Небом дан Резник Юлия

Глава 1

– Ника!

Голос за спиной заставляет вздрогнуть. Я оглядываюсь, машинально крепче сжимая ладошку сына. Во дворе не горят фонари, и сгустившуюся темноту разбавляет лишь свет, льющийся из окон стоящей напротив пятиэтажки. Ежусь. Ветер проникает под полы пальто и с остервенением рвет листы новенького выпуска Антифорбса. Так моя соседка в шутку зовет списки должников, что коммунальщики вывешивают для острастки на двери подъезда. Собственно, возле них мы с Ромкой и замешкалась. Непривычно там себя видеть… Непривычно и страшно.

Но еще страшнее становится, когда тот, кто меня позвал, выходит из тени. Мама дорогая, я и забыла, какой он здоровенный!

Нащупываю в кармане ключ. Прикладываю к замку таблетку, рывком дергаю на себя железную дверь и залетаю в подъезд, волоча за собой в одной руке сразу Ромку, мольберт и папку с набросками. За дверью раздается визг шин. Ему вторит отборная ругань. Похоже, бросившись за нами вдогонку, Савва едва не попал под колеса въехавшей во двор машины.

– Бежим! – командую я, подталкивая Ромку к ступенькам.

– Зачем? Ты знаешь этого дядьку? Он что, плохой?

Физические упражнения – не мое. В боку колет. Мольберт оттягивает руку и при каждом шаге больно бьет по ноге. А тут еще Ромкин вопрос. На который у меня нет внятного ответа. Поэтому я невнятно пыхчу:

– Понятия не имею, но лучше не рисковать.

Дверь в подъезд открывается. Звуки тяжелых шагов взмывают ввысь, между лестничными пролетами. Судя по тому, как стремительно Савва передвигается, подняться к себе я уже не успею. Да и безопасно ли это? Вдруг он узнал мой адрес?

Ну конечно, узнал, дурочка! Иначе как бы он здесь очутился? – одергиваю себя и что есть сил колочу в дверь соседки, которая вроде бы уже должна быть дома.

– Кто там?

– Не пугайся, не гости! Да открывай же ты!

– Ника? – Люська удивленно хлопает ресницами. Поплывшая за день тушь оставляет черные засечки на ее нависающих веках. Ничего не объяснив, оттесняю соседку вглубь квартиры. Торопливо захлопываю за собой дверь, проворачиваю замок и зачем-то накидываю цепочку. Все! Дело сделано. Я сгружаю на пол свое барахло и без сил прислоняюсь к двери спиной. Дыхание сорвано, и я отчаянно хватаю ртом воздух. За моими потугами вернуть себе самообладание соседка наблюдает с открытым ртом:

– Ну, и что это должно означать?

– Да, мам, что? – поддакивает Ромка.

Как им рассказать? Зачем? Это моя тайна. Точнее, моя… и Саввы. Он обещал мне ее хранить. И нас не беспокоить обещал тоже. А теперь вот. Принесла нелегкая. Может, зря я убежала? Поговорили бы, и не пришлось бы гадать, что ему нужно.

Вряд ли я. Или мой сын… Это мы обсудили на старте.

– Ромка, иди, поиграй с Иришей, ага? Твой-то дома? – оборачиваюсь к соседке. Вопрос дурацкий. Низкорослый тощий трусоватый Самат – такая себе защита. Да и нужно ли меня защищать? Может, все-таки выйти и поинтересоваться у Саввы, зачем он нагрянул? Прижимаюсь к глазку. Мой преследователь как раз выходит на лестничную клетку и останавливается, настороженно оглядываясь. Я не дышу, не шевелюсь, не издаю ни звука, но все равно никак не могу отделаться от мысли, что он меня чует, как всякий хищник – свою добычу.

– Да что случилось-то? – возмущается Люська.

– Ш-ш-ш! Пойдем на кухню, – шепчу я.

Люська идет. Но прежде тоже зачем-то на миг замирает у глазка.

– Хорош.

– Кто?

– Это я у тебя должна спрашивать.

– А-а-а… Ты про Савву?

– Если его так зовут.

– Так. Да…

– Ну и кто такой этот Савва? На журналюгу вроде бы не похож.

Журналисты меня преследуют вот уже почти полгода, с тех пор как стало известно об обвинениях, предъявленных моему бывшему мужу. Поэтому предположение Люськи вполне оправдано.

– Савва не имеет отношения к журналистике.

– И кто же он?

– Он брат Анатолия.

– Вот этот? – Люся тычет толстым пальцем за спину и снова недоверчиво открывает рот, отчего брыли на ее щеках приходят в движение. Удивление соседки мне понятно. Анатолий с Саввой совершенно не похожи. Поставь рядом, никому и в голову не придет, что это родные братья.

– Только не говори мне, что и он поп.

Представив огромного, как медведь, Савву в рясе, я почему-то начинаю истерично ржать.

– Нет, к религии он никакого отношения не имеет.

– Ну, и слава богу. Я всегда недоверчиво относилась к фанатикам. И, кстати, не раз тебя предупреждала, что Анатолий…

– Пожалуйста, только не начинай!

Я не хочу больше слышать ни слова о своем бывшем. От понимания, какой мерзостью он занимался, меня тошнит. От мысли же, что он мог втянуть в это Ромку, ломает и корежит. Хорошо, что до этого не дошло. Я бы никогда себя не простила, если бы он… В общем, счастье, что все обошлось. И что на самом деле Анатолий Ромке никакой не отец, даже если так написано в его документах.

– Молчу. Есть хочешь? Самат рыбы наловил.

Гляжу на брошенных в раковине карасей. Всюду чешуя и потроха. Наконец, становится понятно, почему в комнате так остро пахнет кровью.

– Нет. А где он сам?

– Отсыпается после рыбалки.

– Ну… Рыбалка – это хорошо, – зябко прячу кисти в рукавах. – Единение с природой, и все такое…

– Единение с природой? – возмущённо фыркает Люська. – Вероятно, это объясняет, почему этот гад нажрался до поросячьего визга. А я все гадала.

Смеюсь. Люська у нас юмористка. Я и не догадывалась, как мне не хватает ее бойкого языка, пока не вернулась сюда, после ареста мужа. До него мы жили в шикарной квартире в центре, а эту сдавали.

– Ты видела, какой тебе в подарок оставили долг?

– В Атифорбсе? Ага. Как раз зависла у списков, когда Савва явился, – неопределенно машу рукой.

– Ну, и как ты допустила такое? – грозно интересуется Люська, насыпая муки в тарелку. И это, кстати, очень хороший вопрос. Наверное, я просто дура. Нужно было каждый месяц проводить сверку, как все сознательные арендодатели, а я все стеснялась показаться навязчивой.

– Ну, долг у меня не самый большой, – мямлю.

– Ага. С алкашами из седьмой квартиры не сравнится, конечно. Ребята скоро в ноль выйдут.

– Это как? – заинтересовавшись, склоняю голову к плечу.

– Сравняют долг со стоимостью своей халупы.

– А-а-а, – протягиваю, посмеиваясь. Болтовня с Люськой немного отвлекает. Из гостиной доносятся детские крики. Видать, Ромка с Иркой опять не могут поделить игрушки.

– Пойду на них шикну.

– Да сиди ты!

– Так ведь Самата разбудят.

– Ничего. Чай, не прынс. Он и так весь день почивать изволит.

Обвалянные в муке караси отправляются на раскаленную сковородку. Пахнет уже не кровью, а вполне себе вкусно. Я ж не ела ничего целый день.

– Что думаешь делать?

– Попытаюсь продать несколько картин. Перед Новым годом обычно хорошо берут.

– Да я не про долг!

– А про что?

Нет, как же все-таки вкусно пахнет!

– Про Савву.

Я нервно передергиваю плечами. На этот счет никакого плана у меня нет. Просто потому что я не думала, что этот самый план мне когда-то понадобится.

– Планирую перекантоваться у тебя.

– Грандиозно! То есть ты с концами переезжаешь? Вот так Самат обрадуется!

– Ну почему сразу переезжаю? – удивляюсь. – Ты же не думаешь, что Савва станет меня преследовать? – широко распахиваю глаза.

– Почему нет? Смотря что ему от тебя надо.

Люська глядит так въедливо, что я не выдерживаю и отвожу глаза. А ко всему, возможно, даже немного краснею. Всегда моя кожа была такой. Чуть что – я расцветаю, как майская роза.

– Ну-ка, ну-ка, посмотри на меня!

Пахнущая рыбой рука касается моего подбородка. Я уворачиваюсь, с трудом скрывая свое отвращение.

– Люсь, ну что ты со мной как с ребенком, правда?

– А ты не ребенок?

– Мне скоро тридцатка стукнет!

– В твоем случае это ничего не меняет. Ты не от мира сего.

Расстроенно шмыгаю носом. Я была бы рада что-то Люське возразить, но против правды, как говорится, не попрешь.

– Не знаю, может, уехать куда? – на первый взгляд эта мысль кажется мне ужасно заманчивой.

– Куда, например? – Люська тоже как будто прониклась.

– Не знаю. В какой-нибудь город поменьше. Там некому будет нас донимать. Я ужасно устала от этого. Думала, пройдет время, и все устаканится. Но уже позади полгода, и все никак. А еще Ромка…

– А он что?

– В школе как-то пронюхали, чей он сын. И теперь буллят его по полной. Называют… – понижаю голос до шепота. – Господи, я даже повторять этого не хочу!

Люся вываливает на тарелку рыбу со сковороды и бухает передо мной.

– Ешь! А чтобы куда-то переезжать, надо иметь сбережения. У тебя есть какая-нибудь заначка?

– Да откуда, господи?

– Ну, а куда ты тогда поедешь? Сама посуди – это квартиру снять надо, раз. Деньжата на первое время, два…

– Дальше можешь не перечислять. Я все поняла. – Отламываю большой кусок рыбы, отправляю в рот, но аппетита как не бывало.

– И тут мы снова возвращаемся к Савве.

Я закашливаюсь, подавившись:

– А он здесь при чем?

– При том. Он вам родня? Родня! К тому же, учитывая, что они с Толиком совсем не похожи внешне, есть шанс, что и внутри Савва не такой гнилой.

На слове «родня» я опять краснею. И чтобы это не было так заметно, отворачиваюсь к окну. А за окном он… Стоит у огромного внедорожника, повернувшись к лесу передом, а к нам с Люськой, вестимо, задом. Скольжу обеспокоенным взглядом по его богатырской спине. В зимнем распахнутом настежь пуховике он кажется еще больше, чем я запомнила.

– Я его не знаю совсем. Но в семье именно Савва всегда слыл паршивой овцой.

– Учитывая, какой придурочной оказалась поповская семейка – это скорей комплимент. К тому же, знаешь, как у нас говорят? С паршивой овцы хоть шерсти клок! Погляди!

– Ну и чего я здесь не видела?

– Тачку видишь? Парень-то он, похоже, небедный.

Тут я ничего сказать не могу. Про Савву в семье говорили мало. И никогда – в положительном ключе. Знаю только, что в двадцать он загремел на нары, провел там два года, вышел по УДО, а после осел где-то на севере. К нам он заезжал всего пару раз. И об этом… короче, об этом я как раз и не люблю вспоминать.

– Даже если так. Что это меняет?

– Что меняет? Ты совсем того? Он тебе может помочь!

– Зачем бы он стал это делать?

– Ник, ты совсем дура?

– Почему дура?! – возмущаюсь. – Мы чужие люди!

– Вы, может, и так, а Ромка?

Меня охватывает ужас. Кажется, Люська разгадала секрет, который я ношу в себе долгие годы.

– А что Ромка? – сиплю я, с трудом справляясь со спазмом, перехватившим горло.

– Ну, он же ему племянник! Думаешь, Савва бросит его на произвол судьбы?

Племянник! Я зажмуриваюсь. От облегчения кровь устремляется прочь из головы, и та немного кружится.

– Да он его и не видел ни разу, – мямлю я, уткнувшись в тарелку.

– Все равно. Кровь – не водица.

– Фу, не повторяй эту поговорку. Она мне об Анатолии напоминает, – передергиваю плечами.

– Воспитание тоже играет немаловажную роль, – идет на попятный Люська. – Твой Роман – отличный парень.

– Скажи это его одноклассникам.

– Дети жестокие.

– Да уж, кому как не мне это знать? Знаешь, мы, наверное, пойдем… Ромка! Роман… Собирайся.

– А если Савва опять к тебе сунется?

– Ты сама сказала, что к тебе переехать не получится, – с трудом выдавливаю из себя шутку. – Спасибо, что выручила. И за ужин тоже.

– Пустяки. Слушай, может, ты бы Романа перевела в другую школу?

Я складываю руки на животе. Прислоняюсь спиной к холодильнику:

– А что это даст? Там тоже вскорости узнают, чей он родственник. И дальше что? Опять переходить в другую школу?

– Ну, Толик. Ну, скотина! Всем жизнь испортил…

Я сглатываю. У меня нет никаких сил снова и снова возвращаться к этому. Хватит уже того, что я одиннадцать лет жила с человеком, которого не знала. Я подвергала риску собственного ребенка, я… Нет. Нет, не нужно. Не то опять не усну.

Ромка выбегает из комнаты. Я вымученно улыбаюсь. Подаю ему курточку, ласково веду по темным, совсем не таким, как у меня, волосам. Перевожу взгляд на затаившуюся за дверью Иришку. Та тоже совершенно не похожа на мать. Скромница и стесняшка. Помигиваю ей напоследок, сторонюсь, позволяя Люське открыть дверь. Теперь, когда страх схлынул, я в жизни не разберусь во всех этих засовах. Прощаюсь с Люськой взмахом руки. Дверь захлопывается. Мы с Ромкой торопливо поднимаемся к себе, гремя ключами, я открываю дверь. Пропускаю сына в притихшую квартиру, сгружаю мольберт и замираю, как кролик, услышав за спиной негромкое:

– Добрый вечер.

Глава 2

В тусклом свете прихожки кажется, будто и не было этих лет. Все как тогда. Даже реакции те же. Смотрю на нее, и все внутри настороженно замирает. Она – вчерашняя школьница, а я уже тогда матерый траченый жизнью дядька.

– З-здравствуйте. Я к Анатолию, а вы…

– Савва. Типа брат его. Вот.

Ага. Брат. А еще бог красноречия.

Девочка моргает. Вся такая маленькая, ладненькая. В длинной юбке в пол и наброшенном на голову платке. Разрез рта узкий, а губы, наоборот, пухлые, как у куклы, и яркие без всякой косметики. Взволнованно проходится по ним языком. А глаза почему-то отводит. Не пойму… В них что, страх? «А-а-а! – протягиваю про себя. – Видно, девочку уже настращали. Просветили, так сказать, на мой счет». Что-что, а это мои родственнички умеют. Ну и черт с ним. Мне-то какое дело? Улыбаюсь с изрядной долей цинизма:

– Да ты не бойся, проходи. Я не кусаюсь.

– А я и не боюсь, – выпячивает вперед подбородок. – Значит, Анатолий еще не вернулся? И отца Михаила с матушкой нет?

Мотаю головой из стороны в сторону. Складываю на груди руки. Грудь голая. Я же только из душа вылез. Хорошо хоть спортивки надел, иначе девочка увидела бы явно больше, чем выдержало бы ее сердечко. А пока ей и моих татух с головой хватает. Вон как на них глядит!

– А кто же вас встречал?

– Никто, – пожимаю плечами, – я дядя взрослый, меня встречать не надо.

Глаза девочки становятся совсем уж круглыми. Реснички хлоп-хлоп. Язычок по губкам туда-сюда. А тонкие руки к голове взмывают, чтоб спустить платок. Ух ты…

– Так не делается. Какая разница, взрослый – не взрослый?! – возмущается девочка и, растеряв весь свой страх, оттесняет меня вглубь дома. – Вы же издалека. Наверняка устали…

– Эм… Ну, все не так плохо.

В свете, льющемся из окна кухни, ее взъерошенные волосы напоминают нимб. Коса толщиной почти с мое запястье спускается по груди аж до самой талии. Касается кончиком кожаного ремешка. И как маятник качается туда-сюда при каждом ее плавном шаге. Абсолютно меня дезориентируя.

– А ты, собственно…

– Ника. Дайте угадаю, вы к нам с Анатолием на свадьбу приехали? – улыбается, обнажая жемчужные зубки.

Как на свадьбу? Нет, ну да… То есть… Толька наш на этой девочке, что ли, женится? Меня окатывает волной сокрушительного разочарования. Какого хрена? Как вышло, что она мне так быстро под кожу влезла? Вот как переступила порог, так я сразу и понял – эта девочка по мою душу пришла.

– Значит, у вас с Толькой любовь-морковь?

– Разве не поэтому люди женятся? – скромненькая вся, чистенькая, просто сахарок… А на язык, тем не менее, бойкая.

– Может, и поэтому. Но не рано ли вам под венец?

– Да нет! Мне уже почти девятнадцать. Я просто моложе выгляжу, – ничуть не обижается на мое замечание Ника. А я открываю рот, да так и стою, не найдя, что на это ответить цензурного.

Почти девятнадцать. М-да. Это, конечно же, все меняет.

«Дурочка… – проносится в голове и тут же: – Дурочка, потому что замуж идет? А ты бы сам ей что предложил, а, Саввочка? Может, в куколки поиграть?»

Да чтоб его!

– Мы уже целый год встречаемся.

– Ого, – хмыкаю и с интересом наблюдаю за тем, что Ника собирается делать. А та склоняется над кухонным шкафчиком. Шерстяная юбка облепляет маленький круглый зад. Я висну, облизываясь на нее, как Серый Волк, которого год не кормили. Ника оборачивается, достав сковороду. Ловит мой голодный взгляд, но, к счастью, неправильно его интерпретирует:

– Не думайте, я здесь не всегда так хозяйничаю. Просто вы, наверное, голодный, а матушки нет. Вот я и… – Ника разводит руки и той, что со сковородкой, нечаянно сбивает со стола банку с солью. – Ой!

Я срываюсь с места в слабой надежде поймать солонку, прежде чем соль рассыплется. Чем мой приезд закончится, и без всяких примет понятно, но пока есть шанс… Ловлю у самого пола, двигаясь по инерции, головой врезаюсь Нике в живот. Пахнет от нее ладаном. И чем-то сладким, девчоночьим, тонким… А еще растворителем. Замираем, как герои дрянного кино. Секунда, две… Я бы ее сожрал, если бы можно было.

– Ой! – повторяет и ручки мне на плечи кладет. Сейчас юбку вверх, под трусики носом и… Картинка такая яркая, что у меня на обратной стороне век расцветают астрами фейерверки. Фуф… Тормози, Савва, мать твою!

– Я не думаю, – отстраняюсь.

– Ч-что?

– Не думаю, что ты здесь хозяйничаешь.

– А, ну… – и снова, мать его, губы лижет. – Тогда я вам приготовлю яичницу. Это быстрее всего.

Вообще-то я поел. И в самолете, и потом, по прилету, в одном из ресторанов в аэропорту. У родителей то пост, то еще какая холера, а я парень большой и охочий до мяса. Да и сам факт, что она мне готовит…

– Тебе.

– Что?

– На ты давай. Не чужие же люди.

– Давай, – улыбается. – Вам с колбасой, да?

– Тебе, – обхватываю рукой ее подбородок. – Тебе. Повтори.

– Тебе, – повторяет послушно и снова ведет языком, оставляя на губах влажный след. Не сдержав себя, стираю его большим пальцем. Ника замирает, глядя мне в глаза, как пресловутый кролик на удава.

Ну и че мне с этой бадягой делать? А ниче. Что тут сделаешь? Опоздал. На год где-то.

– Пойду, оденусь. Ты сама-то не голодная? – интересуюсь, выходя из кухни.

– Не-а. Я на пленэре бутерброд ела, – кричит Ника мне вслед. Свое барахло я бросил неподалеку, в гостиной, так что мы друг друга прекрасно слышим.

– На пле… чем? – переспрашиваю, перебирая кое-как набитые в рюкзак футболки.

– Пленэре. Я оканчиваю художественное училище.

– А пленэр – это что такое? – возвращаюсь в кухню, одевшись. Ника отворачивается от шипящей сковороды и пробегается по мне быстрым взглядом. Девочка настолько невинна, что свой интерес ей не по силам скрыть. И от этой неожиданной взаимности мне еще больше тошно.

– Пленэр – это такая техника написания картин вне стен мастерской.

– А, это когда художники на улице пейзажи малюют?

– Ага. Типа того. – И как подарок – очередной быстрый взгляд.

– Нравлюсь?

Мой вопрос Нику как будто пугает. Еще бы. Мне б язык прикусить не мешало. Сейчас врать начнет, выкручиваться неумело…

– Д-да, – быстро-быстро кивает. – Интересные рисунки. В них есть что-то от Босха. Я его обожаю.

Так она про татухи мои? Туплю. А я ведь уже невесть что придумал.

– Тебе тоже он нравится?

– Кто?

– Босх.

– Я не знаю, кто это. Какой-то художник?

– Какой-то?! – от возмущения Ника даже с дыхания сбивается. Прикладывает ладонь к груди. Круглой. Хорошей такой троечке… – Это крупнейший мастер периода Северного Возрождения! Я думала, именно он вдохновил тебя на рисунки.

– Не-а. Это всё батя.

– Отец Михаил? – изумляется Ника, выключая сковороду.

– Угу.

– Ты хочешь сказать, что святой отец вдохновил тебя набить на тело всякую… эм… нечисть?

– Чего не сделаешь в знак протеста. К тому же от нечисти тут почти ничего не осталось. Перебил, – ухмыляюсь я. Ника наклоняет голову к уху, как диковинная заморская птица. – Что?

– Я думала, ты вытатуировал это… Нет. Ничего. Глупости.

– На зоне? Ты это хотела спросить?

– Меня это не касается. Ешь, не то остынет…

Видел я потом этого Босха. Даже в оригинале видел. Стопудово, мужик на чем-то плотно сидел. На трезвую голову такое не намалюешь. Хотя, конечно, занятно.

Отхожу, чтобы достать вилки. Две… Одну вручаю, естественно, ей.

– Что, так и будем из одной тарелки есть?

– А ты что, брезгуешь? – сощуриваюсь, хотя мне эта брезгливость знакома. Просто от такой, как Ника, ее, наверное, не ждешь, и это расслабляет.

– Нет… – вполне искренне удивляется девочка.

– Тогда бери. Меньше тарелок испачкаем – меньше потом будем мыть.

Этот аргумент заставляет Нику широко улыбнуться. Ест она с аппетитом. Не то что некоторые барышни, с которыми мне доводилось встречаться. Любо-дорого смотреть. И кто бы мог подумать, это так заводит. Впрочем, в ней меня заводит буквально все. Пульсирующая голубая венка на виске, перепачканные красками пальцы…

– И откуда ты такая взялась?