослым, склонным к сексуальной эксплуатации детей». То есть Сисок вообще не увидел никакой опасности. Он только заметил, что следует поговорить с Сандаски о «необходимости впредь избегать подобных пограничных ситуаций».

Когда социальный работник и полицейский нанесли совместный визит Сандаски, тот признал, что обнимал мальчика, но отрицал «любую сексуальную подоплеку». Подтвердил, что и до того ходил в душ со своими воспитанниками. Он сказал: «Клянусь богом, ничего не было». И не забывайте, сам мальчик ни в чем не обвинял тренера. Так что остается делать в подобной ситуации? Исходить из презумпции правдивости.

История Аарона Фишера казалась столь же противоречивой[26]. Содержание его воспоминаний постоянно менялось: и в беседах с психологом, и в выступлениях перед коллегией присяжных. Сначала он говорил, что оральный секс прекратился в ноябре 2007 г.; в другой раз сказал, что они занимались этим с лета 2007-го до сентября 2008-го; потом заявил, что все началось в 2008 г. и продолжалось еще в 2009-м. Сперва Аарон утверждал, что много раз удовлетворял Сандаски. Но через неделю объявил, что подобное произошло лишь однажды, а через пять месяцев вообще отрицал, что такое в принципе было. Дважды в течение 2009 г. Фишер давал показания Большому жюри, но, похоже, коллегия присяжных заседателей не сочла его слова убедительными, поскольку было принято решение не привлекать Сандаски к суду.

В поисках других жертв полиция принялась методично опрашивать мальчиков, посещавших «Вторую милю». Ничего подозрительного не обнаруживалось. Так прошло два года. Прокурор, который вел это дело, уже почти сдался. Чем он располагал? Есть взрослый мужчина, которому нравится дурачиться с мальчишками. Да, у некоторых людей возникали сомнения в его моральном облике. Но мы помним: сомнение – не враг веры, а ее спутник.

И вдруг, как гром среди ясного неба, прокурору приходит по электронной почте анонимное письмо. В нем сказано: «Я пишу насчет дела Джерри Сандаски. Вам непременно нужно, если Вы этого еще не сделали, допросить Майкла Маккири, помощника тренера футбольной команды Пенсильванского университета. Он, кажется, был свидетелем какого-то инцидента, в котором были замешаны Сандаски и ребенок».

Это вам уже не взбалмошные подростки с нестойкими воспоминаниями. В лице Майкла Маккири прокурору наконец явилась возможность выдвинуть обвинение против Сандаски и администрации Пенсильванского университета. Майкл оказался свидетелем развратных действий тренера и сообщил об этом своему непосредственному начальнику, однако никакой реакции со стороны руководства не последовало – и это за 11 лет. Если вы читали о случае Сандаски в те дни, когда поднялся весь этот шум, то, вероятно, вам предложили именно такую версию, очищенную от любых сомнений и неопределенностей.

«Вы, полагаю, слышали афоризм, что абсолютная власть развращает абсолютно, – сказала прокурор Лора Дитка в своей обвинительной речи на суде над ректором Пенсильванского университета. – Я бы хотела подчеркнуть, что Грэма Спэньера развратила его власть и ослепило внимание СМИ к его персоне и репутации; это тщеславный управленец, который оказался не способен управлять вверенным ему учебным заведением». Правосудие решило, что вину за преступления Сандаски должно разделить все руководство Пенсильванского университета. Спэньер, по словам Дитки, сделал выбор. «Нетрудно представить, как ректор говорит Кэрли и Шульцу: “Сохраним это в тайне, и нечего огород городить. Не станем докладывать наверх. Не будем сообщать властям. Лишний шум нам ни к чему”».

Если бы все было так просто.

В Майкле Маккири 196 см росту. Когда он играл в американский футбол за команду Пенсильванского университета, то весил 102 кг. На момент происшествия в душевой ему исполнилось 27, он находился в прекрасной физической форме. Джерри Сандаски был на 30 лет старше его и не мог похвастаться крепким здоровьем.

Первый вопрос: если Маккири был абсолютно уверен, что на его глазах творится непотребство, то почему он не ворвался в душевую и не положил этому конец?

В третьей части книги я расскажу вам о нашумевшем случае изнасилования в Стэнфордском университете. Преступление обнаружилось, когда два аспиранта, проезжая в полночь по кампусу на велосипедах, увидели на земле мужчину и женщину. Мужчина лежал на женщине сверху и совершал характерные движения. Женщина была абсолютно неподвижна. Когда свидетели подошли поближе, насильник вскочил и побежал прочь. Они бросились в погоню. Подозрительных обстоятельств хватило, чтобы у этих парней сработал «спусковой крючок», отменяющий презумпцию того, что они наблюдают вполне невинную сцену секса по обоюдному согласию.

Маккири же увидел нечто куда более подозрительное – не двух взрослых, а мужчину и ребенка, полностью голых. Однако он не вмешался, а ретировался из раздевалки, взбежал на второй этаж и позвонил отцу. Тот велел ему ехать домой. И попросил друга семьи, профессионального врача, прийти к ним и послушать рассказ Майкла.

Вот какие показания этот самый доктор, его зовут Джонатан Дранов, впоследствии дал под присягой:

«Майкл сказал, что услышал звуки, характерные для секса. Я попросил его уточнить, какие именно. Но он просто повторил: “Ну, знаете, такие звуки, какие бывают, когда двое занимаются сексом”. В общем, я так и не понял, что конкретно он имел в виду. Майкл не дал никаких пояснений сверх этого, не сообщил никаких деталей. Я попытался поднажать, и стало ясно, что больше ему сказать нечего. Я спросил, что он видел. Майкл ответил, что не видел ничего, но, надо отметить, он был при этом порядком испуган и взвинчен».

Дранов – врач. По закону он обязан заявлять обо всех ставших ему известными случаях насилия над детьми. Так что возникает второй вопрос: почему Дранов не сообщил властям о разговоре с Маккири? Разумеется, его спросили об этом на суде.

Адвокат Сандаски: Итак, в тот вечер вы настойчиво выспрашивали у Маккири, что именно он видел, но, насколько я понял, ничего конкретного он вам не сказал. Я прав?

Дранов: Абсолютно.

Адвокат: Ясно. Однако у вас сложилось впечатление, что Маккири слышал звуки секса. Это так?

Дранов: Не совсем. Звуки, которые он истолковал подобным образом.

(Обратите внимание на это слово: «истолковал».)

Адвокат: И вы посоветовали Маккири рассказать об этом происшествии своему боссу, Джо Патерно. Это так?

Дранов: Да, это так.

Адвокат: Но вы не порекомендовали ему обратиться в службу защиты детей или в органы социального надзора?

Дранов: Нет.

Адвокат: Не посчитали, что необходимо поставить в известность полицию?

Дранов: Нет.

Адвокат: Или хотя бы оповестить службу безопасности кампуса?

Дранов: Нет.

Адвокат: И сами вы тоже не сочли рассказ Майкла поводом обратиться в полицию. Это так?

Дранов: Да, так.

Адвокат: Я правильно понимаю, что причина заключалась в следующем: описанное Маккири не показалось вам достаточно криминальным, чтобы немедленно заявлять об этом властям?

Дранов: Да, абсолютно верно.

Вот так: Дранов, лично слышавший рассказ Майкла в день происшествия, попросту не воспринял его всерьез.

Когда спустя несколько лет свидетель давал показания в суде, ситуация усложнилась. Сначала Маккири утверждал, что видел Сандаски в душе в самом начале весны, 1 марта 2002 г., в пятницу. По воспоминаниям Маккири, кампус был пустынен, а на следующий день – в субботу, 2 марта, утверждал Майкл, они встретились с Джо Патерно. Но следователи, просеяв архив университетской электронной почты, обнаружили, что Маккири напутал. Их встреча с Патерно состоялась годом раньше – в субботу, 10 февраля 2001 г., а значит, инцидент в душе, предположительно, имел место накануне – в пятницу, 9 февраля.

Но тогда картина не сходится. Маккири запомнил, что в тот вечер, когда он видел Сандаски в душевой, в кампусе почти никого не было. Однако именно в тот пятничный вечер кампус выглядел как угодно, но только не пустынным. Рядом, на ледовой арене, проходил матч местных хоккеистов с командой Университета Западной Вирджинии. Встреча началась в 21:15, так что на улице наверняка толпились болельщики. А буквально в пяти минутах ходьбы, в Центре Брюса Джордана, выступала популярная канадская рок-группа Barenaked Ladies. Словом, в этой части кампуса царил полный бедлам.

Джон Зиглер, журналист, много писавший об этом скандале, утверждает, что в тот отрезок времени единственным пятничным вечером, когда кампус мог выглядеть пустынным, остается 29 декабря 2000 г. – один из дней рождественских каникул. Если Зиглер прав, – а его доводы выглядят убедительно, – то возникает и третий вопрос: если Маккири стал свидетелем насилия, то почему он ждал целых 5 недель – с конца декабря до начала февраля, прежде чем сообщил об этом в администрацию университета?[27]

Обвинение на процессе Сандаски сделало вид, будто этих неопределенностей и двусмысленностей не существовало. Прокурор заявил общественности, что случай предельно ясен. В убийственном 23-страничном обвинительном заключении, оглашенном в ноябре 2011 г., сказано, что «помощник тренера [подразумевается Маккири] увидел голого мальчика… упершегося ладонями в стену, с которым голый Сандаски совершал анальный половой акт». И на следующий день Маккири будто бы «пришел домой к Джо Патерно и рассказал ему о том, что видел». Однако ни одно из этих утверждений не подтверждается фактами, верно?

Ознакомившись с подобными формулировками в официальном заключении Большого жюри, Маккири написал Джонель Эшбах, главному обвинителю по делу Сандаски, электронное письмо. «По какой причине мои показания слегка исказили и не совсем точно передали в вашем документе? – недоумевал он. – Если возникло недоразумение, изложу вам факты еще раз. – И далее: – Я не могу утверждать со стопроцентной уверенностью, что имела место содомия. Я не видел непосредственно сам половой акт. На мой взгляд, это был сексуальный контакт или что-то весьма к тому близкое, как его ни назови». Майкл хотел, чтобы в документ внесли поправки. «Каким образом я могу об этом заявить?» – спрашивал он Эшбах.

Представьте, какие эмоции захлестнули Маккири, когда он понял, насколько извратили его слова. Да, он столкнулся с чем-то, показавшимся ему противоестественным. А потом на протяжении 5 недель боролся с собственной совестью и, должно быть, за это время совсем измучился: «Что это было? Должен ли я кому-то сказать о своих подозрениях? А вдруг я ошибаюсь?» А потом Майкл читает обвинительное заключение, и что он там видит? Обвинение ради своих целей превратило серое в черно-белое. И кем теперь выглядит он? Трусом, который, оказавшись свидетелем сексуального насилия над несовершеннолетним, позорно ретировался и побежал жаловаться родителям, даже и не подумав заявить в полицию.

«Моя жизнь резко, просто кардинально изменилась. Равно как и жизнь моей семьи, – писал он Эшбах. (Сандаски, поздно вечером принимавший душ с мальчиком, был для Маккири незнакомцем, а Эшбах отказалась сделать поправку на то, как трудно иной раз бывает понять незнакомца.) – СМИ и общественное мнение безжалостно растоптали меня, – продолжал Майкл. – За что?»

Полезно будет сравнить дело Сандаски с другим, еще более грандиозным скандалом, разразившимся несколькими годами позже. Там центральной фигурой был Ларри Нассар, медик из Мичиганского университета. Ларри работал врачом в женской сборной США по спортивной гимнастике. Симпатичный, несколько застенчивый очкарик, он казался совершенно безобидным. Над своими пациентками Нассар просто трясся. Знаете, есть такие врачи, кому можно позвонить хоть в два часа ночи, и они мигом примчатся на помощь. Родители спортсменок любили Ларри за то, что он успешно врачевал лодыжки, голени и бедра девчушек, исцеляя сотни травм и повреждений, вызванных гигантскими нагрузками, которым большой спорт подвергает юные организмы.

Специализировался Нассар в лечении расстройства, известного как «дисфункция тазового дна». От регулярных тренировок у гимнасток сокращаются определенные мышцы и сухожилия, которые нужно массировать, вводя пальцы в вагину. Своим пациенткам Нассар проводил эти манипуляции часто и весьма охотно. Без их согласия, без перчаток и без особой необходимости. Он также массировал девушкам грудь. И уж абсолютно без всякой причины медицинского характера запускал пальцы в задний проход. Эти манипуляции служили «доброму» доктору ширмой для получения полового удовлетворения. Летом 2017 г. он отправился за решетку, где и останется до конца своих дней.

Если говорить о расследовании преступлений на сексуальной почве, то случай Нассара довольно прост и ясен. Это вам не «слово обвиняемого» против «слова потерпевшего». Полиция изъяла из компьютера Ларри жесткий диск и обнаружила там внушительное собрание детской порнографии – 37 000 изображений, в том числе омерзительно четких и наглядных.

Он и сам снимал своих пациенток, как они перед процедурой принимают ледяную ванну. Ларри Нассара обвинил не один человек, давший путаные противоречивые показания. Против него выступили сотни потерпевших, рассказавших весьма похожие истории. Говорит Рэйчел Денхолландер, чьи показания сыграли решающую роль в осуждении Нассара.

«В 15 лет меня мучили боли в спине, и Ларри под видом лечения почти год регулярно подвергал меня сексуальному насилию. Он делал это в присутствии моей матери, расчетливо и безошибочно заслоняя происходящее от ее взгляда, чтобы мама не видела, чем доктор занимается».

У Денхолландер были доказательства, документы.

«В 2016 г., выступая здесь, я принесла целую папку документов… В том числе медицинскую карту, к которой прилагалось подробное описание его действий… И свои дневники, из которых видно, какие душевные муки я переживала с тех пор, как начались эти посягательства… Я привела свидетеля, кому рассказывала, что со мной вытворяют… И привлекла свидетельства еще двух женщин, не знакомых мне ранее, которые тоже заявили о сексуальном насилии».

Дело Нассара было кристально ясным. Но сколько времени потребовалось, чтобы свершилась справедливость? Годы. Другая жертва Нассара, Лариса Бойс, пожаловалась на него еще в 1997 г., когда ей было 16. И чем это закончилось? Да ничем. Бойс рассказала о насилии Кэти Клэйгес, тренеру женской команды. Кэти отправилась к Нассару разбираться, однако тот категорически все отрицал. Клэйгес поверила ему, а не девочке. Жалоба Ларисы зародила сомнения, но их оказалось недостаточно. И растление продолжилось. На суде был душераздирающий момент, когда Лариса Бойс прямо обратилась к Нассару:

«Я панически боялась следующего визита к вам, потому что подозревала, что Кэти рассказала о моих жалобах. И, увы, я не ошиблась. Мне было стыдно, горько и странно оттого, что я все выложила своей тренерше. Я живо помню, как вы вошли в кабинет, закрыли за собой дверь, пододвинули стул, сели напротив меня и произнесли: “В общем, так – я говорил с Кэти”. Едва я это услышала, у меня сердце оборвалось. Меня предали. Мне захотелось забиться в глубокую темную нору и затаиться там».

За годы преступной деятельности Нассара родители, тренеры, чиновники – словом, все те, кто мог и должен был вмешаться, – не менее 14 раз получали в той или иной форме сигналы о том, что с врачом что-то неладно. В сентябре 2016 г. газета Indianapolis Star опубликовала убийственный отчет о деяниях Нассара, сопровождавшийся свидетельствами Денхолландер. Но и после этого многие люди из окружения Ларри поддерживали его. Главный врач остеопатического отделения университетской клиники, непосредственный начальник Нассара, говорят, даже заявил студентам: «Это хороший урок всем вам на будущее. Пациентам доверять нельзя – они специально лгут, оговаривая врача, чтобы досадить ему». Кэти Клэйгес передала Нассару открытку «Мы с вами», заставив расписаться на обороте гимнасток из своей команды.

И только неопровержимые улики – залежи омерзительных фотографий, обнаруженных в его компьютере, – заставили общественность изменить отношение к этому человеку.

Такого рода скандалы сразу вызывают желание привлечь к ответу тех, кто пособничал преступникам – покрывал их либо смотрел на происходящее сквозь пальцы, ставя свои финансовые или корпоративные интересы выше справедливости. Однако в данном случае, несмотря на то что все вокруг молчали, заподозрить сговор абсолютно невозможно. Ведь среди тех, кто невольно потакал Нассару, было много родителей его пациенток. Их уж точно не объединяла никакая круговая порука, необходимость отстаивать финансовые или корпоративные ценности. А в результате бездействия пострадали их дети.

Мать одной из юных гимнасток – сама, по иронии судьбы, врач – дала интервью замечательному подкасту Believed («На веру»), посвященному делу Нассара. Эта женщина вспоминает, что находилась в кабинете, пока доктор совершал манипуляции с ее дочерью, сидела буквально в какой-то паре метров от него.

«Однажды я краем глаза заметила, что у Нассара, похоже, возникла эрекция. И, помню, еще подумала: “Ну и дела. Чего только в жизни не случается. Вот ведь не повезло парню: наверняка, если у врача в момент осмотра пациентки в кабинете случается эрекция, бедняга чувствует себя крайне неловко…”

Мне бы тогда насторожиться. Но, понимаете, когда ты сидишь рядом, а он проводит процедуры, ты думаешь только о том, что этот человек – хороший врач и старается помочь твоему ребенку. Ларри был такой приятный. Такой мягкий».

В другом случае девочка пришла на прием с отцом, и Нассар пальпировал пациентку в его присутствии. Вечером юная гимнастка пожаловалась матери. И вот как та вспоминает этот момент:

«Я это помню очень четко, вижу всю сцену, как наяву. Я за рулем, дочка рядом на пассажирском сиденье, и вдруг она говорит: “Сегодня Ларри делал со мной что-то настолько странное, что мне стало не по себе”. Я спросила: “Постой, что именно?” Она ответила: “Ну, он… трогал меня”. – “Где трогал?” – “Вот там”. И ты сразу понимаешь, о чем идет речь, но стараешься убедить себя, что это невозможно».

Женщина позвонила мужу и спросила, не выходил ли он из кабинета во время осмотра дочери. Он ответил отрицательно.

«И… Прости меня, Боже, я успокоилась. Вернее, спрятала свои подозрения в шкаф до самого 2016 г.».

С какого-то момента все рассказы звучат похоже. Вот что говорит еще один родитель: