Не прощаюсь Акунин Борис

Странный странник

Проснулась со ртом, полным слюны. Пахло наваристой ухой. Нос даже сквозь повязку унюхал чудесный запах еще до того, как пробудился мозг.

Грело нежаркое, ласковое солнце. Всё так же покачивался плот. Приоткрыв глаз, Мона увидела, как мимо проплывает обрывистый правый берег, обрамленный светлой зеленью кустов.

– Так не спас душу-то, дед? – лениво спросил сиплый голос. – Не утаился от мира?

Другой, глуховатый, ответил с легким заиканием:

– От него утаишься. Сам ко мне з-заявился.

– Погнал под зад коленкой? – засмеялся первый. – Это да, это он умеет. Уху-то ешь.

Зазвенели ложки. Мона открыла оба глаза, но пока лежала тихо, чтобы разобраться, кто тут и что.

На железном листе догорал костерок. Рядом, на подставке из трех кирпичей, стоял дымящийся котелок. Едоков было трое. На давешнего парнишку, громко хлюпавшего похлебкой, Мона смотреть не стала – его она уже видела. Двое остальных были такие: широкий небритый дядька с медной рожей (не иначе дядя Стась) и седовласый старик в монашеской скуфье, в перепоясанной вервием рясе. Этот сидел в одну четверть, так что разглядеть можно было только сухую скулу, обросшую белой бородой, и ус – не седой, а черный.

Запахло еще вкусней – это на углях, оказывается, доспевала рыба. Ужасно хотелось есть, но Мона пока еще не решила, пора ей официально просыпаться или нет. В меднорожем плотовщике, в пластике его жадных движений чувствовалось что-то тревожное. Такие вещи Мона хорошо угадывала. Как хищно обгрыз он одну, вторую, третью плотвичку! Как неприятно облизал пальцы!

Вдруг старшой обернулся – Мона едва сомкнула ресницы.

– Эх, рыбку пожарить да бабу отхарить. – Сыто рыгнул. – Буди, что ль, свою уродку, Фомка. Попользоваться ей желаю.

Притворяться больше смысла не было. Мона рывком села.

– Я говорила, я не даром, – быстро сказала она. – А не хотите – я сойду. Только к берегу пристаньте.

– Знамо, что не даром. Сейчас и расплотишься.

Стась подходил к ней, скрипя галошами, распускал ремешок на штанах. Снизу он казался огромным.

– Сдурел ты? – крикнула Мона. – У меня нос сгнил, заразишься!

Сдвинула повязку – для наглядности.

Но старшой не испугался.

– Дак и я такой же. Пожалеем друг дружку, бабонька. Хворый хворого. Ты харю-то подолом прикрой, глядеть погано.

Она рванула к себе мешок, щупая среди тряпья револьвер, но от нервов не находила.

– Фомка, вторым будешь? – спросил Стась паренька.

– Не, дядь, мне жаниться ишшо.

Сказано было вяло. Помощи с той стороны не будет.

– Ну, гляди. Может, после разохотишься. А ты, дед? Или тебе уже не надо?

– Не надо, – брезгливо ответил монах. Этот и вовсе отвернулся.

Так и не нащупав «бульдог», Мона решила, что прыгнет в реку. Плавала она отлично, и до берега недалеко. В любом случае лучше промокнуть, чем стрелять в живого человека, даже такого.

Пробежала шага три, а потом упала и не сразу поняла, в чем дело, – только когда Стась, а за ним и Фомка захохотали.

Пока Мона спала, кто-то привязал ее веревкой за ногу. Распутываться было некогда, сверху уже нависала медная рожа.

Рука снова сунулась в мешок и на этот раз сразу попала на рельефную рукоятку.

– Отойди! – крикнула Мона, наставив на плотовщика прыгающий ствол. – Выстрелю!

На секунду или, может, две рожа скалиться перестала. Потом снова расползлась.

– Не, не пальнешь. Кишка тонка.

Здоровенная лапища вырвала «бульдог», вторая ловко и очень больно влепила Моне затрещину.

– Раскладайся! – велел старшой. – А забрыкаешься, ногами потопчу. Ну!

Наступал жизненный момент, когда праздновать и радоваться было нечему. В такие черные минуты остается только одно – кричать. И Мона закричала, отчаянно и безнадежно:

– Ааааааааа!!!

– Орать ори, это можно.

Стась нагнулся, ухватил полы балахона. Мона захлебнулась, умолкла.

– Она не хочет. По-моему, это очевидно, – донесся голос старика. – Оставь ее в п-покое.

Плотогоны

Плотовщик обернулся:

– Не встревай, дед. В реку скину.

Монах или странник, бог разберет, с неожиданной для такого возраста легкостью поднялся.

– Повторяю последний раз: отстань от нее.

Сзади на нежданного заступника прыгнул, обхватив руками за горло, Фомка. Старик сделал какое-то движение – парень перевернулся кверху ногами, с размаху приложился о бревна. Затих.

– …! – матерно зарычал старшой. – Убью!

Вскинул ручищу, в которой маленький револьвер показался вовсе игрушечным.

Грянул трескучий выстрел. Промахнуться с десяти шагов было невозможно, но странник с какой-то почти неуловимой для глаза быстротой присел и, как бы продолжая то же движение, подхватил чугунок с ухой.

Второй выстрел юркого старца тоже не задел – он качнулся вбок. А котелок, брошенный с неистовой силой, мелькнул в воздухе и звонко ударил Стася в лоб.

Плотовщик взмахнул руками, выронил оружие, с плеском шлепнулся в воду.

Мона, разинув рот, посмотрела: вынырнет?

Нет, не вынырнул.

Снова всплеск. Это очнувшийся Фомка прыгнул с плота в воду и отчаянными саженками поплыл к берегу.

У Моны дрожали руки. Голос тоже.

– Этот человек… утонул?

– Туда и дорога, – недовольно буркнул странник. – Нашли о ком жалеть. Вот котелок – да, жалко. Пригодился бы.

– Я не в том смысле, – быстро сказала Мона. Не хватало еще упрекать нежданного спасителя. – Мне его не жалко. Это был ужасный тип. Как удачно вы ему попали прямо в лоб!

– Повезло… – Странный странник опустился на корточки, развязал веревку. – Он вас ударил. Поверните-ка голову, посмотрю… Кровоподтека не останется.

– Вы не монах, – сказала Мона, глядя на него. Лицо у старика было не вполне старческое: на лбу всего одна морщина, вертикальная; глаза синие, не выцветшие от возраста; длинные волосы и борода седы, но усы действительно совсем еще черные. Пощупать бы фактуру щек и подбородка, стало бы понятно, что за человек.

– Вы из образованных. По речи ясно. Зачем вам маскарад: борода, ряса, шапочка?

– Я год не стригся и не брился. Жил в северном монастыре. Оттуда и одежда. Монахи неспроста такую носят. В ней на п-пленэре удобно. Передвигаться по стране в нынешних условиях – тоже. Старый чернец никому не интересен. Как, впрочем, и нищенка с третьей стадией сифилиса. – Он скептически разглядывал декорацию на Монином лице. – У вас, сударыня, язвы размазались. Что это за желтые капельки – итальянская смолка?

Мона схватилась за нос.

– Сейчас смою… Как вас зовут?

– Последний год звали «братом Сергием». Или «отцом Сергием», в зависимости от того, кто ко мне обращался.

Не хочешь говорить свое имя – не надо, подумала Мона и ответила в тон:

– А я по документам швея Федосья Кукушкина.

Он равнодушно кивнул и отошел.

У края плота Мона села на колени и долго смывала краску, искоса посматривая на «брата-отца». Наверное, тоже пробирается на юг, но зачем? Кто он? Офицер? Вполне возможно. Осанка прямая, движения четкие, по манере говорить видно, что привык командовать. Если военный, то наверняка генерал, оно так и по возрасту получается. Хотя для военного что-то очень уж свободная моторика – не чувствуется мундирной скованности. Интересно…

Непонятный человек повертел в руке поднятый с бревен «бульдог», да вдруг зашвырнул его в реку.

– Эй, брат Сергий, вы что?! – возмутилась Мона.

– Этой д-дрянью вы опасного человека не убьете и даже сильно не раните, а только разозлите.

Отвечая, он снова посмотрел на нее. Брови (тоже не седые, а черные) удивленно приподнялись.

– Да вы молоды. И… – Он не договорил, но Мона догадалась: «и красивы». – Пожалуй, для вас я скорее «отец Сергий».

Она сразу перестала на него сердиться. Черт с ним, с «бульдогом». У путешествующей дамы появился какой-никакой, а защитник. Лучше быть с рыцарем преклонных лет, чем вообще без рыцаря.

– Что мы будем делать? – спросила она, чтобы проверить, как «отец» отнесется к местоимению первого лица множественного числа и к предположению, что они теперь будут что-то делать вместе.

Вопрос был воспринят как нечто естественное – Сергий задумался. Тут Мона окончательно поняла: инцидент с любвеобильным плотовщиком – очередной подарок судьбы, а вовсе не то, чем показался вначале.

– Плот придется бросить. На нем всё время нужно отталкиваться от мелей шестом. Беспрерывно дежурить в одиночку я не смогу, а у вас не хватит сил. Перебираемся в б-баркас.

Он взял из шалаша мешок на лямке, Мона подобрала свой и безропотно последовала за старым рыцарем. Пусть привыкает заботиться о даме и принимать решения. Мудрый доктор Турусов учил дочку: «Быть женщиной очень выгодно. Когда удобно – ты слабая. Когда понадобится – сильная. Пользуйся гонором и мышечной силой мужчин, ими легко манипулировать. Миром вообще должны управлять женщины. Большую часть своей истории человечество просуществовало при матриархате, и всё было отлично. Проблемы начались, когда общество возглавили мужчины».

Баркас был старый, но крепкий, с мачтой, мотором, веслами. Продолжая изображать робкую деву, Мона села на скамеечку, беспомощно сложила руки на коленях и стала смотреть, как отец Сергий возится с мотором.

– Одноцилиндровый «Эвинруд» с встроенным магнето и глушителем. Могло быть и хуже, – пробормотал удивительный странник.

Покрутил какую-то штучку. Двигатель фыркнул, завелся. Лодка обогнула обезлюдевший плот, резво понеслась по реке.

– Вы разбираетесь в таких сложных механизмах? – почтительно спросила Мона, хотя механизм был не особенно сложный. Она и сама бы разобралась. Может, только не так быстро.

– У меня диплом инженера по двигателям.

Новинка: съемный мотор

Представляю, какие были двигатели сто лет назад, когда ты получал свой диплом, подумала она. Паровые со свистком.

– А где вы его получили? – осторожно развивала она светскую беседу.

– В М-Массачусетском технологическом институте.

– В Америке?! – с искренним изумлением спросила она.

Сергий выключил мотор, баркас замедлил ход.

– Зачем мы останавливаемся?

– Мы не останавливаемся. Просто поплывем со скоростью течения. Побережем бензин для случаев, когда понадобится плыть быстро. Видите, здесь всего одна запасная канистра.

А Мона очень заинтересовалась Америкой.

– Вы, наверное, много странствовали?

– Да. Я всегда был странник. Только рясу не носил. Доберемся до мало-мальски спокойных мест – расстанусь с ней. И с именем «Сергий».

Без повязки на лице Мона чувствовала себя красавицей, еще и развязала платок, подставив солнцу свои густые волосы чудесного бронзового оттенка. Старик то и дело поглядывал на них. Должно быть, они недурно посверкивали.

– Почему именно «отец Сергий»? В честь героя Льва Толстого?

– Монахи лесной обители, где я жил, не читали г-графа Толстого. Это северная Вологодчина, совсем дикие места. К ним повадился ходить медведь-бобыль, житья не давал. Я с ним потолковал, в самый первый день. Мишка ушел. Вот братия и нарекла меня Сергием в память Сергия Радонежского, медвежьего укротителя.

– Как это «потолковали»?

– В глаза посмотрел. С хищниками просто. Они нападают только в трех случаях. Если очень голодны и считают тебя съедобным. Если испуганы. И еще в зависимости от пола.

– От пола? – еще пуще заинтересовалась Мона.

– Ну да. Самка – защищая детенышей. Самец – красуясь перед самкой. Медведю со мной делить было нечего. По моему поведению он понял, что я не еда. Пугать его я не пугал. Самки рядом тоже не было. Вот он и ушел.

– А как вы вообще попали в северный монастырь?

Баркас тащился медленнее пешехода, впереди была абсолютная неизвестность, про спутника Мона почти ничего не знала, но ей всё это ужасно нравилось: и неспешная река, и зеленые берега, и синее небо, а больше всего – разговаривать с умным, интересно пожившим мужчиной, при котором можно не думать про женское, потому что он уже не в том возрасте.

– Весной прошлого года мы с другом поступили по-восточному. Один мудрец две тысячи лет назад сказал: «Если мир перестал тебе нравиться, а ты не можешь его изменить, предоставь мир собственной к-карме и удались». Вот мы и удалились.

– Собственной чему?

– Карма – это почти то же самое, что «судьба», только без оттенка фатализма. У японцев считается, что судьба никем не предначертана, ее можно изменить. Видите ли, мой друг японец. Он сказал: «Найдем где-нибудь тихий о-тэра (это вроде обители), поживем там, пока не придет сатори». Сатори – это… – Отец Сергий подумал – махнул рукой. – Долго объяснять, неважно. Я неплохо знаю Вологодскую губернию. Мы забрались в самый отдаленный монастырь и отлично провели там целый год. Иногда в нашу глушь доносились вести из внешнего мира, одна хуже другой, а мы живем себе, ждем сатори… Ну, это такое состояние, когда человеку вдруг становится всё окончательно ясно, – объяснил-таки рассказчик – довольно туманно, но Мона вникать не стала. Ей хотелось знать, что произошло дальше.

– Месяц назад, когда сошел лед, всё стало окончательно ясно. Без сатори. По реке приплыл отряд какого-то ЧОНа (ей-богу не знаю, что это такое). Стал монахов выгонять, потому что в монастыре должен расположиться «спецлагерь для враждебных элементов». Я попросил у игумена б-благословения поговорить с этим ЧОНом по-своему, но преподобный не позволил. Пришлось нам уходить.

– Куда?

Отец Сергий пожал плечами.

– Сначала вернулись домой. Посмотреть, что с Москвой. И я увидел, что там, в моем родном городе, стало совсем нельзя жить. Не оттого, что красный террор, а оттого что никто ему не противостоит. Люди просто живут и ждут, чем всё закончится. Служат за паек, ходят в синематограф, шепчутся о п-политике, играют в карты… Знаете, у меня нет претензий к плохим людям. С ними ясно: они на стороне Зла. Но мне тяжело смотреть на хороших людей, которые неумны или слабы. За свою долгую жизнь я пришел к выводу, что Злу больше везет со своими сторонниками, чем Добру. И дезертиры из армии Добра гораздо многочисленнее. Это понятно даже и с физической точки зрения. Падение дается легче, чем подъем, подчинение легче, чем сопротивление. Я уехал из-за всеобщего бессилия.

Мона кивнула – это ощущение ей было знакомо. И рассуждения о Добре и Зле, на которые в прежние, более сложные времена, она бы покривилась, в теперешнюю двухцветную, черно-белую, верней, красно-белую эпоху показались ей совершенно уместными.

Они замолчали, думая каждый о своем.

Так продолжалось до тех пор, пока Моне не пришла в голову тревожная мысль. А долго ли с ней пробудет этот отрадно спокойный человек? К тому же еще и не надоедливый: на вопросы отвечает, а сам ни о чем не расспрашивает.

– Значит, из красной Москвы вы уехали, – сказала она. – А куда вы теперь? К белым?

И забеспокоилась – вообще-то про такое не спрашивают.

Но отец Сергий ответил, будто в вопросе не было ничего особенного:

– Белые меня не интересуют. Они хотят вернуться во вчерашний день, а это никогда не удается. Революция потому и случилась, что во вчерашнем дне России было плохо. Да, я намерен попасть на белую т-территорию. Но только затем, чтобы выбраться из страны, которая хочет заменить плохое прошлое на ужасное будущее. Ничего изменить я не могу, а наблюдать за этим процессом не хочу.

И тяжело вздохнул. Зато Мона очень сильно обрадовалась.

– Как хорошо! Я тоже должна попасть в какой-нибудь белый порт, чтобы уплыть оттуда за границу! Мне все равно, в какой. Вы куда – в Ялту, в Севастополь, в Новороссийск?

– В Севастополь. Меня там будет ждать друг, которого я уже поминал. Но в Крым я попаду не сразу. Сначала нужно завернуть в одно место.

– В какое?

– Понимаете, у нас с другом произошла размолвка. Как я уже говорил, он японец, но много лет прожил в России. И вот в Москве он сказал: «У нас две родины, моя и ваша. Сорок лет я прожил в вашей, но ее больше нет. Теперь ваша очередь сорок лет прожить на моей родине. Мы поплывем из Севастополя в Порт-Саид, а оттуда в Иокогаму».

– А из-за чего возникла размолвка?

– Я сказал, что сначала должен убедиться, действительно ли у России есть только два пути, красный или белый. А Маса – так зовут моего понца – объявил, что это нечестно, что я просто тяну время. И наши дороги разошлись. Он отправился в Севастополь, дожидаться, пока я «закончу копаться в б-брюхе дохлого тигра» (это у них такая поговорка). А я пообещал, что моя поездка продлится недолго.

– Какая поездка? Куда?

– Видите ли, когда я вернулся в свою московскую квартиру, меня там ждало одно интересное письмо. От старого знакомого.

Отец Сергий умолк, рассеянно глядя на поблескивающую воду. Мона немного подождала, потом нетерпеливо тронула его за рукав.

– Вы говорили про письмо от старого знакомого.

– А? Да. Простите. Это идейный анархист, адепт так называемой «Черной правды». Его зовут Арон Воля. Теперь он обосновался на Украине. У них там что-то вроде анархистской республики. Зовет посмотреть собственными глазами. Пишет: приезжайте, не пожалеете. Я почти уверен, что это ч-чепуха и утопия, но все же решил наведаться, в порядке экскурсии. Для очистки совести. Мало ли, вдруг… Письмо красивое, и человек не пустой. – Отец Сергий опять вздохнул. – Посмотрю, удостоверюсь, что бред, – и в Севастополь, к Масе.

«Батька»

Мона напряженно прикидывала, что лучше – снова остаться одной или напроситься к этому чудному экскурсанту в спутницы. Не получится ли так безопасней?

– Где эта анархистская республика? Далеко?

– В Приазовье. Есть там такой уездный городок, Гуляйполе.

– Вы про республику батьки Махно?! – вскрикнула Мона. Про степного атамана и его гуляйпольскую вольницу она наслушалась в белгородском поезде, когда решала, каким маршрутом двигаться на юг.

В «сумеречной зоне» между красными и белыми возникли десятки степных республик, у каждой свой «батька»: «Чигиринская коммуния» батьки Коцуры, «Холодноярская управа» батьки Чучупаки, «Новая сечь» батьки Божко, «Лыцарское казачество» батьки Ангела, какая-то «Зеленошкольская директория», но больше всего говорили о гуляйпольском атамане Махно.

Нет уж, спасибо за такие экскурсии. Ничего не поделаешь. С отцом Сергием придется расставаться, раз он совсем полоумный.

– Я намерен спуститься по Донцу до Изюма, а оттуда идти пешком, – закончил рассказ неверный рыцарь. – Дальше поплывете сами. Управлять баркасом легко, только двигайте рулем. А пользоваться двигателем я вас научу.

– Хорош ваш японец. Еще друг называется. – Моне от расстройства захотелось сказать какую-нибудь гадость. – Отпустил пожилого человека в такое опасное путешествие одного.

– Чем это оно опасное? – удивился отец Сергий. – По нашим с Масой меркам нисколько. Заверну к знакомому в г-гости. Не понравится – через несколько дней буду в Крыму. А если паче чаяния понравится – вызову Масу к себе.

Мона отвернулась. Конечно, очень приятно чувствовать себя под чьей-то защитой, но лучше к этому не привыкать. Человек по-настоящему свободен, лишь когда ни от кого не зависит.

Катись в свое Гуляйполе, скатертью дорожка.

Вдоль да по речке

Она решила, что не будет к отцу Сергию привыкать, а то еще привяжешься. Конечно, спасибо за спасение, и вообще человек он достойный, по-своему привлекательный (не в том смысле, а как личность), но их совместный путь будет недолгим, и лучше, если расставание никого не опечалит. Поговорить поговорили, и хватит.

Дело облегчалось тем, что отец Сергий общаться со спутницей тоже не жаждал. Сидел на корме, правил – важный, словно управлял дредноутом.

Вдоль да по речке, вдоль да по широкой сизый селезень плывет, думала про него Мона, все же несколько уязвленная полным отсутствием интереса к сравнительно молодой и, в общем, довольно красивой женщине.

Свою дурацкую скуфью «странник» снял, рясу тоже. В рубашке и штанах стал почти похож на нормального мужчину. «Почти» – потому что седые волосья и борода все-таки превращали его в деда Мазая.

Так они и плыли – мимо полей, лугов и перелесков медленно, мимо деревень на моторе, быстро. Кто знает, что на уме у местных и какая где власть? Лучше было не рисковать. Ничего угрожающего, впрочем, не происходило. У мостков стирали белье бабы, мальчишки купали коней. На тарахтящий баркас деревенские глядели без интереса. О том, что идет война, напомнил только конный разъезд, не поймешь чей, но отец Сергий заметил его издали и причалил к берегу, под обрыв. Там и переждали.

Единственный раз путешественники обменялись парой слов, когда Мона достала из мешка заработанные в Масляной Пристани продукты. Вежливо предложила, он вежливо отказался.

Мона пообедала, задремала. Проснулась так же легко, как уснула. Открыла глаза – и поймала на себе взгляд спутника.

Он спокойно, без смущения сказал:

– Извините. Вы так хорошо улыбались во сне. Я давно не видел молодых, красивых женщин. В монастыре их, понятно, не было, но и потом тоже. Будто все они улетели из России в другие края. Как сказал один старинный автор: «В безобразные времена к-красота женщины поражает сильней».

Кажется, святой отшельник говорит комплименты, с веселым удивлением подумала Мона. Но он тут же всё испортил, задумчиво прибавив:

– Очень верно подмечено. Можно уточнить: «даже умеренная к-красота».

– «…не очень молодой женщины»? – подхватила она.

Вот теперь он смутился.

– Извините, я совсем не вас имел в виду, это было отвлеченное рассуждение… А насчет возраста позволю себе заметить, что самые интересные лица бывают у женщин средних лет. Еще можно разглядеть вчерашнюю девочку, и уже видно завтрашнюю с-старуху… О Господи, – окончательно стушевался отец Сергий. – Что я несу? Вконец одичал! Ради бога, я не про вас. Честное слово!

Она, не удержавшись, фыркнула – такой он сейчас был смешной. И после этого отношения как-то сами собой наладились. Иногда возникала беседа, иногда наступало долгое молчание, но уже не напряженное, а естественное.

Несколько раз отец Сергий садился на весла и греб на удивление мощно, подолгу, без устали. Потом река вышла на равнину, разлилась пошире, выпрямилась, и он поставил парус.

Моне было расчудесно. Попутчик ей нравился. Больше всего тем, что с ним было спокойно. По-женски спокойно. Должно быть, поначалу она испытывала неловкость из-за чересчур романтической ситуации: прекрасная дева и благородный герой – это чревато осложнениями. Прямо как в синематографе. Или в той истории, которую любила рассказывать мать.

Но, узнав «благородного героя» поближе, Мона убедилась, что он по всем показателям ей не подходит. Во-первых, умный. Во-вторых, невеселый. Ну и, само собой, ужасно старый.

Хорошо!

– Хорошо-то хорошо, но слишком быстро, – сказал вдруг отец Сергий и, поймав ее изумленный взгляд, улыбнулся. Улыбка у него была немного неуклюжая, трудная. Будто подзаржавевшая. Сразу видно – человек улыбается редко. – Извините. Привык с собой разговаривать вслух. Говорю же: одичал. Это я о парусе. Хорошо, что попутный ветер, но из-за него мы движемся быстрее, чем нужно.

– То есть?

– Плотовщик Стась (не могу пожелать ему царствия небесного) рассказал мне про речной путь. Нам предстоит пересечь территорию некоей «Козолупинской республики». Это вольное государство пополняет свой б-бюджет, грабя проплывающих, поэтому данный участок следует преодолевать ночью, без огней и очень тихо. Мы же с вами такими темпами прибудем туда засветло. Придется пристать к берегу и дождаться сумерек.