Не прощаюсь Акунин Борис
Он направил лодку к заросшему густым полузатопленным кустарником берегу. Место было отличное: под прикрытием ветвей баркас было не видно ни с реки, ни с суши.
– Отдохнем, – сказал отец Сергий. – Можно и поспать. Ночью будет не до сна.
Но сам спать не лег, а, усевшись на корме, стал разбирать содержимое своего дорожного мешка. Мона подсматривала.
Сначала старик достал полевой бинокль и стал тщательно протирать бархоткой его окуляры. Это было долго и скучно. Мона зевнула, подумав, не поспать ли в самом деле. Но второй предмет, извлеченный из мешка, был интересней – деревянная шкатулка. Отец Сергий достал и бережно развернул какой-то пожелтевший пергамент.
– Что это?
– Сам хочу понять. В шкатулке реликвии, оставшиеся от мои предков. Покойный отец собирал, а мне всегда было недосуг разобраться. Решил: если уезжать навсегда, возьму с Родины хоть это. Изучаю, изучаю, но пока б-безрезультатно.
Она подсела, заглянула ему через плечо. Древние каракули было не разобрать.
– «Память сия» в начале могу прочесть, а дальше никак… И в конце еще разборчиво: «Корней», какое-то слово, «руку п-приложил». Нашего родоначальника, который приехал в Московию при Алексее Михайловиче, звали Корнелиусом. Может, он?
И зашевелил губами.
Фамильные древности Мону не заинтересовали, но спать расхотелось.
Решила размяться.
Красная армия на марше
Прошла до конца кустов, за которыми простиралось большое поле. Раздвинула ветки – испуганно присела.
Метрах в трехстах по дороге растянулась длинная, окутанная пылью колонна, которой было не видно конца.
Впереди медленным шагом под свернутым знаменем ехали всадники, человек десять-пятнадцать.
Мона побежала назад, рассказала отцу Сергию. Тот убрал свой палимпсест, поднялся, взял бинокль.
– Дайте и мне! – потребовала она.
Встали плечом к плечу. Он стал смотреть в правый окуляр, Мона в левый, но скоро отодвинулась. Во-первых, щеке было щекотно от его бороды, а во-вторых, мало что видно. Бинокль был слишком мощный. В белом кружке покачивались фуражки и папахи, въехала конская морда с оскаленными зубами.
– Красные, – определил отец Сергий. – Не меньше б-бригады… Впереди штаб. Вероятно, подкрепления для харьковского фронта.
– Смотрите! – Она тронула его рукав.
Навстречу колонне по дороге мчался легковой автомобиль, за ним тянулся лисий хвост пыли.
Машина остановилась перед головой колонны. Выскочили три проворные фигурки: одна впереди, две сзади.
– Что-то срочное, – сказал отец Сергий. – Бог с ними. Какое нам дело? Сюда они не сунутся.
Конные стали спешиваться, окружили тех, что вылезли из автомобиля.
Вдруг хлопнул выстрел. Кучка людей быстро задвигалась. От нее оторвался всадник, за ним второй. Оба пустились вскачь через поле – в сторону кустарника. Моне показалось, что прямо на нее.
Вслед скачущим стреляли. Под задним споткнулся, опрокинулся конь. Мона вскрикнула, увидев, как всадник катится по земле.
Передний поднял лошадь на дыбы, дернул уздечку, разворачивая коня и всё время стреляя из револьвера.
Прихрамывая, подбежал второй. Подпрыгнул, взгромоздился сзади на круп. Снова поскакали.
– Молодец, что не бросил т-товарища, – заметил отец Сергий. – Но вообще-то мне это не нравится.
– Почему? – взволнованно спросила она.
– Потому что они выведут всю эту ораву на нас. Скорее. Отчаливаем.
И побежал к берегу. А Мона осталась, завороженная драмой. Двое беглецов под пулями несутся к зарослям, должно быть, надеясь в них укрыться, и не знают, что за кустами река. Они обречены! А ведь если бегут от «товарищей» и «товарищи» по ним стреляют – значит, наверняка приличные люди.
– Скорей, что же вы! – крикнул от воды отец Сергий. Там – тррр, тррррр, трррррррррррр – с третьего рывка завелся мотор.
Всадники спрыгнули с лошади перед кустами метрах в сорока правее.
Мона высунулась, замахала:
– Господа, господа, сюда! У нас лодка!
Один, высокий, дернул второго, маленького, с рюкзаком на спине, за руку, показал на Мону.
Нырнули в заросли, скрылись из виду. Но бежали сюда – треск приближался.
Красные на поле перестали палить, садились в седла. Сейчас прискачут!
– За мной, за мной! – кричала Мона, оборачиваясь на бегу.
Вот они уже рядом. Статный, красивый блондин и худощавый, невысокий шатен, тоже очень недурной наружности. Поразительно было то, что в этих отчаянных обстоятельствах они ругались между собой.
– Завшифот, вы кретин! Что вы натворили?! – орал шатен.
Блондин так же яростно ему в ответ:
– Я вас от ареста спас! Это же Кандыба, начособотдела!
На Мону они едва взглянули, увлеченные своим непонятным спором. Только Завшифот (ну и имечко) спросил:
– Где лодка? – Сам услышал мотор, кивнул. – Ага. – И снова спутнику: – Ваш дядя правда Гай-Гаевский? Откуда Кандыба вызнал?
– Чего тут вызнавать! У меня в анкете написано: «Мать Гай-Гаевская Антонина Зеноновна». Редкая фамилия, редкое отчество. Ну и что? У начдива-три товарища Махрова родной брат в армии Врангеля тоже командует дивизией, а тут всего лишь дядя! Разобрались бы и отпустили!
Единственное, что Мона поняла: кажется, шатен – племянник генерала Гай-Гаевского, командующего белогвардейской Добровольческой армией. Про него часто пишут в советских газетах, даже карикатуры помещают: толстяк в пенсне, в одной руке виселица, в другой кнут.
– Господа, после доругаетесь! Быстрее!
– Да-да, – буркнул ужасно сердитый племянник, обогнал ее и первым прыгнул в лодку.
Блондин сзади подсадил Мону (решительно, но деликатно), перелез через борт сам, крикнул:
– Давай, дед, гони!
Отец Сергий кинул на него неласковый взгляд, повернул рычаг.
Баркас вскинулся носом, выбросил из-под кормы фонтан брызг, сорвался с места.
Трое в лодке, не считая собаки
Самое удивительное, что эта парочка продолжала выяснять отношения и в лодке, даже не поблагодарив за спасение.
– Я ни в чем не виноват! – кипятился шатен. – Кто вас просил стрелять, Завшифот? Я бы всё объяснил!
– Кому? Кандыбе? Он бы вас вывел в расход без разговоров! Эх вы! Я вам жизнь спас, а вы лаетесь! Ну и катитесь назад к своим красным, товарищ помначшта-бриг… как вас… Штукин!
– Скукин, моя фамилия Скукин, – зло поправил шатен. – А кто вы-то такой? Чего вы полезли? Я только знаю, что вы заведующий шифровальным отделом… Каганович, кажется?
– Канторович.
До Моны дошло, что эти двое толком не знакомы.
– Всем лечь на дно, – коротко сказал отец Сергий. – Сейчас будут стрелять.
Оглянувшись, Мона увидела на берегу людей. Они прикладывались к ружьям. Баркас отплыл довольно далеко, и страшно не было, но все же она поскорей кинулась на мокроватое дно лодки, столкнувшись локтем с помнач-чего-то-там Скукиным.
– Пардон, – извинился тот, морщась от визга пуль. Одна лязгнула по железной уключине, и вот это уже было страшно. Мона вскрикнула.
– Ничего, – донесся спокойный голос с кормы. – Сейчас п-повернем по излучине, и они перестанут нас видеть.
Баркас немного накренился, и пальба действительно оборвалась.
Мона и двое остальных сели.
– Вы кто такие? – мрачно спросил отец Сергий.
Первым ответил Канторович:
– Я офицер, штабс-капитан. Записался к красным, чтобы добраться до фронта и уйти к нашим. Ждал удобного момента. И когда Кандыба на вас накинулся: «Сдавай оружие, контра!» – продолжил он, уже обращаясь к Скукину, – я подумал, что вы тоже свой. Вот и уложил его.
– Кто это Кандыба? – перебил отец Сергий.
– Начальник особого отдела Восьмой армии, – объяснил Скукин. – Наша дивизия всего неделя как сформирована. Приписали к Восьмой, и особотдел, наверно, стал проверять анкеты военспецов. Увидели, что мой дядя – генерал Гай-Гаевский, хотели разобраться. А этот умник, – кивнул он на Канторовича, – угрохал главного чекиста. Теперь извольте: я изменник и враг советской власти.
Горестный монолог завершился крепким словом.
– Здесь д-дама, – одернул его отец Сергий.
Шатен посмотрел на Мону внимательней.
– Прошу прощения, сударыня. Вы так одеты – я думал, просто баба. Позвольте представиться. Аркадий Сергеевич Скукин, подполковник генерального штаба. Бывший, разумеется. Мобилизован в РККА, получил должность помощника начальника штаба бригады – неплохое, кстати, назначение. Из-за этого кретина Канторовича я превратился в государственного преступника.
– Послушайте, К-Канторович, – обратился отец Сергий к блондину, – а более правдоподобную фамилию вы себе взять не могли?
Штабс-капитан с достоинством ответил:
– Во-первых, чтоб вам было известно, евреи бывают и белобрысые. А во-вторых, других документов достать не удалось… Все патроны отстрелял, – проворчал он, глядя на откинутый барабан и вытряхивая из него пустые гильзы. Одна, ударившись о бортик, отскочила, ударилась о колено рулевого.
– Миль экскюз, почтенный старец. А вы-то кто? – спросил лже-Канторович.
Тот поднял гильзу, рассеянно повертел, бросил в воду. Ответил сухо:
– Я – почтенный старец.
– …Сергий, – закончила Мона. Ей было неловко за его невежливость.
Чего он так разозлился? Уже не из-за того ли, что в баркасе появились молодые мужчины?
У нее-то настроение было просто прекрасное.
Отдышавшись и успокоившись, спасенные стали разговорчивее.
Штабс-капитан (Мона решила, пусть остается Канторовичем, раз никак иначе не назвался) рассказал, что состоял в московском подполье, а когда начались аресты, записался в армию к «товарищам». Поскольку в прошлом он студент-математик и шахматист, его взяли в шифровальный отдел.
– Ушел я не с пустыми руками, – похвастался Канторович. – Прихватил с собой коды. Думаю, у белых мне будут рады.
Скукин, поостыв и, видимо, поразмыслив, гневаться на внезапный поворот судьбы перестал.
– Ну, а мне тем более. Полагаю, дядя найдет для меня хорошее место. Если бы я оказался на юге, разумеется, пошел бы к белым, но я петроградский, так что выбора не было. Мне ясновидящая еще в юнкерском училище предсказала, что я буду генералом. Думал – красным, но белым – еще лучше. Тем более у наших дела идут неплохо, а у красных всё хуже.
По последней фразе было легко понять, что мысленно Скукин уже перешел линию фронта. Поймав испытующий взгляд Моны, он с вызовом сказал:
– Да, сударыня. Я прагматик. А также честолюбец и карьерист. И никогда не изображаю, что я лучше, чем есть на самом деле.
Оба офицера были очень интересные, Мона охотно бы попальпировала им лица, чтобы получше вникнуть, но приходилось довольствоваться зрением.
Среди прочих необходимых в дороге вещей у нее с собой был карвер, маленький изогнутый ножик для резьбы по дереву. Дерево – скучный материал, но где взять воск?
Когда, отплыв подальше от нехорошего места, они снова пристали, чтобы дождаться темноты, и вся компания перебралась на берег, Мона развлекалась вырезанием. Это не мешало ей потихоньку вести наблюдение. К тому же человека, поглощенного художественной работой, никто не попросит заниматься скучными женскими обязанностями, а таковые имелись. Канторович еще в баркасе как-то очень ловко и быстро, на хлебные крошки, наловил рыбы, и теперь ее надо было жарить. Старец Сергий и Скукин возились с костром, штабс-капитан потрошил свою добычу, а Мона вместо того, чтоб мило хозяйничать, превращала деревяшку в грифона – и все поглядывали на ее творчество с почтением.
– Как вас по имени? – спросила она Канторовича.
– Шая Мордехаевич, – бодро ответил он. – «Товарищи» звали Шайкой, вы можете Шаенькой.
– А я Федосья Кукушкина, – засмеялась она.
Веселый, красивый, отчаянный, не чрезмерно умный. То, что надо.
Грифон, вырезанный Федосьей Кукушкиной
Скукин был совсем в ином роде, но тоже яркий. На свете полным-полно циников, но такого честного встретишь нечасто. Отсутствие притворства – очень сильное качество. Как в женщинах, так и в мужчинах. В Скукине интриговала какая-то непонятная внутренняя холодность или, верней, неподвижность. Именно: неподвижность. Как будто у человека есть незыблемая точка опоры, с помощью которой можно сдвинуть мир, а сам останешься на месте. Лишь крайние эгоцентристы обладают этим завидным качеством.
И тоже красивый, на сдержанный, нерусский манер. Движения экономные, изящные. Наверняка умный. Явно не весельчак. Вроде по первому впечатлению проигрывает «Шаеньке», но чувствуется и второй слой, а это всегда манит.
Бедный старец с его американским дипломом при такой конкуренции совсем поблек.
Будто и сам это чувствуя, он сразу после трапезы сказал:
– Отбой. Два часа спим. Потом плывем дальше.
Не дал молодым мужчинам развлечь даму беседой, а «Шаенька» поглядывал на Мону с приязнью и, кажется, был не прочь распустить хвост.
– Слово адмирала закон для моряка, – сказал он со вздохом. Улегся, положив под ухо локоть, и моментально засопел.
Скукин лег в позу покойника, скрестив руки на груди и пристроив вместо подушки рюкзак. Старец Сергий величественно задремал, привалившись спиной к дереву.
Раз веселого пикника не получилось, устроилась на привал и Мона: поодаль от мужчин, в баркасе. Отгородилась от земли бортами, так что осталось одно только небо наверху. Закрывала глаза – оно было светло-синее. Открыла – буквально через секунду – а оно уже черное. Ночь.
Проснулась Мона оттого, что баркас покачивался на волнах.
– Давно плывем? – спросила она охрипшим со сна голосом.
На нее зашипели:
– Тсссс.
Кто-то, по шепоту не разберешь, сказал:
– Тише. Ночью по реке далеко слышно.
Мона тоже перешла на шепот:
– Мы уже в Козолупии?
– Да.
Села, чтобы посмотреть, но сначала ничего не увидела кроме неподвижной черноты сверху и еще одной, колышущейся, внизу. Понемногу глаза привыкли к темноте, и стала различима густо-серая полоса недальнего берега и светло-серая рябь на воде. Лодка медленно, бесшумно плыла по течению.
На носу сидел кто-то в застывшей позе, со странно расставленными локтями. Скукин, угадала Мона по фигуре. Что это он делает? А, в бинокль смотрит. Но что можно увидеть в темноте?
Вдруг Скукин вскинул руку.
– Что? – шепнул Канторович. Этот сидел на дне баркаса, прямо перед Моной, но она разглядела его только сейчас.
– Что-то светится, не пойму, – ответил Скукин.
Штабс-капитан подсел к нему.
– Дайте ваши чудо-окуляры… Да, огонь. Посередине реки? Странно. Эй, старец, рулите-ка вон к тому мысу.
Чуть скрипнул руль.
Впереди река делала изгиб, и баркас взял курс на выступ берега. Нос мягко уткнулся в песок. Мужчины один за другим, стараясь не шуметь, вылезли. Мона – за ними.
Что-то хрустнуло. Это Скукин лез на невысокое кривое дерево. Замер.
– Что он делает? – спросила Мона у стоявшего впереди отца Сергия.
– У него морской бинокль ночного видения.
Она немного прошла по берегу, раздвинула ветки.
Действительно, огонь. Река здесь сильно сужалась, метров до сорока, а то и до тридцати, и прямо посередине на чем-то плоском, ровном пылал желто-красный конус. Больше ничего разглядеть было нельзя, и Мона вернулась.
– Что там? – тронул Скукина за каблук штабс-капитан.
– Не мешайте.
Прошло еще две или три минуты, прежде чем Скукин спустился.
– Господа, ситуация следующая. Это паромная переправа. Паром выведен на середину. Там трое с винтовками. Огонь горит в бочке, освещает воду. Незаметно проплыть невозможно.
Канторович тихонько присвистнул.
– Кордон, мать его! Виноват, сударыня.
– Это еще не всё, – невозмутимо продолжил Скукин. – Напротив, на нашем берегу, под деревьями, пулеметное гнездо. Я разглядел мешки, ствол, две головы.
– Что будем делать? – спросил Канторович.
– Посмотрим с другого ракурса. Идемте, штабс-капитан.
Они вдвоем подошли к самой воде, о чем-то тихо переговариваясь.
– Штатских и слабый пол к участию в военном совете не привлекают, – иронически заметил отец Сергий. – Ну посмотрим, что решит г-генеральный штаб.
– Слушаюсь, господин подполковник, – сказал Канторович, чуть повысив голос. Шагнул в заросли. Исчез.
А Скукин вернулся, все такой же невозмутимый и деловитый.
– Ситуация военная, – сказал он, – поэтому беру командование на себя.
– Куда он? – спросила Мона про штабс-капитана, а отец Сергий спросил:
– Каков план действий?
Скукин, разумеется, ответил не ей, а мужчине:
– «Козолупинская республика» у красных считается союзницей. Ее лозунг «Советы без жидов и коммунистов». Поэтому поплывем открыто. У меня удостоверение помощника начальника штаба красной бригады. Скажу, что спускаюсь по реке с донесением. Вы, сударыня, переоденьтесь – у меня в мешке есть запасная гимнастерка. Фуражку возьмите мою, уберите волосы под нее. У большевиков служит немало женщин, но все стриженые. Вы – просто лодочник. – (Это уже отцу Сергию.) – Минуем кордон – подберем Канторовича. Он обойдет по суше. Всё ясно? Главное помалкивайте. Говорить буду я.
– А почему Канторович не с нами? – спросила Мона. – У него ведь тоже советские документы.
– Потому что он – Шая Канторович, – нетерпеливо ответил подполковник. – Я ведь объяснил: козолупинцы не любят евреев.
У отца Сергия был другой вопрос:
– Какой у вас план на случай, если нас все-таки задержат?
Тревоги в голосе не было, только любопытство.
Скукин ответил еще резче, чем Моне:
– Повторяю еще раз: ситуация военная и командую здесь я. Приказы командира не обсуждают, их выполняют. – Посмотрел на часы со светящимся циферблатом. – Дадим Канторовичу четверть часа – и вперед. Займите места в баркасе.
Вернулись в лодку. Мона сняла свой балахон, блузу. В темноте можно было не заботиться о целомудрии – ничего кроме белого пятна мужчины не разглядят. Натянула скукинскую гимнастерку, тесноватую в бюсте. Запихала волосы под фуражку. Она приподнялась – волосы были пышные. Чтоб не свалилась, приколола с двух сторон шпильками. Жаль, нельзя посмотреться в зеркало.
– Пора. Заводите мотор, старец! – громко приказал Скукин. – Мы больше не прячемся.
В ночной тиши рык двигателя показался оглушительным.
Баркас выплыл на середину реки, оставляя за кормой белую полосу, обогнул темную массу мыса, уверенно понесся прямо на огонь.
С парома что-то орали, махали руками.
– Глуши! Глуши! Давай сюда! – разобрала Мона.
Рычание оборвалось. Лодка, замедляясь, приближалась к черному прямоугольнику.
– Чалься, – приказал сверху дребезжащий, пропитой голос. – Влазь по одному.
Первым поднялся Скукин.
– Здравствуйте, товарищи. Вы козолупинцы? Помощник начальника штаба пятьдесят восьмой бригады Скукин. Вот удостоверение. Со мной стенографистка. Следуем в Волчанск.
Говорил он очень хорошо. Уверенно.
– Держи их на прицеле, ребята, – сказал обладатель противного голоса. – Чуть что – шмаляй всмерть.
Рожа у него была не лучше голоса: сизая, одутловатая, скверно-улыбчивая. Он тут явно был начальник.
– А повежливей нельзя? – запротестовал Скукин. – Вы говорите с командиром Красной армии. У нас с вашей республикой военный союз.
– Ага. Давай ишшо поцелуемся. – Козолупинец хмыкнул и вдруг сорвал со Скукина ремень с кобурой. – Мы на кругу всем обчеством порешили, что Советы трудовому народу враг, и чтоб всех вас, краснюков, кончать. А ну стань с краю! Эй вы, остальные двое, подымайсь!
Отец Сергий за спиной Моны тихо сказал:
– Роман «Война и мир», сцена Аустерлицкого сражения. Мудрая д-диспозиция штаба провалилась.
Нашел время для шуток, подумала Мона. У нее пощелкивали зубы. Кое-как, на несгибающихся ногах, она поднялась по перекладинам лесенки. Прямо в грудь ей уперся ствол.
– Баба ничего, титястая, – сказал начальник. – Не бойсь, тебя не порешим. Сгодишься. Примай ее, ребята.
Второй грубо взял Мону за локоть, толкнул ее к Скукину. Тот стоял спиной к перилам, руки держал в карманах. Рядом, небрежно опустив винтовку, скалился третий караульный. Рожа такая, что приятней уж глядеть на главного.
– Ты чего форсишь, краснопузый? – крикнул Скукину начальник. – А ну лапы кверху! Я те, гнида, повторять…
Что случилось в следующую секунду, Мона не поняла.
У подполковника карман галифе вдруг взорвался треском, выкинул язычок пламени, и сизомордый, не договорив, сложился пополам. Подполковник повернулся – вправо, влево, его штанина еще дважды плюнулась злым трескучим огнем. Один караульный, всплеснув руками, опрокинулся в реку. Другой, закричав, бухнулся на колени.
Тогда Скукин выдернул руки из карманов. В правой был маленький пистолет. Подполковник ударил начальника рукояткой по темени – тот рухнул в воду. Туда же полетел коленопреклоненный, вышибленный с парома пинком.
Наверху остались только двое – Скукин и ошеломленная Мона.
– Вы рехнулись? – крикнул из лодки отец Сергий. – А пулемет? Прыгайте в воду! С другой стороны парома! Быстрей!
Мона кинулась к перилам, посмотрела вниз на черную воду и замерла.
– Спокойно, сударыня. Не надо никуда прыгать, – сказал сзади Скукин.
Она обернулась.
Подполковник стоял спокойно, смотрел на берег – туда, где находилось пулеметное гнездо.
– Что у вас, Канторович? – крикнул он.
Берег откликнулся:
– Порядок! Подбирайте нас!
– Кого «нас»?
– Меня и моего нового друга! – весело ответил штабс-капитан. – «Гочкис», к нему две ленты!
Скукин спрыгнул в баркас.
– И никогда больше не подвергайте сомнению приказы командования, – наставительно сказал он отцу Сергию. – Хорошая диспозиция предусматривает все неожиданности.
Старец пристыженно молчал, а Мона, спускаясь по лесенке, смотрела на подполковника с восхищением.
Все-таки лучшие на свете мужчины – это офицеры. Во всяком случае, когда в мире война.
Словно чествуя победителей, вдруг разомкнулся черный небосвод, проглянули звезды, засветила луна, и ночь сделалась похожа на картину сладкого живописца Куинджи.
– Как это вы отобрали у двух вооруженных людей пулемет? – спросила Мона штабс-капитана, когда они пристали к берегу. – Без стрельбы, без шума?
– А вот. Чик-чирик.
Он показал узкий хищный нож. Вытер о траву, сунул в сапог.
Читать бесплатно другие книги:
