Назову своей Кистяева Марина
Всё развивалось стремительно, взаимно, на глазах всего честного народа. Несколько раз лейтенанта Калугина вызывали на ковёр, грозились смертельными карами, увольнением, «прилюдной поркой», чтобы другим неповадно было – ничего не помогало. Разве могли помочь разговоры, когда его трясло от одной мысли о Ритке, от воспоминания, от силуэта, мелькнувшего в окне.
Слухи дошли до генерала Калугина, и он решил вопрос по-своему: Измайлова перевели, Маргариту Сергеевну уволили, Игнату запретили под страхом отлучения от семьи встречаться с зазнобой. С тем же успехом можно было запретить солнцу вставать и садиться.
Ритка ушла от мужа. Надоело обманывать, терпеть приступы ревности, бешенства, главное – осточертел деспотизм благоверного по поводу профессии. Всю жизнь лечить угревую сыпь и бактериальную пневмонию у сопливых срочников она не хотела. Муж в свою очередь не собирался позволять жене работать по выбранной специальности. Игнат был солидарен с Измайловым, военный врач, хирург – конский труд, но не восхищаться умом Ритки, её целеустремлённостью не мог.
Она ждала действий от Игната, естественно ждала, только Игнат не торопился решать этот вопрос. Он даже гражданский брак не спешил предлагать, искренне считая подобное сожительство суррогатом. Или всё, или ничего.
Всё с Риткой было для него слишком много, а ничего – не устраивало.
Так они и катились по жизни: не вместе, не врозь, то отпуская друг друга в свободное плавание, то захапывая в безраздельное пользование. Игнат чётко понимал, Ритка – женщина-праздник с заточенными клыками, и точно так же осознавал, что не хочет видеть её рядом до конца своих дней. Никому не охота жить под одной крышей с кровососущим существом. Более того, он сам не желал быть сраным вампиром, который, напившись крови, будет отползать в сторону до следующей кормёжки.
Калугин долго сходил с ума, его ломало, как при героиновой ломке, но понимание, что разрыв – это благо, придавало сил. Как наркоман, он срывался время от времени, постоянно крутил воспоминания о кайфе, желал испытать его снова и снова.
Разве такое скажешь жене? Тем более Шуре! Откровенное безумие – делиться подобным ненормально со всех сторон и ракурсов.
Игнат посмотрел на Шуру, пронзённый пониманием, что последнее время он не вспоминал о Ритке, не думал, не сравнивал. Сейчас, невольно перебирая в памяти события прошедшего десятилетия, он не почувствовал ничего, даже лёгкой досады. Единственное, что его волновало – обида Шуры.
Шура же молча наблюдала за лицом Игната, делала какие-то выводы, которые – Игнат мог дать руку на отсечение, – были ошибочными.
– Рита – женщина, с которой я периодически встречался в течение десяти лет, – спокойно произнёс Игнат.
– Десяти?! – Шура отступила на пару шагов, словно беса увидела своими глазами. – П-почему не женился? – Видимо от неожиданности, она начала заикаться.
– Тебя ждал, – совершенно честно ответил Игнат. – Правда, ждал.
Сделал шаг в сторону Шуры, взял тонкие пальцы, перебрал по одному. Тонкие, подними на свет – словно прозрачные. Поднёс к губам, огладил языком папиллярный рисунок на указательном, оставил поцелуй на безымянном. Почувствовал, как вздрогнула ладошка в его руке.
«Знать бы, где упасть – соломки подстелил бы» – банальная истина, выстраданная поколениями. Знал бы, что встретит однажды на берегу полноводной сибирской реки Александру Ермолину, Шуру – обошёл бы десятой дорогой Ритку, чтобы не расстраивать своего ежа.
– Всё-таки, что ты услышала?
Ведь что-то дошло до симпатичных ушей. Нетрудно догадаться, что именно, но хотелось конкретики. Чтобы успокоить Шуру, чтобы раз и навсегда заткнуть рот бездумно болтающим языком дамочкам.
– Что я Рите Калугина, твоей Рите, – подчеркнула она, – не чета.
– Так и сказали? – усмехнулся Игнат.
– Да, – пожала Шура плечами. – Не чета. Долго ты со мной не протянешь, побежишь к своей ненаглядной Ри-точке.
– Им-то, конечно, виднее. – Игнат едва сдержался, чтобы не высказаться резче. Не для ушей жены выражения, которые крутились на языке боевого офицера. – Странно, что ты в мишень пальнула, а не им в голову, – подавил он смех, вспоминая, как хладнокровно Шура расстреляла несчастную пулестойкую пластину.
– Нельзя наводить боевое оружие на человека, – серьёзно ответила Шура. – Это первое, чему учил папа, когда давал ружьё в руки. А если навёл – стреляй, – спокойно продолжила.
Вспомнился Ермолин – крепкий верой старообрядец, охотник-промысловик с колким, цепким взглядом зелёных, словно нечеловеческих глаз. Такой, если наведёт – выстрелит.
К ночи выбрались на улицу. Правильней было отправиться домой, но Игнат употреблял, когда жарили шашлык, а сажать за руль Шуру ему не хотелось, усталость и расстройство – плохой напарник в пути.
Мелкий дождь, накрапывающий последнюю пару часов, прекратился. Разошедшийся было ветер стих, а потом и вовсе воздух замер, ни шороха вокруг, как в космосе – лишь низкое, чёрное небо и брызги рассыпанных, бледных звёзд.
Шура надела ветровку поверх толстовки с капюшоном, спортивные брюки, кроссовки, распустила волосы – обычная двадцатилетняя девчонка. Красивая, молодая, манкая до одури, до спёртого дыхания, и всё равно самая-самая обыкновенная, мало похожая на строгого, насупившегося ежонка, которого Игнат встретил совсем недавно на дороге из сибирского, потерянного в тайге села в районный центр.
– Привыкаешь к новой жизни? – Игнат остановился, развернул Шуру к себе. – Легче тебе?
– Сейчас легче, – кивнула она в ответ.
– Вот и прекрасно.
На обратном пути Шура заспешила в номер, замёрзла. Игнат же замедлил шаг, кивнув жене, чтобы поторопилась. Проводил взглядом, убедился, что свет в окнах загорелся сразу, как только Шура переступила порог корпуса – значит, добралась без происшествий. Остановился рядом с приятелями, которые допивали оставшийся от шашлыков алкоголь в компании жён, тех самых кумушек, что так неосторожно, нелестно отозвались о Шуре, сравнив с Риткой. Игнат предпочёл думать, что это была неосторожная реплика, не предназначенная для ушей жены полковника Калугина.
– Слав, подойди сюда, – подозвал он одного из гуляющих.
– О, давай к нам! Где молодую жену потерял? – понеся хмельной, добродушный гомон вперемешку с безобидными смешками.
– Я спешу. – красноречиво подмигнул Игнат тёплой компании, давая понять, что его ждёт нечто более интересное, чем распитие элитного алкоголя под остывшее мясо и выдохшийся лимонад.
– Чего? – подлетел Слава.
Слава в прошлом месяце стукнул тридцатник, но, несмотря на приличное для возраста и выслуги звание и должность, он так и оставался Славой – никак не Вячеславом.
– В тире твоя Жанна с подружкой неосторожно вслух почесали языками, Шуре это не понравилось, мне тоже, давай больше такого не повторится. – Он показал взглядом на блондинку рядом с женой Славы – пьяные, весёлые, дурные бабёнки.
– Ой, да ладно, ляпнули, не подумав, – засмеялся Слава.
– Помнится, ты в мае в сауну ездил, – задумчиво сказал Игнат, хлопнув по карману, в поисках несуществующей пачки сигарет.
Слава тогда серьёзно влип. И ладно бы дело касалось девочек лёгкого поведения, которых он от пьяной отваги вызвал, никто бы не придал значения «прегрешениям», тем более, воспользоваться ими Слава не смог. К приезду секс-тружениц его лучшим другом стал унитаз, бравый офицер пугал Ихтиандра. Он умудрился вляпаться в историю с карточным долгом – продул в покер каталам, на что не только жена, драгоценная Жанна, не закрыла бы глаза, но и начальство.
Игнат прикрыл приятеля, разобрался с ситуацией без лишнего шума и пыли, вот только память у Калугина была хорошая. Профессиональная память.
– Понял, – отозвался Слава, бросая недовольный взгляд на жену.
– Хорошо, что понял. Хорошего вечера, – попрощался Игнат.
Развернулся на месте, двинулся в сторону номера. Паршиво вышло со Славой, но как получилось, так получилось. Поговорит мужик с женой, объяснит, что стоит говорить, когда лучше молчать, а после пойдёт молва, что Калугин не любит, когда до молодой жены доходят сомнительные слухи, переживает, нервничает. А с такими связями нельзя волноваться, как бы болтающим плохо не стало.
В кармане раздался рингтон. Игнат посмотрел на экран телефона, удивленно поднял брови.
– Люба? – проговорил он в трубку. – Здравствуй.
Глава 21
Шура мерила шагами кухню и бросала нервные взгляды на Игната, который сидел на стуле, опершись руками о спинку, и внимательно наблюдал за женой.
Всегда спокойная, она не на шутку разбушевалась, разнервничалась, даже откровенно злилась, хоть и старалась по инерции скрыть эмоции. Благо, Игнат немного научился понимать Шуру, жаль, далеко не всегда. Прямо сейчас реакция жены приводила его в искреннее недоумение. Как и то, что он вообще сказал о звонке Любы и своём согласии помочь. Похоже, лучше было промолчать.
Ничего криминального Игнат не видел. Ни в просьбе о помощи, ни в своём согласии, ни в том, что поделился с женой, но гляди-ка – разозлилась, фыркает, как кот на воду, того и гляди в лицо вцепится.
Ничего особенного Люба не просила, всего лишь помочь найти квартиру для съёма. Ей предложили должность бухгалтера в Подмосковье. Естественно, по знакомству, через седьмые руки, зато с хорошей зарплатой и отличной перспективой. Даже с учётом аренды однушки и оплаты детского садика Кирюшке получалось вдвое больше, чем она наскребала в Новосибирске. Кто в своём уме от такого предложения откажется?
Деть Кирюшку некуда, родители, после отъезды дочери из Кандалов, отстранились, красноречиво дали понять, что теперь Люба сама по себе. Прямо в помощи не отказывали, но привечать не собирались. Выросла? Живёшь своим умом? Живи.
Старший Любин брат уехал на постоянное место жительства в Европу, кажется в Германию, Игнат точно не знал, а младший и вовсе в Австралию. Ничего другого не оставалось, как брать ребёнка с собой.
Люба бы не решилась просить, показываться на глаза мужчине, которому отказала накануне свадьбы, но с ребёнком на руках гордость и стыд – лишнее. Позвонила, попросила подобрать ей жилье – максимально дешёвую, но всё-таки отдельную квартиру, с любой мебелью. В случае, если что-то не устроит, она на месте разберётся сама, но хочется, чтобы было куда отправиться с вокзала.
Игнат хотел было пригласить к себе, да вовремя сообразил, что Люба и Шура в одном доме – паршивая идея. Согласился поискать квартиру, а по приезду отдать ключи и договор, или свести с риэлтором. Одним словом, помочь. Не бросать же женщину, неважно в каких отношениях состояли, одну на вокзале, тем более с ребёнком.
Всё это и выдал Игнат Шуре. Поначалу она кивнула, согласившись, быстро спрятала тень сомнения на лице, а сейчас, когда Игнат уже собирался ехать, отдавать ключи – взбеленилась. Нервничала, переживала, того и гляди устроит скандал в лучших традициях итальянского кинематографа.
– Шур, что случилось? – спросил Игнат, не выдержав нервного мельтешения перед глазами.
– Ничего! – исчерпывающе, в ежином духе, ответила она.
– Посмотри на меня. – Игнат приподнял бровь, внимательно посмотрел на замершую, будто в свете фар лесную зверюшку, жену. Интересно. Интересно… – Шура, ты ревнуешь? – он невольно улыбнулся, как довольный бурундук.
– Нет, – послышался ожидаемый ответ.
Конечно, нет! Шмыгала по кухне, тарелками гремела, несчастную чашку раз десять переставила с места на места, косилась на мужа, как вождь пролетариата на буржуазию.
– Не надо. – Игнат встал с улыбкой, подошёл к Шуре, силясь не источать довольство на километры вокруг себя.
Он и не представлял, что может быть приятно, когда тебя ревнуют. Пусть глупо, нерационально, беспричинно – всё равно приятно. Прежде ревность раздражала, служила красным сигналом – стоп. Ревновать себя он позволял только Ритке, и то лишь первое время, потом отбил охоту. Вернее не ревновать, а показывать ревность – Игната нервировала, откровенно бесила зависимость женщины от него – именно так он смотрел на это чувство. А сейчас, гляди-ка, приятно.
– Не ревнуй. – Он прижал Шуру к себе, обхватив одной рукой, вторую запустил в волосы, машинально провёл по русой косе.
– Не ревнуй?! – Шура вывернулась из объятий, отпрыгнула, зло посмотрела. – Взять и не ревновать?
– Возьми и не ревнуй, – благодушно ответил Игнат.
– Да я… я же вас видела! – вырвалось у Шуры, вместе с неразборчивым писком. – Рядом с пирсом! У реки! А потом… потом… потом это всё! – объяснила она. «Это всё» – максимально доходчиво, на уровне понимания собеседника. – Я постоянно вспоминаю, как ты с ней… целовался, а потом представляю, как не только целовался, а потом, что делал то же самое со своей Ритой! Если бы не Люба, не было бы никакого Сергея, и вообще – ничего бы не было!
Шура накручивала круги по кухне, перечисляя, что она видела, представляла, о чём думала. Игнат же решил, что сошёл с ума, или Шура сошла, или планета слетела с орбиты.
В целом он чувства взбеленившегося ежа понимал. Совершенно ненормальная ситуация, когда одна твоя женщина видит тебя с другой – пусть на тот момент тоже твоей. Можно сколько угодно «включать» современного человека, но глубинное чувство собственности, пусть покрытое глянцем цивилизации, никуда не девается, дремлет до поры до времени. Помноженное же на женское воображение, оно и вовсе имеет разрушительный эффект. Воображение Шуры было не только женским, но и богатым – какую красоту его жена творила, придумывала, разрабатывала, воплощала.
Она заявила, что в будущем хотела бы попробовать себя в ювелирном деле. Игнат тогда удивился. Шура – ювелиром? Перебрал заколки, ободки, серьги, всё то, в чём он ни беса не понимал, и подумал – а почему нет? Из простых бусинок и стекляруса умеет неописуемую красоту сотворить, из драгоценных и полудрагоценных камней тем более сможет.
Оказалось, Шура из ничего способна сотворить не только салатик и ободок, но и, как полагается женщине, – скандал. На почве ревности.
– … и я бы ни за что не стала с Дружининым, если бы не ты с Любой! – Игнат, отвлёкшись на свои мысли, вынырнул в середине монолога Шуры.
Посмотрел внимательно на жену. «Не стала с Дружининым»… что? Обычно так говорят, когда речь о сексе, но Шура определённо досталась Игнату невинной девушкой. Датчика на половом органе у него не было, к гинекологу перед вступлением в брак жену не отправлял, но некоторые вещи очевидны. Просто, бес их раздери, понятны любому школяру!
Шура в совершеннейшем ужасе смотрела на Игната, прикрыв ладонями рот. Зелень глаз стала нечеловечески изумрудной, нереальной. Фантасмагория.
– Шура, что сделал этот Дружинин? – мягко спросил Игнат, понимая, что незначительное повышение голоса – и у Шуры начнётся истерика, если не паническая атака, настолько мертвецки бледной она стала.
А сам в это время пытался вспомнить, где слышал фамилию Дружинин. Сергей, значит, Дружинин. Где?! Вспомнил. В Кандалах, вскользь, от Лёши… Лёши? Ребус какой-то, честное слово!
– Пожалуйста, успокойся, – шепнул он. Осторожно взял за руку Шуру. – Что бы ни случилось, ты здесь в безопасности, – продолжил Игнат, будто ступая по тонкому льду, и повторил: – Ты ни в чём не виновата. Не виновата.
Шура вела себя, как типичная жертва насилия, Игнату приходилось встречать несчастных. Каждая такая встреча выматывала, выворачивала жилы, вытягивала нервные волокна с методичной жестокостью. Он, не моргнув глазом, выбрал бы встать под пули, лишь бы не иметь дело с этой стороной жизни. И всё-таки пазл не складывался, картинка была мутной, покрытой рябью.
– Ты можешь мне рассказать, – не то спросил, не то утвердил Игнат, не особенно надеясь на согласие.
Нужно было успокоить жену, а дальше действовать по обстоятельствам. Скорей всего, понадобится психолог, психотерапевт, наставник, если Шуре именно с ним будет проще.
– Да! – вдруг выпалила Шура, одновременно пятясь и выставляя руки перед собой, показывая, что ближе подходить нельзя.
Игнат демонстративно отошёл на шаг, жестом продемонстрировал, что Шура может беспрепятственно выйти из кухни и квартиры, если пожелает. Естественно, никуда отпускать жену в настолько взвинченном состоянии он не собирался, но жест доброй воли лишним не был. Молча посмотрел на Шуру, та не отводила взгляда от окна, собиралась с духом.
Потом Игнат продолжал молчать, и впервые в жизни не знал, как реагировать. Смеяться? Плакать? Злиться? Ужасаться? Оставалось удивляться хитросплетениям судьбы, которая в один момент бросила костяшки таким образом, что нелепая, случайная встреча у реки вызвала объяснимую физиологическую реакцию у Шуры. А после запустила маховик нелепостей, случайностей, действий осознанных и нет.
Всё вместе это привело в одну-единственную точку – пятачок в благоустроенной кухне Калугина Игната, где стояла Шура.
– Что сказал тебе наставник? – уточнил Игнат, выслушав сбивчивую речь.
Не следовало задавать этот вопрос и отвечать на него не нужно, исповедь – таинство сокровенное для верующего человека. Игнат помнил свой формальный подход к происходящему накануне свадьбы: отбарабанил примерный список прегрешений, который имелся у любого взрослого мужика, кинул в конце «каюсь», получил такой же формальный ответ и был таков. Маскарад, а не таинство – бесцельное действо для всех участников.
– Велел молиться ночь перед чином брачного молитвословия и покаяться мужу.
– Молилась?
Шура послушно кивнула.
– Каяться не стала… – Игнат старался не улыбаться.
Бардак в ежиной голове заслуживал отдельного внимания, разбора по полочкам. Ужас, который Шура испытала с несчастным Дружининым, скорее связан не с насилием, а с возникшим в процессе ассоциативным рядом: мужчина – блуд – грех – наказание. И этот гремучий коктейль из противоречивых, неясных эмоций прилетел прямо в супружескую постель Игната, в виде отказа от банальной миссионерской позиции: блуд – грех – наказание.
Шура покачала головой из стороны в сторону.
– Покаяние – на греческом «метанойя», переводится, как сожаление, раскаяние. Тебе не в чем каяться, тем более передо мной. Ты ни в чём не виновата, – спокойно произнёс Игнат и повторил по слогам: – Не вино-вата.
Шура недоверчиво посмотрела на мужа.
– И что мне с тобой делать, ёж? – улыбнувшись, спросил тот, конечно, не ожидая ответа от Шуры. Что она могла ответить?..
– Ёж? – уставилась в ответ на Игната Шура. – Ёж? Почему ёж?
– Нравятся мне твои кудряшки, – широко улыбнулся он, притянул к себе Шуру, игнорируя лёгкое сопротивление. Поставил перед собой, провёл ладонью по торчащим волоскам у линии лба. – Жутко нравятся.
В итоге Шура выдвинула предложение самой отвезти ключи и договор Любе. Игнату идея абсолютно не понравилась. Вряд ли от того, что она встретится нос к носу с воображаемой соперницей, станет легче. Лишний стресс, не более. Только зря накрутит себя, навертит в ежиной голове такой сценарий, что лучшие режиссёры мирового кинематографа выстроятся в очередь за эксклюзивными правами.
После небольшого спора согласился. Вероятно, посмотреть в лицо своему, если не страху, то неприятию, ревности – полезно. Шура – не маленький ребёнок. В чём-то она совершенно наивна, где-то, наоборот, не по годам умна.
В назначенное время Шура села за руль новенького кроссовера, заверила мужа, что справится с вождением, и отправилась отдавать ключи и договор. Игнат посмотрел на приветливо мигнувшие огни стоп-сигналов, вздохнул и поехал на службу с тяжёлым сердцем.
Естественно, он заранее сообщил Любе об изменившихся планах, та, если и удивилась, вида не подала. Спокойно согласилась встретиться с женой Игната, искренне поблагодарила за заботу, пообещала не задерживать Шуру. В последнем сомневаться не приходилось, разговаривать им не о чем. Любе, поглощённой своими проблемами, вряд ли интересна Шура, её жизнь, переживания. Болезненным любопытством, насколько помнил Игнат, она не страдала.
И всё-таки становилось не по себе, Игната не покидало ощущение, что он совершил фатальную ошибку. Внутри нехорошо скребло, грудь сдавливало от болезненного предчувствия. Интуиция, в простонародье «чуйка», не давала сосредоточиться на повседневных делах, службе. Бесконечно всплывали в памяти мигнувшие стоп-сигналы на белом кроссовере Шуры.
Не выдержал, набрал номер Шуры, ответом ему были длинные гудки, через несколько минут телефон и вовсе оказался выключен или вне зоны действия сети. Позвонил Любе – по времени они уже должны были встретиться – у той тоже телефон оказался вне зоны действия. В совпадения Игнат не верил, в теории заговоров тем более.
– Мага, – обратился он к приятелю, – можешь посмотреть сводки происшествий за сегодняшний день?
– Не наше ведомство, – ответив очевидное, пожал плечами Мага. – Тебе зачем?
– Да так… – неопределённо пробормотал Игнат.
Себе толком не мог объяснить, вываливать сумбур про дурное предчувствие не хотелось. Он – боевой офицер, а не старуха, которой дурной сон приснился. После пары звонков Шуре и Любе с точно таким же, нулевым результатом, заглянул в сводку лично.
ДТП, где Шуриной машины не фигурировало, бытовой криминал, вызовы скорых: отравления, инфаркты, удушья, драки, в том числе одна массовая в противоположном конце города – ничего примечательного.
Вышел, покурил, набрал номер ещё раз, не особенно надеясь на результат, посмотрел ещё раз сводку, которая постоянно обновлялась.
Стрельба в торгово-развлекательном центре, охранник нажал тревожную кнопку. Пока неясно, кто стреляет, сколько человек, что это: криминальные разборки с применением огнестрельного оружия, захват заложников, очередной подросток-стрелок, террористический акт – вариантов хватало.
Адрес центра заставил Игната покрыться ледяным потом и вздрогнуть всем телом, едва сдерживая маты, пронёсшиеся в голове. Именно в тот район отправилась Шура, чтобы передать ключи и договор Любе. Они должны были встретиться на остановке напротив злополучного места стрельбы.
Через семь минут он нёсся с нарушением правил дорожного движения и скоростного режима, чего раньше никогда себе не позволял, надеясь, что в самом паршивом случае в аварии пострадает только он. Город, как назло, буквально парализовало. Навигатор показывал сначала уровень пробок на семь баллов, потом восемь, ещё немного и вспыхнет уверенная девятка.
СМИ молчали, лишь в пабликах социальных сетей стали появляться сообщения, комментарии, предположения, неясные фотографии. Новость покрывалась сплетнями со скоростью звука, вычленить правду от вымысла становилось невозможно.
К тому времени, как Игнат приехал в район торгово-развлекательного центра, площадь вокруг была оцеплена. Толпились корреспонденты, зеваки и взволнованные граждане – родственники тех, кто потенциально находился внутри помещения.
По пути он выцепил взглядом кроссовер Шуры, отчего едва не взвыл. Надежда, что Шура разминулась с бедой, упрямо теплилась в душе. Подошёл, заглянул в окна с тупым желанием увидеть жену, спокойно сидящую за рулём. Естественно, машина оказалась закрыта, Шуры не было, зато на заднем сидении валялся жёлто-красный плюшевый попугай Кирюшки – Игнат запомнил игрушку парнишки, которую тот таскал на вокзале, когда он провожал Любу из Кандалов.
Проскочил ограждения, ткнул корочки в лица ребятам из оцепления, те расступились, предоставив возможность старшему по званию пройти, куда требуется. Махнули рукой в сторону импровизированного «штаба».
– Ты мне своё удостоверение Санта Клауса не тычь, – вызверился майор на Калугина, когда тот подошёл к старшему с требованием доложить обстановку.
Вокруг суетились служивые, подбегали гражданские, кто-то отводил в сторону бесконечных родственников потенциально пострадавших, которые просачивались в закрытую зону, как вода сквозь решето. Тот же майор разразился отборной бранью, когда рядом материализовалась корреспондентка – молоденькая девчонка с задорным хвостом на голове. Журналистку оттащили в сторону под аккомпанемент офицерского мата, после чего майор снова посмотрел на Игната.
– Что у тебя? Говори быстро.
– Жена. – Игнат посмотрел в сторону оцепленного здания.
– Точно? Четыре этажа вывели. Остался только цокольный, супермаркет.
– Скорей всего, на связь не выходит, – поморщившись, ответил Игнат.
Как же он хотел ошибаться! От всей души желал одного, чтобы Шура была среди эвакуированных, где-то там, в толпе, с потерянным телефоном, чтобы телефон Любы попросту сел – стечение обстоятельств. Совпадение. Попугай на заднем сидении белой машинки и вовсе почудился. Галлюцинация!
– Ясно, – только и кивнул майор, однако, выставлять Калугина не стал.
Велел сидеть тихо, не отсвечивать, на порыв Игната отправиться в супермаркет самому, ответил затейливыми оборотами речи, в конце добавив:
– Привыкли там, у себя, шашками махать, а у меня здесь бабы, дети, старики. Переговорщик уже работает, если понадобится, пойдём на штурм, но, скорей всего, уговорим сопляка.
Выяснилось, что стрельбу поднял некто девятнадцати лет от роду. Юнец, который получил лицензию на покупку оружия, после чего отправился восстанавливать справедливость по градации своего больного мозга.
Убрать зачинщика тихо, без шума и пыли, возможности не было. Парень нацепил взрывчатку, грозя взорвать всё в округе к известной матери. СМИ выдали информацию, что это муляж, дабы не поднимать лишней паники и не будоражить взбешённое общественное мнение.
«Сколько это может продолжаться?», «власти бездействуют», «силовики отмалчиваются», – неслось из каждого утюга.
«Очередная жертва буллинга или продуманный террорист?» – вопрошали журналисты, наигранно озадаченно глядя в камеры.
В один миг тягучая атмосфера неизвестности замерла, преобразовав воздух в вакуум, застыла, словно природа за секунду до атомного взрыва. А после люди, как частицы броуновского движения, задвигались в хаотичном порядке, тем не менее, Калугин ясно видел происходящее. Ребят в чёрной форме, основная работа которых была скрыта от любопытных глаз. Оцепление, которое активировалось, сменив расслабленные жесты на жёсткое оттеснение зевак. Появившиеся, словно из ниоткуда, ряды карет скорой помощи, реанимации, пожарных машин. Бумажный стаканчик из-под растворимого кофе, одиноко стоявший там, где несколько минут назад находился матерящийся налево и направо майор.
Звук и запах взрыва, бегущие в панике люди, нечеловеческие крики, распахнутые двери торгового цента, врачи скорой, бойцы в чёрной форме, плач, вой сирен спецтранспорта – всё смешалось в единую, гудящую какофонию.
Игнат ясно вылеплял картину происходящего. Отчётливо понимал, что происходит, куда следует направляться ему, следовал профессиональным рефлексам, выработанными годами.
Он заметил Шуру, вернее – русую косу, свисающую с носилок, и белый кроссовок на ноге, вторая была разута, почему-то даже без носка. В необъяснимом порыве дёрнул ворот рубашки, вырвав пуговицы с корнем, распахнул грудь до середины – ни жара, ни холода не почувствовал. Больше ничего не видел, лишь ступню, какого-то черта без носка. Почему? Почему без носка? Дался ему этот носок!
Рванул за врачами и был остановлен парнем в чёрном. В прорези для глаз балаклавы узнал глаза, которые вряд ли перепутал бы с чужими, даже находясь в состоянии полной невменяемости, а Калугин был вменяем, с ясным, как никогда, сознанием. Точно такие же глаза он видел каждый день в зеркало, только старше на десяток лет. Олег…
– Вынеси, – кинул Олег, всучив орущего ребёнка Игнату.
О том, что в его руках оказался ребёнок, Игнат понял не сразу. Маленькое существо было покрыто кровью от светленькой макушки до ботиночек, извивалось и надсадно орало. Кровь не могла принадлежать этому ребёнку, кому угодно, только не ему. После потери такого количества, маленькое тельце не смогло бы издать ни звука, а оно дёргало ногами, визжало, пыталось драться. К тому же, никто не тронет жертву без предварительного осмотра врача, значит, кровь чужая…
– Не плачь, – машинально пробормотал Игнат, стараясь одновременно удержать малыша и не выпустить из виду бригаду, которая занималась Шурой. – Скоро мама придёт.
На этих словах ребёнок зашёлся в оглушающем визге. Игнат в это время выскочил на улицу, машинально протёр мордашку своей ноше. С леденящим ужасом узнал в мальце Кирюшку – сына Любы. Кровь её?..
Кирюшка вдруг замер, напрягся всем телом, а потом расслабился, издавая лишь нервные всхлипывания. Игнат посмотрел вниз, маленькая ладошка обхватила нательный крестик на груди Игната – старообрядческий, отличающийся по виду от современного православного. Такой же был на груди Любы – скорей всего, знакомое изображение успокоило ребёнка.
Спешным шагом, стараясь не пугать Кирюшку, Игнат подошёл к скорякам, которые неслись навстречу мужчине с окровавленным ребёнком на руках. Малыш зажал в ладошке крестик, всем видом показывая, что не выпустит его. Недолго думая, Игнат отцепил каучуковый шнурок, на котором держался крест, отдал малышу – ему божья помощь была нужнее, если она вообще существует, помощь эта. И передал Кирюшку врачам.
В карету реанимации Игната не пустили, положив огромный болт на его «удостоверение Санта-Клауса», быстро проговорили номер госпиталя, куда доставят пострадавшую, и были таковы, на прощание мигнув стоп-сигналами.
Глава 22
Игнат потёр сухие глаза, надавил ладонями на них, одновременно дёрнув себя за волосы. Неудачная попытка выбраться из кошмара, наподобие знаменитого барона Мюнхгаузена, только тот тянул себя из болота, а Игнат из реальности, где пребывал уже сутки.
Невозможно долгие сутки. Двадцать четыре часа. Одна тысяча четыреста сорок минут. Восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. И ни одного вздоха облегчения.
Поначалу было проще. Приходилось ехать, догонять, искать, задавать вопросы, добиваться ответов, решать, а потом наступила звенящая пустота. Игната окружала ледяная пустыня. Апокалипсис.
Вокруг Игната были люди – много, иногда слишком. Первым примчался лично генерал, тому позвонил Олег, коротко рассказал о жуткой встрече на ступенях торгового центра. Степан Миронович дослушивал новости уже сидя за рулём автомобиля, вдавливая педаль газа в пол.
К тому времени Игнат успел выяснить состояние Александры Александровны Калугиной – тяжёлое. Мельком увидеть Любу, вернее то, что считалось ею – бледно-жёлтое создание на каталке не походило на человека, тем более на женщину, которую он помнил. Состояние врачи озвучили, как «крайне тяжёлое», больше ничего не сказали, волшебные корочки не помогли.
К тому времени, когда отец нашёл Игната, тот успел решить вопрос с транспортировкой Шуры и Любы в одну из лучших, ведомственных клиник города. Естественно, власти города заявили, что пострадавшим будет оказана лучшая из возможного медицинская помощь. Конечно же, она оказывалась. Только зачастую «лучшая помощь» зависит не от оборудования, квалификации врачей или удачи, а от скорости оказания этой помощи – с последним были объяснимые проблемы.
Пока Калугины, вслед за санитарными вертолётами, добрались в ведомственную клинику, собрав все возможные пробки, Шуру и Любу отправили в операционные. К тому времени у проходной госпиталя стояла мать, держа пакет-майку с эмблемой супермаркета, как назло – из сети, где произошёл взрыв.
– Что здесь? – коротко спросил отец, кинув взгляд на набитый пакет.
– Полотенце, мыло, шампунь… волосы у Шуры… коса, – пробормотала мать, пряча слёзы. – Придёт в себя, помыться захочет.
– Ай, – отчаянно махнул рукой отец. – Отдай вон, – кивнул он в сторону сына и поспешил к охраннику.
«Шампунь… волосы у Шуры… коса», – билось в голове Игната набатом.
«Волосы у Шуры… коса», – отдавалось в висках.
«Коса», – звенело в ушах.
– Как я жить буду, мам? – спросил Игнат, когда упал на мягкий диван для посетителей, через час гробового молчания. – Как?
– Вы раньше времени девку мне не хороните, – рявкнул отец. – Крепкого верой рода она. Выдюжит.
Игнат промолчал, мать вздохнула, перекрестилась двуперстием, если бы Игнат был в состоянии генерировать хоть какие-нибудь эмоции помимо страха и отчаяния, он бы удивился. Елена Андреевна была из древнего староверского рода, который корнями уходил в шестнадцатый-семнадцатый век, но в набожности никогда замечена не была.
– Ты Ермолину сообщил? – после минутного молчания спросил отец.
Нового родственника он называл исключительно по фамилии, словно не было у него ни имени, ни обозначения – сват. Ермолин, и всё на этом. Уважение выказывал или пренебрежение – непонятно. Игнат и не стремился понимать, как и не желал лишний раз общаться с тестем.
– Сообщил через Настю, тот просил держать в курсе, – кивнул Игнат.
Теперь он каждые полчаса отправлял сообщения сёстрам Шуры с одним и тем же текстом: «новостей нет».
Нет новостей. Нет!
– Что о дочери Петра Барханова позаботился – хорошо, – продолжил отец. Было видно, что ему бездеятельное просиживание дивана даётся сложно, но медицина – не его епархия. Велела молодая медсестра сидеть, молча ждать – дисциплинировано ждал. И добавил: – Единоверцам помогать надо. Ежели что, и похоронить поможем.
Мать тихо всхлипнула. Шанс на благополучный исход у Бархановой Любы был ничтожно мал, скорей всего его не было совсем, но не отказывают, когда приходит приказ сверху. Та же медсестра обмолвилась, что для Любы вырвали из выходного хирурга, если кто и сможет сотворить чудо, то только он.
– С мальчонкой бы решить, – продолжил отец, имя в виду сынишку Любы. – Где он?
– В детской больнице. – Игнат назвал номер и адрес. – В справочной сказали – состояние удовлетворительное. Похоже, Люба собой закрыла…
– Эх, жизнь… – тяжело вздохнул генерал. – Не живётся спокойно уродам этим. К стенке через одного, чтоб неповадно было!
Речь шла о парне, который устроил стрельбу в торговом центре, а когда его уговорили сдаться, неаккуратным движением взорвал себя, захватив тех, кто случайно оказался в зоне поражения.
Следствие разберётся, что творилось в голове у урода, возомнившего себя всемогущим, только людям, потерявшим родных и близких людей это не поможет, как не помогут выплаты, которые обещали власти города.
Деньги? Деньги вернут Кирюшке мать, если прямо сейчас хирургическая бригада не сотворит чудо? Деньги повернут время вспять, заставят Игната остановить беленький кроссовер, мигнувший стоп-сигналами на прощание? Деньги утешат Ермолиных, Бархановых, Калугиных, всех тех, кто трясётся под операционными, палатами или в пустых квартирах… Черта с два!
Ночью отец увёз обессиленную мать домой. Возраст, сердце, давление – если она сляжет, никому проще не станет. Игнат не спал, мерил шагами отделение от двери до окна по длинному коридору и обратно.
Забрезжил рассвет, Игнат посмотрел в окно: мрачная свинцовая туча тянулась по всему небосводу, поглощая прозрачные лучи солнца, но те пробивались, настырно освещая новый день.
Услышал вдали шаги, резко развернулся. Со стороны входа в отделение, оттуда, где светилась надпись «операционный блок», двигались двое мужчин в хирургических костюмах. Игнат пошёл навстречу, остановился, преградив путь врачам, попытался понять по бесстрастным, усталым лицам ответ на свой вопрос – безрезультатно.
– Калугину Александру вы оперировали? Что с ней? – задал он вопрос сразу двоим, не зная, к кому обращаться.
– Вы кто?
– Муж. Документы показать? – Игнат увидел небрежный взмах руки, врачу точно было не до формальностей.
– Насколько знаю, операция прошла успешно, пациентка доставлена в интенсивную терапию. Все разговоры с лечащим врачом, с утра.
– Интенсивная терапия?
– ОРИТ, на пятом этаже. Спросите в справочной, там объяснят, – уже отходя, ответил тот же врач, на вид ровесник Игната, досконально Калугин не разглядывал. Второй был моложе, похоже, он был не в силах произнести ни слова. На лице читалась нечеловечная усталость.
– А вторая женщина, Барханова Любовь? – одёрнул себя Игнат от внутреннего ликования.
Жива! Шура жива! С остальным он справится.
– Ей кем приходитесь?
Тот, что моложе, поспешил в кабинет с надписью «комната дежурного врача», тяжело вздохнув.
– Друг семьи.
Что мог ответить Игнат? Вспоминая, каким взглядами одаривал его Пётр Барханов последние дни пребывания в Кандалах, он не друг, он больше чем враг.
– Родственники у неё есть?
– Завтра родители должны прилететь, – это то, что знал на данный момент Игнат. – И сын в детской больнице, три года. С ней был.
– Сын… – Врач оглядел Игната с ног до головы, словно решал что-то для себя. – Пациентка жива, переведут так же, на пятый этаж… но… подготовьте родителей, – последние слова он произнёс глухо, тут же развернулся и скрылся в том же помещении, что и второй хирург.
К началу рабочего дня не сообщили ничего нового. Состояние Калугиной Александры тяжёлое, стабильное – второе радовало сильнее первого. Стабильность – это хорошо, если возможно отыскать крохи оптимизма в том, что происходило.
Игнат перебрался на пятый этаж в холл напротив ОРИТа. То, что туда никого не пускали, ничего особенно не рассказывали – хоть и не было особых новостей – его не останавливало. Через полчаса приехал Олег, молча шлёпнулся рядом на стул, протянул свёрток со словами:
– Рубашка, джинсы, переоденься. Пустят к Шуре, перепугаешь.
Игнат посмотрел на себя, он и забыл, что на одежде остались следы крови. Лицо и руки отмыл, про остальное не думал.
– Спасибо.
– Николай поехал встречать Фёдора с Полиной, вроде отец той женщины с ними приехать должен.
Игнат неопределённо кивнул:
– Люба её зовут.
– Михаил с Мариной на хозяйстве остались, – продолжил Олег рассказывать последние новости. – Лёша, как получится вырваться, в Кандалы поедет, поможет, пока отец с матерью здесь.
В это время белые двери ОРИТ распахнулись, выпустив несколько врачей. Один из них – тот, с которым Игнат разговаривал ночью, второго он знал хорошо, слишком хорошо, как свои пять пальцев.
«К. м. н. Измайлова М.С.» было выбито на белом халате, накинутом поверх хирургического зелёного костюма. Маргарита Сергеевна Измайлова – ни больше, ни меньше кандидат медицинских наук. Один из ведущих хирургов ведомственной клиники, едва ли не единственная женщина в городе в специализации «военно-полевая, военно-морская хирургия».
Читать бесплатно другие книги:
