Тайный дневник Верити Гувер Колин

9

Я приехала всего пять дней назад, но кажется, что я здесь гораздо дольше. Дни здесь тянутся долго, не то что в Нью-Йорке.

Утром я слышала, как Мирна рассказывала Джереми, что у Верити температура, и поэтому сегодня она вообще не спускала ее вниз до своего вечернего ухода. Это меня не расстроило. Это значило, что мне не придется терпеть ее присутствие или смотреть на нее из окна кабинета.

А вот на Джереми я смотрю. Он сидит один на задней веранде и смотрит на озеро, откинувшись назад в кресле-качалке, которое стоит на месте последние десять минут. Джереми абсолютно недвижим, лишь иногда моргает. Он сидит там уже какое-то время.

Хотелось бы мне знать, что за мысли витают у него в голове. Он думает о девочках? О Верити? О том, как круто изменилась его жизнь за последний год? Он не брился уже несколько дней, и щетина становится все гуще. Но она ему идет.

Кладу руки на рабочий стол Верити и опускаю сверху подбородок. И сразу жалею, потому что Джереми замечает мое движение. Поворачивается и смотрит на меня через стекло. Я хочу отвести взгляд, сделать вид, что чем-то занята, но совершенно очевидно, что я на него пялилась – в такой-то позе, положив голову на руки. Если я теперь попытаюсь это скрыть, будет еще хуже, поэтому я просто мягко ему улыбаюсь.

Он не улыбается в ответ, но и не отводит взгляда. Мы поддерживаем зрительный контакт несколько секунд, и я чувствую, как его взгляд все переворачивает у меня внутри. Интересно, что он испытывает, когда я смотрю на него.

Он делает медленный вдох, поднимается с кресла и уходит в сторону причала. Там он берет молоток и начинает отдирать оставшиеся доски.

Видимо, ему хотелось посидеть в тишине, чтобы его личное пространство не нарушали Крю, Верити, сиделка или я.

Нужно выпить ксанакс[1]. Я не принимала его уже больше недели. Меня от него мутит и становится сложно сосредоточиться на писательстве или исследованиях. Но я устала от происшествий в этом доме, от которых у меня бешено ускоряется пульс, как сейчас. Адреналин подскакивает, и я не могу взять себя в руки. Джереми, Верити, книги Верити – что-нибудь обязательно сказывается на моем уровне тревожности. Моя реакция на этот дом и его обитателей мешает сосредоточиться куда сильнее, чем небольшие побочные явления.

Иду в спальню и ищу в сумочке таблетки. Но, не успев открыть пузырек, слышу вопль со второго этажа.

Крю.

Бросаю пузырек на кровать, вылетаю из комнаты и бегу вверх по ступеням. Я слышу его плач. Звук раздается из комнаты Верити.

Мне очень хочется развернуться и побежать в противоположном направлении, но я понимаю, что он – маленький мальчик, и может быть в беде, и поэтому я иду дальше.

Добравшись до двери, я распахиваю ее, не постучав. Крю лежит на полу и держится за подбородок. Его руки покрыты кровью. Рядом с ним на полу лежит нож.

– Крю? – я опускаюсь, поднимаю его и несу в ванную комнату в конце коридора. Там я сажаю его на столешницу.

– Дай посмотреть.

Отрываю его трясущиеся пальцы от подбородка, чтобы открыть доступ к ране. Она кровоточит, но похоже, не слишком глубокая. Подбородок порезан ровно снизу. Видимо, он упал с ножом в руке.

– Ты порезался ножом?

Крю смотрит на меня, широко распахнув глаза. И качает головой, возможно, пытаясь скрыть, что у него был нож. Уверена, Джереми этого не одобрит.

– Мама говорила, я не должен трогать ее нож.

Я замираю.

– Так сказала твоя мама?

Крю не отвечает.

– Крю, – продолжаю я и беру полотенце. Душа уходит в пятки, но я пытаюсь скрыть страх и мочу полотенце водой. – Твоя мама с тобой разговаривает?

Крю сидит, замерев на месте, и лишь качает головой. Я прижимаю полотенце к его подбородку, когда на лестнице раздаются торопливые шаги Джереми. Видимо, он тоже услышал крик Крю.

– Крю! – окликает он.

– Мы здесь.

Вскоре заходит перепуганный Джереми. Я отхожу в сторону, пропуская его вперед, но по-прежнему прижимаю полотенце к подбородку Крю.

– Ты в порядке, приятель?

Крю кивает, и Джереми берет у меня полотенце. Он наклоняется, разглядывает рану на подбородке сына и поворачивается ко мне.

– Что случилось?

– Думаю, он порезался. Он был в спальне Верити. На полу лежал нож.

Джереми смотрит на Крю, теперь скорее с грустью, чем со страхом.

– Что ты делал с ножом?

Крю качает головой и хлюпает носом, пытаясь перестать плакать.

– Не было у меня ножа. Я просто упал с кровати.

Отчасти я чувствую себя виноватой, что выдала бедного ребенка. И пытаюсь прикрыть его.

– Он не держал его. Я просто увидела нож на полу и предположила, что могло произойти.

Я по-прежнему потрясена словами Крю о Верити и ноже, но напоминаю себе, что все говорят о Верити в настоящем времени. Сиделка, Джереми, Крю. Очевидно, Верити запрещала ему играть с ножами раньше, а я выдумала невесть что.

Джереми открывает аптечку за спиной Крю и достает набор для оказания первой помощи. Когда он закрывает зеркальную дверцу, то смотрит на мое отражение.

– Иди, проверь, – одними губами шепчет он, указывая на дверь кивком головы.

Я выхожу из ванной, но останавливаюсь в коридоре. Не люблю заходить в ту комнату, и неважно, насколько беспомощной кажется Верити. Но я знаю, что у Крю не должно быть доступа к ножу, и поэтому плетусь вперед.

Дверь в комнату Верити по-прежнему широко раскрыта, и я прокрадываюсь внутрь, стараясь ее не разбудить. Впрочем, разве это возможно? Прохожу мимо кровати к месту, где сидел на полу Крю.

Ножа нет.

Осматриваюсь вокруг на случай, если я случайно задела нож ногой и он куда-нибудь отлетел, пока я поднимала Крю. По-прежнему не сумев его отыскать, опускаюсь на пол, чтобы проверить под кроватью. Там совершенно пусто, только лежит тонкий слой пыли. Просовываю руку под прикроватную тумбочку, но и там ничего нет.

Я точно видела нож. Я не схожу с ума.

Правда?

Кладу руку на матрас, чтобы подняться с пола, но резко падаю назад, на ладони, поймав на себе взгляд Верити. Ее голова изменила положение, повернувшись вправо, и она смотрит на меня.

Черт подери! Задыхаясь от страха, я пячусь назад, подальше от кровати. Останавливаюсь в паре метров от нее, и даже хотя она всего лишь слегка повернула голову, от страха мне хочется бежать со всех ног. Я поднимаюсь, опираясь на комод, и начинаю двигаться к двери, не сводя с Верити глаз. Я пытаюсь сдержать ужас, но не уверена, что она не кинется на меня с ножом, поднятым с пола.

Закрываю за собой дверь комнаты и какое-то время стою, сжимая ручку, пока мне не удается одолеть панику. Я размеренно вдыхаю и выдыхаю пять раз подряд, надеясь, что Джереми не заметит ужаса в моих глазах, когда я вернусь, чтобы рассказать ему, что ножа нет.

Но нож был.

У меня дрожат руки. Я ей не доверяю. Не доверяю этому дому. Хоть мне и нужно держать себя в форме, чтобы хорошо выполнять работу, на следующей неделе я предпочту спать в своей арендованной машине на улицах Бруклина, лишь бы не проводить лишнюю ночь в этом доме.

Растираю шею, пытаясь снять напряжение, и возвращаюсь в ванную. Джереми перевязывает подбородок Крю.

– Повезло, что не придется зашивать, – говорит он сыну. Потом помогает Крю смыть с рук кровь и отправляет его играть. Мальчик проскакивает мимо меня и возвращается в комнату к Верити.

Мне кажется странным, что ему нравится сидеть на ее кровати и играть в айпад. С другой стороны, он наверняка хочет быть рядом с матерью. Сколько угодно, приятель. Я вообще не хочу рядом с ней находиться.

– Ты взяла нож? – спрашивает Джереми, вытирая руки полотенцем.

Я пытаюсь не выдать испуга.

– Не смогла найти его.

Джереми пристально смотрит на меня и уточняет:

– Но ты его видела?

– Я думала, что да. Но, возможно, и нет. Сейчас его там не было.

Джереми выходит из ванной.

– Пойду посмотрю, – он направляется в комнату Верити, но останавливается возле двери и поворачивается ко мне. – Спасибо, что помогла ему, – он игриво улыбается, – я знаю, как много ты сегодня работала, – он подмигивает мне, прежде чем зайти к Верити.

Я закрываю глаза, даже не пытаясь подавить смущение. Я это заслужила. Возможно, он думает, что я только и делаю, что пялюсь в окно кабинета.

Возможно, мне стоит принять два ксанакса.

Когда я возвращаюсь в кабинет к Верити, солнце уже садится, а значит, Крю скоро отправится в душ и в постель. А Верити останется в своей комнате на ночь. И я буду чувствовать себя в относительной безопасности, потому что по какой-то причине в этом доме я боюсь только Верити. А ночью мне с ней сталкиваться не приходится. И вообще, ночь стала здесь моим любимым временем, потому что в эти часы я меньше всего вижу Верити и больше всего – Джереми.

Не знаю, долго ли я смогу и дальше пытаться убеждать себя, что не влюблена в этого человека. И еще не знаю, долго ли я смогу и дальше пытаться убеждать себя, что Верити лучше, чем она есть на самом деле. Теперь, прочитав все книги серии, я начинаю понимать: ее романы так популярны, потому что она пишет их с точки зрения злодея.

Критики от этого в восторге. Когда я слушала первую аудиокнигу по дороге сюда, мне нравилось, что рассказчик казался немного ненормальным. Я задавалась вопросом, как Верити удавалось так вживаться в разум антагонистов. Но это было до того, как я ее узнала.

Технически я не знаю ее до сих пор, но я знаю Верити, которая написала автобиографию. Оказывается, то, как она написала остальные романы, не было для нее уникальным подходом. В конце концов, говорят же, пиши, о чем знаешь. И я начинаю думать, что Верити пишет с точки зрения злодея, потому что она и есть злодей. Она умеет быть только плохой.

Я сама чувствую себя немного злодеем, когда открываю ящик и делаю именно то, что поклялась себе больше не делать: читаю очередную главу.

Надо отдать им должное: они боролись за жизнь.

У меня ничего не вышло. Попытка аборта, разные таблетки, «случайное» падение с лестницы. Единственным результатом всех моих стараний стал маленький шрам на щеке одного из младенцев. Шрам, в котором точно виновата я. Шрам, о происхождении которого не мог догадаться Джереми.

Через несколько часов после рождения – слава богу, кесарево сечение — к нам в палату пришел педиатр. Я закрыла глаза, делая вид, что сплю, но на самом деле я просто боялась врача. Боялась, что он увидит меня насквозь и поймет, что я понятия не имею, как быть матерью этих существ.

Джереми спросил про шрам, когда доктор уже собирался уходить. Тот отмахнулся и сказал, что однояйцевые близнецы нередко царапают друг друга в утробе. Джереми возразил:

– Но он слишком глубокий для простой царапины.

– Возможно, это фиброзная ткань. Не беспокойтесь. Со временем он поблекнет.

– Меня не волнует внешний вид, – почти оборонительно пояснил Джереми. – Я боюсь, это может быть что-то более серьезное.

– Не волнуйтесь. Ваши дочери абсолютно здоровы. Обе.

Доктор с медсестрой ушли, и в палате остались только Джереми, девочки и я. Одна из сестер спала в стеклянной люльке – не знаю, как она правильно называется. Джереми держал на руках вторую. Он улыбался ей, когда заметил, что я открыла глаза.

– Привет, мамочка.

Пожалуйста, не называй меня так.

Но я все равно ему улыбнулась. Отцовство ему шло. Он выглядел счастливым. И неважно, что его счастье не имело почти никакого отношения ко мне. Но, даже в своей ревности, я его ценила. Возможно, он из тех отцов, что меняют детям подгузники. Помогают их кормить. Я знала, что со временем начну еще сильнее ценить эту его сторону. Мне просто нужно привыкнуть. Привыкнуть к материнству.

– Принеси мне ту, что со шрамом, – попросила я.

Джереми состроил гримасу, давая понять, что огорчен моим лексическим выбором. Знаю, я выразилась странно, но мы еще их никак не назвали. Шрам был единственной отличительной чертой.

Он принес ее и положил мне на руки. Я посмотрела на девочку. Я ждала потока эмоций, но не почувствовала ничего. Потрогала ее за щеку, провела пальцем по шраму. Видимо, вешалка была недостаточно крепкой. Возможно, нужно было использовать что-нибудь потверже. Вязальную спицу? Не факт, что хватило бы длины.

– Доктор сказал, шрам мог получиться из-за царапины, – рассмеялся Джереми. – Они подрались еще до рождения.

Я улыбнулась дочери. Не потому что захотелось, а потому что мне полагалось улыбаться. Я не хотела пробудить в Джереми подозрения, будто я обожаю ее меньше, чем он. Я взяла ее ручку и обернула вокруг своего мизинца.

– Частин, – прошептала я. – Ты получишь лучшее имя, раз сестра так жестоко с тобой обошлась.

– Частин, – повторил Джереми. – Мне нравится.

– И Харпер. Частин и Харпер.

Эти два имени были в списках, которые он мне присылал. И меня вполне устраивали. Я выбрала их, потому что он упомянул их больше одного раза, а значит, они ему особенно нравились. Возможно, если он увидит, как я стараюсь его любить, он не заметит двух зон, где моей любви не хватает.

Частин заплакала. Она извивалась у меня в руках, и я не знала, что делать. Я начала укачивать ее, но мне стало больно, и я прекратила. Она кричала все громче и громче.

– Возможно, она хочет есть, – предположил Джереми.

Я была так увлечена мыслью, что они не переживут родов после всего, чему я их подвергла, что не особенно думала о том, что же будет дальше. Я знала, что грудное вскармливание – лучший вариант, но совершенно не хотела портить этим свою грудь. Особенно если учесть, что их двое.

– Похоже, кое-кто голоден, – сказала медсестра, с важным видом зайдя в палату. – Вы кормите грудью?

– Нет, – сразу ответила я. Мне хотелось, чтобы она немедленно вышла обратно.

Джереми с тревогой на меня посмотрел.

– Ты уверена?

– Их двое, – ответила я.

Мне не понравилось выражение лица Джереми – словно он был во мне разочарован. И я с ненавистью представила, как все будет. Он всегда на их стороне. Я больше не имею для него значения.

– Это не намного сложнее, чем кормить из бутылочки, – заявила медсестра. – Даже удобнее. Хотите попробовать? Посмотреть, как пойдет?

Я не сводила взгляда с Джереми и ждала, когда он избавит меня от этой пытки. Меня убивало его желание, чтобы я кормила их грудью, когда было столько вполне подходящих альтернатив. Но я кивнула и спустила с плеча ночную рубашку, потому что хотела доставить ему удовольствие. Хотела, чтобы он был счастлив, что я мать его детей, даже если мне это счастья не доставляло.

Я оголила грудь и поднесла Частин к соску. Джереми наблюдал. Он видел, как она приникла к соску. Как ее головка задвигалась вперед-назад, маленькие ручки вжались в мою кожу. Он наблюдал, как она начала сосать.

Это было неправильно.

Младенец, сосущий то, что раньше сосал Джереми. Мне не понравилось. Как его сможет привлекать моя грудь, если он будет каждый день видеть, как я кормлю ею детей?

– Больно? – спросил Джереми.

– Не особо.

Он опустил руку мне на голову, убрал с лица волосы.

– Ты выглядишь так, словно тебе больно.

Не больно. Просто отвратительно.

Я наблюдала, как Частин продолжает есть. Желудок сжался, я изо всех сил старалась не показывать ему свое отторжение. Уверена, некоторым матерям это кажется прекрасным. Меня раздражало.

– Я не могу, – прошептала я, откинув голову на подушку.

Джереми наклонился и забрал Частин с моей груди. Я с облегчением выдохнула.

– Все нормально, – успокоил меня Джереми. – Мы используем смесь.

– Вы уверены? – спросила медсестра. – Кажется, ей понравилось.

– Определенно. Но мы используем смесь.

Медсестра уступила, сказала, что принесет банку «Симилака», и вышла из палаты.

Я улыбнулась, потому что муж по-прежнему меня поддерживал. Прикрыл меня. Поставил меня в тот момент на первое место, и я этим наслаждалась.

– Спасибо, – сказала я ему.

Он поцеловал Частин в лоб и сел с ней на край моей кровати. Посмотрел на дочь и изумленно покачал головой.

– Почему мне уже так хочется их защищать, хотя мы знакомы всего несколько часов?