Тайный дневник Верити Гувер Колин

12

Пожалуй, на данный момент эта глава была самой тяжелой. Как мать могла спокойно спать, пока в соседней комнате плакали ее младенцы – за гранью моего понимания. Какое бессердечие.

Мне казалось, что Верити может быть социопатом, но теперь я склоняюсь к тому, что она психопат.

Откладываю рукопись и использую компьютер Верити, чтобы освежить в памяти определение слова психопат. Читаю про все особенности личности. Патологическая лживость, коварство, манипуляторы, не испытывают сожалений или вины, черствость и отсутствие эмпатии, слабый эмоциональный отклик.

Она подходит под каждую характеристику. Единственное, что заставляет меня сомневаться – ее одержимость Джереми. Психопатам сложнее как влюбиться, так и сохранить любовь. Они быстро переключаются с одного человека на другого. Но Верити не хотела оставлять Джереми. Он стал центром ее вселенной.

Джереми женат на психопатке и даже не догадывается, потому что она сделала все возможное, чтобы это от него скрыть.

Кто-то мягко стучит в дверь кабинета, и я выключаю монитор. Открываю и вижу Джереми. У него влажные волосы, и он одет в белую футболку и черные пижамные штаны.

Это мой любимый вид. Босиком, по-домашнему, просто. Чертовски сексуально, и меня бесит, насколько сильно он меня привлекает. Интересно, испытывала ли бы я эти чувства, если бы не истории из рукописи?

– Прости, что помешал. Мне нужна помощь.

– Что такое?

Он жестом приглашает следовать за ним.

– В подвале есть старый аквариум. Мне просто нужно, чтобы ты придержала мне дверь, чтобы я смог поднять его наверх и помыть для Крю.

Я улыбаюсь.

– Ты позволишь ему оставить черепаху?

– Ага, он ей так обрадовался. Он стал постарше и, надеюсь, теперь не будет забывать ее кормить. – Джереми открывает дверь подвала. – Дверь открывается внутрь. Невозможно подняться по ступеням и выйти наружу, если заняты руки.

Джереми нажимает на выключатель и начинает спускаться по ступеням. Подвал не кажется продолжением дома. Он запущен и неухожен, словно брошенное дитя. Скрипучие ступени, слой пыли на перилах. В другом случае у меня бы не возникло ни малейшего желания спускаться в такое негостеприимное помещение. Особенно в доме, который и так до ужаса меня пугает. Но подвал – единственное в этом доме место, которого я еще не видела, и мне любопытно, что там внизу. Какие вещи Верити убрала прочь?

На лестнице темно, потому что свет включился только в самом подвале. Добираюсь до нижней ступеньки и с облегчением вижу: помещение вовсе не такое мрачное, как я ожидала. Слева – рабочий стол, который не использовали уже какое-то время. Он покрыт стопками папок и бумаг и напоминает скорее угол для хранения, чем место, где человек мог действительно сидеть и работать.

Справа – коробки вещей, накопленных за годы их совместной жизни. Некоторые с крышками, некоторые нет. Из одной коробки торчит видеоняня, и я содрогаюсь, вспоминая недавно прочитанную главу, где Верити рассказала, как отключала ее днем, чтобы не слышать плача детей.

Джереми просматривает вещи за коробками и между ними.

– Ты здесь работал? – спрашиваю я.

– Да. У меня была фирма по продаже недвижимости, и чаще всего я приносил кучу работы домой, так что здесь был мой кабинет.

Он приподнимает простыню и отводит ее в сторону, открывая аквариум, покрытый слоем пыли.

– Бинго.

Он просматривает содержимое аквариума, чтобы убедиться, все ли на месте.

Я по-прежнему думаю про его оставленную карьеру.

– У тебя была своя фирма?

Он поднимает аквариум и несет к столу на другом конце комнаты. Я освобождаю место, убирая бумаги и папки, чтобы Джереми мог его поставить.

– Да. Открыл ее в тот же год, когда Верити начала писать книги.

– Ты любил работу?

Он кивает.

– Да. Было тяжело, но у меня хорошо получалось, – он включает аквариум в розетку, чтобы проверить, работает ли подсветка. – Когда Верити написала первую книгу, мы оба воспринимали это скорее как хобби, чем как настоящую карьеру. Когда книгу удалось продать, мы по-прежнему относились к этому не слишком серьезно. Но потом о ней заговорили, продавалось все больше книг. Через несколько лет мои заработки начали смотреться на фоне ее доходов просто трогательно, – он смеется, словно это воспоминание ему приятно. – К моменту, когда она забеременела Крю, мы оба понимали, что я работаю только ради работы. Мой доход никак не влиял на наш уровень жизни. И это был единственный выход. Мне пришлось оставить работу, она требовала слишком много времени.

Он выключает в аквариуме свет, и в этот момент раздается хлопок. Единственная в подвале лампочка отключается.

Наступает абсолютная темнота. Я знаю, он прямо передо мной, но больше его не вижу. Пульс ускоряется, и я чувствую на руке его пальцы.

– Вот, – говорит он и подносит мою руку к своему плечу. – Видимо, сработал предохранитель. Иди за мной, а когда доберемся до верха, просто обойдешь меня и откроешь дверь.

Я чувствую, как напрягаются его мышцы, когда он поднимает аквариум. Держа руку на плече, следую за ним к лестнице. Он шагает медленно – вероятно, ради меня. Потом он останавливается и прижимается спиной к стене. Я протискиваюсь мимо него и на ощупь нахожу ручку. Открываю дверь, и внутрь проникает поток света.

Джереми выходит первый, и как только он освобождает мне путь, я так быстро закрываю дверь, что она хлопает. Он смеется, когда я порывисто выдыхаю.

– Не любительница подвалов, верно?

Качаю головой.

– Не любительница темных подвалов.

Джереми ставит аквариум на кухонный стол и снова осматривает.

– Сколько пыли. Ты не против, если я вымою его в твоей ванной? Будет проще, чем в раковине.

Качаю головой.

– Конечно, нет.

Джереми несет аквариум в ванную. Мне хочется пойти следом и помочь, но я сдерживаюсь. Я возвращаюсь в кабинет и изо всех сил стараюсь сосредоточиться на серии, над которой должна работать. Мысли о Верити продолжают отвлекать меня – так происходит каждый раз, когда я читаю главу ее автобиографии. Но я не могу перестать ее читать. Словно произошло крушение поезда, а Джереми даже не понимает, насколько его искорежило.

Предпочитаю не читать дальше, а продолжить работу над циклом, но успеваю сделать очень мало к тому моменту, как Джереми освобождает ванную. Решаю, что на сегодня хватит, и иду в спальню.

Умывшись и почистив зубы, смотрю на футболки, которые я повесила в шкафу. Мне не хочется надевать их, и я начинаю просматривать вещи Джереми. Рубашка, которую он мне одолжил, хранила его запах весь день. Наконец я натыкаюсь на футболку, достаточно мягкую, чтобы в ней спать. Слева на груди маленькая надпись: «Недвижимость Кроуфорда».

Натягиваю футболку и бреду к кровати. Прежде чем залезть в нее, обращаю внимание на следы зубов на передней спинке. Подхожу ближе и провожу по ним пальцем.

Потом обращаю внимание, что укусов несколько. Верити кусала спинку в пяти или шести местах, но некоторые следы почти незаметны.

Залезаю на кровать и встаю на колени лицом к спинке. Кладу между ног подушку и представляю эту позицию – сидя на лице Джереми и сжимая спинку. Закрываю глаза и просовываю руку под футболку Джереми, представляя, что это его рука гладит меня по животу и ласкает груди.

Приоткрываю рот и втягиваю воздух, но шум над головой сбивает меня. Смотрю на потолок и слушаю грохот кровати Верити, которая гудит и двигается.

Убираю подушку, ложусь на спину и пялюсь в потолок, размышляя, что происходит в голове у Верити – если вообще происходит. Что там, полная тьма? Она слышит, что говорят ей люди? Чувствует солнечный свет на коже? Знает, кто именно к ней прикасается?

Вытягиваю руки вдоль тела и замираю, представляя, каково это – быть не в состоянии контролировать собственные движения. Продолжаю лежать в этой позе, хотя с каждой минутой мне становится все тревожнее. Мне хочется почесать нос, и я сразу задаюсь вопросом, страдает ли Верити, что не может поднять руку и почесаться.

Закрываю глаза и думаю, что, возможно, Верити заслуживает темноту, покой, тишину. Но если она психопатка, то в ее руках по-прежнему находится так много нитей.

13

Когда я открываю глаза, запах меняется. Как и звуки.

Я прекрасно понимаю, где нахожусь. Я в доме Джереми. Просто… Не в своей комнате.

Смотрю на стены. Стены в хозяйской спальне светло-серые. Эта – желтая. Желтая, как стены в верхних спальнях.

Кровать подо мной начинает двигаться, но не из-за того, что двигается кто-то еще. Все происходит иначе… Как-то… Механически.

Сжимаю веки. Господи, пожалуйста. Нет. Нет, нет, нет, только не говорите, что я в кровати Верити.

Начинаю дрожать всем телом. Медленно открываю глаза и как можно медленнее поворачиваю голову. Увидев дверь, комод и телевизор на стене, я скатываюсь с кровати и падаю на пол. Подползаю к стене и поднимаюсь, прислонившись к ней спиной. Сжимаю веки. У меня истерика, я едва сдерживаюсь.

Меня так трясет, что я слышу собственное дыхание. Сначала это сдавленные стоны, но когда я открываю глаза и вижу на кровати Верити, я кричу.

И зажимаю рукой рот.

Снаружи темно. Все спят. Шуметь нельзя.

Этого не случалось давно. Уже много лет. Но это случилось, и я в ужасе и не представляю, как здесь оказалась. Потому что думала про нее?

«Сомнамбулизм нелогичен, Лоуэн. В нем нет смысла. Он никак не связан с нашими намерениями».

Я вспоминаю слова своего врача, но не хочу над ними задумываться. Мне нужно отсюда выбраться. Двигайся, Лоуэн.

Скольжу вдоль стены в сторону выхода, стараясь оставаться как можно дальше от кровати. Прижимаюсь к двери, по щекам текут слезы. Поворачиваю ручку, открываю ее и выбегаю из спальни.

Но в этот момент меня обхватывают и останавливают руки Джереми.

– Привет, – говорит он и поворачивает меня к себе. Видит слезы на моем лице, ужас в глазах. Ослабляет хватку, и в этот момент я убегаю прочь. Бегу по коридору, вниз по лестнице и не останавливаюсь, пока не захлопываю дверь спальни и не оказываюсь на кровати.

Какого черта? Какого черта?

Сворачиваюсь в клубок на одеяле, глядя на дверь. Начинает ныть запястье, я обхватываю его другой рукой и прижимаю к груди.

Дверь спальни открывается и закрывается за Джереми. Он без футболки, в красных фланелевых пижамных штанах. Он спешит ко мне, и я вижу только красную клетчатую ткань. Потом он опускается на колени, берет меня за руку и заглядывает в глаза.

– Лоуэн, что случилось?

– Прости, – шепчу я, вытирая глаза. – Прости.

– За что?

Качаю головой и сажусь на кровать. Я должна все ему объяснить. Он только что поймал меня в спальне жены посреди ночи, и конечно, у него множество вопросов. Вопросов, на которые у меня нет нормальных ответов.

Джереми садится рядом со мной и закидывает ногу на кровать, чтобы повернуться ко мне лицом. Кладет руки мне на плечи, опускает голову и смотрит очень серьезно.

– Что случилось, Лоу?

– Не знаю, – признаюсь я, покачиваясь вперед-назад. – Иногда я хожу во сне. Такого не случалось очень давно, но недавно я выпила два ксанакса, и возможно… Не знаю…

Мои слова отражают внутреннюю панику. Должно быть, Джереми это чувствует, потому что он притягивает меня к себе и крепко обнимает, пытаясь успокоить. Несколько минут он больше ни о чем не спрашивает. Успокоительно гладит меня рукой по затылку, и, как бы ни была приятна его поддержка, я чувствую себя виноватой. Словно не заслуживаю ее.

Когда он отстраняется, то больше не может сдержать вопросов.

– Что ты делала в комнате у Верити?

Качаю головой.

– Не знаю. Я там проснулась. Испугалась, закричала и…

Он берет меня за руки. Сжимает их.

– Ты в порядке.

Я хочу согласиться с ним, но не могу. И как я теперь буду спать в этом доме?

Невозможно сосчитать, сколько раз я просыпалась в неожиданных местах. Это происходило так часто, что в какой-то период у меня на двери спальни стояло три замка. Мне не впервой просыпаться в странных комнатах, но почему из всех комнат этого дома это оказалась комната Верити?

– Поэтому ты хотела замок на дверь? – спрашивает он. – Чтобы не суметь выйти?

Я киваю, и по какой-то непонятной причине он начинает смеяться.

– Господи, – говорит он. – А я думал, ты боишься меня.

Я рада, что он находит в ситуации положительные стороны, потому что я не могу.

– Эй. Эй, – мягко говорит он, приподняв мой подбородок и заглядывая в глаза. – Ты в порядке. Все в порядке. Сомнамбулизм безвреден.

Отчаянно качаю головой, не соглашаясь.

– Нет. Нет, Джереми. Это не так, – я прижимаю руку к груди, по-прежнему сжимая запястье. – Я просыпалась на улице, включала во сне плиты и духовки. Даже… – Я выдыхаю. – Я сломала во сне руку и не почувствовала этого, пока не проснулась на следующее утро.

Чувствую всплеск адреналина, когда думаю, что теперь могу добавить случившееся к списку тревожных поступков, совершенных во сне. Хоть и неосознанно, но я поднялась по тем ступеням и залезла в ту кровать. Если я могу сделать нечто столь возмутительное, на что я еще способна?

Отперла ли я дверь во сне или забыла ее закрыть? Я даже не помню.

Отталкиваюсь от матраса и иду к шкафу. Беру чемодан и несколько висящих в шкафу футболок.

– Я должна уехать.

Джереми молчит, и я продолжаю складывать вещи. Я собираю в ванной туалетные принадлежности, когда он появляется у двери.

– Ты уезжаешь?

Я киваю.

– Джереми, я проснулась в ее комнате. Даже после того, как ты поставил мне на дверь замок. А вдруг это случится опять? Вдруг я напугаю Крю? – Открываю дверцу душевой, чтобы забрать бритву. – Я должна была все рассказать тебе еще до того, как впервые осталась на ночь.

Джереми забирает бритву из моих рук. И кладет косметичку обратно к раковине. А потом притягивает меня к себе, обхватывает рукой мою голову и прижимает к груди.

– Ты ходишь во сне, Лоу, – он успокоительно целует меня в затылок. – Ходишь во сне. В этом нет ничего страшного.

Нет ничего страшного?

Нерешительно смеюсь, уткнувшись ему в грудь.

– Вот бы моя мать думала так же.

Джереми отстраняется с тревогой во взгляде. Но беспокоится ли он за меня или из-за меня? Он ведет меня обратно в спальню и жестом предлагает сесть на кровать, а сам начинает развешивать футболки, которые я засунула в чемодан.

– Хочешь об этом поговорить? – спрашивает он.

– О чем именно?

– Почему твоя мать считала, что это страшно.

Я не хочу об этом говорить. Видимо, он замечает, как изменилось выражение моего лица, потому что он замирает, прежде чем повесить очередную футболку. Бросает ее обратно в чемодан и садится на кровать.

– Не хочу показаться грубым, – говорит он, сверля меня пристальным взглядом, – но у меня сын. Когда я вижу, насколько тебя тревожит этот вопрос, я тоже начинаю волноваться. Почему ты так себя боишься?

Какая-то часть меня хочет защититься, но защищать нечего. Я не могу сказать ему, что безвредна, потому вовсе не уверена в этом. Я не могу заверить его, что такое не повторится, потому что это случилось двадцать минут назад. Единственное, что я могу сказать в свою защиту – что мне далеко до его ужасной жены, но я сомневаюсь, что сама в это верю.

Пока что я не ужасна, но я недостаточно себе верю и не могу утверждать, что так будет всегда.

Опускаю взгляд и сглатываю, готовясь рассказать ему все. Запястье снова начинает ныть. Смотрю на него и на шрам на ладони.

– Я не почувствовала, что случилось с моей рукой, когда это произошло, – говорю я. – Однажды, когда мне было десять, я проснулась утром. Как только я открыла глаза, то почувствовала жуткую боль от запястья до плеча. А потом у меня в голове словно случился взрыв. Я закричала, потому что было ужасно больно. Мама вбежала в спальню, и я помню, как лежала в кровати, страдая от самой мучительной в жизни боли, и вдруг поняла, что дверь не заперта. Хотя накануне вечером я ее запирала.

Отрываю взгляд от руки и смотрю на Джереми.

– Я не могла вспомнить, что произошло, но все вокруг было залито кровью – одеяло, подушка, матрас, я сама. Мои ноги были в грязи, словно ночью я была на улице. Я даже не могла вспомнить, как выходила из комнаты. У нас были установлены камеры видеонаблюдения, которые записывали происходящее перед домом и в нескольких комнатах. Прежде чем их проверить, мама отвезла меня в больницу, потому что нужно было зашить порез и сделать снимок запястья. Когда мы вернулись домой, она включила запись камеры с переднего двора. Мы сидели на диване и смотрели ее.

Беру с тумбочки стакан воды – во рту пересохло. Прежде чем я продолжила, Джереми кладет руку на мое колено и гладит его большим пальцем. Я смотрю на его ладонь и продолжаю рассказ.

– В три утра я вышла на улицу, на переднюю веранду. Залезла на тонкие перила и так стояла. И сначала больше ничего не делала. Просто… Стояла, Джереми, целый час. Мы смотрели целый час и ждали, надеясь, что с записью что-то не так, потому что никто не в состоянии держать равновесие так долго. Это выглядело неестественно, но я не двигалась. Ни произнесла ни слова. А потом… Я прыгнула. Видимо, в этот момент я сломала запястье, но на записи я никак не отреагировала на травму. Оттолкнулась от земли обеими руками и поднялась на веранду по ступеням. Из моей руки уже текла кровь и капала на пол, но выражение лица оставалось невозмутимым. Я вернулась в свою комнату и заснула.

Я смотрю ему в глаза.

– Я ничего не помню. Как я могла причинить себе такую боль и не почувствовать? Как могла целый час стоять на перилах и ни разу не покачнуться? Видео напугало меня еще сильнее, чем рана.

Он снова обнимает меня, и я с благодарностью прижимаюсь к нему.

– После этого мама отправила меня на двухнедельное психиатрическое обследование, – говорю я, уткнувшись ему в грудь. – Когда я вернулась домой, она переехала в дальнюю спальню и установила себе на дверь три замка. Я стала кошмаром для собственной матери.

Джереми утыкается лицом в мои волосы и вздыхает.

– Очень тебе сочувствую.

Я зажмуриваюсь.

– И сочувствую, что твоя мать не знала, как себя вести. Должно быть, тебе пришлось несладко.

Он дает именно то, что мне сейчас так необходимо. Голос, спокойный и заботливый, руки, готовые защищать, и утешающее присутствие. Я не хочу, чтобы он меня отпускал. Не хочу думать о том, как проснулась в кровати Верити. Не хочу думать о том, насколько мало доверяю самой себе во время сна и даже во время бодрствования.

– Завтра еще поговорим, – обещает он, отпуская меня. – Попробую что-нибудь придумать, чтобы тебе стало спокойнее. Но сейчас просто постарайся заснуть, договорились?

Он сжимает мои ладони и направляется к двери. Я впадаю в панику при мысли, что останусь здесь одна. Что снова засну.

– Что мне делать остаток ночи? Просто запереться?

Джереми смотрит на часы. Без десяти пять. И, немного подумав, возвращается ко мне.

– Ложись, – требует он, подняв одеяло. Я залезаю в кровать, и он укладывается следом.

Обнимает меня и пристраивает мою голову себе под подбородок.

– Уже почти пять, я не буду спать. Но побуду с тобой, пока не заснешь ты.

Он не гладит меня по спине и вообще никак не успокаивает. Его рука абсолютно неподвижна, словно он не хочет, чтобы я неверно истолковала нашу позу. Но, несмотря на его неудобства, я ценю, как он заботится о моем удобстве.

Пытаюсь закрыть глаза и заснуть, но вижу только Верити. И слышу только, как движется наверху ее кровать.

После шести утра он думает, что я заснула. Его рука начинает двигаться, пальцы задерживаются на моих волосах. Движение мимолетное, как и его поцелуй в затылок, но их следы остаются еще долгое время после того, как он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

14

Заснуть я так и не смогла, и поэтому теперь наливаю себе вторую чашку кофе, хотя только восемь утра.

Я стою у раковины и смотрю в окно. Примерно в пять утра начался дождь – когда я лежала в постели с Джереми и делала вид, что сплю.

Вижу, как по грязной дороге подъезжает машина Эйприл. Интересно, расскажет ли ей Джереми о том, что случилось.

Сегодня утром я его не видела. Наверное, он наверху, где обычно сидит до приезда Эйприл. Я не хочу быть на кухне, когда зайдет Эйприл, и поэтому направляюсь в сторону кабинета. Но неожиданно наталкиваюсь на Джереми, который смягчает удар, сделав шаг назад и взяв меня за плечи. Слава богу – это спасает мой драгоценный кофе.

Он выглядит уставшим, но это исключительно моя вина.

– Доброе утро, – здоровается он, будто так и есть.

– Доброе, – шепчу я. Сама не знаю почему.

Он придвигается ближе и наклоняется, словно хочет, чтобы нас никто не услышал.

– Что скажешь, если я установлю на дверь твоей спальни замок?

Вопрос сбивает меня с толку.

– Но ты уже установил.

– Снаружи, – поясняет он.

А.

– Я могу запирать его, когда ты ляжешь спать. Отпирать до того, как проснешься. Если тебе понадобится выйти, можешь написать сообщение или позвонить, и я открою через несколько секунд. Но думаю, ты будешь спать спокойнее, если будешь знать, что не сможешь покинуть комнату.

Даже не знаю, что сказать. Почему-то эта мера кажется более радикальной, чем замок изнутри, хотя цель одна и та же: удержать меня в комнате. Даже мысль об этом неприятна, но еще неприятнее думать, что я могу снова оттуда выйти.

– Я согласна. Спасибо.

Эйприл заходит в дом и останавливается возле кухни. Джереми по-прежнему смотрит на меня, не обращая на нее никакого внимания.

– Думаю, сегодня тебе стоит отдохнуть.

Я перевожу взгляд с Эйприл обратно на Джереми.

– Лучше продолжу работать.

Он пристально смотрит на меня, но потом понимающе кивает.

– Доброе утро, – здоровается Эйприл, снимая грязные ботинки.

– Доброе, Эйприл, – невозмутимо отвечает Джереми, давая понять, что ему нечего скрывать. И проходит мимо нее к задней двери. Она не двигается. И смотрит на меня через очки на кончике носа.

– Доброе утро, Эйприл, – я выгляжу вовсе не так невинно, как Джереми. Возвращаюсь в кабинет Верити и начинаю работу, хотя еще не в состоянии отойти от ночного происшествия.

Провожу утро в интернете, отвечая на почту. Кори переслал несколько интервью, хотя раньше этого от меня никогда не требовали. Множество похожих вопросов – почему Верити наняла меня, что нового я собираюсь внести, какой прошлый опыт обеспечил мне эту работу. Я копирую многие ответы по нескольку раз.

После обеда я концентрируюсь на набросках седьмой книги. Я отчаялась что-то найти, и теперь выстраиваю роман из мелких заметок. Это дается непросто, я чувствую измождение после ночных событий. Мне неспокойно. Но я стараюсь не думать о прошлой ночи.

Ближе к вечеру я чувствую аромат тако. И улыбаюсь, зная, что Джереми приготовил их по моей просьбе. Уверена, он оставит мне тарелку как обычно. Просто мне в моем положении не слишком уютно есть за одним столом с Верити и Эйприл.

Провожу еще несколько минут в раздумьях о Верити, задаваясь вопросом, почему я так ее боюсь. Смотрю на ящик с рукописью. Еще одна глава, и все. Хватит.

С их рождения прошло полгода, но я по-прежнему хотела, чтобы их никогда не существовало.

Но они были, и Джереми их любил. И я старалась. Иногда я задавалась вопросом, стоит ли оно того. Порой мне хотелось собрать вещи, уйти и никогда не возвращаться. Меня останавливал только он. Я знала, что не захочу жить без Джереми. Варианта было два.

Жить с ним и двумя девочками, которых он любил сильнее меня.

Жить без него.

Они прилагались комплектом, иначе никак. Я ненавидела себя за то, что не использовала противозачаточные. Что думала, будто все будет нормально. Ничего не было нормально. Во всяком случае, у меня. Моя семья будто существовала в снежном шаре. Внутри царил идеальный уют, но меня там не было, я просто наблюдала со стороны.

В ту ночь шел снег, а в квартире было тепло. Но я проснулась от холода. Или озноба. Меня трясло. Мне приснился такой яркий кошмар, что он продолжал действовать через несколько часов после пробуждения. Сонное похмелье.

Мне снилось будущее, девочки, Джереми и я. Им было восемь или девять лет. Точнее сказать я не могла, потому что мало знала о детях и как они выглядят в каждом возрасте. Я только помню, как проснулась с чувством, что им было восемь или девять лет.

Во сне я проходила мимо их спальни. Я заглянула внутрь и не могла понять, что происходит. Харпер сидела на Частин, накрыв ее голову подушкой. Я бросилась к кровати, испугавшись, что уже слишком поздно. Столкнула Харпер с сестры и убрала подушку. Посмотрела на Частин и в ужасе закрыла рот рукой.

Там ничего не было. Лицо Частин было гладким, словно лысина. Без шрама. Без глаз, без рта. Нечего душить.

Я посмотрела на Харпер, которая наблюдала за мной с мрачным выражением лица.

– Что ты наделала?

А потом я проснулась.

Меня напугал не сам сон. А то, насколько он показался пророческим. И как сильно меня задел.

Обняв колени, я качалась на кровати вперед-назад, удивляясь собственным чувствам. Боль. Это была боль. Боль от потери.

Я почувствовала во сне боль от потери? Когда я подумала, что Частин умерла, мне захотелось упасть на колени и зарыдать. Я чувствовала абсолютно то же самое, когда думала о возможной смерти Джереми. Я просто перестану функционировать.

Я сидела и плакала, не в силах совладать с эмоциями. Неужели я наконец обрела с ними связь? Во всяком случае, с Частин? Так вот каково быть матерью? Любить так сильно, что мысль о разлуке вызывает физическую боль?

Это были самые сильные чувства, что я испытала с момента зачатия девочек. Пусть даже лишь к одной из них, это все равно кое-что значило.

Джереми повернулся ко мне. Открыл глаза и увидел, что я сижу, обхватив колени.